Ю. Олеша написал повесть под названием "Зависть", написал ловко и язвительно, причем язвительность искусно прикрыта юродством. Язвительно по отношению к нашему социалистическому строительству. Очень понятно, что без юродства такой повести не напечатаешь, но совершенно непонятно, каким образом наши присяжные критики этой язвительности не разглядели и даже наоборот, приосанившись загордились как, мол, почтительно и лестно написал про нас левый попутчик Олеша.
Между тем, секрет Олеши чрезвычайно прост. Он представил вредителей невменяемыми. Вредитель этот - герой его повести - Кавалеров. Олеша изображает дело так, будто мощные, сильные мира сего, Бабичевы, властно делают свое дело, а несчастные, раздавленные Кавалеровы и Иваны жалостно скулят по пивным и мечтают о каких-то утопических Офелиях. Хорошо, если какой-нибудь из этих Бабичевых, проезжая на автомобиле, случайно обратит внимание на этих жалких безумцев и временно даст им приют на своем диване. Если бы не это, они давно бы уже погибли, беспомощные и к нашей жизни неприспособленные.
Олеша необыкновенно высоко возносит Бабичевых и необыкновенно низко принижает Кавалеровых. И в этом-то и есть юродство. Юродивые комплименты по адресу хозяев жизни и юродивые кривляния якобы уже безопасных невменяемых врагов.
В действительности дело обстоит совсем не так. Кавалеровы опасны совершенно реальной грозной опасностью. И если хоть на минуту поддаться обману Олеши и ослабить бдительность, то эти господа Кавалеровы уже без всякого юродства сделают свое шахтинское дело.
У Олеши Кавалеров в пивной валяет дурака, а настоящие Кавалеровы говорят в пивной о зверствах большевиков и о засильи жидов. У Олеши Кавалеров робко жмется на диване, а настоящие Кавалеровы, забравшись в дом, не постесняются выкрасть у хозяина секретные документы. У Олеши Иван выдумывает какую-то фантастическую машину "Офелия" неспособную ничего разрушить, а в действительности Иваны ничего не выдумывают, а пускают в ход уже давно выдуманные машины с клеймом Скотланд Ярда.
И в повести и в действительности эти господа прикидываются юродивыми. Только в действительности мы знаем цену этому юродству, а в повести мы принимаем его за искренность.
Наши критики в чистоте сердечной воображают, будто всякий читающий повесть Олеши должен убедиться в безвредности и невменяемости этих милых пьяных чудаков Кавалеровых и Иванов. А в действительности, читатель соглашается с ними и сочувствует им, потому что не один Олеша, а вся наша беллетристическая братия сплошь пичкает наших читателей такими вот романтическими бреднями.
У нас все повести, романы, рассказы и стихи в последнее время пишутся на одну и ту же тему: "как бы размахнуться, выскочить из узких рамок повседневности; как совершить что-нибудь геройское, необыкновенное; как бы не стать таким вот Бабичевым, интересующимся только своим Четвертаком".
Если уж Гладков и напишет о сельско-хозяйственной коммуне "Авангард" то непременно легендарным стилем.
Если Багрицкий и напишет о коммунисте Когане, то непременно в стиле былинных богатырей. А если захочет современный беллетрист показать высшую удаль и размах человеческой души, то напоит героя вдребезги пьяным.
И вот оказывается, что все те позиции, которые мы с трудом завоевываем на культурном фронте, все эти позиции мы с легкостью отдаем, стоит только нас провести на дешевеньком художественном обмане. Тех людей, которых мы клеймим в нашей культработе как вредителей, эти люди оказываются наипервейшими героями наших повестей и рассказов. А те, которых мы в жизни считаем нашими лучшими активными работниками, оказываются в повестях и романах какими-то тупыми и скучными делягами, о которых автор говорит с несколько презрительной иронической улыбкой.
Левидов в своей статье "Герой нашего времени", напечатанной в "Комсомольской Правде", даже возвел эту иронию в обязательный художественный прием. По мнению Левидова и не может быть иного художественного изображения героев. Ирония необходима для художественности повествования.
Не возражаем. Может быть так и нужно. Может быть так и надо, чтобы в повести вредитель, враг вызывал жалость, а герой, активный работник вызывал ироническое к себе отношение. Написал же по такому рецепту Сельвинский свой "Пушторг"? Но в таком случае, чорт с ней, с этой художественностью, если она вместо того, чтобы помогать нам в нашей культурной борьбе, разрушает все то, что мы с таким трудом создаем!
У нас в художественных кругах за последнее время стало модным взирать на все с какой-то "мудрой" третьей точки зрения. Пусть там где-то в мире борются буржуазия и пролетариат. Мы не ввязываемся в эту борьбу, мы со своих художественных высот спокойно взираем на правых и левых, на белых и красных и всему видим цену и место. Мы не унизим своего искусства до служения одной из борющихся сторон. Мы не сторона, мы судья и это право судьи дает нам наша третья точка зрения художника.
Нет ничего удивительного, что враги наши становятся именно на эту точку зрения, потому что это та точка зрения, которая нас разоружает, нас усыпляет, переводит нас из состояния боевого в состояние "мудрого" созерцания, но когда на эту же точку зрения становятся наши пролетписатели или пролеткритики, то это не только удивительно, но и преступно. Нужно уметь видеть врага не только тогда, когда он идет на тебя с оружием в руках, но и тогда, когда он прикидывается юродивым, пьяненьким, невменяемым. Когда он хочет сначала тебя усыпить с тем, чтобы задушить во сне.
Жалеть рано. Надо сначала добить.
Источник текста: Новый Леф. 1928. N 7. С.1-3 .