Говорят, когда-то, в давние годы, в этой узкой долине, прорезанной прихотливыми извилинами речки, шустрой и замкнутой кольцом плоских холмов, было столько диких маков, что эту местность и до сей поры все окрестные крестьяне зовут "Алой зыбью". Сейчас в этой "Алой зыби" дикого мака было не в таком изобилии, но тем не менее Павлику Высоцкому, поднимавшемуся на холм к обширной и щегольской усадьбе Тучи-Лихонина, встретилось их столько, что он собрал пышный букет.
"Татьяне Михайловне", -- думал он, весело посвистывая.
Солнце так ласково пригревало вокруг, что невольно хотелось смеяться и радоваться. Да и Татьяна Михайловна такая красивая, такая ласковая, такая благодатная, что Павлик всегда радовался, когда знал, что сейчас увидит ее.
-- "Когда увижу я тебя, -- запел Павлик из "Красного Солнышка", -- мне небо кажется с овчинку..."
В усадьбе густым, красивым басом залаял дог "Неро".
-- "Неро", "Неро"! -- радостно позвал собаку Павлик, сдвигая на затылок свою студенческую фуражку.
Его, очевидно, услышали. Из сада звонко откликнулось ясное и молодое сопрано:
Когда увижу я тебя,
Меня трясет, как пау-у-тин-ку!
Павлик стал в позу, прижал обе руки к сердцу и, раскачивая плечами, запел:
-- "Да, я л-любллю-ю яг-нят!"
-- "А я л-л-юбл-лю-ю г-у-у-сят!" -- откликнулось ему, слегка кокетничая, сопрано.
-- "Ка-а-к они кричат", -- пропел Павлик и сразу оборвал. Его как бы обвеяло грустью.
-- И она -- эта милая, ласковая женщина -- жена полутрупа, жена сумасшедшего, -- вдруг вошло в его голову, как черная туча.
"Бедная, бедная Татьяна Михайловна", -- подумал он вновь, вздохнул, покачал головой и быстро прошел в ворота.
"Неро" встретил его и повилял ему хвостом, как доброму приятелю.
Туча-Лихонин крикнул ему с балкона:
-- Доброго дня, сэр! Салютую вам с высоты обсерватории.
Голос у него был неприятный, резкий, сухой. Пожалуй, уже по голосу можно было догадаться о его страшном недуге. Молодой лейтенант Туча-Лихонин сошел с ума тотчас же после Цусимского боя, пробыл два года в психиатрической лечебнице, и после того, как врачи признали его неизлечимым, но и безвредным для близких, молодая жена перевезла его в родовое именье, вот в эту "Алую зыбь". Сейчас он сидел на балконе и из карабина Монтекристо расстреливал листья шиповника, росшего в двенадцати шагах от балкона.
Павлик Высоцкий, здороваясь, приблизился к нему.
-- Вы, конечно, не ко мне, а к принцессе, к Татьяне Михайловне? -- спросил он Павлика, поворачивая к нему желтое и худое лицо. Тяжелый взгляд его зеленоватых глаз горел сухим блеском.
Он поморщился и крикнул в сад:
-- Принцесса, Павлик Высоцкий пришел!.. А вы знаете? -- сообщил он, затем, студенту с злой надменностью, -- его величество император Японии пожаловал меня орденом Золотого Одуванчика второй степени. Вот! -- указал он на цветок одуванчика, воткнутый в петлицу его парусиновой куртки, -- Не правда ли, как искусно сработано, не отличить от живого цветка! Япония вообще удивительная страна! И я так незаслуженно обласкан её монархом...
Он будто поперхнулся, скривил губы в одну изломанную линию и в злобно-презрительном негодовании выкликнул ту самую фразу, которую он всегда повторял через известные промежутки, как заклинание:
-- Чёрт знает, кто у вас строит корабли, чтобы вас дьявол побрал!
И тотчас же рассмеялся, как он всегда смеялся после этой фразы, высочайшим фальцетом, злобным и негодующим. На балкон вошла Татьяна Михайловна. В белом фланелевом платье она походила сейчас на девочку-подростка. Она приветливо поздоровалась с Павликом, приняла от него букет маков, радостно улыбнулась ему, вспыхнув, как девочка, всем лицом и вдруг, опустив глаза, слишком уж явно обнаружившие всю её неукротимую любовь к этому весёлому и милому Павлику, стала гладить по голове мужа, точно вымаливая у него прощение.
-- Тучка моя милая, -- говорила она нараспев, все поглаживая его по волосам, -- бедная моя, больная Тучка, хочешь, мы сыграем с тобой партию в крокет? ты с Павликом в одной партии, а я одна двумя шарами? А то ты все один, мой бедненький! Хочешь, моя несчастная Тучка?
Она нежно поцеловала его в темя. Туча-Лихонин сердито поморщился и с выражением досады пожал плечами.
-- Но у меня же на сегодня доклад у морского министра, -- сказал он сердито. -- Мне нужно подготовить целый ряд выкладок. Голова идет кругом даже! Нет, ты уж иди одна с Павликом! Как вчера и третьего дня! Как всегда! -- вдруг добавил он с раздражением. -- Иди! А я займусь делами. Я уже не от мира сего!
Татьяна Михайловна опять поласкала его и, выдернув из букета несколько маков, приложила их к губам.
-- "Клянусь цве-е-та-ами, -- пропела она высокою трелью, -- я в-вас л-л-любл-л-ю"... Павлик, -- сказала она затем, вдруг прерывисто вздохнув каким-то особенным двухэтажным, глубоким-глубоким вздохом, -- Павлик, хотите, пойдемте погуляем в саду?
Павлик прижал обе руки к сердцу и заговорил оперным речитативом:
-- "Изволь-те-е! Принцесса! Вол-ше-бница! Бо-о-о-ги-иня! Я -- р-раб ваш! р-р-а-аб!"
Туча-Лихонин поморщился, лицо его почти перекосилось, и с прыгающими губами он воскликнул:
-- Чёрт знает, кто у вас строит корабли, чтобы вас дьявол побрал!
Но Татьяна Михайловна и Павлик уже шли липовой аллеей. Она беззаботно играла лиловым зонтиком, а он срывал листья липы и посыпал её голову и плечи, и грудь...
Туча-Лихонин остался один на балконе. Его сознание точно сотрясалось жесточайшей бурею и пронизывалось острыми судорогами. Он вдруг проворчал:
-- Сегодня Павлик, вчера Павлик, третьего дня Павлик. Какое множество Павликов! Две недели Павликов!
Павлик высовывался из-за каждого дерева и смотрел с улыбкой в его лицо. Он вдруг почувствовал удушливую ненависть к этому розоволикому юноше...
Нежная гейша спросила его, сюсюкая:
-- За что? Почему?
Но он не смог ответить на это. Хотя ясно с безмолвным сокрушительным хохотом, злобно сотрясавшим все его существо, он припомнил: третьего дня в щель забора за кухней он видел: Павлик целовал в саду под березами вот эту женщину, похожую на малую девочку, и её голова лежала у него на коленях. А вчера он видел то же самое у озера в лодке. И так две недели подряд.
Он проговорил:
-- Принцесса съела и мое и его сердце! Принцесса жестока! И обжорлива!
Он встал, пожал плечами и надел морскую фуражку. Поспешно пошел усадьбой. Когда он шел мимо кухни, он услышал. Повар говорил там горничной:
-- Сейчас накрывай к завтраку. Будет селянка на сковородке, фаршированные яйца под таким острым соусом, какого ты, Егоза Вертихвостовна, от роду не ела, и земляника со сливками! После селянки и фаршированных яиц пальчики все оближут. Фарш -- секрет изобретателя. Не забудь к этому блюду поставить судок и красного перчику дать. И барыня, и её теперешний поддужный это очень обожают!
Туча-Лихонин обошел весь сад, поглядел на речку и вернулся в дом. В столовой все было уже приготовлено для завтрака. Красный перец в перечнице он как-то увидел сразу и особенно отчетливо, ибо он уже давно стоял в его сознании особо отмеченным. С минуту напряженно подумав о чем-то, он пробормотал:
-- Пусть принцесса на меня не обижается, я же дал ей слово в верности!
Почесав лоб и снова напряженно подумав, он сказал той гейше в красной кофте, которая то и дело с почтительностью подходила к нему:
-- Я вот уже две недели изо дня в день гляжу: они целуются, точно их губы намазаны медом. И слушай: я тогда же отметил, -- они очень любят красный перец! Чрезвычайно любят!
Он засмеялся высокой и пронзительной фистулою и закончил, как и всегда, своим магическим возгласом:
-- Чёрт знает, кто у вас строит корабли, чтобы вас дьявол побрал!
После этого он прошел к себе в кабинет, отпер комод и тотчас же отыскал в пакетике, уже отложенный им еще третьего дня, красный порошок окиси ртути. Этим порошком когда-то, давным-давно, когда он еще сам заведовал сельским хозяйством, он присыпал червей у собак и коров, в тех местах, которые они не в состоянии зализывать языком, ибо от этого страшного яда черви умирают мгновенно. После этого, опираясь и двигаясь неслышно, он высыпал из перечницы весь перец и заменил его порошком красной окиси ртути. А затем сел на балконе и снова стал стрелять из карабина в листья шиповника. Он пошел завтракать только тогда, когда его позвала горничная, и тихо занял свое обычное место между женой и студентом. Те с хохотом поедали селянку, счастливые своей любовью и радостью встречи, а он с смиренным видом поджимал губы, и только беспокойные и злые зеленые огоньки вспыхивали порою в глубине его острых глаз.
Когда ели уже фаршированные яйца, Татьяна Михайловна, вся розовая от счастья, обильно поперчила красным перцем соус и, поедая острую приправу, спрашивала Павлика одними глазами:
-- Ты останешься сегодня ночевать?
Павлик отвечал ей вслух:
-- Да, благодатная!
И поперчил и свою порцию.
Поглядев на ту и другого с острым вниманием, Туча-Лихонин взял перечницу и долго, с ожесточением, потряс ее и над своей тарелкой...
А Павлик Высоцкий все улыбался. Но умер он через час после завтрака, как-то вдруг и чрезвычайно покорно. Татьяна Михайловна умерла получасом позже. И только желудок бедного безумца оказался мудрее: он изрыгнул все съеденное через четверть часа после завтрака. И Туча-Лихонин остался жить...
Впервые: журнал "Пробуждение" No 5, 1916 г .