Адриан ответил не сразу. Да и что он мог ответить на справедливый упрек верного старого Видо. Что, если действительно голос сердца не умолк у него в данном случае перед благом народа и династии. Что он мог ответить, когда и сейчас, на расстоянии, она, Зита, была такая яркая, желанная, близкая. Он видел ее, изящную, миниатюрную, всю сверкающую в сиянии золота мягких густых волос, с маленьким ртом и с белой, нежной, чуть-чуть розоватой шеей…
А ее глаза? Сколько в них переливов, оттенков. Какие они всегда? Разве можно сказать, можно определить? «Всегда» — нет для них этого слова. Они «всегда» разные. Светлые, они до жуткого становятся темными в минуты сердечней мольбы, страсти и сладостной истомы. Когда Зита спокойна, мечтательна, у нее глаза синевато-серые. А когда она в гневе, они зеленые, как изумруд, как у готовой прыгнуть на свою жертву молодой тигрицы…
И после этого Видо требует, чтобы он выбрал себе невесту. Выбор сделан, да, сделан! Если не будущей королевы, то, во всяком случае, восхитительной любовницы…
Граф угадывал, что происходит в душе короля, но упрямо, насупив седые пучки бровей, ждал ответа. И, в конце концов, услышал то же самое, что ему приходилось уже слышать раз десять, по крайней мере.
— Успеем… успеем… Как-нибудь женимся… И вы, и мама все с одним и тем же…
— Я удивляюсь только неистощимому терпению Ее Величества, — укоризненно покачав лысой головой, произнес Видо.
— Я и сам удивляюсь, — с какой-то шаловливой доверчивой улыбкой, осветившей смугло-матовое лицо его, воскликнул Адриан. Он обезоружил премьер-министра.
— Ах, Ваше Величество, Ваше Величество!.. Ничего с вами не поделаешь! Если б вы не были так обаятельны… Вы этим пользуетесь…
— Как испорченный мальчишка, приводящий в отчаяние солидного, уравновешенного опекуна. Да, граф, какого вы мнения о господине министре Рангья?
— Мое мнение об этом господине известно Вашему Величеству. Знает свое дело, неплохой инженер, поднял нашу железнодорожную сеть, но как человек…
— Знаю, что вы скажете. Дрянцо и едва ли не темная личность. Согласен. Я его сам терпеть не могу, но раз полезен стране, почему его не наградить?
— Баронским титулом? — ядовито подхватил граф.
— А, вы уже знаете. Ах, этот Бузни! Я уверен, Бузни мои письма читает… А что касается баронства, право, это даже не титул. Так себе, что-то переходное. Назовите мне мошенника-банкира, который, в конце концов, не купил бы себе баронства, прежде австрийского, а теперь папского? Заготовьте мне для подписи скромный, сдержанный рескрипт, придравшись, ну, хотя бы, к последней проведенной им линии, соединяющей горную Пандурию с плоскостной… И в стратегическом отношении, и еще более в…
Распахнулась дверь, заколебалась портьера, вытянулся дежурный чиновник, тот самый, который с полчаса назад открыв «почти» потайную дверцу, докладывал графу о Бузни. Теперь он доложил еще торжественнее:
— Министр изящных искусств профессор Тунда к Его королевскому Величеству…
— Как, господин министр уже здесь? Просите!..
Министр изящных искусств, знаменитый художник с европейской славой, порывистый, спешащий куда-то, нервный, взвинченный и своим вечно юношеским темпераментом, и коньяком, не вошел, а влетел в кабинет.
Ловким и цепким движением спрыгнув с подоконника, Адриан встретил маленького, с бритым, пухлым лицом и с шапкой седых курчавых волос министра изящных искусств.
Появление Тунды было сюрпризом. Несколько дней назад совет министров командировал его в отдаленную часть Пандурии последить за археологическими раскопками в одном из небольших имений короля Адриана. Там были высокие, правильной формы курганы; им около восьмисот лет. Почему же веселый, жизнерадостный Тунда не там, а в столице, и с криво повязанным галстуком, с сигарным пеплом на пиджаке, пулей врывается в кабинет, где его принимает король?.. Он так знаменит и так исключительно талантлив, — еще при покойном Бальтазаре, когда этикет был строже, чем теперь, Тунде прощалось многое — и артистический беспорядок в костюме, и развинченность манер, и привычки артиста, на всю жизнь оставшегося богемой.
На Тунду никак нельзя было рассердиться. Своим пухлым лицом, своими весело поблескивающими, нередко хмельными глазками, своим неизменным благодушием он обезоруживал всех, начиная с покойного короля Бальтазара, одним взглядом своим приводившего в трепет сановников и генералов…
— Ваше Величество, поздравляю Вас!
— С чем?
— Как с чем? Э, вы еще ничего не знаете! Да и не можете знать! Разве я примчался бы оттуда, если бы…
— Да с чем же вы меня поздравляете, дорогой профессор?
— С наследством! И еще с каким наследством!
— Откуда? К сожалению, короли не имеют американских дядюшек. С неба, что ли свалилось?
— Как раз наоборот. Ваше Величество! Из самых недр земли. Продолжая раскопки, мы наткнулись на два глиняных горшка в виде урн, примитивных, грубых, заостренных книзу. Обе наполнены старинными золотыми монетами.
— При чем же я здесь?
— Как при чем? Клад найден на вашей земле, следовательно, — ваша собственность! Не верите мне, Государь, — спросите графа Видо. Граф большой законник…
— Господин министр изящных искусств вполне прав. Клад — законная собственность Вашего Величества.
— Но все это странно так, и я себя нелепо чувствую. Менее всего хотелось бы воспользоваться этим золотом. Какая приблизительно ценность его?
— Это не по моей части, Ваше Величество, — ответил Тунда. — Я люблю тратить деньги, но не люблю их считать. А вот один из моих чиновников подсчитал приблизительную стоимость… В обеих урнах золота будет, по его словам, этак, этак миллионов на пятнадцать французских франков…
— Чудесно! — воскликнул король, — значит, я могу осуществить мое желание… Построить гигантский дом для инвалидов последних войн, где они могли бы спокойно доживать свой век… Люди, проливавшие кровь за свою родину, безногие, безрукие, нищенствующие на улице, провожаемые снисходительными взглядами, взглядами тех, кто трусливо боялся огня, прячась за их спинами, — это ужасно! Мы выберем красивую местность с хорошим климатом и немедля приступим… Будут концертный зал, библиотека, общая столовая… Вы, милый Тунда, распишете стены батальными картинами, воспевающими доблесть и славу этих инвалидов-героев… Часть же «наследства» я отдам в распоряжение сестры для ее благотворительных целей…
— Ваше Величество, — начал Видо, — все это делает честь вашему благородному сердцу, но, — вы простите меня, старика, вмешивающегося не в свое дело, — по-моему, нельзя совершенно забывать себя. Королевский дом Пандурии никогда не был особенно богатым, а за последние годы… В будущем мало ли что… И монархи должны обеспечивать себя на черный день. К тому же цивильный лист, урезанный парламентом, более чем скромен…
— Мое решение твердо, — перебил Адриан, — так поступлено будет с этим кладом, как я сказал… — и сейчас это не был уже молодой красивый гусарский офицер, это был король, — так звучал его голос и такой царственной осанки исполнена была вся фигура, сильная, стройная, с гордо поднятой головой.
— Воля Вашего Величества священна, — произнес Видо, низко кланяясь и чуть-чуть разводя руками.
Профессор Тунда заморгал жиденькими ресницами и, отвернувшись, начал громко сморкаться…