В это время в кабинете дирекции Кабаре сидели и, как обычно, занимались делами двое ближайших помощников Степы Лиходеева — финансовый директор Римский и администратор Варенуха.
День тек нормально. Римский сидел за письменным столом и, раздраженно глядя сквозь очки, читал и подписывал какие-то бумаги, а Варенуха то отвечал на бесчисленные телефонные звонки, присаживаясь в мягкое кресло под стареньким, запыленным макетом, то беседовал с посетителями, то и дело открывавшими дверь в кабинет. Среди них побывали: бухгалтер с ведомостью, дирижер в грязном воротничке. С этим дирижером Римский, отличавшийся странной манерой никому и никогда не выдавать денег, поругался из-за какой-то кожи на барабане и сказал:
— Пусть они собственную кожу натягивают на барабан! Нету в смете!
Оскорбленный дирижер ушел, ворча что-то о том, что так он не может работать.
В то время как Римский оскорблял дирижера, Варенуха непрерывно лгал и хамил по телефону, отвечая бесчисленным лицам.
— Все продано! Нет-с, не могу! Не могу! — говорил Варенуха, приставив руку корабликом ко рту.
Но телефон трещал вновь, и вновь Варенуха кричал неприятным гусиным голосом:
— Да!
Приходил какой-то лысый униженный человек и принес скетч. Приходила какая-то накрашенная актриса просить контрамарку — ей отказали.
До часу дня все шло благополучно, но в час Римский стал злиться и нервничать из-за Степы. Тот обещал, что придет немедленно, а, между тем, его не было. А у Римского на столе накопилась большая пачка бумаг, требовавших немедленно Степиной подписи.
Варенуха через каждые пять минут звонил по телефону на квартиру к Степе, которая, кстати сказать, находилась в двух шагах от Кабаре.
— Безобразие! — ворчал Римский каждый раз, как Варенуха, кладя трубку, говорил:
— Не отвечают. Значит, вышел.
Так продолжалось до двух часов дня, и в два часа Римский совершенно остервенился... И в два же часа дверь в кабинет отворилась и вошла женщина в форменной куртке, в тапочках, в юбке, в мужской фуражке, вынула из маленькой сумки на поясе конвертик и сказала:
— Где тут Кабаре? Распишитесь, «молния».
Варенуха черкнул какую-то закорючку в тетради у женщины и, когда та вышла, вскрыл конвертик. Прочитав написанное, он сказал: «Гм!..» — поднял брови и дал телеграмму Римскому.
В телеграмме было напечатано следующее: «Владикавказа Москву Кабаре Молнируйте Владикавказ помощнику начальника Масловскому точно ли субъект ночной сорочке брюках блондин носках без сапог признаками психоза явившийся сегодня отделение Владикавказа директор Кабаре Лиходеев Масловский».
— Здорово! — сказал Римский, дернув щекой.
— Лжедимитрий! — сказал Варенуха и тут же, взяв трубку, сказал в нее следующее: — Дайте телеграф. «Молния». «Владикавказ Помощнику начальника Масловскому Лиходеев Москве Финдиректор Римский».
Независимо от сообщения о владикавказском самозванце принялись разыскивать Степу. Квартира его упорно не отвечала.
Варенуха начал звонить совершенно наобум и зря в разные учреждения. Но конечно, нигде Степы не нашел.
— Уж не попал ли он, как Берлиоз, под трамвай? — сказал Варенуха.
— А хорошо бы было, — сквозь зубы, чуть слышно буркнул Римский.
Тут принесли колоссальных размеров, ярко расписанную афишу, на которой крупными красными буквами стояло: ВОЛАНД, а ниже черными поменьше: «Сеансы белой магии с полным их разоблачением».
На круглом лице Варенухи выразилось удовольствие, но он не успел как следует полюбоваться афишей, как в дверь вошла та самая женщина, которая принесла первую «молнию», и вручила Варенухе новый конвертик.
Варенуха прочитал «молнию» и свистнул. В «молнии» стояло следующее:
«Умоляю молнируйте Масловскому что я действительно Лиходеев брошенный Воландом Владикавказ Примите меры наблюдения Воландом Лиходеев».
В течение минуты Римский и Варенуха молча, касаясь друг друга лбами, перечитывали телеграмму.
— Да ты же с ним в двенадцать часов разговаривал по телефону? — наконец с недоумением сказал Варенуха.
— Да смешно говорить! — воскликнул Римский, — разговаривал не разговаривал!.. Да не может он быть во Владикавказе! Это смешно!..
— Он пьян, — сказал Варенуха.
— Кто пьян? — спросил Римский.
И дико уставились глазами друг на друга.
Женщина, которая принесла «молнию», вдруг рассердилась.
— Граждане! Расписывайтесь, а потом уж митинги устраивайте!
— Телеграмма-то из Владикавказа? — спросил у женщины Римский.
— Ничего я не знаю, не мое дело, — ответила женщина и удалилась, ворча.
Тут произошло совещание. Варенуха ежесекундно прерывал его восклицаниями:
— Это глупо!
Но сколько он ни кричал: «Это глупо!» — делу это нисколько не помогало.
Несомненно, из Владикавказа телеграфировал какой-то самозванец, но вот что было странно: слово «Воланд» в телеграмме. Откуда же владикавказский негодяй знает о приезде артиста и о связи, существующей между ним и Степой?
— При-ми-те ме-ры, — бормотал Варенуха, мигая вспухшими веками, — откуда он о нем знает и зачем меры?.. Это мистификация!
Решили ничего не молнировать в ответ.
Но ровно через пятнадцать минут появилась та же женщина, и Римский с Варенухой даже с мест поднялись навстречу ей.
Женщина вынула из сумки не беленький, а темный листок.
— Это становится интересным, — сказал Варенуха, ставя закорючку в книжке и отпуская злую женщину.
На фотографической бумаге отчетливо чернели писаные строки.
Варенуха без чинов навалился на плечо Римскому.
«Вот доказательство: фотография моего почерка Молнируйте подтверждение личности Масловскому Строжайшее наблюдение Воландом Случае попытки выехать Москвы арестовать Лиходеев».
Варенуха был известен в Москве как администратор не имеющий себе равных. За двадцать лет своей деятельности он видал всякие виды. Но тут Варенуха почувствовал, что ум его как бы застилает пеленой, и он ничего не произнес, кроме житейской, но нелепой фразы:
— Этого не может быть!
Римский поступил не так. Он поднялся, рявкнул в дверь:
— Никого! — и собственноручно запер эту дверь на ключ.
Затем достал из письменного стола пачку бумаг, начал тщательно сличать букву за буквой залихватские подписи Степы на ведомостях с подписью на фотограмме.
Варенуха, навалившись, жарко дышал в щеку Римскому.
— Это почерк Лиходеева, — наконец выговорил Римский, и Варенуха, глянув ему в лицо, удивился перемене, которая в нем произошла. Римский как будто бы постарел лет на десять. Глаза его в роговой оправе утратили свою колючесть и уверенность, и в них появилась не то что тревога, а даже как будто печаль.
Варенуха проделал все, что делает человек в минуты великого изумления, то есть и по кабинету прошелся, и руки вздымал, как распятый, и выпил целый стакан желтой воды из графина, и восклицал:
— Не понимаю!
Но Римский смотрел не на Варенуху, а в окно и думал. Положение финансового директора Кабаре было затруднительное. Нужно было тут же, не сходя с места, представить обыкновенные объяснения для совершенно необыкновенного явления.
Римский зажмурился, представил себе Степу в ночной сорочке влезающим в Москве сегодня в какой-то сверхбыстроходный аэроплан, представил себе Казбек, покрытый снегом, и тут же эту мысль от себя отогнал. Представил себе, что не Степа сегодня говорил по телефону в Москве, и эту мысль отринул. Представил себе какие-то пьяные шутки при участии почты и телеграфа, фальшивые «молнии», опять — Степу в носках среди бела дня во Владикавказе, и всякое логическое здание в голове у Римского рухнуло, и остались одни черепки.
Ручку двери крутили и дергали, слышно было, как курьерша кричала:
— Нельзя!
Варенуха также кричал:
— Нельзя! Заседание!
Когда за дверью стихло, Римский спросил у Варенухи:
— Сколько километров до Владикавказа?
Варенуха ответил:
— Черт его знает! Не помню!.. Да не может он быть во Владикавказе!
Помолчали.
— Да, он не может быть во Владикавказе, — отозвался Римский, — но это писано Лиходеевым из Владикавказа.
— Так что же это такое? — даже взвизгнул Варенуха.
— Это непонятное дело, — тихо ответил Римский.
Помолчали. Грянул телефон. Варенуха схватил трубку, крикнул в нее: «Да!» — потом тотчас: «Нет!» — бросил трубку криво на рычаг и спросил:
— Что же делать?
Римский молча снял трубку и сказал:
— Междугородная? Дайте сверхсрочный с Владикавказом.
«Умно!» — подумал Варенуха. Подождали. Римский повесил трубку и сказал:
— Испортился телефон с Владикавказом.
Римский тотчас же опять позвонил и заговорил в трубку, в то же время записывая карандашом сказанное.
— Примите «молнию» Владикавказ Масловскому. Ответ фотограмму 803.
«Сегодня до двенадцати дня Лиходеев был Москве От двенадцати до половины третьего он неизвестно где Почерк подтверждаю Меры наблюдения за указанным фотограмме артистом принимаю Замдиректора Кабаре Римский».
«Умно!» — подумал Варенуха, а сейчас же подумал: «Глупо! Не может он быть во Владикавказе!»
Римский же взял обе «молнии» и фотограмму, положил в конверт, заклеил конверт, надписал «в ОГПУ» и вручил конверт Варенухе со словами:
— Отвези, Василий Васильевич, немедленно. Пусть они разбирают.
«Это очень умно!» — подумал Варенуха и спрятал в портфель таинственный пакет, потом взял трубку и навертел номер Степиной квартиры. Римский насторожился, и Варенуха вдруг замигал и сделал знак свободной рукой.
— Мосье Воланд? — ласково спросил Варенуха.
Римский затаил дыхание.
— Да, я, — ответил в трубке Варенухе бас.
— Добрый день, — сказал Варенуха, — говорит администратор Кабаре Варенуха.
— Очень приятно, — сказали в трубке, — как ваше здоровье?
— Мерси, — удивляясь иностранной вежливости, ответил Варенуха.
— Мне показалось, — продолжала трубка, — что вы вчера плохо выглядели, и я вам советую никуда сегодня не ходить.
Варенуха дрогнул от удивления, но, оправившись, сказал:
— Простите. Что, товарища Лиходеева нет дома?
— Нету, — ответила трубка.
— А, простите, вы не знаете, где он?
— Он поехал кататься на один час за город в автомобиле и сказал, что вернется в Кабаре.
Варенуха чуть не уронил трубку и замахал рукой встревоженному Римскому.
— Мерси, мерси! — заговорил и закланялся Варенуха, — итак, ваше выступление сегодня в десять часов вечера.
— О да, я помню.
— Всего, всего добренького, — нежно сказал Варенуха и, грянув трубкой, победоносно воскликнул:
— Уехал кататься за город! Никакой не Владикавказ, а с дамой уехал! Вот-с!
— Если это так, то это черт знает что такое! — воскликнул бледный от негодования Римский.
— Все понятно! — ликовал Варенуха, — уехал, надрался и застрял.
— Но «молнии»? — глухо спросил Римский.
— Он же и телеграфирует в пьяном виде, — вскричал Варенуха и вдруг, хлопнув себя по лбу, закричал:
— Вспомнил! Вспомнил! В Звенигороде есть трактир «Владикавказ»! Вспомнил! Оттуда он и молнирует!
— Нет, это чересчур! — заговорил озлобленный Римский, — и в конце концов я буду вынужден...
Но Варенуха его перебил.
— А пакет нести?
— Обязательно нести, — ответил Римский.
Тут же открылась дверь и вошла... «Она!» — подумал Римский... И действительно, вошла та самая женщина, и опять с белым пакетиком.
В телеграмме были слова:
«Спасибо подтверждение Молнией пятьсот Вылетаю Москву Лиходеев».
— Ну, не сук... — вскричал Варенуха, — не переводи! Он с ума сошел!
Но Римский ответил:
— Нет, деньги я переведу.
Варенуха, открыв рот, глядел на Римского, думая, что не Римского видит перед собой.
— Да, помилуй, Григорий Максимович, этот Масловский будет поражен, если там только есть Масловский! Я говорю тебе, что это из трактира!
— Это будет видно часа через два, — сказал Римский, указывая на портфель Варенухи.
Варенуха подчинился своему начальнику, и условились так: Варенуха повезет немедленно таинственные телеграммы, а Римский пойдет обедать, после чего оба опять сойдутся в Кабаре заблаговременно перед спектаклем, ввиду исключительной важности сегодняшнего вечера.
Варенуха вышел из кабинета, прошелся по коридорам, оглянул подтянувшихся капельдинеров командирским взглядом, зашел и в вешалки, всюду и все нашел в полном порядке, узнал в кассе, что сбор резко пошел вверх с выпуском афиши о белой магии, и наконец заглянул перед самым уходом в свой кабинет.
Лишь только он открыл дверь, как на клеенчатом столе загремел телефон.
— Да! — пронзительно крикнул Варенуха в трубку.
— Товарищ Варенуха? — сказал в телефоне треснувший тенор. — Вот что, вы телеграммы сейчас никуда не носите. А спрячьте их поглубже и никому об них не говорите.
— Кто это говорит? — яростно закричал Варенуха. — Товарищ, прекратите ваши штуки! Я вас обнаружу! Вы сильно пострадаете!
— Товарищ Варенуха, — сказал все тот же препротивный голос в телефон, — вы русский язык понимаете? Не носите никуда телеграммы и Римскому ничего не говорите.
— Вот я сейчас узнаю, по какому номеру вы говорите! — заорал Варенуха и вдруг услышал, что трубку повесили и что никто его больше не слушает.
Тогда Варенуха оставил телефон, нахлобучил кепку, схватил портфель и через боковой выход устремился в летний сад, в который публика выходила во время антрактов из Кабаре курить.
Администратор был возбужден и чувствовал, что энергия хлещет из него. Кроме того, его обуревали приятные мысли. Он предвкушал много хорошего; как он сейчас явится куда следует, как возбудит большое внимание, и в голове его зазвучали даже целые отрывки из будущего разговора и какие-то комплименты по его адресу.
«Садитесь, товарищ Варенуха... гм... так вы полагаете, товарищ Варенуха... ага... так...», «Варенуха — свой парень... мы знаем Варенуху... правильно...», и слово «Варенуха» так и прыгало в голове у Варенухи.
Ветер дунул в лицо администратору, и в верхушках лип прошумело. Варенуха поднял голову и увидел, что темнеет. Сильно посвежело.
Как ни торопился Варенуха, он все же решился заглянуть по дороге в летнюю уборную, чтобы проверить, исполнили ли монтеры его повеление — провести в нее свет.
Мимо только что отстроенного тира по дорожке Варенуха пробежал к зданьицу, выкрашенному серой краской, с двумя входами и с надписями: «Мужская», «Женская». Варенуха пошел в мужское отделение и, прежде всего, увидел, что пять дней тому назад выкрашенные стены исписаны неплохо сделанными карандашом рисунками половых органов, четверостишиями и отдельными очень употребительными, но почему-то считающимися неприличными словами. Самое короткое из них было выписано углем большими буквами как раз над сиденьем, и сиденье это было загажено.
— Что же это за народ? — воскликнул Варенуха сам себе и тут же услышал за своим плечом голос:
— Товарищ Варенуха?
Администратор почему-то вздрогнул, оглянулся и увидел перед собой какого-то небольшого толстяка, как показалось Варенухе, с кошачьей мордой и одетого в клетчатое.
— Ну, я, — ответил Варенуха неприязненно, решив, что этот толстяк, конечно, сейчас же попросит у него контрамарку на сегодняшний вечер.
— Ах, вы? Очень приятно, — писклявым голосом сказал котообразный толстяк и вдруг, развернувшись, ударил Варенуху по уху так, что тот слетел с ног и с размаху сел на запачканное сиденье.
Удару отозвался второй громовой удар в небе, блеснуло в уборной, и в ту же секунду в крышу ударил ливень. Еще раз блеснуло, и в зловещем свете перед администратором возник второй — маленького роста, но необыкновенно плечистый, рыжий, как огонь, один глаз с бельмом, изо рта клыки. Этот второй, будучи, очевидно, левшой, развернулся с левой руки и съездил сидящего администратора по другому уху. И опять бухнуло в небе и хлынуло сильнее. Крик «Караул!» не вышел у Варенухи, потому что перехватило дух.
— Что вы, товари... — прошептал совершенно ополоумевший администратор, но тут же сообразил, что слово «товарищи» никак не подходит к двум бандитам, избивающим человека в сортире в центре Москвы, прохрипел «граждане!», сообразил, что и названия граждан эти двое не заслуживают, и тут же получил тяжкий удар от того с бельмом, но уже не по уху, а по середине лица, так что кровь потекла по Варенухиной толстовке.
Тогда темный ужас охватил Варенуху. Ему почудилось, что его убьют. Но его больше не ударили.
— Что у тебя в портфеле, паразит, — пронзительно, перекрикивая шум грозы, спросил тот, который был похож на кота, — телеграммы?
— Те...телеграммы, — ответил администратор.
— А тебя предупреждали по телефону, чтобы ты не смел никуда их носить?
— Преду... предупре... ждали... дили... — ответил администратор, задыхаясь от ужаса.
— Но ты все-таки потопал? Дай сюда портфель, гад! — прогнусил второй, с клыками, одним взмахом выдрав у Варенухи портфель из рук.
— Ах ты, ябедник паршивый! — воскликнул возмущенный тип, похожий на кота, и пронзительно свистнул.
И тут безумный администратор увидел, что стены уборной завертелись вокруг него, потом исчезли, и во мгновение ока он оказался в темноватой и очень хорошо ему знакомой передней Степиной квартиры.
Дверь, ведущая в комнаты, отворилась, и в ней показалась рыжая с горящими глазами голая девица. Она простерла вперед руки и приблизилась к Варенухе. Тот понял, что это самое страшное из того, что с ним случилось, и отшатнулся, и слабо вскрикнул.
Но девица подошла вплотную к Варенухе, положила ладони ему на плечи, и Варенуха почувствовал даже сквозь толстовку, что ладони эти холодны как лед.
— Какой славненький! — тихо сказала девица, — дай, я тебя поцелую!
И тут Варенуха увидел перед самыми своими глазами сверкающие зеленые глаза и окровавленный извивающийся рот. Тогда сознание покинуло Варенуху.