Мистрис Дэррелль повезла своего сына и обеих девушек в Толльдэльский Приорат по желанию Монктона. Вдова не имела особенного желания вводить Лору и Элинор в дом своего дяди Мориса де-Креспиньи, потому что она имела ту сильную ревность ко всем посетителям, переступавшим за порог дома старика, которая известна только наследникам, зависящим от каприза больного. Но мистрис Дэррелль не могла оскорбить Монктона, он платил ей большие деньги за Лору и был не такой человек, которому можно бы безнаказанно идти наперекор.
Ланцелот Дэррелль развалился возле матери, курил сигару и обращал весьма мало внимания на цветущие изгороди и на роскошный сельский ландшафт. Обе девушки сидели на низкой скамеечке, спиной к пони и, следовательно, имели полную возможность рассмотреть лицо блудного сына.
В первый раз после возвращения Дэррелля Элинор рассматривала его красивое лицо, отыскивая в нем подтверждение слов, сказанных ей Джильбертом Монктоном накануне.
"Он эгоист, он пуст и легкомыслен -- да кажется, еще и обманщик. Кроме того, в его жизни есть тайна -- тайна, относящаяся к его пребыванию в Индии", -- вот что сказал Монктон. Элинор спрашивала себя: "Какое право он имел сказать так много?"
Невероятно было, чтобы девушка, в летах Элинор, непривыкшая к обществу, жившая всегда в уединении, не заинтересовалась несколько красавцем, жизнь которого имела романтический оттенок. Она заинтересовалась им еще более от того, что сказал ей Джильберт Монктон: "в жизни Ланцелота Дэррелля была тайна". Как это было странно! Неужели у каждого человека была своя тайна, запрятанная глубоко в груди, подобно той мрачной цели, которую Элинор задала себе вследствие безвременной кончины отца -- какое-нибудь воспоминание, влияние которого должно было набросить тень на всю их жизнь?
Элинор глядела на лицо молодого человека. Оно имело выражение какой-то смелой беззаботности, которая казалась почти свойственна ему, но это не было лицо счастливого человека.
Лора Мэсон только одна разговаривала во время этой поездки в Толльдэль. Язык этой молодой девицы болтал беспрестанно очень мило, но ни о чем особенно. Полевые цветы на изгородях, легкие облака на летнем небе, красный мак в желтеющей пшенице, шумная курица на краю пруда, косматые лошади, смотревшие через забор фермы -- каждый предмет, одушевленный и неодушевленный, между Гэзльудом и Толльдэлем подвергался замечаниям мисс Мэсон. Ланцелот Дэррелль взглядывал на нее время от времени с выражением удовольствия, а иногда даже заговаривал с ней, но потом тотчас погружался в полупрезрительное, полуугрюмое молчание.
Монктон принял своих гостей в длинной, низкой библиотеке, выходившей окнами в запущенный сад, эта темная комната затемнялась еще тенью от вьющихся, чужеядных растений, нависших над узкими окнами. Но серьезный хозяин дома особенно любил эту комнату. Тут сидел он в длинные одинокие вечера, которые он проводил дома. Гостиная на нижнем этаже, открывались только в те редкие случаи, когда нотариус принимал в своем доме старинных друзей или блестящих клиентов, которые были рады поохотиться с неделю в лесистых окрестностях Приората.
Ни Лора, ни Элинор не пришли в энтузиазм от картины Рафаэля, которая, по мнению девушек, представляла какой-то угловатый и не совсем приятный тип женской красоты, но Ланцелот Дэррелль вступил с хозяином в художественное рассуждение, продолжавшееся до тех пор, пока седой буфетчик нотариуса, толстый и исполненный достоинства человек, служивший еще отцу Джильберта Монктона, не доложил, что завтрак подан. Говорили, что этот буфетчик знал лучше историю своего господина, чем самые короткие друзья Джильберта.
Было около трех часов, когда кончился завтрак и все общество отправилось предпринять нашествие на Уд-лэндс. Ланцелот Дэррелль вел под руку мать, а обе девушки шли позади с нотариусом.
-- Вы, кажется, никогда не видали мистера де-Креспиньи, мисс Винсент? -- сказал Джильберт Монктон, когда они вышли из железной калитки на узкую тропинку, извивавшуюся по лесу.
-- Никогда! Но я очень желаю его видеть.
-- Почему это?
Элинор колебалась. Она вечно должна была вспоминать свое присвоенное имя и ложь, которой она покорилась, из уважения к гордости своей сестры. К счастью, нотариус не дождался ответа на свой вопрос.
-- Морис де-Креспиньи странный старик, -- сказал он, -- очень странный. Я иногда думаю, что Ланцелот Дэррелль обманется в ожидании и его тетки также.
-- Обманется в ожидании!
-- Да, я очень сомневаюсь, чтобы эти старые девы или их племянник, получили богатство Мориса де-Креспиньи.
-- Но кому же он его оставит?
Нотариус пожал плечами.
-- Не мне отвечать на этот вопрос, мисс Винсент, -- сказал он, -- Я только рассуждаю по своим соображениям, совершенно не зная фактов. Если бы я был нотариусом де-Креспиньи, я не имел бы права говорить даже этого, но так как не я его нотариус, я могу свободно рассуждать об этом деле.
Монктон и Элинор были одни в это время, потому что Лора Мэсон упорхнула вперед и разговаривала с Ланцелотом Дэрреллем. Лицо нотариуса помрачнело, когда он смотрел на Лору и молодого человека.
-- Вы помните, что я сказал вам вчера, мисс Винсент? -- спросил он после некоторого молчания.
-- Все помню.
-- Я очень боюсь влияния этого красивого лица на мою бедную легкомысленную питомицу, я удалил бы ее от этого влияния, если бы мог, но куда же я ее дену? Бедняжка! -- ее уже довольно таскали из места в место. Она, кажется, счастлива в Гэзльуде, очень счастлива с вами?
-- Да, -- откровенно отвечала Элинор, -- мы очень любим друг друга.
-- И вы все согласитесь сделать для ее пользы?
-- Все на свете.
Монктон вздохнул.
-- Вы можете принести ей пользу только в одном отношении, -- сказал он тихо, как бы говоря скорее сам с собой, чем с Элинор, -- а между тем...
Он не закончил своей фразы, но шел молча, потупив глаза в землю. Он только время от времени поднимал голову и прислушивался с тревожным выражением к оживленному разговору Ланцелота и Лоры. Таким образом шли они по тенистому лесу, где только полет фазана и веселые звуки голоса Лоры нарушали тишину.
За лесом, на вершине невысокого холма, стояла низкая и белая вилла -- дом большой и прекрасный, но выстроенный в современном вкусе и по красоте и величию гораздо ниже Толльдэльского Приората.
Это был Удлэндс, дом, который Морис де-Креспиньи выстроил для себя двадцать лет тому назад, дом так ревниво охраняемый двумя незамужними племянницами больного.
Монктон посмотрел па часы, когда он и Элинор догнали мистрис Дэррелль.
-- Половина четвертого, -- сказал он, -- мистер де-Креспиньи обыкновенно катается в кресле в это время. Вы видите, я знаю обычаи цитадели и, следовательно, знаю как произвести нечаянное нападение. Если мы пройдем через парк, мы непременно с ним встретимся.
Он повел общество к калитке, запертой защелкой, и все вошли во владения де-Креспиньи.
Сердце Элинор Вэн сильно билось: она готовилась увидать старого и дорого друга ее отца, того друга, к которому его не допускали, к которому ему воспрещено было обратиться в час его крайности.
"Если бы мой бедный отец мог написать к де-Креспиньи и просить его помочь ему, когда он проиграл эти сто фунтов, может быть, он был бы спасен от жестокой смерти", -- думала Элинор.
Счастье благоприятствовало посетителям. В тенистой аллее, расстилавшейся с одной стороны холма, они встретили старика и обеих сестер. Старые девы шли с каждой стороны дядиного кресла, выпрямившись с грозным видом, как гренадеры.
Морис де-Креспиньи казался двадцатью годами старее свеого расточительного друга. Его склоненная голова слабо выдавалась вперед. Тусклые глаза казались слепы. Дряхлая рука лежала на кожаном фартуке кресла и дрожала, как лист от осеннего ветра. Тень приближающейся смерти как будто уже порхала над этим слабым существом.
Обе старые девы встретили свою сестру не весьма дружелюбно.
-- Эллен! -- воскликнула мисс Лавиния, старшая. -- Какое неожиданное удовольствие! И Сюзанна, и я, мы обе рады тебя, видеть, но так как это один из самых худших дней нашего милого больного, твое посещение сегодня очень некстати. Если бы ты написала и уведомила нас, что ты будешь...
-- Вы захлопнули бы передо мною дверь, -- решительно сказала мистрис Дэррелль. -- Пожалуйста не притворяйся вежливой ко мне, Лавиния. Мы прекрасно понимаем друг друга. Я пришла сюда задним входом, я знала, что меня не пустят в парадную дверь. Ты хорошо караулишь, Лавиния, и я должна похвалить твое терпение.
Вдова подошла к креслу дяди, другие остались позади. Смело шла она на битву со своими сестрами, храбро сражаясь за своего обожаемого сына, который, казалось, был слишком равнодушен и нерадив, чтобы заботиться о своих интересах.
Старые девы злобными глазами смотрели на бледное лицо своей сестры, их несколько устрашил решительный вид вдовы.
-- Кто эти люди, Эллен Дэррелль? -- спросила младшая из двух старых дев. -- Или вы хотите убить моего дядю, что привели к нему толпу посторонних в такое время, когда нервы его в самом плохом состоянии?
-- Я привела не посторонних. Один из этих людей мой сын. Он пришел засвидетельствовать свое уважение деду после его возвращения из Индии.
-- Ланцелот Дэррелль воротился! -- воскликнули обе сестры в один голос.
-- Да, воротился позаботиться о своих интересах, воротился с весьма признательными чувствами к тем, кто способствовал к тому, чтобы он был выслан из своей родной страны губить свою молодость в нездоровом климате.
-- Некоторым в Индии удается, -- злобно сказала Лавиния де-Креспиньи, -- но я никогда не думала, чтобы Ланцелот Дэррелль мог получить там какую-нибудь выгоду.
-- Как же вы были добры, что посоветовали ему ехать туда! -- быстро возразила мистрис Дэррелль.
Потом, пройдя мимо изумленной мисс Лавинии, она приблизилась к дяде и наклонилась к нему.
Старик поглядел на свою племянницу, но в его голубых глазах, побледневших от старости, не виднелось, что он ее узнал.
-- Дядюшка Морис, -- сказала мистрис Дэррелль, -- разве вы не узнаете меня?
Больной покачал головой.
-- Да-да-да, -- сказал он.
Но на лице его была бесстрастная улыбка, и будто он машинально произнес эти слова.
-- Вы рады видеть меня, милый дядюшка?
-- Да-да-да! -- отвечал старик точно таким же тоном.
Мистрис Дэррелль с отчаянием взглянула на своих сестер.
-- Неужели он всегда таков? -- спросила она.
-- Нет, -- резко отвечала мисс Сюзанна, -- он бывает таков только, когда ему надоедают. Мы сказали, что сегодня вашему дяде очень худо, Эллен, а несмотря на это вы так жестоки, что непременно хотите мучить его.
Мистрис Дэррелль обернулась к сестре со сдерживаемой яростью.
-- Когда наступит день, в который меня примут здесь радушно, Сюзанна де-Креспиньи? -- сказала она. -- Я выбираю время, удобное для меня, и пользуюсь первой возможностью, какая мне представится говорить с моим дядей.
Она оглянулась на группу, оставшуюся позади ее, и сделала знак своему сыну.
Ланцелот Дэррелль прямо подошел к креслу своего деда.
-- Вы помните Ланцелота, дядя Морис? -- умоляющим тоном, сказала мистрис Дэррелль. -- Я уверена, что вы помните Ланцелота.
Обе сестры завистливо и пристально смотрели на дядю. Казалось, будто густые тучи исчезали из памяти старика, потому что слабый свет сверкнул в его тусклых глазах.
-- Ланцелот! -- сказал он. -- Да, я помню Ланцелота. Он в Индии, бедняжка, он в Индии.
-- Он был в Индии, милый дядюшка, несколько лет. Вы помните, как он был несчастен: тот плантатор, к которому он должен был поступить, обанкротился, прежде чем Ланцелот доехал до Калькутты, так что мой бедный сын не мог даже воспользоваться единственным рекомендательным письмом, которое он взял с собой в незнакомую страну, следовательно, он должен был сам позаботиться о средствах к жизни. Климат был ему вреден, дядюшка Морис, и вообще он был там очень несчастлив. Он выносил так долго, как только мог, жизнь, несвойственную для него, а потом бросил все, чтобы воротиться в Англию. Вы не должны сердиться на моего бедного сына, милый дядюшка Морис.
Старик как будто оживился. Он беспрестанно кивал головой, пока племянница говорила с ним, а теперь на его лице проглядывало разумное выражение.
-- Я не сержусь на него, -- сказал он, -- его была воля ехать и воротиться. Я сделал для него все, что мог, но, разумеется, он имел полное право выбирать себе карьеру, и теперь имеет. Я не требую, чтобы он повиновался мне.
Мистрис Дэррелль побледнела. Эти слова, как будто выражали отсутствие всякого интереса к участи ее сына. Она предпочла бы, чтобы дядя сердился и негодовал на возвращение молодого человека.
-- Но Ланцелот желает угодить вам во всем, милый дядюшка, -- умоляла вдова, -- Он будет очень, очень огорчен, если он прогневал вас.
-- Он очень добр, -- отвечал старик, -- он меня не прогневал. Он имеет полное право поступать, как знает! Я сделал для него все, что мог -- я сделал все, что мог, но он совершенно свободен. Обе сестры с торжеством переглянулись. В этом состязании за милостивое расположение богача, по-видимому, ни Эллен Дэррелль, ни ее сын не приобретали никаких выгод.
Ланцелот наклонился над креслом старика.
-- Я очень рад, что, по возвращении моем, нашел вас живым и здоровым, сэр, -- сказал он почтительно.
Старик поднял глаза и пристально взглянул на красивое лицо, наклонившееся к нему.
-- Ты очень добр, племянник, -- сказал он, -- я иногда думаю, что все желают моей смерти, потому что после меня останутся кое-какие деньги. Тяжело думать, что каждое дыхание наше неприятно тем, кто живет с нами -- очень тяжело!
-- Дядюшка! -- закричали незамужние племянницы с ужасом, -- когда это вам вообразилось!
Старик покачал головой и слабая улыбка мелькнула на его трепещущих губах.
-- Вы очень добры ко мне, милые мои, -- сказал он, -- очень добры, но больным приходят в голову странные фантазии. Я иногда думаю, думаю, что я живу слишком долго для себя, и для других. Но это все равно, это все равно. Это кто такие? -- спросил он совсем другим тоном.
-- Это мои друзья, дядюшка, -- отвечала мистрис Дэррелль, -- а один из них ваш друг. Вы знаете мистера Монктона?
-- Монктона! О, да-да! Монктон, нотариус, пробормотал старик. -- А эта девушка кто такая? -- вдруг вскричал он.
Голос и обращение его внезапно изменились, будто какое-то великое удивление гальванизировало его к новой жизни.
-- Кто эта девушка? -- продолжал он. -- С белокурыми волосами, которая смотрит в эту сторону? Скажите мне, кто она, Эллен Дэррелль.
Он указывал на Элинор Вэн. Она стояла несколько поодаль от Джильберта Монктона и Лоры, она сняла свою широкую соломенную шляпку и повесила ее на руку, а ее каштановые волосы развевались от теплого летнего ветерка. Забыв о предосторожностях, в сильном желании посмотреть на самого дорогого друга ее отца, она подвинулась на несколько шагов вперед своих спутников и смотрела на группу, окружавшую кресло старика.
-- Кто она, Эллен Дэррелль? -- повторил де-Креспиньи.
Мистрис Дэррелль почти испугал нетерпеливый тон старика.
-- Эта молодая девушка учительница музыки другой молодой девушки, которая воспитывается у меня, дядюшка Морис, -- отвечала она-- Что в ней привлекает ваше внимание?
Глаза старика наполнились слезами, которые медленно потекли по его поблекшим щекам.
-- Когда Джордж Вэн и я были студентами в Модлине, -- отвечал Морис де-Креспиньи, -- друг мой был живым изображением этой девушки.
Мистрис Дэррелль обернулась и поглядела на Элинор, как будто хотела уничтожить эту девушку за то, что она осмеливалась походить на Джорджа Вэна.
-- Мне кажется, ваши глаза обманывают вас, милый дядюшка, -- сказала вдова, -- я знала довольно хорошо Джорджа Вэна и в этой мисс Винсент никогда не находила с ним никакого сходства.
Морис де-Креспиньи покачал головой.
-- Мои глаза не обманывают меня, -- сказал он, -- Это моя память иногда бывает слаба, а мое зрение еще довольно хорошо. Когда ты знала Джорджа Вэна, у него были седые волосы и красота его поблекла, а когда я познакомился с ним, он был молод, как эта девушка, и походил на нее. Бедный Джордж! Бедный Джордж!
Три сестры переглянулись. Какая бы вражда ни существовала между мистрис Дэррелль и ее незамужними сестрами, они все три были совершенно согласны в одном, то есть, что воспоминание о Джордже Вэне и его семействе следует во что бы то ни стало изгладить из головы Мориса де-Креспиньи.
Старик уже несколько лет не говорил о своем друге и старые девы, его племянницы, с торжеством думали, что все воспоминания о молодости их дяди помрачились и потускнели от старости. Но теперь, при виде белокурой восемнадцатилетней девушки, старые воспоминания воротились со всей своей силой. Внезапная вспышка чувства, как громовой удар, поразила сестер и они лишились того обыкновенного инстинкта самосохранения, того всегдашнего присутствия духа, которое в другое время побудило бы их тотчас увести старика подальше от этой светло-русой девушки, которая имела дерзость походить на Джорджа Вэна.
Сестры никогда не слыхали о рождении младшей дочери мистера Вэна. Много лет уже сношения мистрис Дэррелль и Гортензии Баннистер ограничивались письмами, и вдова маклера не считала необходимым формально уведомлять свою приятельницу о рождении своей младшей сестры.
-- Скажите этой девушке, чтобы она подошла сюда, -- вскричал Морис де-Креспиньи, указывая дрожащей рукой на Элинор. -- Пусть она подойдет сюда: я хочу посмотреть на нее.
Мистрис Дэррелль сочла неблагоразумным противиться желаниям дяди.
-- Мисс Винсент, -- резко позвала она девушку, -- пожалуйста, подите сюда: дядя мой желает говорить с вами.
Элинор Вэн испугал зов вдовы, но она поспешно подошла к креслу старика. Ей очень хотелось посмотреть на друга своего покойного отца и она встала возле старика. Морис де-Креспиньи взял ее за руку.
-- Да, -- сказал он, -- да-да! -- Это почти то же лицо -- почти то же. Бог благословит вас, моя милая! Я помолодел пятидесятые годами, глядя на вас. Вы похожи на друга, который был очень дорог для меня -- очень дорог. Бог да благословит вас!
Девушка побледнела от силы своих чувств. О! Если бы отец ее был жив, она могла бы упросить за него этого старика и соединить разрозненные связи прошлого. Но какая польза была теперь в сострадательных словах Мориса де-Креспиньи? Они не могли возвратить к жизни умершего, они не могли уничтожить страшного одиннадцатого августа -- той ужасной ночи, в которую проигрыш жалкой суммы довел Джорджа Вэна до рокового поступка, кончившего его жизнь. Нет! -- Его старый друг ничего не мог для него сделать; его любящая дочь ничего не могла сделать для него теперь, кроме того, чтобы отомстить за его смерть.
Увлекаемая своими чувствами, забыв принятую ею на себя роль, забыв все, кроме того, что рука, сжимавшая ее руку была та самая, которая дружески сжимала руку ее отца, много-много лет тому назад, Элинор Вэн стала на колени возле кресла старика и прижала его исхудалые пальцы к своим губам.