Каждое драматическое произведение (если не любое художественное произведение вообще) в основе своей заключает некоторую условность, которую читатель должен принять на веру, причем все дальнейшее развивается уже строго логически, -- хотя, может быть, по логике и не Аристотеля1. Так, напр., нам приходится принять условность Рока, чтобы воспринимать античные трагедии2; -- условность, что Гамлет должен мстить за убийство отца, чтобы наслаждаться трагедией датского принца; условность определенных отношений между людьми, их убеждений, верований, частью для нас уже чуждых, чтобы понимать драмы Ибсена и т. д. Обычно поэт-драматург берет условность, общую всем его современникам, так что им нет надобности делать усилие над своим сознанием. Для современников Софокла было естественно, что Эдип, в страхе пред оракулом, бежал из отчего дома, а позже был подавлен, узнав, что убил отца и женился на матери3: человек XX века мог бы отнестись к этим фактам иначе. Так же естественно было для современников Шекспира, что тень отца Гамлета выходит из могилы и повелевает мстить за себя; мы можем принять это лишь как условность. Лишь как такую же условность принимаем мы и то, что в драме Ибсена не решаются страховать здание, потому что это значило бы не доверять промыслу божиему4, и т. под. Даже в трагедиях, где завязка основана на самых общих страстях, как любовь, честолюбие и др., напр., "Ромео и Юлия", "Антоний и Клеопатра", "Король Лир"5, -- доля такой условности остается.

На какой же условности основана трагедия Вяч. Иванова? Прежде всего, не на воззрениях античного мира. Сам автор в предисловии говорит: "В основу изображения Прометеевой жертвы положен круг идей, лишь отчасти родственных эллинской религиозной мысли, отчасти же ей чуждых". В самом деле, Вяч. Иванов произвольно переиначивает античный миф, придает образу Прометея черты, которые не только были "чужды" эллинским воззрениям, но прямо враждебны им, выдумывает совершенно новое значение для Пандоры6 и т. д. Будь трагедия русского поэта поставлена в Афинском театре IV в. перед современниками Эсхила, они, вероятно, мало что поняли бы в ней, сочли бы ее кощунственной и автора освистали бы. С другой стороны, человеку XX века должно сделать прямо героическое усилие над своим сознанием, чтобы принять все условности, предлагаемые поэтом. Наименьшее, -- и вполне приемлемое, -- допущение состоит в том, что читатель (или зритель) должен принять самые основы мифа: что существует мир олимпийских богов, что Прометей из пепла и дыма спаленных Титанов сотворил род людей и похитил с неба для них огонь, что Зевс за то гневается и т. д. Но после того приходится освоиться еще с длинным рядом допущений. Оказывается, что только что сотворенные люди -- уже весьма развитое человечество, правда, еще немного наивное, легко переходящее к бунту, но уже наделенное самыми разнообразными и достаточно сложными страстями, склонное к философствованию и т. д. Оказывается, что сам Прометей -- философ в высокой степени -- рассуждает так, словно читал Ницше и самого Вяч. Иванова, говорит только о возвышенном. Оказывается, что многие существа прекрасно предвидят будущее: мать Прометея -- Фемида, его возлюбленная -- Пандора, с самого начала драмы летающий вокруг него Коршун, да и сам Прометей; но все это не мешает Прометею поступать так, чтобы заслужить свою казнь. Притом в трагедии мы оказываемся вне круга обычных человеческих чувств и поступков. На сцене -- существа, психология которых весьма далека от человеческой (и подробнее автором не вскрыта): та же Фемида7, Океанида8, Эриннии9, Нерей10 и др. Даже люди -- те, созданные Прометеем, -- поступают далеко не так, как то свойственно человеку: там, где должно бы ожидать взрыва страсти (сцены убийства, мятежа), ограничиваются философскими сентенциями, с крайней быстротой переходят от одного настроения к другому и т. д. Вообще, в трагедии все условно от начала до конца.

В результате мы имеем трагическое действие, которое развивается не в силу страстей, общих всем людям, более или менее понятных всем зрителям, но под влиянием Рока, предопределения и предвещаний. На сцене -- реже люди, чаще полубоги, титаны, призраки, видения. Коршун -- изначальное видение Прометея; Пандора предстает ему во сне то скованная, то будто бы раскованная; Кратос и Бия11 таинственно налагают цепи на героя, который, конечно, не сопротивляется и т. д. Все происходящее только символически намечается, а не свершается реально. Эта условность, эта ирреальность, эта постоянная приподнятость уничтожают всякую живую жизнь в трагедии. Она остается любопытным образцом "творчества в пустоте". И жаль, что на такое произведение затрачен огромный запас творческой энергии, ибо, -- как то ни покажется неожиданным, -- стихи трагедии сами по себе поистине прекрасны. Если забыть, кто говорит, если забыть взаимоотношения выведенных лиц, приходится лишь изумляться сжатости и меткости речи, мощности выражений, яркости образов, музыкальной силе стиха. Видимо, для самого поэта все это было живо, но взнесено им в область таких отвлечений, что стало мертвым для читателя.

Драме предпослано весьма ученое (и интересное) предисловие, в котором между прочим изъясняется симметрическая схема трагедии12, причем неожиданно оказывается, что первое действие, хоровое, -- это огонь и вода, второе, замкнутое, -- недра, третье, вновь хоровое, -- земля и воздух. В конце приложен "указатель имен и словесный", который, однако, лишь в малой степени облегчит понимание трагедии читателю, не посвященному в недра классической мифологии и мифографии.

1920

КОММЕНТАРИИ

Впервые: Художественное слово. 1920. No 2. Рецензия на трагедию ВИ "Прометей" (Пг.: Алконост, 1919). Вошло в изд.: Брюсов В.Я. Среди стихов. 1894-1924. Манифесты. Статьи. Рецензии / Сост. Н. А. Богомолов и Н. В. Котрелев: Вступ. статья и коммент. Н.А. Богомолова. М.: Советский писатель, 1990. С. 547-549. Печатается по первому изданию.

ВИ стал известен как драматург в 1905 г., когда в альманахе "Северные цветы" был опубликован его "Тантал" и драма "Земля" В. Я. Брюсова. "Тантал" и незавершенная "Ниобея" -- первые части драматической трилогии, которая должна была завершиться "Прометеем". В послереволюционные годы В.Я. Брюсов пишет рецензии на поэму ВИ "Младенчество" (Художественное слово. 1920. No 1) и трагедию "Прометей (Там же. No 2). Прометей -- мифологический герой и персонаж трагедии Эсхила (525-456 гг. до н. э.), творчество которого находилось в центре внимания ВИ (см.: Эсхил. Трагедии / В пер. Вяч. Иванова. М.: Наука, 1989). Философская поэма-трагедия "Прометей" имела две редакции (первая ред. под названием "Сыны Прометея" -- 1914, вторая -- 1919). Рецензия Брюсова на трагедию "Прометей" расценивается исследователями как достаточно "суровая" и отрицательная. Брюсов, как пишут исследователи, "упрекает Иванова в произвольности интерпретации мифа, в чрезмерной условности, безжизненности трагедии" (Гречишкин С.С, Котрелев Н.В., Лавров А.В.[Брюсов В. Я.] Переписка с Вячеславом Ивановым // ЛН. Т. 85: Валерий Брюсов. М.: Наука, 1976. С. 432); Н.А. Богомолов пишет, что "несмотря на вполне отрицательную оценку "Прометея", Брюсов печатал стихи Иванова в том же [журнале "Художественное слово"]. См. в кн.: Брюсов В.Я. Среди стихов. 1894-1924: Манифесты. Статьи. Рецензии". М.: Советский писатель, 1990. С. 702. Сохранились свидетельства М. Альтмана о его отношении к В. Я. Брюсову в этот период: "Какой-то эмпирический (не метафизический) тяготеет над ним грех, и Брюсов служит Злу. Не Сологуб именно, а Брюсов. Если у вас есть какое-нибудь колеблющееся дело, которое двоится и которое можно решить и за, и против вас, и вы предоставите его решение Брюсову, будьте уверены, что он всегда решит против вас, даже если он вас не знает. Таков Брюсов" (Альтман, 1995. С. 25). Подробнее о взаимоотношениях Брюсова и ВИ в этот период см.: Молодяков В. Валерий Брюсов и Вячеслав Иванов: окончание диалога (1914-1924) // Collegium: Международный научно-художественный журнал. 1995. No 1/2. С. 85-100. По мнению А. Ф. Лосева, несмотря на определенное отступление от мифологического сюжета, ВИ удалось осуществить глубокое истолкование мифа, воскресить эллинство в культуре Серебряного века (см. в наст. антологии).

1 Каждое драматическое произведение <...> Аристотеля. -- Речь идет о "Поэтике" Аристотеля, в которой он обосновал законы драматического рода литературы, о которых идет речь.

2...нам приходится принять условность Рока, чтобы воспринимать античные трагедии... -- Проблема человека и его судьбы в связи с проблемой рока в античной трагедии интересовала ВИ. Доказательством тому служат семь набросков текста "Герой и судьба в античной трагедии", относящиеся к московскому или бакинскому периодам (1910-е -- начало 1920-х гг.). Несогласие ВИ с трактовкой судьбы и рока находит подтверждение в следующих словах статьи: "И все же взгляд на древнюю трагедию, как на трагедию рока, ошибочен, как в постижении ее основного тона и конечного смысла, так и в общей оценке древнего самоопределения человеческой личности перед лицом сверхчеловеческих могуществ. Прежде же всего надлежит отметить, что зависимость течения и исхода изображаемой жизни от предопределений Судьбы, неотвратимой и [неизбежной] непостижной, прямо означена далеко не во всех созданиях эллинской трагической музы и только в немногих служит остовом самого действия. Так, Эсхилов Прометей -- всецело подвижник самодеятельного подвига и как бы сам свой рок: ясно видит он, на что идет, не толкаемый ничьею силою извне на путь дерзновения, и -- добровольный мученик своего "человеколюбивого нрава" (philanthropos tropos) -- с полною сознательностью сверхчеловеческого прозрения в будущее избирает свой жребий" (Котрелев Н.В. Человек и судьба в трагедиях Эсхила и Софокла): неоконченная статья Вяч. Иванова // АиК Сер. века, 2010. С. 130).

3 Для современников Софокла <...> что убил отца и женился на матери... -- Речь идет о трагедии Софокла "Царь Эдип". Аристотель в "Поэтике" определил трагедию Софокла как идеал трагического произведения, где узнавание (перелом) основано на перемене "от незнания -- к знанию" (Поэтика 1452а, 25-30), герой узнает о близости своей к жертве (Поэтика 1453а, 30) и узнавание вытекает из самих событий по воле Судьбы (Поэтика 1455а, 15-20).

4...в драме Ибсена не решаются страховать здание, потому что это значило бы не доверять промыслу божиему... -- Речь идет о социально-психологической драме Г. Ибсена "Кукольный дом" (1879).

5..."Ромео и Юлия", "Антоний и Клеопатра", "Король Лир"... -- Имеются в виду трагедии У. Шекспира.

6...выдумывает совершенно новое значение для Пандоры... -- ВИ в "Предисловии" к публикации трагедии писал: "Прометей -- похититель огня; его двойник -- крылатый хищник; хищная Пандора -- похитительница похитителя..."; "Так возникает женский двойник Прометея, героиня предлежащей трагедии, новая Пандора, о которой <...> древний миф ничего не знает" (Иванов Вяч. Предисловие // Иванов Вяч. Прометей. Пг.: Алконост, 1919. С. VIII, XIII).

7 Фемида -- в древнегреческой мифологии -- богиня правосудия и титанида, дочь Урана и Геи, одна из жен Зевса. ВИ, создавая ее образ в трагедии, использует одну из версий мифа о "Прометее" -- Эсхила, согласно которой Фемида была матерью этого титана.

8 Океанида -- персонаж трагедии ВИ "Прометей". В составленном к публикации трагедии указателе имен ВИ писал: "Океаниды -- дочери великого потока -- Океана,-- нимфы текучих вод, струящихся в морскую пучину, и волн прибоя" (Иванов Вяч. Указатель именной и словесный // Иванов Вяч. Прометей. С. 79).

9 Эриннии -- в древнегреческой мифологии -- богини мщения, которые в обличий крылатых змееволосых существ преследуют убийцу (например, Ореста в трагедиях Эсхила). В указателе имен ВИ отметил, что "эриннии -- дочери Ночи, змееволосые мстительницы, со змеями и мрачными светочами в руках, преследующие преступника по пятам" (Там же). В книге "Дионис и прадионисийство" (Баку, 1923) он, исследуя прадионисийские корни менад -- служительниц Диониса, выявил их хтоническую природу, связь с культом Диониса и обрядами жертвоприношений (см.: Символ, 2015. С. 81).

10 Нерей -- морской старец, персонаж трагедии ВИ "Прометей". Согласно древнегреческой мифологии, как писал ВИ, он -- "бог глубин морских, отец сонма нимф-Нереид" (Иванов Вяч. Указатель именной и словесный. С. 79).

11 Кратос, Бия -- персонажи трагедии ВИ "Прометей". Как писал ВИ, "Кратос -- олицетворение власти в эсхиловой трагедии "Скованный Прометей", Бия "Сила -- олицетворение Насилия" (Там же).

12...симметрическая схема трагедии... -- Речь идет о том, что в конце своего "Предисловия" ВИ дает схему трагедии, предваряя ее следующим пояснением: "Зато предлежащая трагедия обращена к древности (примерно к эллинским drТmena) -- тем, что она воспроизводит стародавнее предание обрядового действа. И поскольку обряд любит симметрию, естественно (не преднамеренно) симметрическим оказывается и ее расположение, как это явствует из нижеследующей схемы" (Иванов Вяч. Предисловие. С. XXIII-XXIV).