Принцесса Конти заметила совершенно верно, что Париж 1645 года, виденный Мольером, чрезвычайно изменился после падения Фронды. Казалось, он спешил стряхнуть с себя вместе с прежней одеждой, нравами, обычаями и языком все дорогие воспоминания своей средневековой жизни.
Даже в непродолжительное, двухлетнее отсутствие Конти в столице произошла громадная перемена, которая поразила обоих супругов. На всем виднелись следы возрастающей и крепнущей королевской власти.
Французский двор и дворянство во все времена отличались чрезвычайной расточительностью. Аристократия по богатству и роскоши немногим уступала своим государям, а по древности и знаменитости своего происхождения считала себя совершенно равной королевскому дому.
Париж уже давно был резиденцией французских королей, законодателем моды и светских условностей для всей Европы. Платья, обычаи и нравы -- все мало-помалу становилось предметом подражания для остальных народов.
При Марии Медичи и Людовике XIII французское дворянство носило довольно простой костюм: черный полудлинный кафтан из бархата или шелка, с узкими рукавами или же в пышных буфах, широкие панталоны, оканчивающиеся кружевной оборкой; короткие охотничьи сапоги, большой воротник из дорогих брюссельских кружев и поверх всего черный плащ, который не снимался даже в салоне. На голове, причесанной а ля Чарльз Стюарт, носили высокую шляпу с развевающимися перьями. Оружие состояло из длинной шпаги, а в руках обыкновенно держали палку с золотым набалдашником. Самые счастливые и горделивые воспоминания дворянства соединялись с этим костюмом. Он напоминал о Генрихе IV, об отчаянной гугенотской борьбе, о той крови, которая была пролита за сохранение своих прав и привилегий, подавляемых хитрой итальянской политикой. Эта черная одежда служила также отличительным знаком приверженности Фронде, между тем как противную партию называли по любимому цвету Мазарини "зелеными".
Но под всесокрушающим гнетом королевской власти исчезли гордые аристократы. Их место заняли льстивые придворные. Вместе с ними появилась и новая одежда. Никто уже не одевался в черное, но покрой платья оставался все тот же. Мазарини, ум которого был занят столькими глубокими вопросами, некогда было придумывать новый покрой одежды. Реформы в государстве, обезоруживание врагов совершенно поглощали все его внимание.
С наступлением мира в обществе пробудилась жажда просвещения. Молодежь стала пробивать себе дорогу не мечом, а изящными манерами, привлекательным обхождением. Пошли в ход ученые, академисты, а вместе с ними и поклонение классическому миру. Роман "Клелиа" Гоноре Дюроре, "Гаргантюа" Рабле, элегии, сонеты и рондо Марота стали любимыми произведениями дворянства. А дом Рамбулье уже со времен Ришелье стал образчиком хорошего тона и вкуса. Посетители этого дома, как-то д'Обиньяк, Шаплен, Бальзак, Сен-Эвремон и барыни Скюдери, Севиньи, но более всего сама хозяйка, маркиза Рамбулье, ввели в употребление чрезвычайно высокопарный, надутый, риторический слог, как льстивый царедворец, так и заклятый враг правительства ловко скрывали свои чувства и убеждения под напыщенными фразами. Все наперерыв стремились щегольнуть так называемыми в то время "mots precieux". За изменением нравов и обычаев неизбежно должна была последовать смена костюма.
Королева-мать Анна Австрийская заметила наконец, к величайшему своему огорчению, что она становится с каждым днем все старее и старее. Так как все косметические средства были бессильны возвратить ей молодость, то она придумала другое, более действенное средство -- омолодить своих двоих сыновей, короля Людовика и герцога Филиппа Анжуйского. С этой целью она вместе со своей доверенной фрейлиной, мадам Ловэ, придумала для них новый, в высшей степени моложавый и наивный костюм. Представьте себе подобное мужское платье: короткая юбка, не доходящая до колен, из голубого атласа, затканного серебром, собранная в пышные складки, наподобие нынешних кринолинов. К этому надевалась узкая маленькая курточка из розового, желтого или фиолетового атласа, также богато вышитая, с полудлинными рукавами, которая едва прикрывала тонкую батистовую сорочку с громадным жабо. На шею повязывался шарф из дорогих кружев. Длинные шелковые чулки завязывались около колен широкими шелковыми подвязками, называвшимися canons. Башмаки с бантиками, тоненькая шпага, берет с развевающимися перьями довершали костюм, который мог годиться разве только для балета или маскарада.
Теперь вся задача состояла в том, чтобы его величество согласился надеть этот костюм. Король Людовик XIV, хотя был еще девятнадцатилетним юношей и не выказывал ни малейшего желания принять на свои плечи тяжелое бремя управления государством, тем не менее уже успел продемонстрировать признаки глубокого ума, сильной воли и даже некоторой наклонности к деспотизму. Несмотря на свою молодость, он уже успел изречь знаменитую фразу "Государство -- это я", которая заставила многих призадуматься и рассеяла последние надежды либеральной партии. Людовик XIV был умен по природе и одарен чрезвычайным тактом. Трагическая смерть Карла I, политические треволнения его собственной молодости заставили его преждевременно созреть и развили в нем замечательную проницательность и скрытность, о которой не подозревали даже и ближайшие из его придворных. В обращении его выказывались врожденное величие и достоинство, соединенное с обворожительной грацией, и вместе с тем он был инстинктивно величайшим врагом всего смешного. Поэтому новый способ выражения так же, как и новая мода, были ему весьма не по вкусу. Но мало-помалу ему внушили, что новая речь наиболее способна возбудить в окружающих то глубокое уважение и смирение, которое подобает оказывать его высокой особе и заглушить прежний революционный дух, а принятие нового костюма будет служить лучшим доказательством, что малейшие и даже причудливейшие желания монарха делаются непреложным законом в глазах его подданных. Таким образом задели его слабую струну. Король согласился примерить новый костюм, и когда увидел, что он чрезвычайно идет ему и особенно хорошо подчеркивает стройность его стана, то судьба новой моды была решена. Примеру короля последовал весь двор, а за ним и вся парижская знать. Надеть короткую юбку и появиться в доме Рамбулье стало необходимым условием для всякого аристократа. Дамы, разумеется, не могли отстать от мужчин. Невероятная роскошь туалетов, богатство обстановки, утонченность развлечений достигли в скором времени невероятных размеров. Вот картина "новой эры", которая была в полном разгаре весной 1658 года.
Двор вернулся уже из Сен-Жермена, где оставался один только принц Анжуйский со своими приближенными. Впрочем, его отсутствие было вовсе незаметно. Он не пользовался расположением своего королевского брата.
Людовик XIV занимал Лувр, а королева-мать -- Тюильри, который в то время соединялся с первым только большой южной галереей павильона Флора. В этом павильоне после приезда двора находились королева Анна и Мазарини. Пятидесятишестилетняя дама была чрезвычайно сдержанна со своим духовным поклонником, а кардинал, со своей стороны, демонстрировал не меньшую холодность. Пять лет прошло с тех пор, как они имели последнее свидание наедине, которое было чрезвычайно тягостно для обоих. Только серьезные обстоятельства могли принудить их к новому свиданию без свидетелей.
-- Хотя мы, ваше величество, -- говорил кардинал, -- ничего не упустили из виду, что клонилось к успокоению страны и примирению с нашими врагами, как внешними, так и внутренними, но, к сожалению, нельзя отрицать, что ваши жалобы на неблагоприятное положение дел совершенно справедливы.
-- Необходимо прибегнуть к энергичному средству, чтобы устрашить внутренних врагов и укрепить монархическую власть.
-- Я совершенно согласен с вашим величеством, но где найти это средство? Может быть, вы уже придумали что-нибудь?
-- Вы почти угадали... Я жду только вашего одобрения. Мне кажется, кардинал, что ввиду такого серьезного вопроса, как благосостояние целого государства, нам следует забыть наши личные неудовольствия, отбросить эту холодность, которой я была невольной причиной и... с прежним доверием и дружбой, -- при этих словах королева сильно покраснела, -- приняться за обдумывание этого вопроса!
-- Не знаю, к чему вы затрагиваете прошлое? -- отвечал Мазарини сухо. -- Мне кажется, что я не раз доказывал свою готовность служить вашим интересам, даже в ущерб своим собственным. Мариетта Манчини в монастыре, остальные мои племянницы выданы замуж за противников правительства, чтобы служить орудием примирения. Самоотвержение, которое я выказал, не может сравниться ни с какими дальнейшими уступками. Если ваше величество предложит мне план, который может устранить все затруднения, дать мир и спокойствие стране, то вам нечего сомневаться в моем согласии!
-- Дай бог! Я вижу одно только средство -- вступление в брак его величества. -- Анна Австрийская смотрела на Мазарини неуверенным взглядом.
-- Вполне разделяю ваше мнение.
-- И, разумеется, с принцессой королевской крови!.. -- продолжала Анна.
-- Это не подлежит никакому сомнению.
Анна пристально смотрела на кардинала.
-- Мазарини, действительно ли это ваше мнение?
-- В таком случае я не имел бы надобности удерживать его величество от некоролевского союза. Но продолжайте, ваше величество. Может быть, вы уже бросили взгляд на какую-нибудь принцессу, которая заслуживает чести надеть корону Франции?
Королева принужденно улыбнулась.
-- Может быть, и ваш взор, кардинал, остановился на ком-нибудь?
-- Не спорю, весьма возможно, что наши взгляды сходятся.
-- Принцесса... Анна Стюарт достигла теперь пятнадцатилетнего возраста, королю девятнадцать!
Кардинал нахмурил брови.
-- Я очень сожалею, что не могу разделить выбора вашего величества. Ни одна королевская фамилия в свете не имеет так мало данных, чтобы возвеличить дом Бурбонов, как Стюарты! По моему мнению, только один союз может принести желаемые результаты, это союз с Марией-Терезией, инфантой Испании!
Королева стремительно поднялась со своего места.
-- Как! С дочерью Филиппа Четвертого, нашего отъявленного врага?! Человека, который безжалостно бросился на нас, как только начались смуты междоусобной войны! Мы должны избрать дочь того, с кем мы еще до сих пор воюем во Фландрии, чьи агенты до сих пор рыщут по Франции и пользуются малейшей возможностью, чтобы волновать народ?!
-- Именно поэтому! -- спокойно отвечал Мазарини. -- Помните, государыня, ничем нельзя вернее погубить врага, как жаркими объятиями. Инфанта Терезия принесет в приданое дому Бурбонов мир и лучшую часть Нидерландов, а со временем, кто знает, может быть, и всю Испанию. Этот брак достоин внука Генриха Четвертого.
-- Этому не бывать! Между ними слишком близкое родство.
-- А разве родство с Анной Стюарт много дальше? С каких пор ваше величество стали затрудняться в получении разрешительной буллы от папы? Скажите лучше, что при выборе принцессы Анны вы заботились не о благе и пользе Франции, а руководствовались вашей вечной симпатией к Стюартам. Вы хотите водворить их в Лувре из чувства человеколюбия. Знаю, что им уже не удастся вернуть себе Витегаль! Нет, ваше величество, пока эта рука держит кормило Франции, я не допущу, чтобы кровь Стюартов смешалась с кровью короля французов. Нет, сударыня, так дешево я не продам попранную любовь юного короля и мои разбитые надежды! Нет, на месте Мариетты Манчини не будет сидеть дочь безземельной королевы, живущей подаяниями!
Мазарини воодушевился. Он встал. Глаза его сверкали.
-- Вы забываете, кардинал, что говорите о сестре моего супруга, Людовика Тринадцатого!.. Она вдова короля-мученика!
-- Которая, как святая, утешается Жермином! Нет, ваше величество, я буду молчать о ней. Но зато буду говорить о вашем брате, короле испанском, чья враждебность принесла нам так много вреда и чья дочь представляет источник нашего будущего величия.
Королева иронически улыбнулась.
-- Однако меня чрезвычайно удивляет, что вы, презирая так глубоко фамилию Стюартов, тем не менее не гнушаетесь отдать руку Гортензии принцу Валлийскому.
-- Я должен заметить вашему величеству, что предложение было сделано со стороны королевы Генриетты и ее сына, но никак не от меня. Но дело не в том, ваше величество, принц Карл еще не муж Гортензии, и будет ли им когда-нибудь -- вопрос весьма сомнительный, к тому же интересы моего семейства не могут иметь ничего общего с интересами вашего королевского дома. Оставим этот вопрос. Я помню, когда сердце Людовика Четырнадцатого избрало Мариетту, вы в основание вашего отказа представили то мудрое правило, что на троне не любовь, а политика должна руководить выбором короля. Почему же в настоящем случае вы не следуете догмату? Какие особенные причины заставляют вас так настойчиво желать этого союза? Я опасаюсь, что этот проект не ваш, а продукт какой-то темной интриги, в которой я смею подозревать лорда Жермина и госпожу Бове. Наконец-то фаворит вдовы мученика показал свой лисий хвост! Управлять двумя королевами, а через них -- двумя династиями, усесться в опустевшее кресло Мазарини -- вот он, запрещенный плод, которого хочется отведать этому ловкому интригану! Ха-ха-ха! Да он презабавный человек, этот лорд Жермин. -- Кардинал смеялся, но злым, натянутым смехом.
-- Кардинал, -- воскликнула с бешенством королева, -- берегитесь, чтобы вашему всемогуществу не положили конец... Не считайте себя непогрешимым потому только, что некоторые вещи кажутся забытыми! Не рискуйте раздражать меня, а то вам придется испытать на себе всю силу моей мести!.. Или принцесса Анна будет женой моего сына Людовика, или я скажу королю одно слово... Пусть он заключит свою мать в монастырь, пусть разгласится ее позор, но уверенность в вашем падении будет ей утешением...
Мазарини побледнел, но железная воля этого человека не дозволила вырваться наружу ни малейшему признаку волнения. Он холодно посмотрел на королеву и проговорил совершенно спокойно:
-- Теперь я вижу, что вы имеете чрезвычайно важные причины желать этого союза!.. Пойдемте же к королю и обрадуем его интересным открытием!..
Он спокойно подошел к королеве и предложил ей свою руку. Дьявольская улыбка играла на его губах.
-- Оставьте меня!.. -- проговорила королева, стиснув зубы. Она покрыла последним козырем: -- Осмеливаюсь утруждать вас своим любопытством: не найдете ли вы унизительным, если отвергнутая принцесса станет женой Филиппа Анжуйского?
-- Нисколько. Я нахожу, что стать принцессой Анжуйской будет весьма достаточно для честолюбия Анны Стюарт.
Анна Австрийская слегка улыбнулась.
-- Однако вы, как видно, не считаете принца Анжуйского такой уж незначительной личностью, если приставили к нему в надзиратели аббата де Коспака, епископа Валенского!
Кто же из нас передаст королю планы о браке и предложение посетить принцессу Анну в Сен-Коломбе? Я полагаю, что вам следует взяться за это дело!
-- А мне кажется, наоборот, что в подобных случаях гораздо удобнее действовать матери.
-- Женитьба короля -- вопрос государственный, а так как вы управляете всем и всеми, то будьте же и в этом серьезном деле нашим руководителем!
-- А, понимаю! Вы желаете, чтобы неудовольствие короля в случае, если оба проекта будут для него одинаково неприятны, пало на одного меня. Ну что ж, я согласен!.. Полагаю, что наша конференция закончена?
Королева утвердительно кивнула головой. Кардинал вышел. Не успел он еще сесть в карету, которая понесла его в Лувр, как госпожа Бове ввела к Анне Австрийской нового посетителя -- лорда Жермина.
-- Какие известия, ваше величество, могу передать я в Сен-Коломбо?
-- Кардинал обещал не противиться нашему проекту.
Он предложит королю самому сделать выбор.
-- В таком случае наша победа несомненна. Стоит только королю увидеть принцессу -- и дело в шляпе.
-- Захочет ли его величество видеть принцессу и когда именно, я немедленно вас о том уведомлю. Передайте королеве Генриетте мой дружеский привет. Во всяком случае, милорд, даю вам слово, что один из Бурбонов будет супругом Анны Стюарт.
Лорд почтительно поклонился и вышел.
-- Послушай, Бове, -- обратилась к ней королева, -- прикажи, чтобы запрягли карету и будь готова. Может быть, я пошлю тебя в Сен-Коломбо с некоторыми поручениями.
Пока королева-мать и Мазарини горячо спорили о будущем брачном союзе Людовика XIV, и только взаимные угрозы заставили их пойти на компромисс, благодаря которому монарх получил свободу располагать своей рукой, сам король занимался далеко не столь важными делами. Кольбер по приказанию его величества вызвал из Рима знаменитого живописца Миньяра для того, чтобы он разукрасил фресками дворец в Марли, реставрированный Сен-Клу, и великолепный Версаль.
Неделю назад живописец прибыл в Париж и устроил свою мастерскую в Луврской галерее. Король изъявил желание посмотреть картины, которые Миньяр привез с собой из Рима, и назначил для этого утро описываемого нами дня. В левом флигеле Лувра, так называемом Малом Бурбоне собралась целая толпа придворных, ожидавшая выхода короля, чтобы приветствовать его и получить приказания. Все стояли в почтительном молчании, изредка слышался сдержанный шепот: мысли каждого были заняты предстоящим появлением короля -- как он взглянет, что скажет, в каком будет расположении духа.
Из внутренних комнат раздался хорошо знакомый звон колокольчика. Дверь быстро растворилась и обер-гофмаршал провозгласил: "Его величество король!". Все наклонили головы.
Вошел Людовик XIV.
Французы дали ему впоследствии имя Великий и, действительно, после Генриха IV у них не было государя, подобного Людовику XIV. Но ростом он был очень мал -- едва достигал среднего. Однако не многие из современников знали этот недостаток короля: он носил огромные каблуки, очень высокую прическу, и так как никто не мог говорить с королем иначе, как в наклонном положении, то понятно, что он казался выше всех, окружавших его. Оживленное, благородное лицо, необыкновенно стройный стан, непринужденное изящество и грация в манерах и ко всему этому обаяние молодости объясняют нам тот чудовищный, доходивший до обожания восторг, который он внушал своим современникам, и поэтический ореол, которым они окружили его личность. В нем было действительно некоторое сходство с Аполлоном, и можно сказать с достоверностью, что во всей Европе не было другого государя, который обладал бы таким искусством выставлять себя в самом выгодном свете, как Людовик XIV. Войдя в приемную, король остановился, взор его пробежал по толпе придворных. На их почтительный поклон он отвечал легким наклоном головы.
-- А, и вы здесь, Конти, Вандом и Бульон, очень рад вас видеть. Мы надеемся, что ваши прелестные супруги совершенно отдохнули после вчерашнего бала. Если бы мы не боялись сделать им неудовольствие, заставив слишком рано покинуть свои будуары, то мы бы просили их также высказать свое мнение о картинах Миньяра. Теперь вы будете сопровождать нас в Луврскую галерею. Завтра, господа, мы предполагаем охотиться в Сен-Жермене. Маршал де Брезе сообщит вам дальнейшие подробности. Как здоровье королевы-матери? -- обратился он к графу де Нуврону.
-- Ее величество находится в вожделенном здравии и спокойствии, узнав, что кумир ее сердца, солнце Франции, король Людовик Четырнадцатый явился перед взорами восхищенных подданных во всем блеске красоты и свежести и с улыбкой приветствовал ясное утро!
-- Передайте королеве-матери, что сегодня мы будем иметь удовольствие лично уверить ее в нашем здоровье. Не имеете ли вы, господа, какой-нибудь просьбы? Я слушаю.
Из среды придворных отделился маркиз д'Эфиа.
-- Герцог Анжуйский, всепокорнейший брат вашего величества, приказал мне передать свой всенижайший поклон и узнать приказания вашего величества.
-- Мы имеем для нашего брата одно только приказание, чтобы он веселился как можно дольше. Кольбер, предупредите живописца о нашем прибытии.
Статс-секретарь поспешил вперед. Король медленно прошел среди расступившихся придворных, которые провожали его глубоким поклоном и, сопровождаемый тремя двоюродными братьями, вошел в Луврскую галерею. Вдруг точно из-под земли перед ним вырос маршал де Фейльад и преклонил колено.
Король вздрогнул и остановился.
-- Вы опять здесь? Вы слишком злоупотребляете правом маршалов являться на аудиенции. Или вы, может быть, полагаете, что ваше ежедневное появление приводит нас в хорошее расположение духа?
Все невольно отодвинулись от маршала, появление которого было так неприятно королю, и со страхом ожидали развязки этой сцены.
Один Фейльад не растерялся и сохранил свою солдатскую улыбку.
-- Царь Вселенной! Солнце не отказывает и последнему червяку в своих живительных лучах, а кто же оное солнце, как не вы, божественный король? Я знаю, что мое присутствие причиняет неудовольствие вашему величеству, и потому только осмеливаюсь появляться перед светозарными очами моего повелителя, что, по уверению докторов, немного скуки и раздражения необходимы для полного здоровья! О, если б я смел надеяться, что, навлекая на себя ваше неудовольствие, я в то же время укрепляю ваше драгоценнейшее здоровье, тогда, может быть, моя заветная мечта могла бы осуществиться!..
Король улыбнулся полусердито-полупрезрительно:
-- В чем же заключается ваша заветная мечта?
-- Стать когда-нибудь против справедливейшего, высочайшего желания вашего величества вашим преданным любимцем.
-- Вот замечательная глупость! Если вы рассчитываете заслужить мое расположение, постоянно раздражая меня, то, пожалуй, вы достигнете этого печального триумфа.
С этими словами король отправился далее. Живописец Миньяр стоял в почтительной позе около своего мольберта, когда его величество вошел в мастерскую.
Людовик бросил на него милостивый взгляд и тотчас же обратил свое внимание на расставленные картины:
-- Не стесняйтесь высказывать ваше мнение, господа.
Не забывайте, что эти произведения искусства должны служить предметом удивления для наших потомков, поэтому мы должны быть как можно строже в выборе.
Кольбер незаметно толкнул Миньяра и шепнул:
-- Не беспокойтесь, он найдет все прекрасным.
-- Куда определены эти картины, Кольбер? -- обратился к нему Людовик XIV.
Кольбер поспешил подойти к монарху.
-- Колесница Аполлона предназначается для плафона в большом зале, в Марли, а та большая группа, представляющая посещение Марсом богини Минервы, будет в числе фресок в Версале.
-- Группа Марса или Минервы прекрасна, но Аполлон, хотя и отличается, бесспорно, чрезвычайно красивым лицом, но маловыразителен.
-- Придание выражения представляет чрезвычайную трудность для живописца, если он рисует без живого оригинала, -- заметил герцог Бульонский.
-- Как ваше мнение, Миньяр? -- спросил король.
-- Герцог изволил сделать совершенно верное замечание. Я нарочно рисовал некоторые фигуры без натурщиков, не зная, кого ваше величество пожелает олицетворить в этих картинах. Впрочем, недостаток выражения в лице Аполлона я мог бы сейчас же исправить, если бы только смел следовать моему вдохновению...
-- Можете заканчивать вашу картину, не стесняясь нашим присутствием, мы очень любим всякие экспромты.
Миньяр схватил кисть.
-- Не угодно ли будет вашему величеству присесть на несколько минут?
Он поставил королю кресло как раз напротив мольберта.
-- О, да вы, приятель, льстец! -- сказал король, слегка краснея: самолюбие его было чрезвычайно польщено.
-- Мы, художники, не умеем льстить, ваше величество.
-- Ну, Миньяр, не робейте! Это первый шаг к счастью, -- шепнул ему Кольбер.
Король опустился в кресло.
Художник начал рисовать, он сделал всего только несколько штрихов на лице Аполлона, и сходство его с Людовиком XIV стало поразительно.
-- У него громадный талант! -- заметил герцог. -- Он пристыдит Лебрена и всех наших академистов.
-- В самом деле, поразительное сходство, -- воскликнул удивленный Людовик XIV.
В это время Конти рассматривал портреты, развешанные по стенам мастерской. Вид одного из них вызвал у принца невольный крик удивления.
-- Что с вами, кузен? -- спросил король, подходя к нему. -- А! Какая интересная голова! Вы знаете, кто это?
-- Да, ваше величество, это портрет моего друга, который был в Пезенасе моим утешением и поддержкой, который врачевал мои душевные раны и открыл передо мной истинный путь. Ваш всепроницающий взгляд, сир, должен угадать, что это за человек.
-- Что это за человек? -- сказал король... -- Судя по выражению лица, по позе... он должен быть поэтом!
-- Вы угадали, ваше величество!
-- Но если бы вы попросили меня определить, что именно он пишет, это было бы труднее! Что он сатирик, в этом не может быть сомнения, глядя на его едко-ироническую улыбку, но грустное выражение глаз заставляет меня предположить, что сатиры его не злы, а носят, скорее, меланхолический отпечаток! Однако ж, этот портрет чрезвычайно заинтересовал меня. Кузен, скажите, кто это?
-- Ваше величество, это Мольер, актер и сочинитель комедий!
-- Мольер... актер... -- повторил король, -- а, теперь я припоминаю. Принцесса Марианна говорила мне о нем как о замечательном таланте. Надо будет перетащить его в Париж. Кузен, вам, как его старому знакомому, следует взяться за это дело.
-- Я уже хлопотал об этом, ваше величество, но Мольер ни за что не хочет покинуть труппу Бежар, с которой он в продолжение целых десяти лет делил и радость и горе.
-- Очень жаль! В таком случае ему не придется пожинать лавры в Париже. Я не могу нарушить привилегии, данные Бургонне и Марэ, которым мы обязаны процветанием нашей драматической музы.
Физиономия Конти заметно вытянулась.
-- Но, ваше величество, -- начал он, -- если бы вы только пожелали...
-- Поймите, кузен, что тут дело не в желании, а в справедливости, которую я никогда не нарушу. Но во всяком случае, если представится возможность сделать что-нибудь для этого человека, то вы, Кольбер, напомните мне о нем.
-- Позвольте мне, ваше величество, высказать свое мнение, -- сказал Кольбер, низко кланяясь.
-- Говорите!
-- Если бы ваше величество были столь милостивы и дозволили принцу Анжуйскому иметь свой собственный театр, тогда можно было бы пригласить Мольера и его труппу.
Людовик XIV улыбнулся:
-- Принц Анжуйский никогда не обращался ко мне с подобной просьбой.
-- Но если он обратится к вашему величеству?.. -- спросил Конти, бросив умоляющий взгляд на короля.
-- Я увижу тогда, что брат мой имеет гораздо больше эстетического вкуса, нежели я предполагал, и буду очень рад поощрить в нем эту наклонность. -- Затем, обратившись к живописцу, король продолжал: -- Колесницу Аполлона отправьте в Сен-Клу и займитесь отделкой других картин. Я желаю, чтобы все фигуры имели сходство с окружающими меня лицами.
В эту минуту отворилась дверь и в мастерскую вошел маршал де Брезе.
-- Что скажете? -- спросил его король.
-- Его эминенция просит аудиенции у вашего величества по весьма важному делу. Кардинал только что вернулся от королевы-матери.
-- После свидания с моей королевской матерью кардинал всегда сообщает мне чрезвычайно важные известия! -- заметил король с насмешливой улыбкой и, кивнув слегка головой окружающим, он вышел из мастерской в сопровождении маршала.