Все последующие дни были заняты лихорадочной и кропотливой подготовкой к старту на полюс. Работа началась немедленно по прилете.
Едва самолеты успели приземлиться, как к нам медленно подползли тракторы и оттащили на заранее размеченные места. Участники экспедиции высыпали на поле и с любопытством осматривали долгожданный аэродром 82-й параллели. Стоял чудесный безоблачный день. Ветер почти стих, ярко светило солнце, рыхлый снег шурша рассыпался под ногами. Термометр отмечал двадцатитрехградусный мороз. Готовясь к прилету гостей, зимовщики сколотили из бревен и досок просторный домик, поставили его на гигантские сани и тракторами отбуксировали к аэродрому. Это был первый опыт передвижки зданий в Арктике. Над домиком развеваются красный флаг и конус, указывающий направление ветра. В домике — мастерские, нары, спальные мешки и телефон, связывающий аэродром с зимовкой, расположенной в четырех километрах к западу на берегу бухты Теплитц. У домика — гусеничные тракторы, вездеходы и два водомаслозаправщика. Далеко на юге недвижно стынут скалистые мысы острова Карла Александра, блестят остроконечные айсберги и синеет почти свободное ото льдов море королевы Виктории.
— Хороший остров, — одобрительно заметил Шмидт и скомандовал: — по машинам! Немедленно начать разгрузку всех самолетов!
Начинался аврал, бесконечный по счету. Стояла глубокая ночь. На Большой Земле лишь недавно опустели театры, но здесь нестерпимо светило солнце, и люди работали, забыв о сне и отдыхе. Последний раз они спали тридцать шесть часов тому назад, последний раз торопливо ели накануне в полдень, но никто не ушел с аэродрома даже в маленький штабной домик. Лихорадочно мы выгружали из машин продовольствие, инвентарь, запасные части, снаряжение. Недра наших гигантских кораблей были неисчерпаемы. На снежном поле вырастали горы продуктов, инструментов, оружия, лыж, палаток, всевозможных ящиков, мешков и металлических банок. Сосредоточенно и быстро работала группа Папанина. Еще в воздухе, распознав знакомые контуры острова Рудольфа, Папанин начал волноваться. Как только лыжи самолетов коснулись аэродрома, он выпрыгнул из машины и, проваливаясь в глубоком снегу, побежал к встречающим.
— Где брезенты? — кричал он. — Куда сгружать вещи? Мы очень торопимся.
Наскоро расцеловавшись с друзьями-зимовщиками, которых он сам привез сюда в прошлом году, Папанин ринулся в атаку на грузы. За ним неслись его верные товарищи. Самолеты привезли с собой около трех тонн вещей дрейфующей зимовки (остальное было заброшено сюда ледоколом еще в прошлом году). Ученые никому не доверяли разгрузку своего имущества. Они ходили от самолета к самолету, бережно принимая банки провианта, трубы палаток, аварийные детали, точные приборы, аккумуляторы, запасы меховой одежды, перевезли все это на тракторах к домику штаба, аккуратно рассортировали и укрыли брезентом.
К восьми часам утра аврал был закончен. Вездеходы и тракторы доставили нас на зимовку. Она открылась издали, со склона купола, своими небольшими приземистыми зданиями, напоминающими дома степной заимки, и стрелами радиомачт. У входа в главный дом, согнувшись в низком приветственном поклоне, стоял белый медведь, убитый накануне и целиком замороженный. Он держал в своих лапах обрамленный вышитым полотенцем поднос с хлебом и солью. С могучей шеи медведя свисала толстая железная цепь, заканчивающаяся здоровенным «ключом от полюса». Шмидт подошел, взвесил этот ключ на руке и задумчиво произнес:
— Если такой большой ключ, то какой же прочный должен быть замок…
Столы в кают-компании ломились от яств: колбасы, ветчины, сала, грудинки, фаршмака, паштета, различных консервов, водки, вина и коньяка. Стены украшены приветственными лозунгами и портретами. Во всю ширь перегородки распростерлась стенная газета: «Широта 82 градуса». Бортмеханик Ваня Шмандин подошел к газете и карандашом расширил ее название «Широта 82–90 градусов».
Мы, закончив аврал, утомленные двухсуточным бодрствованием, уже давно спали мертвым сном, а ученые продолжали свою кипучую деятельность. Они проверяли упаковку продуктов, осматривали научную аппаратуру, собирали нарты.
— Мы будем работать дотемна, — объявил Папанин.
Один из зимовщиков недоуменно напомнил ему, что темнота в этих широтах наступит лишь в октябре. Иван Дмитриевич рассмеялся и поправился:
— Ну, тогда до вечера!
Они легли спать в восемь часов утра следующего дня, отстояв на ногах трое суток. Для нас следующий день начался новым авралом. Нужно было заправить все машины горючим. Путь предстоял немалый, тяжелый и опасный.
Сколько летных часов займет дорога до полюса и обратно — никто не знал, и поэтому решено было залить все баки по пробку. Это был поистине сизифов труд. На аэродроме мела пурга. Свирепый ветер больно хлестал лицо и заставлял людей передвигаться спиной вперед. Одетые с головы до ног в меха, мы мерзли, однако, нещадно. Экипажи во главе с командирами кораблей отрывали из-под снега бочки с бензином, грузили их на тракторные сани и затем катили с саней к самолетам. Дальше начинался самый тяжелый этап: заливка горючего в баки. Весь бензин нужно было перекачать ручным альвеером (насосом). Тяжелая и крайне утомительная работа! Руки сразу начинали ныть, с непривычки даже пальцы деревянели. К полуночи экипаж нашего самолета закончил заливку, остальные корабли — лишь на следующий день.
Отоспавшись, механики немедленно приступили к тщательному осмотру моторов. Они придирчиво проверяли все цилиндры, компрессоры, свечи, трубки, краны, тросы управления. Повреждений почти не было. Лишь на самолете Алексеева немного деформировался кабан подкоса шасси. Механики самолета Сугробов, Шмандин и Гинкин с помощью зимовщиков, проработав тридцать шесть часов, привели лыжу в первоначальный вид.
А дальше вновь потянулись дни напряженнейшей, интенсивнейшей работы. Особенно много работали папанинцы. В любой час этих людей можно было, видеть за делом. То они сидели на электростанции, заряжая аккумуляторы полюсного передатчика, то надували резиновые лодки, то везли на собаках к аэродрому какие-нибудь детали. Ни частые шквалы, ни пурга, ни морозы не могли охладить их пыла. Они подвергли генеральной проверке все оборудование и аппаратуру своей дрейфующей станции. В течение двух дней Евгений Федоров терпеливо наблюдал и сличал величину магнитного склонения на острове Рудольфа, экзаменуя точность приборов и методику исследования. Проверяя теодолиты и секстанты, он определял астрономическим методом местонахождение острова Рудольфа и удовлетворенно отметил совпадение своих вычислений с утверждением географических карт. С неменьшей тщательностью была собрана и испытана радиостанция Северного полюса. Варьируя условия, Эрнст Кренкель просиживал у аппарата и яркие солнечные ночи и дни, забитые бешеной пургой. Радиостанция работала прекрасно. Кренкель слушал бой часов Спасской башни Кремля, посевные сводки Новосибирска, истерические выкрики германских радиостанций, фокстроты далекой Бразилии. Уединившись в механической мастерской, Ширшов переделывал глубоководную лебедку и проверял механизмы батометров и подводных вертушек. Тем временем Папанин занялся подгонкой снаряжения. Вблизи зимовки вырос целый городок палаток дрейфующей северной станции: жилая, гидрологическая, гравитационная, продуктовая, палатка-мастерская и много других.
Наиболее хлопотливой оказалась заготовка керосина — основного топлива полюсного лагеря. Тарой для керосина служили особые резиновые баллоны, емкостью в сорок восемь литров. Для заливки требовалось предварительно отсосать керосин из шланга, после чего он плавно переливался в баллон. И так шестьдесят раз!
— Тьфу! — плевался после операции Кренкель. — Напился керосину на всю жизнь. Не подходи с папиросой — вспыхну!
Проверив, испытав и рассортировав свое хозяйство, зимовщики снова перевезли все вещи на аэродром. Там каждый сверток был положен на весы. Взвешивали с предельной точностью, ибо грузоподъемность самолетов была ограничена, и каждый килограмм подвергался строжайшему учету. Все запасные части и детали были выгружены из машин. Участники экспедиции пошли на это с тяжелым сердцем. Путь предстоял дальний, в дороге могли произойти всякие неожиданности. Полярные летчики и механики привыкли всегда иметь все под рукой. Но поднять весь обильный запас самолеты были не в состоянии. Выгруженные вещи лежали огромными кучами около машин, возбуждая хозяйственные вожделения бортмехаников. Потерю запасных частей наиболее тяжело переживал старший механик корабля Василий Лукич Ивашина. Он беспокойно ходил вокруг этого богатства, вздыхая, старался незаметно всунуть какую-нибудь деталь в самолет, но, застигнутый укоризненным взглядом Молокова, сконфуженно клал деталь на место, продолжая, однако, как лунатик свои виражи.
Через неделю после прилета вновь была объявлена трудовая мобилизация всего населения острова Рудольфа. На этот раз мы не разгружали, а грузили имущество Папанина и его друзей. Каждому самолету полагалось взять на борт сотни килограммов вещей станции. И снова в недрах гигантских машин исчезали палатки, приборы, одежда, клипперботы, движки, нарты. Объемистые банки с продовольствием полюсной станции были распределены равномерно по всем машинам. Во время полета к полюсу один из кораблей мог оказаться в бедственном положении. Тогда продукты станции дали бы возможность экипажу пострадавшего корабля продержаться до прибытия спасательной группы. С этой же целью на каждый самолет было погружено по 80 килограммов продовольствия, упакованного в особые парашютные мешки. Узрев товарищей в беде, другие самолеты либо сядут и сразу заберут их со льдины, либо сбросят им на парашюте продукты, если посадка в этот момент будет невозможной.
Зимовщики забирали с собой только самое необходимое. Они рассчитывали при прилете на полюс конфисковать кое-что из самолетного инвентаря.
— Сниму шапку и пойду по кораблям, — смеясь, говорил Иван Дмитриевич — один даст чайник, второй — примус, третий — лишнее ведро. Обратно всех в трусах отпущу. Все равно вам на юг лететь!
Пробивая дорогу на Северный полюс, руководство экспедицией мобилизовало все силы и средства. На юге архипелага, в бухте Тихой, зимовали два легких самолета. 28 апреля Головин вылетел в Тихую. На борту его самолета находились два летчика. В тот же день Головин вернулся обратно. Через несколько дней на аэродром острова Рудольфа опустился и второй, находившийся в бухте Тихой, самолет. Легкие самолеты были немедленно использованы для связи и ближней разведки.
Наконец, все готово к штурму. На аэродроме далекого полярного острова стоял, пригнувшись перед гигантским прыжком, целый воздушный флот: четыре тяжелых четырехмоторных корабля, мощный двухмоторный самолет и два воздушных автомобиля.
— Назидательное зрелище! — задумчиво произнес Отто Юльевич Шмидт, осматривая свою воздушную армию. — Если большевики смогли выставить здесь, на восемьдесят второй параллели, такую грозную армаду, то что же они сделают при тревоге в более южных широтах!
Так шли дни. Мы трудились, отдыхали, веселились. Вместе со всеми работали ученые, делая свое дело, помогая другим. В иные вечера Ширшов и Федоров пытались устраивать прогулки на лыжах. Но вскоре им это было строжайше запрещено.
— Разве можно поступать так неосмотрительно? — журил их Папанин, — каждый из вас обошелся государству очень дорого. А вдруг кто-нибудь нечаянно сломает руку или ногу? Зимовка будет сорвана — государству убыток.
— Иван Дмитриевич, я когда вижу ямку, падаю, — оправдывался Ширшов. Но под укоризненным взглядом начальника тушевался и конфузливо заключал: — Хорошо, я больше не буду.
Часто они по очереди заходили в комнаты участников перелета, жадно слушая неиссякаемые рассказы летчиков и полярников о различных, кажущихся фантастическими случаях жизни.
— Нам вместе ходить нельзя, невыгодно, — объяснял Кренкель. — Гораздо рентабельней слушать вас по одиночке. На полюсе пополнять свой запас не придется. Но если каждый из нас расскажет то, что слышал, хватит на целый год.
Иногда за ужином они обсуждали перспективы своей работы, намечали, куда их может вынести дрейф льда. Законы дрейфа ледовых массивов центрального Полярного бассейна неизвестны. Может быть, льды вынесут отважную четверку к берегам Канады, может быть, к Чукотке, а может быть, и к берегам Гренландии.
— Эх, — мечтал Папанин, — если бы нас занесло в район недоступности! Как бы много получила советская наука.
— А не страшно? — спросил, улыбаясь, Водопьянов. — Снимать-то оттуда будет трудно.
Папанин приготовился отвечать, но его опередил бортмеханик Гинкин.
— Меня сюда направили из военной части, — сказал он. — Помню, вызвал меня командир и спросил, хочу ли я отправиться в большую экспедицию, но предупредил, что ее участники рискуют головой. Тут я пришел в полное недоумение. Что это за место в Советском Союзе, где можно голову потерять? Нет такого места!
Мы настороженно ждали хорошей погоды. Радист зимовки фактически лишился сна. Круглые сутки он принимал метеосводки советских, европейских и американских станций. Здесь, в маленькой рубке, учитывалась погода арктической полосы Советского Союза, ветра Скандинавии и Англии, температура среднеевропейских стран, метеообстановка Северной Америки. Каждодневно синоптик Дзердзеевский собирал воедино разрозненные данные трехсот двадцати станций, анализировал пути и взаимодействие циклонов и антициклонов. Как назло, мимо нас ползли бесконечной чехардой только циклоны. Антициклоны, несущие хорошую летную погоду, притаились на северных уступах Канады. Но жизнь, невзирая на плохую погоду, шла своим чередом. 28 апреля произошло первое летное происшествие. Флагштурман Спирин вместе с магнитологом Федоровым и радистом Ивановым вылетели на самолете проверять работу радиомаяка. Они взяли с собой аварийную радиостанцию, винтовку с патронами и десять плиток шоколада, полкило сала и каравай хлеба.
Спирин полетел в своей шубе, Сима Иванов — в меховой рубашке и кожаном реглане, Федоров предусмотрительно надел малицу. Они должны были отлететь километров на 70–80, приземлиться, проверить слышимость и правильность сигналов радиомаяка и затем, примерно к десяти часам вечера, вернуться обратно. Проводив товарищей, мы уехали на главный аэродром готовить к разведывательному полету самолет Головина. В полночь бортмеханики самолета Кекушев и Терентьев разлеглись на нарах, собираясь проспать не меньше суток после изнурительной работы.
— Аврал — это не страшно, — сквозь сон бормотал Кекушев, — лишь бы не полундра.
В это время зазвонил телефон. Шевелев просил прислать к зимовке трактор. Шмидт и Шевелев собираются приехать на аэродром. Зачем такая спешка в час ночи? На всякий случай решили поскорее уснуть. Новый звонок.
— Николай Львович, с вами говорит Шевелев. Нужно немедленно лететь на поиски самолета Спирина. Ставьте лампы, разогревайте моторы. Торопитесь, так как погода быстро испортится.
Кекушев молча, не отвечая, положил телефонную трубку на полевой аппарат. Затем он обернулся к нам и каким-то виноватым голосом произнес:
— Ну, вот и полундра!
Улететь Головину не удалось. Пока сливали излишек бензина, пока разогревали моторы, погода испортилась. Купол покрылся туманом, стартовать было нельзя. Полет временно отложили. Радисты дежурили всю ночь, но от самолета Спирина попрежнему не поступало никаких сведений. Утром на розыски пропавшего самолета выехали зимовщики станции на собачьих упряжках. Они взяли с собой продукты, медикаменты, теплые вещи, аккумуляторы для радиостанции. К вечеру погода чуть улучшилась. Головин, взяв на борт Шевелева, улетел на поиски. Сплошная облачная стена в двадцати километрах от Рудольфа заставила его вернуться обратно. Командование решило не покидать аэродрома до тех пор, пока не улучшится погода. Мы развалились кто где. Люди спали вповалку на полу, на верстаках, на столах и скамейках. Картина напоминала частную квартиру после встречи нового года. Каждые пять-десять минут кто-нибудь выходил на поле и критически осматривал горизонт: не посветлел ли? Остальные догадывались о виденном по выражению лица разведчика. Так прошла еще одна ночь. А ранним утром 30 апреля, распахнув настежь двери, вбежал Петенин и дико заорал:
— Прилетел!
Все выскочили на поле. Над нами кружился самолет Спирина, едва различимый в тумане. Опознав чутьем летчика знакомые места, Спирин бережно повел машину на посадку и аккуратно приземлился. Довольные и радостные члены его экипажа вылезали из кабины. Мы бросились к ним, засыпали вопросами.
— Ничего особенного, — рассказывал Спирин, — отлетели восемьдесят километров от Рудольфа и сели в проливе Бака. Сделали все наблюдения, начали заводить мотор, а он, оказывается, тем временем остыл. Никак не заводится. Несколько раз мы пытались его запустить с помощью амортизатора — не получается, нас слишком мало, чтобы натянуть резину как следует. Тогда мы выбрали здоровенный ропак, к которому решили прикрепить один конец амортизатора. Ропак был в расстоянии нескольких сот метров. И вот мы втроем почти сутки тащили самолет к этому ропаку. Когда дотащили, завели мотор и улетели. Вот и все.
— Голодали?
— Что вы! — удивился штурман. — Нам этих продуктов хватило бы еще на несколько дней.
Радость великого пролетарского праздника не была омрачена: Первое мая мы встречали вместе с товарищами. Ранним утром шестьдесят девять советских людей, заброшенных на самую северную обитаемую точку земного шара, вышли из зданий, построились в колонну и, демонстрируя свою солидарность и неразрывную связь с великим Советским Союзом, с трудящимися всего мира, устроили первомайскую демонстрацию. С флагами и знаменами нашей могучей родины, пославшей нас на Север, мы прошли к берегу моря, туда, где пять лет назад была основана первая советская зимовка и где до сих пор сохранились балки зимовья американской экспедиции Циглера 1904 года, тщетно пытавшейся пробиться отсюда к Северу. Шмидт сказал речь, раздался троекратный винтовочный салют, отдавшийся в наших сердцах пушечными выстрелами с далеких башен Кремля. Мысленно мы видели сотни тысяч радостных счастливых москвичей, с песнями вступающих на Красную площадь, мавзолей и Сталина с его верными соратниками…