МУЖЬЯ И ЖЕНЫ
Сэр Френсис и леди Клеведон оставили швейцарские горы и долины в начале августа и возвратились домой влюбленные друг в друга до безумия, как объявила им Сибилла, пробыв дня два в их обществе.
-- Вы нестерпимо ухаживаете друг за другом, -- сказала она, -- и я этого не вынесу, если это будет продолжаться. Не можешь ли ты подыскать кого-нибудь, кто влюбился бы в меня, Франк? Настоящее положение вещей очень скучно.
Но оно не было скучно для влюбленной пары, для которой жизнь была постоянным праздником. Сэр Френсис и жена его вполне воспользовались неделей свободы, предшествовавшей прибытию гостей. Все теплые летние утра они проводили в парке, осматривая свою территорию или катаясь по окрестным деревням и знакомясь с мелкими арендаторами и рабочими, которые все считали долгом обратиться к ним с какою-нибудь просьбой, пользуясь тем, что сэр Френсис не умел отказывать. Джон Ворт, его управляющий, нередко выговаривал ему за такую неуместную снисходительность.
-- Если вы намерены исполнять все их желания, не лучше ли вам прямо разделить между ними ваше имение. Рано или поздно оно все равно перейдет в их руки, потому что я ручаюсь вам, что вы не получите ни гроша с вашего имения, если будете исполнять все капризы ваших арендаторов. Я никогда их не слушаю, это мое правило. Если вам не правится ваша ферма, говорю я, оставьте ее. У меня ни один акр земли и ни один дом не простоят свободными ни одного дня. Пожалуйста не церемоньтесь, если имеете в виду что-нибудь лучшее. Такими словами их всегда можно образумить. Но если сам владелец заодно с ними, что могу я сделать? Стоит только раз уступить им, чтоб их просьбам не было конца. Если вы уступите вершок, они доведут вас до того, что вы принуждены будете уступить им аршин.
Сэр Френсис принимал вид виноватого и робко заглядывал в записную книжку своей жены.
-- Я, кажется, обещал опять кому-то печку и еще кому-то поправку сточных труб, а вот еще коттедж, где какой-нибудь небольшой сарай был бы истинным благодеянием. У этого семейства есть осел, который помещается в гостиной, что неудобно и для осла, которому приходится получать много пинков, когда хозяева его суетятся, неудобно и для семейства, которое не может разговаривать свободно, потому что кто знает, что осел понимает и чего не понимает. Моя жена очень просила за осла. Мне кажется, что она сочувствует больше ему, чем семейству, принужденному держать его в своей гостиной. А вот еще печка, которую я обещал одной женщине, коттедж которой представляет образец чистоты. Она говорит, что если б имела печку, то могла бы иногда испечь пирог мужу к ужину. Полно, Ворт, будьте филантропом, исполните все мои обещания и не ворчите на меня. Я, может быть, поступил неблагоразумно, но ведь женитьба дело не обыденное и мне можно извинить маленькую слабость ради такого случая.
-- Я, конечно, должен сделать все, что вы приказываете, сэр Френсис, -- сказал Джон Ворт. -- Но надеюсь, что вы знаете, что ваши обещания обойдутся нам сотни две фунтов.
-- Мы сделаем экономию в чем-нибудь другом, Ворт, -- возразил весело сэр Френсис. -- Вы не можете вообразить, какой я финансист. Мы с леди Клеведон придумали было построить коттедж в самом прелестном углу парка, куда мы стали бы уходить, когда нам вздумалось бы провести день в одиночестве для того, чтобы слуги могли говорить гостям, не насилуя своей совести, что нас нет дома. Мы отложим постройку этого коттеджа и таким образом наверстаем убытки.
-- Эта фантастическая затея будет стоить пропасть денег, уж это я знаю, -- заметил непреклонный управляющий.
Он сознавал, что сэр Френсис обязан ему поправлением разоренного имения, и считал себя вправе читать ему наставления.
-- О, совсем нет, коттедж будет самый скромный, К тому же ведь это не подлежит вашему ведению, Ворт, это чисто домашний расход.
-- Я это знаю, сэр Френсис, и знаю, что мало таких хозяев, которые позволили бы мне говорить так, как я говорю с вами, но я так много трудился над вашим имением, что оно стало мне дорого как единственное детище, и я боюсь, чтобы вы не вздумали разорять его, как ваш отец. Все такие постройки в сельском вкусе он очень любил.
-- Не беспокойтесь, Ворт, я научился бережливости. Вспомните сколько я проживал за границей. И вы не знаете какое сокровище я приобрел в жене. В нашем хозяйстве не будет расточительности. Да, кстати, Ворт, если вы не спешите, мне хотелось бы предложить вам один вопрос.
-- Мое время к вашим услугам, сэр Френсис.
-- Так садитесь и будьте как дома. Я прикажу подать хересу с содовою водой. Дело вот в чем. Я рассматривал планы нашего поместья и фамильную историю и увидел, что у нас было небольшое поместье, которое отец мой продал за семь лет до моего рождения, и которое называлось Равенгорстом. Это была, кажется, ферма с тремястами акров земли и с порядочным домом. Удивляюсь, как я ничего не слышал от отца об этом имении.
-- А я нисколько не удивляюсь, -- отвечал Ворт.
-- Почему?
-- Потому, что люди не любят говорить о том, что им неприятно, -- отвечал управляющий, откупоривая бутылку содовой воды.
-- Но как удалось отцу продать это имение? Разве оно не наследованное?
-- Нет, сэр, оно было собственностью вашей бабушки, которая была, как вам известно, единственною дочерью полковника Бландфорда, страшного богача, нажившего себе состояние в Индии.
-- Гм! Странно, что я никогда ничего не слыхал об этом имении. Мой отец был уже в затруднительных обстоятельствах, когда продал его?
-- Да, конечно. Он не продал бы его без крайней необходимости.
-- И все вырученные деньги пошли на удовлетворение кредиторов?
-- Да, но не обыкновенных кредиторов, -- сказал Ворт, которому этот разговор был очевидно неприятен.
-- Ценою Равенгорста сэр Лука заплатил долг чести.
-- Карточный проигрыш! Да, Фокс и вся эта компания, вводившая в моду расточительность, много виноваты в поведении моего отца. Кто купил поместье?
-- Некто мистер Кинлан, помещик, имение которого было смежно с Равенгорстом. Но после его смерти оно было опять продано и потом не раз переходило из рук в руки. С тех пор как сэр Лука, продал его, прошло уже тридцать семь лет.
Сэр Френсис удовольствовался этим объяснением. Ему казалось странным, что отец его никогда не упоминал о Равенгорсте, но вместе с тем это было в характере его отца, который не любил говорить ни о чем неприятном. Сэр Френсис не страдал ненасытимою страстью некоторых людей к увеличению своих владений и легко помирился с тем, что Равенгорст потерян навсегда для него и для его потомства.
Эта счастливая неделя с молодою женой показалась ему самою короткою во всей его жизни и слилась в воспоминании в одну длинную верховую прогулку по тенистым рощам и зеленым лугам, в одно утро под каштанами парка, в один спокойный вечер, оживленный пением старых мелодий, всегда отрадных для сердца человеческого.
Они проводили вечера в утренней комнате Жоржины, в той самой комнате с полукруглым окном, в которой Губерт Вальгрев в первый раз обнял Грацию Редмайн. Убранство комнаты не было изменено. Новый персидский ковер, новые шелковые занавески и такие же чехлы на мебели, новый кабинетный рояль, большая клетка с австралийскими птицами, резная рамка, заключавшая все портреты, когда-либо снятые с сэра Френсиса Клеведона, -- таких пустяков было достаточно, чтобы сделать эту комнату прекрасною в глазах Жоржины.
Пятнадцатое августа, лень, в который должны были прибыть ожидаемые гости, пришел слишком скоро для влюбленной пары.
-- Франк, знаешь ли, что я терпеть не могу принимать гостей? -- сказала Жоржи, стоя с мужем в ранний час утра пред отворенным окном гостиной.
-- Какое ужасное признание со стороны хозяйки большого имения? Однако помнишь, как тебе хотелось, чтобы мистрис Гаркрос приехала в Клеведон, Жоржи?
-- Неужели, Франк? Мистрис Гаркрос! Она действительно принимала большое участие в моем приданом. Ты не можешь вообразить, как она тогда хлопотала. Если бы не она, твоя жена была бы одета как чучело.
Она говорит, что тетушка Гоудер отстала по своим понятиям на четверть столетия.
-- Не думаю, чтоб это могло нарушить спокойствие моего духа, Жоржи. Я любил бы тебя точно так же; если б у тебя не было ничего, кроме полинявшего платья, как у Эниды. Я серьезно думаю подвергнуть тебя таким испытаниям, какие вынесла эта молодая особа, или взять на образец страницу из Декамерона и сделать тебя современною Гризелью. Желал бы я знать, как ты вела бы себя в таком положении.
-- Ты не можешь, сказать, чтоб я страдала недостатком силы воли, Франк, после того как я для тебя рассталась с Педро. Но не будем спорить. Я хочу поговорить с тобой серьезно.
-- Все мое внимание к твоим услугам.
-- Неправда, все твое внимание сосредоточено на том, что ты видишь за окном.
-- Посмотри, Жоржи, на эту тень от каштанов и на эту группу ланей. Разке это не прекрасно?
-- Прекрасно, конечно, но мне надо поговорить с тобой о гостях, которые приедут сегодня. Во-первых, тетушка Гоудер. Мы много толковали с мистрис Миксер о распределении комнат, и мне казалось, что нет возможности распределить их так, чтобы никого не обидеть. Тетушка Гоудер поместится в желтой комнате и ей же мы отдадим маленькую уборную, которая в сущности принадлежит к голубой комнате, но в последнюю мы поместим одного холостого джентльмена, Уэстона Валлори, который может обойтись без уборной.
-- Уэстона Валлори! -- воскликнул сэр Френсис с вытянувшимся лицом. -- Разве мы его пригласили?
-- Неужели ты не помнишь, что сам пригласил его, Франк?
-- Совсем не помню, душа моя, как это случилось. Но человек, собирающийся жениться, не может быть всегда в полном рассудке. Я, вероятно, пригласил его в какую-нибудь счастливую минуту.
-- Разве он тебе не нравится?
-- Разве мне могут нравиться пауки, жабы, крысы и другие нечистые твари? Мне кажется, что Уэстон принадлежит к породе крыс и что если б он пробежал по бутылкам в моем погребе, вино было бы отравлено.
-- Как ты несправедлив, Франк, Мистрис Гаркрос говорила мне, что ее кузен очень добрый человек и предан ей безгранично.
-- Да, и ненавидит ее мужа со всею злобой мелочной натуры. Я тебе говорю, Жоржи, что Уэстон принадлежит к числу ядовитых тварей. Надо было потерять голову, чтобы пригласить его вместе с Гаркросом. Впрочем, в хорошем обществе, кажется, принято приглашать людей, ненавидящих друг друга. Продолжай.
-- Комнату с обоями мы назначили Гаркросам, -- продолжала Жоржи, считая по пальцам, -- комнату, в которой спал принц, для генерала Чевиота и его жены, дубовую комнату для твоего друга капитана Гартвуда, кедровую комнату для моих подруг, мисс Стальмен, и одну из лучших комнат в верхнем этаже для твоего ученого шотландца Галля, который пишет для всех журналов, Кажется, все. Папа будет, конечно, бывать у нас каждый день, но без крайней необходимости он никогда не ночует вне дома, опасаясь, что в Бунгалло случится пожар и все животные сгорят.
-- Как музеум Барнума, -- сказал сэр Френсис непочтительно.
Но несмотря на то, что Жоржи ждала прибытия гостей с неудовольствием, принимать их и чувствовать при этом все свое значение как хозяйки Клеведона оказалось вовсе не неприятным. Она с честию исполнила свою роль, водя гостей по комнатам и галереям и показывая им достопримечательности дома, фамильные портреты, музыкальную комнату с новым концертным роялем, библиотеку с тремя массивными порфировыми колоннами. Мистер и мистрис Гаркрос прибыли после всех. Багаж их, -- три громадные сундука с именем и лондонским адресом мистрис Гаркрос и два скромных чемодана, принадлежавших мистеру Гаркрос, -- был прислан с ранним поездом в сопровождении горничной Тульйон. Сами Гаркросы приехали с экстренным поездом в начале вечера, когда Уэстон Валлори уже сидел у чайного стола, стараясь всеми силами быть приятным.
Узнав, что леди Клеведон в саду, мистрис Гаркрос решилась идти к ней немедленно. Туалет ее никогда не страдал от дороги, и ее серое шелковое платье было так свежо как будто только что вышло из рук модистки.
Целый поток летнего света ворвался в полутемный коридор, когда дворецкий отворил дверь в сад. Не этот ли внезапный свет так поразил мистера Гаркроса, что он остановился на пороге?
Нет. Перед ним был сад, в котором он провел однажды несколько счастливых послеобеденных часов в обществе Грации. Как хорошо он помнил этот сад! Арки, обвитые розами и жимолостью, цветы страстоцвета, казенный водоем с золотыми рыбками, в котором не было ничего, кроме дождевой воды и водяных растений, когда он видел его в первый раз. Милый старый сад! Его расчистили, но не беспощадною рукой. Он все еще принадлежал к прошлому, цветы росли по-прежнему в диком изобилии и форма клумб и лужаек не была изменена.
Леди Клеведон разливала чай в той самой беседке, в которой Редмайн, Джон Ворт и дворецкий с женой пили однажды свой молочный пунш. На одном из садовых кресел, окружавших стол, сидел Уэстон Валлори. Сэр Френсис не присутствовал. Он показывал конюшню другу своему капитану Гартвуду.
-- Какая великолепная женщина! -- сказал мистер Голль, джентльмен, писавший для всех журналов, увидав мистрис Гаркрос, приближавшуюся по дорожке. -- Кто это, леди Клеведон? Кто-нибудь из ваших кентских друзей?
-- Нет, это мистрис Гаркрос.
-- Жена адвоката Гаркроса? Да, вот и он позади ее. Я видал его. Какой у него истомленный вид. Он, говорят, очень трудится.
Мистер Гаркрос исполнил как следует свою долю приветствий, подал концы пальцев Уэстону, был представлен генералу Чевиоту и сказал все, чего можно было ожидать от него в данных обстоятельствах, но он был утомлен и расстроен и обрадовался возможности опуститься в спокойное кресло возле Жоржи.
-- Какой у вас усталый вид, мистер Гаркрос! -- сказала леди Клеведон с участием. -- Надеюсь, что дорога была не слишком утомительна.
-- Нет, не слишком. Августа ее, кажется, вовсе не почувствовала, но я становлюсь стар и раздражителен, и тряска утомляет меня. Я Работал усиленно весь сезон, а потом катался несколько времени на яхте, и мне кажется, что это не такого рода отдых, какой нужен утомленному нравственно человеку.
-- Очень может быть, -- отвечала Жоржи. -- Так вы были на острове Вайте? Как я завидую вашей яхте.
-- А я как завидую вашей...
-- Чему, мистер Гаркрос? Может ли такой счастливый человек, как вы, найти что-нибудь завидное в чьем бы то ни было положении?
-- Очень многое. Вашу молодость, например, и нераздельную с ней свежесть духа и способность завидовать другим. Поверите ли, что я иногда смотрю вокруг себя и спрашиваю себя, есть ли в мире что-нибудь такое, что я пожелал бы иметь, если бы стоило только пожелать, чтобы получить, и ответ бывает сомнительный.
-- Это только доказывает, что ваша жизнь уже полна. Вы обладаете славой, богатством, прелестною женой. Чего же недостает вам?
-- Неужели вы не можете придумать ничего такого, чего бы мне недоставало? Детей, например. Помните, что Вордсворт говорит о детях? Но мне и детей не нужно. Я не чувствую себя способным быть хорошим отцом.
Сквозь поверхностное равнодушие, с которым все это было сказано, проглядывало искреннее чувство. В голосе и манерах Жоржины было что-то такое, что вызывало на откровенность. "Она такая женщина, с которою можно говорить искренно, -- думал он. -- Мне нравится этот твердый рот и округленный подбородок, нравится и тон ее голоса и прикосновение ее руки".
Мистрис Гаркрос между тем стала центром, небольшого кружка. Старый генерал, обвороженный ее красотой, повергался в прах пред ней, между тем как жена его разговаривала со старшею мисс Стальмен об опасных стремлениях английской церкви, ни мало не смущаемая ревностию. Общество еще не успело соскучиться, когда часы на конном дворе пробили семь. Дамы ушли одеваться к обеду, а мужчины еще успели до начала своего туалета заразить дымом своих сигар прохладный вечерний воздух.
Первый обед в Клеведоне был необыкновенно удачен как в гастрономическом отношении, так и по своему оживлению. Говор не умолкал. Генерал Чевиот и полковник Давенант говорили без умолку, но были предусмотрительно размещены довольно далеко один от другого, чтобы каждый мог иметь свой кружок слушателей. Две мисс Стальмен были тоже неумолкаемые говоруньи и могли говорить с одинаковою легкостью о самых разнородных предметах: о крокете, о теологии, о лошадях, о ботанике и так далее и умели вызвать самого скучного и молчаливого соседа на дружеский разговор, имеющий издали вид ухаживания.
В таком оживленном обществе мистер Гаркрос мог бы не утруждать себя разговором, тем более что его дама, мистрис Гоудер, тетка хозяйки, была довольна тем, что ей подавали самые вкусные entrИes и не требовал, чтоб ее занимали.
-- Я не могу обедать без курицы с рисом и горького пива, -- сказала она. -- Вам покажется это вульгарным, но я прожила двадцать лет в Индии, а привычка -- вторая натура. Не знаю, заметили ли вы, но в этом рисе не было кокосовых орехов. Надо будет дать кухарке Жоржины рецепт моего бедного Гоудера, то есть копию с рецепта, потому что оригинал написан его собственною рукой и хранится у меня с письмами, которые он писал мне, когда я уехала на родину для поправления здоровья.
Но пока мистрис Гоудер наслаждалась обедом, сосед ее не предавался молчанию. Напротив, он говорил много и с неутомимою энергией поддерживал разговор на своем конце стола.
Уэстон Валлори, сидевший по левую руку от Августы, не преминул заметить, это необычайное оживление.
-- Как разговорчив сегодня ваш муж! -- сказал он мистрис Гаркрос. -- Он в каком-то лихорадочном возбуждении.
-- Он хочет сделать приятное нашим хозяевам, -- отвечала она своим оледеняющим тоном, но бросив в то же время подозрительный взгляд на мужа. -- Он не всегда молчалив в обществе, -- прибавила она.
-- О, напротив! Он как будто для того и создан, чтобы блистать в обществе. Жаль только, что такие люди не всегда приятны в семейном кругу.
Августа бросила на своего кузена один из своих строжайших взглядов, но он уже привык к таким взглядам, как и она привыкла к его злобным замечаниям об ее муже.
-- Не понимаю, что вы хотите указать, -- отвечала она. -- Я никогда не могла пожаловаться, чтобы Губерт был недостаточно разговорчив дома.
-- Неужели? -- сказал Уэстон своим дерзко недоверчивым тоном. -- А мне кажется, что даже Кеннинг и Сидней Смит должны были быть плохими собеседниками дома. Такого рода людям нужно общество, чтобы развернуть свои способности. Но я желал бы только знать, пред кем Гаркрос старается показать себя здесь. Разве ему не все равно, что будут думать о нем эти девушки в розовом, или этот старый генерал, или его дородная дама в зеленом платье, тетка хозяйки, если не ошибаюсь? Что значат для него все эти люди?
-- Очень может быть, что ему хочется доставить удовольствие моим друзьям, -- отвечала Августа с достоинством. -- Неужели человек в его положении должен всегда иметь цель, чтобы быть любезным? Он не ищет популярности.
-- Да, он один из тех счастливцев, которым стоит только открыть рот, чтобы в него посыпалась манна.
-- Он трудится, как редко кто способен трудиться, Уэстон, и способностей у него больше, чем у многих. Не думаю, чтоб его успех можно было приписать особому счастию.
-- Вы не думаете? А разве то, что он женился на вас, не следует приписать особому счастию? Чем он лучше других? Как досадно видеть, что вы ему так преданы, Августа.
-- Уэстон, я прошу вас не говорить таких вещей.
-- О, полноте, Августа. Я веду себя очень хорошо, но молчать постоянно я не в состоянии. Мне иногда невыносимо тяжело видеть, что вы его так любите.
-- Неужели! А я считала себя одною из самых холодных жен.
-- Холодных! Да вы вспыхиваете, как порох, если скажешь слово против вашего полубога. Он не может быть виноват в ваших глазах. Я уверен, что если бы вы узнали какой-нибудь неблаговидный эпизод из его прошлого, вы продолжали бы обожать его по-прежнему.
-- Прошу вас не употреблять таких нелепых слов как "полубог" и "обожать", Уэстон. Я, конечно, люблю моего мужа. Наш брак, как вы знаете, был браком по взаимной склонности, и поведение Губерта с начала до конца было в высшей степени честно и бескорыстно. Что же касается его прошлого, я не считаю себя в праве требовать в нем отчета, но мне было бы, конечно, очень тяжело узнать, что мой муж был не всегда таким строго нравственным человеком, каким я считаю его.
-- Вы примерная жена, Августа! Но что если в то самое время, когда он был вашим женихом, он увлекся другою и это увлечение развилось в нечто серьезное? Как вы взглянули бы на такой эпизод?
Мистрис Гаркрос побледнела.
-- Я никогда не буду говорить с вами, Уэстон, если вы не извинитесь сейчас же за ваши последние намеки.
-- Милая Августа, я готов извиниться перед вами хоть тысячу раз. Я привел только пример, не имея никакого намерения оскорбить вас.
-- Вы всегда оскорбляете меня, когда говорите о моем муже. Оставьте его в покое.
-- Хорошо. Вперед его особа будет для меня так же священна, как осооба ламы в Тибете. Я могу вынести что угодно, только не ваш гнев, Августа.
-- Так не сердите меня вашими глупыми рассуждениями о Губерте. Леди Клеведон встает. Потрудитесь поднять мой веер. Я сейчас уронила его. Благодарю.
Она успокоилась, и румянец возвратился на ее щеки. Она была уверена, что последний намек Уэстона, как и другие злобные речи об ее муже, был только следствием зависти. Ее брак с Гаркросом был тяжелым ударом для ее кузена, и она это знала и не могла сердиться на него за то, что он все еще был предан ей всею душой, все еще ревновал ее.
-- Бедный Уэстон готов идти для меня в огонь и в воду, -- говорила она своим друзьям.
И действительно, Уэстон готов был идти для нее в огонь и в воду безо всякой определенной цели.