[*] -- Здесь имеются в виду "Смешные жеманницы" (Les Prеcieuses ridicules), одноактная комедия в прозе, написанная в 1659 г., в которой Мольер высмеял неестественность и напыщенность прециозного стиля, культивировавшегося в то время в литературе и светских салонах.
В конце улицы Святого Фомы Луврского возвышался фасад старого величественного дома, примыкавшего со всеми своими пристройками и садами к госпиталю Трехсот слепых. Этот дом служил местом собрания многочисленного общества, которое диктовало Франции законы моды, вкуса, приличий и причиняло немало забот правительству своим громадным влиянием на парижан, одним словом, это был дом Рамбулье!
Двадцатого ноября тысяча шестьсот пятьдесят девятого года в доме был обед, на который собрались его обычные посетители. Аристократический элемент значительно преобладал над буржуазией, которая имела своим представителем только одного президента парламента. Представителями ученого сословия были несколько теологов, искусства и литературы -- различные писатели и актеры.
Все это общество находилось в каком-то странном возбужденном состоянии. По всему было видно, что случилось нечто необыкновенное.
В конце стола, роскошно сервированного и обильно уставленного яствами, на небольшом возвышении восседала хозяйка дома, важная и гордая Катерина де Рамбулье -- Паллада-Минерва парижан, которую друзья называли обыкновенно Артенисой. Равнодушная ко всем политическим и религиозным вопросам, она заботилась только о том, чтобы сохранить значение дома Рамбулье как законодателя моды и вкуса.
По правую сторону сидел ее супруг, Шарль д'Анжен, маркиз де Рамбулье, а по левую -- маршал де Вивон, граф Пизани, отец маркизы. Подле хозяина находилась герцогиня де Лонгевиль, сестра принца Конти. Прежде она была непримиримым врагом королевского дома, но теперь значительно изменила свои политические убеждения и, став приятельницей иезуитов, покровительствовала молодому сладенькому аббату де Ла-Рокетт, который сидел сейчас между графиней Нуврон, придворной дамой королевы-матери, и Нинон де Ланкло.
Подле маршала де Вивона уселась герцогиня Монтозье, ревностная янсенистка и приверженка Фронды. Тучный супруг герцогини, сидящий рядом с президентом Ламуаньоном, вполне разделял политические убеждения своей супруги, но тем не менее герцог прославился такой неподкупной честностью, что сам король считал его надежнейшим из своих подданных. Соседка герцога -- госпожа де Севиньи, она и госпожа де Лафайет наперерыв любезничали с толстым Монтозье. Герцог де Ларошфуко, сидящий подле Лонгевиль, вел оживленную беседу со своими соседями слева: госпожой де Скюдери и великим критиком и литератором Сен-Эвремоном, он вполне разделял их мнение, что Корнель -- единственный писатель во Франции, а дом Рамбулье -- единственный непогрешимый ареопаг. Герцогиня де Ларошфуко была занята разговором с аббатом Менажем, написавшим историю гражданского права, множество стихотворений и составившим словарь. Подле него сидела прелестная пятнадцатилетняя девушка с белокурыми волосами и очаровательными голубыми глазами -- Франсуаза де Лавальер. Родственники стали вывозить ее, бедную сироту, в Рамбулье, чтобы она научилась хорошим манерам и умению держать себя. Ветреный, салонный герцог де Гиш, камергер принца Анжуйского, напевал ей сладкие речи, совершенно забывая свою соседку слева -- бледную, задумчивую молодую женщину, взоры которой с глубоким восхищением устремлялись на ее покровительницу, маркизу де Рамбулье. Это жена сочинителя Скаррона -- Франсуаза. Легкомысленный де Гиш, конечно, не подозревал, что он своим невниманием оскорбляет будущую маркизу де Ментенон, повелительницу Франции.
Напротив них, подле Менажа, расположилась графиня де Сен-Марсан, важная и торжественная по обыкновению. Она совершенно оставила политические интриги благодаря тому, что ее обоих сыновей приняли в штат принца Анжуйского, и предалась церкви.
Остальное общество составляли: Бурзольт, актриса Шампонесса и какой-то бледный, незаметный человечек, которому покровительствовал маршал де Вивон, его фамилия -- Расин.
Всякому невольно бросалось в глаза, что в этом обществе приверженцев королевской власти было сравнительно немного -- всего восемь человек, да и то пятеро из них -- отъявленные янсенисты, а остальные принадлежали к иезуитской партии, одинаково враждебной как янсенистам, так и правительству. Прочие, хотя и состояли в придворных и должностях, но принадлежали преимущественно к штату принца Анжуйского, что, естественно, делало их противниками короля и Мазарини. Если же принять во внимание, что при таком антиправительственном составе общества оно имело громадное влияние на все дела парижан, то становится понятным, почему правительство следило с тревожным вниманием за всеми действиями этого дома и вело с ним такую энергичную борьбу.
Но возвратимся к нашему рассказу.
Когда гости заняли свои места, маркиза Рамбулье пригласила "муз и граций" усладить себя "нектаром и амброзией". "Музы и грации" не заставили повторять приглашение и усердно принялись услаждать себя, изредка перекидываясь отрывистыми фразами. Когда подали десерт, Артенис ударила своей палочкой по стакану (это был знак, что она желает говорить) и обратилась к собранию со следующей речью:
-- Великий дух, издавна парящий в этих залах, да расправит свои серебряные крылья и да перелетит с языка на язык!
Ах! Не качаться ему более в розовом эфире сладкой прелести! Не вдыхать в себя ароматы вежливости и изящества! Не стремиться величественным полетом к грандиозным героям Греции и Рима! Страшная туча нависла над горизонтом и собирается послать убийственного Борея на опустошение, на разрушение этой Аркадии блестящего остроумия, всеобъемлющего значения этого Парнаса французских муз!.. Моя целомудренная чувствительность, мое нежное сердце запрещает мне описать вам всю глубину мрачной пропасти, отверзшейся перед нами! Мои уста способны произнести только следующее: тринадцать дней назад король заключил мир и тесный родственный союз с Испанией, а сегодня в Petit Bourbon, самом Лувре будет поставлено самое непристойное, самое непозволительное сочинение этого проходимца Мольера, которое носит название... О горе! Уста мои немеют... Я едва могу выговорить его... оно называется... "Смешные жеманницы"! Вы, конечно, понимаете, что между обоими фактами есть несомненная связь.
Но всего ужаснее последнее известие, которое коснется сейчас вашего благородного слуха. Трепещите и ужасайтесь! Здесь, в этой Аркадии, в которой царствовала величайшая гармония, появились гнусные изменники!
-- Нет, маркиза! Невозможно, чтобы ваш проницательный ум видел что-нибудь общее между фарсом Мольера и миром с Испанией! -- воскликнула герцогиня де Ларошфуко.
-- Белые подснежники вашей добродетели, прекраснейшая герцогиня, -- вмешался Сен-Эвремон, -- не способны вдыхать в себя заразные испарения грязной белены! Ваша ангельская чистота не может понять всех козней лицемерной хитрости, а между тем дело именно так, как говорит небесная Артенис: между обоими фактами существует таинственная связь!
-- Проницательность нашей повелительницы, этой богини французского ума, не подлежит никакому сомнению, -- сказал в свою очередь Менаж. -- Новое произведение Мольера действительно не что иное, как преднамеренный, грязный пасквиль. И я не могу постичь одного, -- обратился он к Ламуаньону, -- как ты, жрец великой Фемиды, столб правосудия, как ты не поднимешься со своего места и не произнесешь, подобно Катону, свое veto против безобразий нового Рима!
Ты должен был открыто восстать против действий правительства и предать auto da fe это постыдное произведение!
-- Благородный оратор, -- отвечал Ламуаньон, -- вы забыли правило, что можно осуждать политику правительства, но действовать против нее нельзя! Что же касается комедии Мольера, то надо сперва еще узнать: достойна ли она нашего гнева? Я, разумеется, могу наложить на нее запрещение, если есть законная причина. Но не поступили ли бы мы благоразумнее, предоставив ее на суд самой публики? Не имеет ли кто-нибудь афиши?
Бурзольт встал:
-- Я принес с собой афишу.
-- Прочтите ее вслух, жрец Аполлона! -- сказала маркиза де Рамбулье.
Директор Бургонне развернул афишу и начал читать:
-- "Тысяча шестьсот пятьдесят девятый год. Двадцатого ноября. Труппой его высочества принца Анжуйского, состоящей под покровительством короля, в первый раз представлена будет комедия в одном действии "Смешные жеманницы", сочинение Мольера".
-- Как?! В одном действии? -- расхохотался маркиз де Рамбулье. -- Уж не воображает ли этот новый Аристофан, что он своим одним действием может ввергнуть нас во мрак вечного презрения? Ха-ха-ха!
-- А я, -- присовокупила с презрением герцогиня де Лонгевиль, -- знаю из верного источника, что это пошлое произведение, желающее подорвать авторитет нашего великого дома, написано не стихами, а прозой!
Все переглянулись с изумлением.
-- Комедия в прозе и в одном действии?! Это чудовищно! -- воскликнул Шапелан. -- Клянусь тенью Аристофана, что это безобразное сочинение погибнет, едва увидев божий свет! Продолжайте, Бурзольт!
-- "Действующие лица: Лагранж и де Круасси -- отвергнутые любовники. Исполняют: Лагранж и де Круасси".
-- Что за чепуха! -- воскликнул герцог де Гиш. -- Слыханное ли дело, чтобы актер представлял сам себя!
Все пожали плечами.
-- "Горжибус, буржуа, -- Боваль, Мадлена, его дочь, -- девица Дюпарк, Катиш, его племянница, -- девица Дебрие, Мария, горничная, -- девица Женевьева, Альманзар, лакей, -- Тарильер".
-- Но, мои милые! -- воскликнул герцог де Монтозье. -- Ведь действующие лица этой комедии одни только буржуа и лакеи! Где же тут намек на Рамбулье?
-- Будьте столь милостивы, герцог, дослушайте до конца.
-- "Маркиз де Маскарилла, лакей Лагранжа, -- Мольер, виконт де Жоделе, лакей де Круасси, -- Жоделе".
Бурзольт замолчал и вопросительно взглянул на собрание. Ламуаньон торжественно поднялся со своего места.
-- Прослушав афишу, я считаю долгом доложить благородному собранию, что, к сожалению, не вижу никаких законных причин к запрещению этой комедии. Поэтому я полагаю, что с нашей стороны будет самым благоразумным представить это произведение на суд публики. Можно быть совершенно уверенным, что оно потерпит полное фиаско.
-- Совершенно согласна с вами, -- сказала госпожа де Савиньи, -- и, мало того, мне кажется, будет весьма кстати, если все Рамбулье отправится на это представление, чтобы дать возможность публике нагляднее убедиться в громадной разнице, существующей между действительностью и наглым вымыслом.
-- Как же это возможно! -- с ужасом воскликнула госпожа де Скюдери. -- Отдать себя на суд какой-нибудь невежественной публики!
-- Прелестнейшая Скюдери, -- провозгласил доктор Шапелан, торжественно приподнимаясь, -- извините, если я осмелюсь противоречить вам и выскажу свое удивление гениальной мысли несравненной Савиньи! Когда Аристофан осмеял Сократа в своей комедии "Облака", великий мудрец, присутствовавший в театре, встал со своего места, чтобы всякий мог видеть его и сравнить с безобразной карикатурой. И что же, разве величие Сократа уменьшилось от этого? Отчего бы нам не последовать примеру великого философа? Что касается меня, то я непременно буду в театре!
-- Мы с женой сопровождаем вас! -- воскликнул герцог де Ларошфуко.
-- Мой муж и я будем также вам сопутствовать! -- заявила герцогиня де Монтозье.
-- Надеюсь, вы позволите, чтобы и я с мадемуазель Лавальер присоединилась к вашему обществу? -- спросила, улыбаясь, госпожа Лафайет.
-- Так уж и я не хочу отстать от вас, -- всполошилась герцогиня де Лонгевиль, -- надеюсь, что вы, милая де Сен-Марсан, а также аббат де Ла-Рокетт, не откажетесь поехать со мной?
Палочка снова застучала по стакану, и Артенис де Рамбулье поднялась со своего кресла.
-- Итак, -- сказала она, -- все Рамбулье едет в Пти-Бурбон. Алазар, -- обратилась она к своему дворецкому, -- позаботьтесь, чтобы нам оставили места в первом ряду!
-- Теперь уж я не сомневаюсь, -- воскликнул аббат де Ла-Рокетт, -- что Мольер потерпит полное поражение!
-- А так как на этом представлении будет присутствовать принц Анжуйский и, может быть, даже инкогнито принцесса Анна, -- заметил герцог де Гиш, -- то фиаско Мольера значительно уронит его в глазах его высоких покровителей.
-- По окончании представления я прошу всех вас собраться ко мне на ужин, -- сказала маркиза де Рамбулье. -- Мы должны все вместе отпраздновать торжество нашей победы. Только одна из нас, надеюсь, исключит себя из числа моих гостей. Она слишком ясно доказала нам, что не считает себя союзницей дома Рамбулье. Полагаю, что мадемуазель Нинон де Ланкло навсегда простится с нами сегодня!..
Все взоры обратились на Нинон, на которую обрушилось наконец давно ожидаемое обвинение. Нинон весело расхохоталась:
-- Я с величайшим удовольствием подвергаюсь изгнанию из этого Эдема и имею скромность надеяться, что ваша ненависть, благородная Артенис де Рамбулье, не причинит особенного вреда ни мне, ни Мольеру! А чтобы вы окончательно убедились в справедливости ваших подозрений относительно моей измены, я прошу позволения показать вам эту безделушку!
С этими словами она высоко подняла свою прелестную руку, на которую потихоньку под столом надела драгоценный браслет, засверкавший тысячью огней.
-- Но, -- продолжала она, -- в память нашей прежней дружбы я считаю долгом дать вам благой совет: берегитесь возбуждать против себя неудовольствие двора. На дом Рамбулье и так уже смотрят довольно подозрительно. Демонстрация, которую вы собираетесь устроить сегодня в театре, может очень повредить вам. Во всяком случае предупреждаю вас -- за вами будут зорко наблюдать!
Все слушали Нинон в немом изумлении.
-- Нам остается только поздравить вас с успехом! Мадемуазель Нинон де Ланкло продала себя правительству, так как, к сожалению, не находилось желающих сделать эту покупку, -- сказала маркиза Рамбулье.
-- Остерегайтесь, сладкая маркиза, слишком задевать мое самолюбие! Благодаря мне ваше чопорное общество может еще не раз служить забавой Парижу!
Нинон спокойно встала из-за стола и, не удостоив никого ни поклоном, ни взглядом, величественно вышла из комнаты.
Полчаса спустя все гости маркизы Рамбулье, все еще находившиеся под живым впечатлением слов Нинон, уселись в экипажи и отправились в Пти-Бурбон.
Густая толпа уже обступала угловой павильон Лувра, улица была до такой степени запружена народом, что длинный ряд экипажей мог только шагом подвигаться к заветным вратам храма Талии. Театр был полон: не оставалось ни одного места, и все же огромная масса людей, которой хотелось послушать, как будут осмеивать высокопочтенное Рамбулье, должна была возвратиться домой. Мольеру никогда не приходилось еще видеть в свое потайное окошечко такую многочисленную публику. Прежде всего ему бросились в глаза члены дома Рамбулье, занимавшие почти весь первый ряд. Дальше в партере -- труппы Бургонне и Марэ, в полном составе. В королевской ложе сидел принц Анжуйский с Лореном, де Гишем, Сен-Марсаном, д'Эфиа и архиепископом Валенским. Около самой авансцены, в ложе с полуопущенными занавесками, сидела принцесса Анна, приехавшая инкогнито из Мезон-Мениль с маршальшей Гранчини. Напротив сидела Нинон де Ланкло с герцогами Вандомским и Бульонским, недалеко от них, в одной из темных лож, скрывался Корнель. Бедный Мольер видел перед собой всех своих врагов, а покровители его были далеко, в Испании! Он чувствовал, что ставит на карту и свое счастье, и свою репутацию, что ему предстоит или слава или позор... Сердце его болезненно сжималось, но он не падал духом. Как человек опытный и хорошо изучивший человеческое сердце, он поставил перед "Веселыми жеманницами" две короткие веселые пьески, которые привели публику в самое приятное расположение духа. Этого только и желал Мольер, теперь он был почти уверен, что комедия получит благосклонный прием, потому что человек в веселом настроении, конечно, скорее способен смотреть на все с хорошей точки зрения, нежели с дурной.
Наконец страшная минута наступила. Занавес поднялся.
Не один Мольер находился в тревожном состоянии. Для членов дома Рамбулье началась истинная пытка. Они видели, что внимание всей публики сосредоточилось на них, что следят за каждым их жестом, движением. Они же, помня угрозу Нинон, должны были терпеливо переносить это безмолвное оскорбление, боясь сделать какой-нибудь шаг, который мог бы скомпрометировать их в мнении двора. Теперь только поняли они, какую сделали непростительную глупость, отправившись на представление! Но дело было сделано, и им не оставалось никакого другого исхода, как выпить до дна горькую чашу!
Комедия началась разговором двух молодых людей, которые горько жаловались друг другу, что дамы их сердца, Мадлена и Катиш, отвергли их любовь на том только основании, что они не подражают высокопарному, напыщенному слогу "Precieuses". Глубоко оскорбленные, любовники решаются отомстить красавицам за обиду. Они собираются уже уходить, как вдруг является буржуа Горжибус, отец Мадлены и дядя Катиш. Он в восторге, что хорошо пристраивает своих девиц, и воображает, что между влюбленными парочками царствуют мир и согласие. Каково же его удивление и гнев, когда он узнает о суровом обращении красавиц, безжалостно разрушивших все его надежды. Напрасно старается он успокоить молодых людей: те и слышать не хотят о примирении. Тогда взбешенный Горжибус приказывает позвать молодых девушек, чтобы излить на них свой гнев. На сцену являются Дюпарк и Дебрие с высоко нагроможденной прической из локонов, в новомодных костюмах, похожие как две капли воды на любую из дам, сидевших в первом ряду. В публике послышались одобрительные возгласы. Но когда они в ответ на справедливые упреки Горжибуса заговорили патетическо-трагическим тоном Рамбулье, восторг публики не имел пределов.
Принц Анжуйский поспешил в ложу к Анне, которая встретила его с сияющим от восторга лицом.
-- Ваше высочество, я убедилась, что Мольер -- гениальный человек! Да и труппа превосходна. Я бы, право, позавидовала бы вам, если бы не надеялась, что в скором времени она сделается также и моей. Однако не будем терять ни одного слова! Садитесь.
Сцена между Горжибусом и молодыми девушками, а также последующий диалог между Мадленой и Катиш, когда они остаются вдвоем и осмеивают манеры своих поклонников, вызвали шумное одобрение публики. Но вот является лакей и докладывает о маркизе Маскарилле. Красавицы в восторге, велят просить его, и на сцену вносят на носилках Мольера в роли маркиза.
Его появление произвело громадный эффект. Оглушительный хохот длился несколько минут. И действительно, трудно было представить более верную и вместе с тем более смешную пародию на костюм и манеры представителей дома Рамбулье. Маркиз де Маскарилла явился в доспехах и при оружии, на громаднейших каблуках и в высочайшем парике, камзол его сидел в обтяжку, подвязки были так тесны, что позволяли ступать крайне осторожно и притом самыми маленькими шажками, его жабо могло бы служить парикмахерским покрывалом, и, к довершению всего, на его камзоле болталось бесчисленное множество кисточек и длинных лент.
Когда наконец хохот прекратился и Мольер начал говорить тем тоном, которым декламировал обыкновенно Мишель Байран в "Сиде", из уст Гаржу раздался пронзительный свист, к нему присоединилось еще несколько свистков.
-- Принц, неужели вы потерпите это! -- с негодованием воскликнула принцесса Анна.
Принц отдернул занавес и, высунувшись из ложи, закричал:
-- Полиция! Вывести нарушителей порядка!
Свистки мгновенно замолкли. Наступила глубокая тишина, и на минуту прерванная пьеса пошла своим чередом.
В то время, когда маркиз де Маскарилла окончательно очаровывает молодых девушек своим утонченным обращением и изысканной вежливостью, на сцену является виконт де Жоделе. Он только что вернулся с театра войны и спешит увидеться с маркизом, своим старым другом. Только они начинают толковать самым высокопарным слогом о своих великих заслугах и о древности своего происхождения, как вдруг входят отвергнутые любовники и узнают в аристократических собеседниках молодых девушек своих лакеев! Этим заканчивается комедия.
Торжество Мольера было полное. Его вызывали бесчисленное число раз. Когда занавес опустился в последний раз и все актеры, столпившись вокруг Мольера, поздравляли его с блистательным успехом, он радостно воскликнул:
-- Вот когда, друзья мои, я нашел себе осла! Теперь мне нечего заботиться о Плавте и Теренции: я буду изучать живых людей!
В этот вечер собрание в доме Рамбулье не состоялось. Люстры ярко горели, стол был уставлен дорогими кушаньями и винами, но никто из гостей не являлся. В углу роскошного салона сидела гордая Артенис де Рамбулье и горько плакала. Она чувствовала, что царству ее наступил конец. Маркиз расхаживал по комнатам в мрачной задумчивости.
Маршал де Вивон также был здесь, он подошел к дочери и ласково поцеловал ее в горячий лоб.
-- Не плачьте, дочь моя. Стоит ли горевать о потере друзей, преданность которых не могла выдержать и такого пустого испытания? Сегодня мы получили полезный урок. Великий, гениальный человек открыл нам глаза на наши заблуждения. Завтра же я лично отправлюсь к Мольеру и скажу ему, чтобы отныне он считал меня в числе своих первых почитателей и искреннейших друзей!.. Если вы, дочь моя, не утратили еще благородного духа Вивонов, вы поедете со мной!..
Артенис быстро поднялась с места и вытерла слезы.
-- Да, вы правы! Я поеду к Мольеру! Я извинюсь даже перед Нинон, что оскорбила ее ради этих низких льстецов, так бесчестно покинувших нас сегодня!
На следующий день маршал де Вивон и маркиза де Рамбулье явились к удивленному Мольеру, у которого встретились с госпожой Скаррон, поспешившей принести к новой знаменитости рукопись своего расслабленного Поля.
-- Ваше великодушие и беспристрастие, -- сказал Мольер глубоко растроганным голосом, -- лучшая для меня награда. Я вижу теперь, что вы поняли истинный смысл моей комедии, поняли, что моя насмешка относилась не к этим благородным личностям, которые покровительствуют науке, искусству, не дают глохнуть талантам, протягивают руку помощи каждому даровитому человеку, а против той безобразной неестественности, напыщенности, которая, точно негодная скорлупа, закрывает собой драгоценную жемчужину!
-- Будьте же отныне дорогим гостем в Рамбулье и помогите нам сбросить эту негодную скорлупу! -- воскликнул маршал де Вивон, обнимая Мольера.