I

Этапы пути, который прошел Александр Блок "за 12 лет своей сознательной жизни" (его собственное выражение), а также и после этих лет, намечены в его поэзии очень определенно, можно сказать, обведены черными контурами. Это - путь от одинокого созерцания к слиянию с жизнью, от попыток силой мечты проникнуть в тайну мира к спокойному и трезвому наблюдению действительности, от мистики к реализму. В то лее время это - путь от отроческих мечтаний о венце пророка, о идеальной любви и идеальной жизни к пониманию своего призвания только как поэта, и ко всей сложности и подчас грубости современной действительности, медленно, но властно заполняющей душу и находящей в ней неожиданные отзвуки. Самому поэту эта вторая сторона пройденного им пути, приведшего к отказу от недостигнутых и недостижимых идеалов юности, представляется как некоторое "падение". Поэтому поэзия Блока с годами разрастается вширь и вглубь, расцвечивается новыми красками, но одновременно с тем в ней над ранними светлыми гимнами постепенно получают преобладание настроения мрачные, порою близкие к безнадежности: от оптимистической веры она переходит к скептическому пессимизму.

Первый сборник стихов Блока, под характерным заглавием "Стихи о Прекрасной Даме", появился в 1905 году, но составлен из стихотворений, написанных много раньше (1898 - 1904 гг.). Еще совсем юноша, А. Блок примыкал тогда, хотя жил в Петрограде, к небольшому московскому кружку молодых поэтов (Андрей Белый, С. Соловьев и др.), находившемуся под сильным влиянием идей Вл. Соловьева и начинавшейся в те годы религиозной проповеди Д.С. Мережковского. Вместе с Вл. Соловьевым эти юные мечтатели были уверены, что приблизился "конец всемирной истории", что скоро, едва ли не на днях, должен свершиться великий вселенский переворот, который в существе изменит жизнь человечества. Их возбужденному воображению везде виделись явные предвестия грядущего. Все события, всё, происходившее вокруг, эти юноши воспринимали как таинственные символы, как прообразы чего-то высшего и во всех явлениях повседневной жизни старались разгадать их мистический смысл.

Такими настроениями проникнута первая книга Блока. Под "Прекрасной Дамой", каков бы ни был реальный образ, вызвавший посвященные ей стихи, он разумел божественное, вечно женственное начало, которое должно, широко проникнув в мир, возродить, воскресить его. В этом отношении Блок был верным учеником Вл. Соловьева, незадолго до смерти пророчившего:

Вечная женственность ныне

В теле нетленном на землю идет.

Себя поэт представлял покорным и скромным слугою этой "Дамы", "рабом Царицы", servus Reginae, и свое дело сам определял так:

Светить в преддверьи Идеала

Туманным факелом своим.

В своих стихах Блок изображает себя то "стражником во храме", "хранящим огонь лампад", то одним из верных рабов, сторожащих у входа в терем Царицы, то - "совершающим в темном храме бедный обряд" в ожидании "Прекрасной Дамы", то пажом, который несет за Ней покрывало... Вся книга проникнута пафосом ожидания, бессчетное число раз повторяются слова "я жду", "мы ждем", "он ждет", и одно из вступительных стихотворений выражает это чувство с особой силой:

Предчувствую Тебя.

Года проходят мимо, -

Все в облике одном предчувствую Тебя.

Весь горизонт в огне и ясен нестерпимо,

Я молча жду, - тоскуя и любя [Сочетание "тоскуя и любя" слово в слово повторяет выражение Вл. Соловьева.].

Неизменно погруженный в свои мечты, автор стихов о "Прекрасной Даме" чуждается жизни. Он упорно повторяет, что жизнь его "мучит", что земля для него "пустынна". Он себя чувствует в некоей всемирной "старинной келье", в "монастыре" или на каком-то таинственном "царственном пути", где впереди перед ним идет "огнистый столп". Свои мечты поэт определяет как "сны раздумий небывалых", как "священный сон", и его заветные мольбы сводятся к одному: да исчезнет "мысль о теле", "воскресни дух, а плоть усни". Пренебрежение к "телу", к земле, жажда неземного, "бесплотного" одушевляют большинство стихотворений.

Все это ведет к тому, что в стихах о "Прекрасной Даме" как бы совсем нет ничего реального, - все чувства, все переживания перенесены в какой-то идеальный мир. Всему, что совершалось в жизни, поэт в стихах придает смысл иносказания. В ранних стихах Блока река - не просто река, но символ границы, отделяющей его от Идеала; белая церковь вдали, которая утром кажется приближенной, не просто церковь; "терем", "дверь", "ступени", "дорога", "заря", "небеса" - едва ли не все слова берутся поэтом в особом, условном значении. Надо освоиться с этим языком иносказаний, чтобы верно понимать смысл стихов о "Прекрасной Даме", и только тогда станет вполне ясна прелесть хотя бы такого стихотворения:

Я, отрок, зажигаю свечи,

Огонь кадильный берегу.

Она без мысли и без речи

На том смеется берегу.

Люблю вечернее моленье

У белой церкви над рекой,

Передзакатное селенье

И сумрак мутно-голубой.

Покорный ласковому взгляду,

Любуюсь тайной красоты,

И за церковную ограду

Бросаю белые цветы.

Падет туманная завеса,

Жених сойдет из алтаря,

И от вершин зубчатых леса

Забрезжит брачная заря.

Только в последних стихотворениях книги образы становятся более конкретными, более жизненными, выступают из-за ликов ангелов облики живых людей, из-за куполов таинственных храмов - стены простых домов и даже фабрики.

II

Между первой и второй книгой Блока лежит тяжелая эпоха 1905 - 1906 гг. То были годы, которые не могли не научить многому всех, кто только способны были учиться. В то же время Блок, как и его единомышленники, слишком наивно доверявшиеся своим мистическим предчувствиям, не могли не увидеть, что свершение их чаяний не так близко, как им казалось. С кружком молодых московских мистиков начала XX века в меньших размерах повторилось то же самое, что некогда испытывала вся Европа, ожидавшая около 1000 года конца мира и Страшного суда. Роковые сроки исполнились, но пророчества не сбылись. Наступила пора разочарования, разуверения, доводивших порою до насмешки над прежними святынями.

Во второй книге Блока, неудачно названной "Нечаянная Радость" (1907 г.), в его поэзию вторгается начало демоническое. В стихах Блока оно появляется сначала в образе "тварей весенних", чертенят, "болотных попиков", колдунов, олицетворяющих начало земное, силы, извечно влекущие человеческую душу от божества, соблазняющие ее вечной прелестью преходящего. Блок с большой любовью и очень подробно рисует этот мир стихийных существ, живущих одной жизнью с природой, чуждых греха, как его чужды камни, растения, тучи, но чуждых и всякого влечения к сверхземному. Перед нами, -

мохнатые, малые каются,

Униженно в траве кувыркаются,

Поднимают копытцами пыль...

Поэт уверяет одного из своих чертенят: "Я - как ты, дитя дубрав", и как бы повторяет молитву своего болотного попика:

Душа моя рада

Всякому гаду,

И всякому зверю,

И о всякой вере.

Позже вступает в поэзию Блока то же демоническое начало, воплощенное в образе "Темнолицего", неизменно приходящего к поэту в час сумерек, чтобы томить страхом темных предчувствий...

В связи с этим во второй книге Блока встречаются совершенно новые темы, неожиданные для "верного раба Царицы", скромного служителя "Прекрасной Дамы". Как бы забыв свои храмы, кельи, паперти, лилии, обычную обстановку своих ранних стихов, - Блок рассказывает теперь, как

По вечерам, над ресторанами,

Горячий воздух дик и глух...

Он признается теперь, что

В кабаках, в переулках, в извивах,

В электрическом сне наяву,

Я искал бесконечно красивых

И бессмертно влюбленных в молву...

Поэт, который когда-то "молча ждал" "Прекрасной Дамы", теперь, проходя по улице, при свете газа, "куда глядят глаза", задает себе вопрос:

Не увижу ли красной подруги моей?

И действительно, навстречу ему идет

Вольная дева в огненном плаще.

Этот переход от "Прекрасной Дамы" к "красной подруге" еще резче выражен Блоком в его "Лирических драмах", появившихся вскоре после "Нечаянной Радости" (1908 г.). В драмах Блок прямо высмеивает свою юношескую мечту о Вечно-женственном, воплощая его в образ Коломбины, которая, в конце концов, оказывается "картонной невестой" [Сам А. Блок в предисловии к "Лирическим драмам" дает иное толкование этого образа, но мы не считаем толкование автора для себя обязательным.], или вводя свою "Незнакомку" в круг пустых и как бы слепых людей. Что раньше заставляло Блока слагать молитвы и петь гимны, то теперь стало для него темой для фарса. Правда, в "Нечаянной Радости" Блок иногда пытается вернуться к прежним вдохновениям, даже уверяет:

Я не забыл на пире хмельном

Мою заветную свирель...

Но рядом с этим стоят и безнадежные признания: Ты в поля отошла без возврата...

О, исторгни ржавую душу,

Со святыми меня упокой!

Последними словами он как бы признает себя - себя прежнего, - умершим.

III

Борьба двух начал, божественного и демонического, продолжается в поэзии Блока и в его третьем сборнике стихов, "Земля в снегу" (1908 г.), который сам автор называет "чашей горького вина".

В этой книге олицетворением демонического является образ "Снежной маски", "Незнакомки", вовлекающей душу поэта в мир чувственной страсти, раньше чуждой его поэзии.

Вот явилась. Заслонила

Всех нарядных, всех подруг,

И душа моя вступила

В предназначенный ей круг, -

рассказывает нам поэт, как бы в виде вступления к изображаемой им драме страсти. Установив затем, как свою новую заповедь, убеждение:

Что путь открыт наверно к раю

Всем, кто идет путями зла, -

он шаг за шагом описывает этот свой, ведущий к раю, "путь зла", - путь, на котором у него вырываются скорбные жалобы:

Возврати мне, маска, душу!

Или:

Убей меня, как я убил

Когда-то близких мне!

Стихи из книги "Земля в снегу" (особенно из ее второй части) принадлежат к числу наиболее сильных стихов Блока. В них есть вся непосредственность жизни, и местами они производят впечатление скорее как откровенные признания человеческой души, чем как создания поэта. Это - поэтический дневник, изложенный в стихах нервных, изломанных и глубоко волнующих. Господствующее чувство в этих стихах - ожидание гибели, но эта конечная гибель кажется поэту соблазнительной и желанной. Он несколько раз восклицает:

Тайно сердце просит гибели...

И погибнуть мне весело...

Книга завершается образом костра, на котором поэт чувствует себя распятым, в огне, на кресте страсти.

Это приближение к страсти, чувству земному, привело Блока и к общению со всей действительностью земли. В стихах сборника "Земля в снегу" почти на каждой странице мелькают образы повседневной жизни. То тащится "забитая лошадка бурая", то изображена "улица, улица... тени беззвучно спешащих тело продать", то нарисован портрет девушки, к которой "врывается силой" обольститель, то передано, как в переулках "пахнет морем" и "поют фабричные гудки", то в стих врезывается грубое восклицанье "Эй, Фекла, Фекла!", то поэт призывает к самой простой, уличной пляске:

Гармоника, гармоника!

Эй, пой, визжи и жги!

"Земля в снегу" уже бесконечно далека от стихов о "Прекрасной Даме", и сам поэт то предлагает: "Забудьте слова лучезарные", то, вспомнив свои стихи из "Нечаянной Радости" о том, что "Она" "в поля ушла без возврата", горько называет себя "невоскресшим Христом".

IV

Так постепенно отрекался А. Блок в своей поэзии от юношеских идеалов. Мистические гимны о служении "Прекрасной Даме" сменились страстными стихами о "красной подруге" и "Снежной маске"; поэзия темных иносказаний, поэзия таинственных храмов, белых ступеней, ожидания, поклонения - заменилась песнями о радостях и печалях "горестной земли", простыми изображениями повседневной жизни. Юноша, мечтавший быть пророком, стал поэтом.

Может быть, для А. Блока, как поэта, по самой природе его дарования, такой путь был неизбежен. Искусство - всегда воплощение; даже все неопределенное, несказанное оно должно высказать и определить в образах. Область вдохновений, создавших стихи о "Прекрасной Даме", была ограничена; чтобы найти новые силы для своей поэзии, Блоку необходимо было обратиться к действительности, к реальной жизни. Повторилась старинная басня об Антее, черпавшем силы от соприкосновения с землей.

В своей четвертой книге стихов, "Ночные часы" (1911 г.), Блок делает попытку окончательно отказаться от широких концепций своей юношеской поэзии. Он более не ищет примирения между двумя вечно враждующими началами бытия, но довольствуется более скромной ролью поэта-наблюдателя, поэта-изобразителя. В новых стихах Блока то "низкий дым стелется над овином", то треплются "три истертых шлеи", то стоит жандарм на железнодорожной платформе перед раздавленной поездом женщиной; перед нами то - модный литератор, "слов кощунственных творец", то - "трактирная стойка", "кабинет ресторана", "Елагин мост", "быстрый лет санок", когда кто-то "легко заправляет медвежью полость на лету" и "лукавит, тонкий стан обвив", то - картины итальянских городов: Равенны, Венеции, Флоренции... В этих стихах Блока есть много непосредственной наблюдательности, много свежих образов, настоящее проникновение в человеческую психологию. Здесь мы встречаем тихие стансы "на смерть младенца", стихи о "ярости последней страсти", тягостные признания -

И стало все равно, какие

Лобзать уста, ласкать плеча,

В какие улицы глухие

Гнать удалого лихача, -

строгие наблюдения над кем-то с заломленными руками, кого

Вся жизнь, ненужно изжитая,

Пытала, унижала, жгла...

Здесь же раздумия, посвященные родине, судьбам России, - раздумия, к которым Блок последнее время возвращается все чаще и чаще...

И едва ли не в одном только стихотворении "Ночных часов" слышится скорбь об утраченном прошлом, в тех стихах, где, описав свой "Знакомый Ад", глядящий ему в "пустые очи", поэт восклицает:

Где спутник мой? -

О, где ты, Беатриче? -

Иду один, утратив правый путь.

V

Но остановиться на таком примирении Блоку все же не было суждено. Его новейшие стихи, появляющиеся в журналах, альманахах и газетах после издания "Ночных часов" (1912 - 1915 гг.), вновь говорят о том, как трагически сознает поэт противоречия между своим настоящим и своим прошлым. Временно Блок мог принять скромный жребий - быть только поэтом, временно может и теперь создавать такие прекрасные строфы чистой поэзии, как его последние "итальянские" стихи (опять картины Венеции, Флоренции, Сиены и др.), но не в силах окончательно заглушить в себе воспоминания о более высоких мечтах юности. Темы "Земли в снегу" возрождаются в новых стихах Блока, но без того "упоения гибелью", которое ранее, как огненное зарево, застилало все другие настроения. Теперь - чувство чего-то лучшего, роковым образом невозвратно утраченного, выступает в стихах Блока во всей своей обнаженности, придавая им порою исключительную силу и глубину.

"Да, был я пророком... Царем я не буду... Рабом я не стану... Но я человек..." - так определяет сам поэт пройденный им путь. Блок называет себя "падшим ангелом", признается, что, "покинув стражу, к ночи пошел во вражий стан", что "несбыточной мечты и на полжизни не хватило", наконец, в том,

Как тяжело ходить среди людей

И притворяться непогибшим...

В стихотворении, озаглавленном "К Музе", Блок вспоминает, что

была роковая отрада

В попираньи заветных святынь...

И для своей "души опустошенной" поэт указывает один исход - хмельное забвенье:

Ах, не все ли мне равно!

Вновь сдружусь с кабацкой скрипкой,

Монотонной и певучей!

Вновь я буду пить вино!

Может быть, наибольшей силы этот пафос "трагического отчаянья" достигает в тех стихах, где поэт говорит не о самом себе, а хочет живописать жизнь так, как она ему теперь представляется. В двух стихотворениях "Toten-tanz" "Блок изображает аптеку; в первом некий гость, добыв у еврея-аптекаря пузырек с надписью venena, сует его потом "из-под плаща двум женщинам безносым"; в другом - поэт готов признать, что ничего в мире и не может быть, кроме "бессмыслицы" и "тусклости":

Ночь, улица, фонарь, аптека,

Бессмысленный и тусклый свет.

Живи еще хоть четверть века,

Все будет так. Исхода нет.

Умрешь, - начнешь опять сначала...

Эта мысль завершается в другом стихотворении, где говорится, что все в мире должно

Как этот мир, лететь бесцельно

В сияющую ночь...

"Бесцельность бытия" - это противоположный полюс тех настроений, которые заставляли отрока "зажигать свечи" и "беречь огонь кадильный"... Но самое страшное видит поэт даже не в том, что с "роковой отрадой" были "попираемы заветные святыни", что был он, по его образному выражению, "обожжен языками преисподнего огня" (причем добавляет: "не таюсь я перед вами"), а в том, что и в будущем может предстоять только то же самое. В знаменательном восьмистишии "Кольцо существованья тесно" Блок говорит нам, что пред ним в "грядущей мгле" мерещится "все тот же жребий":

Опять - любить Ее на небе

И изменять Ей на земле.

Попыткой "любить Ее на небе" кажется нам последняя, романтическая драма Блока "Роза и Крест". Драма проникнута мистическими настроениями романтического средневековья. Героиня драмы, Алиса, любит какого-то неведомого певца, которого никогда не видела, образ которого создала в мечтах, и, как лейтмотив, несколько раз повторяется его напев:

Сердцу закон непреложный -

Радость-Страданье одно!

Но это стремление "любить на небе" и в драме кончается "изменой на земле". Увидя своего певца, который оказался старым и некрасивым, Алиса изменяет ему с хорошеньким пажом Алисканом.

VI

Независимо от всех этих трагических внутренних переживаний Блок во все периоды своего творчества оставался истинным поэтом и подлинным художником. Сменялись настроения, душа то полна была "детской веры", то казалась "опустошенной", но художественное чувство торжествовало надо всем. Как для своих юношеских мистических чаяний, так и для стихов о страсти и о гибели; как для изображения "Прекрасной Дамы", а потом "Незнакомки" и "Снежной маски", так и для объективных картин ночной жизни Петербурга или красоты итальянских городов, - Блок равно умел находить нужные ритмы и верные слова. И вместе с тем при всем разнообразии настроений, воплощенных в его стихах, Блок умел сохранить везде свой единый, особый стиль, который выделяет его из ряда других поэтов, делает из него "maitre'a", основателя отдельной, "блоковской" школы, ныне уже не малочисленной. По технике стиха, по приемам творчества Блок - ученик Фета и Вл. Соловьева; если позднее Блок и подвергался влиянию других поэтов (в том числе Пушкина), то оно уже не могло изменить сложившийся характер его стиха. Но, отправляясь от техники Фета, Блок уже в своих ранних стихах претворял ее в нечто свое, самостоятельное, и до последнего времени продолжает развивать и совершенствовать свой стих. При этом творчество Блока всегда остается чисто лирическим; он всегда выбирает выражения и эпитеты не по объективным признакам предметов и явлений, но согласно с своим субъективным отношением к ним. В стихах Блока автор никогда не исчезает за своими образами, личность поэта всегда перед читателем.

Благодаря этому не только юношеские стихотворения Блока, но и его позднейшие создания требуют от читателя большого напряжения внимания. Должно досказывать недоговоренное, восстанавливать связь между образами, явную для поэта, но не всегда выраженную, а главное, каждое отдельное стихотворение - принимать как одну главу из длинного ряда других, дополняющих и объясняющих ее. Так, например, только тому, кто сжился с поэзией Блока в ее целом, становится вполне понятно такое его стихотворение:

Ты оденешь меня в серебро.

И, когда я умру,

Выйдет месяц, небесный Пьеро,

Встанет красный паяц на юру.

Мертвый месяц беспомощно нем...

Никому ничего не открыл.

Только спросит подругу - зачем

Я когда-то ее полюбил.

В этот яростный сон наяву

Опрокинусь я мертвым лицом.

И паяц испугает сову,

Загремев под горой бубенцом...

Знаю, сморщенный лик его стар

И бесстыден в земной наготе.

Но зловещий исходит угар -

К небесам - к высоте - к чистоте.

С этим же связана наклонность Блока не называть в стихах действующих лиц; он охотно ставит одни глаголы: "поднимались из тьмы погребов", "выходили", "смеялись", предоставляя читателю угадать, кто поднимался, кто выходил, кто смеялся.

Почти всегда стих Блока музыкален. Он умеет находить напевность в самом сочетании звуков (напр.: "По вечерам над ресторанами") и даже несколько чуждается полной точности размера. У Блока, например, не редкость - лишняя стопа в отдельном стихе. Никто по-русски так удачно не писал сочетаниями двух и трехсложных стоп, как Блок (стих, обычный в "Книге песен" Гейне). Чаще, чем другие новые поэты, Блок отказывается от однообразных четверостиший и дает свои произвольные, нестрофические сочетания стихов, чередуя строки длинные и короткие, умея безошибочно находить соответствующий метр для выражения того или иного чувства. Вместе с тем есть в стихе Блока невыразимое своеобразие, дающее этому стиху самостоятельное место в русской литературе.

Столь же свободно относится Блок к рифме. Часто он сознательно заменяет ее аллитерацией (гибели - вывели, прорубью - поступью) или "созвучием неравносложных окончаний (изламывающий - падающий, оснеженный - безнадежный). Нередко Блок рифмует слова, которые, строго говоря, не могут считаться рифмами (смерть - смерч, свергни - черни, веер - север, пепел - светел, кроясь - прорезь). Большое чутье к музыке слов и тонкий вкус поэта позволяют Блоку выходить победителем из этих опасных опытов. Притом ничего показного, ничего рассчитанного на эффект нет в этих вольностях Блока. Он любит и умеет скрывать свою смелость, так что она становится видна только внимательному наблюдателю.

Среди современных поэтов Блок занимает вполне определенное положение. Он не повторяет чужих тем, но с бесстрашной искренностью черпает содержание своих стихов из глубины своей души. Это придает его поэзии особую свежесть, делает все его стихи жизненными, позволяет поэту постоянно открывать новые и новые источники вдохновения. Блок как-то сразу создал свой стиль, во многом самобытный, но не замкнулся в нем и в каждой своей новой книге ищет новых путей для своего творчества. Большой мастер стиха, хотя и не стремящийся во что бы то ни стало к новым формам, он во всех своих созданиях остается красивым и завлекательным. Его стихи как бы просят музыки, и, действительно, многие его стихотворения были положены композиторами на музыку. Интимная поэзия Блока никого не может оттолкнуть от себя с первого взгляда, но для своего настоящего понимания требует вдумчивости и внимания. Надо войти в круг переживании поэта, чтобы полно воспринять их; надо вчитаться в его стихи, чтобы вполне оценить их оригинальность и красоту.

Впервые опубликовано: Русская литература XX века / Под ред. С.А. Венгерова. М., 1915. Т. 2. Ч. 2. С. 320 - 330.