Дверь затворилась, а Элинор все еще пристально смотрела туда, как будто ее взор мог проникнуть сквозь толстую дубовую дверь и открыть ей, что за нею происходит.
С удивлением смотрели на нее Ричард Торнтон и ее муж: на ее лице происходила удивительная перемена в выражении; неожиданность, изумление и ужас отпечатались в ее глазах, когда Ланцелот выходил в залу. Ричард догадывался, что она открыла что-нибудь неожиданное, но Джильберт Монктон был как в потемках в отношении чувств своей жены. Устремив на нее глаза, он безмолвно удивлялся всем таинственностям, которыми она его мучила. Лора Мэсон, целый день напуганная странным обращением своего жениха, тоже сильно встревожилась за него, когда взглянула на лицо своей подруги.
-- Верно, что-нибудь недоброе случилось, -- сказала она, -- верно, что-нибудь да не так -- не правда ли, мистер Монктон? Вы не знаете, как нынче целый день Ланцелот был встревожен, право, я чуть с ума не сошла, смотря на его тревогу. Не правда ли, мистер Торнтон? Он все говорил о том, что не хочет быть нищим, не хочет зависеть от своей жены, что вы, мистер Монктон, оскорбили его чувства, говоря с ним об искусстве, как будто вы каменщик... нет, ошиблась, как будто он плотник -- право, от перепуга я уж и забыла, как это было. Целое утро меня мучило предчувствие: верно, что-нибудь особенное случилось сегодня, особенно же, как я вспомню, как Ланцелот, там сидел у камина и смотрел на огонь, да как он колотил кочергою по угольям, да тяжко вздыхал, так тяжко, как будто у него какое-нибудь страшное бремя на душе, как будто он совершил ужасное преступление.
Монктон с досадою посмотрел на свою воспитанницу, -- ее легкомысленная болтовня странно противоречила его печальному настроению духа, как пародия его душевной тревоги.
-- Что это, Лора, пришло вам в голову говорить о преступлениях? -- сказал он, -- Право, я боюсь, что вы никогда не научитесь говорить как следует разумному существу. Что ж тут удивительного, что старый приятель Дэррелля приехал повидаться с ним, и не имея времени долго оставаться здесь и не желая, чтобы его хлопоты даром пропали, он приехал даже сюда для свидания с ним?
Лора Мэсон вздохнула свободнее.
-- Так вы не думаете, что Ланцелот сделал что-нибудь ужасное, и что этот человек приехал за тем, чтобы арестовать его? -- спросила она. Но согласитесь сами, это действительно странно, что он приехал сюда в такую темную зимнюю ночь, притом же Ланцелот, когда слуга подал ему карточку, так сердито посмотрел на нее, что я имела полное право думать, что, наверное, случится что-нибудь ужасное. Элинор, душенька, пойдемте в гостиную. Мы должны проходить через залу, и если должно случиться что-нибудь нехорошее, так мы по крайне мере узнаем в чем дело?
Элинор взглянула на Лору, когда та се назвала но имени, и тотчас встала, как будто машинально готовилась исполнить то, что ей было сказано и едва ли сознавая свое действие.
-- Элинор! -- воскликнул ее муж, -- что значит, что ты так побледнела? Почему ты так странно смотришь на эту дверь? Неужели же нелепые страхи Лоры имели на тебя такое влияние?
-- О нет! Я ничего не боюсь, но...
Она остановилась в нерешимости и опустила глаза в тяжелом недоумении.
-- Но, что же, Элинор?
-- Но мне показалось, что я видела человека, который приехал на свидание с мистером Дэрреллем: его лицо напомнило мне человека, которого я очень давно видела.
Ричард быстро взглянул на нее.
-- Но что же тут удивительного и зачем пугаться, если видишь какое-нибудь сходство между людьми?
-- О! конечно, тут нечему пугаться.
-- Клянусь честью, Элинор, -- воскликнул Джильберт Монктон с досадою, -- кажется, мы живем с тобою в атмосфере таинственностей, которая, чтоб не сказать больше, очень неприятна для тех, кто удостаивается только роли зрителей. Ступай с Лорой в гостиную: мы с мистером Торнтоном скоро к вам придем. Мы только немножко посидим за столом, чтобы иметь удовольствие допить стакан вина с сознанием, что там, в зале, приготовляется вроде порохового взрыва.
Монктон наполнил свой стакан вином и передал бутылку Ричарду, но, не прикоснувшись к стакану вина, он молча сидел и обдумывал свои подозрения, нахмурив брови и сжав губы.
"Наперекор судьбе не пойдешь -- думал он, -- видно, жизнь всегда бывает похожа на плачевный французский роман, в котором мне назначено разыгрывать роль мужа и жертвы". Как он любил, как он верил этой женщине! Ему казалось, что на ее лице выражается сама невинность и чистота, и он надеялся и верил ей -- и что же? На первых же порах его женитьбы какой страшный переворот совершился в этом простодушном девственном создании! Тысячи изменчивых выражений, все одно другого для него таинственнее, переменили это любимое лицо в печальную и непонятную загадку, которую тщетно старался он разгадать! Эта жизнь превратилась для него в пытку. Ричард Торнтон отворил дверь, и Элинор с радостью вышла из столовой, держа Лору за руку, синьора же следовала за ними. Все три дамы вошли группою в залу и на минуту приостановились, чтобы взглянуть на Ланцелота Дэррелля и на его неизвестного друга.
У отворенной двери стоял Дэррелль, засунув руки в карман и опустив голову в угрюмой позе, которая была слишком памятна для Элинор. Незнакомец, тщательно приглаживая свою шляпу, казалось, говорил ему что-то, как будто предостерегал или уговаривал его о чем-нибудь. По в этом можно было только догадываться по выражению его лица, потому что он говорил почти шепотом.
Дамы прошли через залу прямо в гостиную. Элинор при втором взгляде на незнакомца еще более убедилась, что узнала ужасного француза. Она села у камина и стала обдумывать: не поможет ли это неожиданное появление исполнению се намерения? или не помешает ли он ей? или нельзя ли, как-нибудь убедить его помочь ей?
"Мне надо поговорить с Ричардом, -- подумала она, -- он лучше меня знает свет, ведь я в этом деле почти такой же ребенок, как и Лора".
Между тем, как мистрис Монктон рассеянно смотрела на огонь и мечтала о том, как бы лучше воспользоваться приездом француза для выполнения цели своей жизни, мисс Мэсон так и рассыпалась в похвалах незнакомому приятелю своего жениха.
-- У него и вид-то такой добродушный, такой милый! -- восклицала она, -- он так красив со своими кудрявыми волосами и усами, точно у императора Луи-Наполеона! И как это я могла испугаться и думать, что он ужасный злодей с надвинутою шляпою на брови и с поднятым воротником, чтобы закрыть свое лицо! Как могла прийти мне мысль, что он приехал за тем, чтобы арестовать Ланцелота за какое-то страшное преступление? Теперь же все мои страхи исчезли, и я очень буду рада, если Ланцелот приведет его к нам чай пить. Одно слово, что он иностранец. Я думаю, что все иностранцы должны быть интересные люди -- не правда ли, Нелли?
Элинор, услышав свое имя, оглянулась, но ни слова не слыхала, что говорила Лора.
-- Что такое, душенька? -- спросила она рассеянно.
-- Не правда ли, что все иностранцы очень интересны? -- повторила Лора свой вопрос.
-- Интересны? Нет.
-- Как, и французы-то?
Легкая дрожь пробежала по телу мистрис Монктон.
-- Французы! Нет, я не люблю их!.. Почему я знаю, Лора? Низость и вероломство свойственны не одному только народу.
В эту минуту вошли в гостиную Монктон и живописец, а за ними очень скоро последовал Ланцелот Дэррелль.
-- Куда вы девали своего друга, Дэррелль? -- спросил Джильберт Монктон с удивлением.
-- Он отправился назад, -- отвечал молодой человек равнодушно.
-- Вы допустили его уехать, не предложив ему отдохнуть или закусить чего-нибудь.
-- Да я сам постарался скорее выпроводить его.
-- У нас никогда не было в обычае выпроваживать друзей, когда они приезжают в холодную и ненастную зимнюю ночь, -- сказал мистер Монктон. -- Боюсь что, по милости вашей, о Толльдэле пройдет молва, как о самом негостеприимном месте. Почему вы не пригласили вашего друга остаться здесь?
-- Потому, что я совсем не имел желания знакомить его с вами, -- отвечал Ланцелот холодно. -- Я никогда не говорил вам, что он друг мне, он просто знакомый и очень докучливый знакомый, как вы сами можете видеть. Он не имел права выведывать, где я нахожусь, затем чтобы ехать вслед за мной. Никто не должен навязываться со своим прошлым знакомством, хотя бы оно было самое приятнейшее...
-- И тем менее, когда оно неприятно, -- понимаю. Но что это за человек?
-- Это француз commis voyageur, (путешествующий приказчик), или что-нибудь в этом роде, так уж во всяком случае, неважное знакомство. Он добрый товарищ и рад был бы свернуть с дороги для того, чтобы оказать мне услугу, но, к сожалению, он слишком пристрастен к полынной водке или к простому вину -- словом, ко всем спиртным напиткам, какие только попадаются ему под руку.
-- Попросту он пьяница?
-- Нет, я этого не могу сказать, но знаю, что у него бывала уже несколько раз белая горячка. Кажется, он приехал сюда по поводу какой-то патентованной горчицы, недавно изобретенной каким-то гастрономом-парижанином.
-- Вот как!.. А где вы с ним познакомились, Дэррелль?
При этом вопросе лицо Дэррелля точно так же побагровело, как и в ту минуту, когда слуга подал ему карточку француза. Не вдруг решился он отвечать на вопрос Монктона, однако очень скоро оправившись, он отвечал с обычной беспечностью.
-- Где бишь я с ним познакомился? Ах, да! В Лондоне, разумеется, в Лондоне, в этом убежище отверженцев всех наций. Это было несколько лет тому назад, когда я там разгуливал свою безумную молодость.
-- Прежде чем вы уехали в Индию?
-- О да, разумеется, прежде, чем я уехал в Индию.
Монктон пытливо посмотрел прямо в лицо молодому человеку. Были минуты, когда рассудительная проницательность юриста, когда щекотливость честного человека брали в нем верх над себялюбивым страхом мужа, и в эти минуты Джильберт Монктон с сомнением спрашивал себя: добросовестно ли он исполняет обязанность опекуна, допуская Лору выйти замуж за Ланцелота?
Достоин ли Ланцелот той доверенности, котору он возлагает на него, вручая ему свою воспитанницу? Приличный ли он муж для неопытной и легкомысленной девушки?
Мистер Монктон мог решить этот вопрос одним только образом и только циническим взглядом на этот предмет мог заставить свою совесть молчать.
"Ланцелот Дэррелль не хуже и не лучше других молодых людей, -- так размышлял он, -- он красив, высокомерен, пусть и ленив, но бедная девушка вздумала влюбиться в него, и если я стану между ними, чтобы помешать этому браку, то сделаю это бедное дитя несчастною, тем более что, заставив ее выйти замуж по моему выбору, я подвергаюсь точно такой же ошибке, как и она; и может случиться, что выбранный мною человек выйдет еще хуже Ланцелота. Так пускай лучше она сама вынет билет в эту страшную лотерею, и я уверен, если Провидению угодно, то на ее долю достанется счастливый жребий".
Но и настоящий именно вечер, во всей наружности Ланцелота Дэррелля было что-то особенно тревожное, невольно возбудившее в душе Монктона неясное подозрение.
-- Итак, вы отправили вашего приятеля, странствующего приказчика, назад в Уиндзор, -- спросил он.
-- Нет. Хоть он и непрошеный гость, а все же я не мог отказать ему в крове и не принять его под кров своего дома. Я отправил его назад в Гэзльуд, написав несколько строк к матери моей, которая, конечно, сделает все, что только может, чтобы принять его радушно. Известно, она так добра, что не могла бы отказать в радушном приеме какой-нибудь забулдыжной собаке, если бы она дорогою привязалась ко мне.
-- Вот это правда, мистер Дэррелль! -- сказал Монктон, -- вы имеете полное право дорожить беспредельною любовью вашей матери. Но как бы нам не забыть, что нам с вами много надо дела сегодня покончить. Не хотите ли пойти со мною в кабинет, когда допьете свой чай?
Ланцелот поклонился и поставил чашку на ближайший стол. Элинор и Ричард не спускали с него глаз с тех пор, как он пришел в гостиную. Нетрудно было разобрать, что он никак не мог прийти в себя от неприятной неожиданности, доставленной ему нечаянным появлением француза, его видимая беспечность была притворна и с явным замешательством он отвечал на обращенные к нему вопросы.
Медленно и молча последовал Дэррель за Джильбертом Монктоном из гостиной, не сказав ни слова Лоре, даже не удостоив ее взглядом.
-- А ведь мог бы, кажется, он со мною поговорить, -- прошептала молодая девушка, с огорчением смотря вслед за своим женихом.
Прошло добрых два часа, прежде чем опекун и жених вернулись в гостиную, два скучных часа для Лоры, которая или зевала над книгою, или играла со своими собаками, которые, по случаю своей высокой породы и хорошего воспитания, постоянно находились в гостиной. Ричард Торнтон играл в шахматы с мистрис Монктон. По правде сказать, престранная была та игра, потому что шахматы двигались взад и вперед без всякой цели, но как средство, придуманное самою Элинор, чтобы посоветоваться со своим верным союзником.
-- Как вы думаете, Дик, не послужит ли нам на пользу приезд этого человека? -- спросила она после того, как объяснила ему историю, почему она узнала француза.
Ричард покачал головою не отрицательно, но знаменательно.
-- Как могу я вам сказать, может ли этот человек или пет изменить своему другу? Во всяком случае нам очень трудно было бы одержать над ним победу.
-- Не для вас, Ричард, -- прошептала Элинор с убеждением.
-- Не для меня? -- повторил молодой человек-- Ах! сирена, русалка, морская нимфа, удалитесь! Нет ли на вас опять синей шляпки, которая имела влияние на маклера и его клерков? Нет ли на пас новой синей шляпки, Нелли, или не имеете ли вы другого волшебного влияния, которым вы можете действовать на странствующего негоцианта по горчичным делам?
-- Ну, если он вспомнит меня?
-- Это едва ли возможно. Его лицо запечатлелось в вашей памяти только по случаю того страшного обстоятельства, которое последовало за вашею встречею с ним. По вы, Нелли, очень переменились с тех пор, как вам было пятнадцать лет: тогда вы были нераспустившийся еще цветок, теперь же нельзя себе представить, что такое теперь вы. Какая-то Немезида в кринолине, грозно задумавшаяся над делами мрака и ужаса... Нет, мне кажется, нечего опасаться, чтобы этот человек узнал вас...
На лице Ланцелота выражалось мрачное уныние, когда он опять вошел в гостиную за мистером Монктоном.
Монктон сел за стол, на котором лежали вечерние газеты, пересылаемые из Уиндзора в Толльдэль и стал их пересматривать. Ланцелот опять сел возле Лоры и занялся дерганьем шелковых ушей ее любимой собаки.
-- Да скажите же мне что-нибудь, Ланцелот, -- сказала мисс Мэсон, -- если бы вы знали, как я настрадалась за сегодняшний день! Надеюсь, что по крайней мере последнее свидание было приятно.
-- О! нечего сказать, чрезвычайно приятно! -- отвечал Дэррелль насмешливо, -- уж, конечно, меня-то нельзя упрекнуть, что я женюсь на деньгах, никак нельзя, Лора.
-- Это что значит, Ланцелот? -- воскликнула молодая девушка, в ужасе смотря па своего жениха, -- не может быть, чтобы вы хотели этим сказать, будто мой опекун все время обманывал меня, что я бедное, беспомощное существо, что я должна стать гувернанткою, или компаньонкою или кем-нибудь в этом роде, как прежде была Элинор, пока не вышла замуж! Ведь не это же подразумевается в ваших словах, Ланцелот?
-- Не совсем так, -- отвечал он, -- но я хочу этим сказать, что годовой доход, о котором говорил ваш опекун, не превышает двухсот фунтов в год, с чем далеко не уйдешь с нашими несчастными привычками жить порядочно, как следует благородным людям.
-- Но разве у меня нет приданого? Разве я не богатая наследница? Разве мне не предстоят в будущем так называемые надежды?
-- О! разумеется, вам предстоят какие-то туманные надежды на будущее богатство, как вознаграждение за лишения в настоящем. По правде сказать, хотя ваш опекун принимал на себя великие старания, чтобы объяснить мне тоскливейшие деловые подробности, но мне было так скучно слушать его, или я слишком тупоумен для этих дел, только я не совсем ясно понял в чем дело. Кажется, вы должны со временем получить какой-то капитал, только после смерти кого-то... Но, по-видимому, этот кто-то в цвете еще лет и имеет полное право изменить свою духовную, когда ему вздумается, гак что я смотрю на эту надежду, как на далекую случайность. Нет, Лора, мы должны смотреть прямо и положительно на наше положение. Мне предстоит жить в борьбе с тяжелым трудом, а вам -- с бедностью.
Судорожно скорчилось лицо мисс Мэсон. Ее ум ничего не мог представлять, кроме крайностей, и для нее мысль о бедности заключала в себе что-то особенно ужасное: нищенская жизнь с необходимостью в настоящем зарабатывать иголкою насущный хлеб, а в будущем -- надежда получить место в богадельне.
-- Но как бы мы ни были бедны, Ланцелот, -- сказала она шепотом, -- все равно я люблю вас. Что ж такое? Я буду носить платья без особенных украшений и не настоящие кружева. Наверное, вы не сумеете различить настоящее кружево Valenciennes от imitation. Потом я выучусь сама делать пироги и пуддинги и стану приучаться к экономии. Притом же опекун дал мне множество бриллиантов: мы можем их продать, если вы хотите. Для вас, Ланцелот, я готова прилежно работать, как та бедная швея в поэме -- помните ли? "Шей, шей, шей отвороты, ластовицы и рубцы". Видите ли, голубчик мой, о рубцах-то я не беспокоюсь: их очень легко делать, если пальцы не уколоты и на нитке узелков нет, но за ластовицы я ужасно боюсь: мне кажется, я никогда не научусь их вшивать. Но прошу вас об одном, Ланцелот, обещайте мне, что всегда будете любить меня! -- скажите, что вы не ненавидите меня за то, что я бедна?
Молодой человек взял нежную ручку, с мольбою положенную на его руку, и нежно пожал ее.
-- Я был бы ужасным скотом, если б не чувствовал благодарности за вашу любовь, милая Лора, -- сказал он, -- я никогда не желал, чтобы вы были богаты и не принадлежу к числу людей, которые способны дойти до такой низости, чтобы брать жену ради приданого. Одного только я желал... я желал получить свою собственность, -- прошептал он с душившей его яростью -- Со всех сторон я обманут и ограблен, тысячи оскорблений я испытал только потому, что терплю недостаток в деньгах. Но поверьте, моя дорогая Лора, я постараюсь быть добрым мужем.
-- И непременно будете! -- воскликнула Лора, тронутая и обрадованная грустным и искренним тоном своего жениха, в первый раз приятно звучавшим ей какою-то особенною искренностью. Как это великодушно с вашей стороны, что вы говорите мне такие добрые слова! Но кроме доброты и великодушия, от вас ничего нельзя и ожидать... Вы станете великим художником, весь свет будет восхищаться вами, слава пройдет о вас повсюду, и мы будем счастливы и поедем путешествовать в Италию -- не правда ли, Ланцелот?
С горьким смехом отвечал ей молодой жених:
-- Правда, Лора, и чем скорее мы уедем, тем будет лучше. Богу известно, что теперь нет ни одного интереса, который привязывал бы меня к Англии.