ШЕСТЬ ПЕЧАТЕЙ
С VI-ой главы начинается собственное содержание Апокалипсиса как откровения о судьбах мира в его истории или о становящемся богочеловечестве по пришествии Христа и совершении спасительного Его дела. Эта история символизируется в различных седмеричных образах, соответствующих ее свершениям: семь печатей, семь труб и семь чаш. Седмеричное число здесь выражает известную полноту всякого свершения, его в себе законченность. Возникает общий вопрос о плане Откровения, естественно становящийся перед толковниками: каково внутреннее соотношение между этими тремя разными седмерицами? Представляют ли они лишь некоторые вариации одного и того же общего плана и содержания, или же отношение между ними определяется их хронологической сменой в том виде, как они и даны в последовательных главах Откровения, или же, наконец, между ними существует более сложное и таинственное соотношение, их между собою одновременно сближающее, но и разнящее? Окончательного и категорического ответа на этот вопрос не может быть дано здесь по самому характеру изложения, поскольку такая категоричность здесь является произвольной и гипотетической. Но, во всяком случае, необходимо признать одно: что все три седмерицы взаимно одна другую восполняют и не могут быть воспринимаемы как простое аллегорическое тождесловие или повторение однажды уже сказанного общего содержания. В то же время является преувеличенным их чрезмерное хронологизирование, которое иногда делается, с отыскиванием в них аллегорического обозначения исторических эпох и событий, истолковыванием их как бы некоторого исторического шифра. Такое дешифрирование Апокалипсиса — произвольно и неисполнимо. Он имеет дело с онтологическими реальностями истории, которые все время в ней и просвечивают, хотя не более того, но и не менее. Это есть история мира в символах, которая совершается на небе, и на земле, и под землею и состоит во взаимодействии и борьбе противоположных сил, Христа и Его противника, Церкви Христовой и царства князя мира сего. Этот антагонистический и трагический ее характер и выражается в различных образах, отчасти друг друга повторяющих если не по форме, то по внутреннему своему содержанию. При толковании отдельных образов и глав Откровения приходится делать выбор между пониманием их в качестве повторения (recapitulatio) или же изображения последовательно развивающихся событий, соответствующих разным эпохам истории.
Вступительной главой ко всему апокалиптическому изображению истории является именно глава VI-ая, в которой описывается последовательное снятие печатей Агнцем как раскрытие общего содержания истории. Эта общая картина напрашивается на сопоставление с так называемым малым Евангельским Апокалипсисом, где та же мысль и откровение даются Христом, однако помимо образов, в прямых словах пророчества. Почему печати снимаются именно Самим Агнцем? Это означает, конечно, что Богочеловек есть средоточие всей мировой истории, ее закономерность и разум, сюда применимы слова четвертого евангелиста: «вся Тем быша, и без Него ничто же бысть, еже бысть». Агнец есть в этом смысле высшая судьба и божественный закон жизни мира, которые и раскрываются в снятии печатен. Каждое из снятий первых четырех печатей сопровождается «громовым гласом» одного из четырех животных (в их последовательности): «иди». Это как бы мировое эхо, которое звучит не только на земле, но и в небесах, в ангельском мире. Это суть события, совершающиеся чрез ангельское посредство. Они изображаются в видениях четырех всадников. Предлагались и предлагаются их разные истолкования. Большая их часть видения эти применяет к различным историческим событиям или эпохам. Эти сближения, даже при их убедительности в частных чертах, страдают произвольностью и односторонностью и лишают эти образы их всеобщего значения как всемирно-исторических символов. Поэтому правильнее, думается нам, прежде всего держаться именно расширенного их истолкования. Они говорят о том, чего можно ожидать в истории вообще, в чем она состоит. Это суть как бы отдельные слагаемые мировой истории, сумма которых получается из смешения разных красок, слоев и событий. В частности, при понимании первого видения, начиная с победного всадника с луком на коне белом, применялись разные истолкования (самая возможность которых характерна для Апокалипсиса со всею многозначностью, а потому и известной загадочностью его образов). И прежде всего остановимся на его истолковании на основании событий внешней истории времени. Ключ к истолкованию образа первого всадника ищется в современных политических событиях эпохи, например, в нем видят парфянского короля Вологеза, который в 62-ом году принудил римскую армию к капитуляции. Второй всадник истолковывается в связи с британским восстанием 61-го года, в котором погибло до 150.000 человек, или же войнами того же времени в Германии, или смутами в Палестине. Третьему всаднику соответствует голод 62-го года в Армении и Палестине; четвертому — эпидемии 61-го года в Азии и Ефесе; пятой печати — Нероновы гонения на христиан. В таком случае, образы общего и символического значения приурочиваются к частным событиям, которые могли, конечно, явиться для них поводом, но отнюдь не находят себе в них исчерпывающего объяснения. Особенная трудность здесь возникает в отношении к первому всаднику, который ранними и поздними христианскими толковниками относится к победному шествию Евангелия в мире чрез Апостолов и их преемников, первенствующей церкви, иные же видят здесь прямо образ Христа, параллельный образу XIX-ой главы. Трудность экзегетическая, при этом возникающая, состоит именно в отсутствии параллелизма или соответствия между светлым образом евангельского благовествования и мрачными образами последующих всадников, изображающих бедственные судьбы человечества в истории, которые сосчитываются в одной общей четверице. Однако это несоответствие не является решающим препятствием для такого истолкования. Первый всадник, во всяком случае, знаменует светлую сторону в истории, победу добра, может быть, победную силу Евангелия в мире. Это выражается и видимой символикой красок и образов: «конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан ему венец, и вышел он как победоносный и чтобы победить» (2). Нет основания все-таки видеть в нем Самого Христа, что не соответствует симметрии четырех образов, и достаточно в образе одного всадника разуметь проповедь Евангелия, силу Христову в мире. Конечно, исторически это напрашивается на сопоставление с победным шествием первохристианства в мире, церкви апостольской и мученической. Восточные толковники охотно видят здесь даже и «константиновскую эпоху» союза церкви с государством, когда она опирается на поддержку императорской власти, это же есть и эпоха вселенских соборов. Однако с этого времени начинается и порабощение Церкви светской властью, одинаково как в Византии, так и в России («православие и самодержавие»). Надо иметь очень скудное понимание призвания Церкви в мире, чтобы видеть в таком положении совершающуюся победу Христианства над миром; даже напротив: есть основание здесь находить и черты совершенно обратного. Во всяком случае, общая мысль этого образа такова, что история будет знать и побеждающую силу Христианства в мире, причем первое место этого образа в снятии семи печатей говорит о первенствующем значении этой победы. И она может относиться не только к одной эпохе в истории, но и ко всем им, или, вернее, ко всякой эпохе как прошлого, так и настоящего и будущего — к каждой по-своему. Поэтому каждой эпохе не нужно о себе отчаиваться, но следует находить в себе и свои особые победные достижения как свидетельство непобедимости и неотразимости Евангелия в мире.
Но Агнец же снимает и вторую печать: «и вышел другой конь, рыжий, и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга, и дан ему большой меч» (VI, 4). Этот образ достаточно красноречив, он говорит о войне и войнах, и это пророчество также относится, конечно, ко многим, разным, если не ко всем, эпохам мировой истории. Это имеет для себя прямую параллель в Евангельских словах Господа: «восстанет народ на народ, и царство на царство» ( Мф. XXIV, 7). Живя ныне и сами под знаком всадника на рыжем коне с мечом, чтобы убивали друг друга, мы без всякого труда понимаем эту символику. Но вот черта, которая должна обратить на себя особое наше внимание: эти мировые войны открываются по снятии печати Агнцем. Хотя они, конечно, не могут считаться прямым исполнением воли Божией, однако являются ее попущением, предусмотрены в плане Божием, включены в программу мировой истории, очевидно, как прямая неизбежность в судьбах мира на путях к Царствию Божию. И ко второму всаднику обращен небесный голос: «иди», и он послан с неба. Этим вообще упраздняется сентиментальное отношение к войне, она связывается с высшей закономерностью мировой истории, которая есть трагедия, борьба за мир Христа и князя мира сего на путях к его изгнанию и к Христову в нем воцарению. Эта историософская истина имеет и огромное практическое значение, потому что она дает мужественное отношение к ужасам истории, ибо они ведомы Христу, Который говорит нам: «не бойтесь».
Третий всадник на коне вороном, имеющий меру в руке своей, означает голод. О нем делается «посреди животных» (6) аллегорическое предвозвещение: «хиникс пшеницы за динарий, и три хиникса ячменя за динарий» (6) (что исторически и археологически означает дороговизну, [32 ] вызывающую голод). Эта враждебная человеку стихия также попущена в плане Божием, хотя ей и поставлена граница: «елея же и вина не повреждай». Что бы ни означала эта аллегория: относится ли она к физическому питанию или же к духовному (таинства церкви), но она говорит о путях Промысла в сохранении человечества от гибели даже при наличии голода. Эта грань вносит провиденциальную черту в грядущие бедствия от голода, им ставится определенная мера.
Наконец, четвертый всадник также предвозвещается четвертым животным повелением или, по крайней мере, разрешением: «иди», как и три предыдущих: «конь бледный, и на нем всадник, которому имя смерть, и ад следовал за ним, и дана ему власть над четвертой частью земли — умерщвлять мечом, и голодом, и мором, и зверями земными». Это есть совокупное действие всех предыдущих испытаний (меча и голода), к этому же еще присоединяются и мор, и звери, очевидно, как следствие предшествующих опустошений. Здесь также обращает внимание, что даже это бедствие, имя которому смерть и ад, попущено, а в этом смысле и предначертано в путях Божиих, и даже больше того: ему «дана власть» (8) над четвертой частью земли. Это есть одновременно и разрешение или попущение, но и ограничение, поставление бедствия в известные границы.
Итак, эти четыре всадника знаменуют собою общую картину исторических судеб человечества с их светлыми и мрачными сторонами; это есть как бы художественно-аллегорический конспект земной истории со стороны ее судеб (однако, очевидно, еще не полный, как это явствует из дальнейших глав).
Снятие пятой печати относится к тому, что происходит уже в мире загробном; здесь говорится о душах убиенных за слово Божие и за свидетельство о нем «под жертвенником» (9), куда происходит в Ветхом Завете излияние жертвенной крови. Это выражение, как бы его ни понимать, свидетельствует о мученической смерти, следовательно, подразумевает вообще гонение на Церковь без точнейшего его определения. Эти мученики «возопили громким голосом, говоря: доколе, Владыко святый и истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу» (10). Этот стих имеет в высшей степени важное догматическое значение. С него начинаются многократные свидетельства Откровения об участии мира загробного в жизни земного мира, молитвенном и деятельном, хотя и духовном. «И даны были каждому из них одежды белые», во свидетельство их прославления, [33 ] «и сказано им, чтобы они успокоились еще на малое время, пока и сотрудники и братья их, которые будут убиты, как и они, дополнят число» (11). Здесь характерно, что они все-таки получают утоление в тревоге своей и ответ о дерзновенном вопрошании своем, граничащем с требованием.
Однако ответ на него есть обетование не облегчения судьбы живущих на земле или сохранения их от гибели, но лишь восполнения числа убитых, которое нужно в путях Промысла Божия для общих судеб. Таким образом, то, что представляется бедственным в земных судьбах, оказывается необходимым и спасительным в судьбах мира. Снятие пятой печати, таким образом, восполняет общее содержание четырех предыдущих. Трагика истории здесь не ослабляется и в загробном мире.
Снятие шестой печати является связанным с величайшими мировыми потрясениями, которые многими чертами могут производить впечатление наступления конца мира и приближения парусин, второго пришествия Христова. Однако такое их эсхатологическое восприятие не соответствует действительности, хотя они и ввергают человечество в страх пред приближением конца, что уже и повторялось неоднократно в истории. Могучие, знатные и богатые, и рабы, и свободные ищут сокрыться в пещеры и ущелья гор (т. е. куда только можно, в места сокровенные), гонимые страхом «от лица Сидящего на престоле и от гнева Агнца, ибо пришел великий день гнева Его, и кто может устоять» (16-17). Эти мировые потрясения выражены в образах, заимствованных из библейской и апокалиптической письменности, и почти все они не допускают буквального понимания. Они служат к сгущению красок для выражения общей мысли о катастрофическом состоянии мира (12-14). Здесь и землетрясение (образ которого многократно встречается в других текстах Откровения (VIII, 5; XI, 3; XVI, 18 два раза; ср. Амос. VIII, 8; IX, 5; Иез. XXXVIII, 19; Иоиль II, 10), омрачение солнца и луны ( Мф. XXIV, 29; Мк. XIII, 24; Лк. XXIII, 45), ниспадение звезд ( Мф. XXIV, 29) и потрясение неба и земли. Едва ли нужно доискиваться значения каждого из этих образов, нагроможденных один на другой, для того, чтобы выразить общую мысль о катастрофическом потрясении, постигающем мир. Помимо буквального значения, это есть и стиль эпохи, как и апокалиптической письменности (впрочем, также и пророческой). Следует спросить себя о том месте в последовательности событий, которое отводится этому снятию шестой печати и общей исторической концепции Откровения. Если все это еще не есть конец мира (что свидетельствуется самой историей), то, во всяком случае, является предвестием его, заставляющим о нем думать и его ужасаться. Есть ли это краткое время или же продолжительное? Единократный цикл событий или же типический и повторяющийся? И вообще, какое место ему отводится в общей всемирно-исторической схеме? На эти вопросы трудно, почти невозможно, ответить; вернее, каждый из ответов является допустимым, но в таком случае должно быть найдено для него свое место. Откладывая обсуждение этого вопроса для дальнейшего анализа содержания Откровения, будем видеть здесь общую типологическую картину катастроф, которые знает история, время от времени потрясающих человечество на путях его. Во всяком случае, уже из этого первого образа человеческой истории, который мы имеем в символике печатей, мы должны заключать, что история по Откровению есть не идиллия, но трагедия, борьба со Христом и за Христа против сил князя мира сего. [34 ]