МИСТЕР И МИСТРИС ГАРКРОС НАЧИНАЮТ ПОНИМАТЬ ДРУГ ДРУГА
-- Не зайдешь ли ты в мою комнату, Губерт? Мне надо поговорить с тобой, -- сказала мистрис Гаркрос, остановившись в дверях своего будуара в ту самую минуту, когда муж ее повернул к задней лестнице, которая вела в его уборную.
-- Я к твоим услугам, милая Августа, -- отвечал он.
-- Теперь именно такая часть вечера, когда я не чувствую на малейшего расположения ко сну. О чем хочешь ты говорить со мной? Не об обеде ли в честь сэра Томаса Гавитри? Мне показалось, что ты соображала что-то в карете. Ты была так необычайно молчалива, что даже не сказала ничего о смешном наряде леди Гавитри. А я ожидал, что ее платье возбудит, твой юмор.
Он последовал за женой в ее красивый будуар. Лампа с абажуром бросала мягкий свет на стол, заваленный новыми книгами и газетами. В этой комнате были самые спокойные кресла во всем доме, самые удобные принадлежности для письма. Мистер Гаркрос сел на свое любимое кресло у камина, артистически убранное папоротником.
-- Я ни о чьем наряде сегодня не думала, -- сказала мистрис Гаркрос недовольным тоном.
-- Неужели! Так ты, как Людовик XV, который не был ничем занят, когда не охотился, тоже не была ничем занята сегодня, если не обращала внимания на наряды.
-- Как ты учтив! Надеюсь, что я занята иногда чем-нибудь посерьезнее нарядов, даже в обществе, где, конечно, трудно думать о чем-нибудь серьезном. Сегодня я думала об очень печальном предмете.
-- В самом деле? Очень жаль. А я до сих пор считал тебя невозмутимой. Не случилось ли у нас какой неприятности? Не отказался ли Флюмен?
Флюмен был дворецкий, знавший в совершенстве свое дело и помогавший Гаркросам содержать дом на самом аристократическом положении.
-- Что за вздор, Губерт! Как будто я способна беспокоиться о таких пустяках.
-- Но я не могу представить себе большего несчастия, как расстаться с Флюменом. Что стали бы мы делать, если бы он покинул нас в середине сезона? Часто в начале обеда, когда, по-видимому, ничто не ладится, я говорю себе: не беда, мы в руках Флюмена, как в более важном случае я сказал бы: мы в руках Провидения.
-- Когда ты перестанешь говорить вздор, Губерт, я заговорю о серьезном. Не такими ли рассуждениями занимаетесь вы в ваших третейских судах?
-- И там говорится немало вздорного, душа моя. Так в чем же состоит твое серьезное дело и почему смотришь ты на меня таким недовольным взглядом?
В лице жены его было что-то такое, чего он никогда не замечал в нем прежде, что-то такое, что заставило его сердце забиться быстрее и напомнило ему один страшный день в его жизни, день, когда Грация Редмайн упала мертвая к его ногам.
-- Помнишь ты, Губерт, что я была у тебя однажды в Темпле?
-- Конечно, помню. Ты была однажды у меня после полудня по какому-то важному делу. Но в этом нет ничего необычайного. Моя квартира всегда открыта для тебя.
-- Я видела у тебя картину, которую ты назвал портретом твоей матери.
-- Да, я помню, что ты обратила внимание на портрет моей матери. Так что же?
-- И это действительно портрет твоей матери, Губерт? Это не случайное сходство с кем-нибудь другим, с какой-нибудь особой, которую ты любил? Ты не обманываешь меня?
Его смуглое лицо вспыхнуло.
-- Это портрет моей матери и в нем нет ни малейшего сходства с кем-нибудь другим.
-- В самом деле? В таком случае ты поступил бы благороднее, если бы рассказал о своем происхождении, когда просил моей руки.
Он вскочил с кресла с быстрым движением негодования, но в следующую минуту принял опять спокойную позу, прислонясь к углу камина.
-- Я не совсем понимаю ваш способ аргументации, мистрис Гаркрос, -- сказал он. -- Сделайте одолжение, объяснитесь яснее.
-- Мне сегодня подарили гравюру, и эта гравюра -- копия с твоей картины.
-- Неужели! Я не знал, что есть копия и очень бы желал приобрести хоть одну.
-- На обороте написано имя твоей матери, и я слышала ее историю от особы, которая привезла мне гравюру.
-- Могу я узнать имя особы, так интересующейся моим семейством?
-- Мне не хотелось бы говорить ее имя.
-- Я не настаиваю. Мне кажется, что я угадал, кто этот услужливый доносчик.
-- В этом поступке не было никакой преднамеренной услуги. Гравюра была привезена мне как редкая и стоящая быть присоединенной к моей коллекции. Особа, которая привезла ее, не имела понятия, что оригинал портрета был чем-нибудь для тебя.
-- Невинная особа! Так что же ты узнала из ее неумышленного доноса? Что имя моей матери было Мостин и что она была актриса? Не это ли ужасное открытие смущало тебя весь вечер?
-- Да, Губерт. Я была очень поражена этим открытием, но еще более недостатком благородства с твоей стороны.
-- Вот, как! Так чего же ты хотела бы от меня? Чтобы я сорвал пластырь со старой раны, никогда вполне не заживающей? Чтобы я поднял занавес с картины, забыть которую было главной задачей всей моей жизни? Разве я хвалился когда-нибудь моим происхождением, мистрис Гаркрос, или старался возвеличить себя в ваших глазах? Прося вашей руки, я предложил вам себя со всей моей будущностью. О прошлом я ничего не говорил и не понимаю, какое вам до него дело и какое право вы имеете призывать меня к ответу за мое происхождение?
-- Так это правда? -- спросила Августа, бледная до самых губ. -- Мистрис Мостин была актриса и твоя мать?
-- И то, и другое. Она умерла в Италии, когда мне не было еще пяти лег, но она прожила достаточно, чтобы заставить меня чтить ее память всю мою жизнь. Помни это, Августа, когда говоришь о ней со мной.
-- И остальная часть того, что я слышала, вероятно, тоже справедлива. Она окончила свою карьеру побегом?
-- Побегом она начала свою карьеру, сколько мне известно, -- возразил холодно мистер Гаркрос. -- Она бежала с моим отцом.
-- И была обвенчана с ним? -- спросила мистрис Гаркрос, едва переводя дух.
-- Этого вопроса я никогда не был в состоянии решить, -- отвечал Гаркрос. -- Если он женился на ней, что мне кажется очень вероятным, то он никогда не признал открыто этого брака и... разбил ее сердце.
Последние слова были произнесены медленно и с очевидным усилием. "Он разбил ее сердце", -- повторил он про себя, вспомнив, что это не единственное сердце, разбитое таким образом.
-- Ты не удостоил сказать мне имя твоего отца, -- произнесла Августа после небольшой паузы.
-- О, -- воскликнул ее муж с внезапным выражением торжества на лице, -- так твой доносчик не просветил тебя на этот счет! И я не скажу тебе имя моего отца. Я отказываюсь ответить на вопрос, предложенный так любезно.
-- Как угодно, -- сказала она ледяным тоном. -- Имя не составит большой разницы. Оно не может увеличить или умалить бесчестия.
-- Какое тебе дело до моего происхождения? -- воскликнул Губерт Гаркрос с увлечением. -- Разве я не исполнил условий нашего договора? Разве я воспользовался твоим богатством? Разве я сделался праздным человеком, как поступили бы девять мужей из десяти на моем месте? Ты зовешь меня к ответу за то, что в моей родословной есть пятно! Какое тебе дело, чей я сын, пока я исполняю условие, которое мы заключили между собой три года тому назад? Ты стыдишься моей матери? Но она по сердцу, по уму и во всех отношениях была несравненно выше тебя. Она не переодевалась три раза в день и не жила только для того, чтобы принимать и отдавать визиты. Она могла существовать без французской модистки. В то время, когда я ее помню, она была преданной рабой негодяя, женщиной терпеливой, нежной, выносившей пренебрежение и дурное обращение с ангельским терпением. Улыбка ила случайное ласковое слово от него делала ее счастливой. О, Боже, это была такая жизнь, которая оставила горькие следы даже на душе четырехлетнего ребенка. Моя мать была редкая женщина, мистрис Гаркрос, хотя она и пожертвовала славой и богатством развратному негодяю.
Августа Гаркрос сидела несколько минут молча, едва переводя дух от гнева и страдания.
-- Я благодарна тебе за этот неожиданный взрыв откровенности. -- сказала она наконец. -- Откровенность имеет по крайней мере достоинство новизны, и мне полезно знать твое мнение обо мне. Я несравненно ниже актрисы, я ниже женщины, которая была женой какого-то проблематического лица, а потом любовницей твоего отца, имя которого ты теперь хладнокровно отказываешься сказать мне и еще оскорбляешь меня, когда я выражаю чувство стыда, узнав о твоем происхождении. Если бы ты рассказал мне историю твоей матери, когда делал мне предложение, я, может быть, не посмотрела бы на различие наших положений, я закрыла бы глаза на твое прошлое.
-- Иными словами, дочь великого Вилльяма Валлори, мудрого руководителя и друга несостоятельных должников, могла бы добровольно пренебречь недостатком аристократической крови в жилах претендента на ее руку. Если б я ухаживал униженно и показывал, что стыжусь моего происхождения, ты, может быть, простила бы мне, что я потомок дома Станлей или Россель. Не так ли?
В первый раз в жизни Августа позволила себе проявить женственное чувство. Она внезапно встала и направилась к двери соседней комнаты, но на пороге остановилась и обратилась к мужу.
-- Я способна простить тебе что бы то ни было, Губерт, кроме того, что ты никогда не любил меня, -- сказала она.
Что-то в ее голосе и в ее взгляде тронуло его, несмотря на то, что он был сильно рассержен. Он подошел к двери и остановил жену.
-- Никогда не любил тебя, Августа? -- повторил он. -- Что за вздор! Ты довела меня до бешенства и принимаешь за чистую монету все, что я ни сказал. Я был оскорблен до глубины души твоим презрительным отзывом о моей матери. Она была хорошая женщина, Августа, даю тебе честное слово. Каковы бы ни были ее отношения с моим отцом, но я ручаюсь, что она была невинна. Я не имею возможности узнать когда-нибудь подробно эту историю, как хочешь ты знать больше меня? Не тревожь мертвых. Мое детство и юношество прошли под покровительством одного друга, человека столь же благородного, как отец мой был низок. Полно, Августа, будь благоразумна, -- продолжал он, входя опять в свой обычный спокойный тон. -- Прости мне, если я сейчас сказал какой-нибудь вздор и не будем больше говорить об этом. Мы в первый раз коснулись этого предмета и пусть это будет в последний.
-- Как угодно, -- холодно ответила мистрис Гаркрос. -- Так как ничто не может уменьшить моего горя и стыда, то я не буду больше надоедать тебе расспросами. Что же касается того, что ты сейчас сказал обо мне, я могу это простить, но забыть не могу.
-- Разве я сказал что-нибудь такое ужасное? -- спросил мистер Гаркрос с тихим смехом. -- Пожалуйста, не принимайте это за чистую монету, Августа. Взбешенный мужчина не помнит, что говорит. Честное слово, я уже забыл, что я сейчас говорил. Я очень любил мою бедную мать, ее милое лицо еще теперь живо в моей памяти, но не такое, каким оно изображено на портрете, а бледное и исхудалое, каким оно было перед смертью. И когда я вспомню, какова могла бы быть ее жизнь, если бы не мой отец, ненависть к нему заглушает во мне все другие чувства. Дай руку, Августа, и забудь все обидное, что я сказал тебе.
И мир был заключен, только наружный мир, но достаточный для сохранения приличной внешности семейной жизни. В обществе они были по-прежнему "милый Губерт" и "милая Августа", и лакеи, входя к ним неожиданно, когда они бывали вдвоем, никогда не заставали их ссорящимися. Но мистрис Гаркрос не забыла обидных слов мужа, и сомнение в любви его к ней часто становилось между ней и нарядам.
И не могла она заставить себя примириться с ужасным открытием, которое сделала с помощью услужливого Уэстона. Есть женщины, которым такое пятно на любимом человеке внушило бы безмерную к нему нежа ость и жалость, женщины, которые после такого открытия полюбили бы своего мужа еще более, но Августа Гаркрос была не из таких женщин. Она не могла вспомнить об ужасной тайне мужа, не представив себе как взглянул бы на это ее кружок. Она не могла смотреть далее узкого круга, который очертила вокруг себя. Вестборнская терраса замыкала ее мир с севера. Эклестон-Сквер с юга; Брайтон, Скарборо, Эмс и Спа были внешними владениями ее царства. Об обширной массе человечества, не входившего в ее сферу, о потомстве, до которого дошла бы слава мистера Гаркроса, если б он приобрел ее, она никогда не думала. Если бы муж ее был Эразм или Рафаэль, она тем не менее стала бы стыдиться его происхождения.
"Мне и прежде часто становилось неловко, когда знакомые спрашивали об его родстве, происходит ли он от Вальгревов Чешайрских или от Вальгревов Гадлейских. Что же буду я чувствовать теперь?" -- спрашивала она себя.
Вальгрев Гаркрос между там продолжал жить своею прежнею жизнью. Все, за что он ни брался, удавалось ему, репутация его зрела как плод у южной стены. Он имел редкую способность извлекать наибольшую выгоду из своего успеха, не слишком выказывая сознание собственного достоинства. Репутация его была, может быть, не из самых высоких, но она делала его заметным человеком на обедах и приближала мистрис Гаркрос с каждым днем к ее земле обетованной, то есть к высокому обществу. Такое положение дел совершенно удовлетворило бы дочь мистера Валлори, если бы нэ ужасная тайна, тяготевшая на ее душе.
Как ни велика была всегда пропасть между мужем и женой, теперь она стала, по наружности по крайней мере, еще больше. В отношениях их между собою появилась какая-то неловкость. Обращение Губерта стало еще холоднее и высокомернее. Августа часто предавалась меланхолии у своего семейного очага, придумала хроническую головную боль и часто уединялась в своих утренних комнатах. Великолепная внутренность дома Гаркросов представляла непривлекательную картину, когда не было гостей, чтобы пробудить общежительные инстинкты супругов, но они никогда не ссорились, и Августа могла говорить себе с гордостью: "Я не поссорилась с мужем даже в тот страшный вечер, когда он сознательно оскорбил меня".
Не много, однако, было таких вечеров, которые мистер и мистрис Гаркрос проводили наедине. В продолжение сезона они редко оставались дома вдвоем, если не ждали гостей. Он иногда отказывался ехать в гости и проводил вечер в своем кабинете, запасаясь фактами и доводами для дела следующего дня, но Августа этим не стеснялась и выезжала одна, сияя красотой и нарядом и возбуждая зависть менее счастливых матрон.
Мистрис Гаркрос и Жоржи Давенант между тем стали друзьями. Жоржи была восторженною поклонницей красоты, и холодное, правильное лицо Августы сразу покорило ее сердце. Другие девушки жаловалась, что нет возможности сойтись с мистрис Гаркрос, но простодушная, живая Жоржи сумела оживить и эту статую. Если мистрис Гаркрос могла чем-нибудь горячо интересоваться, то это нарядами, а мисс Давенант в это время готовила себе приданое. Удостаивая Жоржину своею дружбой, мистрис Гаркрос видела в ней не столько молодую особу, выходящую замуж, как молодую особу, нуждающуюся в приданом. Она возила мисс Давенант по магазинам в своей собственной карете или коляске, смотря по погоде, и мистрис Чоудер, тетка Жоржины, чувствуя свою ограниченность в сравнении с мистрис Гаркрос, покорно отодвинулась на задний план и довольствовалась тем, что кормила изящными завтраками свою великосветскую гостью и беспрекословно соглашалась со всеми мнениями Августы.
У мистрис Гаркрос мисс Давенант была представлена великой Буффант, которая согласилась, несмотря на множество работы и единственно для того, чтоб услужить мистрис Гаркрос, взять на себя изготовление значительной части приданого мисс Давенант. Это было снисхождение, которое Жоржина должна была помнить до конца своей жизни, и когда это было решено, обе приятельницы, усевшись в карету, поздравили друг друга и поцеловались. Они провели у Буффант целое утро, роясь в шелку и бархате, совещаясь об отделках и прохлаждаясь чаем, поданным на большом серебряном подносе лакеем модистки.
-- Буффант важничает невыносимо, -- сказала мистрис Гаркрос, -- но ее стиль неподражаем, и никто не смеет ссориться с ней.
-- Как буду я носить все эти платья! -- воскликнула Жоржи. -- Выбирать-то их весело, но каково носить их? Мне придется отказаться от общества Педро и всех других животных. Я носила всегда пике или полотно и могла в них играть с собаками сколько мне угодно. Но вообразите меня в шелковом платье, отделанном бахромою, как на картинке, которую показывала нам мадам Буффант, и на коленях у меня полдюжины ньюфаундлендских щенят.
-- Но, милое дитя мое, вы должны будете бросить собак и обезьян, когда выйдете замуж. Неужели вы намерены взять их с собой в Клеведон?
-- Отчего же не взять? -- воскликнула Жоржи с удивленным взглядом. -- Есть, конечно, такие собаки, которых я не могу отнять у папа, он их слишком любит, но некоторых я, конечно, возьму с собой в Клеведон. Франк тоже обожает собак. Не сердитесь, Августа, но мне ваш великолепный дом всегда казался скучным, потому что в нем нет собак.
-- Может быть, вам мой дом кажется скучным, потому что в нем нет детей, -- отвечала Августа грустным тоном.
-- О, нет, вовсе нет, -- воскликнула Жоржи, вспыхнув при мысли, что неумышленно огорчила своего друга.
-- Я никогда не замечала отсутствия детей. Я не привыкла к детям и не особенно люблю их. Это не хорошо, не правда ли? Я вижу милых голубоглазых малюток в коттеджах, в которые хожу, и они, по-видимому, любят меня, но их носы, руки и передники всегда так грязны, что поневоле скажешь, что ньюфаундленские щенки лучше.
Сэр Френсис Клеведон и мисс Давенант намеревались венчаться в Кингсбери, Мистрис Гаркрос обещала приехать на свадьбу в Бунгалло, но муж ее принужден был отказаться от этого удовольствия.
Каждый час был для него дорог в это время года, сказал он жене. Ехать на свадьбу было решительно невозможно.
-- Это ужасно неприятно, Губерт, -- возразила мистрис Гаркрос. -- Я терпеть не могу быть в толпе чужих без мужа.
-- Но ваша милая Жоржи и ваш милый полковник не чужие.
-- Конечно, но их гости. Мне будет так неловко там без вас. Но я уже обещала Жоржи и не могу огорчить ее.
-- Поезжайте, друг мой, повеселитесь. Помните песню, которую поет мисс Давенант: "Говорят, что ты тут самая дорогая гостья". Поезжайте и будьте самою дорогой гостьей, душа моя. Мне приятно будет знать, что вы счастливы, пока я буду прозябать в комитете.
-- Сессия скоро кончится, и тогда, надеюсь, вы будете иногда удостаивать меня своим обществом, -- сказала Августа угрюмым тоном.
-- Конечно, душа моя. Но дело в том, что когда я могу провести с вами несколько времени, вы всегда страдаете головною болью.
Августа промолчала. Общество мужа было нужно ей не для того, чтобы проводить с ним вечера tЙte-А-tЙte. Ей нужно было, чтоб он выезжал с ней для того, чтоб общество считало ее брак счастливым.
-- Боюсь, не подумали бы наши знакомые, что между нами произошел разрыв, Губерт, -- сказала она.
-- Пока между нами не произошло разрыва, какое нам дело до того, что думают знакомые? -- отвечал мистер Гаркрос самым холодным тоном. -- К тому же нас видят вместе очень часто. Но вы хотите невозможного, требуя, чтоб я уехал на два дня в Танбридж в самое деловое время года.
-- Кингсберийская церковь, -- произнесла Августа задумчиво. -- Не та ли это церковь, о которой вы писали в одном из ваших писем из той фермы, где вы провели лето для поправления здоровья?
-- Может быть.
-- А название фермы я забыла. Как она называлась, Губерт?
-- Право, не помню, друг мой, -- отвечал мистер Гаркрос после небольшой паузы. Для чего это тебе понадобилось знать?
-- Надобности никакой, конечно, нет, но мне было бы приятно прокатиться из Танбриджа в место, где ты провел целое лето.
-- Не стоит беспокоиться, друг мой. Это славная старая ферма, изобилующая розами, но ты можешь найти множество таких ферм в окрестностях каждого города. К тому же хозяева, у которых я нанимал, кажется, уже покинули страну.
-- Неужели! А я думала, что такие люди живут так же неподвижно, как их деревья.
-- Бывают бури, которые вырывают с корнями самые крепкие дубы.
-- Из твоих слов можно заключить, что с ними случилось что-нибудь романтическое.
-- Ничего романтического, они разорились. Дела фермера были уже в плохом положении, когда я был там, и, вероятно, утомившись наконец неудачами, он переселился в одну из колоний со всем семейством.
-- Жаль, -- сказала мистрис Гаркрос, и на этом разговор остановился.
Но он не прошел бесследно для Губерта Гаркроса. В этот вечер работа не шла ему на ум, когда он сидел один в своем мрачном кабинете. Старые воспоминания, никогда не ослабевавшие, в этот вечер были особенно живы.
Кингсберийская церковь. Как живо одно это имя восстановливало в памяти первое воскресенье, когда он был в этой церкви, и красивое молодое лицо, смотревшее на него на обратном пути между благоухающими изгородями, даже самую атмосферу с ее благодатною теплотой и сельской тишиной, и полнейшее спокойствие в его собственной душе. Кингсберийская церковь! О, если б он обвенчался с ней в этой церкви на радость и счастие, а не сделался ее убийцей.
-- Я не дал бы ей умереть, я сделал бы ее жизнь светлою и спокойною, -- сказал он себе. -- Но, Боже, ожидал ли я, что убью ее? Мог ли я знать, что она до такой степени выше и чувствительнее других женщин?
Мистрис Гаркрос вернулась из Бунгалло тотчас же после свадьбы и очень довольная своею поездкой. В день ее возвращения в Мастодонт-Кресченде был небольшой, но изысканный банкет для двух или трех светил судебного сословия, за которыми мистер Гаркрос считал нужным ухаживать. Уэстон Валлори тоже присутствовал в качестве родственника и ручной кошки, и после обеда, сидя с ним и с мужем в задней гостиной, пока гости спорили над своими чашками чая в соседней комнате, мистрис Гаркрос с одушевлением описала интересную церемонию бракосочетания сэра Френсиса и мисс Давенант.
-- Жоржина была прелестна, -- сказала она, -- но между свадебными подругами была только одна хорошенькая, это сестра сэра Френсиса. Вам надо познакомиться с ней, Уэстон. Премилая девушка и очень хорошая партия, конечно.
-- Прошу вас не иметь никаких видов на меня в этом отношении, Августа, -- возразил Уэстон Валлори своим высокомерным тоном. -- Я не жених.
-- Какое несчастье для мисс Клеведон, -- заметил мистер Гаркрос. -- Итак, свадьба была удачная, Августа?
-- Как нельзя более, Губерт. Кингсберийская церковь -- прелестный обращик сельской архитектуры, и местность, окружающая ее, восхитительна. Ты совсем не сумел описать ее в твоем письме, Губерт, но ведь ты неспособен восторгаться.
-- Как! Разве это место знакомо мистеру Гаркросу? -- спросил Уэстон с любопытством.
-- Да, ферма, в которой Губерт провел лето три года тому назад, после своей болезни, находится недалеко от Кингсбери, -- отвечала Августа. -- Я справилась в твоих письмах, Губерт, и нашла имя фермы. Она называется Брайервуд. Милый полковник возил меня туда вчера. Такое тихое старое место и смотрится совсем необитаемым. Ты, кажется, прав, полагая, что хозяева его эмигрировали.
-- Ты справлялась? -- спросил мистер Гаркрос с видом полнейшего равнодушия.
Адвокатура сделала его хорошим актером.
-- Нет, не успела. Нам пришлось ехать в ваш Брайервуд всевозможными окольными дорогами; полковник боялся опоздать к обеду, и я не хотела его задерживать, хотя мне было бы очень приятно побывать в старом доме, в котором ты провел столько времени. Как мог ты прожить целое лето в таком скучном месте?
-- Я нуждался в отдыхе и в уединении, Августа.
-- И может быть нашел какое-нибудь случайное развлечение, -- вставил Уэстон насмешливо, -- какую-нибудь сельскую красавицу. В таких местах мужчина обыкновенно развлекается ухаживанием за женщинами; это естественное следствие климата.
Мистрис Гаркрос бросила на него грозный взгляд, но мистер Гаркрос, по-видимому, не обратил никакого внимания на его слова.
-- Очень рад, что тебе было весело, -- сказал он жене, взглянув на группу в соседней комнате и готовый перейти к гостям, лишь только их разговор начнет замедляться.
-- Я никогда не была на такой славной, патриархальной свадьбе, -- продолжала Августа. -- Церковь была убрана цветами, исключительно белыми и розовыми. Такого множества азалий я нигде не видала, даже в церкви святой Сульпиции в воскресенье святого Вита.
-- Где проведут они медовый месяц? -- спросил Уэстон.
-- В Швейцарии. Жоржи мало путешествовала, и сэр Френсис будет ее путеводителем. Но они намерены вернуться в Клеведон в начале августа, и я дала за тебя обещание, Губерт.
-- Ты не должна давать за меня никаких обещаний. Что ты обещала?
-- Что мы с тобой проведем вторую половину августа в Клеведоне. Нечего пожимать плечами, Губерт. Сессия будет кончена и нельзя будет отговориться комитетами и судебными палатами.
-- Я терпеть не могу гостить в чужих домах.
-- Почему? -- спросила мистрис Гаркрос, глядя на него своими холодными глазами. -- Разве ты уже слишком сильно чувствуешь себя не в своей сфере между помещиками?
Это было невольным проявлением горечи, накипевшей в ее душе в последнее время. Она раскаялась в своих словах, лишь только произнесла их.
-- Нет, не потому, Я не такой человек, чтобы тяготиться сознанием своего ничтожества, и, конечно, не считаю себя ниже сэра Френсиса Клеведона.
-- Клеведоны, кажется, считают себя очень знатною фамилией, по крайней мере, Сибилла мне много рассказывала о своих предках, когда мы смотрели семейные портреты.
-- Соблаговолила ли она очертить характер своего отца? -- спросил мистер Гаркрос.
-- Нет, отец был, должно быть, нехороший человек, Френсис и Сибилла мало говорят о нем. Так помни же, Губерт, что я настаиваю на этом визите и надеюсь, что ты не пойдешь против моего желания.
-- Я, кажется, очень редко противоречу тебе, когда желания твои благоразумны, друг мой. Но стоит ли решать в начале июня, где мы проведем конец августа. Мне, однако, надо идти занимать старого Чипскина. Не споешь ли ты что-нибудь, Августа?
-- Для того, чтобы твои ужасные гости начали говорить еще громче? Я буду играть, если хочешь. Достаньте мне том Мендельсона, Уэстон, в голубом сафьяновом переплете.
Уэстон отыскал требуемый том и стоял подле своей кузины, пока она играла, перевертывая ей страницы и разговаривая с ней в промежутках между музыкой. Он много расспрашивал о Кингсбери, о старой ферме, в которой Губерт провел лето и, по-видимому, очень интересовался этим эпизодом жизни мистера Гаркроса. Но он сумел придать своим расспросам такой беспечный тон, что этот разговор только еще более убедил Августу в легкомысленности ее кузена.
"Очень может быть, что с его пребыванием в этой ферме связана какая-нибудь таинственная история", -- думал Уэстон Валлори на пути к своему дому. "Гаркрос омрачился, когда я намекнул на это. Естественно ли, что человек на четвертом десятке лет мог прожить шесть недель в уединении только для того, чтобы пользоваться свежим воздухом и свежими лицами. И я помню, как он был скрытен, когда я расспрашивал его на другой день после его возвращения. Я подозреваю, что тут есть что-то таинственное, и если действительно что-нибудь окажется, берегитесь, мистер Гаркрос. Мне надоело ваше высокомерие со мною, не говоря уже о том, что вы отбили у меня женщину, на которой я хотел жениться. Этот счет был долго между нами, друг мой Гаркрос, но рано или поздно я заставлю вас расплатиться".