При свежем ветре в пять часов перешли мы от Кастель-Ново к Новой Рагузе и стали посреди канала Каламото на 15 саженях глубины. Как фрегат при тихих ветрах не мог преследовать малые суда, то капитан отправил меня к ближним островам, откуда удобнее было наблюдать суда, проходящие как морем, так и каналом. Приняв на четыре дня провиант, отправился я к ближнему островку и. обошед его с северной стороны, пристал в небольшой залив, с обеих сторон защищаемый высокими мысами; в сем месте мы были хорошо закрыты с моря и ни одна лодка, идущая в Рагузу, не могла миновать нас.
Я вышел на берег осмотреть местоположение: при всяком шаге вперед надлежало пробираться по неровным каменьям; иногда взлезая на крутизну, удерживался я за колючий терновник или за ветви сваленных бурей дерев. Около полуверсты подымались мы таким образом, пока достигли вершины; там, вынув зрительную трубу, искал я по горизонту и под берегами судов; но кроме великого буруна и немалого волнения ничего не открыл. Озирая же ближе вокруг себя, увидел я, что канал Каламото составляется длиной грядой островов, идущих по направлению берега в двух и трех милях от него расстоянием. Глубина между сими островами, как уверял меня лоцман, непомерна; но по узости проливов, их разделяющих, только три удобны для прохода военных кораблей. Вдали к северу синелись острова Курцало и Меледо, к югу Катарские гиганты, покрытые снегом.
Поставя на возвышении караул, спустился с горы и пошел, как мне казалось, к средине острова. Холодный ветер принудил меня надеть капот, и если бы сего не сделал, то мундир мой от терновника, сквозь кусты которого мы продирались, весь бы изорвался. Наконец напали мы на ложбину, которая привела нас к луже, окруженной деревьями; дождевая вода, стекая с гор, наполнила неглубокую рытвину. Водохранилище сие для странников, нам подобных и, конечно, редко сюда приходящих, кажется немаловажной находкой. Остров сей, коему имя никто еще не давал, хотя может быть до меня приставало к нему миллионы людей, состоит из твердого плитника, горизонтально лежащего и только на несколько вершков покрытого землей. На сем тонком пласте растут кривые можжевеловые деревья, большие кустарники шалфею, шиповника и, хотя я небольшой ботаник, однако ж заметил множество розмарина и других цветов, которые произрастают у нас только в оранжереях. Большие трещины, видные по всему острову, заставляют думать, что и тут были землетрясения и может быть все острова сии суть не иное что, как оторванные скалы от берега. Не нашед селения, не видав ничего, кроме диких ослов и стада баранов, на свободе гуляющих, изорвав сапоги, перецарапав руки и ноги, воротился назад к берегу. Идучи, слышу ружейный выстрел, взглядываю на гору, где поставлен был караул, вижу сигнал, извещающий о сем появлении судна, прибавляю шаги, бегу, скатываюсь с горы, немедля отваливаю и пускаюсь в открытое море. Небо было мрачно, море покрыто пеной. На веслах вышед за оконечность острова, показалась большая тартана, идущая от севера на фордевинд. Поставя паруса, шли мы в бейдевинд; баркас начало заливать волнами, два матроса беспрестанно отливали воду. Когда мы довольно сблизились, я приказал выстрелить из фальконета, тартана тотчас поворотила от берега в море и прибавила парусов, я также отдал рифы и, несколько спустившись от ветра, приметно стал догонять. Между тем уже начинало вечереть, пошел небольшой дождик, небо то выяснивалось, то покрывалось облаками; опытный лоцман, уверяя меня, что ночью будет Burasca (буря), представлял, что на столь бренном судне и в такую погоду подвергну опасности жизнь 30 человек. В надежде, что скорее настигну тартану, нежели успею засветло пристать к берегу, я не послушал его и продолжал погоню. После жаркого спора, когда лоцман принужден был уступить и замолчать, чрез несколько минут предположение мое исполнилось. Шкипер, испуганный другим выстрелом с ядром, привел к ветру, поднял рагузский флаг и лег в дрейф. Пристать к борту и войти в каюту было дело одной минуты и нескольких шагов. Там в чистой каюте, увидев себя в лучшем убежище от бури, нежели на баркасе, я ободрился, однако ж внутренне упрекал себя в неблагоразумии пуститься на ночь в море; но когда по данным мне пашпортам увидел, что шкипер из Анконы в Рагузу везет богатый груз, принадлежащий французскому купцу, то совершенно успокоился и с веселым духом и новой бодростью немедленно распределил своих людей по местам, привязал баркас на бакштов {Толстая веревка, выпущенная за корму корабля, к которой привязываются гребные суда.} и в полветра, на всех парусах пустился прямо к Санто-Кроче. Предвещание лоцмана сбылось: по захождении солнца ночь наступила самая темная и пошел проливной дождь; несмотря на усилившийся ветер, я держал все верхние паруса, от чего тартана легла совсем на бок, мачты трещали, а шкипер в отчаянном страхе читал Ave Maria! и Padre nostre однако ж, по счастью, я благополучно прошел между каменьями ( петини называемыми), миновал все опасности и в 10 часов ночи бросил якорь возле фрегата. На рассвете катер привел далматскую требаку; но капитан во уважение преданности к нам жителей, не задерживая, отпустил. От шкипера уведомились мы, что вся Далмация занята неприятелем, почему нам должно было увеличить осторожность. Капитан, отправляя меня вторично к тем же островам, приказал не слишком удаляться от фрегата. Пробравшись весьма узким и совершенно диким протоком, разделяющим два высокие крутые острова, выбрал я пристанище у третьего, считая от того, на котором провел вчерашний день. Обошед кругом, не нашли на нем ни селения и ни капли воды; весь остров порос мелким кустарником разного рода, из коих на одном были засохшие ягоды, похожие на нашу землянику и довольно приятного кисловатого вкуса. Славяне называют ягоду сию глогиня, она имеет вид земляники темно-красного цвета, в средине 4 косточки, а сверху, где бывает цветок, кругловатую и твердую чашечку. Поставя караул на возвышении, сделав из парусов палатку, расположился я провесть тут ночь. К захождению солнца небо покрылось мрачностью, пошел проливной дождь, не оставивший на нас сухой нитки, в продолжении 2 часов гром гремел прямо над головами, а после грозы заревел ветер, началась буря, огонь наш погасило и все матросы, стеснившись в малой палатке, пели песни. На другой день узнал я, отчего они были так веселы: порция вина за четыре дня была ими выпита до дна.
24 февраля утром хотел попытаться, не добьюсь ли до фрегата, но едва с крайним усилием обогнул мыс и на 200 сажень подвинулся вперед, как ветром и течением понесло нас назад и я принужден был пристать по восточную сторону того же острова. Место, где мы пристали, было открыто, волны, разбиваясь о каменья, производили сильный бурун, почему приказал я вытащить суда на берег и близ них под навесом скалы построить шалаш. Сей день мы еще не унывали, и хотя в охоте не было удачи, ибо видели только места, где лежали козы, но провели время весело, довольствовались сырой солониной и сухарями и к вечеру, уставши и оборвавшись о колючие кустарники, собрались в шалаш и развели огонь. Ночью опять была гроза и временем шел дождь.
Солнце, которого восхождения мы ожидали подобно перуанцам, кои по сему светилу заключают добрые и худые предзнаменования, взошло и лучами своими не могло проницать густые облака, обложившие со всех сторон небо. Море, гонимое южным ветром, с ужасным шумом сильно волновалось; вдали был так темно, что мы едва по белым валам могли различать воздух от моря; не было никакой возможности возвратиться на фрегат. Тут невольное неудовольствие возмутило дух мой, скудная провизия наша кончилась за завтраком, с охоты, как и вчерась, пришли с пустыми руками, на острову, кроме сказанных ягод, не было никакого растения, которое можно бы употребить в пищу; некоторые, не пивши два дни, мучились от жажды, я приходил в отчаяние, думая, что судьба определила нам умереть здесь от голода. К вечеру, когда собрались в свой бивак, было уже не до шуток; матросы не имели желания петь, вокруг огня сидели смирно, часто выходили смотреть на облака и, по всем признакам видя, что буря должна продолжиться, с горем легли спать на морскую землю. Всю ночь я не смыкал глаз, несмотря на дождь, ходил возле шлюпок по морскому берегу и в сильном волнении чувств почитал себя как бы низверженным из света, душа моя изнемогала под тысячей мыслей, и слабый луч надежды не облегчал печального моего расположения. По нескольку минут стоял я как оцепенелый, смотря то на небо, то на море. От сильного желания, при шуме волн и свисте ветра, представлялся мне иногда штиль, и до того один раз забылся, что сделал несколько шагов к шалашу в намерении разбудить спокойно спавших людей, но, опомнившись, ломал в отчаянии у себя руки и видел пред собой весь ужас голодной смерти.
Не имев терпения дождаться утра, я разбудил матросов и, лишь начало рассветать, приказал спускать на воду суда; некоторые изумились такому предприятию, но по свойственной одному русскому солдату строгой во всяких случаях подчиненности, безмолвно повиновались и, несмотря на ужасный бурун, шлюпки были на воде. Решившись во что бы то ни стало не оставаться долее в столь диком месте и терпеливо ожидать перемены погоды, я намеревался переправиться на ту сторону канала, где виден был домик. Мы отвалили, поставили рифленый парус, в половину сверх того уменьшенный, но лишь оный был поднят, баркас всем бортом зачерпнул воду, катер непременно бы опрокинуло, если бы в сие время не изорвало у него парус. Тогда, спустившись по ветру, оставалось одно средство - привесть на другой галс и стараться пристать к другому острову, по виду столь же дикому и необитаемому, как и первый. Принуждены будучи оставить парус с крайней опасностью, перешли мы не более 200 сажен к берегу, как и увидели пред собой небольшой залив, очень хорошо прикрытый от южного ветра. Вошед в него, я очень радовался, что гребные суда можно было оставить на дреках и не нужно было вытаскивать их на берег.
Оставя караул при судах и положив тяжелый мушкетон на плечо, с 30 вооруженными матросами, в надежде найти какое-нибудь жилище, пошел искать оного. Мерными шагами и в молчании взошли мы на небольшое возвышение и что же увидели? Большое селение в прекрасной долине, осененной деревьями и окруженной виноградниками. Нет слов изобразить наше восхищение, от радости мы все перекрестились и сказали: "Слава Богу!", прибавили шагов или лучше побежали. Приближаясь к первому дому, я вспомнил, чтобы быть сыту, нужны деньги, смотрю по карманам, нет ни копейки, спрашиваю у матросов: ни у кого ни гроша, это обстоятельство уменьшило нашу радость, мы остановились и со смехом обыскивали пустые свои карманы. В первом доме нашли мы старика, от которого узнали, что находимся на острове Жупано, что есть здесь канцлер, губернатор, сенатор и помещик, и, сколько мог я понять, все сии четыре звания принадлежат одному лицу. Я послал к нему гардемарина просить позволения запастись провизией, думая, по праву военных, дать ему после одну расписку. Сенатор прислал просить к себе, встретил меня за воротами и, весьма ласково взявши за руку, ввел в дом. На первый раз, в длинном для голодного моего желудка разговоре, начал он изъяснять затруднительное между двумя сильными державами положение республики. К счастью моему, скоро вошла его жена, и в утреннем наряде, прекрасная собой, она, когда подали мне весьма маленькую чашку кофе и без сухаря, сказала разговорчивому супругу своему, что чрез служанку она узнала, что надобно скорее накормить людей моих. Муж вышел. Я встал и, проходя зеркало, увидев изорванные свои сапоги, закоптелое от бивачного дыма лицо, с крайним замешательством засвидетельствовал ей мою признательность за внимание. Я представлял собой рыцаря плачевного образа, сидел пред нею на высоком узеньком стуле в неловком положении, то скрывая сапоги, то поправляя галстук, то застегивая мундир и от сострадательных ее взглядов еще более робея; но, несмотря на то, однако ж, разговор наш, с помощью нескольких итальянских слов, написанных у меня на листке, который принужден я был держать в руках, и речений, из Священного писания заимствованных, оживился. Мало-помалу я ободрился и уже смеялся, как вошел сенатор. Политика бедной его республики снова переменила лицо мое, и мне, конечно, сделалось бы дурно, если б прекрасная, умная, воспитанная жена его не поспешила подать завтрак.
Люди мои также были накормлены. Гостеприимство славян, обрадованных гостями, которых могли они понимать, предупредило попечения губернатора, и те из моих людей, которые приходили с радостным лицом уведомлять меня, что ветер начинает утихать и уже переменился, были, кажется, довольно веселы. В полдень, когда я успел после сытого завтрака еще пообедать, ветер к фрегату сделался попутный, и мы прибыли на оный благополучно.
В последние дни сего месяца погода установилась прекрасная и поиски мои были удачнее; три требаки с полным грузом ценой на 100 000 рублей достались нам в добычу. Тартану, как принадлежащую рагузскому купцу, отпустили, товары ее разместили на другие, а как к тому времени граф Воинович успешно окончил свое поручение в Рагузе, отправили их в Катаро. 3 марта, когда фрегат "Михаил" сменил нас на сем посте, при маловетрии вышли мы в море, причем взяли еще богатый приз. При благоприятном плавании преследовали мы все суда, которые показывались на наш вид; но все они были австрийские, почему, опросив, отпускали. 6 марта, ночью, при тумане вошед в Фиумскую бухту, на глубине 35 сажен положили якорь.