Они сидят у помещицы Мотыгиной, нестарой вдовушки, застигнутые осенним ненастьем в ее доме. Все они ездили днем стрелять русаков в леса Мотыгиной и теперь принуждены заночевать у нее, так как пускаться в путь из них никто не решается. В поле темно, как в трубе. Их, кроме хозяйки, пятеро; и всем смертельно скучно. Гости все сплошь, помещики, завзятые охотники и картежники, каких мало. Но тем не менее, когда хозяйка после чая предлагает им сесть в винт, все наотрез отказываются. Слышатся возгласы:
-- Нет, увольте, у меня голова болит!
-- Покорно благодарю, я зарок дал!
-- Нет, нет, какие тут карты!
Каждый отказывается наотрез и в то же время с недоумением глядит на соседа, который тоже отказывается. Когда же отказ слышится из уст Балуктева, который говорит, что ему противно даже и думать о картах, удивлению присутствующих нет границ. Больше всех удивляется хозяйка Лидия Михайловна.
-- Как угодно, -- говорит она, -- а то бы сыграли? Помните, как вы у меня в прошлом году играли, когда заехали вот также с охоты? С выходящим? Премило играли! Право же, сыграли бы, а то я занимать гостей не умею...
"Но зато занимать у гостей..." -- думает Супонин мрачно. А Балуктев при слове "выходящий" мотает головой и сквозь зубы цедит.
-- Нет, я и вообще-то карты ненавижу, а уж с выходящим -- слуга покорный!
Однако по приказанию Лидии Михайловны в гостиной раскладывают ломберный стол и от этого зрелища лица присутствующих делаются мрачными, точно все они участвовали в ферганских дрязгах и теперь приговорены к повешению. Супонин пробует завязать разговор, но разговор совсем не клеится. Балуктев хочет рассказать эпизод из прошлой охоты и несет околесицу вроде следующей:
-- Я иду к опушке; Иван Петрович стоит против меня; я иду, и вдруг Иван Петрович скидывает мне даму треф...
Между тем ломберный стол стоит с раскрытыми объятиями и поджаривает присутствующих на медленном огне. Разговор совсем киснет. Помещик Замшев, славящийся тем, что способен занять какую угодно даму, подсаживается к Лидии Михайловне и говорит:
-- Как вам известно, в карты играть я терпеть не могу, но тем не менее сажусь я как-то, позавчера, кажется, у Данилиных. И знаете, какая мне пришла карта?..
В то же время Балуктев подсаживается к Супонину и умоляюще шепчет:
-- Супонь, будь друг!
-- Что тебе?
-- Мы сядем играть вчетвером, а ты откажись, -- ведь у тебя голова болит? Так ты не играй и занимай Лидию Михайловну.
Супонин мотает головой.
-- Слуга покорный. Ни за какие пряники! Вы будете получать удовольствие, а меня в застенок? Нет, это, милый, совсем не по-товарищески. Это свинство. Если хочешь, я пожалуй, соглашусь с выходящим, была ни была, где мое не пропадало!
-- Нет, с выходящим, я ни за что, -- вздыхает Балуктев. -- Это, ведь, невозможно, каждый год! Я, ведь, не обязан! У меня, все-таки, хоть, и не большая, но семья-с!
Он разводит руками и через минуту с грустью на всем лице спрашивает Супонина:
-- Ты рожь продал?
-- Продал.
-- Хорошо родилась?
-- Так себе.
-- А просо?
-- Сам восемь.
-- А трефы?.. Тьфу, чёрт возьми, -- отплевывается он.
Разговор киснет все больше и больше. Лица присутствующих вытягиваются, худеют, стареют, и вся гостиная превращается в клуб для самоубийц. Ужин тянется до невозможности вяло; гости без вкуса едят, без вкуса пьют, и уходят спать в отведенные им комнаты на мезонин, угрюмые как факельщики. На мезонине, лишь только они остаются одни, все набрасываются на Балуктева.
-- Ты почему играть не хотел? Что с тобой? Неужто ты в самом деле зарок дал?
Балуктев глядит на всех со злобой.
-- Почему-с? -- шипит он. -- Потому что я с выходящим играть не желаю-с. У меня, господа, семья-с. Я бросать по 50 рублей на ветер не желаю-с! Вы помните нашу прошлогоднюю игру у Лидии Михайловны? Я было не хотел говорить, да уж чёрт с ней! Помните? Ведь мы играли в гостиной, так-с? С выходящим, да? А Лидия Михайловна сидела в угловой, верно? Так вот, когда я был выходящим, она меня и зовет; вы, говорит, свободны, так идите ко мне. Ну, я сдуру и пошел, а она, -- та-та-та, та-та та, вышла кошка за кота, -- погода скверная, дожди, у меня все клади пролило...
-- Ну? -- слышится чей-то вопрос.
-- Ну, и спросила у меня взаймы 50 рублей, и я был таким болваном, что дал!
-- Ах, чёрт возьми, -- восклицает Супонин, -- она, ведь, и у меня в тот раз 50 рублей взяла!
-- Ну?
-- Право слово. И тоже, когда я выходящим был. У меня, говорит, горох в поле под снегом остался; убрать, говорит, не поспела. Я, ведь, только поэтому и играть не хотел; опять, думаю спросит! Ну, жох! -- добавляет он.
-- Она и у меня в тот раз взяла, -- хохочет Замшев.
-- Ну?
-- Клянусь я первым днем творенья! Тоже 50 рублей. Когда я выходящим был. У меня, говорит, что-то скотинка скучная, боюсь, говорит, как бы сибирка не открылась.
-- И у меня!
-- И у меня!
Оказывается, с каждого выходящего было взято по 50 рублей, почему в этот раз никто играть не отважился. А так как играть всем хотелось до смертушки, то все единогласно решают сойти потихоньку вниз, взять в гостиной карты и резаться в мезонине вплоть до зари; конечно, с выходящим. Принести карты вызывается Балуктев. И вот он осторожно пробирается в гостиную. Но едва он успевает запрятать в карманы две колоды карт, как в гостиную входит Лидия Михайловна и с недоумением смотрит на Балуктева.
Тот ежится и говорит:
-- А ведь я за картами, Лидия Михайловна. Мои-то олухи, ведь играть, хотят. Отказывались, отказывались, а теперь вот нате, подите!
Лидия Михайловна опускается на диван.
-- Так, вы бы их сюда звали. А то мне скучно. Я даже и спать не ложилась еще.
-- Да ведь они разделись, скоты, -- разводит Балуктев руками и думает: "Пропал. Зарезан. Опять 50 рублей припасай".
-- Какая скука, -- между тем, говорит Лидия Михайловна и добавляет: -- Чего же вы не садитесь, Андрей Петрович?
Балуктев садится. "Пропал! Зарезан!" -- думает он.
-- Погода скверная, дожди... -- начинает было Лидия Михайловна, но Балуктев ее перебивает:
-- Неужто у вас опять клади пролило, Лидия Михайловна? -- с раздражением, восклицает он. -- Стало быть, у вас опять та же история, что и в прошлом году? Значит, у вас их класть не умеют! Вот что! Гоните вы своих кладельщиков к чёрту, в шею! Я на будущий год вам своих кладельщиков пришлю.
-- Да я за свои клади и не боюсь совсем; я их нынче старой соломой укрыла.
-- Укрыли? -- восклицает Балуктев. -- Вот умно, голубушка. Так и нужно делать. А горох вы, родная, поспели убрать?
-- Поспела.
-- Умница; дайте я вам ручку за это поцелую. Право, умница. Золотая головка. Прелесть. А скотинка как у вас? Вся ли здорова? Кушает хорошо ли? Весела ли?
-- И скотинка у меня вся здорова.
-- Слава Богу, слава Богу, -- повторяет Балуктев. -- Умница! Прелесть! Великолепие!
Он на минуту задумывается и вдруг восклицает:
-- А знаете что? Ведь эти олухи, пожалуй, сейчас оденутся и вниз сойдут, в карты дуться! Вам ведь, волшебница, спать-то еще не хочется?
-- Пожалуйста, пожалуйста, буду рада!
-- Мерси! Сильфида! Божество!
Балуктев вбегает на мезонин и скороговоркой трещит:
-- Пожалуйте, господа! Пожалте вниз играть с выходящим, У Лидии Михайловны нынче все благополучно; клади не проливает горох с поля убран и скотина вся, слава Богу, весела и здорова, чего и вам желает, -- ура!
Источник текста: Сборник рассказов "Распря". Санкт-Петербург: тип. Спб. т-ва "Труд", 1901 г.