Эти странные записки попали в мои руки случайно. Откуда, как, -- не все ли это равно? Вот эти записки:
* * *
...Мне 1900 лет. 1900 лет! 1900 лет позора, ужасов, тьмы. И только одно светлое, бесконечно чистое видение за все 1900 лет! 1900 лет -- сколько воспоминаний... О, моя голова разрывается под их ужасным прибоем! Вы слышите свирепый вой урагана? Это мои воспоминания.
Радуйся, Царь иудейский!
Князь не от мира сего!
Исторгший копье из рук мира!
Ты, рожденный в яслях!..
Кто это поет? Это поют мои воспоминания. Ага, вы меня узнали! Вы узнали священные буквы "S.P.Q.R." на моем значке? Да! Я римский легионер. Я копье мира,
Исторгший копье из рук мира!
Но вы зовете меня жалким безумцем. За что? Почему? Впрочем, я не оспариваю вас. Я был таким же человеком, как и вы, и не сидел, как сижу теперь, в этой проклятой келье. У меня были дети, жена, мать. Но в ту минуту, как я внезапно вспомнил все ужасы прожитых мною 1900 лет, -- в ту минуту, быть может, мой мозг затмился. И это мешает ясности моих воспоминаний. Но все же самые ужасные моменты вырисовываются в моей памяти с удивительной выпуклостью! Хотите, я расскажу вам кое-что? Но кто же такой я? Чем я был до того момента, в который я возродился, под наплывом воспоминаний, в римского легионера? Слушайте, слушайте!
* * *
По происхождению, со стороны отца, я -- русский. Но моя бабушка со стороны матери принадлежала к древнейшей итальянской фамилии, впрочем, совершенно обрусевшей. Мы все знали об этом. И мы все знали о том, что среди многочисленных членов этой древней фамилии иные были рождены с красным пятном на горле, несколько ниже и левее кадыка. Клеймились этим ужасным клеймом цвета запекшейся крови только мальчики, и притом один из каждого поколения. И судьба всех этих клейменных всегда была совершенно одинакова. Они кончали су-ма-сше-стви-ем?
Религиозным сумасшествием. Почему сумасшествием? Почему религиозным? Может быть, и их мозг не выдерживал свирепого прибоя воспоминаний?
Я родился с таким же точно пятном на горле. Можете себе представить, как чувствовала себя моя мать, увидев проклятое клеймо на моей тоненькой шейке? А моя жена? А я? Когда мы случайно узнали об этом, читая вместе дневник бабушки?
Я был всегда несколько нервозен, угрюм, нелюдим, а прочитав ужасные строки дневника, я совершенно замкнулся в самого себя. Так улитка запирается в свою скорлупу, чувствуя приближение врага. Весь образ моей жизни изменился.
Почему сумасшествием? Почему религиозным? Эти два вопроса вечно ходили за мною по пятам, как два выходца с того света, длинные, длинные, упираясь головою в небо, А по ночам они стояли у моей постели, как часовые!
А-а, что это были за муки!
Часто, расстегнув перед зеркалом ворот, я стоял неподвижно по нескольку часов сряду, разглядывая мое клеймо. Я пытался разгадать загадку. Я думал. На что оно похоже? Откуда оно? И вот однажды, когда я стоял вот именно в такой позе перед зеркалом, меня внезапно точно что кольнуло. Я сообразил. Это пятно -- не пятно. Это рана, смертельная рана. Это удар копья! Какого копья? Зачем? Я чуть не вскрикнул. Завеса упала с моих глаз. Воспоминания хлынули в мою голову, как волны, разрушившие плотину.
Стены дома с треском взметнулись вверх, и меня ослепил свет. Я понял все.
Это не пятно. Это удар копья. Я ударил себя копьем сам. А перед этим я сломил о мое колено его древко, как ненужное. Да! А раньше, что было раньше? Раньше я бежал и кричал. Да, да, да! Я это хорошо помню! Что кричал? Внезапно я со всех ног бросился туда, вниз, в комнаты жены, и громко кричал, как тогда:
-- Он воскрес! Он воскрес!
И за это меня привели сюда. Они не поверили мне. Они не поверили, что я видел Воскресшего, Его -- рожденного в яслях. А я видел Его, я видел чистейшую слезу, перед которой все 1900 лет всемирной истории -- позор и ужас. Отчего же вы не хотите верить мне? Я видел Его, видел, видел! И я уже тогда предчувствовал, что мне не увидать во веки более Чистейшего Источника, более святейшей слезы, хоть бы мне было предназначено прожить миллиарды лет. И поэтому я заколол себя в ту ночь. И может быть, мне воистину предназначено прожить миллиарды лет, чтоб время от времени громко свидетельствовать миру:
-- Более Чистейшего Источника нет и не было, и не будет!
* * *
Впрочем, как произошло все это? Когда я увидел Его впервые? Где? Я был римским легионером. Это так. А потом? Позвольте, позвольте! Дайте мне несколько сосредоточиться. Вот так. Слушайте же меня!
Мы шли глубокой долиной Кедрона. Было жарко, солнце низвергало на нас целые потоки зноя, и, беседуя по дороге, мы старались попадать в тень маслин. Задумчиво я глядел вперед. Ворота города были уже недалеко, и золотые плиты храма резко сверкали в наши глаза. Мы беседовали. Бронзовый от загара фракиец говорил мне о Нем, рожденном в яслях. Фракиец говорил, что Он пришел исторгнуть копье из рук мира. Он описывал мне Его наружность и утверждал, что с Его лица льется свет святой скорби и кротости. Он называл Его -- Истиной. Я и прежде слышал о Нем и о Его чудесах, и теперь мое сердце охватывало непонятное волнение. Я думал. Каким образом Он вырвет копье из рук мира? Ужели Он сильнее цезаря? Как можно победить зло кротостью? Ведь это невозможно, невозможно! Кротость жертвы всегда лишь удесятеряет ярость борца. Как воин, я хорошо знал об этом. И я бодро нес теперь мой значок, сознавая исполинскую силу этого оружия. Я верил только в его ужасную силу. И вдруг фракиец толкнул меня в плечо. Кажется, он прошептал мне: Он! Я всколыхнулся. Из ворот города, на встречу к нам, быстро подвигались люди. Я взглянул туда. И я сразу признал среди них Его -- Царя Кротости. Он шел, точно не касаясь земли, и что-то говорил окружавшим Его, и те жадно глядели на ступни Его ног. Он был в длинной рубахе без швов, в коротком коричневом плаще. Волны Его волос, цвета ореха, были покрыты у темени белою шапочкой. Я глядел на Него в смятении. И внезапно мое сердце наполнила злоба. Можно ли покорить силу бессилием? Я гордо поднял мой значок с изображением орла и священных букв "S.Р.Q.R" как символ действительной силы, и притом мне хотелось оскорбить этого пророка, как иудея. Злая улыбка дергала мои губы. Он прошел мимо меня и мельком оглядел и меня, и мой значок; Он точно принял вызов. Лучи святой скорби и кротости облили меня с головы до ног. Моя рука заколебалась. Я выронил мой значок. Но я не дал, однако, священным буквам коснуться праха и подхватил мой значок на пол-локтя от земли. Между тем, Он удалялся. Фракиец с вспыхнувшим лицом, в диком восторге глядел Ему вслед, и, бешено потрясая копьем, громко кричал:
-- Здравствуй, Царь истины!
Он не оборачивался. Кто же Он, однако, если один мимолетный взгляд Его глаз повергает орды цезаря?
Я стоял потрясенный.
* * *
Была ночь. Я знал, что Его схватят, чтобы предать суду. Но позволит ли Он? Вот вопрос. Ведь Он силен, этот чудотворец, исцеливший дочь сотника Иаира. Я ждал в эту ночь чудес и бродил по узким улицам темного города в странном смятении.
Я точно поджидал чего-то. Когда я проходил мимо одного дома, я увидел людей, сопровождавших Его тогда, в момент первой моей встречи с Ним. Но Его не было уже среди них. Они выходили из дому и скорбно пели:
Сильно толкнули меня, чтоб я упал,
Но Господь поддержал меня.
Господь сила моя и песнь!
Господь -- сила! И Его они называют Господом. Ясно, что воинство ангелов придет к Нему на помощь и не даст одолеть злу Его святой кротости. Я ждал чудес. Но чудес не произошло.
Я видел, как Его провели связанного во двор Каиафы. И великий храм Отца Его безмолвствовал. Гроздья золотого винограда на его мраморных столбах оставались неподвижны. Ни одна звезда не шевельнулась в небе. А Его били палками, как последнего разбойника, в этом дворе Каиафы! Из-за спин яростно кричавших людей, среди дыма костров и гула, я жадно следил за Ним, завернувшись в плащ. Ни единый укор не вырвался из Его уст. Мое сердце переполнилось злобой. Внезапно я ринулся к Нему сквозь толпу. Я говорил Ему, что надо призвать с неба хоть одного ангела в свою защиту. О, тогда бы и я обнажил во имя Его мой меч. И я был готов вырезать этим мечом полмира, чтобы уберечь Его, как лучшей цвет неба. Я кричал Ему: Зови же ангела! Ведь Ты можешь, можешь!
Он не отвечал мне ни звуком. Он хочет так.
Холодный рассвет подул мне в лицо. А утром Его поволокли с веревкою на шее по мосту через долину Тарпеон ко дворцу Ирода-Антипы. Толпа ревела. Его кротость удесятеряла ярость народа. Я вернулся к себе, качаясь на ногах. Кто-то дал мне горсть изюма и фиников. Я жадно съел все и тотчас же уснул, повалившись на пол.
* * *
Весь тот ужасный путь от дворца Пилата до лобообразного холма я помню словно в тумане.
-- Готовь крест! -- этот крик, ударивший меня по сердцу ударом меча, делает мои воспоминания ясными. -- Готовь крест! Толпа взвыла и отхлынула от подножья холма, как взбешенное море. Его схватили за плечи и распластали на этом несуразном и тяжелом кресте, наскоро сколоченном из сикоморы. Он не сопротивлялся. Нет, больше того: Он молился за них. Однако, что же это такое? Что же сломит Его кротость? Ужели ей нет предела?
Кто-то сунул в мои руки молоть и гвоздь. Я медлил, но Он Сам протянул мне Свою руку. Гвоздь жег мою ладонь; я все еще медлил. Горячий туман наполнял мою голову. И вдруг я весь подался к Нему и зашептал дрогнувшими губами. Я вновь говорил Ему. Пусть же он позовет на помощь хоть одного ангела, и тогда мы вырежем, растопчем, рассеем весь этот жестокий сброд, чтоб сохранить Его, как Царя Царей. Я ждал в напряжении. Он молчал. За моей спиной кто-то дико крикнул:
-- Да что ж ты собака!
Я перевел дыхание. Он так хочет! В последний раз я шепнул Ему: Зови же ангелов! Ответа не последовало.
Я так высоко взмахнул моим молотком, что задел им шлем сзади стоявшего.
Гвоздь вошел в мое сердце.
Его губы шевельнулись. Он молился за меня. О-о, чья голова не разорвется от таких воспоминаний! Слегка покачиваясь, крест медленно приподнимался над лобообразной выпуклостью холма. Толпа вновь взвыла и вновь отхлынула от его подножья, как море под напором бури.
Небо запрыгало в моих глазах. Я упал.
* * *
Сколько ночей я не спал, -- одну? две? -- я не помню. Но ту памятную ночь я провел без сна, скитаясь в диком смятении в саду у гробницы, где покоилось Его тело. Я прятался в тени гранат, и, вдыхая горький запах лавр, я дрожал, как избитая собака. Мне припоминалось:
-- Сильно толкнули меня, чтоб я упал... И я прятался от этих слов, как от кнута. Часы сменялись часами. Ночь была свежая. Ветер порою рвал вершину сада, и сад содрогался в ужасе. И месяц в страхе зарывался в тучи, как робкий еж в опавшую листву леса.
* * *
И вдруг сильный удар вихря с грохотом прошел по саду и, потрясши всю землю до основания, стих. Стража, стоявшая у гробницы, попадала в ужасе. И тучи, стоявшие в небе, как орды варваров, разорвались на две половины и шарахнулись в обе стороны, как испуганные стада. Я лежал, извиваясь, как червь. И среди невозмутимой тишины и ослепительного света я увидел Воскресшего в красоте нетленной. Его тело светилось, как лунный свет. И я увидел в небе несметные легионы ангельского воинства, приветствовавшие Своего Небесного Цезаря. И светлый взор Воскресшего нашел меня, прятавшегося в кустах, и сказал мне: -- Радуйся!
И восторг пронизал сердце мое, как свет пронизывает тьму.
Внезапно я побежал туда, к спавшему в тумане городу, и громко кричал:
-- Он воскрес, Он воскрес! И золотые плиты храма Его Отца резали мои глаза ослепительным светом и радостью. В моих глазах все прыгало.
И в диком безумии я сломал о колено древко моего копья, как ненужное, и вонзил его лезвие в мое горло, чтобы не жить более. Вот все, что я помню.
А теперь я хочу пропеть вам мою любимую песенку.
Радуйся Царь Иудейский,
Князь не от мира сего!
Исторгший копье из рук мира!
Ты, рожденный в яслях,
Битый, как последний разбойник,
Во дворах Каиафы и Ирода!
Умерший на кресте
И воскресший в красоте нетленной!
Радуйся Царь Иудейский!
Источник текста: Сборник рассказов "Распря". Санкт-Петербург: тип. Спб. т-ва "Труд", 1901 г.