Почти всѣ Французскіе и Англійскіе журналисты и наблюдатели нравовъ описывали кабинеты Издателей публичныхъ листовъ. Многія изъ этихъ описаній переведены на Русскій языкъ; я прочелъ ихъ, и рѣшился нарочно посѣтить одного моего пріятеля журналиста, списать съ натуры его кабинетъ, и представить публикѣ, дли сравненіи онаго съ кабинетами Французовъ, Нѣмцевъ или Англичанъ. Не знаю, почему Жуи не совѣтуетъ обжорѣ заходить въ кухню, а любителю Словесности въ кабинетъ журналиста. Я думаю совсѣмъ напротивъ, и знаю, что записной гастрономъ любитъ иногда заглянуть въ кухню. Надѣюсь, что и нѣкоторые мои читатели полюбопытствуютъ посмотрѣть, гдѣ и какъ стряпаются для нихъ журнальный винегретъ и литературные холодные паштеты. Милости просимъ со мною.
Я пришелъ къ журналисту въ десять часовъ утра: это заставило его, вмѣсто привѣтствія, сдѣлать такую гримасу, что у меня самого сдѣлалось въ роту горько, какъ послѣ пилюли. Пріятель былъ обложенъ кругомъ иностранными Газетами и Журналами, статейками различнаго формата, и книгами стиховъ и антикритикъ. "Не морщься и не кривись, пріятель: я не стану мѣшать тебѣ!" сказалъ я: "но позволь мнѣ посидѣть у тебя часика два въ безмолвіи; обѣщаю тебѣ за это статеечку. " -- "Чуръ не антикритику!" -- возразилъ журналистъ.-- "Нѣтъ, оригинальную." -- "Ну, изволь; только сиди смирно и не перебирая книгъ и бумагъ." Мы усѣлись: онъ за столомъ своимъ, а я на софѣ въ углу, какъ ловецъ, ожидая добычи.
Вдругъ зазвенѣлъ колокольчикъ у дверей, и чрезъ нѣсколько минутъ вошелъ въ кабинетъ молодой человѣкъ съ растрепанною прическою à l'incroyable, въ коротенькомъ обтянутомъ сертукѣ, въ десятицвѣтномъ жилетѣ. Платокъ у него былъ повязанъ, или лучше сказать, застегнутъ съ такимъ искуствомь, эмблематическою булавкою, что при первомъ взглядѣ можно было подумать, будто онъ наклеенъ на шеѣ. Томными взорами онъ окинулъ комнату, и увидѣвъ на стѣнѣ зеркало, сладостно улыбнулся, поправилъ, то есть всклочилъ волосы и обратился къ Журналисту, который во все это время смотрѣлъ на него съ удивленіемъ, какъ на заморскаго звѣря.
Поэтъ. Я прислалъ вамъ Элегію или мое признаніе въ любви: до сихъ поръ она не напечатана.
Журналистъ. Согласенъ, что ваша Элегія чрезвычайно нѣжна и чувствительна, но какъ въ ней нѣтъ никакихъ общихъ піитическихъ красотъ, возвышенныхъ чувствованій или картинъ, то какая вамъ нужда дѣлать публику повѣренною своихъ н ѣ жныхъ и тайныхъ ощущеніи? Я полагаю даже, что и предмету вашей любви будетъ непріятно стихотворное объявленіе.
Поэтъ (улыбаясь). Вы не Поэтъ и не понимаете, что чувствительность есть душа Поэзіи.
Журналистъ. Вижу, что съ вами должно быть откровеннѣе: въ вашей Элегіи, я вижу не ч увствительность, а наборъ словъ, означающихъ нѣжныя ощущенія, которыя изображены въ судорожныхъ движеніяхъ. Вы представили себя лаокоономъ любви: но я вижу гримасы, а не вижу страданія.
Поэтъ. Прекрасное сужденіе! но всѣ мои друзья и родственники плакали, заливались горькими слезами при чтеніи этой Элегіи! Если вамъ угодно къ намъ откушать, то вы увидите, какое дѣйствіе производитъ эта піеса...
Жур налистъ. Послѣ обѣда и я готовъ плакать -- а все таки не напечатаю.
Поэтъ. Ну, а что вы сдѣлали съ моими стихами на мигрень любимой собачки прелестной Эвфросиніи?
Журналистъ. Я завернулъ въ нихъ лекарство для любимой моей лошадки.
Поэтъ. Вы любите тушишь, а сами не понимаете поэтическихъ шутокъ.
Журналистъ. Скажу вамъ не шутя, что всякая піеса стихотворная и прозаическая, шутливая или серіозная, должна имѣть какую нибудь цѣль. А въ вашихъ піесахъ...
Поэтъ. Ха, ха, ха! неужели Поэзія должна имѣть цѣль? Я пишу, что мнѣ придетъ въ голову, что принесутъ риѳма и размѣръ стиховъ, и вовсе не думаю о содержаніи, о цѣли...
Журналистъ. Слѣдовательно и я не могу помышлять о вашихъ піесахъ.
Поэтъ. Прекрасно! и такъ я вамъ покажу, что умѣю писать сатиры и эпиграммы съ цѣлію: до свиданія.
Едва я отворилъ ротъ, чтобъ посмѣяться съ пріятелемъ на счетъ милаго Поэта, какъ вдругъ вошелъ человѣкъ съ важнымъ видомъ, весьма вѣжливо поклонился, и присѣлъ возлѣ стола.
Незнакомецъ. Я слыхалъ, что вы имѣете нужду въ сотрудникахъ. Рекомендую себя, къ вашимъ услугамъ.
Журналистъ. Въ сотрудникахъ, благодаря Бога, я не имѣю нужды, но всегда готовъ соединиться съ трудолюбивымъ и знающимъ Литераторомъ. Въ какомъ родѣ Словесности или въ какихъ Наукахъ вы упражняетесь?
Незнакомецъ. Я знаю много, но на первый случаи намѣренъ переводить: вотъ вамъ образчикъ моихъ трудовъ.
Журналистъ (взявъ бумагу, читаетъ.)
Незнакомецъ. Сколько я могу получать отъ васъ?...
Журналистъ. Позвольте, не въ томъ дѣло: вашъ переводъ показываетъ совершенное незнаніе Русскаго языка.
Незнакомецъ. Я знаю Французскій, Нѣмецкій, Англійскій, Голландскій, Шведскій языки...
Жур налистъ. Но я издаю журналъ на Русскомъ язык ѣ:, мнѣ надобны статьи, писанныя по-Русски.
Незнакомецъ. Помилуйте, я природный Русскій, Ярославской губерніи.
Журналистъ. Вотъ въ томъ то и бѣда, что мы въ Ярославлѣ и Костромѣ хотимъ быть Французами и Голландцами, и не радѣемъ о нашемъ природномъ языкѣ.
Незнакомецъ. Неужели Русскому надобно учиться по-Русски? это я слышу впервые.
Журналистъ. Надобно и непремѣнно надобно, а то будешь стыдно, когда какой нибудь Грипусье станетъ поправлять насъ.
Незнакомецъ. Но отъ васъ зависитъ поправлять мои статьи, предъ выпускомъ ихъ въ свѣтъ.
Журналистъ. Я не могу взять на себя обязанности учителя, и платить за это, вмѣсто того, чтобы самому получать награду.
Незнакомецъ. Но я вамъ укажу ошибка въ вашихъ статьяхъ, докажу...
Журналистъ. Это состоитъ въ вашей волѣ, только теперь извините: мнѣ право нѣкогда...
Незнакомецъ. Вы увидите это въ печатномъ: прощайте.
"Вотъ опять непріятель!" сказалъ я, когда незнакомецъ вышелъ, "Это еще ничего!" отвѣчалъ журналистъ: "послушай за глазами. Мы имѣемъ дѣло съ самою чувствительною частью нравственнаго состава человѣка, съ самолюбіемъ: это неизлечимая рана на сердцѣ, и Критикъ или журналистъ, при каждой литературной операціи, дотрогиваясь ланцетомъ до больнаго мѣста, возбуждаетъ крики, вопли и даже изступленіе. Посвятивъ себя однажды въ это званіе, надобно хладнокровно переносить всѣ эти порывы страстей. Но вотъ опять звонятъ." -- Быстрыми шагами, съ поднятою головою, вошелъ человѣкъ небрежно одѣтый, а за нимъ другой съ улыбающимся лицемъ и потупленными взорами. О ни безъ чиновъ подвинули стулья, и начали разговаривать съ журналистомъ.
Первый Авторъ. Вы обругали мою книгу, милостивый государь!
Журналистъ. То есть, я сказалъ, что она не хороша, и представилъ этому доказательства.
Первый Авторъ. Вы сказали, что хотя въ моей книгѣ, кое-гдѣ и проблескиваютъ мысли, но онѣ выражены дурнымъ языкомъ, темно, непонятно, безъ Грамматики ... и всего не вспомню!
Журналистъ. Я такъ думаю и вѣрю.
Первый Авторъ. Но я взялся излагать Философію, Эстетику, а не правила языка, не Грамматику. Вы поступили со мною несправедливо.
Второй Авторъ (съ улыбкою.) А о моемъ сочиненіи вы сказали, что хотя языкъ чистъ, фразы гладки, обработаны, періоды плавны; но слогъ напыщенъ отъ излишняго употребленія несвойственныхъ эпитетовъ, и что въ цѣломъ сочиненіи, кромѣ декламаціи, нѣтъ ни одной справедливой мысли, нѣтъ ни одного возвышеннаго чувства, всѣ силлогизмы ложны.
Журналистъ. Такъ я думаю, и старался доказать это.
Первый Авторъ. Но въ вашихъ сужденіяхъ явное противорѣчіе: отъ одного вы требуете чистаго языка и слога, а отъ другаго мыслей.
Журналистъ. Безъ соединенія этихъ необходимыхъ условіи, книга не можетъ быть хорошею.
Первый Авторъ. Но знаете ли вы, какое я занимаю мѣсто?
Журналистъ. При подобныхъ случаяхъ, я не помню.
Второй Авторъ. Вы знаете ли мои связи?
Журналистъ. Я смотрю только на связь идей, у истинъ и періодовъ.
Первый Авторъ. Я бы вамъ совѣтовалъ написать самому антикритику, и помѣстить подъ чужимъ именемъ.
Второй Авторъ. И я также.
Жур налистъ. Этого я не сдѣлаю ни для кого и ни за что.
Оба Автора встаютъ и говорятъ вмѣстѣ: "И такъ прощайте, вы вскорѣ о насъ услышите."
"Воля твоя, братецъ, а твое ремесло не только непріятно, но даже опасно!" сказалъ я.-- "Любезный другъ." отвѣчалъ мнѣ журналистъ: "на этихъ дняхъ, я говорилъ одному умному, ученому и благородномыслящему чиновнику, что я удивляйся, какъ онъ можетъ трудиться съ такимъ рвеніемъ, не помышляя о наградахъ, когда нѣкоторые его товарищи происками вылѣзли гораздо выше его, и надъ нимъ же издѣваются при случаѣ. Я доволенъ моею судьбою, отвѣчалъ почтенный чиновникъ, и обязанъ этимъ моему отцу, который всегда говорилъ мнѣ: трудись, исполняй свою обязанность, и не ропщи никогда на свою участь; для этого смотри чаще внизъ, чѣмъ вверхъ. На верху ты найдешь многихъ, которымъ бы ты сталъ завидовать, и чрезъ это, ты потерялъ бы спокойствіе: внизу, ты увидишь тысячи, которые почли бы себя счастливыми, если бъ были на твоемъ мѣстѣ: это будешь утѣшать тебя и успокоивать.-- Такъ и я поступаю."
Разговоръ нашъ прервалъ длинный, сухощавый, желтолицый человѣкъ. Онъ медленными шагами вошелъ въ комнату, изъ подлобья осмотрѣлся кругомъ, заглянулъ чрезъ двери въ другія комнаты, улыбнулся нѣсколько разъ, поправилъ галстухъ и сѣлъ.
Г-нъ XX. Вы изволите служить гдѣ нибудь?
Журналистъ. Служу отечеству моими малыми способностями, публикѣ моими трудами, служу многимъ семействамъ, дѣлясь съ ними моими доходами, и ожидаю, пока случаи представится, жертвовать жизнію за Царя и отечество.
Г-нъ XX. Хорошо, хорошо. C'est bien dit. У васъ хорошая квартира!
Журналистъ. Да, я плачу за нее наличными деньгами.
Г-нъ XX. И мебели довольно изрядны!
Журналистъ. Они содержатся въ чистотѣ.
Г-нъ XX. Круглый столъ въ столовой: вы принимаете гостей къ обѣду?
Журналистъ. Гостей не подчиваю, но душевно радъ, когда Литераторъ пріятель раздѣлитъ со мною или трапезу, приправленную веселостью и радушіемъ.
Г-нъ XX. У васъ есть и экипажецъ?
Журналистъ. Да, чтобы въ разныхъ частяхъ города собирать статейки, осматривать любопытныя мѣста и навѣщать больныхъ пріятелей.
Г-нъ XX. Гмъ! и вы не занимаете никакого тепленькаго, доходнаго мѣстечка?
Журналистъ. Я вамъ сказалъ, что служу публикѣ: тружусь три четверти дня, а иногда и половину ночи, и живу спокойно и счастливо подъ покровительствомъ мудраго Правительства и при благосклонности публики.
Г-нъ XX. Это удивительно --
Журналистъ. А это не удивительно, когда вы видите людей, о которыхъ сказалъ И. А. Крыловъ:
И подлинно, весь городъ знаетъ,
Что у него ни за собой,
Ни за женой;
А смотришь, помаленьку
То домикъ выстроитъ, то купитъ деревеньку.
Вамъ кажется не удивительно, когда люди, получающіе тысячу рублей жалованья, даютъ пиры, ѣздятъ въ каретахъ, занимаютъ цѣлые этажи и дачи. Мои доходы и расходы, напротивъ того, вы можете счесть но пальцамъ: стоитъ только развернуть эту книгу.
Г-нъ XX. О, вы горячо взялись: я только хотѣлъ полюбопытствовать; извините, я пришелъ подписаться на вашъ журналъ отъ Князя А. А.
Журналистъ. Милости просимъ.
Пока журналистъ изготовлялъ билетъ для испытателя, вошло еще трое подписчиковъ, которыхъ мой пріятель просилъ сѣсть и подождать.
Г-нъ XX. Вы напрасно помѣщаете древности въ своемъ журналѣ. Какая кому нужда до старины? мы всѣ живемъ въ настоящемъ и настоящимъ. Къ тому же, когда дѣловымъ людямъ заниматься серіозными предметами? Послѣ дѣла, надобно искать уму отдохновенія. Повѣсть, сказочка, стишки, расказецъ -- вотъ, что должно быть въ журналъ.
Первый подписчикъ. Извините: кто хочетъ быть полезенъ въ настоящемъ времени, тотъ долженъ углубляться въ прошедшее. Я именно для Исторіи подписываюсь на журналъ. Только, признаюсь, не люблю Критики.
Второй подписчикъ. А я именно люблю Критики, которыя очищаютъ вкусъ, усовершаютъ Словесность, и выказывая истинныя дарованія, обнаруживаютъ невѣжество и литературное самозванство.
Третій подписчикъ. Къ чему эти сатирическія статейки о нравахъ? къ чему насмѣшки надъ ябедниками, взяточниками, картежниками и т. п.? Вѣдь кто нибудь можетъ взять на свой счетъ, и выйдетъ личность.
Журналистъ. Только бъ статьи были писаны безъ личностей, а тѣмъ лучше, если кто тихомолкомъ возметъ на свой счетъ сатиру. Орудіе насмѣшки лучше исправляетъ нравы, нежели длинные философическіе трактаты. Всякой стыдится быть похожимъ на описанный оригиналъ, а это ужъ очень много и первый шагъ къ исправленію.
Первый подписчикъ. Но зачѣмъ вы помѣщаете стихи?
Г-нъ XX. Помилуйте!-- Стиховъ, поболѣе стиховъ!
Журналистъ. По откуда взять хорошихъ?
Г-нъ XX. Перепечатывайте изъ другихъ журналовъ.
Журналистъ. Эту промышленость предоставляю литературнымъ трутнямъ.
Третій подписчикъ. Пожалуйте, не печатайте философическихъ отрывковъ, разсужденій и т. п.
Второй подписчицъ. Напротивъ того, печатайте, печатайте!
Журналистъ. Чтобъ угодить вс ѣ мъ, я буду печатать все что вамъ угодно, и что вамъ неугодно.
Въ это время вошелъ старый знакомецъ журналиста, и вынувъ бумагу изъ за пазухи, положилъ на столъ.
Старый знакомецъ. Ты мастеръ писать, братецъ; пожалуйста поправь эту просьбицу, да сочини письмецо къ одной важной особѣ.
Журналистъ при сихъ словахъ надѣлъ поспѣшно сюртукъ, схватилъ шляпу и бросился опрометью бѣжать со двора. Мы всѣ вышли за нимъ, и я на другой день, въ исполненіе моею обѣщанія, прислалъ ему эту статью.
Ѳ . Б.
"Сѣверная Пчела", No 24 , 1826