Внезапному исчезновению коменданта рудничного поселка Белолюбского майор Шелестов не мог не придать значения. Он понимал, что в таком запутанном деле, как это, каждый факт подлежал тщательному расследованию. И при этом каждое новое обстоятельство надо было изучать с точки зрения взаимосвязи его с уже добытыми ранее фактами. А обнаруженные на снегу следы, в сопоставлении со всем происшедшим, могли иметь решающее значение и послужить ключом к раскрытию тайны.
Узнав об исчезновении коменданта, Шелестов прежде всего решил проверить, выполнил ли Белолюбский его поручение или не выполнил. Он предложил Быканырову, Ноговицыну и Винокурову обойти большую часть жилых домов поселка и выяснить, заходил ли в них Белолюбский.
Быканыров и Ноговицын первые справились с поручением. Возвратившись, они доложили, что в тех домах, где они побывали, комендант давно не появлялся.
Последним пришел Винокуров. Он заявил то же самое.
— Ну вот, — сказал Шелестов. — Ему было, видно, не до моего поручения. У него, наверное, нашлись более важные дела.
Глаза заместителя директора рудника глядели пусто, растерянно. Исчезновение Белолюбского сильно на него подействовало, а сейчас, установив, что комендант даже и не пытался обойти жилой поселок, Винокуров окончательно расстроился. Он стоял против майора Шелестова, не сводил с него испуганных глаз и подергивал свою жалкую бородку.
Шелестов смотрел на Винокурова, но как бы не видел его, и думал о своем. Его спокойно-внимательные глаза были сосредоточены, губы плотно сжаты.
— Кстати, — заговорил майор после долгого молчания, которое еще более смутило Винокурова. — У вас, надеюсь, имеется анкета на Белолюбского?
— А как же, — немного оживился заместитель директора. — Уж где-где, а на моем участке работы всегда полный порядок. В этом я могу поручиться. Еще не было случая…
— Принесите мне все, что у вас есть на Белолюбского, — прервал его Шелестов.
Винокуров быстро покинул кабинет и очень быстро возвратился. Он положил на стол перед майором тоненькую папочку, на которой чьей-то рукой было старательно выведено: «Белолюбский В. Я.».
— Садитесь, — сказал Шелестов Винокурову и открыл папку.
В ней он нашел всего три документа: обычную для всех анкету и собственноручно написанные Белолюбским биографию и заявление о предоставлении ему работы на руднике.
— Он у вас начал работать прямо с должности коменданта? — спросил Шелестов, перелистывая папку.
— Нет, нет. Я же вам говорил. Вначале он…
— Я отлично помню, о чем вы говорили, а потому и спрашиваю. Здесь-то это не нашло никакого отражения. Даже характеристики нет.
Винокуров развел руками, привстал немного и вновь опустился на прежнее место.
Шелестов начал знакомиться с биографией Белолюбского и пришел к выводу, что он человек грамотный. Во всяком случае, мысли свои Белолюбский излагал связно и грамматических ошибок не допускал. Лишь после внимательного изучения двух рукописных документов майор обнаружил в них кое-что, заслуживающее внимания. В биографии было сказано, что родился Белолюбский в 1898 году, а в анкете значилось, что он рождения 1901 года. По биографии его родиной являлся г. Благовещенск, а по анкете — г. Майкоп. Обнаружились и другие расхождения. Так, судя по анкете, можно было понять, что на Джугджуре Белолюбский работал шесть лет, а по биографии выходило всего четыре года. По первой он покинул Дальний Восток в тысяча девятьсот сорок четвертом году, а по второй — в сорок шестом. По первой — он владел профессией чертежника и копировальщика, а по второй — наборщика типографии.
Майор Шелестов взглянул на даты обоих документов и нашел, что биография написана более чем на год ранее анкеты.
«Темная личность. Авантюрист какой-то, — подумал Шелестов. — Сколько их еще находит приют, благодаря нашему ротозейству».
Он спросил Винокурова:
— Вы Джугджур запрашивали о нем?
— Не успели, — ответил тот и опять сделал попытку приподняться.
— За полтора года не успели?
Винокуров только развел руками. Глядя на его лицо, можно было подумать, что он готов расплакаться.
— А где его трудовая книжка?
— Он ее потерял.
— Потерял? — Шелестов поднял свои и без того высокие брови.
— Да, переходил весной реку вброд, и трудовая книжка у него размокла. Он мне ее показывал. Получилась какая-то каша.
— Значит, не потерял, а повредил?
— Да, правильнее будет так.
— А вы убеждены, что он вам показывал остатки именно своей трудовой книжки?
Винокуров вскинул плечи, смутился:
— Утверждать не берусь. Из того месива, что он мне показывал, трудно было что-либо узнать.
Шелестов побарабанил пальцами по столу, встал и подошел к окну. Проговорил он тихо, как бы самому себе:
— Вы старый коммунист, товарищ Винокуров. Ответственный работник заместитель директора рудника. Мне даже неудобно говорить вам, но я не могу не сказать. Я был о вас лучшего мнения. Я не предполагал, что вы ротозей.
Винокуров сидел, опустив голову, и нервно пощипывал бородку. Он даже и не думал возражать.
Шелестов продолжал стоять у окна, спиной к Винокурову.
— И вот теперь попробуйте ответить мне, кто же такой был комендант на самом деле? — продолжал майор. — Где он родился? Сколько ему лет? Откуда он к вам пришел? Какова его профессия? Почему, он, будучи по образованию или опыту работы чертежником или наборщиком, согласился вдруг стать комендантом поселка? Да и Белолюбский ли он? А вы, как я от вас слышал, собирались принимать его в партию.
Шелестов круто повернулся. Как это случается, ему в голову пришла внезапно одна мысль, он вспомнил еще деталь, которой, как ему теперь показалось, он не придал значения в первый день приезда.
Винокуров тоже встал, готовый безмолвно выслушивать и далее горькие, обидные, но заслуженные упреки.
Но майор заговорил о другом:
— Пройдемте еще раз в комнату, где был найден убитым Кочнев.
— Пожалуйста, — согласился Винокуров.
Войдя в комнату, Шелестов подошел к выключателю и включил свет.
— Позвольте! — воскликнул Винокуров.
— Что такое?
— Лампа!
— Что лампа? — и Шелестов перевел глаза на электрическую лампочку, низко опущенную над столом.
— Большая лампа! Такой большой, с таким сильным светом я ранее не видел. Точно, не видел. Это же не менее двухсот свечей. Тут всегда висела маленькая, а директор и Кочнев работали с настольной. Хм… Откуда же она взялась?
Шелестов начал внимательно, при помощи лупы обследовать письменный стол и нашел на его поверхности то, что искал: несколько почти незаметных отверстий от кнопок или булавок.
Он попросил Винокурова открыть сейф.
Тот достал из кармана ключи, которые теперь хранились у него, и открыл сейф.
Шелестов извлек из сейфа свернутый в трубку план нового промышленного района, над которым работал инженер Кочнев, и разложил его на столе. Вначале разместил план узкой к себе стороной, потом широкой и, наконец, положил так, что отверстия, обнаруженные им на столе, совпали с отверстиями, имевшимися на плане.
— Все ясно, — сказал Шелестов, свернул ватман в трубочку и положил в сейф.
— А когда вы приходили сюда в первый раз к убитому Кочневу, какая была здесь лампа?
Потрясенный Винокуров, чувствуя на себе внимательный взгляд и не зная, что ответить, так как он в самом деле, напрягая всю свою память, не мог ничего вспомнить, словно здесь был какой-то провал в до сих пор, казалось, совершенно ясных впечатлениях о случившемся, растерялся вконец. Мгновенно промелькнула страшная мысль об ответственности, которую он должен понести за свою халатность и нерасторопность, и мало ли еще что могут поставить ему в вину. Испарина покрыла его лоб.
— Эх, вы… — пришел ему на помощь майор. — Ведь в первый раз вы были здесь утром, свет не включали, и я вполне допускаю, что могли не обратить внимания на лампу, хотя это и очень важное обстоятельство.
— Совершенно верно, — воскликнул просветлевший Винокуров.
— Но вторично, со мной, вы были ночью, и я тогда включал свет.
— Да, правильно… Включали… И я тогда хотел обратить ваше внимание на появление большой электролампы, но не придал этому значения и потом забыл в суматохе…
Шелестов насупил брови:
— Вы шутите или говорите серьезно?
— То есть?
— Что вы тогда обратили внимание?
— Да, не шучу, клянусь вам. Мне тогда бросился в глаза яркий свет, которого до этого я никогда не видел ни при директоре, ни при Кочневе.
— Это очень существенно, — в раздумье проговорил Шелестов. — А теперь зовите сюда секретаря директора и давайте опечатаем и сейф и комнату.
* * *
Дверь дома коменданта Белолюбского майор Шелестов открыл своим ключом. Дверь открылась с режущим душу скрипом, и Шелестов, переступив порог, постарался поскорее захлопнуть ее за собой. Застойный запах, стоявший в непроветренной комнате, сразу ударил в нос.
«Удивительно противный запах», — подумал Шелестов и нажал кнопку карманного фонарика.
Снопик белого света пробежал по стене и остановился на розетке с выключателем.
Шелестов включил свет и огляделся.
Запущенная, невыметенная комната производила неприятное впечатление и, несомненно, характеризовала ее хозяина.
«Чувствовал себя здесь гостем», — решил про себя Шелестов и принялся за осмотр комнаты.
На стенной полке, завешанной старой газетой, он нашел бутылку, пахнущую водкой. Запах водки сохранили и две эмалированные кружки.
«Пили двое», — отметил майор.
В небольшом фанерном чемодане, стоявшем под кроватью, оказались: большой волосяной накомарник, чугунная дроболейка и пустая коробка из-под папирос «Беломорканал».
Лаз под пол нетрудно было заметить, и Шелестов открыл творило. На него дохнуло сыростью. Просветив все уголки подполья, майор спустился внутрь. Тщательно обшарив подполье, он обнаружил лишь несколько папиросных окурков и маленький, не более наперстка кусочек какой-то плотной массы. То и другое он сунул в карман и покинул подполье.
Он решил более детально осмотреть комнату, обшарил все щели, заглянул еще раз на полку, под железную кровать, и в одном из углов, где на скамье стоял под рукомойником таз, заметил слипшиеся пучки огненно-рыжих коротких волос. По длине все они были почти одного размера. Он завернул прядь волос в бумагу и тоже положил в карман.
Ничего другого обыск не дал, но и то, что добыл Шелестов, заставило его основательно поработать. Подвергнув допросу ряд жителей поселка, в том числе и заместителя директора рудника, Шелестов узнал, что никто с наступлением холодов наголо не стригся и не брился. Далее выяснилось, что людей с волосами, похожими на те, что обнаружил Шелестов, в поселке оказалось четверо, но каждый из них дорожил своей шевелюрой. Наконец, было установлено, что обычно, кроме Винокурова, дом Белолюбского никто не посещал и никто не видел за последние дни, чтобы кто-либо был гостем коменданта.
У самого Белолюбского волосы были черные, большие, в чем Шелестов убедился лично. Оставалось предположить, что или кто-то посторонний обрил себе голову в доме коменданта и не убрал сбритые волосы, или же, что всего вероятнее, комендант сам лично обрил кому-то голову. Но кому? Зачем? Какие цели преследовала подобная процедура? — оставалось для Шелестова загадкой.
Выяснилось и еще одно довольно важное обстоятельство: кусочек плотной массы, обнаруженной в подполье, оказался взрывчаткой.
Шелестов пригласил к себе начальника буровзрывных работ рудника. Тот подробно рассказал, какой порядок получения и расходования взрывчатки существует на руднике. Взрывные работы на каждом участке возглавляет старший взрывник, которому, в свою очередь, подчинены отпальщики. Взрывчатые вещества и взрывчатые материалы хранятся в отдалении от рудника, в специальном складе, под постоянной охраной. То и другое выдается со склада по требованиям, которые визирует начальник буровзрывных работ.
— Имел Белолюбский отношение к взрывным работам? — спросил майор.
— Никакого, — ответил начальник буровзрывных работ.
Шелестов решил еще побеседовать с заведующим складом ВВ и ВМ, и тот сообщил еще одну новость: летом, с непосредственного разрешения директора рудника Белолюбскому со склада выдали девять килограммов взрывчатки, запалы, бикфордов шнур, якобы для глушения рыбы в пруду.
— Ну и как, глушил рыбу Белолюбский? — поинтересовался Шелестов.
— Мне он сказал, что ничего не получилось и взрывчатка якобы затонула, — ответил заведующий складом.
Шелестов заперся в кабинете Винокурова и разложил перед собой все то, что на языке следствия именуется вещественными доказательствами. Тут были окурки папирос «Беломорканал», поднятые в тайге, там, где кончался «медвежий» след, и найденные в квартире коменданта кусочек взрывчатки и пучки рыжих, слипшихся волос. Не хватало чего-то, возможно маленького, без чего нельзя было подойти к решению главной задачи. Шелестов упорно и долго думал, пытаясь нарисовать себе хотя бы примерную картину трагедии, происшедшей на руднике.
В дверь кто-то постучал. Шелестов откинул крючок и впустил Быканырова.
Старик, видно, долго был на холоде, поежился, потер руки и полез в карман за кисетом.
— Все думаешь? — спросил он майора.
— А кто же за меня будет думать, отец? — спросил с усмешкой Шелестов.
— И долго будешь думать?
— А что?
— Уйдут далеко те двое. Время идет, далеко уйдут. Словить их надо.
— Словим, не уйдут.
— Однако, не они прикончили инженера?
— Возможно.
— Одного я знаю, — сказал Быканыров.
— Кто же он? — насторожился Шелестов.
Старик набил свою глиняную трубку и распалил ее. Оказывается, за это время он успел вторично побывать за прудом и ходил по следам, оставленным двумя неизвестными, и ему кажется, что один из двоих тот, который не захотел зайти в его избу и сделал крюк, тот самый, за которым он дошел почти до самого рудника.
Шелестов разочарованно вздохнул. Он ожидал, что Быканыров назовет имя неизвестного.
— О том, что ты рассказал, я тоже думал, — заметил майор. — Я точнее тебя знаю, что один из двух ушедших в тайгу — комендант Белолюбский.
— Ой-е! — воскликнул старик. — Я об этом не думал.
— А вот второй кто? — и он начал складывать на лист бумаги вещественные доказательства.
— Это что? — ткнул Быканыров пальцем в пучок рыжих волос.
— Волосы.
— Постой… Постой, Роман Лукич, — и Быканыров взял за руку майора. Где взял волосы?
Шелестов не делал из этого тайны и рассказал своему старому другу об осмотре дома коменданта.
Быканыров пощупал волосы пальцами, сел на стул и задумался. Мысли унесли его далеко, в полузабытое прошлое.
…Тридцать первый год. Пожар в колхозе и пойманный с поличным поджигатель, восемнадцатилетний парень-якут под кличкой «Красноголовый». Он сильно пьян и еле держится на ногах. Он ничего не хочет скрывать, плачет, как женщина, и рассказывает. Научили кулаки, шаман, друзья его покойного отца. Они напоили его и подослали подпалить колхозный склад, где хранится пушнина. Он сделал так, как его учили, и теперь сожалеет об этом.
Преступника передали органам правосудия. Следствие убедилось, что рассказал он всю правду. Чуждая мести и справедливая Советская власть, учтя молодость и малограмотность преступника, простила ему поджог, помиловала и отпустила. Наказание понесли зачинщики и подстрекатели.
«Красноголовый» пожил недолгое время в селе и вдруг внезапно исчез. Кто-то распустил слух, что он утонул, кто-то говорил, что он попал в тайге под стрелу, предназначенную для сохатого, и умер. Но на самом деле все было иначе. «Красноголовый» жил и здравствовал. В тридцать третьем году он напал на двух спавших в тайге старателей, убил их, похитил намытое ими золото и был задержан при попытке перейти государственную границу в сторону Маньчжурии. Ему удалось убежать из-под конвоя.
Потом за «Красноголовым» прочно закрепилась кличка контрабандиста. Упорно ходили слухи, что он промышляет контрабандой, носит на золотые прииски опиум, кокаин, морфий, обменивает все это на золото, а золото переправляет на ту сторону. Говорили, что и сам он не раз бывал на той стороне, а изловить его никак не могли. Ну прямо-таки неуловим был «Красноголовый».
В тридцать шестом году, на одном из притоков реки Мая-Юдоме группа якутов-охотников наткнулась на двух убитых китайцев — рабочих приисков. Дело происходило поздней осенью. Только что выпала первая пороша. След от убитых вел в горы.
Охотники, в том числе и Быканыров, бросились вдогонку. Два дня они шли без сна и отдыха и все же настигли убийц. Их было трое. И они не захотели сдаться без боя. У них было оружие, и они открыли огонь. Но охотники оказались более опытными стрелками. Двоих в перестрелке они уложили насмерть, а третьего взяли живьем. Это был «Красноголовый». Он думал выкрутиться, сваливал вину в убийстве китайцев на своих сообщников, опять плакал, как женщина, и опять каялся. Но на этот раз ему не поверили, и «Красноголовый» угодил в тюрьму.
О плохих людях в тайге быстро забывают, забыли и о нем. Но в годы войны «Красноголовый» вдруг опять объявился и стал напоминать о себе. Пошел слух, что «Красноголовый» сбежал, не отбыв срока. И слух подтверждался. Нет-нет, да и попадался он якутам, эвенкам на глухих таежных тропах. Куда, откуда он шел? Какие у него были дела? Где он нашел себе пристанище? Кто его укрывал? Как он себе добывал пищу? Никто ничего не знал.
Всю войну «Красноголовый» занимался грабежами, потом якобы взялся за старое ремесло — контрабанду, а лет через пять после войны опять попался. Группа бандитов совершила налет на обоз, но в обозе оказались смелые люди и дали отпор. Двоих бандитов удалось взять живыми, и помог в этом не кто иной, как пес Таас Бас. Одним из задержанных оказался «Красноголовый».
И так уж случается в жизни. Разные бывают совпадения. В обозе был Быканыров со своим верным Таас-Басом, и вторично ему довелось передавать «Красноголового» в руки правосудия. Осудили «Красноголового». Опять он начал уходить из памяти людей, но вот совсем недавно, год назад, стало известно, что «Красноголовый» совершил побег из лагеря, получил ранение в ногу, но все же ушел.
Эти воспоминания проплыли в голове Быканырова, и он поделился ими с майором.
— А почему ты подумал о «Красноголовом»? — поинтересовался майор.
— А это что? — и старик опять ткнул пальцем в пучок рыжих волос. Вот такие и у него были.
— Ты фамилию его помнишь?
— Помню. Шараборин.
— Верно. Вспомнил и я. Верно и то, что он бежал из лагеря и числится в розыске. Так ты думаешь, что тут был Шараборин?
Старик повел плечами.
— Почему нельзя думать? Шараборин всегда оказывался там, где кровь. Плохой он человек. Совсем плохой.
Шелестов подумал о чем-то своем, а затем спросил:
— Кстати, я забыл, почему у него рыжие волосы. Он ведь якут?
Быканыров кивнул головой.
— Якут, а рыжий, потому и прозвали его «Красноголовым». У него мать была якутка, а отец русский, царский урядник. И волосы у отца были, как огонь. Убили отца партизаны. Его отец банду по тайге водил.
— Помню… Теперь все помню.
Когда Шелестов и Быканыров вернулись на квартиру, было около девяти часов вечера. Летчик Ноговицын и механик Пересветов спали на одной кровати. Радистка Эверстова, сидя за столом, делала какие-то записи в своей тетради.
Быканыров прилег на свою койку отдохнуть, а Шелестов в раздумье заходил по комнате. У него еще не было никаких конкретных доказательств тому, что Белолюбский имеет отношение к убийству инженера Кочнева, но путаная биография коменданта, его таинственное исчезновение, наконец, пребывание в его доме неизвестного, обнаружение остатков взрывчатки — все это сосредоточивало подозрения именно на нем.
О том, что с Белолюбским в тайгу ушел «Краслоголовый», Шелестов так же мог лишь предполагать, как и то, что «Красноголовый» появлялся на руднике не случайно. И теперь Шелестов думал, главным образом, о том, как поскорее нагнать Белолюбского и его спутника и схватить их. Тогда, возможно, многое неясное станет ясным. Ему не без основания казалось, что Белолюбский может дать нить, идя по которой, размотается весь этот запутанный клубок.
Шелестов подошел к спящему старшему лейтенанту и, тронув его за плечо рукой, позвал:
— Товарищ Ноговицын…
Летчик моментально вскочил, а за ним и механик. Оба они спросонья как-то смешно и оторопело выглядели. Оба, как по команде, зевнули и протерли заспанные глаза.
— Товарищ Ноговицын! Сможете ли вы сейчас вылететь в Якутск?
Ноговицын встал, вытянул по швам руки и бодро ответил:
— Для этого нужно только ваше приказание.
— Так вылетайте, не теряя времени. Вас опередит радиограмма, и на аэродром, возможно, подъедет полковник Грохотов. Короче говоря, к вашему прилету будет уже кое-что приготовлено и подвезено. Грузите все и айда обратно. Я бы хотел вас видеть здесь рано утром. Обернетесь?
Ноговицын нахмурил лоб и спокойно ответил:
— Обернусь, если не задержит Якутск или погода.
— За Якутск я ручаюсь, не задержит, а погода вас не испугает — это мне давно известно.
— Тогда рано утром я буду здесь. Разрешите отправиться?
— Да. Желаю успеха. Ни пуха, ни пера.
Ноговицын рассмеялся и начал натягивать торбаза.
— Чему вы смеетесь?
— Да вот этому русскому напутствию: «Ни пуха, ни пера». У меня отец-старик плохо говорит по-русски. Он где-то услышал вот эту поговорку, скорее всего от русских охотников, — это же охотники так говорят, — ну и запомнил ее. Запомнил, но плохо. И вот как-то провожал меня в далекий рейс, — я летел в бухту Тикси, — и, прощаясь со мной, сказал этак серьезно: «В пух тебе и прах». Вот уже было хохоту.
Шелестов, Быканыров и Эверстова тоже рассмеялись.
— Ну как, готов? — обратился Ноговицын к своему механику.
— Готов, можно и в небо, товарищ старший лейтенант, — ответил тот, затягивая «молнию» на комбинезоне.
Летчик и механик пожали всем руки, и, когда дверь за ними закрылась, Быканыров опять прилег на свою койку и сказал:
— Хорошие ребята. Веселые, молодые, а молодость, однако, не признает никаких трудностей, все одолеет. К утру они будут здесь на своей птице.
Шелестов подсел к Быканырову и, положив руку на его плечо, проговорил:
— Ты, отец, тоже молодой и тоже не боишься никаких трудностей и препятствий. И я думаю, что ты рано утром тоже будешь здесь.
Старый охотник не понял смысла сказанного майором.
— А куда же я денусь? Я вот на этой койке и буду.
Майор посмотрел на ручные часы.
— Нет, дорогой. Тебе, видно, не придется спать этой ночью. Тебе предстоит дело.
Быканыров с несвойственной его возрасту проворностью поднялся с кровати.
— Что же ты тянешь, Роман Лукич? Говори сразу, какое дело.
— Я не тяну, я думаю. От тебя будет зависеть очень многое. От тебя будет зависеть: сможем ли мы завтра броситься в погоню за этими двумя или не сможем.
— Так, говори, говори, — торопил Быканыров. — Что надо, я все сделаю.
— Сколько километров от рудника до твоего колхоза? — спросил Шелестов.
— По-разному, Роман Лукич. И смотря для кого.
— Как это так?
— А вот так. Днем шестнадцать, а ночью все двадцать. Я пойду — одно дело, а ты — другое.
Шелестов закивал головой.
— Понял. А председателем колхоза по-прежнему Неустроев?
— Он.
— Нам нужны будут к утру олени и нарты. Восемь оленей и четверо нарт. Ваш колхоз ближе к руднику. И я думаю вот о чем: пойти ли тебе одному к Неустроеву или и мне вместе с тобой?
— Ты умный человек, Роман Лукич. Давно я тебя знаю. Скажи, однако, зачем двоим делать то, что сделает один?
— Я тоже об этом думаю. Поэтому становись на лыжи и иди в колхоз.
— И пойду, самой короткой дорогой пойду. Один я знаю эту дорогу. Два часа, — и я буду пить чай у Неустроева.
— Это будет очень хорошо. Попроси товарища Неустроева от моего имени и от себя лично. Расскажи ему все толком. Он поймет и даст оленей. Я думаю, что все колхозники кровно заинтересованы в поимке таких людей, как Шараборин и Белолюбский. Который из них опаснее, — сейчас сказать трудно.
— Понимаю, — коротко бросил Быканыров, одеваясь.
— Оленей выбери хороших, нарты исправные, проверь упряжь…
— Знаю, — ответил старый охотник, — сам буду все смотреть. Оленей возьму таких, что с осени не запрягались. — Он пощупал для чего-то свои ребра и стал надевать на себя короткую кухлянку. — Таас Бас пойдет со мной.
— А вы его кормили, дедушка? — спросила Эверстова.
— Я всегда вперед кормлю Таас Баса, а потом ем сам, — серьезно ответил Быканыров. — Вот я и готов. Утром буду здесь. Раньше буду, чем прилетят молодые.
Шелестов вышел проводить старого друга. Пока Быканыров осматривал и закреплял лыжи, майор думал: «Как много раз выручал меня этот надежный товарищ. И сколько раз еще доведется мне обращаться к его помощи?»
Он пожал руку охотника и стоял на ступеньках дома, пока Быканыров и Таас Бас не скрылись из глаз за строениями рудничного поселка.
«Теперь надо предупредить Якутск», — решил Шелестов, вернувшись в комнату.
— Сколько осталось времени до сеанса, Надюша?
Эверстова посмотрела на часы и ответила: тридцать две минуты.
— Ого! Не так уж много, — заметил Шелестов и, достав из полевой сумки карандаш и бумагу, сел за стол.
Подумав, Шелестов написал короткую телеграмму полковнику Грохотову:
«Полагаю, что напал на след преступников, которые скрылись в тайге. Принял решение преследовать их. Самолет отправил в Якутск. Прошу к его прилету подготовить офицера-оперативника, умеющего хорошо ходить на лыжах, и следующее, необходимое в тайге: недельный запас продовольствия, комплект сухих батарей для радиостанции, три пары лыж, палатку с печкой, две саперные лопаты, два бинокля, два компаса, четыре спальных мешка, походную аптечку. Кроме этого, прошу выяснять, кем и сколько времени работал на Джугджуре Белолюбский Василий Яковлевич. Прошу также прислать представителя судебной экспертизы для вскрытия тела Кочнева».
— Успеете зашифровать? — спросил Шелестов, подавая лист бумаги Эверстовой.
— Успею.
— Ну, а я лягу.
— Ложитесь, ложитесь, Роман Лукич. Ведь вам завтра рано вставать.
— А вам?
— Мне что, я все ночи сплю, а вы…
— Я тоже сплю, и сейчас вы в этом убедитесь.
Эверстова принялась зашифровывать радиограмму, а Шелестов, быстро раздевшись, залез под одеяло.
Закончив сеанс с Якутском, Эверстова закрыла радиостанцию, положила ее себе под подушку и, готовя постель, посмотрела в сторону майора. «Уснул, слава богу», — и она выключила свет.
Но она ошиблась. Шелестов не спал. Он размышлял над трагической судьбой инженера Кочнева.
«Как все это нелепо. Поехал человек в командировку и больше уже не вернется. А дома, в Москве, его ждут. Была у него, видно, семья, жена, дети… Знают ли они о том, что самый близкий для них человек погиб? Наверное, уже знают. Якутск, конечно, уведомил Москву. Кто же его убил? Белолюбский или этот «Красноголовый» — Шараборин?
Шелестову было не по себе. Сознание, что убийца инженера на свободе и даже еще не установлен, отравляло его отдых, отгоняло прочь сон.
Шелестову казалось, что он действует медленно, вяло, нерешительно, что на его месте кто-то другой действовал бы активнее и за это же время добился бы определенных результатов. Ему всегда так казалось. Да и в самом деле, не пора ли на сегодняшний день иметь в руках что-то более точное, чем одни предположения?
«А что более точное? — задумался майор. — Гм… самое точное — это дать ответ на вопрос, кто и с какой целью убил Кочнева. Пока, к сожалению, на этот вопрос может ответить лишь один человек — убийца. Но через несколько дней отвечу и я. Кое-что для меня уже ясно сейчас. Что к убийству Кочнева имеет отношение Белолюбский — это для меня уже решенный вопрос. Что во всей этой истории не последнюю роль играет план, над которым работал Кочнев, — в этом я убежден. Что Белолюбский не тот, за кого себя выдает, — истина, не требующая доказательств. А дальше… Дальше идет нагромождение фактов, конкретных фактов, между которыми я еще не вижу пока закономерной взаимосвязи. При чем здесь, например, взрывчатка? С какой стати Белолюбскому понадобилось брить чью-то рыжую голову? Что за человек приходил украдкой на рудник, и можно ли утверждать, что это именно «Красноголовый»?
Анализируя свои ощущения, Шелестов приходил к выводу, что не по себе ему было, главным образом, оттого, что он не смог сразу распознать в коменданте Белолюбском несоветского человека, авантюриста. А не распознав его, он допустил ошибку, доверился Белолюбскому и дал ему поручение.
Это ошибка, определенная и непоправимая, но… внутренний голос, между тем, протестовал:
«Ты что, майор, чародей, что ли, что хочешь, взглянув на человека, ставить вдруг безошибочный диагноз, честен он или нечестен, враг или друг! Нет, брат, это не так просто! И в твоих действиях я не вижу никакой ошибки. Ты лучше подумай вот над чем: допустим, что ты не дал никакого поручения Белолюбскому. Не дал и все. И тогда бы Белолюбский не исчез. И тогда бы твой друг, опытный охотник, не нашел подозрительных следов, идущих от пруда в тайгу. И тогда бы ты не попал в дом Белолюбского, не нашел бы рыжих волос, остатков взрывчатки, не заинтересовался бы личным делом коменданта. Видишь, что получается! И действуй ты не так, а иначе, возможно, что и до сегодняшнего дня у тебя бы в руках ничего не было… Да… вполне возможно…»
С отяжелевшей от долгих раздумий головой майор Шелестов забылся лишь под самое утро.