ПО ДОРОГЕ К КАМЕНОЛОМНЕ
Блистательный мне был обещан день, и без плаща я свой покинул дом… Шекспир. Сонет XXXIV
Ласковый ранний холодок. Я иду туда, куда указал мне профессор Тарасевич. Туда — к заброшенным каменоломням и подземельям, к тем забытым руинам, откуда, возможно, прислано это удивительное письмо.
Дорога к дачному поселку асфальтирована. По обеим сторонам растут в два ряда молодые гибкие тополя. Верно, их посадили тогда же, когда асфальтировали дорогу.
Я иду по тропинке рядом с дорогой.
Сквозь чащу кустарника то показывается, то исчезает море. Дорога поднимается все выше и выше. Потом спускается. Вновь поднимается. И там, на другой горе, виднеются белые домики дачного поселка научных работников.
Внизу под горой, в долине налево от асфальтового шоссе, отходит извилистая проселочная дорога. Она бежит к роще. За рощей очертания белых разрушенных стен. Пустырь. А там, дальше? Кажется, там — картофельные поля.
Спустившись с горы, я свернул в тихую прохладу рощи. У поворота дороги встретил женщину и мальчика лет семи-восьми. Они вели на поводу прихрамывающую лошадь. Мы разговорились. Женщина рассказала, что работает в подсобном хозяйстве научных работников; лошадь ушибла ногу о борону. И теперь надо показать эту лошадь ветеринарному врачу.
— А там, за рощей, — спросил я, — что за развалины?
— Там до революции была усадьба. Чудак-помещик жил, — разъяснила мне женщина, — потом добывали там камни для дороги и домов. Поначудил этот помещик, понастроил разные ходы под землей так, чтобы прямо из своей спальни да под землей к морю выходить. А то бывало и по ночам при луне у моря вдруг сам появится и гостей за собой с музыкой приведет. Наши старики рассказывают: «Приходим мы, — говорят, — на музыку эту к морю, подходим ближе — глянь, а музыки уже не слышно, и людей не видно — обратно музыка под землю ушла…»
Я не дослушал, попрощался и пошел дальше, туда, к развалившейся усадьбе, каменоломням, руинам.
Где-то здесь, за вот этой рощей, скрыта разгадка письма. Думчев!
Тот, кто скрывается йод этим именем, находился где-то здесь, совсем, наверно, близко.
Я пошел быстрее.
Роща стала гуще и темнее. Проселочная дорога оборвалась.
Я шел по аллее каштанов полутемной и прохладной, меж прямых черных стволов. Аллея стала расширяться и замкнулась вокруг деревянной полуразрушенной беседки. Тут же валялась оторванная калитка.
Неожиданная акация, выросшая, по видимому, уже после того, как люди перестали посещать беседку, заслоняла вход.
С большим трудом я пробрался в беседку. Здесь торчали полусгнившие, столбы столика и скамеек.
Я присел на край сломанной скамейки. Рассматривая эту пустую, забытую, заросшую беседку, я тронул рукой акацию и увидел гнездо ос.
Мне показалось примечательным, что весь «город» ос обращен вверх дном: каждая ячейка смотрит вниз. Опрокинутый город!
Осы накидывались на деревянные планки и возвращались к гнезду. Бумажные осы! Отмахиваясь, я оторвал кусочек их сооружения. Правда ли, что они, бумажные осы, подсказали человечеству, как производить бумагу не из тряпки, а из древесины? Бумага из льняного тряпья стоила слишком дорого. А культура человечества требовала все больше и больше бумаги. Шли тысячелетия. И только сто лет назад был открыт секрет производства бумаги из древесины. И на такой бумаге мы сейчас пишем и печатаем книги. Может быть, изобретатель бумаги из древесины действительно увидел, как осы выскребывают своими челюстями волоконца дерева, растирают их в мелкий порошок и, выделяя клейкую жидкость — слюну, отепляют бумажный шарик. Этот шарик они прессуют челюстями-превращают в тоненькую пластинку. Бумага для стен их жилищ готова.
В беседке было тихо. Где-то перекликались гудки пароходов. Совсем рядом со мной с резким свистом пронесся стриж. Солнце пробилось сквозь узорную зелень акации и осветило город ос. Я глянул на оторванный мной кусок бумаги от гнезда. Достал карандаш, чтобы написать два-три слова. Рука моя остановилась… Как странно!
Бумага сероватая, мохнатая, слегка пористая… Ведь она так похожа… на бумагу загадочного письма. Но эта бумага разваливается у меня под карандашом. Писать на ней нельзя…
Вдруг раздался неожиданный резкий лай собаки.
Карандаш выпал у меня из рук. Я не стал его искать, выбежал из беседки и перескочил через небольшой ручей. За ручьем был пустырь. А на пустыре — груды камня, развалившиеся каменные стены, сверкающие своей белизной на солнце. Из стен и в глубоких ямах росла густая трава. Высоко вздымались лиловато-красные пирамиды иван-чая и качались огненные головки полевого мака.