Площадь сербо-хорватской народности простирается отъ рѣки Дравы на сѣверѣ до рѣки Бояни на югѣ, и отъ Адріатики на западѣ до рѣкъ Моравы и Тимока на востокѣ. Въ этихъ границахъ заключаются юго-западныя земли Австро-Угорской имперіи (Банатъ, Бачка, Славонія, Хорватія, Далмація, Приморье и Адріатическіе острова, часть Истріи и Крайни и Военная Граница), сѣверо-западныя владѣнія Турціи (Боснія и Герцеговина, часть Старой Сербіи и Албаніи) и два независимыя княжества: Сербія и Черногорія. Вся площадь занимаетъ до 3,500 квадратныхъ миль. Но отдѣльныя колоніи этого племени лежатъ далеко за предѣлами означенной географической площади въ Угріи и Моравіи, Турціи и Россіи. Численность сербо-хорватской народности можетъ быть опредѣлена приблизительно въ 5,700,000. По отношенію къ вѣроисповѣданіямъ эта народность распадается въ настоящее время на три части: православныхъ до 3,200,000, католиковъ до 2,200,000 и мусульманъ до 400,000. Вторые живутъ почти исключительно въ Австро-Угорской имперіи, а третьи -- въ Турецкой. Въ настоящее время на всей площади сербо-хорватскаго племени господствуетъ одинъ литературный языкъ; но въ народныхъ говорахъ разныхъ мѣстностей нѣтъ подобнаго однообразія и единства. Обыкновенно отличаютъ три главные говора: штокавскій, чакавскій и кайкавскій, названные такъ по различному выговору мѣстоименія что. Первый изъ этихъ говоровъ господствуетъ въ восточной и южной части племени; второй въ мѣстностяхъ, омываемыхъ сѣверо-восточной частію Адріатическаго моря, отъ рѣки Цетины до Истріи; а третій въ нѣсколькихъ хорватскихъ столицахъ, расположенныхъ вокругъ Загреба. Кайкавщина стоитъ уже на переходѣ отъ нарѣчія сербо-хорватскаго къ словенскому; а нѣкоторыми считается даже говоромъ послѣдняго. Отношеніе же чакавскаго (икающаго) говора къ штокавскому (ёкающему) можетъ быть сравнено съ отношеніемъ малорусскаго въ великорусскому.
Названія сербъ и хорватъ быть можетъ отличали нѣкогда двѣ особыя народности, но теперь онѣ отличаютъ двѣ культуры, то-есть имѣютъ смыслъ болѣе историческій, чѣмъ этнографическій. Это различіе началось очень давно и прошло глубоко, отразившись въ политической, литературной, общественной и особенно въ религіозной жизни двухъ вѣтвей одного и того же племени. Изъ разсказа Константина Багрянороднаго видно, что и пришолъ этотъ народъ (въ началѣ VII вѣка) изъ своей закарпатской родины двумя военными товариществами, и, лишь благодаря счастливой случайности, сербы снова поселились въ непосредственномъ сосѣдствѣ съ хорватами въ этомъ новомъ задунайскомъ своемъ отечествѣ. Впечатлѣнія и вліянія географическія и историческія, которымъ должны были подвергаться тѣ и другіе здѣсь, въ Иллиріи, были весьма различны и это обстоятельство имѣло важное вліяніе на всю ихъ будущность. Иллирія была именно тотъ край, гдѣ ранѣе всего началась борьба двухъ, сначала политическихъ, а потомъ и религіозныхъ, центровъ тогдашней Европы: Рима и Византіи. Юго-восточная, сербская часть этого племени, подобно Болгаріи и Руси, примкнула къ центру культуры восточной, греческой, а сѣверо-западная, хорватская часть попала въ кругъ, притяженія въ центру образованности западной, латинской. Просвѣтительное вліяніе Рима на хорватовъ дѣйствовало непосредственнѣе и прямѣе, чѣмъ вліяніе Византіи на Сербію, которая была заслонена съ этой стороны государствомъ Болгарскимъ. Съ другой стороны, приморское положеніе Далмаціи, ея давнія и тѣсныя связи съ Италіей, присутствіе римской стихія въ населеніи, по-крайней-мѣрѣ городовъ -- все это содѣйствовало раннему выступленію на историческую сцену западной, хорватской части племени, между-тѣмъ какъ сербское населеніе восточныхъ горъ и плоскогорій еще долго прозябало въ неподвижной тишинѣ патріархальнаго быта, прерываемой лишь междоусобіями отдѣльныхъ общинъ и жупаній, на которыя еще долго распадалась эта земля.
Въ началѣ IX вѣка хорваты должны были защищать свою независимость отъ завоевательныхъ стремленій франковъ Карла Великаго. Отчаянные подвиги Людевита были однако напрасны, потому-что въ средѣ самихъ хорватовъ нашлись пособники франковъ. Хотя на этотъ разъ иго не было продолжительно; но оно было печальнымъ предвѣстникомъ многихъ бѣдъ и опасностей, которыя съ-тѣхъ-поръ не переставали тяготѣть надъ страной и разрушать всѣ попытки политическаго объединенія и независимаго существованія хорватовъ. Съ такимъ же недружелюбіемъ относился къ славянской народности и духовный представитель и глаза запада. Не удивительно, что сѣмяна христіанства, приносимыя въ Хорватію западными миссіонерами, падали на почву не воспріимчивую и не пускали корней въ народномъ духѣ до-тѣхъ-поръ, пока эти зародыши христіанства не были освѣщены и согрѣты взошедшимъ изъ сосѣдней Болгаріи и Панноніи солнцемъ христіанской проповѣди на славянскомъ языкѣ.
При той тѣсной связи церкви съ государствомъ, которая составляла преобладающій характеръ средневѣковаго періода европейской образованности, неудивительно, что въ славянскихъ странахъ судьба славянскихъ народностей самымъ тѣснымъ образомъ была связана съ судьбами славянскихъ церквей. Въ этомъ отношенія замѣчательны два факта: во-1-хъ, успѣшное распространеніе славянской проповѣди во всѣхъ сербо-хорватскихъ странахъ; даже грозные пираты неретчане охотно приняли христіанство въ той славянской формѣ, какъ оно было предложено имъ Солунскими братьями; во-2-хъ, это чистое христіанство встрѣтилось на сербо-хорватской почвѣ съ двумя врагами: народными предразсудками съ одной стороны и римскимъ властолюбіемъ съ другой. Предразсудки новопросвѣщеннаго народа ловко были эксплоатировани разными сектаторами, особенно же миссіонерами павликіанскихъ дуалистическихъ сектъ, которыя на славянской (болгарской и сербской) почвѣ переработались въ ересь богомильскую, дѣйствуя на народное воображеніе причудливой фантастичностію своихъ догматическихъ ученій о началѣ въ мірѣ добра и зла, а съ другой стороны снисходительно относясь въ живымъ еще въ народной памяти остаткамъ языческихъ вѣрованій.
Другимъ болѣе опаснымъ и непримиримымъ врагомъ славянскаго православія была римская курія и ея пособники. Извѣстны стѣсненія и придирки, которыми удалось ей затормозить дѣятельность солунскихъ братьевъ и ихъ учениковъ въ Моравіи и Панноніи. Съ такимъ же недоброжелательствомъ приняла курія и фактъ усвоенія славянскаго богослуженія сербо-хорватскимъ народомъ. Послѣдній противопоставилъ однако свою хотя нѣмую и пассивную, но непреклонную оппозицію попыткамъ замѣны въ богослуженіи славянскаго языка латинскимъ. Вопреки соборнымъ опредѣленіямъ 925 и 1059 годовъ, славянская литургія вѣроятно удерживалась въ странѣ, и въ 1248 году папа Иннокентій IV принужденъ былъ признать существовавшій фактъ. Римъ довольствовался тѣмъ, что узаконилъ если не внутреннее, то хоть внѣшнее отличіе богослужебныхъ книгъ хорватовъ отъ книгъ другихъ православныхъ славянъ: оно состояло въ особой азбукѣ, которою писались, а впослѣдствіи и печатались эти книги, въ такъ-называемой глаголицѣ. Вопросъ о времени, мѣстѣ и обстоятельствахъ ея происхожденія до-сихъ-поръ еще не достаточно выясненъ. Несомнѣнна однако ея отдаленная древность, лишь немногимъ уступающая древности азбуки кирилловской, а по мнѣнію нѣкоторыхъ даже превосходящая ее въ этомъ. Изъ своей болгарской по видимому родина она, быть-можетъ, вмѣстѣ съ павликіанствомъ или богомильствомъ, распространилась въ земли сербо-хорватскія, особенно же въ адріатическое приморье, гдѣ она скоро утвердилась и, какъ внѣшній признакъ внутренняго раскола славянъ, была заботливо поддерживаема и даже распространяема римской куріей, преслѣдовавшей въ кириллицѣ злой призракъ греческой схизмы и о рганъ духовной самобытности славянъ. Тѣ же цѣли и тѣми же способами преслѣдовались сначала сектаторами, а потомъ католиками и въ Босніи. Чтобы отрѣшить ее отъ вліянія общей церковно-славянской письменности, кириллица была преобразована здѣсь въ буквицу, съ усвоеніемъ скорописнаго кирилловскаго почерка, исключеніемъ нѣкоторыхъ буквъ и введеніемъ правописанія чисто-фонетическаго, не связаннаго никакими литературными преданіями.
Всѣ эти обстоятельства -- отдѣленіе отъ востока и подчиненіе западу въ отношеніи политическомъ и религіозномъ -- рано задержали духовное развитіе хорватской народности. Босна то же томилась въ продолжительной борьбѣ внутренней -- разныхъ сектъ, сословій и родовъ, и внѣшнее -- съ Угріей и Сербіей. Когда, такимъ образомъ, въ XI--XII вѣкахъ значительно изсякла духовная сила и историческая дѣятельность въ сѣверо-западной части племени, начинается политическое и духовное объединеніе и развитіе въ юго-восточной его половинѣ: она просыпается отъ пятивѣковой дремоты и выступаетъ на сцену исторіи. Первымъ дѣятелемъ государственнаго и религіознаго устроенія Сербіи былъ великій жупанъ Расы святой Стефанъ Нѣманя (умеръ въ 1200 году) и два его сына: св. Савва (1169--1237) и Стефанъ Первовѣнчанный (умеръ въ 1224 году). То обстоятельство, что основатель сербской династіи, родившись въ католичествѣ, перешолъ въ православіе, показываетъ направленіе духовнаго развитія новоустроенной державы. Избравъ своей столицей городъ Расу, въ глубинѣ Балканскаго полуострова, почти на рубежѣ сербской народности съ болгарскою, Нѣманя и его преемники обнаружили желаніе унаслѣдовать религіозныя и политическія преданія болгарскаго Симеона и Самуила. Подобно болгарамъ, сербы охотно подчинились греческому вліянію въ области духовной, но сопротивлялись всякому политическому преобладанію императора на полуостровѣ. Съ другой стороны, подобно Симеону и Самуилу, нѣманичи не ограничились собраніемъ земель сербскихъ, но стремились подчинить себѣ и болгаръ. Такъ др е вня борьба этихъ двухъ народностей за преобладаніе на Балканскомъ полуостровѣ! Но это политическое соперничество не мѣшало сербамъ усвоить себѣ литературный языкъ и всю письменность старой Болгаріи: подобно древней Руси, старая Сербія сочла это дорогое наслѣдіе св. Кирилла достояніемъ общеславянскимъ. Вотъ почему большая часть остатковъ письменности старосербской представляетъ лишь скудные матеріалы для исторіи какъ сербскаго языка, такъ и народа: это сербскіе изводы, списки съ оригиналовъ староболгарскихъ. Даже въ томъ немногомъ, что старая Сербія произвела самостоятельнаго въ области письменности, господствуетъ тотъ же языкъ, духъ и направленіе. Подобно староболгарской, письменность старосербская вращается въ кругу понятій и интересовъ почти исключительно церковныхъ; ея міросозерцаніе можно назвать монашескимъ. Да это и не удивительно: припомнимъ, что главнымъ центромъ старосербской письменности была знаменитая Хиландарская лавра, основанная на Аѳонѣ св. Саввою. Не переходя почти за ограды монастырей, сербская письменность оставалась далекою и чуждою народной жизни. Житія святыхъ и службы имъ, монастырскіе уставы, скудная панегирическая монашеская лѣтопись -- вотъ содержаніе всей почти старосербской письменности, если исключить изъ нея грамоты и душановъ "Законникъ", которые представляютъ много данныхъ для исторіи языка и права, но не могутъ быть названы произведеніями въ собственномъ смыслѣ литературными. Что касается внутренняго значенія и достоинства этой церковно-богословской письменности, то надобно признать, что поднявшись на нѣкоторую и довольно значительную высоту въ произведеніяхъ св. Саввы, Стефана Первовѣнчаннаго и Доментіана, въ первой половинѣ XIII вѣка, она быстро начала затѣмъ клониться къ упадку и совершенно измельчала. Лучшими ея образцами остались три житія Стефана Нѣмани, писанные тремя названными лицами, и одно житіе св. Саввы, писанное Доментіаномъ. Нѣкоторое литературное значеніе имѣетъ еще "Родословъ" или "Цареставникъ" архіепископа Даніила, заключающій въ себѣ жизнеописаніе шести сербскихъ королей, десяти архіепископовъ и трехъ патріарховъ (1224--1375). Впрочемъ послѣдніе отдѣлы этого труда принадлежатъ перу уже продолжателей Даніила. "Родославъ" де можетъ идти въ сравненіе съ первой лѣтописью русской: его напыщенное и широковѣщательное, но малосодержательное изложеніе, монашеская точка зрѣнія, съ которой оцѣниваются всѣ личности и событія, панегирическій и подобострастный тонъ, съ восхваленіемъ даже преступленій людей высокопоставленныхъ, все это такъ отлично отъ благочестиваго, но разумнаго, простого и фактическаго способа изложенія лѣтописца русскаго. То же должно сказать и о большей части позднѣйшихъ сербскихъ лѣтописцевъ, которые черпали свои матеріалы либо изъ греческихъ хронографовъ, либо изъ сербскихъ житій и "Родослова", наполняя свои страницы не фактами изъ народной жизни, а своими благочестивыми размышленіями о созданіи церквей, монастырей и т. п.
Позднѣйшіе сербы старались окружить ореоломъ личность и престолъ старыхъ своихъ царей, особенно же Душана Сильнаго; но это де вполнѣ оправдывается историческими фактами. Внутренняя слава страны и народное развитіе не соотвѣтствовали внѣшней обширности государственныхъ владѣній и политическихъ задачъ, которыя думали преслѣдовать сербскіе государи. Быть-можетъ Даничнчь былъ правъ, утверждая, что время нѣманино выше душанова: объединеніе народа важнѣе походовъ на Царьградъ. Изъ Нѣманина жупанства выросло Сербское королевство, а за Душановымъ царствомъ вдругъ открылась пропасть. Видно, искусственно было это государство и непомѣрно раздуты его мнимыя силы, если одинъ несчастный день, одна проигранная битва навсегда рѣшили судьбу этого, казалось, сильнаго и обширнаго государства! День святого Вида (15 іюня 1389 г.) останется навсегда траурнымъ днемъ сербовъ не потому, чтобы онъ сломилъ на-всегда Народную силу, а потому, что разрушилъ величавую, хотя и легкомысленную иллюзію. Первое время турецкаго порабощенія не во многомъ измѣнило внутреннія отношенія страны: остались по прежнему свои правители, свои князья и патріархи. Терпимость и даже уваженіе къ сербской народности турецкаго правительства (въ XV и XVI вѣкахъ) видно, напримѣръ, изъ того, что сербскій языкъ нѣкоторое время былъ даже дипломатическимъ въ сношеніяхъ съ Угріей, Румыніей, Дубровникомъ и Албаніей султановъ Мурада II, Магомета II, Баязета II, Селима I, Солимана II (отъ нихъ остались подлинныя сербскія письма). Положеніе стало ухудшаться лишь тогда, когда сама Турція стала разлагаться и ея крѣпкая правительственная организація разстроилась.
Если и прежде народъ неохотно сносилъ надъ собой господство людей чужой вѣры, которую онъ презиралъ, и въ лицѣ ускоковъ искалъ свободы въ глуши горъ и лѣсовъ, а отчасти и въ предѣлахъ сосѣднихъ христіанскихъ государствъ (особенно въ Хорватіи и Угріи), то тѣмъ болѣе стало для него невыносимо турецкое господство тогда, когда, наряду со стѣсненіями политическими, усилился гнётъ административный, притѣсненія фискальныя и фанатизмъ религіозный. Тогда только, въ концѣ XVII и началѣ XVIII вѣка, совершились тѣ громадныя выселенія сербовъ съ ихъ деспотами и патріархами въ Австрію, которыя обезлюдили Старую Сербію и оставили ее открытою для сосѣднихъ албанцевъ, охотно обмѣнявшихъ свои скалы на эти плоскогорья. Это обстоятельство очень затруднило и отодвинуло соединеніе, слѣдовательно и освобожденіе славянъ балканскихъ. Но, съ другой стороны, это выселеніе было полезнымъ и даже необходимымъ для подкрѣпленія славянской народности на Савѣ и среднемъ Дунаѣ. Австрійское правительство вѣроломнымъ нарушеніемъ обѣщаній, данныхъ патріархамъ Черноевичамъ и возмутительнымъ фактомъ пожизненнаго заключенія въ Вѣнѣ, а потомъ Хебѣ, въ Чехіи, послѣдняго сербскаго деспота Георгія Бранковича, доказало сербамъ, что и за Савой у славянъ есть враги, даже болѣе опасные и непримиримые, чѣмъ сами турки. Этотъ несчастный Бранковичъ заслужилъ себѣ благодарную память въ исторіи не только сербскаго народа, по и сербской литературы: во печальномъ двадцатидвухлѣтнемъ заключеніи онъ составилъ подробную исторію сербскаго народа, которая осталась въ рукописи, но которою въ многомъ воспользовался впослѣдствіи знаменитый Раичь.
Въ то время, какъ духовная дѣятельность, послѣ двухвѣкового напряженія, опять надолго ослабѣла на сербскомъ востокѣ, она неожиданно и быстро развилась до размѣровъ очень значительныхъ на далматскомъ и хорватскомъ западѣ. Благопріятное положеніе нѣкоторыхъ приморскихъ городовъ (Задръ, Сплѣтъ, Шибеникъ, Трогиръ, особенно же Дубровникъ) и развитіе ихъ торговой и промышленной дѣятельности содѣйствовало ихъ матеріальному обогащенію и умственному развитію. Правда, это благосостояніе и эта торговая дѣятельность скоро навлекли на нихъ алчность королей угорскихъ и ревнивое соперничество республики Венеціанской, добивавшейся безраздѣльнаго господства на Адріатикѣ. Но нѣкоторые изъ поименованныхъ городовъ, особенно же Дубровникъ, удачно умѣли лавировать между Угріей и Венеціей, а потомъ Венеціей и Турціей, опираясь отчасти на поддержку своихъ восточныхъ соплеменниковъ, откуда не переставали спускаться въ Далмацію и Хорватію то бѣдные ускоки, то богатые властели и князья, искавшіе здѣсь убѣжища во время домашнихъ смутъ и политическихъ переворотовъ. Эта непрерывная почти эмиграція изъ Герцеговины, Босны, Сербіи и Черногоріи въ адріатическое прибрежье и на острова поддерживала здѣсь славянскую стихію, что было необходимо и спасительно въ виду сильной италіянизаціи, обхватывавшей особенно верхніе слои населенія -- племичей и горожанъ. Лучше сохранялся славянскій бытъ и языкъ въ сельскихъ общинахъ: это видно даже изъ сравненія, напримѣръ, законниковъ городскихъ со статутами сельскихъ общинъ. Въ первыхъ сильно отражается вліяніе юридическихъ понятій и учрежденій Италіи и Германіи, а вторые представляютъ сборники опредѣленій обычнаго народнаго славянскаго права, въ родѣ "Русской Правды" или "Законника" Стефана Душана. Статуты далматинскихъ городовъ и общинъ сохранились либо на латинскомъ, либо на итальянскомъ, либо на славянскомъ языкѣ: послѣдніе замѣчательны для исторіи не только славянскаго права, но и славянскаго языка, представляя древнѣйшіе образцы сербскаго нарѣчія въ его чистомъ видѣ, безъ тѣхъ примѣсей церковно-славянщины, отъ которыхъ не свободны даже юридическіе акты, грамоты и "Законникъ", вышедшіе изъ канцеляріи государей сербскихъ. Рядомъ съ этими статутами необходимо упомянуть еще о хорватской хроникѣ, составляющей, въ одной по-крайней-мѣрѣ части, довольно поздній переводъ древней латинской хроники Безыменнаго, пресвитера Дуклянскаго или Діоклейца (около 1161). Эта хроника имѣетъ, впрочемъ, значеніе болѣе литературное, чѣмъ историческое, такъ-какъ она представляетъ по видимому книжную компиляцію изъ народныхъ преданій и разсказовъ, быть-можетъ еще разукрашенныхъ цвѣтами фантазіи самаго составителя.
Около половины XV вѣка является въ Далмаціи первый центръ дѣятельности литературной въ собственномъ смыслѣ этого слова. Это былъ городъ Дубровникъ (Ragusa), называвшійся нѣкогда югославянскими Аѳинами и бывшій достойнымъ соперникомъ Венеціи на Адріатическомъ морѣ. Его возвышеніе совпадаетъ со временемъ самаго значительнаго государственнаго развитія душановой Сербіи, съ которой онъ всегда находился въ самыхъ тѣсныхъ и непосредственныхъ торговыхъ сношеніяхъ. Многочисленныя грамоты разныхъ сербскихъ государей и владѣтелей показываютъ, что дубровчане держали въ своихъ рукахъ монополію всей внутренней и внѣшней торговли континентальной Сербіи, которую они связывали съ рынками венеціанскимъ и константинопольскимъ. Завоеваніе Сербіи Турціею не имѣло вреднаго вліянія на торговлю и промышленность Дубровника. Напротивъ, сюда стеклось тогда много новыхъ силъ матеріальныхъ и умственныхъ, такъ-какъ онъ сталъ убѣжищемъ для многихъ сербскихъ и греческихъ эмигрантовъ, принесшихъ сюда свои богатства и знанія. Съ другой стороны, паденіе Константинополя, изобрѣтеніе книгопечатанія и возрожденіе наукъ въ западной Европѣ, а прежде всего въ Италіи, не могли не дѣйствовать возбуждающимъ образомъ на умственное настроеніе населенія Далмаціи, по-крайней-мѣрѣ тѣхъ его мѣстностей и классовъ, которые издавна находились въ тѣсныхъ духовныхъ связяхъ съ Италіей. Всѣ эти обстоятельства содѣйствовали возникновенію въ Дубровникѣ и нѣкоторыхъ другихъ далматинскихъ городахъ чрезвычайно богатой и блестящей литературы, которая въ славянской исторіи является замѣчательнымъ, но совершенно отрывочнымъ эпизодомъ, внѣ всякой связи съ предыдущимъ и послѣдующимъ въ исторіи сербской и общеславянской. Дубровницкая литература, по своему содержанію и направленію, во многомъ представляетъ лишь звонкое эхо современной итальянской: въ сочиненіяхъ Данте и Петрарки, Тасса и Аріоста, Гварини и Виды можно найти образцы и даже сюжеты многихъ поэтическихъ произведеній Минчетича и Лучича, Ветранича и Златарича, Гундулича и Пальмотича. Двѣсти лѣтъ текли параллельно два потока: они вышли изъ того же источника и изсякли въ одно и то же время и отъ тѣхъ же почти причинъ. Этимъ источникомъ былъ воскресшій геній древней Греціи и Рима; причиной же паденія было распространеніе и господство въ западной Европѣ французскаго псевдоклассицизма. Въ самомъ дѣлѣ, если мы посмотримъ на сюжеты дубровницкой поэзіи, то увидимъ, что также какъ и въ тогдашней итальянской они заимствовались большею частію изъ Омира, Софокла, Еврипида, Анакреона, Мосха, Филемона, Виргилія, Овидія, Горація, Батула, Тибулла, Проперція, Марціала и другихъ классическихъ писателей. Впрочемъ, несправедливо было бы думать, что дубровницкая поэзія во всемъ есть не болѣе, какъ блѣдная копія съ итальянской. Во многихъ случаяхъ дубровницкіе снимки оказываются едва ли не выше своихъ итальянскихъ оригиналовъ; во всякомъ же случаѣ, подражаніе здѣсь было свободное, а не рабское; оно заключалось болѣе въ общей манерѣ, въ тонѣ изложенія, въ общихъ иногда сюжетахъ, но не въ подробностяхъ развитія основной мысли, не въ выборѣ и группировкѣ частностей. Такъ, напримѣръ, Гундуличъ, при написаніи своей знаменитой поэмы "Османъ" имѣлъ, быть-можетъ, въ виду "Освобожденный Іерусалимъ" Тасса, а Пальмотичъ, писавши "Христіаду", заимствовалъ для нея сюжетъ изъ подобной поэмы Виды. Это не помѣшало однако ни тому, ни другому представить созданія въ высокой степени художественныя, а въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ далеко превосходящія названные итальянскіе образцы (особенно послѣдній изъ нихъ).
Съ другой стороны въ дубровницкой поэзіи встрѣчается много указаній и намековъ, много красокъ и картинъ, взятыхъ изъ мѣстной жизни, описаніе городовъ и острововъ, сельскихъ занятій, событій жизни общественной и фактовъ изъ славянской исторіи: достаточно назвать "Цыганку" Чубрановича, "Рыбную ловлю" Гекторевича, особенно же великолѣпную эпопею Гундулича "Османъ", сюжетъ которой заимствованъ изъ исторіи борьбы славянъ съ мусульманами (1621) т. е. того самаго эпическаго цикла, который составляетъ исключительное почти содержаніе сербскихъ юнацкихъ пѣсенъ. Впрочемъ, если бы можно было даже доказать, что въ содержаніи многочисленныхъ дубровницкихъ одъ, посланій, элегій, идиллій, поэмъ и драмъ нѣтъ ничего народнаго, славянскаго, то и тогда онѣ не потеряли бы своего важнаго значенія въ исторіи славянской литературы уже но тому одному, что здѣсь мы находимъ столь высокую художественную прелесть сербскаго языка, что онъ надолго еще останется образцовымъ и неподражаемымъ. Это особенно должно сказать о трехъ послѣднихъ корифеяхъ дубровницкой поэзіи: Гундуличѣ, Пальмотичѣ и Джорджичѣ. Это мастерство дубровницкихъ поэтовъ въ употребленіи сербскаго языка тѣмъ для насъ удивительнѣе, что получая воспитаніе большею частію въ Италіи, или отъ итальянскихъ учителей, они должны были употреблять въ школѣ, въ наукѣ и управленіи языки латинскій и итальянскій; а нѣкоторые, какъ Раньина, Златаричъ и Джорджичъ писали и стихи на этихъ языкахъ съ неменьшей свободой, какъ и на своемъ родномъ сербскомъ. Гдѣ же находили они образцы поэтическаго употребленія послѣдняго? Не въ другомъ чемъ, какъ въ произведеніяхъ сербской народной словесности, образчики которой даже уцѣлѣли въ сочиненіяхъ нѣкоторыхъ далматинскихъ поэтовъ. Мы можемъ назвать наконецъ одного далматинскаго поэта, хотя болѣе уже поздняго времени, именно первой половины XVIII вѣка, который соединилъ художественную форму старыхъ поэтовъ дубровницкихъ съ народнымъ содержаніемъ поэтовъ новосербскихъ. Это Андрей Бачичъ Міошичъ, оставившій въ своемъ сочиненіи "Разговоръ угодни народа словинскаго" поэтическое описаніе важнѣйшихъ эпизодовъ сербской исторіи. Это сочиненіе до-сихъ-поръ остается самою любимою и популярною книгою во всѣхъ мѣстностяхъ и слояхъ сербскаго народа. Этотъ характеръ и цѣль книги, кругъ читателей, къ которымъ она обращена и на которыхъ разсчитана, знаменуютъ эпоху уже новыхъ литературныхъ взглядовъ и задачъ.
Вообще же дубровницкую поэзію, по ея произхожденію и цѣлямъ, должно назвать скорѣе сословною, чѣмъ народною. Въ городахъ Далмаціи, по образцу Италіи, составлялись общества или клубы, членами которыхъ были по большей части люди аристократическихъ фамилій; устраивались литературные вечера, домашніе спектакли и т. п., для которыхъ и писалась большая часть произведеній далматинской литературы разсматриваемаго періода. Предназначаемыя для тѣснаго кружка друзей произведенія распространялись большею частію въ немногочисленныхъ рукописныхъ копіяхъ, почему отъ нихъ уцѣлѣла и обнародована часть лишь очень незначительная въ сравненіи съ утраченнымъ или неизданнымъ. Народъ же не принималъ почти никакого участія въ этой блестящей литературной дѣятельности своихъ племичей, а также не многихъ патеровъ и горожанъ. О развитіи литературнаго вкуса и распространенія положительныхъ знаній въ народѣ не было еще рѣчи. Къ литературѣ, какъ могучему средству пропаганды въ народъ извѣстныхъ идей, прибѣгли впервые дѣятели реформаціи, а послѣ нихъ и католическіе проповѣдники должны были волей-неволей взяться за то же орудіе для сохраненія своей власти надъ просыпающимися умами народовъ. Впрочемъ, реформаціонное движеніе изъ своихъ германскихъ центровъ могло распространиться на славянскомъ югѣ лишь въ ближайшихъ въ Германіи мѣстностяхъ, именно въ землѣ словенцевъ и въ собственной провинціальной Хорватіи. Первыми вносителями въ эти страны протестантскихъ идей были даже отчасти одни и тѣ же лица, какъ напримѣръ словенцы Унгандъ и Далматинъ, хорватъ Юридичъ, сербъ Поповичъ и боснякъ Малешевичъ. Въ народъ тогда пущено было множество хорватскихъ букваpeй, катихизисовъ и молитвенниковъ, которые печатать для этой цѣли въ Вигтембергѣ, Тюбингенѣ, Регенсбургѣ и Нюренбергѣ, а потомъ и въ самой Хорватіи, въ типографіи одного изъ графовъ Цринскихъ, ставшаго ревностнымъ прозелитомъ протестантизма. Впрочемъ, католической реакціи въ XVII вѣкѣ удалось подавить въ Хорватіи протестантизмъ, а вмѣстѣ съ нимъ и начатки народнаго образованія. Еще два вѣка продолжать здѣсь полусонная дремота народа, убаюкиваемаго іезуитскими молитвенниками и катихизисами не пробуждаемаго ни сухими словарями и грамматиками Габделичей и Бѣлостѣнцевъ, ни однообразнымъ воспѣваніемъ подвиговъ сигетскаго героя, Петра Цринскаго, и другихъ поучительныхъ матерій.
Подобный же характеръ носитъ на себѣ литературная дѣятельность боснійскихъ францисканцевъ (въ XVII и XVIII вѣкахъ) и духовныхъ книжниковъ въ Славоніи (съ начала XVIII вѣна). Нѣкоторое пробужденіе и духъ жизни виденъ лишь въ сатирическихъ опытахъ Рельковича и народныхъ идилліяхъ знаменитаго учонаго Катанчича.
Прежде чѣмъ перейти отъ этихъ чуть еще мерцающихъ проблесковъ пробуждающейся на славянскомъ югѣ духовной дѣятельности къ болѣе Дринъ фактамъ литературнаго и политическаго рожденія сербо-хорватскаго народа, мы остановился здѣсь на нѣкоторыхъ обнаруженіяхъ вліянія Россіи на сербо-хорватскую письменность этого средняго ея періода. Между духовною дѣятельностію православныхъ славянъ разныхъ странъ всегда поддерживалась тѣсная связь и взаимодѣйствіе. Литературная собственность болгаръ была съ тѣмъ вмѣстѣ полнымъ достояніемъ Руси и Сербіи и на оборотъ. Такъ было по-крайней-мѣрѣ съ ихъ церковной письменностію. По счастливому стеченію случайностей, или по дѣйствію болѣе строгихъ историческихъ законовъ ослабленіе духовной дѣятельности въ одной изъ этихъ народностей сопровождалось соотвѣтственнымъ ея усиленіемъ въ другой, такъ-что, при взаимной поддержкѣ духовная жажда каждой народности находила себѣ удовлетвореніе болѣе или менѣе равномѣрное и непрерывное. Въ первый періодъ Болгарія дѣлилась избыткомъ своихъ книжныхъ произведеній съ Русью и Сербіею. Въ XI вѣкѣ Болгарія падаетъ, но за-то укрѣпляется и развивается новопросвѣщенная Русь. Когда же она въ XIII вѣкѣ подверглась монгольскому игу, то духовное представительство православнаго славянства перешло къ Сербіи. Въ концѣ XIV вѣка сербское пораженіе на равнинѣ Косовской отчасти вознаграждено было современной и соразмѣрной русской побѣдой на нолѣ Куликовомъ: съ XV вѣка Россія должна была въ другой разъ спасать дѣло славянства и православія -- и она его вынесла на своихъ плечахъ. Хотя сербская церковь не раздѣлила судьбы сербскаго государства и пережила его паденіе, однако и она истощилась бы наконецъ въ своихъ духовныхъ силахъ и средствахъ, если бъ не получала нравственной и матеріальной поддержки отъ далекой Москвы, снабжавшей Сербію церковными книгами, утварью и т. д. На западѣ распространилось даже убѣжденіе, что русская редакція славянскихъ богослужебныхъ текстовъ и есть нормальная древне-славянская. Этотъ предразсудокъ былъ раздѣляемъ между прочимъ и римской куріей. Когда въ началѣ XVII вѣка папа для противодѣйствія протестантизму долженъ былъ прибѣгнуть къ снабженію своей славянской паствы богослужебными книгами, то въ самомъ Римѣ стали печататься глаголическіе служебники, евангелія и т.д. исправленныя Левановичемъ (по совѣту Терлецкаго) по русскимъ изводамъ. Точно также въ XVIII вѣкѣ издавалъ глаголическія книги извѣстный Караманъ. Этимъ положено начало искусственному образованію такъ называемаго славяно-сербскаго языка, который господствовалъ въ сербской литературѣ еще въ началѣ нашего вѣка. Быть-можетъ въ нѣкоторой связи съ этими ранними попытками литературнаго объединенія русскихъ и сербовъ стоитъ опытъ образованія искусственнаго хорвато-русскаго языка, предложенный въ половинѣ XVI вѣка знаменитымъ хорватомъ Юріемъ Крижаничемъ (авторомъ очень замѣчательной русской грамматики, сочиненія о русскомъ государствѣ и др.). Обаяніе русскаго имени и вліяніе русскаго языка на славянскомъ югѣ усилились въ началѣ XVIII вѣка, подъ впечатлѣніемъ славныхъ подвиговъ Петра Великаго. Въ сербскія провинціи южной Австріи выписано было тогда изъ Кіева много учителей, которые принесли съ собой Смотрицкаго, Могилу и другія русскія учебныя книги. Какъ утвердилось тогда въумахъ сербскаго образованнаго общества, особенно же духовенства, убѣжденіе въ полной пригодности для сербской науки и литературы этого подъ русскимъ вліяньемъ сложившагося тяжолаго и неуклюжаго славяно-сербскаго языка, видно изъ той жаркой оппозиціи, какую встрѣтили первыя попытки ввести въ сербскую литературу народный разговорный языкъ, сдѣланныя знаменитымъ въ сербской словесности Досиѳеемъ Обрадовичемъ (1739--1811). Онъ дѣйствительно является вѣстникомъ уже новаго времени и новыхъ идей; но главная его заслуга заключается не въ томъ, что онъ заговорилъ на письмѣ народнымъ языкомъ -- мы видѣли это и въ Дубровникѣ -- а въ томъ, къ кому и о чемъ онъ завелъ свою рѣчь. Подобно своему единственному предшественнику на этомъ пути, Качичу, онъ обратилъ свою рѣчь въ народнымъ массамъ, говоря языкомъ для нихъ доступнымъ и о предметахъ для всякаго интересныхъ и полезныхъ. Въ "Совѣтахъ здраваго смысла", и въ своей "Жизни и приключеніяхъ" онъ имѣлъ цѣлію передать народу тѣ свѣдѣнія и ту практическую мудрость, которую нажилъ собственнымъ тяжолымъ опытомъ, своей скитальческой жизнію, полною тревогъ и приключеній. Досиѳей былъ также небезучастнымъ свидѣтелемъ завязавшейся въ началѣ нашего вѣка борьбы за освобожденіе и былъ первымъ устроителемъ школьнаго дѣла въ возрожденной Сербіи. Не безслѣдною для народнаго развитія осталась также учоно-литературная дѣятельность протоіерея Раича, перваго исторіографа сербскаго народа. Ново своему взгляду на литературный языкъ и способу изложенія онъ принадлежитъ еще XVIII вѣку, переходному въ сербской исторіи. Истиннымъ же представителемъ и главнымъ двигателемъ литературнаго возрожденія сербскаго народа долженъ быть названъ Букъ Стефановичъ Караджичъ. Его пятидесяти-лѣтняя литературная дѣятельность (1814--1864) произвела глубокій и благодѣтельный переворотъ не только въ народномъ самосознаніи сербовъ, но и во взглядахъ науки на ихъ языкъ, исторію, этнографію. Въ произведеніяхъ народнаго творчества сербовъ, онъ открылъ для изученія цѣлый міръ новыхъ образовъ и звуковъ, понятій и идеаловъ, вѣрованій и преданій, неизсякаемый источникъ открытій для этнографа и вдохновеній для художника. Сербская народная словесность, по ясности, широтѣ и самобытности выражающагося въ ней міросозерцанія, несравненно выше всего, что создало до-сихъ-поръ личное творчество сербскихъ художниковъ, и потому долго еще сравнительное достоинство послѣднихъ будетъ измѣряться по мѣрѣ ихъ приближенія либо отдаленія отъ этой неподвижной и возвышенной нормы. Этотъ взглядъ опредѣляетъ направленіе, господствующее въ новой школѣ сербскихъ поэтовъ и писателей. Вотъ почему изданіе произведеній сербскаго народнаго творчества Букомъ составило эпоху въ исторіи сербской словесности. Но этимъ не ограничиваются его заслуги: онъ первый собралъ и разсмотрѣлъ въ достаточной полнотѣ составъ и строй сербскаго народнаго языка, въ разныхъ его развѣтвленіяхъ; своей теоріей, примѣромъ и вліяніемъ онъ болѣе всѣхъ другихъ содѣйствовалъ установленію опредѣленной нормы сербскаго литературнаго языка. Въ этомъ случаѣ онъ оказалъ справедливое предпочтеніе звуковымъ и грамматическимъ особенностяхъ такъ называемаго штокавскаго говора, господствующаго въ южныхъ, наиболѣе чистыхъ этнографически и пѣсенныхъ мѣстностяхъ сербской площади и бывшаго уже разъ литературнымъ органомъ дубровницкой поэзіи. Вотъ почему эта реформа безъ значительнаго сопротивленія была принята не только адріатическими чакавцами, но и загребскими кайкавцахи. Болѣе споровъ и возраженій вызвало другое нововведеніе Вука, хотя касающееся предмета болѣе второстепеннаго, именно -- правописанія. До Вука у православныхъ сербовъ, какъ и у русскихъ, господствовало унаслѣдованное отъ древности историческое или этимологическое правописаніе; Вукъ счелъ полезнымъ замѣнить его фонетическимъ или звуковымъ, издавна господствующимъ въ большей или меньшей мѣрѣ у всѣхъ славянъ неправославныхъ (даже у босняковъ). Но при этомъ онъ вдался быть-можетъ въ крайность, совершенно пренебрегши въ правописаніи не только исторіею, но и этимологіею языка. Подобный методъ пригоденъ конечно для фонетической транскрипціи народныхъ пѣсенъ и сказокъ, имѣющихъ значеніе не только для литературы, но и для діалектологіи; но онъ едва ли удовлетворителенъ въ приложеніи въ языку литературному, который долженъ привести къ нѣкоторому, хотя и отвлеченному, единству неуловимое и безконечное разнообразіе мѣстныхъ говоровъ и поднарѣчій. Вотъ почему, быть-можетъ, не совсѣмъ безпричинною была сильная и продолжительная оппозиція, съ которою встрѣтился на этомъ пути Вукъ. Вождемъ ея былъ довольно извѣстный въ 30-хъ и 40-хъ годахъ сербскій публицистъ, поэтъ и политикъ Иванъ Хаджичъ (Свѣтичъ). Вукъ одержалъ однако побѣду, благодаря особенно безтактному образу дѣйствій оппозиціи, которая уронила свое дѣло, поставивши его подъ эгиду самаго непопулярнаго въ Сербіи правительства Александра Карагеоргіевича. Молодое поколѣніе стало за преслѣдуемую вуковицу и она окончательно утвердилась въ сербской литературѣ, когда въ 1859 году и въ княжествѣ снято было съ нея запрещеніе, наложенное въ 1849 году.
Въ періодъ, отмѣченный именемъ Вука, сербская литература получила очень далекое развитіе, хотя болѣе въ ширину, чѣмъ въ глубину, то-есть болѣе по количеству, чѣмъ по качеству появившихся произведеній. Ея площадь постепенно расширялась и дѣятельность сосредоточивалась; появились литературные центры въ Новомъ-Садѣ, Бѣлградѣ, Загребѣ, Задрѣ. Уровень народнаго образованія возвышался, благодаря особенно плодотворной дѣятельности матицъ (новосадской, кипрской, далматинской), или обществъ для изданія народныхъ книгъ, учебниковъ, газетъ и т. д. При каждой матицѣ сталъ издаваться журналъ (и Сербскій Лѣтописецъ", "Книжникъ", "Далматинская Заря"). Если же многое, какъ въ этихъ, такъ и другихъ публицистическихъ изданіяхъ этого времени, представляетъ очень еще слабые школьные опыты, переводы, заимствованія и подражанія, то и это въ свое время было полезно и даже необходимо, если оно удовлетворяло вкусу читателей и расширяло ихъ кругъ. Въ программу нашего легкаго очерка исторіи сербо-хорватской литературы не можетъ входить подробный критическій разборъ и оцѣнка литературныхъ произведеній новѣйшаго времени. Мы отсылаемъ читателей къ самому сборнику, гдѣ они найдутъ довольно подробныя выдержки, изъ которыхъ можно составить довольно опредѣленное понятіе о характерѣ, направленіи и достоинствахъ новосербской литературной школы. Съ другой стороны едва ли приспѣло время для исторической оцѣнки писателей и ихъ произведеній, не подвергшихся еще пробѣ времени, не отошедшихъ на такое отъ насъ разстояніе, съ котораго онѣ могли бы быть видны въ цѣлости и естественномъ своемъ освѣщеніи. Мы должны поэтому ограничиться здѣсь самыми общими замѣчаніями о писателяхъ и ихъ произведеніяхъ, предоставляя эстетическому вкусу читателя произнести приговоръ надъ дарованіемъ того или другого автора и достоинствомъ его произведеній.
Такъ-какъ журналы сдѣлались первыми центрами новозародившейся литературы, то мы должны упомянуть имена лицъ, потрудившихся на этомъ пути. Первымъ сербскимъ журналистомъ или публицистомъ долженъ быть названъ Димитрій Давидовичъ, много помогшій Вуку въ проведеніи его литературныхъ реформъ и въ обновленіи сербскаго литературнаго языка. По слѣдамъ Давидовича пошли затѣмъ: Иванъ Хаджичъ (Свѣтичъ), извѣстный составитель сербскаго "Законника", основатель Новосадской Матицы и противникъ Вука въ вопросѣ о сербскомъ правописаніи; Милошъ Поповичъ, 20 лѣтъ стоявшій во главѣ сербской журналистики; Ѳеодоръ Павловичъ, врагъ иллирской теоріи, апостоломъ которой былъ знаменитый въ свое время хорватскій публицистъ Людевитъ Гай, благодаря почину котораго хорваты приняли сербскую штокавщину, какъ общій литературный органъ всѣхъ хорватовъ и сербовъ.
Въ сербской поэзіи этого періода преобладаетъ лирика и эпосъ; въ области драмы сдѣланы были нѣкоторые опыты болѣе или менѣе удачные, причемъ произведенія Матвѣя Бана, Суботича, Боговича, Деметера и, въ особенности, Ивана Поповича и Лазаря Лазаревича пріобрѣли извѣстность; но все это не могло создать сербскаго народнаго театра, а тѣмъ болѣе идти въ сравненіе съ тѣмъ, что произвели новосербскіе писатели въ области лирической и эпической. Правда, что въ этомъ случаѣ они имѣли предъ собой неподражаемые образцы народнаго творчества; но, во всякомъ случаѣ, заслуга этихъ писателей велика уже потому, что они серьозно занялись разработкой этого народнаго клада, мотивовъ народной поэзіи и въ нѣкоторыхъ случаяхъ успѣли возвести сюжеты и мотивы безыскуственнаго народнаго творчества въ перлъ искусства.
Уже епископъ Лукіанъ Мушпцкій пробовалъ своя силы въ лирикѣ; но его оды писаны на языкѣ нѣсколько искусственномъ и ненародномъ, а содержаніе -- отвлеченно и тенденціозно, хотя нельзя ему отказать ни въ даровитости, ни въ обиліи мыслей и образовъ. Гораздо выше поднялся въ своемъ лирическомъ одушевленіи и эпической образности Сима Милутиновичъ, котораго упрекаютъ лишь въ недостаткѣ полной отдѣлки стиха и языка, нѣсколько смутнаго и хаотическаго. По его слѣдамъ пошолъ его ученикъ, знаменитый черногорскій владыко Петръ Петровичъ Нѣгошъ, великій какъ государь, человѣкъ и поэтъ. Его "Горскій вѣнецъ", сборникъ аллегорическихъ пѣсенъ въ драматической формѣ, стоитъ на высотѣ сербскаго народнаго творчества и принадлежитъ къ числу популярнѣйшихъ произведеній сербской литературы.
Не мало произведеній въ лирическомъ и эпическомъ родѣ оставили также Суботичъ, Матвѣй Банъ, Батянскій, Медо-Пучичъ, Антонъ Казали, Утѣшеновичъ, Терискій, Прерадовичъ, Боговичъ, Вукотиновичъ, Деметеръ, Ненадовичъ, Явшичъ и нѣкоторые другіе. Поэтическія же произведенія, блеснувшаго яркимъ, но летучимъ метеоромъ, Радичевича, затѣмъ знаменитаго учонаго и политика Букулевича-Сакцинскаго, славнаго автора "Ченгичъ-аги" Мажуранича, образованнаго и благороднаго словенца Станка Враза, черногорскаго публициста и поэта Сундечича -- ихъ поэтическія произведенія могли бы занять почетное мѣсто и въ литературѣ болѣе богатой и развитой, чѣмъ сербохорватская.Художественная форма и высокая прелесть языка старыхъ поэтовъ далматинскихъ здѣсь соединяется съ оригинальностію содержанія и тона произведеній сербскаго народнаго творчества. Соединеніе же этихъ двухъ условій и полная ихъ гармонія могутъ служить ручательствомъ, что въ этихъ опытахъ сербская литература имѣетъ наконецъ сокровище, которое много грядущихъ поколѣній будетъ не только изучать, но и любить.
Въ числѣ названныхъ кориѳеевъ новосербской литературы одни принадлежатъ сербамъ, а другіе -- хорватамъ. Мы поставили ихъ рядомъ потому, что съ сороковыхъ годовъ, благодаря усиліямъ Людевита Гая и его загребскихъ сотрудниковъ, хорваты примкнули къ литературному единству съ сербами и на всемъ пространствѣ отъ Новаго Сада до Цетинья и отъ Нѣготина до Рѣки употребляется теперь одинъ литературный языкъ, созданный, какъ мы видѣли, Вукомъ. Разница осталась лишь въ азбукѣ: католики пишутъ латинскимъ алфавитомъ, а православные кириллицей. И это обстоятельство со временемъ должно быть устранено, такъ-какъ оно вредитъ распространенію книгъ, напечатанныхъ въ Загребѣ въ Сербію и на оборотъ, слѣдовательно уменьшаетъ сбытъ или дѣлаетъ необходимымъ перепечатываніе того же текста въ двухъ видахъ.
Рядомъ съ развитіемъ литературы, и наука сдѣлала уже значительные успѣхи въ Сербіи и Хорватіи, особенно въ послѣдней. Имена Даничича, Букулевича и Рачкаго сдѣлали бы честь и всякой другой литературѣ. Изданія Бѣлградскаго Учонаго Общества, а еще болѣе Загребской Югославянской Академіи заключаютъ въ себѣ много важнаго матеріала для мѣстной исторіи и этнографіи.
Можно надѣяться, что это развитіе сербской литературы и науки пойдетъ еще свободнѣе и успѣшнѣе, когда падетъ послѣдняя преграда вольному ея теченію, состоящая въ ненормальномъ политическомъ положеніи сербо-хорватскихъ земель, и когда совершится болѣе тѣсное -- хоть литературное, если не политическое -- сближеніе славянъ южныхъ съ западными и восточными.
А. Будиловичъ.