Домчало нас к пристани в час предвечерний,

Когда на столбах зажигался закат,

И волны старались плескаться размерней

О плиты бассейнов и сходы аркад.

Был берег таинственно пуст и неслышен.

Во всей красоте златомраморных стен,

Дворцами и храмами, легок и пышен,

Весь город вставал из прибоев и пен.

У пристани тихо качались галеры,

Как будто сейчас опустив паруса,

И виделись улицы, площади, скверы,

А дальше весь край занимали леса.

Но не было жизни и не было люда,

Закрытые окна слагались в ряды,

И только картины глядели оттуда…

И звук не сливался с роптаньем воды.

Нас лоцман не встретил, гостей неизвестных,

И нам не пропела с таможни труба,

И мы, проходя близ галер многоместных,

Узнали, что пусты они как гроба.

Мы тихо пристали у длинного мола,

И бросили якорь, и подняли флаг.

Мы сами молчали в тревоге тяжелой,

Как будто грозил неизведанный враг.

Нас шестеро вышло, бродяг неуклонных,

Искателей дней, любопытных к судьбе,

Мы дома не кинули дев обрученных,

И каждый заботился лишь о себе.

С немого проспекта сойдя в переулки,

Мы шли и стучались у мертвых дверей,

Но только шаги были четки и гулки

Да стекла дрожали больших фонарей.

Как будто манили к себе магазины,

И груды плодов, и бутылки вина…

Но нас не окликнул привет ни единый…

И вот начала нас томить тишина.

А с каждым мгновеньем ясней, неотвязней

Кругом разливался и жил аромат.

Мы словно тонули в каком-то соблазне

И шли и не знали, пойдем ли назад.

Все было безмолвно, мертво, опустело,

Но всюду, у портиков, в сводах, в тени

Дышало раздетое женское тело, —

И в запахе этом мы были одни.

Впивая его раздраженным дыханьем,

Мы стали пьянеть, как от яда змеи.

Никто, обжигаемый жадным желаньем,

Не мог подавлять трепетанья свои.

Мы стали кидаться на плотные двери,

Мы стали ломиться в решетки окна,

Как первые люди, как дикие звери…

И мгла была запахом тела полна.

Без цели, без мысли, тупы, но упрямы,

Мы долго качали затворы дворца…

И вдруг подломились железные рамы…

Мы замерли, — сразу упали сердца.

Потом мы рванулись, теснясь, угрожая,

Мы вспрыгнули в зал, побежали вперед.

На комнаты мгла налегала ночная,

И громко на крики ответствовал свод.

Мы вкруг обежали пустые палаты,

Взобрались наверх, осмотрели весь дом:

Все было наполнено, свежо, богато,

Но не было жизни в жилище пустом.

И запах такой же, полней, изначальней,

В покоях стоял, возрастая в тени,

И на пол упали мы в шелковой спальне,

Целуя подушки, ковры, простыни.

И ночь опустилась, и мы не поднялись,

И нас наслажденье безмерное жгло,

И мы содрогались, и мы задыхались…

Когда мы очнулись, — уж было светло.

Мы шестеро вышли на воздух, к свободе,

Без слов отыскали на берег пути

И так же без слов притаились в проходе:

Мы знали, что дальше не должно идти.

И долго, под мраморным портиком стоя,

С предела земли не спускали мы глаз.

Корабль наш качался на зыби прибоя,

Мы знали, что он дожидается нас.

По улицам клича, друзья нас искали,

Но, слыша, как близятся их голоса,

Мы прятались быстро в проходе, в подвале…

И после корабль распустил паруса.

Поплыл в широту и в свободное море,

Где бури, и солнце, и подвиги есть,

И только в словах баснословных историй

Об нас, для безумцев, останется весть.

Товарищи! братья! плывите! плывите!

Забудьте про тайну далекой земли!

О, счастлив, кто дремлет в надежной защите, —

По, дерзкие, здесь мы не смерть обрели!

Найти здесь легко пропитанье дневное,

Нет, мы не умрем, — но весь день наш уныл,

И только встречая дыханье ночное,

Встаем мы в волненьи воскреснувших сил!

И бродим по городу в злом аромате,

И входим в дворцы и в пустые дома

Навстречу открытых незримых объятий —

И вплоть до рассвета ласкает нас тьма.

В ней есть наслажденье до слез и до боли,

И сладко лежать нам в пыли и в крови,

И счастью в замену не надо нам воли,

И зримых лобзаний, и явной любви!

1902

Венеция