Лондон 1584 года так разительно отличался от нынешнего Лондона, что современный англичанин может составить себе об этом только очень слабое представление. Вместо нынешних больших домов, этого необозримого моря зданий, этой кутерьмы движения, где единичное, по-видимому, совершенно исчезает, -- столица Британии распадалась тогда на три вполне отделенные одна от другой части, соединявшиеся только посредством Темзы. То были: Сити, Уэстминстер и Соутварк.
В описываемое время в Сити находится еще множество маленьких улиц, население которых уже изгладилось из памяти живущих. Там азартная торговля, промышленность и купечество со своими богатыми цехами. Купечеством правит, как настоящий король, лорд мэр.
Уэстминстер сам по себе составляет отдельный мир Его нельзя было назвать ни городом, ни местечком, а еще менее того деревней, так как он носил на себе характер трех вышесказанных частей, но имел и свое собственное лицо, которое делается понятным только в народном выражении: the Court, двор. Уэстминстер был конгломератом церквей, садов, дворцов и дворов и составлял неприкосновенную собственность правителя. В нем не было копоти, как в Сити, все было здесь величественно и вместе с тем мило, здесь царила торжественная, величавая тишина, нарушавшаяся только осенью когда королева возвращалась в столицу из своих замков.
Соутварк состоял тогда из ряда домов, тянувшихся вдоль реки, из множества садов, обрамляющих здания и заключал в себе бесчисленное множество матросских таверен, контор, амбаров и складов, одним словом, здесь можно было найти ту часть торгового промысла, для которой не хватало места в Сити.
Девятнадцатого августа вышеупомянутого года ее величество еще не намеревалась возвратиться в свою древнюю "закопченную" столицу, как тогда уже назывался Лондон, и скорее можно было полагать, что до 28 октября она не покинет светлый Хэмптонкорт. В означенный день она отправилась только в Аслей-Галль, один из небольших замков, находившихся между Хэмптонкортом и Виндзором. Полагают, что она отправилась туда по совету врачей, так как чувствовала себя несколько слабой. В действительности же она удалилась в Аслей-Галль потому только, что ее встревоженная душа и озабоченный ум нуждались в покое. Так как государственные дела требовали, чтобы ее советники всегда были у нее под рукой, то последним приходилось везде следовать за королевой, что по дальности расстояния от Лондона нередко было сопряжено с затруднениями. Самым большим страдальцем из числа ее приближенных был теперь сэр Френсис Уолсинхэм, статс-секретарь, через руки которого шли все дела королевы.
За час до аудиенции сэр Френсис занимался в своем кабинете приведением в порядок бумаг, поступивших на доклад или к подписи. Занятия министра были прерваны приходом его первого секретаря, вошедшего с бумагой в руке и маленьким ящичком.
-- Вы знаете, Рори, что перед аудиенцией я никого не принимаю? Что там такое?
-- Я полагал, что ваше превосходительство должны до аудиенции получить вещи эти и доложить о них ее величеству. Владелец этих предметов желает знать, может ли он представиться вам.
-- Никого я не могу принять теперь. Что это такое?
Он взял у Рори пергамент, развернул и долго смотрел на него.
-- Значит, он явился? -- спросил министр. -- И именно теперь, после этого удара? Посмотрим портрет.
Сэр Френсис открыл ящичек.
-- Итак, вот черты нашего заклятого врага, вот голова змеи, беспрестанно готовящаяся укусить! Улики эти чрезвычайно важны для королевы, настолько ли важен для нее их владелец. Введите его.
-- При нем есть переводчик.
-- Не нужно свидетелей! Благодаря купцам я настолько понимаю немецкий язык, что сумею объясниться с посетителем.
Он взял пергамент и ящичек, положив их перед собой на стол.
Отворилась дверь, и вошел Леопольд фон Ведель без шляпы, с портретом принца Оранского на шее.
-- Ваше превосходительство настолько милостивы, что принимаете меня до аудиенции.
Уолсинхэм молча и долго смотрел на рыцаря.
-- Гм, -- улыбнулся он, -- сначала я хотел взглянуть на вас. Но прежде чем мы приступим к беседе, извините, если я выражу удивление, что вы не прибыли в Англию раньше. А еще удивительнее, что вы избрали именно это время для оказания нам подобной чести.
-- Надеюсь, что еще не поздно проявить свое мужество в этом деле. Насколько мне известно, королева здорова.
-- Благодаря Богу, сэр. Впрочем, о здоровье королевы заботятся ее верные советники. Вам следовало бы приехать сюда года три тому назад. Почему вы медлили до сих пор?
-- Мой единственный брат умер, а его вдова и дети требовали моего присутствия дома. Его высочество принц Оранский в обстоятельном письме уведомил обо мне ее величество и вместе с тем указал ей на следы участвующих в деле лиц.
-- Так что мы могли бы предохранить себя и без вашей помощи. Не думаете ли вы, что теперь сделать это мы не в состоянии? Именно это возобновило ваше давнее намерение лично действовать здесь и заставило вас покинуть родину?
-- Нет, сэр. Я оставил Померанию в сентябре прошедшего года, под знаменами пфальцграфа Казимира участвовал в злополучном походе против Кельна и при Гильмердинге был взят в плен. Освободившись несколько недель тому назад, я решился было поступить на службу к моему прежнему благодетелю принцу Оранскому как вдруг узнал о его смерти.
-- И вы намерены поступить на службу ее величества?
-- Да, если это угодно королеве.
-- При ее высочайшей особе!
-- Как? Об этом я и не думал.
-- Однако вы надеетесь быть вблизи нее?
-- Я надеюсь видеть ее.
-- Вы в себе подозрительно уверены!
-- Как дворянин, желающий спасти жизнь королевы и подвергающий при этом опасности собственную жизнь, я считаю себя вправе удостоиться чести быть невдалеке от ее величества.
-- И какой награды требуете вы за вашу службу?
-- Награды?!! Я приехал сюда, сэр, не для того, чтобы выслуживаться! Как кажется, вы очень ошибаетесь относительно меня. Я богат, дворянин и могу довольствоваться благодарностью вашей королевы и сознанием, что в ней я нашел защиту моей религии и могучего врага Филиппу Испанскому.
-- Вы уже представились испанскому послу?
-- Нет. Времени для этого хватит, если королеве угодно будет, чтобы я явился к моим так называемым сообщникам.
-- Достойный сэр, я опасаюсь, что мы не воспользуемся вашими услугами. На жизнь королевы покушаются не те убийцы, которые указаны вами, а совсем другие. В январе была уже сделана попытка одним католическим священником.
-- В январе? Я об этом ничего не знал! В то время я служил в войсках Казимира.
-- Вот видите, несмотря на декрет и портрет папы, вы не знаете козней, затеваемых им и Филиппом в Англии.
-- Но я сумею открыть их!
-- Королеве доложили о вашем прибытии и затем ее величество решит, имеются ли у нее основания, чтобы воспользоваться для чего-либо вашими услугами. Когда вы приехали?
-- Семнадцатого утром.
-- В какой гостинице вы остановились?
-- В "Белом Медведе", в Лондоне.
-- Вы еще не осмотрели Лондон?
-- Я считаю моей первейшей обязанностью поступить здесь на службу.
-- По-видимому, вы страстно желаете поступить к нам на службу! У вас есть знакомые в Лондоне?
-- За исключением вас и моего хозяина, я не знаком ни с одним англичанином.
-- И ни с одним шотландцем?
-- Решительно -- ни с одним!
-- Быть может, вы желаете посетить Шотландию или наши северные провинции?
-- Милорд статс-секретарь, воистину я вас не понимаю! Я прибыл в Англию не ради удовольствия, а в виду серьезного дела.
-- Хорошо, сэр. Извините, если вопросы мои не нравятся вам. Понятно, что решение дела полностью зависит от ее величества. Осмотрите аслейский парк или иначе распорядитесь вашим временем, а через три часа я надеюсь дать вам ответ.
Уолсинхэм знаком отпустил Леопольда -- и негодующий рыцарь удалился.
У Леопольда, несомненно, были иногда дни разочарований и негодования. Чем больше размышлял он, тем больше приходил к убеждению, что его подозревают и что статс-секретарь, несмотря на рекомендацию принца Оранского, считает его, Леопольда, человеком сомнительным. Уж не думают ли, что он готов покуситься на жизнь Елизаветы? При этой мысли кровь бросилась ему в лицо от стыда, негодования и гнева. Чтобы его считали тайным папистом, орудием Филиппа здесь, где живет Анна Эйкштедт, чтобы его честь была подобным образом запятнана! Нет, этого он не может вынести! Под влиянием подобных размышлений и чувств он возвратился, по прошествии урочного времени, в приемную статс-секретаря, решившись потребовать удовлетворения, если бы к нему стали относиться со столь оскорбительной недоверчивостью.
Приемная была заполнена высокими сановниками, государственными чиновниками и придворными, так что Леопольд с трудом протолкался к Рори.
-- Хорошо, милостивый государь, -- сказал ему последний. -- Вы пройдете прежде всех этих господ, как скоро будет отпущен германский посланник. Его превосходительство спрашивал о вас немедленно по возвращении своем после аудиенции.
В это мгновение отворилась внутренняя дверь, и из нее вышел штеттинский посол Валентин фон Эйкштедт, за которым виден был Уолсинхэм.
-- Так и есть, это он! -- вскричал изумленный Эйкштедт. -- Рыцарь фон Ведель, вы в Англии!
И, обращаясь к Уолсинхэму, он сказал:
-- Это тот самый человек, которого император посвятил в рыцари при Дотисе и который в течение многих лет был другом принца Оранского, Губерта Лангуста и Мансфельда.
-- Пожалуйте, -- с легким поклоном сказал Уолсинхэм, обращаясь к Леопольду.
-- Я обожду вас здесь, -- шепнул Леопольду Эйкштедт.
Ведель вошел в кабинет статс-секретаря.
-- Потрудитесь присесть. Дело, о котором мы будем говорить, составляет государственную тайну. Извините, если я был несправедлив в отношении вас и питал ложные подозрения. Не говоря уже о том, что приключения ваши с Монтальто в Риме, с Пересом при дворе Филиппа, каждым, не близко знакомым с вами, может быть истолковано превратно, вы не должны забывать, что Герард, застреливший принца Оранского, приобрел доверие этого столь осторожного принца только по истечении многих месяцев. Еще один вопрос: странно, что зная штеттинского резидента, вы тотчас же не посетили его в Лондоне.
-- Сэр, -- покраснев, ответил Леопольд, -- господин Эйкштедт состоит даже со мною в родстве, так как его сестра была замужем за моим братом. Но вследствие семейных отношений, я не желаю бывать в его доме.
-- Ну, это ваше дело. Моя высокая повелительница только улыбнулась, когда я выразил опасения мои относительно вашей особы. Она совсем другими глазами смотрит на вас, что и желает подкрепить ясными доводами. Что же касается позволения -- через посредство испанского посла и епископа Росса обнаружить замыслы так называемых заговорщиков Бабингтона, Тимбурна и Соважа, хотевших сойтись с вами в виду известного дела, -- то об этом, сэр, не может быть и речи!
-- Другими словами, ее величество настолько же не доверяет мне, как и вы, но только недоверчивость свою она выражает в более вежливой форме.
-- Не истолковывайте ложно слов моих, господин рыцарь. Королева нисколько не верит в существование этого заговора. Епископа Росса нигде нельзя найти в Лондоне, а испанский посол, окруженный нашими шпионами, не имеет сношений ни с одним англичанином Дальше, иезуит, совершивший было покушение в январе, приехал прямо из Мадрида, как это доказано его бумагами, и даже не имел при себе папской медали. Итак, нет в наличии ни одного факта, имеющего хотя бы малейшее значение. Совсем иного рода заботы тяготят душу королевы, заботы не о ее личной безопасности, а о благе народа, к упрочению и торжеству протестантской веры. Не позволяя вам делать бесполезные шаги, предохраняя ее от мнимой опасности, королева вместе с тем с полнейшим доверием принимает ваши услуги относительно действительно грозящей ей опасности.
-- Я готов на всякого рода подобные услуги и постараюсь оправдать доверие ее величества.
-- Дело идет о Шотландии. Как ни здорова моя государыня, но она уже в том возрасте, когда всякий патриот, да и сама королева, должны подумать, что станется с Англией, когда ее величество навсегда сомкнет глаза. Умри королева и, за исключением сына Марии Стюарт Иакова, короля шотландского, не окажется никого, кто по праву мог бы наследовать трон ее величества. Многие из протестантов-англичан смотрят уже на Иакова как на будущего короля нашего. Действительно, не многие из живущих государей ученее и гуманнее его. Но мысль, что он будет на троне Англии, невыносима для Елизаветы. Ее нерасположение и недоверчивость в отношении Иакова до сих пор порождали только кое-какие затруднения и натянутость, которые в настоящее время легко могут кончиться чем-нибудь дурным. Допустим, что Иаков, постоянно отвергаемый Елизаветой, перейдет на сторону католической партии и откроет Шотландию для испанского десанта? Следствием этого будет поголовное восстание папистов в северной Англии, освобождение Марии Стюарт, одним словом, -- жестокая религиозная война во всех трех королевствах. Конечно, это может быть устранено заключением честного союза с Иаковом, но о подобном союзе королева и слышать не хочет. Понимаете ли вы теперь положение дел?
-- Вполне. Что могу я или что должен сделать для устранения опасности?
-- Устранить опасность, значит, близко познакомиться с нею. Необходимо разузнать, что делается в Шотландии и вокруг короля, к чему склонен он теперь, каково настроение в его стране и положение северной Англии. Официальное положение нашего посла не позволяет ему вмешиваться в такого рода дела, тем более что шотландцы -- самый лукавый на свете народ.
-- Следовательно, по мнению королевы, моя незначительная особа увидит вещи в их действительном виде и с тем большим беспристрастием, что я не принадлежу ни к какой партии!
-- Совершенно справедливо! Королева желает, чтобы вы предварительно возвратились в Лондон с паспортом, который как в Англии, так и в Шотландии откроет вам повсюду доступ. Кроме того, вы получите рекомендательное письмо к губернатору Бервика, лорду Генриху Гундстону и, в качестве немецкого путешественника, отправляющегося в Шотландию и по указу ученого Иакова, увидите и услышите все, что нас интересует. Заметки свои вы изложите на немецком языке и пришлете мне для доклада королеве.
-- Я принимаю на себя поручение ее величества. Как не хотелось бы мне убедиться, не введен ли я в заблуждение этим заговором Ладроны и Филиппа, и не обманываетесь ли вы сам и королева, -- в чем я, сэр, твердо и решительно уверен -- но с удовольствием готов я служить там, где королеве и реформации грозит величайшая опасность. Когда я должен ехать?
-- О дне и часе я вас уведомлю.
Уолсинхэм сел к письменному столу, написал паспорт и приложил королевскую печать.
-- Письмо к лорду Гундстону будет вам доставлено курьером, который, вместе с тем, объявит вам о времени отъезда. А между тем взгляните на Лондон, чтобы иметь понятие о столице Англии.
-- А декрет папы и медаль Григория XIII?
-- Разве и теперь еще вы нуждаетесь в них?
-- Быть может... Впрочем, чтобы окончательно успокоить вас насчет того, что без воли королевы я не стану предпринимать самостоятельные шаги, вы можете оставить у себя и то и другое.
-- Благодарю вас за доверие. Вещи эти находятся на сохранении у ее величества.
Они пожали друг другу руки, после чего Уолсинхэм вежливо проводил Леопольда до дверей, сказав:
-- Желаю, чтобы в Шотландии вам было не хуже, чем у нас.
-- Вы отправляетесь в Шотландию?! -- вскричал Эйкштедт. -- Милорды, -- обратился он к англичанам, -- на долю моего соотечественника выпало неслыханное отличие, он получил королевский паспорт в Шотландию! Пойдем, пойдем! -- продолжал Эйкштедт. -- Куда бы вы не приехали, в Штеттин ли, в Лондон ли, -- вам постоянно предшествует непредвиденное!
С этими словами Эйкштедт взял Леопольда за руку и они вышли из Аслей-Галля.
-- Окажите мне честь занять место в моей шлюпке, -- сказал Эйкштедт.
Хотя Леопольд и надеялся встретить при дворе Анну и ее брата, но ему и не снилось, чтобы Эйкштедт принял его с таким радушием.
-- Я не надеялся встретить вас здесь, господин фон Эйкштедт, -- сказал Леопольд. -- Во всяком случае, очень рад, что годы не вполне изгладили меня из памяти вашей.
-- Во всех отношениях это было бы трудно, любезный рыцарь. Позвольте мне один вопрос: когда вы думаете отправиться на север?
-- Через несколько дней, как только познакомлюсь с Лондоном. По-видимому, в приемной статс-секретаря очень удивлялись моей поездке в Шотландию.
-- Чрезвычайно! Старинная национальная вражда между англичанами и шотландцами, всегда сопровождаемая кровавыми раздорами, достигла теперь высшей степени, вследствие религиозной и политической вражды, а раздоры между Елизаветой и Иаковом до того невыносимы, что опасаются, как бы последнему не вздумалось пристать к какой-либо партии и подыскать предлог для явного разрыва. Поэтому вы не должны изумляться, если мы, политики, подумали, что вы путешествуете не для одного только удовольствия, но и по поручению ее величества.
-- Мне очень жаль, господин фон Эйкштедт но вы ошибаетесь, и, дабы сохранить истину я попросил бы вас повторять везде, что единственная причина настоящей поездки заключается в моей жажде к познаниям и в известной доле, страсти моей к путешествиям. Кажется Уолсинхэм расспрашивал вас обо мне?
-- Разумеется, и я сообщил ему все, что мне известно хорошего о вас Вы возвратитесь сегодня в Лондон?
-- Разумеется. Я почти не видел еще Лондона.
-- И вам неизвестно, когда вы возвратитесь?
-- Могу ли я знать это?
-- Гм... гм! Конечно, вам неизвестно также, долго ли вы пробудете в Лондоне?
-- И того менее господин фон Эйкштедт. Но я твердо знаю -- и Леопольд пристально посмотрел на Эйкштедта -- что ни с кем я не стану искать сближения и что мой приезд не имеет никакой тайной цели.
-- Я хорошо понимаю вас господин фон Ведель и не премину объяснить лицам, которые могли бы быть такого мнения всю неосновательность их предположений. Надеюсь однако, что в сердце вашем настолько еще сохранилось прежней дружбы, существовавшей некогда между нашими семействами что вы позволите мне обратиться к вам с вопросом неужели вы хотите состариться среди этих треволнений и страсти к приключениям и не разумнее было бы если бы при вашем богатстве и обширных имениях вы возобновили бы ваш древний род и успокоились в наследии предков ваших?
-- Я не знаю, зачем вы говорите мне это Эйкштедт. Но коли уж спросили то раз и навсегда я отвечу брату Анны Вы советуете мне жениться и притом не на вашей сестре! Будет ли от этого Анна счастливее -- решайте сами. Но я никогда не женюсь, никогда не успокоюсь и не поселюсь в Кремцове!
-- Это весьма прискорбно Леопольд. Как ни сожалею я о вас по отношению к Анне, но не будучи в состоянии оправдать происшедшее между вами я все-таки уважаю ваш характер ваши качества и энергию, всегда воодушевлявшие вас. Если бы письмо Ахмета прямо с корабля попало в мои руки если бы я один знал его содержание то клянусь вам, я сжег бы его, и вы были бы счастливы с Анной!
-- Благодарю вас, Валентин, за такое великодушие. Хорошо ли поступила Анна, осудив меня на основании письма Ахмета -- предоставляю это решение Богу! Если бы Анна могла предвидеть ужасные последствия этого, то, наверное, она опомнилась бы и скорее простила бы заблудшему, чем повергла его в бездну, из которой никогда ему не выбраться.
-- В бездну? Что хотите вы сказать этим?! -- воскликнул Эйкштедт.
-- В бездну эту, достаточно глубокую, чтобы навеки разлучить меня с Анной. Если бы даже она снова полюбила меня, то я не считаю себя достойным обладать ею! Не имей я последней высокой цели, жизнь моя была бы бесполезна и безотрадна.
-- Следовательно, это цель политическая?
-- Скорее религиозная, скорее -- это завет принца Оранского! Ничего больше не скажу я.
-- Увижусь ли с вами при дворе после вашего возвращения?
-- Надеюсь. Но поскольку трудно избежать, чтобы сестра ваша не увидела меня при дворе, то скажите ей, что она может быть совершенно спокойна насчет моих намерений из-за моего собственного убеждения, что я недостоин ее. Прекратим, однако, этот разговор. Расскажите мне что-нибудь о Лондоне и дворе Елизаветы.
Бездна, в которую, по словам Леопольда, Анна повергла его, -- было безумное путешествие в Испанию. Раз подпав под власть Филиппа, раз запутавшись в сетях и кровавых замыслах Рима, Леопольд подвергнул позору свою честь и имя и мог считаться наемным убийцей Рима. Куда бы он ни прибыл, что бы ни делал он, как ни рекомендовал его сам принц Оранский, но все это еще больше навлекало на него подозрений, что он замышляет одни лишь интриги и его прямодушие только маска, служащая ему для выполнения злодейских замыслов. Чувства эти всею тяжестью своею лежали на нем со времени аудиенции у Уолсинхэма. Поездка в Шотландию не извлекала занозу из уязвленной гордости и дворянской чести Леопольда, его не допускали к Елизавете из опасения, чтобы он не попытался исполнить поручение Филиппа. Он считал поездку в Шотландию только уловкой со стороны Уолсинхэма и королевы и благовидным предлогом удалить его, Леопольда, с тем, чтобы он не мог открыть заговор Бабингтона. Но он твердо был убежден в существовании заговора, разоблачение которого могло служить единственным доказательством его преданности и чести.
В день аудиенции у Уолсинхэма Валентин фон Эйкштедт возвращался около пяти часов в Лондон и по нему было заметно, до какой степени его ум был занят беседой с человеком, любившем сестру его, которая, в свою очередь, тосковала по Леопольду, как ни старалась она скрывать это.
Руфь и Анна вышли к нему навстречу.
-- Друг мой, -- сказала первая, -- что это ты так поздно сегодня из Хэмптонкорта?
-- Двор на восемь дней уехал в Аслей, путь не близкий, душа моя.
-- Ты что-то очень серьезен, -- сказала Руфь. -- Уж не привез ли ты дурных вестей?
-- Этого сказать нельзя, но вести мои странны и невеселы. Я виделся с одним старым знакомцем из Померании.
-- Из Померании? Боже мой, да кто же это?
-- Леопольд фон Ведель.
-- Леопольд?!
Анна вздрогнула и сильно побледнела.
-- Не тревожься, Анна, -- сказал Эйкштедт. -- Ты не увидишь его, потому что Леопольд уезжает в Шотландию.
-- Но он возвратится, -- сказала Анна, -- и раз он знаком с Уолсинхэмом, то, наверное, представится ко двору.
-- Вполне возможно. Но насколько мне известны его намерения, Леопольд не сделает попытки для сближения с тобой. Он говорил, что если бы ты даже простила его, он считает себя недостойным видеться с тобой.
-- Что хочет он этим сказать?
-- Я этого не знаю, Анна. Должно быть, он находится в таком положении, которое -- будь вы жених и невеста -- заставило бы его возвратить тебе обручальное кольцо.
-- С какого времени и как давно он находится в таком положении? -- вскричала Анна.
-- С того времени, как покинул он Кремцов, четыре года тому назад.
Анна села и закрыла лицо руками.
-- Он просил тебя только об одном, -- нежно сказал Валентин, -- если в тебе и погасла любовь, то сохрани, по крайней, мере к нему чувство дружбы.
Слезы наполнили глаза Анны.
-- Да, я сохраню к нему чувство дружбы, и, верная моей клятве, по возвращении его, снова стану носить при дворе подаренное им ожерелье. Пусть он знает, что я не забыла его! Каким горестям я иду навстречу! Бесполезные горести бесполезной жизни!
-- Я ничего не имею против того, чтобы ты носила ожерелье, Анна, если ты уверена, что это ему приятно...
-- Мне ли это приятно, ему ли, но я поклялась, что эта вещь всегда будет при мне.
-- Ты подвергаешь себя опасности.
-- Какой?
-- Это совершенно ясно, -- сказала Руфь. -- Со смерти нашей матери ты не можешь носить ожерелья, и не думаешь ли ты, что оно не возбудит внимания при дворе?
-- В этом можешь быть вполне уверена, -- продолжал Валентин. -- Не говоря уже о редком достоинстве камней, античная форма ожерелья обратит на себя взоры всех. Если бы королева или кто-либо другой спросил, как оно досталось тебе, что бы ты ответила?
-- Я скажу, -- зардевшись, ответила Анна, -- что оно досталось мне от одного... одного... далекого друга. Это правда, и не может скомпрометировать меня.
-- А Леопольда и того менее. Во всяком случае, найдут странным, что до сих пор ты не носила его, будут мучить тебя расспросами, мало ли что станут предполагать... Ожерелье это будет источником многих неприятностей.
-- Я сумею перенести их, лишь бы сдержать данное Леопольду слово! Если участь его настолько тяжка, как ты предполагаешь, Валентин, то, как друг его, я столь же глубоко сочувствую ему, как и самой себе!
Она зарыдала и ушла из комнаты.