ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

I

Как ни спешила графиня Эдельсгейм, но путешествие до Аугсбурга продолжалось несколько дней; по прибытии туда, она узнала, что император только что уехал в Инсбрук.

Несмотря на всю свою твердость и пламенное желание спасти Флориана, Маргарита была вынуждена отдохнуть день в Аугсбурге.

Последнее письмо, которое она получила от графа Гельфенштейна, было из Аугсбурга. Она послала слугу по адресу, выставленному в этом письме, уведомить графа о ее приезде и скором отъезде. Вернувшись, посланный объявил, что граф только что уехал из Аугсбурга неизвестно куда. Маргариту решительно преследовало несчастье.

Двор путешествовал не быстро, так как император Максимилиан часто останавливался для своего любимого развлечения -- соколиной охоты. Маргарита немедленно отправилась в путь в надежде догнать отца. Хотя он опередил ее несколькими днями, однако ей удалось нагнать его недалеко от обширных болот, где он пожелал охотиться.

С некоторых пор император страдал сильными лихорадочными припадками, которые очень тревожили врачей; но убедить его беречься не было никакой возможности. Он продолжал охотиться в самую дурную погоду и есть самые вредные вещи, например, дыни, которые он очень любил, подобно своему отцу, уничтожавшему их по дюжине в раз. Невоздержанность влекла за собой лихорадочные припадки, которые истощали императора, но не делали его благоразумнее.

В Инсбрук должна была приехать законная дочь Максимилиана, Маргарита Австрийская, вдова герцога Фенлиберта Савойского. Император намеревался решить во время пребывания в этом городе различные вопросы по части раздела наследства между детьми.

Хотя присутствие Маргариты Эдельсгейм могло быть не совсем удобно при таких обстоятельствах, однако император принял ее очень приветливо. Маргарита поспешила рассказать ему все случившееся в Гейерсберге и представить опасность положения, в котором она оставила сына своей воспитательницы. Но Максимилиан, знавший через своих многочисленных агентов все, что происходило в империи, успокоил ее насчет Флориана. В это самое утро он получил письмо из Штутгарта, в котором его уведомляли о плене и освобождении Флориана.

-- Жаль Флориана, -- сказал в заключении император, -- он храбрый и благородный человек. Но он слишком увлекается и кончит печально. Никто лучше меня не понимает великой идеи германского единства, но нужны века, чтобы эта идея созрела. Стремиться к ее осуществлению при настоящем положении страны и с беспорядочным войском -- чистое безумие. Крестьяне так долго бедствовали и терпели угнетение, что будут грабить и разорять все на своем пути. Против них уже соединяются владетели замков и горожане. Их рассеянные шайки будут истреблены; вожди, избегшие меча неприятеля, будут умерщвлены собственными воинами. Дай Бог, чтобы мне удалось спасти Флориана и чтобы он согласился быть спасенным. Но оставим пока этот печальный разговор, милая дочь моя. Лучше поговорим о тебе.

Они долго разговаривали. Бедная Маргарита не смела первая назвать Гельфенштейна, хотя это имя постоянно вертелось у нее на языке; она ждала, чтобы император сам навел речь на этот интересный для нее предмет. Но видя, что ему не приходит этот в голову, она решилась наконец спросить его о графе.

Максимилиан, которому присутствие дочери возвратило, казалось, всю его веселость, улыбнулся.

-- Наконец-то решилась, -- сказал он. -- Я уже минут десять вижу, что у тебя на уме... Не красней, дитя мое; я совсем не хочу смущать тебя. Как же ты не видела графа в Аугсбурге?

-- Он уехал оттуда, государь.

-- Этот граф решительно забывает, что он придворный. Ему верно хотелось, чтобы ты первая узнала о пересмотре дела и совершенном оправдании его.

-- Как вы добры, государь! Как я благодарна вашему величеству, -- сказала девушка, сложив руки с выражением счастья.

-- Да, мое величество не совсем здесь без греха, -- весело сказал император, -- но ведь бедный граф был, в самом деле, кажется, осужден несправедливо. Поэтому я намерен дать ему какое-нибудь видное место при иностранном дворе, где бы он мог отличиться и поправить свое состояние.

Маргарита грустно опустила глаза и вздохнула.

-- Мы потолкуем об этом завтра, -- сказал император, -- а сегодня ты отдохни, чтобы быть завтра свежей и хорошенькой. Ты поедешь со мной на охоту. Я желаю, чтобы ты затмила красотой и свежестью самых гордых девиц моего двора.

-- Но я приехала сюда верхом и без всяких нарядов.

-- Не беспокойся, я обо всем этом подумал, -- сказал Максимилиан. -- Так ты приехала верхом, и так скоро? -- прибавил он вдруг, когда Маргарита прощалась с ним. -- Узнаю мою кровь.

Он нежно поцеловал в лоб молодую девушку и велел отвести ее в приготовленные для нее покои.

Максимилиан был прав в своей родительской гордости: действительно, Маргарита наследовала всю его энергию и деятельность. На следующий день она была на ногах и готова ехать на охоту не позже других охотников.

Мы уже сказали, что Максимилиан страшно любил охоту. У него была великолепная соколиная охота, которая всюду сопровождала его.

Максимилиан улыбнулся, увидев дочь, свободно и грациозно управлявшую превосходным испанским жеребцом, которого подарил ей отец. Он представил ее, как свою дочь, важнейшим придворным и ехал подле нее до самого места назначения. Здесь в Максимилиане замолкли все чувства, кроме страсти к охоте. Забыв свою лихорадку и докторские советы, император пустил свою лошадь в галоп и увлекся охотой, как увлекался всем, несмотря на свои года, убелившие его голову, не ослабив энергии.

Вскоре собаки спугнули цаплю. С одного сокола сняли колпачок. Птица встряхнула головой, как собака, с которой сняли ошейник, и, обведя вокруг зорким взглядом, мгновенно устремила его на цаплю, на которую ей указывал сокольничий, подстрекая ее голосом и движением руки.

Сокол захлопал крыльями и взвился в воздух, рассекая его с быстротой стрелы. Вскоре обе птицы стали казаться двумя точками, едва заметными в небе. Всадники и всадницы мчались галопом по трясинам вслед за императором, чтобы не отстать от охоты.

Наконец цапля вновь показалась. Бедная птица тщетно истощала свои силы, чтобы не дать соколу подняться выше ее; наконец, видя невозможность спастись от страшного врага, цапля стала опускаться на землю, чтобы укрыться в болотном тростнике; но сокол не дал ей времени спуститься и нагрянув на добычу, вцепился в нее. Цапля пыталась еще обороняться своим длинным клювом; но сокол, хотя меньше ее ростом, но сильнее и лучше вооруженный природой, наносил ей удары с невероятной силой. Наконец окровавленная и ослепленная цапля упала на землю безжизненным трупом.

Сокол не покидал своей добычи и только голос охотника отозвал его от умирающего врага, и заставил вернуться на руку сокольничего, покрытую толстой перчаткой из буйволовой кожи.

Пока ласкали победителя и награждали его кусочком мяса, сокольничий отрезал цапле голову и передал ее ловчему, который отнес ее егермейстеру. Последний слез с лошади и, подойдя к императору, подал ему с низким поклоном трофей охоты.

Опять спустили собак и принялись отыскивать птицу. Между тем Маргарита приблизилась к отцу, который, не упуская из вида собак, объяснял ей главные правила охоты и показывал своих любимых птиц.

Затравив куропатку, проворно пойманную спущенным на нее копчиком, охотникам удалось спугнуть еще одну большую цаплю, на которую император спустил своего любимого сокола, всегда сидевшего у него во время охоты на руке. Вместо того, чтобы подняться прямо вверх, сокол полетел почти горизонтально. Охотники погнались за ним во весь опор, но встретив на пути реку и не найдя в ней брода, должны были сделать большой круг.

Когда они достигли, наконец, противоположного берега, цапля и ее преследователь скрылись из вида. Ловчий был человеком, весьма опытным в своем деле, но в настоящем случае он был затруднен незнанием местности. Остальные сокольничьи также не знали ее и никто не мог указать, по какому направлению полетели птицы.

Надо было полагать, что он уже далеко от того места, где был спущен Рубин, потому что любимец императора был отлично дрессирован и всегда сам возвращался к своем хозяину.

Проискав часа два, охотники принуждены были отказаться от дальнейших поисков.

Местность по ту сторону реки была неблагоприятная для охоты, поэтому охотники переправились обратно, и собаки вновь пустились рыскать по траве. Император, огорченный потерей сокола, поехал шагом подле Маргариты, которая воспользовалась минутой, когда он был менее увлечен травлей, чтобы навести разговор на Гельфенштейна.

-- Тебе очень хочется выйти за него замуж? -- спросил Максимилиан.

-- Я люблю его, -- ответила она, покраснев, но твердо.

-- Дочь императора могла бы сделать более блестящую партию.

-- Граф знатен и считается одним из храбрейших рыцарей вашей империи.

-- Голова-то у него горячая.

-- Со временем остепенится.

-- Говорят, он довольно ветрен.

-- Если бы вы знали, государь, как он любит меня.

-- Я предпочел бы видеть тебя за другим, дитя мое, -- заботливо сказал император. -- Этот другой, хотя и не имеет таких блестящих качеств, как граф Гельфенштейн и даже ниже его родом, но зато одарен обширным умом и будет важным государственным сановником.

Маргарита седлала гримасу, не выражавшую большого уважения к качествам неизвестного искателя ее руки.

-- Все вы таковы, молодые девушки, -- продолжал император, заметив гримасу, -- для вас смелость выше всех талантов в мире. Впрочем, было время, что и я... -- проговорил он тихо и более снисходительным тоном. -- Как ты похожа на мать, Маргарита! -- прибавил он, пристально глядя на нее.

-- Вспомните, государь, болото Большого Волка и самоотвержение Гельфенштейна, -- сказала она. -- Как же не любить человека, жертвовавшего за вас жизнью?

-- Я не забыл этого; но я нашел бы ему другую награду.

Маргарита покачала головой.

-- Ты полагаешь, что этого нельзя?

-- Я знаю, что граф меня любит, -- сказала Маргарита.

С летами Максимилиан стал недоверчив к людям, печальное следствие старости и высокого положения. Он поглядел на дочь с грустной улыбкой, думая: счастливая ты, что еще веришь!

-- Ну, хорошо, -- сказал он, -- увидим. А хотелось бы мне сделать опыт, -- прибавил он, помолчав.

-- Какой, государь?

Он или не расслышал этого вопроса, или не хотел отвечать на него и переменил разговор, начал сожалеть о потере сокола, присланного ему из Дании два года тому назад.

Он отъехал от графини, заговорил с другими лицами и велел позвать сенешаля Георга Мансбурга, только что прибывшего ко двору.

-- Что вас задержало? -- спросил император.

-- По приказанию вашего величества, -- отвечал сенешаль, -- я виделся с Трузехсом Вальдбургом и говорил ему о назначении его начальником войск швабского союза.

-- Когда он едет?

-- Послезавтра. Для него готовят экипажи.

-- А я должен сказать тебе, мой бедный Мансбург, что кажется мне придется отказаться от моего намерения насчет тебя. Моя дочь решительно влюблена. С моей стороны, хотя я сам не избрал бы в мужья Гельфенштейна, но не могу забыть его самоотвержения в болоте Большого Волка.

-- Прошу ваше величество не настаивать в мою пользу перед графиней Эдельсгейм, -- сказал Мансбург с какой-то странной улыбкой.

-- Я еще не называл тебя, -- сказал Максимилиан.

-- Тем лучше, государь.

-- Однако, я еще попытаюсь, -- продолжал император. -- Гельфенштейн слывет за волокиту, и это меня несколько беспокоит. Он верно честолюбив, чтобы ни говорила Маргарита; не примет ли он какой-нибудь значительной должности в отъезде... Ну, увидим. Сегодня я ни о чем не могу думать: мой бедный Рубин не возвратился, как мне жаль его!

-- Отыщем, государь.

-- Не думаю. Что же говорил с тобой Трузехс? Всякого другого этот вопрос мог бы затруднить, так как причиной отлучки Мансбурга было совсем не то, что он говорил. Мансбург был тайный, непримиримый враг Гельфенштейна. Слишком умный, чтобы заблуждаться на счет своей отталкивающей наружности, сенешаль считал себя любимым только однажды в жизни -- Терезой, сестрой Черной Колдуньи. Эта женщина была его единственной любовью, единственным увлечением. Он никогда не простил Гельфенштейну, что тот был его счастливым соперником. Потеряв способность любить, Мансбург сосредоточил все свои чувства на ненависти. Новое обстоятельство еще усиливало его ненависть к графу Людвигу. Мансбург, видя благосклонность к нему императора, ценившего его дипломатические таланты, возмечтал сделаться мужем Маргариты Эдельсгейм. Но и тут граф Людвиг на его дороге. Мансбург употребил все свое значение, чтобы воспрепятствовать пересмотру процесса Гельфенштейна, но, предвидя, что его оппозиция не поможет, он действовал против графа самыми окольными путями, делая вид, что хлопочет в его пользу, так что Гельфенштейн считал себя очень обязанным ему.

Мансбург уже дважды пытался умертвить своего соперника, но всякий раз неудачно; граф Людвиг был осторожен и убийцам нелегко было справиться с таким ловким и храбрым рыцарем.

Узнав, что Гельфенштейн оправдан, Мансбург понял, что ему нужно во что бы то ни стало избавиться от соперника, столь близкого к цели, которую он сам втайне преследовал.

За несколько часов до своего разговора с императором Мансбург получил известие от своих шпионов, постоянно следивших за Гельфенштейном, что он спешит ко двору, узнав о приезде туда Маргариты.

Первым движением графа после своего оправдания было ехать в замок Гейерсберг, где он полагал найти молодую девушку. Во избежании убийц, которые, как он основательно подозревал, уже ждали его где-нибудь в засаде, он выехал из Аугсбурга ночью и окольной дорогой, так что разъехался с Маргаритой и не встретил ее.

На полдороге из Аугсбурга в Гейерсберг Людвиг узнал о гибели замка и об отъезде Маргариты и поспешил вернуться.

Через несколько часов он рассчитывал явиться к Максимилиану просить руки его дочери. Он надеялся, что просьбы молодой девушки победят слабое сопротивление императора.

-- Лоренцо, -- сказал Мансбург одному итальянскому бандиту, который служил ему шпионом и первый уведомил его о скором прибытии Гельфенштейна. -- Лоренцо, я решился не допускать графа до императора. Распорядись, как знаешь; я удваиваю обещанную награду. Помни только, что я уже говорил тебе: не замешивай моего имени, в противном случае не жди ничего, кроме виселицы.

-- Будьте покойны, ваше сиятельство.

-- Много ли людей при графе Гельфенштейне?

-- Только двое, паж и конюх. Всех остальных он оставил на дороге; у них лошади разбили ноги. Я думаю и лошадь конюха теперь уже на боку.

-- А у тебя много ли надежных людей?

-- Трое, остальные тоже остались на дороге, как и люди графа.

-- Ведь я говорил тебе, чтобы ты не жалел денег.

-- Да дело не в деньгах, а в лошадях, ваше сиятельство. Лошадей не везде найдешь и за деньги.

-- Что же ты намерен делать?

-- Подыщу каких-нибудь молодцов и буду следить за графом, пока не представится удобной минуты.

-- Однако, торопись; граф не должен видеться с императором. Если ты не избавишь меня от него сегодня же, вытянув у меня столько денег, то завтра будешь повешен и узнаешь, что со мной шутки плохи. Теперь ступай.

-- Ступай, ступай, -- ворчал, уходя, разбойник, -- легко сказать: повешен, если не убью Гельфенштейна; повешен, если впутаю его самого -- и вправо виселица, и влево -- виселица! Попробуем проскользнуть.

Он отправился вербовать человек двенадцать негодяев, которых в то время всегда можно было найти около больших охот или лагерей. Один из таких людей, местный житель, дал Лоренцо благой совет.

-- Чтобы попасть ко двору, -- сказал он, -- вашему рыцарю придется переезжать мост Старого Мельника. В этом месте глубина реки футов в семь-восемь, не больше, но в ней столько ила и трав, что здесь не выплывет самый лучший пловец.

-- Ну так что же? -- спросил Лоренцо.

-- Мост сколочен из трех досок, которые прикреплены к берегам ивовыми связями. Если бы заранее подпилить эти связи?..

-- Дело, черт возьми! Но если нашему рыцарю вздумается проехать по другому мосту?

-- Нет, иначе ему придется делать большой объезд; притом стоит подослать ему хорошего проводника.

-- Ты пойдешь далеко, любезный! -- сказал Лоренцо, потрепав его по плечу. "А главное -- высоко", -- прибавил он про себя.

Через два часа Лоренцо и его товарищи отправились к мосту Старого Мельника, чтобы перерезать ивовые и веревочные связи, сдерживавшие доски, или, вернее, просто грубо обтесанные бревна, составлявшие этот мост, получивший свое название вовсе не от соседства мельницы; напротив, окрестности его были совершенно пустынны.

Подъехав к мосту, Лоренцо призадумался: императорская охота приближалась к этому месту, покинув прежнее свое направление к югу.

-- Стойте, дети! -- сказал Лоренцо. -- Что если его величеству вздумается вернуться через этот мост?

-- Нет, -- сказал тот самый разбойник, который придумал подпилить мост, -- у императора хорошие проводники; они не решатся провести его по этому мосту. Всем известно, что он непрочен. Притом и ветер с юга, а охотники всегда держатся под ветром.

-- Ну, право же ты далеко пойдешь! -- вскричал Лоренцо, с таким чувством ударив своего товарища по плечу, что тот едва устоял. Негодяи в несколько минут подпилили связи, прикреплявшие настилку моста, оставив только необходимое, чтобы настилка не обрушилась сама собой, и чтобы она могла выдержать тяжесть одного или двух пешеходов, которые могли случайно пройти перед графом. Но ясно было, что если на мост вступит всадник в тяжелых доспехах, как Гельфенштейн, то мост тотчас обрушится и увлечет его за собой. Упав в воду, среди ила и речных трав, запружавших в этом месте реку, самый лучший пловец погиб бы неизбежно, даже раздетый.

Сделав свое дело, Лоренцо и его товарищи засели поблизости в тростнике. Между тем, граф Гельфенштейн быстро приближался в этом направлении по указанию крестьянского мальчика, который вызвался проводить его к месту императорской охоты. Он нетерпеливо желал, чтобы Маргарита увидела его поскорее не преступником, вынужденным скрываться, а достойным рыцарем, заслуживающим ее любви.

Под ним была свежая лошадь, и его раздражала необходимость ехать шагом за своим пешим проводником, уверявшим, что не умеет ездить верхом. Наконец, Людвиг не вытерпел и, наняв лошадь у проезжавшего мельника, принудил проводника сесть на нее.

Крестьянин цеплялся то за гриву, то за шею лошади, и вместо того, чтобы, как бы следовало проводнику, ехать впереди, следовал за графом, покрикивая ему: направо! налево! Приблизившись на расстояние четверти мили к мосту Старого Мельника, граф увидел по ту сторону реки охотников, скакавших к мосту и бывших от него почти на таком же расстоянии, как и он. Этот охотник, за которым издали следовала толпа всадников, был сам император. Он поскакал за своим соколом и опередил своих спутников, благодаря своему превосходному скакуну, который мчался по болоту, минуя трясины, лужи и ямы, где многие другие охотничьи лошади уже увязли и опрокинулись.

-- Черт возьми! -- вскричал один из товарищей Лоренцо. -- Этот всадник, пожалуй, заберется на мост.

-- И ведь как раз в ту минуту, когда подъезжает наш, -- сказал Лоренцо, узнавший графа.

Вдруг Гельфенштейн остановился и, приподнявшись на стременах, начал пристально всматриваться во что-то. Заметил ли это Максимилиан, или также увидел предмет, привлекший внимание графа, только он в точности повторил все его движения. Предмет, на который они оба смотрели, был никто иной, как Рубин, любимый сокол Максимилиана, раненый цаплей, которая переломила ему крыло; он порхал в тростнике, убегая от преследовавшей его лисицы. Когда сокол взлетал, лисица останавливалась и внимательно следила за его слабым полетом в уверенности, что он далеко не улетит. Едва он опускался, как она снова принималась травить его. Бедная птица была совершенно истощена долгими отчаянными усилиями и заметно слабела. Гельфенштейн, сам страстный охотник, вполне разделял чувства императора при виде благородного сокола, гибнущего добычей лисицы. Забыв даже нетерпеливое желание увидеть Маргариту, он помчался к тому месту, где порхала птица. Максимилиан со своей стороны спешил к мосту, зная местность, где охотился почти каждый год и видя, что сокола можно спасти только с того берега. Когда он был уже в нескольких шагах от моста, Лоренцо, не знавший его в лицо, поднялся вдруг из травы, чтобы остановить его.

-- Здесь нет проезда! -- крикнул он императору. Максимилиан, не слушая, продолжал путь.

-- Черт тебя побери, проклятый упрямец! -- пробормотал Лоренцо. -- Хорошо еще, что граф смотрит в другую сторону!

И с этими словами он неожиданным ударом подсек ноги лошади императора, которая с трудом пробиралась в этом месте по вязкой почве.

-- Схватите его поскорее и заколите! -- закричал Лоренцо, готовый убить двадцать невинных, лишь бы самому не попасть на виселицу сенешаля.

Но к его несчастью, легче было сказать это, чем сделать. Максимилиан, несмотря на то, что одна нога и одна рука его -- к счастью левая, -- попали под лошадь, необыкновенно ловко и хладнокровно оборонялся своим охотничьим ножом.

Когда лошадь Максимилиана упала, граф Гельфенштейн схватил уже сокола; но услыхав крики императора, бранившего разбойников, проворно вскочил в седло и повернул к мосту. Но лошадь его, испуганная узким проездом и шумом борьбы, попятилась. Гельфенштейн вонзил ей шпоры в бока и заставил ее кинуться на мост так стремительно, что она одним скачком прыгнула на две трети длины моста. В то же мгновенье мост рухнул и лошадь с всадником упали в реку. Гельфенштейн инстинктивно рванулся вперед и уцепился за тростник, росший на противоположном берегу. Людвиг с энергией отчаяния держался за эту слабую опору и, благодаря своей силе и ловкости, успел выползти из тины, несмотря на усилия Лоренцо и его сподвижников столкнуть его в воду.

Встав на ноги, граф поспешил на помощь неизвестному рыцарю, несколькими взмахами своего длинного меча разогнал окружавших его разбойников, и помог ему высвободиться из-под лошади.

Разбойники пытались напасть на них, но получили такой отпор, что двое из них легли на месте.

Лоренцо, в воображении которого живо рисовалась ожидавшая его виселица, подполз к графу; но Максимилиан заметил его движение и ударом ножа в спину пригвоздил его к болоту.

Тогда разбойники обратились в бегство, тем более, что императорская свита была уже близко.

Первое слово Максимилиана по избавлении от опасности было очень характерно.

-- Клянусь моим патроном, ведь это бедный Рубин! -- вскричал он взглянув на сокола, которого граф не упустил из рук, несмотря на ожесточенную битву. -- Благодарю вас, рыцарь, за спасение моего сокола... и его хозяина, -- прибавил он с благосклонной улыбкой.

Гельфенштейн вздрогнул, услыхав этот голос, и стал пристально всматриваться в спасенного им человека.

-- Государь! -- воскликнул он, узнав Максимилиана, несмотря на грязь, покрывавшую его платье и лицо.

-- А, это вы, граф Гельфенштейн! -- сказал император, удивительно памятливый на лица. -- Добро пожаловать! Благодарю, что так кстати подоспели мне на помощь. Впрочем, здесь есть некто, кто лучше меня отблагодарит вас за вашу храбрость.

Граф почтительно поклонился.

В это время подъехала свита императора, который перевязывал крыло своему соколу с искусством истинного сокольничего. Несколько человек пустились в погоню за разбойниками, опрометью бежавшими среди тростника и водяных трав; но на лошадях нельзя было гнаться за ними, так что поймать удалось только двоих. От них узнали только, что покушение было направлено против графа Гельфенштейна... Один Лоренцо мог бы назвать главного виновника, но Лоренцо унес с собой на тот свет тайну сенешаля.

-- Дальнейшие розыски не нужны, -- сказал граф, ни чуть не подозревавший Мансбурга и приписывавший этот заговор мести Сары. -- Я знаю, чья рука подкупила этих негодяев и прощаю ей.

Император, удивленный этими словами, подошел к графу, чтобы расспросить его, но в эту минуту Гельфенштейн внезапно побледнел и пошатнулся. Один придворный успел поддержать его.

В жару схватки Гельфенштейн не почувствовал раны, которую получил в грудь, но теперь обессилил от потери крови.

Пока расстегивали его камзол и осматривали рану, подъехала Маргарита. Она спешила к отцу, но прежде чем успела сказать слово, взгляд ее упал на бледного, окровавленного графа, распростертого на земле. Неожиданность эта и мысль, что он умер, заставили ее забыть все окружающее и с криком броситься к Гельфенштейну. Но этот знакомый, милый голос, пробудил графа, и он тихо произнес:

-- Маргарита!

-- Он жив! -- вскричала девушка и остановилась в смущении, заметив, что все взоры обращены на нее с выражением, которое не трудно было понять. Из глаз ее брызнули слезы, и она, как испуганный ребенок, бросилась к отцу и спрятала лицо на его груди.

-- Успокойся, дитя мое, -- ласково сказал император, -- граф ранен не опасно, и я скажу ему одну новость, которая его скоро вылечит.

-- Какую, государь?

-- Что ты его невеста.

-- Как вы добры, батюшка, -- прошептала она, целуя его руки.

Желал ли Максимилиан утешить встревоженную Маргариту или ускорить выздоровление графа, а может быть, положить конец всяким предположениям, -- как бы то ни было, он, не откладывая, возвестил брак своей дочери с графом Гельфенштейном. Это известие подействовало на раненого так целительно, что через несколько минут он мог уже держаться в седле и поехал шагом между Маргаритой и императором, который ласкал своего сокола и посматривал на влюбленных с благосклонной задумчивой улыбкой.

-- Граф, -- обратился он к Гельфенштейну, когда они въезжали в город, -- завтра я еду в Инсбрук. Я душевно желал бы присутствовать на вашей свадьбе, но Маргарита, вероятно, говорила вам, что я дал обет обвенчать ее в дисгеймской церкви, где я увидел в первый раз ее мать и где погребена это добрая, любящая женщина. Я хочу почтить ее дорогую для меня память счастьем нашей дочери. Завтра, перед моим отъездом, мы отпразднуем ваше обручение, а потом, когда вы оба оправитесь, вы, от раны, а Маргарита от усталости, вас проводят в Вейнсберг под охраной верной и многочисленной свиты. Когда священник соединит вас в дисгеймской церкви брачными узами, вы помолитесь на гробе Эдвиги о вашем счастье и о том, чтобы она простила мне все, что выстрадала за меня. Потом вы возвратитесь в замок Вейнсберг, который составляет часть приданного Маргариты. Впоследствии я доставлю вам, граф, положение, соответствующее вашему роду и вашим заслугам.

Но кроме обета, о котором Максимилиан уже намекал Маргарите в письме, которое она получила от него в Гейерсберге в тот день, когда ей минуло восемнадцать лет, император имел другую причину не желать праздновать свадьбу дочери при дворе.

В это время он был занят разделом своих владений и ежедневно ожидал приезда своей законной дочери, Маргариты Австрийской, вдовы герцога Савойского Филиберта Прекрасного; Маргарита Австрийская была женщина решительная, суровая, и Максимилиан несколько побаивался ее. Опасаясь, чтобы она не обошлась слишком надменно с графиней Эдельсгейм, Максимилиан желал, чтобы они не встречались.

На следующий день молодых обручили. Максимилиан сказал дочери на прощание, что по возвращении из своего путешествия призовет ее ко двору.

-- Я велел написать Георгу Трузехсу Вальдбургу, главнокомандующему швабского союза, чтобы он дал вам какое-нибудь поручение, которое доставило бы вам случай выказать ваши способности и мужество, -- сказал император Гельфенштейну. -- Когда ваше имя приобретет известность, я дам вам место при дворе, чтобы не разлучаться с Маргаритой.

Спустя пять или шесть дней по отъезде императора, Маргарита и ее жених уехали в Вейнсберг в сопровождении многочисленной свиты.

II

Баронесса Риттмарк завещала похоронить ее подле госпожи Шторр. Было ли то выражением привязанности к тетке, или следствием отвращения к замку Риттмарк, где она так много страдала, или, может быть, ее последней волей руководила мысль, что здесь она в первый раз увидела Герарда, как бы то ни было, воля ее была исполнена.

Из уважения к памяти Эдвиги Максимилиан пожелал, чтобы дочь ее венчалась в дисгеймской церкви. Брачный обряд положили совершить в полночь, чтобы избежать любопытной толпы.

Настала ночь, одна их тех темных ночей, когда на небе не видно ни звездочки, когда мрачные, громовые тучи будто тяготеют над землей свинцовым покрывалом. По временам небесный свод прорезывала молния, Раздавались глубокие раскаты грома, и снова все погружалось в безмолвие и мрак.

На кладбище порхали мыши и совы, изгнанные из своих убежищ свадебным поездом.

У скромного памятника, покрывавшего прах баронессы Риттмарк, стояла, укрываясь за деревьями, женщина, покрытая большим черным плащом. Она была неподвижна, как статуя, и пристально глядела на освещенные окна церкви. Вдали пробило полночь.

-- Полночь, -- тихо сказала женщина. -- Теперь они стоят перед алтарем... Каждый удар этих проклятых часов отзывается у меня в сердце ударом молота. Вот и двенадцать! В этот самый час мой отец и злополучный Марианни... Но прочь эти воспоминания! Пожалуй, кровавые тени их выйдут предо мной.

В эту минуту послышались шаги: кто-то приближался медленной, но твердой поступью.

"Кто это? -- подумала женщина, -- наш или чужой?"

Среди туч блеснула молния. Беглый свет ее показал незнакомцу памятник баронессы Риттмарк, который легко можно было узнать по окружавшей его группе деревьев. Незнакомец направился к нему.

"Кто бы это мог быть?" -- спрашивала себя Черная Колдунья, так как это была она. Зная обет императора, она ожидала, что граф и графиня Гельфенштейн пришли поклониться могиле баронессы.

Сара тихо подошла к незнакомцу, но несмотря на всю ее осторожность, он услыхал шорох ее шагов и пошел ей навстречу; они так близко подошли в темноте друг к другу, что столкнулись.

-- Флориан Гейерсберг! -- прошептала Зильда. -- Мне следовало бы догадаться.

"Сара! -- подумал рыцарь. -- Она поджидает здесь Маргариту и графа!.. Какое новое злодеяние у нее на уме?"

-- Привет барону Гейерсбергу, -- сказала Сара медовым голосом. -- Вы верно пришли взглянуть на свадебный пир благородной четы. Вам по праву принадлежит самое почетное место, как ревностному защитнику графа Гельфенштейна, как человеку, который в Волчьем Болоте пожертвовал безопасностью своих братьев для спасения своего счастливого соперника.

-- Перестаньте насмехаться, Сара, -- спокойно сказал Флориан. -- Имейте уважение хоть к окружающим нас могилам.

-- Хорошо. Но можно ли, по крайней мере, спросить вас, зачем вы пришли сюда? Вы молчите... Или вам стыдно признаться, что вам хотелось взглянуть в последний раз на прекрасную Маргариту Эдельсгейм, прежде чем она сделается графиней Гельфенштейн?

-- Это правда, Сара. Я ежедневно рискую умереть, и мне кажется, что я умру спокойнее, убедившись, что подруга моего детства счастлива и соединена с человеком, которого указало ей сердце... А вы, Сара?

-- Я? Ну и я тоже пришла порадоваться на счастье супругов и поздравить их.

-- Не знаю, что у вас на уме, Сара, но горечь ваших слов и зловещий взгляд заставляют меня опасаться злого умысла... Зачем отравлять себе жизнь ненавистью и жаждой мщения, когда вы можете направить к такой благородной цели ваши редкие качества?

-- Цель... Да у меня была когда-то цель, -- мрачно сказала Сара, -- но теперь для меня все кончено.

-- Напрасно вы так отчаиваетесь в самой себе. Раскаяние восстановляет женщину и обращает ее на истинный путь, по которому она может идти, опираясь на свои убеждения и устремив взор в будущее.

-- Все мое убеждение, все мое будущее заключалось в любви графа Гельфенштейна; потеряв ее, я потеряла все. Вы думаете, что женское сердце подобно вашему, что разбитая любовь легко заглушается в нем разными мелкими страстями, из-за которых, вы, мужчины бьетесь? Нет, нет! Притом несчастье, унижение и презрение накопили в моей душе столько желчи и ненависти, что в них заглохло всякое доброе чувство.

-- Но поверьте мне, Сара, что есть наслаждение выше мести: это наслаждение -- прощение. Не говорю вам -- забудьте; я слишком хорошо знаю, что сердцу приказывать нельзя... но простите! Вспомните, сколько вокруг вас людей, гораздо несчастнее вас и сосредоточьте ваши мысли на той благородной цели, которую мы преследуем, чтобы вырвать этих несчастных из нищеты и произвола тиранов. Вспомните...

-- Простить! -- горько прервала его Сара. -- Знаете ли, о чем я сожалею в эту минуту, когда наконец могу отомстить! Я сожалею, что это мщение будет слишком слабо, чтобы вполне удовлетворить мою беспредельную ненависть...

-- Сара!

-- Да, я желала бы изобрести новые муки; я желала бы соединить в одно все страдания, все оскорбления, которые вынесла, чтобы заставить графа и его жену пережить в один день все, что я испытывала с самого детства. Я желала бы растоптать их растерзанные груди и насладиться зрелищем предсмертных мук в каждом биении их сердца.

В это время передвижение огней в церкви показало, что обряд венчания кончен.

-- Они идут сюда, -- сказал Флориан. -- Уйдите, Сара, умоляю вас. Ваше присутствие в этих местах может возбудить какое-нибудь столкновение, которое оскорбит святость кладбища и навлечет, пожалуй, на вас гибель.

-- Я остаюсь.

-- Но ведь они не одни. Если дворяне их свиты узнают, что вы Черная Колдунья, шайка которой совершила столько злодейств, то вас изрубят в куски.

-- Не бойтесь за меня, Флориан, -- сказала она с горечью, отталкивая его руку. -- Граф и графиня Гельфенштейн в моей власти... Горе им, горе всякому, кто покусится спасти их от моей мести!

Она отошла на несколько шагов и сказала, возвысив голос:

-- Час пробил!

В ту же минуту из соседних могил выскочило несколько крестьян и бросились на Флориана. Неожиданность этого нападения не дала ему времени даже подумать об обороне. В одну минуту он был сбит с ног и обезоружен.

-- Закройте ему голову и заткните рот, чтобы не слышно было его криков, -- сказала Сара крестьянам. -- Вот так... Свяжите его покрепче и отнесите в развалины монастыря. А сами скорее, опять по местам.

Четверо крестьян унесли Флориана; остальные снова прилегли за окрестными могилами в густой, высокой траве. Зильда спряталась в чаще деревьев.

Вскоре на кладбище вошли четверо слуг с зажженными факелами. Впереди них шел старый церковный сторож, который должен был указать новобрачным могилу баронессы Риттмарк. Подойдя к памятнику, он указал на него супругам.

-- Отойдите и подождите нас, -- сказал граф старику и слугам с факелами.

Маргарита подошла, опираясь на руку мужа, к гробнице матери, и оба опустились на колени перед могилой.

-- Перед этим прахом повторяю тебе клятву любить тебя всю жизнь, -- с увлечением сказал граф своей молодой жене. -- Пусть все эти мертвецы восстанут против меня, если я когда-нибудь изменю тебе!

-- А скажи-ка, благородный граф, сколько таких клятв ты нарушил? -- сказала Сара, внезапно выходя из-за деревьев.

Испуганная Маргарита бросилась в объятия мужа.

-- Не бойся, милая, -- сказал он, прижимая ее к себе левой рукой, а правой отталкивая колдунью. -- Я не дам тебя обидеть. Прочь, несчастная! -- крикнул он Саре. -- Стража, сюда, возьмите эту женщину!

-- Час пробил! -- громка произнесла Сара, и в ту же минуту из-за ближайших могил поднялись крестьяне и бросились на графа и графиню. За ними другие воины Сары окружили и закололи двух сторожей и четверых слуг с факелами.

-- Час пробил теперь для всех! -- повторила Сара звучным голосом.

-- Час пробил теперь для всех! -- откликнулся голос на другом конце кладбища, где другая засада ожидала этого сигнала, чтобы кинуться на слабый конвой Гельфенштейна.

Почти в ту же минуту раздались два-три выстрела и послышался смешанный шум, топот лошадей, удары мечей о латы...

III

Человек двадцать крестьян разом бросилось на графа, -- он защищался, как лев, и сбрасывал прицепившихся к нему многочисленных врагов, как дикий кабан стряхивает впившихся в него собак. Если бы его не связывала Маргарита, которую он старался защитить, то ему, может быть, удалось бы ускользнуть от своих врагов.

Но, наконец, побежденный, он упал, и его связали, как Флориана, не затыкая впрочем рта.

-- Негодяи, -- воскликнул он, обращаясь к крестьянам, окружившим плачущую Маргариту, -- горе тому из вас, кто осмелится дотронуться до нее. Клянусь Богом!..

-- Твои угрозы также бесполезны, как были бы бесполезны обещания и мольбы, -- прервала Сара. -- Я одна могу распоряжаться здесь. Слышишь ли, гордая графиня? -- продолжала она, приближаясь к Маргарите. -- Ты побледнела, ты уже трепещешь, но этого еще мало: я хочу видеть тебя коленях, хочу, чтобы ты молила о пощаде!

-- Никогда! -- гордо отвечала Маргарита. -- Никогда дочь Максимилиана не преклонит колени перед такой женщиной, как вы.

-- Безумная! -- возразила Сара. -- Ты своей спесью только усиливаешь ненависть и гнев, кипящие во мне... Оглянись... Разве ты забыла, что здесь, в этом месте, исчезают все пустые различия, придуманные людьми. Когда нас схоронят под этой землей, из которой все мы вышли, кто через две недели различит труп гордой графини Эдельсгейм от трупа бедной цыганки Зильды?

Несмотря на свое негодование, Гельфенштейн начинал сознавать опасность своего положения и чувствовал, что единственное средство спасти графиню -- обратиться к великодушию Сары.

Подавив свой гнев и гордость -- чего, конечно, он не сделал бы для спасения собственной жизни -- он начал голосом, дрожавшим от подавленного негодования.

-- Какова бы ни была месть, которую вы задумали, Сара, она должна пасть только на меня: графиня не виновата в моих проступках относительно вас.

-- Не виновата, говоришь ты? -- прервала Сара. -- Как? Эта женщина, обладающая богатством, счастьем, лишила меня, бедную, одинокую, единственной любви, единственного утешения, которое могло заставить меня забыть мои несчастья и преступления. И ты осмеливаешься говорить, что она не виновата... Ты, кажется, шутишь...

-- Зильда, я тебя...

-- Зильда умерла в тот день, когда вы перестали любить ее, граф; я теперь Сара, Черная Колдунья, дочь сатаны, женщина, жаждущая мести!..

-- Сара, -- сказал граф, сдерживая свою ярость при взгляде на бледную встревоженную Маргариту, -- Сара, положим что я виноват. Но скажи мне, что мне делать, чтобы получить твое примирение, -- продолжал он, заменив этим словом слово прощение, которое не мог выговорить. -- Назначь выкуп...

-- Выкуп! -- прервала Сара с презрением. -- Все сокровища мира не вознаградили бы меня за один миг тех мучений, которые терзают меня. Выкуп!.. Нет... слезы за слезы, позор за позор, горе за горе!.. Ты видишь эту женщину, -- прибавила она, указывая на Маргариту жестом, полным ненависти и ревности... -- Она молода, хороша... чиста, как ангел... Твои губы едва осмелились прикоснуться к ее девственному рту, не правда ли?.. Потому что она знатная дама, а только знатных любят с уважением... Итак, эта женщина, которую я также ненавижу, как ты любишь, которая меня также презирает как ты ее уважаешь... эта женщина, моя соперница, мой враг, и я отдам ее этим крестьянам и завтра буду иметь право оттолкнуть ногой благородную графиню, публично опозоренную, обесчещенную всей этой сволочью, как вы выражаетесь, господа дворяне.

-- Сара, ради Бога! -- воскликнули в один голос граф и Маргарита, приведенные в отчаяние этими ужасными словами.

-- Что мне Бог, -- прервала Сара с яростью, доходившей до исступления. -- Я ведь ридская колдунья, дочь ада! Мой покровитель -- сам черт, и я сейчас отдам ему свою душу, если он подскажет мне какое-нибудь еще более страшное наказание для этой ненавистной женщины.

-- О! Как это ужасно, -- воскликнула Маргарита, когда Сара обратилась к крестьянам, давая им знак приблизиться... -- Какова бы ни была ваша злоба... неужели вы решитесь подвергнуть женщину такой пытке... Я в вашей власти... убейте меня, замучьте, если простой смерти недовольно для вашей ненависти, но пощадите!

-- А, вот ты умоляешь! -- сказала Сара, положив руку на плечо Маргариты и глядя на нее с таким выражением, что у молодой женщины от ужаса кровь застыла в жилах.

-- Не смотрите на меня так, -- говорила Маргарита умоляющим голосом. -- О! Вы были правы, сказав, что я склоню перед вами колени. Да, Сара, я на коленях прошу вас, умоляю -- прикажите убить, но не предавайте на оскорбления!

-- А, вот ты и плачешь? -- говорила Зильда.

-- Пощадите! Именем вашей матери, вашей сестры, пощадите!

-- Моя мать? -- вскрикнула Сара... -- Она умерла от горя и нищеты... Моя сестра? О! Ты хорошо сделала, что пробудила это воспоминание... Моя сестра, говоришь ты?.. Ее могила там, рядом с могилой матери... Она умерла от отчаянья, когда ее покинул твой муж. Несчастная! Ты не знаешь разве, что здесь в каждой могиле лежит жертва, готовая восстать против вас? Смотри: здесь прах моего мужа, бедного старика, которого я убила... да, убила... чтобы спасти графа Гельфенштейна, моего любовника... А там дальше могила моего отца, который при виде моего преступления убил себя на моих глазах... Осмелься еще произнести имя этих жертв, чтобы вымолить прощение себе и графу -- палачу их!

-- О, умираю! -- с отчаянием произнесла графиня. -- Сжальтесь, пощадите!

-- Сжалиться! -- отвечала колдунья. -- А надо мной сжалились?.. Всякому свой черед... идите, друзья мок, идите, -- сказала она, обращаясь к приближавшимся крестьянам. -- Возьмите-ка эту барыню, отнесите ее в развалины монастыря, и да благословят черти брачную ночь прекрасной графини Гельфенштейн..

Люди Сары кинулись на Маргариту.

-- Меч мой, меч мой, -- кричал граф, делая тщетные усилия освободиться. -- Все мое состояние, всю мою жизнь тому, кто освободит меня и даст мне меч.

-- Людвиг! Спаси меня!.. -- кричала Маргарита отбиваясь от окруживших ее крестьян. -- Мать моя! О мать моя, защити меня!

Вдруг она выхватила нож из-за пояса одного крестьянина.

-- Вам достанется только мой труп, -- вскрикнула она, стараясь поразить себя... -- Прощай, Людвиг!..

Прежде чем она успела нанести себе удар, ее схватили за руку и выхватили нож; но в это время послышался топот нескольких лошадей.

-- Проклятие! -- воскликнула Сара. -- Верно, кто-нибудь убежал и привел людей на помощь.

По кладбищу раздались быстрые шаги. Крестьяне, одолевшие небольшой конвой графа Гельфенштейна, обратились в бегство, увидав приближение целого вооруженного отряда.

Освобожденные друзья и служители графа бросились ему на помощь, и крестьяне, не зная, как велико число врагов, побросали факелы и пустились в бегство.

Сара в ярости бросилась к своей сопернице, без сомнения, чтобы умертвить ее; но графиня лежала в густой траве и в темноте, когда факелы были погашены, Сара не смогла найти свою соперницу. Она была вынуждена бежать, чтобы не попасть в руки людей графа.

Едва граф освободился и убедился, что графиня в безопасности под охраной нескольких друзей и оруженосцев, он немедля бросился в погоню за крестьянами.

Пока друзья его старались успокоить Маргариту, которую тревожила участь мужа, к ней подошел рыцарь, вооруженный с головы до ног.

Он поднял забрало своего шлема и почтительно поклонился. Маргарита узнала сенешаля Георга Мансбурга.

-- Вы здесь, сенешаль! -- воскликнула она с удивлением. -- Благодарю Бога, пославшего вас вовремя, чтобы спасти нас! Ни я, ни граф не забудем услуги, которую вы нам оказали.

-- Я ехал к вам, в Вейнсберг, -- отвечал Мансбург, -- и, проезжая невдалеке от церкви, услышал крики и шум и бросился сюда. К несчастью мы не знали дороги и потому сделали большой круг. Скажите однако, графиня, что здесь случилось?

Маргарита рассказала ему все в нескольких словах и спросила его, не имеет ли он какого-нибудь известия об императоре.

-- Увы, графиня, -- отвечал он печально, -- я привез вам грустную новость...

-- Мой отец?.. Что с ним?..

-- Его величество император Максимилиан скончался.

-- О, Боже мой, Боже мой! -- воскликнула молодая женщина в отчаянии.

Сенешаль рассказал Маргарите подробно все обстоятельства, предшествовавшие смерти императора.

Он заболел в Инсбруке и отправился больной в маленький австрийский городок Велп, где вскоре сделался жертвой своего недуга и невоздержанности.

Не успел Мансбург кончить свой рассказ, как в некотором расстоянии от кладбища раздался ужасный крик.

-- Это муж! -- вскрикнула Маргарита, пораженная недобрым предчувствием. -- Это его голос. Бога ради, сенешаль, бегите к нему на помощь.

Бедная женщина в отчаянии бросилась по направлению, откуда слышался крик, терзавший ее сердце. Но на бегу она наткнулась на стену кладбища и должна была пойти в обход через церковь. Поручив графиню своего оруженосцу, Мансбург с вооруженными людьми перелез через стену и скрылся в темноте.

-- Сюда, сюда! -- кричал его воин, услыхав подавленный крик.

Но вместо того, чтобы идти направо, как указывал ему этот человек, сенешаль поехал налево, уверяя, что крик послышался в этой стороне, хотя все спутники были другого мнения; но они должны были следовать за своим начальником.

Целый час продолжались безуспешные поиски, и наконец Мансбург отправился по первоначально указанному направлению; здесь они вскоре нашли трупы двух крестьян; подле них один солдат поднял меч, который все признали за меч графа.

Солдаты помчались во весь опор по дороге, но нигде не могли найти следов Гельфенштейна. Похитители или убийцы его имели в выигрыше два часа времени, так что догнать их было трудно, тем более что, скорее всего, они бежали полями. Темнота ночи и знание местности давали им большое преимущество над людьми Мансбурга, лошади которых были очень утомлены и спотыкались на каждом шагу.

Полагая, что достаточно проявил свое усердие, Мансбург пошел назад. На полдороги он встретил графиню Гельфенштейн. Сенешаль сообщил ей печальный результат своих поисков лицемерными выражениями огорчения и участия, которые тронули молодую женщину. Маргарита велела возобновить поиски и, чтобы подстрекнуть усердие воинов, обещала им большую награду. Зажгли факелы и снова начали обыскивать около того места, где лежали трупы крестьян. Ясно было, что здесь происходила ожесточенная борьба. Солдаты шли некоторое время по следам крестьян, но вдруг поднялась буря, и проливной дождь погасил факелы; на земле появились лужи, так что следов нельзя было рассмотреть. От дальнейших поисков пришлось отказаться.

Мансбург проводил несчастную графиню Гельфенштейн в Вейнсберг. По дороге к нему подошел один из его людей, Освальд Фридау. Мансбург давно убедился в уме и пронырливости этого человека, и хотя не слишком доверял ему -- достойный сенешаль не доверял никому -- но всегда обращался к нему, когда приходилось поручить кому-нибудь дело, требовавшие ловкости и скрытности.

Мансбург по взгляду Освальда догадался, что он хочет что-то сообщить ему. Он остановил лошадь и подозвал его знаком.

-- Что скажешь, Освальд? -- спросил сенешаль.

-- Знаете, ваше сиятельство, кого мы нашли связанным по руках и по ногам в развалинах монастыря?

-- Кого?

-- Рыцаря Флориана Гейера фон Гейерсберга.

-- Рыцаря Гейерсберга, начальника Черной Шайки, крестьянского вождя?

-- Точно так, ваше сиятельство.

-- Уверен ли ты, что это он?

-- Уверен, ваше сиятельство. Мы с Рудольфом служили в эскадроне и тотчас узнали его.

-- Вот хорошая новость! -- Мансбург на минуту задумался. -- Ты говорил кому-нибудь об этом? -- спросил он Освальда.

-- Никому, ваше сиятельство, и Рудольф не велел никому говорить, пока вы не распорядитесь.

-- Ты умный малый, Освальд.

Сенешаль полез было в карман, чтобы наградить верного слугу, но скупость удержала его руку. Он опять принялся что-то соображать. Судя по выражению его лица, мысли его были очень сложны.

-- Что же прикажете, ваше сиятельство? -- спросил Освальд, подождав несколько минут.

-- Где пленник?

-- Я оставил его под надзором Рудольфа и толстого Килиана.

-- А Килиан знает, кто он?

-- Нет.

-- Хорошо. Ступай, отпусти Килиана и останься при Гейерсберге с Рудольфом. Не допускайте к нему никого. Не развязывайте ему рта и покройте ему голову плащом, чтобы никто не мог узнать его. Когда придем в Вейнсберг, посади его в тюрьму и приходи ко мне с тюремщиком; я скажу вам, что дальше делать. Ступай, продолжай служить скромно и толково, будешь награжден.

Освальд, ожидавший получить что-нибудь, посущественнее надежды, отошел с гримасой. Мансбург догнал графиню и поехал с ней рядом. Уважал ли он горе молодой женщины, или был слишком занят своими мыслями, только он очень редко обращался к своей спутнице и не сказал ей ни слова о поимке Флориана.

IV

Замок Вейнсберг, от которого теперь остались одни развалины, был построен на холме милях в двух от Гейльброна. По возвращении в замок Маргарита разослала гонцов по всем направлениям разузнавать о муже.

Многие из посланных не возвратились; другие вернулись, не узнав ничего определенного. Они донесли только, что крестьянские отряды разоряют соседние замки. В ту же ночь несколько соседних владетелей, бежавших из своих сожженных замков, приехали в Вейнсберг искать убежища от крестьян. Таким образом, известия подтвердились! На следующий день, при первых лучах солнца, из замка увидели черно-красное знамя евангелического союза, за которым следовало несколько сотен хорошо вооруженных крестьян. Этот авангард остановился на некотором расстоянии от холма, чтобы дождаться главного корпуса, не замедлившего показаться вдали. Прибежавшие беглецы уведомили жителей замка, что это скопище состоит из шаек Черной Колдуньи, Иеклейна Рорбаха, Флориана и Георга Мецлера. Целью их было овладеть городом и особенно, замком, где укрывались дворяне.

За отсутствием владетеля Вейнсберга, графа Гельфенштейна, начальство над гарнизоном принял граф Мансбург. Зная по недавнему горькому опыту, что от шаек Сары и Иеклейна Рорбаха нельзя ждать пощады, обитатели Вейнсберга поспешили принять все меры к защите. Они наскоро восстановили укрепления замка и сверх того у, подошвы холма возвели форпосты, чтобы по возможности долее задержать осаждающих. Граф Гельфенштейн недавно нанял восемьдесят ландскнехтов, которые с прежним конвоем графини составили довольно значительный гарнизон. Притом многие бежавшие дворяне привели с собой по несколько вооруженных людей. К несчастью, пришлось отрядить часть этих сил на защиту города, что было тем необходимее, что многие из жителей были склонны помочь осаждающим.

Сначала жители Вейнсберга не придавали большого значения неприятельским силам, судя о крестьянском войске по двум первым показавшимся нестройным шайкам Черной Колдуньи и Иеклейна. Они поняли свое заблуждение только тогда, когда увидели главный отряд Георга Мецлера, с которым соединился и отряд Флориана, лишенный начальника и не подозревавший, что он находится в Вейнсберге.

Однако осажденные еще не отчаивались; они послали гонцов в Баден и Штутгарт и ожидали скорого прибытия подкреплений.

Мансбург велел убивать всех крестьян, которых захватывали на вылазках. Неизвестно, что побудило его к этой мере, -- врожденная ли жестокость, или желание вывести крестьян из терпения и побудить их убить Гельфенштейна, который, как ему было известно, находился во власти Сары. Но в то же время сенешаль завел тайные переговоры с Георгом Мецлером, пытаясь подкупить его всевозможными обещаниями. Георг гордо отверг их и послал ему свой ультиматум, требуя от имени евангелического союза немедленно сдачи города и замка.

Когда крестьянские парламентеры приблизились к неприятельским аванпостам, граф стоял на валу с Дитрихом Вейлером (секретарем графа Гельфенштейна) и бароном Лауреном, тем самым, который был так строг и резок с Флорианом в Гейерсберге.

-- Ах, прах их побери! -- вскричал барон. -- Посмотрите, каких забавных герольдов со шляпой на палке вместо знамени высылают нам осаждающие. Вот я им покажу, как разговаривают благородные рыцари с такой сволочью.

В числе крестьянских парламентеров был реформатский проповедник. Подъехав на некоторое расстояние к осажденным, он предложил им сдаться, сопровождая это приглашение множеством библейских текстов и ужасами разрушения, заимствованными из святого Писания.

-- Замолчишь ли ты, подлая сова? -- крикнул ему Дитрих Вейлер.

-- Вот я ему отвечу, -- сказал барон Лаурен и, взяв ружье у одного солдата, выстрелил в оратора и тяжело ранил его.

Но товарищи поддержали проповедника, который храбро кончил свою речь, несмотря на направленные в него выстрелы; затем он, окровавленный, возвратился в крестьянский лагерь. Крестьяне были приведены в ярость этим бесчестным поступком и хотели немедленно идти на приступ; но Георг Мецлер, ожидавший на следующую ночь подкреплений и, вступивший в сношения с многими горожанами, уговорил крестьян отложить приступ до следующего дня.

Между тем в замке разнесся слух, что в Вейнсберг проник крестьянский шпион, переодетый слугой.

Люди, составлявшие гарнизон Вейнсберга, были незнакомы между собой, так что пришлось произвести тщательное расследование, чтобы открыть шпиона.

Проходя по коридору в комнату Маргариты, Марианна услышала шепот, который заставил ее вздрогнуть.

-- Марианна, Марианна, -- звал ее кто-то из ниши толстой стены.

Этот голос был так похож на голос Иеклейна, что бедная девушка остановилась, вздрогнула и подошла к тому месту, откуда ее звали.

Можно себе представить, каково было ее удивление и ужас при виде Иеклейна Рорбаха, выглядывавшего из своего убежища.

-- Пресвятая дева! -- прошептала Марианна. -- Ты как сюда попал? Что, если тебя узнают?

-- Непременно узнают, если найдут, -- хладнокровно сказал Иеклейн, -- а так как теперь меня ищут... Слышишь, как всюду ходят солдаты?

-- Зачем ты пришел сюда? -- спросила Марианна, дрожа от страха за своего двоюродного брата.

-- Объясню после, милая кузина. Надо прежде подумать о своей жизни, которая, признаюсь, в большой опасности.

Испуганная Марианна глядела на него, придумывая, как бы спасти того, кого она все еще любила, несмотря на все его преступления. Вдруг послышался голос солдата, кричавшего своим товарищам:

-- Сюда, сюда! Говорят вам, видели, как он взошел по лестнице в коридор.

-- Напали собаки на след дичи! -- сказал Иеклейн, вынимая длинный нож. -- Но, черт побери, не одному распорю брюхо, прежде чем сдамся.

-- Ступай за мной, -- поспешно сказала Марианна, отворяя дверь в свою комнату.

Едва Иеклейн вошел туда, как она поспешно заперла дверь изнутри.

Через минуту по коридору застучали шаги солдат и слуг, помогавших им в поисках. Обыскав коридор, солдаты стали обыскивать пустые комнаты.

Между тем Марианна взяла Иеклейна за руку и втолкнула его в маленькую гардеробную, заваленную платьем и всяким тряпьем, и находившуюся между ее комнатой и уборной графини Гельфенштейн.

Через минуту к Марианне постучались. Она тотчас отперла, делая над собой усилие, чтобы казаться спокойной, и отвечала солдатам, что она никого не видала и ничего не слышала.

Преданность этой девушки графине Гельфенштейн была слишком известна всем, чтобы на ее счет могло возникнуть хоть малейшее подозрение. Извиняясь, что ее обеспокоили, солдаты и слуги пошли далее; но, проискав напрасно еще целый час, они решили удалиться в уверенности, что шпион пробрался в другую половину замка.

По уходе их Марианна вошла в гардеробную. Услыхав ее шаги, Иеклейн поспешно опустил занавес у стеклянной двери в комнату графини.

-- Иеклейн, -- сказала ему Марианна, -- твои враги удалились, но они ежеминутно могут вернуться. Я не могу допустить тебя до погибели, но чувствую, что, скрывая тебя здесь, нарушаю свой долг к графине Гельфенштейн. Скажи мне, ради Бога, зачем ты пришел сюда?

-- Я хотел разузнать, в каком положении находятся укрепления и сколько в замке гарнизона, -- отвечал Иеклейн с видом полной откровенности, но умалчивая о своих сношениях с горожанами.

-- Какая неосторожность! -- прошептала девушка, с ужасом всплеснув руками. -- Ты решился придти к людям, которые имеют столько причин ненавидеть тебя, и желать твоей смерти?

-- Ба! -- сказал он беззаботно. -- Не убить им меня!

-- Что же ты намерен делать?

-- А по-твоему что?

-- По-моему?

-- Да. Ведь ты обязана подумать о спасении твоего двоюродного брата?

-- Прежде всего, я обязана верно служить моей госпоже, которая взяла меня к себе и обращается со мной как с сестрой, а не как со служанкой.

-- В таком случае, ты должна выдать меня, -- сказал Иеклейн с тем равнодушием к опасности, которое он постоянно выказывал.

-- Ведь ты знаешь, что у меня никогда не хватит на это духу, -- плача сказала девушка. -- Как ни виноват ты передо мной, Иеклейн, но я не могу забыть нашего родства... а тем более не могу забыть, что некогда ты любил меня.

Слезы прервали ее. Тронутый этой несокрушимой привязанностью, Иеклейн старался утешить девушку.

Увлекаясь собственными словами, быть может даже повредив сам своим уверениям, он клялся Марианне, что среди всех своих увлечений всегда питал к ней глубокую привязанность. Бедная девушка только того и желала, чтобы простить ему. Может быть, она не вполне верила клятвам своего двоюродного брата, но его нежные ласковые слова доставляли ей бесконечное счастье, и она тщетно старалась скрыть это.

-- Послушай, Иеклейн, -- сказала она наконец, -- не думай, что я верю тебе. Я очень хорошо знаю, что ты не любишь меня так, как любил прежде, но как бы ты ни терзал мое сердце, чувствую, что никогда не перестану любить тебя. Хотя бы ты гнал меня от себя, топтал меня ногами, это не помешало бы мне любить тебя и пожертвовать за тебя жизнью.

-- Бедная Марианна! -- сказал Иеклейн, почувствовав некоторое раскаяние.

-- Послушай, тебе нельзя оставаться здесь, потому что слуги замка проходят здесь беспрестанно. Я пойду в седельный чулан. Там есть один бедняк, вполне преданный мне; он достанет мне ливрею одного из графских слуг, ты переоденешься, и мы выйдем вместе. Я скажу, что ты слуга графини и что она дала тебе поручение в городе; а в Вейнсберге ты уже найдешь случай бежать.

Спустя несколько минут по уходе Марианны, Иеклейн услышал шаги в комнате графини Гельфенштейн. Маргарита вошла к себе в сопровождении служанки.

-- Позовите Марианну, -- сказала она.

Иеклейн поспешно притаился за большим сундуком. Служанка прошла в комнату Марианны и вернулась сказать, что ее нет. Маргарита не ответила ей ничего.

-- Не угодно ли вам, сударыня, причесаться? -- спросила служанка.

-- Пожалуй, Урсула, -- отвечала Маргарита, опускаясь в кресло. В ее потупленных глазах выражались горе и тревога.

Когда Урсула принялась расплетать великолепные волосы графини, Иеклейн подошел к стеклянной двери и, приподняв угол занавеса, приложился глазом к щели. Он мог очень хорошо видеть Маргариту, тем более что на нее падал свет из окна, тогда как сам он оставался в тени. Люди, подобные Иеклейну, не отказываются от своих страстей, пока не удовлетворят их. Чем непреодолимее препятствие, тем сильнее их страсть и тем упорнее они на борьбу и опасность.

В сущности, Маргарита была единственной любовью Иеклейна; он питал к своей двоюродной сестре только то чувство, которое питает восемнадцатилетний юноша ко всякой девушке одного с ним возраста, с которой случайно сблизится. Графиня же играла важную роль в его жизни, более важную, чем он сам сознавал.

Его слепая ненависть к дворянству, побуждавшая его на такие жестокости и запятнавшая кровью его храбрость и военные таланты, была в значительной мере вызвана непреодолимой преградой, которую его низкое происхождение ставило между ним и дочерью императора, а также ревностью к счастливым соперникам. Иеклейн слушался только своих страстей. Очень может быть, что родившись в другом сословии, молодой трактирщик защищал бы привилегии дворянства с такой же несокрушимой и дикой энергией, с какой теперь нападал на них; или, вернее, на людей, пользовавшихся ими. Гордость и честолюбие, мучившие его, еще более разжигали страсть, которую внушала ему прекрасная и. знатная графиня Гельфенштейн. Поэтому можно подумать, что почувствовал он, когда случай неожиданно сделал его невидимым зрителем туалета графини.

У Маргариты были великолепные волосы; они распались до пола шелковистыми волнами по белым плечам и по спинке кресла, на котором они сидела. В Рорбахе заговорила страсть: он отдал бы жизнь, чтобы быть на месте служанки, бравшей в руки эти благовонные волосы.

-- Скорее, Урсула, -- сказала Маргарита, которой хотелось остаться одной со своими грустными думами.

Служанка проворно кончила головной убор и удалилась.

Когда дверь затворилась за ней, Маргарита положила голову на руку и стала думать о любимом муже, судьба которого тревожила ее день и ночь.

Вдруг она вскочила и с ужасом вскрикнула. У ног ее стоял какой-то мужчина: она не заметила, как и откуда он вышел.

-- Кто вы такой? Что вам нужно? -- спросила она, в первую минуту не узнав Иеклейна.

-- На что вам знать мое имя? -- отвечал он. -- Вы прекрасны, и я люблю вас.

-- Иеклейн? -- вскричала Маргарита, узнав его, и бросилась к двери, чтобы позвать на помощь.

-- Зовите, если хотите, -- хладнокровно сказал он, -- предупреждаю только, что первый крик ваш будет смертельным приговором для графа Гельфенштейна.

-- Так он жив! -- радостно вскричала Маргарита, забыв даже страх, который внушал ей Иеклейн.

-- Да, сударыня.

-- Где он?

-- В нашем лагере, в плену у Сары.

-- О! Боже мой! Боже мой!

-- Его жизнь зависит от моей жизни, подумайте об этом. Если кто-нибудь из дворян узнает о моем присутствии здесь, то даже вы, несмотря на вашу власть, не в состоянии будете спасти меня от смерти; но если я к ночи не вернусь в лагерь, то вашему супругу не видать завтра солнечного восхода.

Графиня с отчаянием, скрестила руки и заперла дверь, которую только что отворила.

-- Иеклейн, -- сказала она, возвращаясь к трактирщику, на которого не смела поднять глаз, так пугали ее его пламенные взгляды, -- я богата и для спасения супруга пожертвую всем своим имуществом. Я знаю, что вы имеете большую власть над крестьянами. Спасите графа, и я вымолю вам прощение, сделаю вас богатым. Наконец, скажите сами, чего вы желаете.

-- Чего я желаю? -- отвечал он хриплым голосом, приближаясь к ней.

-- Иеклейн, -- с достоинством сказала графиня, -- эти слова...

-- Эти слова не приличны сыну бекингенского трактирщика, не правда ли? -- прервал молодой человек с горестью. -- Слова, которые тешат благородную даму, когда их произносит дворянин, противны ей в устах холопа; но ведь они одни и те же. Если бы вы, графиня, могли читать в сердцах, вы узнали бы, которое пламеннее и преданнее.

-- Довольно, -- сказала Маргарита, снова направляясь к дверям.

-- Зовите! -- сказал он дерзко. -- Я не боюсь смерти, а мысль, что мой соперник, не взирая на все свои титулы и вашу любовь, скоро последует за мной, усладит мой последний час. Боже! Неужели графиня вы думаете, что храбрость и энергия существуют только под рыцарскими доспехами? Если Бог, наградивший вас такой красотой, запретил мне любить вас, то зачем же дал он мне глаза, чтобы я мог видеть вас, уши, чтобы слышать, сердце, чтобы обожать вас?

-- Иеклейн, -- прошептала графиня, которую удерживала только мысль об опасности, грозившая ее мужу, -- оставим в покое вопросы о титулах и происхождении; они раздражают вас, а для меня имеют так мало значения, что я даже не знала ни звания, ни имени мужа, когда отдавала ему сердце.

-- Я любил вас прежде его, графиня.

-- Вы любили тогда Марианну, вашу милую, кроткую сестру, которая так любит вас, бедняжка; и вы должны были платить ей тем же за ее преданность и постоянство.

-- Клянусь, я всегда любил ее как сестру, как друга. В восемнадцать лет кто не увлекается... Но клянусь вам небом и адом, я никого не любил кроме вас... Когда подумаю, что вам может казаться, будто я люблю Марианну, не могу удержаться от чувства досады и почти ненависти!

-- Бедная девушка, -- прошептала графиня, -- ваше поведение с ней...

-- О да! Я виноват! Я знаю, ваши упреки -- ничто в сравнении с мучениями моей собственной совести! Но что же мне делать? Мое сердце наполнено вами, и все остальное мне противно. Я отдал бы полжизни за то только, чтобы суметь выразить вам хотя бы половину той страсти, которая терзает мое сердце.

Да, я честолюбив, да, я жесток. Я честолюбив, потому что хотел бы возвыситься до вас; я жесток, потому что ненавижу всех тех, кого чины и рождение ставят преградой между вами и мной, потому что я хотел бы уничтожить все препятствия, всех людей, которые разлучают нас, если бы даже пришлось утопить их в моей собственной крови!

Если Иеклейн, отвергнутый, презираемый вами, сделался грозой вашей партии, то ваша любовь переродила бы его... Может быть, он сделался бы самым крепким оплотом вашего дела, если бы только ваше сердце могло служить наградой его усердию и храбрости... Графиня!.. Маргарита! -- прибавил он умоляющим голосом, стараясь отнять ее руки от лица.

Почувствовал прикосновение руки Иеклейна, Маргарита содрогнулась, как от прикосновения гадины.

-- Не тронь меня, презренный! -- вскричала она. Увлеченный страстью, опьяненный своей речью, Иеклейн иначе объяснял себе молчание Маргариты; но движение ужаса и отвращения, которое вырвалось у нее, показали ему истину.

-- Ну, хорошо, пусть! -- закричал он с бешенством. -- Пусть! Я предпочитаю ваше презрение и ненависть равнодушию. Клянусь Богом, вы правы, сударыня, я -- презренное животное, унижаю себя, прося, умоляя такую гордую женщину, которая думает, что человек без рыцарских шпор не имеет права ни жить, ни любить. Черт возьми, я хочу по крайней мере оправдать тот ужас, который внушаю вам.

Подойдя к двери, в которую вошла графиня, он вынул из нее ключ и бросил его в окно. Испуганная страстными взглядами Иеклейна, графиня стала призывать на помощь, но от коридора отдаляла их еще одна комната. Стены толщиной в несколько футов, как во всех замках, заглушали ее голос.

Оттолкнув Иеклейна, который снова схватил ее руку, Маргарита подбежала к стеклянной двери кабинета.

В ту минуту, как Иеклейн бросился, чтобы загородить ей путь, дверь быстро отворилась и Марианна появилась на пороге.

-- Слава Богу, что ты пришла! -- вскричала Маргарита. -- Иди ко мне, скорее!

Воспользовавшись замешательством Иеклейна, в которое его привело неожиданное появление Марианны, графина увлекла девушку и, пройдя с ней через ее комнату заперла за собой дверь.

Иеклейн подбежал к другой двери, но вспомнил, Что сам же выбросил ключ от нее в окно.

Он осмотрелся, ища средств уйти.

-- Проклятие! -- пробормотал он. -- Я попался! Явная невозможность бегства возвратила ему все его хладнокровие. -- Постараемся принять солдат, -- сказал он со зловещей улыбкой.

Он принялся расставлять мебель, чтобы устроить себе баррикаду, как вдруг услышал, что дверь из комнаты Марианны отворяется. Он вынул меч и приготовился к обороне.

Вошла Марианна. Она глядела на своего родственника без гнева и горечи, но печальнее обыкновенного. Было что-то тяжелое в ее немой, грустной покорности, так что Иеклейн был тронут, несмотря на свой гнев и беспокойство.

Он поднял руку ко лбу, опустил глаза, и лицо его выразило стыд и раскаяние.

-- Прости меня, Марианна, -- прошептал он, -- я виноват, но эта женщина сводит меня с ума. Впрочем, если я огорчил тебя, то ты будешь отомщена, потому что, уверяю тебя, гордая графиня повесит меня.

-- Графиня пошла к графу Мансбургу сказать ему, чтобы он велел взять тебя под стражу и обменять на графа, -- уныло сказала Марианна.

-- В таком случае, я погиб, -- вскричал Иеклейн. -- Гельфенштейн в руках Сары, и она ни за что не отдаст его.

-- Что же с тобой будет?

-- Да что! Повесят или, вернее, изрубят, потому что живым я не сдамся холопам, которые придут за мной.

Марианна опустила голову на грудь, и казалось, раздумывала.

-- Пойдем, -- сказала, она, -- я еще могу спасти тебя.

-- Ты? -- удивился он... -- После всего, что я...

-- Увы! -- прошептала девушка, заливаясь слезами. -- Если бы ты во сто раз более терзал меня, я все-таки любила бы тебя. Ты никогда не умел понять, Иеклейн, как я любила тебя. Измучив мое сердце, если бы ты разбил его на тысячу кусков, то каждый кусок жил бы одной мыслью -- любить тебя, одним желанием -- служить тебе.

-- Умоляю тебя, Марианна, не говори со мной так. Твоя доброта хуже терзает меня, чем самые жестокие упреки.

-- Иди скорее. Уйдем, пока графиня не вернулась.

-- Нет, Марианна, нет: после всего, что я сделал с тобой, с моей стороны было бы подлостью принять...

-- Разве я не твоей жизнью живу? -- прервала она. -- Останемся, если хочешь, но знай, что твой смертельный приговор убьет нас обоих.

-- Ну так пойдем, -- сказал он, -- и дай Бог, чтобы утопив мою безумную страсть в крови той, которая внушила мне ее, я мог вознаградить тебя за любовь и преданность!

Пока он говорил, она подала ему мундир конных ландскнехтов, отряд которых недавно был набран Гельфенштейном.

-- Мы пойдем вместе, -- сказала она, помогая ему одеваться. -- Все думают, что ты здесь. Я скажу, что графиня послала меня с поручением... я сама еще не знаю, с каким... Ради Бога скорее. Если добрая и благородная графиня вернется, если она увидит, что я, бедная сирота, которую она осыпала благодеяниями, с которой обращалась, как с сестрой, помогает бежать пленнику, служащему залогом за жизнь ее мужа! О! Я кажется умру у ног ее от стыда и раскаяния.

Когда Иеклейн был готов, она провела его потайной лестницей на большой четырехугольной двор, а оттуда по коридору к выходным воротам в город Вейнсберг.

Привратник, знавший ее, думал, что графиня послала ее с поручением и без затруднений пропустил ее и мнимого ландскнехта.

Они вышли из замка и пошли прямо в город; но, предполагая, что за ними уже не следят, они повернули к тому месту, где находились аванпосты крестьянского войска.

Несмотря на все предосторожности, их заметили. Им велели остановиться. Но беглецы ускорили шаг, не обращая на крики внимания. Несколько служителей из замка погнались за ними.

-- Бежим! -- вскричала Марианна, подавая пример своему товарищу.

-- Нет еще, -- сказал Иеклейн, -- это возбудит подозрение солдат, которые охраняют ров.

-- Все равно, их уже подняли на ноги крики.

Действительно, несколько вооруженных людей наблюдавших за работами в укреплениях, хотели преградить беглецам путь.

Нельзя было терять ни минуты.

Увлекая за собой трепещущую Марианну, Иеклейн пустился бежать изо всех сил к тому месту, где ров был еще не совсем окончен.

По счастью, люди охранявшие это место, помогали рабочим и сложили свое оружие.

Рорбах, быстрота которого вошла в пословицу в окрестностях Бекингена, держа Марианну на руках, как ребенка, успел предупредить противников и выбежать за ров.

Размахивая направо и налево своим мечом, он прорвался через цепь, как раненый вепрь проходит среди своры собак, разя их с бешенством отчаяния.

Одним прыжком Иеклейн перескочил ров в несколько футов ширины, окружавший форпосты. Он был так рад, очутившись вне неприятельских укреплений, что это придало ему новую энергию. Несколько воинов еще преследовали его, но скоро остановились и обратились в бегство, увидев, что из крестьянского лагеря на помощь беглецам вышли вооруженные люди. Двое конных ландскнехтов, которым панцири мешали бежать, были взяты в плен крестьянами из шайки Флориана.

У Иеклейна захватывало дыхание и стучала кровь в висках; наконец, он остановился и тихо положил на землю Марианну; обвив руками шею брата и положив голову ему на плечо, она не произнесла во все время ни жалобы, ни стона.

Вдруг Иеклейн испустил крик ужаса и стремительно опустился на колени подле молодой девушки, которая оставалась недвижима и была вся покрыта кровью.

-- Марианна! --вскричал он. -- Умерла! О бедная Марианна!

С помощью крестьян он перенес ее к ручью, протекавшему близ лагеря.

Ей спрыснули лицо водой.

Наконец она открыла глаза к прошептала несколько невнятных слов.

Как только Марианна пришла в себя, она бросила быстрый взгляд на лекаря, который прибежал к ней, и в его печальном взоре прочла свой приговор.

Слабым движением она попросила окружающих удалиться и оставить ее наедине с братом, руку которого она не выпускала из своей.

-- Иеклейн, -- сказала она молодому человеку, который плакал, может быть, в первый раз с тех пор, как вышел из детства. -- Не упрекай себя в моей смерти; сердцу нельзя приказывать; я знаю это хорошо, а твое сердце принадлежало другой. Я не имела даже права ненавидеть мою соперницу, потому что после тебя я любила ее больше всего на свете. Моя жизнь между вами двумя была бы длинным рядом горя и слез. Давно уже, клянусь тебе, я желала смерти и благословляю Бога, что он дает мне умереть для твоего спасения... Если будешь помнить твою бедную сестру, то ради ее памяти щади пленников, которые попадут в твои руки. Умоляю тебя, Иеклейн.

Она старалась взять его за руку, но это усилие вероятно произвело какое-нибудь внутреннее кровотечение, потому что она внезапно остановилась и упала на руки брата.

Уста ее еще шептали что-то, глаза казалось искали Иеклейна. Он наклонился к ней.

-- А ведь я тебя очень любила, -- прошептала молодая девушка так тихо, что он скорее угадал, чем расслышал эти слова.

Она испустила слабый вздох. Он был последний.

V

Мы говорили, что двое ландскнехтов необдуманно пустились в погоню за Иеклейном и были захвачены крестьянами Черной Шайки Флориана.

Один из них умер от ран. Другой, Освальд Фридау, оруженосец графа Мансбурга, возвратился на другой день.

Видя, что парламентеров их встречают ружейными выстрелами, осаждающие решились послать этого человека с новыми предложениями к защитникам замка.

Выполнив свое поручение, Освальд тотчас отправился в комнату графа Мансбурга.

-- Ты имеешь что-нибудь особенное сообщить мне? -- спросил его граф, заметив знак, который он ему сделал, выходя из большой залы.

-- Да, граф, ландскнехты Флориана Гейера узнали, что ваши люди взяли в плен их начальника. Они отняли у Сары ее пленника, графа Гельфенштейна и хотят предложить выменять его на Гейера. Они поручили мне предложить вашему сиятельству обменять этих рыцарей и предупредить вас, что если хоть один волос упадет с головы Флориана, то граф немедленно умрет.

Улыбка мелькнула на губах сенешаля.

-- Потом, -- продолжал Освальд, -- когда я уходил из лагеря, Иеклейн Рорбах, бекингенский трактирщик, приблизился ко мне и под предлогом сказать мне кое-что относительно моего поручения к осажденным сунул мне в руку письмо и тихо сказал: "Графу Мансбургу секрет от Иеклейна Рорбаха".

-- Где это письмо?

-- Вот оно, ваше сиятельство.

Сенешаль быстро развернул письмо, поданное ему Освальдом. Оно было написано измененным почерком и заключало в себе следующее:

"Есть два человека, которых тайно ненавидит граф М. и которые будут служить вечной преградой его намерениям. Один -- граф Людвиг Гельфенштейн, другой -- рыцарь Гейерсберг, ваш пленник, которого, предупреждаю вас, стерегут очень плохо, потому что он нашел средство уведомить о своем плене своих ландскнехтов и приказал им похитить друга его, графа Гельфенштейна, который находился тогда в руках Сары, а теперь находится в безопасности среди Черной Шайки Флориана.

Естественно, что состоится размен пленных. По обыкновению, конвои, сопровождающие пленников, встречаются на равном расстоянии между двумя лагерями.

Известно, что может случиться при размене пленных: конвои могут поссориться, пленники, пытаясь бежать, могут быть убиты, и ни я, ни граф М. не будут виноваты.

Чтобы избежать событий, которые могут быть неприятны г. М., он хорошо бы сделал, если бы сам назначил людей в конвой, который будет сопровождать Флориана Гейерсберга. Что касается меня, то я постараюсь устроить так, чтобы некоторые из моих людей были наготове помочь ландскнехтам, которые будут при графе Гельфенштейне, в случае какого-нибудь спора между двумя отрядами.

Если этот план понравится г. М., нужно постараться, чтобы Флориан Гейерсберг написал своим ландскнехтам, что согласен на обмен: эти проклятые солдаты недоверчивы, как черти и без этого не согласятся ни на какие мировые сделки.

Прошу г. М. возвратить это письмо предъявителю для передачи мне".

Граф Мансбург раза три или четыре перечитал это письмо, смысл которого, кажется, нетрудно было понять. После нескольких минут размышлений он внезапно взглянул на Освальда.

-- Ты говорил мне, кажется, что прежде служил у Гейерсберга? -- спросил он.

-- Да, ваше сиятельство.

-- Отчего ты его оставил?

-- Кажется, я это рассказывал вашей матери. Рыцарь был очень строг насчет дисциплины. При осаде одной турецкой крепости мы стояли на аванпостах. Видя, что мы не тревожим их, турки вздумали задирать нас, я не вытерпел, вышел с несколькими людьми из моего взвода и так отпотчивал басурманов, что ворвался за ними следом в их укрепления и овладел ими, хотя со мной было не больше десяти человек. Вместо того, чтобы наградить меня, капитан приговорил меня к смерти за нарушение его приказа. Товарищи помогли мне бежать, но у меня осталась в лагере жена с ребенком, которая за день до этого пришла повидаться со мной. Потом я узнал, что рыцарь послал взять ее и больше уже не слыхал о ней. Верно за мой побег он отомстил этим двум невинным существам... Вот отчего...

Он замолчал, но движение и взгляд его ясно говорили, как глубоко запали в его сердце ненависть и жажда мести.

-- Да, теперь я все это припомнил, -- сказал Мансбург. -- Вот посмотри, -- прибавил он, подавая ландскнехту письмо Иеклейна, -- что ты думаешь об этом плане?

-- Клянусь Богом, -- вскричал Освальд, прочитав письмо, -- это дельно!

-- Да... да... но может быть, можно устроить еще лучше. Прежде всего нужно убедиться, что Флориан у нас и отвести его в верное место, а то если бы с ним приключилось какое-нибудь несчастье, ландскнехты его выместили бы это на графе Гельфенштейне. Ты пойдешь в тюрьму, где сидит тот, кто похож на Флориана.

-- Да это он и есть, ваше сиятельство, -- сказал удивленный Освальд.

-- Ты приведешь его ко мне, -- продолжал сенешаль, делая ударение на каждом слове и сопровождая слова свои многозначительными взглядами. -- Если бы этот незнакомец вздумал бежать, ты употребишь в дело оружие. Понимаешь?

-- Понимаю, ваше сиятельство, -- отвечал Освальд, у которого глаза заблистали дикой радостью.

Он тотчас вышел.

-- Какой способный человек, -- пробормотал Мансбург, провожая его глазами. -- Он сделает дело... но если по несчастью откроется, что он убил Флориана Гейера, друга графини Гельфенштейн, то придется пожертвовать им в угоду благородной графини и, может быть даже, в первую минуту негодования собственноручно заколоть его.

Освальд вполне понял намерение графа Мансбурга; он понял, что Флориана надо убить при переходе из тюрьмы в комнату графа. С твердой решимостью совершить это ужасное дело, Освальд сошел в тюрьму со сводами, находившуюся в уровень с погребами, под конюшнями и птичьим двором.

-- Что вам угодно, сударь? -- спросил тюремщик, отворив первую дверь ландскнехту, которого он знал, как оруженосца и обычного посланца сенешаля.

-- Как, Бертольд Крамер, ты теперь тюремщиком? -- вскричал Освальд, узнав в новом тюремщике старого воина графини.

-- Да, -- отвечал Крамер, -- прежний-то поссорился с главным тюремщиком Сигизмундом, и его отставили. Дочь моя служит горничной графини, она мне и выхлопотала это место.

-- Поздравляю тебя, кум, -- сказал Освальд, не знавший, что семейство этого человека более пятидесяти лет находилось на службе Гейерсбергов. -- Вот я зачем пришел: его сиятельство граф Мансбург прислал меня за арестантом 5.

-- Зачем? -- спросил тюремщик, вздрогнув, чего однако Освальд не заметил.

-- Его милость хочет поговорить с ним; более я ничего не знаю. Отпусти его со мной.

-- Мне нужно спросить позволения графини.

-- Разве ты не знаешь, что сенешаль командует в замке?

-- Вейнсберг всецело принадлежит графине Гельфенштейн, и я не знаю здесь другой власти, кроме нее.

-- Старая скотина! -- злобно пробормотал Освальд. -- Ступай, позови главного тюремщика, -- прибавил он, возвышая голос.

-- Сейчас иду.

-- А пока можно ли поговорить с узником?

-- Конечно, -- поспешно отвечал Бертольд.

Он провел оруженосца в каземат 5, отпер дверь и втолкнул туда Освальда.

-- Подождите меня здесь, -- сказал Бертольд. Он вышел и запер дверь на ключ.

Этот звук запираемой двери заставил Освальда содрогнуться, хотя он был не трус.

-- Кто здесь? -- спросил Флориан Гейер, которого Фридау узнал только по голосу, потому что глаза его еще не освоились с темнотой.

Освальд молчал.

Было время, когда этот суровый и жестокий человек питал к Флориану восторженную привязанность, которую тот умел внушать большей части своих солдат. И теперь, несмотря на всю ненависть к Флориану, он вздрогнул при звуке голоса своего бывшего начальника.

-- Кажется, вы не узнаете меня, господин рыцарь Гейерсберг. -- произнес он наконец, становясь к слуховому окну, которое пропускало несколько слабых лучей света в тюрьму Флориана.

-- Как! Это ты, Освальд! -- вскричал рыцарь, приподнимаясь на локте. -- Я очень рад тебя видеть, мой бедный Освальд. Я всюду искал тебя, но напрасно.

-- Вашей милости видно очень хотелось повесить верного солдата, виновного только в излишней храбрости?

-- Если бы ты, как честный воин, имел мужество не бежать в ожидании наказания, которое заслужил своим непослушанием, ты увидел бы, что я хотел только постращать тебя. Придя в поле, где ты думал найти смерть, ты узнал бы, что начальник прощает непослушного солдата и жалует чин сержанта храброму ландскнехту, так славно овладевшему неприятельским редутом.

-- Ах, ваша милость, неужели это правда? -- спросил смущенный Освальд.

-- Слыхал ли ты, чтобы Флориан Гейерсберг когда-нибудь лгал?

-- Нет, ваша милость, нет... О, если б я мог предвидеть... Моя бедная жена и мой бедные ребенок... Что случилось с ними?

-- Успокойся, я хотел с тобой поговорить о них. После твоего побега я велел отыскать их и со своими людьми отослал их в деревню. Я дал жене твоей немного денег; она начала торговать, и по последним известиям, дела ее идут отлично; и ей остается желать одного -- увидеться с тобой.

Освальд был совершенно поражен всем слышанным. Его грубые и жестокие инстинкты особенно развились от боевой жизни, как почти у всех военных людей того времени; но сердце в нем не умерло.

Мысль о жене, о сыне, его прежняя привязанность к начальнику вместе с преступлением, которое он готовился совершить, -- все это отуманило голову бедного солдата. Наконец, крупные слезы засверкали на его глазах, он бросился к ногам Флориана и рассказал ему свой план мщения и намерение, с которым пришел к нему. Он рассказал рыцарю также все события, какие случились после брака графа и графини Гельфенштейн.

Между тем граф Мансбург отправился к графине.

-- Если с Флорианом случиться несчастье, -- бормотал он дорогой со своим обычным лицемерием, -- то мое присутствие будет ручательством, что я не виноват в этом.

Подходя к комнате Маргариты, он встретился у дверей с Бертольдом, младшим тюремщиком, которого провожал один из слуг графини.

-- Зачем ты пришел сюда? -- спросил Мансбург, который не знал Бертольда, но зоркий глаз его заметил связку ключей за поясом тюремщика.

Бертольд, смущенный и испуганный, что-то пробормотал.

-- В эту часть замка запрещено ходить людям, подобным тебе! -- громовым голосом произнес граф. -- Немедленно убирайся отсюда, негодяй, ступай ко мне, там я тебя допрошу, зачем ты попал сюда.

Бедняк между страхом быть повешенным и желанием спасти своего прежнего господина, печально пошел назад.

Но в эту минуту дверь из комнаты графини отворилась, и дочь Бертольда показалась на пороге.

-- Я узнала ваш голос, батюшка, -- сказала она тюремщику. -- Графиня желает говорить с вами.

Избегая глядеть на сенешаля, который делал ему знак не слушаться, Бертольд быстро проскользнул в комнату.

Граф Мансбург велел служанке доложить о себе и вошел вслед за тюремщиком.

Графиня позвала Бертольда, чтобы приказать ему обращаться с пленниками как можно снисходительнее и, узнав от него, что Флориан находится в числе их, была глубоко возмущена: ее глаза сверкали.

-- Что я узнала, граф, -- вскричала Маргарита, едва сдерживая негодование. -- Сын моей благородной покровительницы, друг моего детства Флориан Гейерсберг находится пленником в моем замке, и вы меня не уведомили об этом? Вы забываете, что здесь моя власть, или, может быть думаете, что мои несчастья дают вам право не уважать дочь Максимилиана?

-- Ах, графиня, как могут приходить вам в голову подобные мысли? -- лицемерно вскричал Мансбург. -- Подобно вам я только что узнал о плене Гейерсберга. Первой моей заботой было послать за ним оруженосца, чтобы привести его к вам, чтобы вы сами решили его участь. Я прибежал сообщить вам эту новость...

Это было сказано так искренно и казалось так правдоподобно, что гнев Маргариты рассеялся и уступил место раскаянию в том, что она так дурно подумала о бедном сенешале.

Пока Бертольд, щедро награжденный, возвращался на свое место с приказанием поскорее привести Флориана, Мансбург объяснял графине план обмена Флориана на графа Гельфенштейна.

-- О! Сам Бог внушил вам эту мысль! -- вскричала радостно графиня... -- Таким образом мы разом спасем и моего мужа, и сына моей благодетельницы... Но, -- продолжала она с внезапным беспокойством, -- он в плену у Сары, и она...

-- Граф Гельфенштейн уже не у Сары; ландскнехты Флориана похитили его у Черной Колдуньи.

-- Слава Богу!

-- Все зависит от рыцаря Гейерсберга; если он напишет письмо, которое я ему продиктую, я ручаюсь за успех сделки.

-- О! Флориан напишет все, что я его попрошу, граф; он так добр и великодушен! Если бы даже дело не шло о спасении его собственной жизни, то мысль об избавлении моего мужа от ужасной смерти заставила бы его решиться на все.

-- Вот и он, кажется, -- сказал сенешаль, услышав шаги вооруженного человека в коридоре и звук цепей.

Он поспешил навстречу пленнику; Маргарита последовала за ним. Вид цепей, в которые был закован друг ее детства, раздражал душу графини: она со слезами бросилась на шею Флориану.

Мансбург пожал плечами и, сунув в руки Освальда письмо Иеклейна, быстро проговорил ему:

-- Вернувшись в крестьянский лагерь, отдай Иеклейну это письмо; оно будет служить тебе пропуском. Скажи, что на обмен согласны, и чтобы он принял нужные меры. Ступай через ворота, ведущие в город. Вот тебе ключ. Ты отдашь ему письмо, которое я приготовил на всякий случай, чтобы официально предложить ему обмен. Ступай скорее.

-- Подожди, подожди, -- закричала Маргарита удалявшемуся воину. -- Сними прежде оковы с рыцаря.

Освальд воспользовался случаем, когда Мансбург говорил с Маргаритой, и отдал рыцарю записку, которую сенешаль только что передал ему.

-- Прочитайте эту бумагу, -- прошептал он, -- и медлите как можно дольше, чтобы я успел прислать вам помощь.

Он тотчас удалился, унося цепи, звук которых потрясал графиню до глубины души.

Пока Маргарита обменивалась несколькими словами с Мансбургом, Флориан пробежал письмо Иеклейна, тайный смысл которого не трудно было понять.

-- Рыцарь Гейерсберг, -- сказал сенешаль подходя к Флориану, -- мне искренне жаль, что я не знал прежде, что вы находитесь в числе пленников. Я позаботился бы, поверьте мне, чтобы с вами обращались с должным почтением, как с давнишним другом благородной графини Гельфенштейн.

-- Флориан, -- прервала Маргарита в нетерпении от торжественного красноречия графа, -- мой муж похищен вашими храбрыми ландскнехтами у Сары. Зная, что вы в Вейнсберге, они держат его заложником. Графу Мансбургу пришла добрая мысль предложить им обменять вас на Людвига. Для этого нужно, чтобы вы сами написали вашему подчиненному, что вы согласны на обмен, предлагаемый графом Мансбургом, и обмен произойдет на равном расстоянии от обоих лагерей.

Флориан молчал опустив голову на руки.

Возмущенный коварством сенешаля, он хотел назвать его подлецом, но это могло всех погубить; граф сбросил бы маску и овладел бы замком Маргариты.

Нужно было дождаться возвращения Освальда или, по крайней мере, дать время графине приготовиться к защите.

Подавляя свой гнев, Флориан не смел взглянуть на графа, боясь, что тот по выражению его глаз узнает, что ему известны его планы.

-- Вы не отвечаете, Флориан? -- спросила наконец Маргарита, удивленная его молчанием.

-- Я не могу согласиться на эту сделку, -- сказал Флориан и, сделав над собой усилие, спокойно посмотрел на Мансбурга.

-- О, Боже мой, почему же? -- спросила Маргарита.

-- Графиня справедливо удивляется, -- возразил сенешаль. -- Какую причину имеете вы не соглашаться на такое выгодное предложение?

-- Причину! -- вскричал Флориан, готовый высказать все.

-- Ну что же? -- произнес Мансбург.

-- Здесь какое-то недоразумение, но оно рассеется при объяснении, -- сказала графиня. -- Умоляю вас, Флориан, скажите нам откровенно, что вас удерживает!

-- Я не могу сказать, -- прошептал он.

-- Я догадываюсь, -- сказал сенешаль, подозревая, что рыцарь не доверяет ему и, желая вывести его из себя, чтобы узнать причину. -- Осаждающих в пятьдесят раз больше, чем защитников замка... Господин Гейерсберг знает это отлично...

-- Так что же? -- спросила графиня.

-- Он надеется, что при первом нападении, завтра, может быть, замок будет взят и мятежникам не нужно будет выкупать его свободу, отдавая нам Гельфенштейна.

-- О! Я слишком хорошо знаю благородное сердце Флориана, чтобы считать его способным на такой расчет, -- вскричала графиня.

-- Благодарю, Маргарита, благодарю, -- прошептал Флориан, -- если бы вы могли навсегда сохранить это доверие ко мне.

-- Увы, графиня, -- лукаво сказал Мансбург, -- вы, как все женщины, судите по своему сердцу. Вы не постигаете, как действует дух партии и фанатизм. Рыцарь уже пожертвовал для своих безумных мечтаний своим титулом, друзьями, семейством, честью, наконец, -- всем, даже привязанностью к матери, даже любовью к вам.

-- Флориан! -- вскричала графиня. -- Неужели это правда, неужели слепое увлечение -- единственная причина вашего отказа?

-- Если это не так, -- прибавил граф, -- если я ошибся, рыцарю стоит сказать слово, чтобы опровергнуть мое мнение, пускай он объяснит настоящую причину своего отказа.

Жестокая борьба происходила в сердце Флориана. Понимая хорошо тактику сенешаля, он не мог решиться взять не себя гнусную роль, которую его молчание и отказ заставляли его играть в глазах Маргариты.

-- Флориан, умоляю вас, отвечайте нам, -- сказала графиня, схватив его за руку.

При звуке этого милого ему голоса, умолявшего его, рыцарь едва не изменил себе.

-- Граф Мансбург, вы...

Он вдруг остановился, заметив, какая торжествующая радость блеснула в глазах сенешаля, который думал, что сейчас обнаружится истина.

-- Что? -- спросил он.

-- Граф Мансбург, вы человек проницательный, -- сказал Флориан, овладев собой. -- Вы угадали истину.

Для любящей женщины не существует ничего, кроме того, кого она любит. Когда близкая опасность угрожает любимому существу, она не в состоянии допустить, что на свете могут существовать причины, которые по своей важности равняются жизни ее мужа.

Как не велика была любовь Маргариты к Флориану, но она не могла скрыть печали и негодования, причиненных ей ответом рыцаря.

Видя, как терзает Флориана печаль графини, Мансбург поднялся и спросил, согласен ли он, наконец, написать письмо или сказать настоящую причину отказа.

-- Не говорил ли я вам, графиня? -- добавил Мансбург. -- Понимаете ли вы, наконец, печальное влияние фанатизма?.. Рыцарь, кажется, любил вас. Он знает, что отказ его разбивает ваше сердце и подвергает вашего супруга мучительной смерти... потому что граф Гельфенштейн умрет в ужасных пытках.

-- Граф, -- вскричал Флориан, -- клянусь Богом, я буду беспощаден, если нам придется встретиться когда-нибудь с мечами в руках.

-- Я не боюсь ваших угроз, рыцарь, -- отвечал Георг презрительно. -- Если вы в самом деле желаете драться, в чем я сомневаюсь, то почему же на соглашаетесь на обмен? Через час вы были бы у ваших и могли бы принять участие в битве, которая должна начаться; но я думаю, что в глубине души вы предпочитаете остаться здесь и хвастаться перед дамами, чем драться с мужественными и храбрыми рыцарями.

-- Вы тоже так думаете, Маргарита? -- спросил Флориан с горечью.

-- О нет, Флориан, -- вскричала молодая женщина, -- я знаю вашу храбрость, и...

-- Время идет, графиня, -- прервал сенешаль. -- Посланнику крестьян некогда дожидаться более... Вы свидетельница, что я сделал все, что мог...

Его прервало появление слуги графини, который вошел запыхавшись.

-- Что такое? -- спросила она с беспокойством.

-- Господин барон Вайблинген прислал меня предупредить ваше сиятельство и господина сенешаля, что неприятель проник изменой в город и идет на замок.

-- Боже мой! Боже мой! -- вскричала Маргарита.

-- Бить в набат! -- сказал сенешаль. -- Скажи барону, чтобы опустил все решетки, заперли все ворота... Через минуту я приду к нему. Да скажи моему оруженосцу, чтобы он скорее принес мое оружие. Ступай!

Слуга побежал.

-- Разве я ошибся, графиня? -- сказал сенешаль. -- Вот и нападение, которое я предвидел и которого дожидался Гейерсберг. Если бы я стал долее откладывать наказание изменника, я сам изменил бы моему долгу в отношении швабского союза. Вас отведут на вал, рыцарь, и ваша казнь...

-- О, Бога ради, позвольте мне еще раз попытаться, -- прервала его Маргарита. -- Флориан, сжальтесь надо мной... Ваша смерть послужит сигналом казни графа... Напишите, умоляю вас!

Бедная женщина орошала слезами руки Флориана.

-- Вы раздираете мое сердце, -- прошептала она. В эту минуту дверь снова отворилась. Паж вбежал к графине.

-- Господин Вейлер прислал меня сказать вашему сиятельству, что отряд ландскнехтов напал на форпосты. Это, кажется, Черная Шайка Флориана Гейера. Господин Вейлер спрашивает приказаний.

-- Приказывайте за меня, граф, -- сказала растерянная графиня. -- Я передаю вам всю власть на время осады замка. Флориан, друг мой, брат мой, -- продолжала она, возвращаясь к нему, пока сенешаль наскоро отдавал приказания пажу, -- еще есть время, спасите графа, я у ног ваших прошу, сжальтесь надо мной. Именем вашей прежней любви, именем вашей матери умоляю, спасите моего мужа!

Сердце Флориана терзалось от звуков ее умоляющего голоса. Он старался поднять графиню и сказать ей тихо несколько слов, но в это время подошел сенешаль.

-- Что вы хотели сказать? -- спросила Маргарита, у которой мелькнула надежда.

-- Ничего, -- отвечал Флориан с притворным спокойствием.

Пушечные выстрелы возвестили, что приступ начался. Этот залп раздался в сердце Маргариты, как сигнал смерти графа.

-- Флориан, ваше поведение недостойно дворянина, -- вскричала она, вне себя от отчаяния. -- Да, вы хорошо сделали, что отказались от герба и благородного девиза ваших предков прежде, чем покрыть их позором и кровью.

-- О, Маргарита! Маргарита! -- повторял Флориан с глубокой печалью.

Она упала в кресло.

-- Ваше сиятельство, -- сказал оруженосец Мансбурга, принесший ему его доспехи, -- в замке есть изменники... Кто-то отворил водопроводные трубы в пороховом погребе... Все затоплено, все погибло...

-- Проклятье! -- вскричал сенешаль, поспешно одеваясь.

-- Дверь залы, где хранятся пики и мушкеты, заперта, ваше сиятельство, -- сказал паж, -- не могут найди ключа... Господин Вейлер прислал меня спросить, не у вас ли он, а также и от южных ворот, которые оказались открыты, и никак нельзя запереть их.

-- Этот ключ у Освальда, -- вскричал сенешаль.

-- Освальд ушел из замка в эту калитку, сказав, что вы послали его к осаждающим.

-- О негодяй! Это он изменил нам... Где мои нарукавники... Паж, скажи Вейлеру, чтобы заложили выход и сломали дверь у оружейной залы... Чтобы стрельцы заняли бойницы, пока пищальникам достанут ружья. Раненый стрелок вошел в ту самую минуту, когда паж выходил.

-- Что еще за напасть? -- спросил сенешаль, застегивая нарукавники.

-- Ваше сиятельство, -- сказал стрелок, -- рейтары барона Штейнфельда захватили башню и стреляют по нашим войскам... Ганс и Фриц убиты. Рыцари Ове и Штурмфедер также. Черная шайка ворвалась за ограду... Замок атакован со всех сторон.

-- Подайте шлем! Перчатки! -- закричал сенешаль вне себя от бешенства.

-- Рыцарь, -- сказал он, грозя кулаком Флориану, -- вы не будете наслаждаться успехом вашего заговора, хотя бы мне пришлось самому заколоть вас. Зебальд и ты, стрелок, -- продолжал он обращаясь к своем оруженосцу и другому воину, -- встаньте у этой двери и наблюдайте за этим пленником, за этим подлым изменником... Если бы он вздумал бежать, убейте его, как собаку. За живого, как и за мертвого, ты отвечаешь мне головой, Зебальд.

-- Как только графиня уйдет отсюда, заколи этого человека, -- прибавил он тихо, беря шлем из рук оруженосца. -- Да хранит вас Бог, графиня, -- сказал он громко. Он вышел почти бегом.

-- Всемогущий Бог, сжалься над нами! -- прошептала графиня, поднимая глаза и руки к небу. -- Спаси нас, спаси моего мужа!

-- Маргарита, -- сказал Флориан, бросаясь к графине, -- позвольте мне объяснить вам...

-- О, я ненавижу вас, я презираю вас! -- вскричала она с отчаянием.

-- Горе делает вас несправедливой, Маргарита, -- возразил он грустно, но без горечи, -- граф в безопасности между моими верными ландскнехтами. Чтобы ни случилось со мной, они имеют повеление беречь его жизнь и освободить его.

-- О! Правду ли вы говорите?

-- Разве я когда-нибудь обманывал вас, Маргарита? Обмен, который предлагал сенешаль, был просто предательством, придуманном им с Иеклейном. Прочтите письмо Рорбаха, и вы увидите, что я говорю правду. Переговоры, которые неминуемо начались бы при нашем размене, кончились бы ссорой и, оба мы были бы умерщвлены.

-- Как вы узнали все это? -- прошептала графиня, пробегая письмо, поданное ей Флорианом.

-- Мне сказал Освальд, тот солдат, который привел меня сюда, и который не хотел, чтобы убили его бывшего начальника. Пока вы здесь осыпали меня упреками, он нес приказ моим людям спасти, во что бы ни стало, вашего мужа.

-- Простите, Флориан, простите, благородный, великодушный друг, -- вскричала Маргарита, схватив рыцаря за руку, -- я потеряла голову... Простите ли вы мне когда-нибудь мои низкие подозрения?

-- Я прощаю вам, -- коротко ответил Флориан.

-- Вы отворачиваетесь от меня, вы все еще сердитесь на меня, -- сказала Маргарита.

-- Нет, -- отвечал он, обращаясь к ней и вытирая слезу, повисшую на его реснице. -- Нет, клянусь вам, но я хотел скрыть от вас свою слабость, которая заставляет меня краснеть.

-- Презираемый друзьями, лишенный доверия, когда даже те, которым я служу с опасностью для жизни, и те злословят меня, принужденный бороться с ослеплением одних, с дикими страстями других, без сна, не зная отдыха ни телу, ни душе, вот как я провел эти пять месяцев. Однако с того дня, как я оставил вас после смерти моей матери, у меня не вырвалось ни одной жалобы, на избранную мной самим долю; я заранее предвидел ее и примирился со всеми ее невзгодами... Но теперь... здесь... когда и вы сказали, что презираете... ненавидите меня.

-- Флориан! -- прервала Маргарита умоляющим голосом.

-- Слушайте, Маргарита, вероятно сегодня мы видимся в последний раз. Я не хочу умереть, не высказав вам, как велика была моя любовь, которую даже божественный голос свободы не мог заглушить в моем сердце. Если бы не сегодняшние происшествия, вы не поняли бы меня, как не понимает народ, для которого я всем пожертвовал! Я не хотел, чтобы воспоминание обо мне омрачило ваше счастье, которому я сам содействовал.

-- О! Ваши слова терзают мое сердце! -- вскричала молодая женщина, пораженная такой добротой и преданностью. -- У ваших ног я хочу...

-- Встаньте, Маргарита, встаньте, -- сказал он, не допуская графиню преклонить перед ним колени. -- Я дурно делаю, что жалуюсь... мне следовало бы подумать, что вы так огорчены, но у каждого бывают минуты слабости.

В эту минуту вопли и пронзительные крики, сопровождаемые звоном оружия и пальбой пушек, возвестили, что крестьяне проникли в замок. Измена некоторых солдат помогла им овладеть Вейнсбергом.

-- О, Боже мой, Боже! -- вскричала Маргарита, -- Что будет с храбрыми защитниками замка? А муж мой! Лишь бы эта ужасная колдунья или презренный Иеклейн не воспользовались приступом и не...

Она вдруг остановилась, услышав шум шагов нескольких бегущих вооруженных людей.

Дверь стремительно отворилась, и вошел граф Гельфенштейн.

-- Людвиг!

-- Маргарита!

Они бросились друг другу в объятия.

-- Маргарита, моя возлюбленная, моя дорогая жена, -- говорил граф.

-- Людвиг! Как я счастлива, что вижу тебя.

-- Бедная моя подруга, как ты должна была страдать! Флориан Гейерсберг! -- вскричал он, увидев молодого рыцаря, и бросился к нему, протягивая ему руки.

-- Опять обязан я вам жизнью и счастьем видеть Маргариту! О, чем могу я доказать вам мою благодарность?

-- А я, пока он спасал тебя, -- проговорила графиня, -- я, безумная и неблагодарная, осыпала его упреками, обидными подозрениями!

-- За что же? -- спросил граф.

-- Так, пустяки, недоразумение... -- сказал Флориан. -- Теперь вы опять вместе, прощайте.

-- Куда вы идете? -- воскликнула Маргарита.

-- Я иду принять начальство над моими ландскнехтами и остановить резню.

-- Несчастный, я ведь забыл... -- вскричал граф, -- ступайте... Но вы без лат, без шлема, -- прибавил он, посмотрев на него. -- Разве можно безоружному бросаться в самый пыл сражения?

-- Что за беда!

-- Возьмите, по крайней мере, меч, -- сказал граф, подавая ему свой.

-- А вы?

-- Он мне не нужен. Я дал честное слово вашим товарищам не сражаться против них. Прощай, Маргарита.

Он сделал несколько шагов и покачнулся. Ему нужно было прислониться к стене, чтобы не упасть.

-- Боже! -- вскричала Маргарита, подбегая к нему. -- Ты ранен?

-- Это ничего. Я пришел сюда с Черной Шайкой и меня сочли за неприятеля. Один стрелок ранил меня в плечо; рана не опасна, но потеря крови... быстрота ходьбы... ничего...

Он попробовал идти, но упал в кресло.

-- О! -- вскричал он с отчаянием. -- Неужели мне нельзя будет умереть заодно с товарищами по оружию?

-- Людвиг, не оставляй меня, -- молила Маргарита, обнимая его. -- Что ты можешь сделать в таком положении? Подумай, что ты один у меня в целом мире.

-- Она права, -- прервал Флориан. -- Ваше место подле нее.

-- Нет, нет, мое место на пролете и... моя честь...

-- Вы не можете быть полезны вашим друзьям, и ваше присутствие только усилит ярость Сары и Иеклейна... Вы погибните и в то же время погубите Маргариту... Охраняйте ее.

Он поспешно вышел.

Когда Флориан ушел, графиня поспешила осмотреть рану мужа.

Рана была опаснее, чем предполагал граф.

Слабость Гельфенштейна имела свою хорошую сторону -- она принудила его остаться с женой. Людвиг приходил в отчаяние от своего бессилия.

-- О! -- вскричал он, -- как ужасно подумать, что в эту минуту, может быть, убивают храбрых дворян, моих друзей, моих братьев по оружию, и я не могу ни защитить их, ни умереть с ними.

-- Флориан обещал спасти их, -- возразила Маргарита, стараясь успокоить его.

-- Лишь бы он сам не сделался жертвой своей великодушной преданности! А ты, моя возлюбленная, если бы Флориан не возвратился, если бы... О! Сердце мое содрогается, когда подумаю, каким ужасным опасностям ты подвергаешься.

-- Ах! Что за дело до опасностей теперь, когда ты со мной, подле меня... Сейчас... когда я была одна... все меня пугало... Теперь, когда мы вместе, когда моя рука сжимает твою... мне кажется, я ничего не боюсь.

-- О, мой ангел, простишь ли ты меня, что я своей любовью встревожил твое существование, такое покойное и счастливое?

-- Тебя простить, Людвиг! Тебе, твоей любви я обязана самыми лучшими минутами жизни! Опасность, которую я делю с тобой, я предпочитаю самой блестящей участи с другим. Если бы ты знал, сколько силы и храбрости является у женщины, когда она чувствует себя любимой.

-- О! Как я люблю тебя! -- прошептал он, любуясь молодой женщиной, лицо которой горело благородным воодушевлением.

Граф беспокойно прислушивался к шуму шагов, раздававшихся в коридоре. Одни бежали от неприятеля, другие отстаивали каждый шаг. Маргарита поспешила собрать свои драгоценности и кое-что из самых необходимых вещей, чтобы бежать с мужем.

-- Неприятель овладел замком, -- вскричал Гельфенштейн. -- Он не встречает уже сопротивления: все погибло!

Несколько человек старались отворить дверь комнаты, где находились граф и графиня; но Флориан имел предосторожность унести ключ с собой, чтобы крестьяне не ворвались к ним и чтобы граф не ушел на верную смерть. Несмотря на все усилия, дверь не отворялась. Кто-то, упрямее других или более сведущий, сильно потрясал дверь и некоторое время силился отворить ее; но потом шум утих, и неизвестный быстро удалился.

Через четверть часа опять кто-то остановился у дверей. Попробовав несколько ключей, он подобрал наконец один, и дверь отворилась.

-- О! Если бы это был Флориан, -- сказала графиня. Вместо Гейерсберга на пороге появилась Сара. Она заперла за собой дверь и положила ключ в карман.

Зловещее выражение торжества блистало в ее глазах.

-- Опять эта фурия! -- вскричал граф, заслоняя собой жену.

-- Наконец-то! -- прошипела Сара. -- Наконец! Опять ты в моей власти, и на этот раз, клянусь тебе, сам ад не освободит тебя от казни, которую я приготовила тебе.

-- Не приближайся, злодейка! -- сказал ей граф. -- Иначе, клянусь, мой кинжал отплатит тебе за твою дерзкую смелость.

-- Мой друг, не раздражай ее, -- шептала графиня. -- Старайся выиграть время, чтобы Флориан мог поспеть.

-- Э! Да вы спокойнее, чем я думала, -- заметила Сара. -- Вы думали о вашем друге Флориане? Неправда ли? Безумцы!.. Если он придет, то поздно. Пока он собирает своих ландскнехтов, чтобы спасти вас и ваших друзей от руки Иеклейна, я приготовила вам мщение. Под вашим покоем находятся две большие комнаты, где сложено сено и дрова... В эти связки хвороста и соломы я бросила несколько горящих головней. Потом плотно заперла двери и бросила ключ в ров... Понимаете ли вы теперь, что вас ждет?

Маргарита побежала к двери налево. Увидев, что дверь заперта и ключа от нее нет, она с отчаянием посмотрела на небо и возвратилась к графу.

-- Заперта! -- вскричал граф. -- Может быть Флориан...

-- Нет, государь мой, -- отвечала Зильда, -- это по моему приказанию заперты обе двери... Теперь они не отворятся ни для Флориана, ни для вас. Мы здесь в Могиле и не выйдем из нее, пока эти толстые стены не разрушаться в пылающем горниле, которое горит и клокочет под моими ногами.

Дым с искрами начинал уже проходить сквозь Половицы.

-- Пресвятая Дева! Сжалься над нами, -- вскричала графиня.

-- Маргарита! Бедное дитя! -- в отчаянии шептал граф.

-- Вот уже дым и искры, -- сказала Сара... -- Скоро будет и пламя... О! Это будет прекрасное зрелище! Великолепный костер, вполне достойный благородного графа Гельфенштейна и августейшей дочери нашего императора!

-- Низкое создание! -- произнес Людвиг.

-- Как вы находите мое мщение, ваше сиятельство? -- спросила колдунья. -- Вы нам обеим клялись быть верным до гроба, никогда не покидать нас... Благодаря мне вы сдержите обе ваши клятвы... Мы все трое погибнем вместе. Наши тела будут обвиты одним огненным саваном. Мы умрем вместе и наш прах будет покоится под одними развалинами! Завтра, может быть, найдут под тлеющими останками вашего замка несколько почерневших и обгоревших костей... Но скажите мне, благородная дама, как вы думаете; сумеет ли самый опытный герольд императорского двора отличить кости графини Гельфенштейн от костей колдуньи Зильды?

-- О! Ужасно! -- шептала графиня, закрывая лицо руками.

-- Видите ли, -- продолжала Зильда, -- меч и огонь умеют сравнивать самый горделивый замок с самой убогой хижиной... Они, как смерть, умеют все равнять... Со всеми вашими титулами, со всем вашим могуществом будет тоже, что с этим дымом... Едва потухнет огонь и остынет пепел, все исчезнет.

Настала минута гробового молчания.

-- Послушайте! -- вскричала Маргарита. -- Кажется, я слышу...

Они стали прислушиваться, но все было тихо.

-- Ничего!.. -- уныло произнесла она. -- Я ошиблась, это шум пламени... Людвиг, нам нужно покориться воле Божией.

-- Покориться! -- произнес граф. -- О! Если бы я был один! Но ты, Маргарита, такая молодая, прекрасная, любимая, и видеть, как ты погибнешь такой ужасной смертью... и не быть в состоянии спасти тебя? О, если бы прежде, чем умереть, я мог хоть задушить своими руками этого демона, который издевается над нами в минуту смерти!..

Он хотел броситься на Сару, но силы изменили ему.

-- Ах, предоставь это презренное создание Божьему правосудию, -- сказала графиня, удерживая его. -- Несмотря на ее торжествующие речи, она еще несчастнее нас.

-- Я! -- вскричала Зильда. -- А! Вы еще, кажется, насмехаетесь!

-- Бог избавляет нас от несчастья пережить друг друга, и дозволяет нам соединить наш последний вздох, -- говорила Маргарита... -- Мы умрем друг подле друга, рука об руку, с молитвой и прощаньем на устах, с надеждой соединиться в лучшем мире... Эта же бедная безумица напрасно старается упиться своим мщением: радости в нем она не нашла...

Маргарита была так прекрасна в эту минуту, что граф, забыв ожидающую их гибель, любовался ею.

-- Приди в мои объятия, моя прекрасная и храбрая Маргарита, -- сказал он, привлекая ее на свою грудь. -- Храбрость и гордость твоих предков блистают в твоих глазах. О! Ты права! Пускай приходит смерть, мы не боимся ее.

Увидев их в объятиях друг друга, Сара поднесла руки ко лбу с неописанным выражением бешенства и отчаяния.

-- О! Неужели я буду смотреть на них, как они станут умирать, оскорбляя меня своей любовью и своими нежными речами! -- вскричала она. -- О! За все перенесенные страдания, за все мои муки, неужели мне не будет дано хоть одного часа мщения, о котором я мечтала. Если бы я видела, что они терзаются, мое сердце, все мое существо, трепетало бы, как от наслаждения любви! О! Какой ад в моей голове!.. Мои мысли путаются, теряются; я схожу с ума! О! Как я страдаю! -- продолжала она, прижимая руки к сердцу, как будто хотела удержать его неровное биение. -- Пощади! Боже! Пощади, хотя на одну минуту сохрани мой разум... чтобы я могла, по крайней мере, довершить мою месть, за которую так дорого заплатила! О! Моя голова! Моя бедная голова! Мой лоб горит, голова моя трещит... Огонь! Ненависть! Мщение! Людвиг! О! Боже мой! Боже мой! Этот ключ!..

Она смотрела на ключ, как будто спрашивая, зачем он нужен.

-- Этот ключ! Чего я хотела? А, это ключ от этой комнаты, -- сказала она, придя в себя.

Она побежала в глубину комнаты, чтобы бросить его в огонь, но мгновенно остановилась, пронзительно вскрикнула, закрыла лицо руками и бросилась назад, на лице ее выражалось безумие, глаза блуждали.

-- О! Этот крик оледенил мое сердце! -- прошептала графиня, прижимаясь к мужу.

-- Несчастная сошла с ума, -- тихо сказал граф.

-- О, как мне хорошо от огня, -- шептала Зильда, возвращаясь с ключом в руках... -- Мне холодно... Иди, Тереза... бедная сестра... твои ноги изранены... ты дрожишь под твоими оледеневшими лохмотьями... О да! Мы очень несчастны! Боже мой! Неужели ты не сжалишься над этими бедными сиротами?

-- Людвиг, -- сказала графиня на ухо мужу, -- этим ключом можно отворить дверь... Может быть лаской ты уговорил бы ее отдать его. Это наша единственная, последняя надежда!

-- О! Какая мука! -- прошептал граф. -- Зильда, -- сказал он, возвышая голос.

-- Зильда! -- вскричала колдунья, останавливаясь и озираясь блуждающим взором... -- Зильда! -- повторяла она, как будто припоминая. -- Погодите... Ах! Да... она умерла, бедная Зильда... Она так любила этого прекрасного дворянина! О! Давно! Все эти слова любви я слушала так равнодушно!.. А когда оставалась одна, я повторяла их в моем сердце!.. Я была так счастлива тогда!.. Я заставляла молчать тебя, а самой хотелось заставить тебя говорить слова любви!

-- Сегодня вечером ты будешь одна, Зильда, не правда ли? -- сказал граф, подходя к ней и стараясь овладеть ключом. -- Да... этот... Ты ведь знаешь, что это от садовой калитки?

-- Марианни спрашивал его у меня, -- таинственно отвечала она. -- Я сказала ему, что потеряла... я хорошо сделала, не правда ли? Итак, ты придешь сегодня вечером?.. Он в Штутгарте... Вся ночь принадлежит нам... Ночь упоения и страсти... О! Посмотри еще на меня... Твой взгляд сжигает меня... Твои поцелуи заставляют трепетать меня с головы до ног... И когда твои губы прикасаются к моим, мне кажется, что они высасывают мою кровь, мою жизнь, мою душу и мысль.

-- Людвиг, видишь, как уже поднялось пламя! -- сказала Маргарита. -- Нам осталась одна минута.

-- Да, Зильда, да, -- говорил граф, обращаясь к колдунье, -- я приду вечером, вся ночь будет твоя... Но мне нужен этот ключ... ты мне не отдала еще его...

-- Вот возьми, -- сказала она, подавая ему ключ. В ту минуту, как Маргарита хотела его взять, колдунья быстро отняла свою руку.

-- Кто эта женщина? -- вскричала она. -- Я хочу, чтобы она ушла! Я ревнива, ты знаешь, как я ревнива, особенно ко всем этим благородным дамам, которых ты встречаешь по вечерам на балах, на праздниках, куда я бедное создание, не могу следовать за тобой!.. Боже мой, сколько слез я проливала по целым ночам, дожидаясь твоего возвращения. И когда ты приходил, я поспешно вытирала глаза, старалась быть веселой, улыбаться, чтобы казаться тебе такой же любезной, как те дамы, от которых ты возвращался.

В эту минуту несколько вооруженных людей подошли и остановились у дверей.

-- Помогите! Помогите! -- закричала Маргарита. -- Мы горим... мы заперты... сломайте дверь... Слышите, ради Бога, спешите!

Дверь задрожала под ударами топоров и дубин.

-- Слышишь ты этот шум? -- начала опять Сара, с минуту стоявшая неподвижно. -- Это Марианни. Он знает все... он хочет убить тебя... О! нет, нет... я не хочу!.. Лучше убей меня... а этот кинжал... О! тогда горе вам...

Она размахнулась рукой, как будто ударяя. Дикое торжество изобразилось на ее лице, и в ту же минуту перешло в выражение страха и ужаса.

-- О! -- вскричала несчастная женщина, отступая от графа, которого принимала за Марианни. -- Кровь... кровь! Там... везде... а это пламя... это адское пламя... Оно жжет меня... эти искры... О, это глаза демонов, которые указывают мне на трупы моих жертв... Один -- это мой отец... Он проклинает меня... Другой... О! Боже мой... а там... там... эта окровавленная голова... этот кинжал!.. он протягивает руки, чтобы схватить меня... Нет... нет... я боюсь теперь, я боюсь его теперь, я боюсь всех этих окровавленных привидений, обвитых пламенными саванами... О, я боюсь, я боюсь вечности!

Граф, видя, что она чуть было не попала в пламя которое уже прорывалось в глубину комнаты, сделал движение, чтобы схватить ее и вырвать у нее ключ, но она быстро откинулась назад и выскользнула у него из рук.

Обгорелый пол провалился под ногами колдуньи.

Она тщетно старалась схватиться за что-нибудь. Все обрушилось вместе с ней. Несчастная испустила пронзительный крик и погрузилась в пучину огня и дыма.

Граф едва успел отскочить. Еще шаг, и он погиб бы.

Дым сделался так густ, что граф и Маргарита задыхались; но дверь уступила усилиям отворявших.

Толпа воинов бросилась в комнату. Почти все они были из шайки Иеклейна.

Они хотели умертвить графа и его жену, но один из них узнал несчастных владетелей Вейнсберга.

-- Не убивайте их! -- вскричал он. -- Это Гельфенштейн и графиня Маргарита. Мы получили тысячу флоринов, обещанных Иеклейном, за поимку их.

-- Я вам дам в сто раз больше, если вы нас спасете, -- сказал граф, защищая своим телом Маргариту. -- Назначьте сами выкуп...

-- Нет, нет, -- закричало несколько голосов, -- не нужно выкупа... Да и где ты возьмешь деньги?

-- Здесь.

-- Разве ты думаешь, что нам нужно твое позволение, чтобы взять все, что есть в твоих сундуках?

-- Ну отвезите меня в Лусбург.

-- Чтобы ты убежал?

-- Пустите меня уехать с женой, и я клянусь...

-- Да, как же! А когда вы будете в безопасном месте, то сделаете, как граф Монфень, который решил, что слово, данное рабам, не обязательно для дворянина.

-- Так отпустите графиню... я останусь заложником, пока вы не получите выкупа...

Некоторые колебались: но большинство отвечало насмешками и оскорблениями на предложение графа.

-- Эти сладкие речи ни к чему не ведут, -- вскричал Франц Ибель, слуга Иеклейна, вбежавший впопыхах. -- Известно, что Иеклейн сам изрубил бы в куски того, кто осмелился бы его ослушаться! Друзья, Иеклейн на мельнице, -- продолжал он, обращаясь к крестьянам, -- ведите к нему пленников... Я побегу предупредить его... Видишь, граф, видишь, -- прибавил негодяй, толкнув раза три ногой графа, которому связывали руки, -- ты теперь видишь, что башмаки умеют также бить, как и сапоги.

Этот намек на преимущество дворян носить сапоги и ботинки возбудили смех крестьян.

Довольный своей остротой, Франц ушел, наказав одному из товарищей смотреть за пленниками.

Графа и графиню повели из замка пешком до самой мельницы, где находился Иеклейн с некоторыми приятелями.

-- Что-то Флориан? -- спрашивали друг друга граф и графиня. -- Ранен он или убит?

С рыцарем исчезала их последняя надежда.

Подойдя к лугу, окружавшему мельницу, она увидела страшное зрелище: человек двести или триста из шайки Иеклейна составляли живую ограду вокруг луга. Все они были вооружены копьями и пиками и держали их так, что всякий, кто вздумал бы пройти, был атакован со всех сторон.

Несколько далее сотня дворян и солдат из гарнизона Вейнсберга, связанные и окруженные крестьянами, ожидали казни.

По знаку Иеклейна, председательствовавшего на этом празднике, пленников стали брать и толкать в ряды солдат.

Поражаемые с обоих сторон пиками и копьями врагов, несчастные пленники падали на землю, орошая ее своей кровью. Счастливы были те, которым позволяли спокойно умирать; других поднимали на пиках, бросали в воздух и снова принимали на копья.

Увидав графа и Маргариту, Иеклейн радостно закричал.

-- Наконец-то, -- сказал он, -- наконец-то! Ведь вы пожаловали как раз к самому балу. Говорят, графиня, ваш благородный супруг, был один из лучших танцоров при дворе. Ну мы ему доставим случай блеснуть своими талантами. Как жаль, что у нас нет музыки, чтобы открыть бал...

-- Право, Иеклейн, -- сказал один крестьянин, выходя из рядов, -- я готов сыграть на моей скрипке что-нибудь приличное случаю, если только ты дашь мне, чем хорошенько промочить горло.

-- На! -- вскричал Иеклейн, бросил ему несколько флоринов. -- Теперь потанцуйте, благородный граф Гельфенштейн!

Видя погибель и зная, что напрасно было бы ожидать от Иеклейна пощады, граф и графиня молчали.

Только Маргарита, державшая Людвига за руку, крепко обняла его.

-- Разлучите их! -- вскричал Иеклейн. -- Казнь графини еще не наступила... Я постараюсь утешить ее во вдовстве... и сегодня же вечером... Смотрите, граф, это ведь свадебный бал; хорошенько поскачите в честь новобрачных.

-- Негодяй! -- вскричал Гельфенштейн. -- Ты будешь жестоко наказан!

Иеклейн отвечал проклятиями.

-- Ну, ступай, танцуй, -- кричал он, -- танцуй! А вы, благородная графиня, пожалуйте ко мне, отсюда лучше виден бал!

Музыкант по имени Мельхиор Нонненмахер настроил свою скрипку и заиграл какой-то танец. Крестьяне расступились и впустили его в середину и тотчас сомкнулись, чтобы принять графа, который в нескольких шагах следовал за ними.

Гельфенштейн, простившись с женой, которую уводили, направлялся к страшному ряду копий, как вдруг несколько человек, едва переводя дух, подоспели к нему и окружили его.

-- Это мои пленники, -- закричал Иеклейн, бросаясь к пришедшим и узнав в них ландскнехтов Флориана и воинов Георга Мецлера.

-- Они наши общие, -- отвечал Мецлер, подбегая. -- К чему эти бесполезные убийства? Ты позоришь наше дело и топишь его в крови.

-- Я делаю, что хочу, -- ответил разъяренный Иеклейн. -- По какому праву ты командуешь мной? -- Ты имеешь такую же власть здесь, как и я... Командуй своими людьми, а меня оставь. Не тронь моих пленников, иначе, ей Богу...

-- Опусти оружие, Иеклейн! -- раздался громкий голос, заставивший бекингенского трактирщика вздрогнуть. -- Если ты с Мецлером равен, то я, по крайней мере, имею право командовать... Опусти оружие, говорю тебе.

Видя, что возможность мщения ускользает, Иеклейн, как дикий зверь бросился на солдат, окружавших Гельфенштейна, и благодаря своей силе очутился подле графа. Но прежде, чем он успел нанести ему удар, Флориан Гейер схватил его за руку.

Однако все до того боялись баснословной силы и жестокости Иеклейна, что большая часть крестьян отступили от противников. Один Мецлер подошел помочь Флориану, но последний просил его присмотреть за пленниками.

Иеклейн в бешенстве обнажил свой длинный меч и приказал своим людям окружить себя.

Некоторые из них прибежали: во главе их был Франц Ибель и Массенбах, фанатичный проповедник, всюду сопровождавший шайку Иеклейна.

Ландскнехты Флориана и большая часть солдат Мецлера окружили Флориана.

Последний всеми силами старался отклонить кровопролитие, но Иеклейн не хотел ничего слушать. Массенбах с обнаженной головой стоял посреди крестьян и возбуждал их сильными метафорами и библейскими текстами: бить сынов Ваала и изменников, которые их защищают.

Видя, что граф и графиня уходят с Георгом Мецлером, Иеклейн вне себя от ярости нанес такой удар Флориану в голову, что неминуемо рассек бы ее пополам, если бы не крепость шлема. Однако удар был так силен, что Флориан покачнулся. Иеклейн хотел повторить удар, но Кернер бросился между ними, а Зарнен остановил Франца, который с ножом в руке изменнически подкрадывался к Флориану.

-- Стойте, -- громовым голосом закричал Флориан... -- Ни за что, хотя бы мне погибнуть, я не допущу, чтобы братья убивали друг друга... Это моя частная ссора с Иеклейном, и другим нечего мешаться в нее!

-- Он прав! -- сказал Иеклейн. -- Все назад!

Друзья Флориана отступили, крестьяне Иеклейна последовали их примеру.

Зарнен был едва по плечо Францу Ибелю, но вдвое сильнее его, и не допускал его помогать Иеклейну. Хладнокровие рыцаря, его умение владеть оружие, давало ему перевес над силой Иеклейна. Оружие последнего было слишком длинно и тяжело, и им было труднее владеть, чем мечом рыцаря; тем не менее удары градом сыпались на Флориана, но тот ловко отражал или избегал их, тогда как его удары все попадали в трактирщика, который ничего не видел от ярости и только рубил с плеча. Шлем Рорбаха был скоро разбит. Последний удар обнажил голову Иеклейна, который повалился, как бык под дубиной мясника.

-- Хозяин! Хозяин! -- закричал Франц, бросаясь к трактирщику.

-- Стой здесь, поганая красная рожа, -- сказал Зарнен, подставляя Ибелю ногу. Тот упал.

Они схватились и боролись, лежа на земле. Зарнен, слегка раненный Ибелем, заколол его кинжалом. Флориан, опустив меч, дал Иеклейну подняться.

-- Иеклейн, -- сказал он трактирщику, все еще отуманенному сильным ударом и мрачно вытиравшему кровь, которая текла по его лицу. -- Я не хочу твой смерти. Хотя ты много повредил святому делу свободы, но я не могу забыть, что ты мужественно сражался за нее и можешь оказать ей еще много услуг... Забудем все, что случилось в последние дни. Многочисленная армия поднимается на нас, как показывают пленники. Нам нужно соединить наши силы, чтобы встретить армию Трузехса. Я не скажу вам, что мы будем друзьями, Иеклейн, но соединимся для блага наших братьев... Ты согласен?

Иеклейн бросил на него суровый взгляд и ничего не ответил.

Отерев свой меч, он вложил его в ножны и молча удалился.

Флориан пошел к Мецлеру, который с другими начальниками собрал военный совет.

Большинство было возмущено убийствами, совершенными без их ведома.

Кроме отвращения, которое внушало им бесполезное кровопролитие, они понимали, что эти злодеяния вредят их партии. Действительно, мелкое дворянство и горожане, сочувствовавшие восстанию, изменили взгляды на него после злодеяний, совершенных шайками Иеклейна и других, ему подобных.

Те, которые сначала хотели присоединиться к их партии, теперь отказывались от них, как от злодеев и грабителей. Таким образом, Венделин Гиплер, Георг Мецлер, самые искусные и умеренные начальники, решились без выкупа отослать пленников, которые избежали смерти.

Ничего прибавлять, что Флориан разделял их намерение.

В числе этих пленников находился сенешаль граф Георг Мансбург, личный враг Гейера. Впрочем, ему не пришлось воспользоваться великодушием Флориана, потому что через несколько дней он умер от ран.

Когда военный совет разошелся, Флориан отправился к графу и графине Гельфенштейн, которых он оставил в городском доме под защитой своих ландскнехтов.

Зная непостоянство толпы и опасаясь какого-нибудь возмущения, он уговорил своих друзей как можно скорее ехать в Штутгарт. Рана графа не позволяла ему ничего делать, и Флориан принял на себя все путевые хлопоты.

Когда Гельфенштейн с Маргаритой готовы были отправиться в путь под прикрытием ландскнехтов, Флориан пришел проститься с ними.

Людвиг и Маргарита тщетно упрашивали его ехать с ними или, по крайней мере, покинуть крестьянское войско.

-- Поверьте мне, Флориан, -- говорил ему граф, -- ваше дело проиграно. Крестьяне не могут достигнуть никакого прочного результата, а горожане и мелкое дворянство теперь против них. Трузехс, усмиривший возмущение Зикингена, идет, говорят, со значительными войсками.

-- Знаю все это, но теперь менее чем когда-либо могу покинуть этих бедняков, избравших меня своим начальником. Мой долг спасти их или погибнуть с ними.

-- При первом случае, -- возразила Маргарита, -- они предадут вас неприятелю, чтобы купить себе прощение... или убьют вас за вашу твердость и милосердие.

-- Это доказывает, что вы их не знаете.

-- Жертва собственных благородных мечтаний, вы все принесли им в жертву, почести, богатство, привязанность... Все злодеяния, совершаемые крестьянами без вашего ведома, падают на вас. Имя вашего отца, ваше собственное сделается предметом ненависти во всей Германии.

-- Что мне до этого! -- отвечал он. -- Разве я живу?.. Я теперь просто живое колесо в той могущественной машине, которая воздвигает свет среди тьмы, свободу среди рабства, равенство среди угнетения. Настоящее, может быть, изменит нам, но нам принадлежит будущее. Свобода, граф, что морской прилив. Глядя, как волны разбиваются у берегов и убегают назад, можно подумать, что они потеряли землю, которой только что овладели. И пока одна волна, стеная, исчезает на мокром песке, среди лона морского возникает другая, более сильная, и море нечувствительно, медленно, постепенно овладевает берегами и ни что в мире не остановит его.

Пока он говорил, его прекрасное лицо оживлялось убеждением и благородным восторгом.

Граф и Маргарита поняли, что никакие человеческие доводы не могут победить такое глубокое верование и столь полную преданность.

Они протянули Флориану руки, он горячо обнял их.

-- Да хранит вас Бог, -- прошептал он. -- Граф Людвиг, будьте милосердны к крестьянам, которые попадут в ваши руки. Прощай, Маргарита, прощай, моя возлюбленная сестра. Да пошлет тебе Бог ту долю счастья, которая назначалась мне, и от которой я отказываюсь без сожаления. Прощайте, друзья мои, прощайте.

Когда граф с женой скрылись из глаз, Флориан поднял глаза к небу.

-- Боже мой, -- говорил он, -- теперь я один, без семьи, без друзей. Я вырвал от моего сердца последние земные привязанности, чтобы посвятить себя вполне служению Твоим святым заповедям; дай мне силу и мужество довести дело мое до конца.

Теперь мы в нескольких словах можем докончить наш рассказ.

Граф и графиня Гельфенштейн уехали в Штутгарт. Они рассчитывали ехать в Аугсбург, но рана графа не позволяла предпринять даже такое небольшое путешествие. Оправившись, граф немедленно поехал к армии швабского союза. Несмотря на свою многочисленность, крестьяне не могли противиться этой армии. Между ними возникли раздоры.

Непреклонный, когда дело шло об убеждениях или о военной дисциплине, но враг всяких жестокостей и личного мщения, Флориан не мог бороться со всевозможными препятствиями, окружавшими его. Гец Берлихинген, знаменитый рыцарь с железной рукой, но впрочем, вопреки Гете, скорее кондотьер, чем политический деятель, наследовал рыцарю Гейерсбергу в предводительствовании крестьянской армией.

В сражении при Боблингене, где Георг Трузехс фон Вальдбург разбил крестьян, потерявших до десяти тысяч человек, Иеклейн Рорбах был взят в плен с Мельхиором Нонненмахером, музыкантом, сопровождавшим Гельфенштейна, когда его вели на казнь.

Их привязали к дереву, обложили дровами и сожгли на медленном огне.

Крестьянская армия была потом еще несколько раз разбита под Вюрцбургом и при замке Кенихсгофен.

Что касается Флориана, то у него был особый отряд, который долго сопротивлялся, благодаря храбрости его верных ландскнехтов. Наконец и на него напало войско швабского союза.

Заняв замок Ингольштадт, он долго геройски защищался со слабыми силами и наконец сделал вылазку. Прокладывая себе путь среди врагов, он достиг с горстью храбрецов соседнего леса. Здесь его опять окружили. Очутившись в лесу, он пересчитал своих спутников: их оказалось еще тридцать два человека, но большей частью раненых и истощенных усталостью, бессонницей и лишениями.

-- Друзья мои, -- сказал Флориан, -- нам нужно сделать новое усилие, нам нужно пробиться сквозь врагов.

Увы, -- отвечали некоторые, -- мы даже не в |силах ходить.

-- Чем дольше мы будем ждать, тем число осаждающих будет увеличиваться, -- сказал Флориан. Подумайте, друзья, жизнь наша не нам принадлежит, вся она принадлежит нашему святому делу, и мы дадим ответ свободе за каждую каплю крови. Чем давать перерезать нас, как малых детей, без чести для нас, без пользы для нашего дела, постараемся добраться до гайльдорфского отряда. Если нам суждено умереть, умрем, сражаясь подле наших братьев.

Изнеможение и упадок духа были так велики в товарищах Флориана, что только шестнадцать имели силу и храбрость последовать за ним.

Они воспользовались ночью и вышли из леса, но некоторые были захвачены неприятелем, другие пали от ран, и когда маленький отряд Флориана остановился в поле для отдыха, в нем оставалось всего одиннадцать человек.

В Танн их пришло всего десять. В довершение они не нашли там гайльдорфского отряда.

Но ничто не могло сломить непобедимую энергию Флориана.

Он сильно страдал от ран, но продолжал набирать крестьян и собрал еще несколько человек.

Однажды, взбираясь со своей маленькой шайкой на холм неподалеку от замка Лемберга, он был настигнут сильным отрядом солдат и ландскнехтов швабского союза.

По роковому стечению обстоятельств граф Гельфенштейн командовал одним отрядом ландскнехтов.

Невзирая на малочисленность и неопытность своих людей, Флориан неустрашимо вступил в дело.

Во время битвы, которая начинала уже принимать характер бойни, граф узнал Флориана, у которого был изрублен шлем. Граф бросился к рыцарю и вырвал его из рук семи или восьми человек, которые разом нападали на него.

-- Сопротивление бесполезно, Флориан, -- сказал он. -- Отдайте мне ваш меч, чтобы я мог назвать вас моим пленником, защитить вас от ярости моих друзей и освободить, когда опасность для вас минует.

-- Благодарю вас, граф, за ваше великодушие, -- отвечал Флориан, утирая кровь с лица, -- но не могу принять предложение.

--На что же вы надеетесь?

-- Ни на что. В таком деле, как мое, рядовой может принять помилование, но начальник должен умереть. Я увлек за собой несчастных крестьян, которые падают под ударами ваших солдат. Было бы постыдно мне пережить их и не смешать мою кровь с кровью безвестных мучеников, которые жизнью заплатят за свое доверие ко мне и за свою преданность свободе.

-- Я употреблю все усилия, чтобы спасти ваших товарищей, -- сказал граф. -- Ради вас, Флориан... ваши люди убили у нас много воинов.

-- Прощайте, Людвиг, -- сказал Флориан, надевая чужой шлем, валявшийся на земле подле одного убитого. -- Я чувствую, что час мой настал. Скажите Маргарите, что моя последняя мысль принадлежит моей сестре и Германии.

-- Благодарный и несчастный друг, -- вскричал граф, -- я не могу допустить вашей гибели. Я хочу...

-- Смотрите, граф, -- прервал его Флориан.

Он указал ему на пять или шесть человек крестьян; они стояли на холме, их окружало десятка два солдат, собираясь умертвить их.

-- Спасите их, и вы вполне отблагодарите меня, если считаете себя обязанным мне.

Уступая, против воли, настоятельной просьбе Флориана, Гельфенштейн направился к тому месту, куда указывал ему Флориан. Пока граф употреблял отчаянные усилия, чтобы спасти крестьян, солдаты бросились на Флориана, на помощь к которому прибежали храбрый Кернер и его маленький спутник Зарнен.

Все трое храбро защищались; но они скоро были подавлены многочисленностью противников.

Кернер упал первый, раненый из лука в низ живота.

-- Защищай начальника, -- закричал он Зарнену, опускаясь на землю, как срубленное дерево.

-- До скорого свидания, товарищ, -- отвечал Зарнен и действительно вскоре пал в свою очередь.

Оставшись один, Флориан еще боролся. Истощенный усталостью, ослепляемый кровью, которая текла из его раны на голове, он получил последний удар копьем, которое прошло через изломанный панцирь и насквозь пронзило его тело. В то же время удар меча выбил у него меч из рук.

-- Боже, спаси Германию и свободу, -- прошептав он и упал на землю рядом с верным Кернером.

Когда Гельфенштейн, которому другие дворяне нарочно заграждали путь, добрался до рыцаря, он уже скончался.

Его благородное и красивое лицо уже начало принимать то неизъяснимое выражение покоя, которое часто встречается на лицах людей, умерших от холодного оружия.

Кернер был еще жив. Шесть человек едва могли оторвать его от тела Флориана. Ночью он умер.

Гельфенштейн велел похоронить храбрых ландскнехтов рядом с Флорианом на Гейерсбергском кладбище.

Граф и Маргарита велели поправить маленькую часовню в Гейерсберге. Развалины ее существуют доныне.

В августе 1526 года Георг Трузехс и Георг Фрундсберг уничтожили последние остатки евангелического братства, и дворянство совершило жестокую расправу над крестьянами.

Даже после полного усмирения страны крестьян казнили толпами.

Казни и убийства дошли до того, что главные члены швабского союза в полном собрании принуждены были угрожать многим дворянам, что если их тирания возбудит новое возмущение, то швабский союз не будет помогать им.

Так кончилась знаменитая крестьянская война. Менее чем за восемнадцать месяцев более двухсот тысяч людей погибло на поле битвы или на плахе.

Кровь этих жертв обагрила крылья гения свободы на минуту распустившего их над Германией, и остановила его полет. Около трехсот лет прошло, прежде чем они высохли, и он мог, распустив их, направить свой полет к Франции.

Текст печатается по изданию: Альфред де Бре, Дочь императора, исторический роман. Перевод с немецкого, С.-Петербург, 1867 г. (Переводы отдельных иностранных романов, издаваемых Н.С. Львовым; Кн. 1. 1867).