День выдался пасмурный. Долго не могло родиться утро — светать начало поздно, солнце не в силах было пробиться сквозь густую серую завесу, окутавшую землю.
Денис Макарович Изволин проснулся от резкой боли в ногах, — одолевал ревматизм. Ощупью отыскав окно, он снял байковое одеяло и глянул на улицу. Город еще тонул в сизой мгле, свинцовое небо низко нависло над домами.
— Так и есть, — со вздохом произнес Денис Макарович, — не зря ноги ломило.
За окном неслышно моросил мелкий осенний дождь-сеянец. Влажные пожелтевшие листья падали на землю без шума. Один заблудший, измокший коричневый лист ударился в стекло, прилип к нему, потом оторвался и скатился вниз. Денис Макарович смотрел на улицу тоскливо, бездумно. Город медленно, нехотя пробуждался. Вот прошла с брезентовой котомочкой Фокеевна, соседка; у нее трое малышей, надо их прокормить, добыть кусок хлеба. Каждое утро видит ее Денис Макарович, торопливо идущую к рынку, согнутую, тощую, с лицом, ничего не выражающим, кроме болезненной усталости, с глазами, горящими неестественным лихорадочным огнем. Денис Макарович никогда не слышал, чтобы Фокеевна что-либо говорила, — все она делала без слов, без шума.
Вот трое нищих — не идут, а тянут ноги. И тоже молча. За ними, как обычно, сзади мальчишка в большой кепке, сползающей на глаза. Мальчик без конца кашляет и плюет на мостовую. Он смотрит в окно и встречается взглядом с Денисом Макаровичем. Сквозь запотевшие от дождя стекла видно исхудавшее маленькое лицо малыша; кажется, оно состоит лишь из больших серых глаз и полуоткрытого рта. Мальчонка долго смотрит на Дениса Макаровича, будто хочет о чем-то его спросить, потом отворачивается и снова начинает кашлять.
Прошли два немецких солдата, видимо, возвращавшиеся с ночного обхода, — поднятые воротники шинелей, нахлобученные фуражки.
Начался обычный день. Все это было так знакомо Денису Макаровичу, что казалось — он ежедневно смотрит одну и ту же кинокартину, начинающуюся утром у этого окна.
Поеживаясь от неприятного холода, царившего в доме, Денис Макарович подошел к печи и начал выгребать золу. С первых дней оккупации печь была приспособлена к топке лузгой. Денис Макарович полил лузгу керосином и чиркнул спичку. Огонь занялся быстро, печь сразу загудела. Почувствовав приятную теплоту, Денис Макарович невольно улыбнулся. Он с минуту наблюдал, как играет пламя в печурке, потом отошел к столу. Надо было бриться. Усы Денис Макарович берег уже сорок лет, изредка лишь подравнивал ножницами, а вот бороду брил старательно через каждые два дня. Сегодня очередная процедура. Он поставил зеркальце, развел мыло...
На постели застонала жена Дениса Макаровича — Пелагея Стратоновна. И к этому привык Изволин — она часто болела во время войны. Организм пожилой женщины ослаб от бесконечных лишений.
Стараясь двигаться как можно тише, Денис Макарович закончил бритье, умылся и надел пальто. Предстояла утренняя прогулка, тоже ставшая традиционной для Дениса Макаровича. Закрыв за собой дверь, он вышел на улицу. Было уже совсем светло. Попрежнему монотонно моросил дождь. Даль улицы была задернута туманом.
Изволин неторопливо шагал, временами останавливаясь на перекрестках, — здесь обычно вывешивались приказы комендатуры, объявления и афиши, и он внимательно просматривал их.
Целые кварталы были разрушены — обгоревшие дома, груды щебня встречались на каждом шагу; и сейчас эти руины, окутанные сизой дымкой, казались особенно мрачными. Обычным своим маршрутом Денис Макарович добрался до центра города. Около большого, окрашенного в коричневый цвет здания комендатуры уже толпился народ. Здесь жители города по приказу коменданта еженедельно проходили регистрацию.
Несмотря на дождь, сегодня народу особенно много: вероятно, объявлена повторная перерегистрация. Не заметив никого из знакомых, Изволин прошел дальше по той же улице. Через четыре дома расположено городское управление, на углу — биржа труда. Пестрят знакомые надписи на русском и немецком языках: «Пасиршейн форцейген!» — «Предъяви пропуск!», «Дурхфарт ферботен!» — «Проезд воспрещен!», «Эйнтрит ферботен!» — «Вход воспрещен!».
Навстречу под конвоем немецких автоматчиков бредет большая группа горожан, среди них несколько женщин и еще совсем молоденькая девушка с бледным лицом. Куда их ведут — неизвестно. Возможно — в тюрьму, возможно — на немецкую каторгу. Сколько таких скорбных шествий видел Денис Макарович — не перечесть! И всегда они оставляют тяжелое чувство, тоску, боль. Сегодня шествие произвело особенно гнетущее впечатление, — было несказанно жаль бредших посреди улицы людей, эту юную девушку. Ее глаза, полные грусти, с отчаянием смотрели на остановившегося Изволина; он отвернулся и зашагал быстрее по грязному тротуару.
После разгрома немецких войск под Орлом и Белгородом в городе усилились репрессии. Ежедневно проводились аресты и облавы, одновременно шла насильственная вербовка рабочей силы для отправки в Германию. Солдатам выдавались премии за каждых десять человек, доставленных на сборный пункт. Немцы усердно, любыми способами старались заслужить премию — право на отсылку домой продовольственной посылки в десять килограммов. Но самым надежным средством оккупанты считали зондеркоманды, которые устраивали облавы и сгоняли жителей к сборному пункту.
Последние несколько месяцев в городе, среди администрации оккупантов, царил настоящий психоз. Немцы проявляли крайнюю нервозность. На улицах появились зенитные батареи, на крышах высоких зданий торчали спаренные и строенные пулеметные установки. Одну такую установку Денис Макарович сегодня увидел даже на колокольне разрушенной церкви. В девяти километрах от вокзала строился мощный оборонительный рубеж. Ежедневно за город угонялись толпы горожан с лопатами и носилками.
Проявление беспокойства и паники со стороны немцев доставляло Изволину истинное удовольствие. При чтении всякого нового приказа, вывешенного комендатурой, Изволин испытывал удовлетворение.
— Ага, забеспокоились, засуетились, — цедил он сквозь зубы. — Так-так... — И в этом «так-так» звучали и торжество, и ненависть.
Вот еще один приказ. Денис Макарович с любопытством пригляделся к большому серому листу. «Ко всем жителям города...» Обычное начало, что будет дальше? Изволин остановился и принялся читать. Неожиданно тишину нарушили выстрелы. Один, другой, третий. Стреляли где-то рядом, за углом. Денис Макарович инстинктивно прижался к стене, прислушался. С соседней улицы послышались крики, топот ног; прохожие устремились к месту происшествия. Изволин завернул за угол и тоже побежал на шум. Толпа уже запрудила тротуар. Денис Макарович протискался вперед и увидел у самой мостовой человека, лежавшего в луже крови. Это был немец в форме эсэсовца. Подоспевший патруль начал разгонять горожан. Высокий, костлявый офицер с пистолетом в руке резким, крикливым голосом отдавал команду солдатам и «полицаям». Офицер поднял руку и остановил проходившую легковую машину, в которой сидел немец-летчик. Вначале тот пытался что-то объяснить, но, увидев, что к машине волокут труп эсэсовца, поморщился и пересел к шоферу. «Бенц», глухо урча, покатил в сторону комендатуры
Солдаты и полицаи, обойдя парк, стали оцеплять улицу. Офицер грубо обыскивал горожан и проверял документы. Денис Макарович осторожно отделился от толпы и снова завернул за угол. Встреча с патрулями не предвещала ничего приятного. Он торопливой походкой направился по улице Луначарского к городскому скверу
— Молодец Игнат... молодец... — шептал Денис Макарович. Возбужденный, он шел и шел, не обращая внимания на усиливающийся дождь.
У входа в сквер одноногий старик продавал мороженое. Денис Макарович привык к неизменной фигуре мороженщика с его далеко уже не белым фартуком. Но сегодня, в дождливый и холодный день, мороженщик казался нелепым. Горожанам было не до мороженого. Они проходили мимо старика, а он, измокший, с сизым от холода носом, постукивал деревянной ногой о мостовую и изредка выкрикивал:
— Кому мороженого? А ну, налетай, налетай!..
Но никто даже не оглядывался. Денис Макарович хотел уже пройти мимо старика, но заметил группу солдат, приближавшихся к нему. Немцы громко разговаривали, чем-то встревоженные. То и дело слышалась брань. Изволин задержался. Солдаты были все пожилого возраста, мундиры на них висели мешком, — сразу видно, немцы из последнего набора. Один из них, костлявый и неуклюжий, все реплики товарищей сопровождал ругательствами и плевками. В разговоре постоянно» повторялись названия городов: Сталинград. Орел, Курск. Солдаты подошли к старику и заказали мороженое. Денис Макарович стал рядом: ему хотелось, если не понять, то хотя бы уловить содержание разговора. Он догадывался, что немцы обсуждают события на фронте и явно недовольны ими. Изволин сделал вид. что ждет своей очереди. Немцы уничтожали мороженое и шумели попрежнему, не обращая на него внимания. Однако, как он ни силился понять, что их особенно беспокоит, ему никак это не удавалось. На перекрестке показался офицер. Солдаты смолкли.
Изволин повернулся и отошел в сторону. Он пересек площадь, чтобы выйти на Садовую улицу и по ней добраться до дома. На углу, как и вчера, висело несколько объявлений, хорошо знакомых Денису Макаровичу. Он еще раз пробежал их глазами и хотел было уже идти дальше, как заметил на стене, повыше почтового ящика, аккуратно наклеенный листок.
В первую минуту Изволин не поверил тому, что прочел. Неужели не ошибся, неужели это то, чего он ожидал уже целых шесть месяцев? На листке было написано: «Ищу аккордеон фирмы «Гонер», размер три четверти. С предложением обращаться по адресу: Административная, 126».
— Мать моя родная! — прошептал взволнованный Денис Макарович. Он осторожно оглянулся, потом снова прочел объявление и отошел в сторону.
Сердце его учащенно забилось. Глядя на сумрачную, заливаемую холодным осенним дождем улицу, Денис Макарович взволнованно повторял:
— Наконец-то, наконец-то...
Он шагал по тротуару, подставляя лицо струям дождя, не замечая луж. Усталый от быстрой ходьбы, но возбужденный и улыбающийся, Изволин вернулся домой.
Пелагея Стратоновна уже хлопотала около чугунки, стряпая незамысловатый завтрак из картошки.
— Полюшка, — сказал Денис Макарович, войдя в комнату, — пойди Игорька сыщи, дозарезу нужен...
— Что с тобой? — удивленно спросила жена, глядя на радостное лицо мужа. — Словно именинник...
— Больше, чем именинник, — смеясь, ответил Денис Макарович. — Беги за Игорьком.
Пелагея Стратоновна надела на себя стеганку и, укутавшись в старую шаль, бесшумно вышла из комнаты. Вот и знакомый обгоревший, полуразрушенный дом. Темным, сырым коридором Пелагея Стратоновна пробралась к лестничной клетке и постучала в фанерную перегородку.
— Да, да, — отозвался изнутри голос.
— Можно к вам? — спросила Пелагея Стратоновна.
— Заходите.
Каморка была до того мала и тесна, что в ней едва помещались деревянная койка, подобие столика и железная печь. В середине комнаты сидел на деревянном ящике молодой мужчина без обеих ног и, держа в руках старый порыжевший сапог, прилаживал к нему подметку.
— Мне Игорек нужен, — сказала Пелагея Стратоновна, не переступая порога.
— Сейчас появится постреленок, — с улыбкой ответил сапожник, — бегает где-нибудь. Да вы проходите, присаживайтесь...
Пелагея Стратоновна прошла к койке и села на краешек. Сапожник, не отрываясь от работы, принялся рассказывать о своем любимце.
Одиннадцатилетний Игорек жил в этой каморке вместе с безногим сапожником вот уже два с лишним года. Большая дружба соединила этих совершенно разных по возрасту людей. Мальчику сапожник был обязан многим. Игорек спас ему жизнь.
В первые месяцы войны город подвергался частым налетам фашистских бомбардировщиков. Игорек вместе с матерью жил тогда на одной из центральных улиц. Отец был на фронте. Однажды ночью, во время очередного налета, начались пожары. Жители в панике покидали объятый огнем город. Больная мать мальчугана окончательно растерялась. Она положила чемодан на нагруженную вещами подводу, усадила на нее девятилетнего сына, а сама уселась на другую подводу. В это время с проезжавшего мимо грузовика свалился человек и тяжело застонал. Игорек спрыгнул с телеги, подбежал к упавшему. Это был безногий боец из госпиталя.
— Дядя, милый, тебе больно? — спросил Игорек, чуть не плача.
— Хлопчик! — стонал боец. — Уходить надо, а ног нет. Хотя бы лошаденка какая захудалая попалась!
Игорь оглянулся по сторонам, бросился в темноту улицы и заплакал. Подводы уже ушли. Громко рыдая, он возвратился к раненому.
— А ты чей, хлопчик? — тяжело дыша, спросил калека.
— Я вон из того дома.
— А плачешь чего?
— Все уехали... и мама тоже... я один теперь.
— Слезами горю не помочь. Крепись, малыш! Как тебя звать-то?
— Игорь.
— Давай поползем в твой дом, а там разберемся. Веди!
И их приютила каморка под лестничной клеткой, где до войны жил дворник.
На рассвете в город вошли немцы.
Игорек ни на шаг не отходил от своего несчастного друга. Он добывал для него куски хлеба, остатки пищи, а когда Василий Терещенко, — так звали бойца, — окончательно окреп и взялся за знакомое ему ремесло сапожника, Игорь Малахов обеспечил его заказчиками...
Сейчас, глядя на безногого Василия, Пелагея Стратоновна с грустью думала о тяжелой его судьбе.
— Трудно вам? — тихо спросила она.
— Ничего... Страшное прошло. Осталось немного ждать. — Василий шутливо подмигнул: — Скоро хлеб-соль готовить надо и хозяев настоящих встречать.
Послышался топот ног, кто-то звонко чихнул в коридоре, и в каморку вбежал худенький, белоголовый мальчуган.
— Вот! — проговорил он с гордостью, и высыпал на кровать кучку мелких медных гвоздиков.
— Ай да молодец! — похвалил Василий. — Таких гвоздей днем с огнем не сыскать. Вот мы их сейчас и вгоним в подметку!
— Ты что же не здороваешься со мной? — спросила Пелагея Стратоновна.
— Растерялся, — выручил друга Василий, а смутившийся Игорек неуверенно подал руку женщине.
Пелагея Стратоновна притянула мальчугана к себе, взяла обеими руками его взлохмаченную голову и несколько раз поцеловала.
— Пойдем со мной, — сказала она, — Денис Макарович ждет.
Шагая рядом с Пелагеей Стратоновной, Игорек оживленно рассказывал новости, слышанные им на рынке. Женщина молча кивала головой, но не вдумывалась в слова ребенка. Она была занята своими мыслями.
«Все потерял, — думала Пелагея Стратоновна, — и счастье радостного детства и ласку матери. Кто ему помоет и расчешет непослушные кудри, починит рваную одежонку, уложит во-время спать, укроет, поцелует? Как плохо остаться сиротой.» Пелагея Стратоновна вздохнула и про себя решила сделать то, о чем уже много раз мечтала.
— И чего же я жду? Сегодня же поговорю с Денисом, — проговорила она вслух.
Игорек остановился, удивленный:
— Что вы сказали, тетя Поля?
— Я? — смутилась женщина. — Я говорю, что вот ты и пришли.