Известие от Варвары Карповны Ожогин получил в полдень. Это была короткая записка на небольшом листочке — почерк нервный, буквы пляшущие:
«Буду у него сегодня ночью в Рыбацком переулке, номер шесть. Если хотите знать подробности, заходите, буду дома одна до вечера. Жду».
Никита Родионович перечитал несколько раз записку, раздумывая, как поступить.
— Скажи Варваре Карповне, — обратился он, наконец, к ожидавшему ответа Игорьку, — что сейчас приду. Беги!
Наблюдавший за Ожогиным Андрей улыбнулся.
Никита Родионович молча подал ему записку. Грязнов пробежал ее глазами и удивленно посмотрел на Ожогина.
— Не понимаю...
— Потом поймешь. Одевайся, иди к Игнату Нестеровичу, дай ему прочитать записку. Ему-то будет все ясно. Теперь он начнет действовать.
Всякое поручение радовало Андрея, поэтому, не ожидая повторения, он принялся одеваться.
Расстались на улице. Никита Родионович направился в центр, к Трясучкиной, Андрей — на окраину, к Тризне.
Варвара Карповна, укутанная в большую серую шаль, ходила по комнате. Когда вошел Ожогин, она испуганно посмотрела на него и молча протянула руку.
— Что со мной делается, сама не пойму.
— Нервы шалят, — сказал Никита Родионович, — надо держать себя в руках.
Варвара Карповна подняла на Ожогина свои большие глаза.
— Страшно... — почти простонала она.
У Никиты Родионовича зародилось опасение: уж не передумала ли? Он вспомнил, как Грязнов однажды сказал, что, по его мнению, в самый последний момент Трясучкина откажется от всего, не захочет ставить под удар Родэ, с которым связала свою судьбу, и, чего доброго, еще выдаст Ожогина. Андрей считал, что связь с Варварой Карповной — опасная и ненужная затея. Андрей поддерживал точку зрения Игната Нестеровича, что, во избежание провала в будущем, вместе с Родэ надо уничтожить и Трясучкину. Думая об этом, Ожогин решил вернуться к первому разговору с Трясучкиной и напомнил ее же слова, сказанные в день именин: или она умрет, или должен умереть Родэ...
— Я это помню и хорошо понимаю, что другого выхода для меня нет. Уж скорее бы, что ли...
— От вас все зависит, — заметил Никита Родионович. — Что это за дом в Рыбацком переулке?
Обычный частный дом. Таких у Родэ несколько в городе. В них он встречается со своей агентурой и частенько проводит ночи. Трясучкина была два раза у Родэ в этом доме. Он состоит из пяти или шести комнат, две из которых предоставлены в распоряжение Родэ. В доме живет слепой старик с дочерью.
— Как попасть в комнаты Родэ?
Варвара Карповна взяла карандаш и набросала на листке план дома.
Из передней, в которую попадают прямо через парадный ход, первая дверь направо ведет в зал, а из него уже дверь в спальню.
Никиту Родионовича интересовал вопрос, можно ли проникнуть в дом до приезда Родэ. Такая возможность исключена. Хозяин дома впускает только по паролю, а пароль известен лишь Родэ.
Варвара Карповна предложила такой план: когда они приедут вместе с Родэ, она немного замешкается на пороге и повертит в замке ключом, для видимости, но дверь оставит открытой. Если же эта попытка не удастся, то она встанет с постели, как только Родэ заснет, выйдет в переднюю и откроет входную дверь.
— Он будет пьян?
— Он всегда бывает пьян, — ответила Варвара Карповна, — но, несмотря на это, сон его очень чуток, и он быстро приходит в себя. Пистолет Родэ держит всегда под подушкой.
Варвара Карповна предупредила, что ставни в доме закрываются изнутри. Если ставня ближнего к парадному окна останется приоткрытой, то, следовательно, все в порядке: дверь не заперта...
Расставшись с Варварой Карповной, Ожогин зашел к Денису Макаровичу. Старик, как обычно, сидел в раздумье у печи.
Он погладил согнутым пальцем аккуратно подбритые седые усы, посмотрел на Ожогина и спросил:
— Что решили с Трясучкиной?
Никита Родионович передал содержание беседы. Надо поторапливаться. Дело затянулось. Возможно, что она не выдержит дальше. Одно только смущает его — участь Трясучкиной. Он боится, что Тризна рубанет с плеча. А это не в интересах дела.
— Далась ему эта Трясучкина, — сказал Изволин. — Вот мятежная кровь. Ты ему говорил, что я против?
Да, он говорил, но уверенности у него нет. Тризна молчит. Никита Родионович пытался вызвать его на откровенность, но тот ответил, что еще ничего неизвестно и об этом рано говорить.
Денис Макарович протянул руки к печи и задумался.
— Значит, придется забраться в дом, — как бы самому себе тихо сказал он.
Так думал и Никита Родионович. Другого ничего не придумаешь. Родэ и Трясучкину привезет машина, и неизвестно, кто еще в ней будет, кроме них и шофера.
— Поэтому-то я и думаю, что поручать дело одному Игнату рискованно. Уж больно он горяч. Притом возможна предварительная слежка за домом. — Изволин неторопливо погладил руками колени и нерешительно продолжал: — А что, если Андрея... Правда, и он как порох, того и гляди — вспыхнет, но другого никого не подберешь. Все мои люди сегодня в разгоне. В общем, подумай, а решишь — действуй. Времени-то мало осталось.
Андрей вернулся домой только в сумерки. Он молча разделся и сел за стол.
— Где был? — спросил Ожогин.
Грязнов поднял глаза и ответил, что ходил с Тризной смотреть дом в Рыбацком переулке.
— Ну и как?
— Нашли. Под шестым номером самый приличный дом в переулке, а то все мелкота и развалины. Глухое место...
— Глухое место? — спросил Ожогин — Игнату Нестеровичу будет трудно?
Андрей вдруг поднялся со стула и решительно заявил:
— Я пойду вместе с ним.
Ожогин нахмурился. Ему не понравился категорический тон Андрея. Нет, не Андрей будет решать вопрос, а он — Ожогин. Зная характер друга, Никита Родионович опасался, что, уступив ему один раз, придется уступать и в другой. А когда Андрей войдет во вкус боевой работы, оторвать его от нее будет трудно. Возникает угроза основному заданию, на которое они посланы.
— Мало ли что взбредет тебе в голову, — сказал спокойно Ожогин.
Грязнов покраснел, сдерживая волнение, прижал руку к груди.
— Поймите, Никита Родионович...
— Прекрасно понимаю. Прежде всего, такие дела мы должны решать сообща. Мы оба отвечаем за то, что нам поручено, что нам доверено.
Лицо Андрея пылало, губы стали сухими. Сбиваясь, он принялся с жаром доказывать, что он хочет действовать, что он должен совершить что-то большое, значительное.
Как и в первый раз, Ожогин выслушал Грязнова и так же спокойно спросил:
— Ты понял, почему я протестую?
— Да, но почему вы... — Андрей оборвал фразу на полуслове и подошел к окну, встав к Никите Родионовичу спиной.
— Вижу, что не понял, — сказал Ожогин.
Он решил довести урок до конца. Нельзя было выпускать из повиновения горячего и опрометчивого друга. И не только потому, что Ожогин боялся за исход дела, но и потому, что он полюбил Андрея, привязался к нему, жалел его как младшего брата.
Никита Родионович лег на тахту, выжидая, когда Андрей успокоится. Андрей все так же стоял у окна в только много времени спустя, наконец, тихо проговорил, не поворачивая головы:
— Я неправ, Никита Родионович.
— Ну вот, — спокойно проговорил Ожогин, поднимаясь с тахты, — надо собираться на занятия.
— Но я неправ не потому, что хотел итти, а потому, что решил это самовольно, — добавил Грязнов.
— Согласен, — сказал Никита Родионович, одевая пальто.
— Тризна встретит нас после занятий, и вы ему объясните... — попросил Андрей.
— А ты сам?
— Мне теперь неудобно, я напросился...
— Хорошо... Я скажу ему, — согласился Ожогин, — скажу, что ты пойдешь с ним...
Андрей не дал Никите Родионовичу договорить. Он подбежал к Ожогину, обхватил его за плечи руками и прижал к груди.
Ночь была на изломе. Высоко поднялись стожары. Жестокий мороз последних дней января давал себя чувствовать. Ожогин и Грязнов шагали домой — у обоих были подняты воротники пальто, надвинуты на уши шапки.
Затемненный город казался вымершим. Ни света, ни человеческой тени. Только снег, снег и снег. Им усыпаны мостовая, тротуары, крыши домов, он пушистыми хлопьями лежит на оголенных ветвях деревьев, отяжеляет и тянет книзу провода, образует причудливые шапки на верхушках столбов.
Воздух неподвижен и чист. Шаги звонко отдаются в тишине ночи.
Из-за угла выглянул человек. Друзья остановились, всмотрелись. Это Тризна, он ждет Андрея.
Молча поздоровались.
— Что берете с собой? — почти топотом спросил Никита Родионович.
— Парабеллум, три гранаты... На всякий случай.
Игнат Нестерович вынул из кармана маленькую яйцевидную гранату и подал Андрею.
— Спрячь.
Ожогин посмотрел на Тризну и сказал:
— Трясучкину не трогайте... Она нам еще пригодится.
— Едва ли... А в общем — видно будет, — сухо и отрывисто бросил Тризна.
Никита Родионович понял, что на эту тему говорить бесполезно, и приступил к делу. Он еще раз обрисовал Тризне расположение дома, рассказал, как надо входить в комнаты, которыми пользуется Родэ, напомнил, что Трясучкина оставит незапертой дверь, а условным сигналом будет приоткрытая ставня в окне.
— Не обманет она нас? — неуверенно подал голос молчавший до этого Андрей.
— Не думаю, — ответил Никита Родионович.
— Все у вас? — с обычной резкостью спросил Игнат Нестерович.
— Все-
— Ну, пошли, — и Тризна свернул за угол. Андрей торопливо последовал за ним.
В подвальном помещении Госбанка, где теперь размещалось гестапо, шел допрос.
В углу небольшой комнаты, освещенной керосиновой лампой, на табурете сидел человек. Обросший, исхудавший, с кровоподтеками под глазами, он выглядел стариком.
Человек молчал. У стола пристроилась Трясучкина. Родэ, заложив руки в карманы, медленно расхаживал по комнате.
— Спроси его, — обратился Родэ к Варваре Карповые, — кто ему дал распоряжение впустить ассенизаторов во двор электростанции.
Варвара Карповна перевела вопрос на русский язык.
Арестованный равнодушно, не меняя позы, не шевельнув рукой, ответил, что такого распоряжения ему никто не давал.
— Значит, сам впустил? — зашипел Родэ.
Арестованный только утвердительно кивнул. Родэ зло выругался и подошел к столу.
Варвара Карповна опустила голову, она боялась смотреть в глаза Родэ. Ей казалось, что он прочтет в ее взгляде затаенную мысль, которую она вынашивала эти дни. Сегодня он почему-то особенно пристально и долго смотрел на нее. Трясучкиной мерещилось, что вот-вот тонкие губы Родэ сложатся в злую улыбку и он скажет: «Все знаю, дорогая, все мне известно. Вы хотели убрать меня со своего пути, хе, хе... Скорее умрешь ты». Но Родэ только щурил глаза и молчал. Временами Варвара Карповна чувствовала себя близкой к обмороку. «Почему я об этом думаю? Ведь, кроме меня и Ожогина, никто ничего не знает. Разве Родэ может прочесть мысли? Нет, нет... Просто шалят нервы...» Варвара Карповна сжимала губы, старалась отогнать тревожные мысли. Но они опять лезли в голову. «А что, если сам Никита выдал ее, пошел и рассказал гестапо обо всем? Тогда конец... Конец. Может быть, даже сейчас, вслед за этим арестованным».
— Господи! — почти вслух произнесла Трясучкина.
— Что ты бормочешь? — спросил Родэ.
Сердце у Варвары Карповны замерло.
Родэ расхохотался.
— Пусть скажет, кто эти ассенизаторы. Пусть назовет их фамилии, — требовал Родэ.
Варвара Карповна торопливо перевела вопрос.
Арестованный не знал фамилий ночных гостей и никогда их до этого не видел.
— Гадина!.. — прохрипел Родэ, и его костистое худое лицо стало страшным. — Сейчас ты у меня заговоришь...
Став против заключенного, он начал медленно засучивать рукава кителя.
— Мне можно итти? — спросила Трясучкина и поднялась с табурета.
— Иди! — бросил Родэ. — Зайдешь через десять минут. Поедем...
Через десять минут она открыла дверь.
Тюремщик-гестаповец держал белое полотенце и лил из термоса горячую воду на руки Родэ. С брезгливое гримасой Родэ смыл с пальцев кровь, потом смочил их одеколоном и вытер.
На цементном полу лежало бездыханное тело человека...
Без двадцати минут три от здания гестапо отъехала малолитражная машина. В ней сидели Родэ и Варвара Карповна. Оба молчали. Она старалась не дышать, чтобы не выдать своего состояния. От одной мысли, что скоро, через каких-нибудь полчаса, а может быть и того меньше, произойдет страшное, неизбежное, по всему ее телу пробегала дрожь. Ей казалось, что она стоит на краю бездонной пропасти и что, если сама она не бросится вниз, ее все равно столкнут туда. Ожидание было невыносимо, и Трясучкина мысленно торопила шофера. А машина, как назло, ползла медленно, карабкаясь по выбоинам дороги.
Наконец, переулок, каменный дом. Остановились. Варвара Карповна быстрым движением руки смахнула слезы, вытерла платком лицо. Шофер открыл дверцы.
Родэ подошел к парадному и постучал в дверь. На стук никто не отозвался. Постучал вторично. Тишина. И лишь на третий удар отозвался человеческий голос:
— Кто там?
— Паркер... паркер... — хрипловатым, надтреснутым голосом ответил Родэ и махнул рукой шоферу.
Тот включил мотор, и машина уехала.
— Идите, идите, а то простудитесь, — сдерживая учащенное дыхание, сказала хозяйке Варвара Карповна. — Я сама закрою дверь.
Через полчаса из полуразрушенной хибарки осторожно вышли Тризна и Грязнов. Огляделись, подошли к дому, прислушались. Тризна недоуменно пожал плечами, и они вернулись на старое место. Прошло еще с полчаса.
— Пора, кажется, — тихо сказал Андрей, глядя в окно. Ставня была чуть приоткрыта.
Игнат Нестерович достал из кармана две пары шерстяных носок, быстро натянул их на ботинки. То же сделал и Андрей. Молча подошли к парадному. Дверь послушно подалась внутрь и бесшумно закрылась. Игнат Нестерович мигнул осторожно фонариком. Грязнов остался в передней, Тризна прошел дальше.
В первой комнате он разглядел стол и на нем бутылки, посуду, остатки еды. Сквозь щели ставней проникал бледный отблеск снега. Нащупав кнопку на фонаре и сняв предохранитель пистолета, Игнат Нестерович кистью руки тихо нажал на дверь в спальню. Раздался скрип. Тогда он толкнул ее сильно. В темноте прозвучал голос Родэ:
— Кто там?
Не отвечая, Тризна шагнул в темноту, и включил фонарь. На него смотрело бледное лицо Родэ. Он сидел на кровати, свесив ноги. За его спиной, вниз лицом и неестественно сжавшись, лежала Трясучкина.
— Собака!.. — процедил сквозь зубы Тризна.
Родэ рванулся к подушке, но в это время парабеллум брызнул огнем.
— Ай!.. — раздался истерический крик Трясучкиной.
Разрядив всю обойму, Игнат Нестерович попятился назад. В комнате стояла тишина.
Перебежав переулок, друзья скрылись в развалинах. Быстро стянув с ног носки, они торопливо зашагали к реке.
— Как? — спросил Андрей.
— Кажется, обоих... — глухо ответил Тризна.