ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

Въ октябрьскій день, послѣ обѣда, въ одной деревушкѣ валлійскаго графства, на постояломъ дворѣ, остановился какой-то пріѣзжій, который тотчасъ же послалъ просить къ себѣ мѣстнаго викарія, мистера Калеба Прайса. Викарій явился и узналъ въ пріѣзжемъ стараго своего университетскаго товарища, съ которымъ, впрочемъ, у него не было ничего общаго, кромѣ латинскихъ учебниковъ и воспоминаній школьной жизни, потому что пріѣзжій, сэръ Филиппъ Бофоръ, былъ дворянинъ и богачъ, а онъ, мистеръ Калебъ Прайсъ,-- бѣднякъ безъ роду и племени, который по окончаніи университетскаго курса получилъ самое плохое мѣсто, какое только можетъ получить человѣкъ безъ протекціи, и съ горемъ по-поламъ поддерживалъ свое одинокое существованіе скуднымъ доходомъ съ деревенскаго прихода.

-- У меня до васъ дѣло, мистеръ Прайсъ, сказалъ пріѣзжій послѣ взаимныхъ привѣтствій: я хочу жениться и вы должны обвѣнчать меня.

-- Гм! возразилъ викарій съ важностью: женидьба дѣло серіозное, и для вашего вѣнчанія здѣсь мѣсто довольно странное!

-- Согласенъ. Но и вы должны будете согласиться, когда выслушаете меня. Вы знаете, что дядя мой -- полный властелинъ своего огромнаго имѣнія. Если онъ узнаетъ, что я женюсь противъ его согласія, онъ можетъ разсердиться, лишить меня наслѣдства и все отдать брату. А я между-тѣмъ непремѣнно хочу жениться и притомъ совершенно противъ его желанія, на дочери ремесленника, на дѣвушкѣ, какой не съищете во всемъ свѣтѣ. Мы обвѣнчаемся какъ-можно секретнѣе. Если это будетъ обдѣлано здѣсь, въ вашей маленькой церкви, то, конечно, этого никто не узнаетъ.

-- Да вѣдь вы не имѣете позволенія жениться?

-- Нѣтъ; моя невѣста тоже еще не совершеннолѣтняя, и мы даже отъ ея отца скрываемъ нашъ бракъ. Здѣсь, въ деревенской церкви, вы можете по-тише пробормотать окличку, такъ, что никто изъ вашихъ прихожанъ не обратитъ вниманія на имена. Я для этого останусь здѣсь на мѣсяцъ. Потомъ пріѣдетъ моя невѣста, мы въ тотъ же день обвѣнчаемся и дѣло кончено.

-- Но, сэръ Филиппъ, любезный другъ и товарищъ, подумайте, на что вы рѣшаетесь!

-- Я уже все обдумалъ и нахожу, что все будетъ прекрасно. Намъ нужно двухъ свидѣтелей. Мой слуга будетъ однимъ, другаго пріискать предоставляю вамъ, только поищите такого, чтобъ былъ глупъ, тупъ и старъ до-нельзя,-- какого-нибудь допотопнаго, если можно.

-- Но....

-- Я ненавижу всѣ но. Если бъ мнѣ прошлось создавать языкъ, я ни за что не потерпѣлъ бы въ немъ такого негоднаго слова. Дѣло рѣшено. У васъ тутъ плохое мѣсто, мистеръ Калебъ. Въ помѣстьѣ моего дяди богатый приходъ; тамошній викарій,-- онъ же и приходскій учитель,--очень старъ. Когда я получу наслѣдство, это мѣсто будетъ ваше; мы будемъ сосѣдями и тогда вы тоже поищете себѣ доброй хозяйки. Одному вѣдь жить скучно. Разскажите-ка мнѣ про ваше житье-бытье, съ-тѣхъ-поръ какъ мы разстались въ университетѣ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . .

Мѣсяцъ спустя, сэръ Филиппъ Бофоръ и миссъ Катерина Мортонъ были обвѣнчаны и уѣхали. Одинъ изъ свидѣтелей, слуга сэра Филиппа, получилъ пять сотъ фунтовъ стерлинговъ награды и отправился въ Остъ-Индію, наживать больше. Другой, старый и совершенно глухой церковный сторожъ, вскорѣ умеръ.

Три года спустя, сэръ Филиппъ писалъ къ мистеръ Прайсу, что можетъ наконецъ исполнить свое обѣщаніе и доставить ему хорошее, доходное мѣсто, но еще не у себя, а у одного изъ своихъ пріятелей. О себѣ онъ говорилъ только то, что совершенно счастливъ и безъ большаго нетерпѣнія ждетъ наслѣдства, да между прочимъ просилъ доставить, на случай надобности, свидѣтельство о бракѣ.

Это письмо застало мистера Прайса на смертномъ одрѣ. Предложеніе мѣста, конечно, не могло быть принято. Свидѣтельство, по просьбѣ больнаго, выправилъ и отослалъ по адрессу мистеръ Джонсъ, викарій сосѣдняго прихода, по-временамъ навѣщавшій товарища. Когда дѣлали выписку, церковная книга была принесена на квартиру викарія и тамъ осталась. По смерти мистера Калеба Прайса мѣсто его около полугоду оставалось не занятымъ и въ опустѣвшемъ, бѣдномъ жилищѣ его деревенскіе ребятишки играли въ прятки и, разумѣется, растормошили и разбросали весь старый хламъ, котораго некому было получать въ наслѣдство. Между прочимъ шалуны нашли церковную книгу и, смотря на нея со стороны чисто матеріальной, употребили на выдѣлку бумажныхъ змѣевъ.

-----

-- Отчего это папенька такъ долго не ѣдетъ?

-- Милый Филиппъ, его задержали дѣла, но онъ скоро будетъ здѣсь.... можетъ-быть, сегодня же.

-- Мнѣ хочется, чтобы онъ по-скорѣе увидѣлъ мои успѣхи.

-- Какіе же это успѣхи, Филиппъ? спросила мать съ улыбкой: ужъ вѣрно, не въ латыни: я ни разу не видѣла тебя за книгой, съ-тѣхъ-поръ какъ ты принудилъ меня отказать бѣдному Тодду.

-- Бѣдный! что за бѣдный? Онъ, просто, глупъ какъ столбъ и гнуситъ такъ скверно: гдѣ жъ ему знать по латыни!

-- Я думаю, что ты едва-ли когда-нибудь будешь знать столько, сколько онъ знаетъ, если отецъ не согласится послать тебя въ училище.

-- Что жъ, я охотно поѣду въ Итонъ. Папенька говоритъ, что это единственная школа, которую можно посѣщать джентльмену.

-- Филиппъ, ты очень гордъ!

-- Гордъ? Ты часто называешь меня гордымъ, маменька, а потомъ всё-таки цѣлуешь. Поцѣлуй же и теперь.

Дама привлекла сына къ себѣ на грудь, расправила пышныя, темныя его кудри и нѣжно поцѣловала сына въ лобъ, но взоръ ея отуманился грустью и, она, не замѣчая, что ее слушаютъ, проговорила со вздохомъ:

-- Не дай Богъ, чтобы моя уступчивость и преданность отцу повредила когда-нибудь дѣтямъ.

Мальчикъ нахмурился, но ничего не сказалъ. Въ это время вбѣжалъ другой мальчикъ, и взоръ матери, обратившись къ меньшому сыну, опять прояснился.

-- Маменька, маменька! вотъ письмо къ тебѣ! Я взялъ его у Джона.

Дама вскрикнула отъ радости и схватила письмо. Между-тѣмъ какъ она читала, младшій сынъ присѣлъ у ея ногъ и смотрѣлъ въ глаза матери, а старшій стоялъ всторонѣ опершись на свое ружье. Лицо его было задумчиво, даже мрачно.

Эти мальчики составляли рѣзкую противоположность другъ съ другомъ. Большому было лѣтъ пятнадцать, но онъ казался гораздо старше нетолько по росту, но и по повелительному, гордому выраженію смуглаго лица, осѣненнаго густыми, черными какъ смоль кудрями. Изящный темно-зеленый охотничій нарядъ, живописно надѣтая фуражка съ золотою кистью, и ружье, показывая наклонность къ опасной забавѣ, придавали ему еще болѣе мужественнаго характеру. Меньшой былъ по девятому году; его мягкія русыя кудри, нѣжный, но здоровый румянецъ полныхъ щекъ, большіе, голубые глаза, подвижныя и почти женскія черты составляли живой идеалъ истинно дѣтской красоты. Во всѣхъ частяхъ его наряда, отъ изящно вышитаго воротничка до красивыхъ сапожковъ, замѣтна была мелочная, взъисканная заботливость матери, которой любимое дитя служитъ игрушкой для препровожденія времени. Оба мальчика имѣли видъ существъ, которыхъ судьба бережно выводитъ на поприще жизни, окруженныхъ и избалованныхъ всѣми выгодами богатства и знатности, какъ-будто на землѣ нѣтъ терній для ихъ ногъ, и подъ небесами нѣтъ вѣтру, который бы могъ слишкомъ сурово коснуться ихъ молодыхъ щекъ. Мать ихъ нѣкогда была красавицей я хотя уже утратила первый цвѣтъ юности, однако жъ еще обладала прелестями, способными зажечь новую любовь,-- что, конечно, легче, чѣмъ поддержать старую. Оба мальчика, не походившіе другъ на друга, имѣли сходство съ матерью: у нея были всѣ черты младшаго и, вѣроятно, каждый, кто видѣлъ ее въ дѣвушкахъ, узналъ бы въ этомъ мальчикъ живое подобіе матери. Теперь однако жъ,-- особенно въ молчаніи или задумчивости,-- она имѣла выраженіе старшаго: нѣкогда румяныя и полныя щеки были блѣдны; особенный изгибъ линій рта и высокій лобъ были запечатлѣны нѣкоторою горделивостью и важностью, пріобрѣтенными опытомъ и годами. Кто могъ бы наблюдать за нею въ часы уединенія, тотъ замѣтилъ бы, что эта гордость была не чужда стыда и что задумчивая важность была тѣнь страстей, опасеній и скорби.

Но теперь, когда она читала столь знакомый и милый почеркъ, читала глазами, въ которыхъ свѣтилось ея сердце, на лицѣ выражались только радость и торжество; глаза сіяли, грудь быстро воздымалась; она въ восхищеніи нѣсколько разъ поцѣловала письмо. Потомъ, встрѣтивъ вопросительный, важный взглядъ старшаго сына, она обвила руками его шею и заплакала.

-- Что такое, маменька, милая маменька? поспѣшно спросилъ младшій сынъ, тѣснясь между матерью и братомъ.

-- Твой отецъ пріѣдетъ, сегодня.... сейчасъ.... и ты.... ты.... дитя мое.... Филиппъ!...

Рыданія заглушили ея рѣчь. Письмо, которое произвело такое впечатлѣніе, было слѣдующаго содержаніи:

"Милая Катя, послѣднее письмо мое уже приготовило тебя къ извѣстію, которое я теперь сообщаю. Моего бѣднаго дядя не стало. Хотя я въ послѣдніе годы мало видѣлся съ нимъ, однако жъ смерть его поразила меня довольно сильно. Впрочемъ, утѣшаюсь тѣмъ, что теперь по-крайней-мѣрѣ ничто мнѣ не мѣшаетъ отдать тебѣ полную справедливость. Я единственный наслѣдникъ огромнаго имѣнія. Я могу теперь предложить тебѣ, дорогая моя Катя, хотя позднее, однако же полное вознагражденіе за все, что ты претерпѣла за меня,-- святое свидѣтельство въ твоемъ ангельскомъ терпѣніи, постоянствѣ, безукоризненной любви и преданности. Я могу отдать нашимъ дѣтямъ принадлежащія имъ права. Поцѣлуй ихъ. Катя! поцѣлуй ихъ отъ меня тысячу разъ. Я пишу второпяхъ. Похороны только-что кончены, и пишу только для того, чтобы увѣдомить тебя о моемъ пріѣздѣ. Я буду уже близко, когда твои глаза будутъ пробѣгать по этимъ строчкамъ.... твои милые глаза, которые, несмотря на всѣ слезы, пролитыя изъ-за моихъ глупостей, никогда не утрачивали выраженія доброты и любви.

Твой какъ и всегда, Филиппъ Бофоръ.

Филиппъ Бофоръ былъ человѣкъ, какихъ много въ его кругу,-- добрый, великодушный, легкомысленный и безпечный, съ несравненно лучшими чувствами нежели правилами. Отъ отца Филиппъ имѣлъ очень небольшое наслѣдство, котораго три четверти были уже въ рукахъ жидовъ и ростовщиковъ, прежде нежели онъ дожилъ до двадцати пяти лѣтъ, но онъ ожидалъ большаго богатства и получалъ покуда очень хорошее содержаніе отъ дяди, стараго холостяка, который изъ придворнаго куртизана сдѣлался мизантропомъ, холоднымъ, хитрымъ, проницательнымъ, злымъ и властолюбивымъ. Этотъ дядя зналъ, что Филиппъ увезъ дочь ремесленника и жилъ съ нею въ своемъ имѣніи, гдѣ, какъ любитель охоты, проводилъ большую часть года. Старикъ за это не сердился на племянника; онъ даже былъ очень доволенъ, когда увидѣлъ, что, подъ вліяніемъ своей подруги, молодой человѣкъ бросилъ игру, мотовство, всѣ модные пороки своего возраста и своего общества и изъ разгульнаго повѣсы сдѣлался человѣкомъ солиднымъ, степеннымъ. Но жениться на бѣдной мѣщанкѣ старикъ ни за что бы ему не позволилъ и потому законность ихъ союза осталась для него тайною, какъ была и для всѣхъ въ обществѣ. "Если, говаривалъ онъ, мрачно взглядывая на Филиппа, если джентльменъ вздумаетъ опозорить своихъ предковъ введеніемъ въ семью такой жены, которую родная сестра его не можетъ не краснѣя принятъ у себя въ домѣ, то пустъ онъ лучше самъ сойдетъ въ ея классъ. Если бъ у меня былъ сынъ, который бы рѣшился вступитъ въ такой бракъ, я скорѣе отдалъ бы имѣніе своему лакею, чѣмъ ему. Ты понимаешъ меня, Филиппъ?"

Филиппъ понималъ очень хорошо. Онъ любилъ жену, любилъ страстно, но отказаться отъ имѣнія не могъ и не хотѣлъ. Катерина, изъ любви къ нему и къ дѣтямъ, переносила стыдъ, страдала тайно, но терпѣливо ждала и надѣялась на лучшую пору. Въ послѣднее время однако жъ эти надежды стали нѣсколько сомнительными. Катерину тревожило безпокойство и опасеніе за будущность дѣтей, потому что богатство, изъ-за котораго она и дѣти тоже столько лѣтъ носили передъ лицомъ общества постыдное имя, это богатство могло достаться другому. Меньшой братъ Филиппа, Робертъ Бофоръ, совершенная противоположность его, человѣкъ пронырливый, честолюбивый, съ улыбкою на лицѣ и со льдомъ въ сердцѣ, былъ въ послѣднее время неотходно около дяди, и, казалось, успѣлъ вкрасться къ нему въ довѣренность и пріобрѣсть его благосклонность. Но когда старикъ опасно захворалъ, Филиппъ былъ призванъ къ его одру. Робертъ былъ тутъ же. За часъ до смерти, старикъ оборотился въ постелѣ и, взглянувъ на того и на другаго племянника, сказалъ:

-- Филиппъ, ты повѣса, но джентльменъ, а ты, Робертъ, осторожный, трезвый, очень порядочный человѣкъ. Жаль, что ты не купецъ: ты нажилъ бы себѣ состояніе. Наслѣдства ты не получишь, хотя и ожидаешь.... я вижу тебя насквозь! Филиппъ, берегись брата. Теперь пошлите мнѣ священника.

Старикъ умеръ; духовную вскрыли и Филиппъ получилъ въ наслѣдство двадцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ годоваго доходу, а Робертъ -- брилліантовый перстень, золотые часы съ репетиціей, пятъ тысячъ фунтовъ деньгами и рѣдкую коллекцію змѣй въ спиртовыхъ стклянкахъ.

-----

-- Вотъ, Робертъ, вотъ мои новыя конюшни! Клянусь Юпитеромъ, лучше ихъ не найдешь во всѣхъ трехъ соединенныхъ королевствахъ.

-- Да, великолѣпное зданіе. А это вашъ домъ?

-- Да; не правда ли, хорошъ? Это ужъ построено по распоряженію Кати. Ея вкусу и умѣнью я обязанъ всѣми удобствами и всѣмъ изяществомъ этого дому. Милая Катя! Ахъ, братецъ, вы не знаете, какая это чудесная женщина!

Разговоръ этотъ происходилъ между двумя братьями Бофоръ, въ бричкѣ, которая въ это время подъѣзжала къ Филипповой дачѣ Фернсидъ-Коттеджъ. Съ ними сидѣлъ семнадцати-лѣтній сынъ Роберта, Артуръ Бофоръ.

-- Чьи это мальчики, дядюшка, тамъ, на лугу?

-- Это мои дѣти, Артуръ.

-- А! я не зналъ, что вы женаты, дядюшка! сказалъ Артуръ и высунулся изъ экипажа, чтобы лучше разсмотрѣть мальчиковъ, которые спѣшила встрѣтить отца.

Робертъ горько улыбнулся при замѣчаніи сына; Филиппъ вспыхнулъ. Карета остановилась; Филиппъ выскочилъ и черезъ минуту былъ уже въ объятіяхъ Катерины. Дѣти ухватились за его руки и меньшей въ нетерпѣніи почти кричалъ:-- Папенька, папенька, ты не видишь своего Сиднея?

Робертъ Бофоръ положилъ руку на плечо сына и остановился въ отдаленіи.

-- Артуръ, сказалъ онъ глухимъ шопотомъ: эти дѣти -- позоръ нашего семейства; это похитители твоего наслѣдства; это незаконнорожденные!.... И они будутъ его наслѣдниками!

Артуръ не отвѣчалъ, но улыбка, съ которою онъ дотолѣ смотрѣлъ на своихъ родственниковъ, исчезла.

-- Катя, сказалъ сэръ Филиппъ, взявъ меньшаго сына на рука и указывая на Роберта: это мой братъ, и вотъ мой племянникъ. Ты имъ рада, не правда ли?

Робертъ принужденно поклонился и пробормоталъ какую-то невнятную любезность. Общество отправилось въ покои. Артуръ и молодой Филиппъ остались попади.

-- Вы охотитесь? спросилъ Артуръ, увидѣвъ ружье у двоюроднаго брата.

-- Какъ же! Нынѣшней осенью я надѣюсь настрѣлять не меньше папеньки. А онъ лихой охотникъ. Только ружье-то это одноствольное.... старомодная хлопушка. Папенька купитъ мнѣ другое, новое. Я самъ теперь не могу купить.

-- Конечно, сказалъ Артуръ съ улыбкой.

Филиппъ вспыхнулъ и перебилъ съ живостью:

-- О! нѣтъ, вы меня не поняли! я и самъ купилъ бы себѣ ружье, если бъ не заплатилъ на-дняхъ тридцать гиней за пару лягавыхъ. Чудо-собаки! Ручаюсь, что вы не видывали подобныхъ.

-- Тридцать гиней? О-го! воскликнулъ Артуръ съ простодушнымъ изумленіемъ: да сколько же вамъ лѣтъ?

-- Ровно пятнадцать. Эй! Джонъ! Джонъ Гринъ! повелительно вскричалъ молодой человѣкъ проходившему мимо садовнику: смотри, чтобы завтра утромъ неводъ былъ приготовленъ на темъ берегу озера, да чтобы въ девять часовъ была готова палатка. Поставить ее подъ липами, да хорошенько, не такъ, какъ въ прошлый ревъ. Тебѣ всё двадцать разъ надо толковать, пока ты поймешь.

-- Слушаю-съ, отвѣчалъ садовникъ съ раболѣпнымъ поклономъ.

-- Вашъ папенька держитъ лошадей для охоты? спросилъ Филиппъ.

-- Нѣтъ.

-- Отчего же?

-- Оттого что онъ не довольно богатъ для такой роскоши.

-- Ахъ, какъ жаль! Но пріѣзжайте только къ намъ, и мы вамъ дадимъ любаго коня. У насъ конюшня большая.

Артуръ вспыхнулъ и его отъ природы откровенное и скромное обращеніе, стало гордымъ и принужденнымъ. Филиппъ выпучилъ на него глаза и обидѣлся, самъ не зная за что. Съ этой минуты онъ возненавидѣлъ своего двоюроднаго брата.

Послѣ обѣда сэръ Филиппъ и Робертъ Бофоръ сидѣла за столомъ и пили.

-- Да, говорилъ Филиппъ, въ этомъ отношеніи я, дѣйствительно, ждалъ дядюшкиной смерти. Вы видѣли Катерину, но вы не знаете и половины ея добрыхъ качествъ. Она была бы украшеніемъ всякаго званія и всякаго общества.

-- Я не сомнѣваюсь въ достоинствахъ мистриссъ Мортонъ и уважаю вашу привязанность къ ней. Но.... вамъ, братецъ, не должно бы забывать, что она подъ именемъ мистриссъ Бофоръ такъ же мало будетъ принята въ обществѣ какъ и подъ именемъ мистриссъ Нортонъ.

-- Но я вамъ говорю, что я и теперь уже дѣйствительно обвѣнчанъ съ нею. Она ни подъ какимъ другимъ видомъ не оставила бы своей родины. Мы вѣнчались въ самый день ея побѣга.

-- Любезный братецъ, возразилъ Робертъ съ насмѣшливою улыбкой невѣрія: вамъ, конечно, должно такъ говорить. Всякій на вашемъ мѣстѣ поступилъ бы точно такъ же. Но я знаю, что дядюшка всячески старался узнать достоверно, справедливъ ли былъ слухъ о вашемъ тайномъ бракъ.

-- И вы, Робертъ, помогали ему въ этихъ розыскахъ?.... а?

Робертъ покраснѣлъ.

-- Ха, ха, ха! я знаю, что вы помогали! продолжалъ Филиппъ: вы знали, что такое открытіе погубило бы меня во мнѣніи старика. Но я провелъ васъ обоихъ.... ха, ха, ха! Мы обвѣнчались такъ тайно, что теперь даже самой Катеринѣ безъ моего согласія трудно было бы доказать нашъ бракъ. Пасторъ, который вѣнчалъ насъ, умеръ; изъ свидѣтелей одинъ тоже умеръ, другой пропалъ безъ-вѣсти; даже церковная книга случайно уничтожена. Но у меня есть достоверный актъ и я докажу законность нашего брака, я возстановлю чистоту имени моей бѣдной Катерины и вознагражу ее за все ея самопожертвованіе.

-- Ну, братецъ, мнѣ не слѣдъ противорѣчить вамъ. Однако жъ всё-таки это странная исторія: пасторъ умеръ, свидѣтелей нѣтъ, церковной книги нѣтъ!.... Вы умно дѣлаете, утверждая, что бракъ вашъ уже существовалъ законнымъ образомъ, когда хотите теперь гласно подтвердить его законность. Но.... всё-таки.... повѣрьте мнѣ, Филиппъ.... свѣтъ....

-- Что мнѣ до свѣта! Мы вовсе не намѣрены ѣздить на балы и рауты и давать знатнымъ людямъ обѣды. Мы будемъ жить почти такъ же какъ и до-сихъ-поръ. Я только заведу себѣ яхту, да Филлипу найму лучшихъ учителей. Филиппу хочется въ Итонъ, но я знаю, что такое Итонъ. Бѣдный Филиппъ! Его, пожалуй, могутъ оскорбить, если люди тамъ такіе же скептики какъ и у васъ, въ вашемъ обществѣ. Старые моя друзья, я думаю, будутъ не меньше прежняго учтивы теперь, когда у меня двадцать тысячъ фунтовъ доходу. Что же касается до общества дамъ, то, между нами будь сказано, я вовсе не желаю знать ни одной дамы, кромѣ моей Кати.

-- Ну, вы лучшій судья въ своемъ дѣлѣ. По-крайней-мѣрѣ я надѣюсь, вы не пріймете моихъ замѣчаній въ худую сторону?

-- Нѣтъ, любезный Робертъ, нѣтъ. Я вполнѣ чувствую вашу ласку и умѣю оцѣнить ее. Довольно и того, что вы, человѣкъ такой аккуратный, такихъ строгихъ правилъ, пріѣхали сюда, оказать моей Катѣ уваженіе (сэръ Робертъ безпокойно завертѣлся на креслахъ).... даже тогда, когда еще не знали, что она законная моя жена, и, право, я не осуждаю васъ за то, что вы прежде никогда не дѣлали этого, не осуждаю т за то, что вы старались пріобрѣсть любовь дядюшки.

Робертъ еще безпокойнѣе началъ переминаться и откашливался, какъ-будто хотѣлъ что сказать. Филиппъ, не обращая на него вниманія, выпилъ стаканъ вина и продолжалъ:

-- Ваши угожденія старику, какъ видно, ни къ чему не послужили. Но мы постараемся уладить дѣло такъ, чтобы никому не было обидно. Вы съ женнинаго мнѣніи получаете, кажется, двѣ тысячи фунтовъ доходу?

-- Полторы, Филиппъ, только полторы, а воспитаніе Артура стоитъ дорого. Съ будущаго году онъ поступаетъ въ училище. Онъ, право, очень умный мальчикъ.... подаетъ большія надежды.

-- Да, и я надѣюсь. Онъ славный малый. Мой Филиппъ многому можетъ научиться отъ него.... Филиппъ мой отчаянный лѣнтяй, но чертовски уменъ, остеръ какъ иголка! Посмотрѣли бы вы, какъ онъ сидитъ на конѣ.... Но возвратимся къ Артуру. О воспитаніи его не заботьтесь: это мое дѣло. Мы пошлемъ его въ Кристъ-Чорчъ, а потомъ посадимъ въ парламентъ. А вамъ, самимъ.... Я продамъ лондонскій домъ и вырученные деньги отдаю вамъ. Сверхъ-того вы получите отъ меня полторы тысячи фунтовъ годоваго доходу которыя вмѣстѣ съ вашими полутора тысячами составятъ три. Это дѣло конченное. Молчите. Братья должны поступать по-братски. Пойдемте въ садъ, къ вашимъ дѣтямъ.

Они вышли.

-- Вы такъ блѣдны, Робертъ! Это у васъ, столичныхъ жителей, общая черта. Что касается до меня, я крѣпокъ какъ лошадь и чувствую себя гораздо здоровѣе чѣмъ тогда, когда принадлежалъ къ числу вашихъ повѣсъ, которые цѣлый день топчутъ лондонскую мостовую. Клянусь Юпитеромъ! я ни разу не хворалъ, исключая нѣсколькихъ ушибовъ, когда падалъ съ лошади. Я такъ здоровъ, какъ-будто про меня и смерти нѣтъ. Оттого я никогда и не думалъ дѣлать завѣщанія.

-- Такъ вы не дѣлали завѣщанія?

-- До-сихъ-поръ нѣтъ. Да и не стоило дѣлать! нечего было отказывать. Но теперь, получивъ такое имѣніе, пора подумать о вдовствѣ моей Кати. Клянусь Юпитеромъ! кстати вспомнилъ. Я завтра же поговорю съ адвокатомъ. А теперь не хотите ли посмотрѣть мою конюшню? Чудо, какія лошади!

-- Посмотрите, какъ рыжая Бетти разтолстѣла, сэръ, говорилъ конюхъ выводя лошадей: зато ужъ мистер Филиппъ и манежитъ ее, нечего сказать! Мистеръ Филиппъ скоро будетъ ѣздокъ не хуже васъ, сэръ.

-- Такъ и надо, Томъ, такъ и надо. Онъ будетъ лучше меня ѣздить, потому что никогда, кажется, не потолстѣетъ такъ какъ я. Осѣдлай же ему рыжую Бетти. Ну, а мнѣ бы на какой поѣхать? А! вотъ мой старый пріятель, Поппетъ!

-- Не знаю, что сдѣлалось съ Поппетомъ, сэръ! Не ѣстъ, какъ надобно, и становится упрямымъ. Вчера хотѣлъ пустить его черезъ барріеръ.... ни за что!

-- Что жъ ты мнѣ не сказалъ, Томъ? вскричалъ молодой Филиппъ: я бы его ужъ заставилъ скакнуть черезъ шесть барріеровъ, не только черезъ одинъ.

-- Сохрани Богъ, мистеръ Филиппъ! вѣдь я знаю, что вы горячи. А случилось бы что-нибудь, такъ тогда что?

-- Правда, правда, мой другъ, прибавилъ отецъ: Поппетъ не привыкъ къ другимъ сѣдокамъ кромѣ меня. Осѣдлай его, Томъ. Ну, а вы, братецъ, поѣдете съ нами?

-- Нѣтъ, я съ Артуромъ долженъ ѣхать сегодня въ городъ. Я уже велѣлъ заложить.

-- Ну, какъ хотите.

Сэръ Филиппъ сѣлъ на своего любимаго коня и нѣсколько разъ объѣхалъ дворъ рысью.

-- Что ты, Томъ! видишь, какъ мой Поппетъ послушенъ? Отвори ворота: мы проскачемъ по аллеѣ, я тамъ черезъ барріеры.... а, Филиппъ?

-- Ѣдемъ, папенька.

Ворота отворили, конюхи стояли и съ любопытствомъ выжидали скачка. Робертъ и Артуръ также остались. посмотрѣть. Всадники были прекрасны. Одинъ -- ловкій, легкій, пылкій, на стройной, ретивой лошади, но -- видимому столько же горячей и гордой, какъ и юный всадникъ, подъ которымъ она извивалась змѣей; другой -- Геркулесъ, также на сильномъ, здоровомъ конѣ, которымъ управлялъ съ ловкостью мастера во всякомъ атлетическомъ искусствѣ, изящный и благородный въ посадкѣ и во всѣхъ движеніяхъ,-- настоящій кавалеристъ, настоящій рыцарь.

-- Ахъ, какъ хорошъ дядюшка на конѣ! вскричалъ въ невольнымъ удивленіемъ Артуръ.

-- Да, здоровъ, удивительно здоровъ! возразилъ блѣдный отецъ съ тайнымъ вздохомъ.

-- Филиппъ, сказалъ мистеръ Бофоръ, галопируй вдоль аллеи; я думаю, барріеръ слишкомъ высокъ для тебя. Я пущу Поппета черезъ него, а для тебя велимъ отворить.

-- О! папенька, вы не знаете, цакъ я нынче скачу!

И отдавъ поводья, пришпоривъ рыжую, молодой всадникъ поскакалъ впередъ и махнулъ черезъ довольно высокій барріеръ съ такою легкостью, что у отца невольно вырвалось громкое "браво!"

-- Ну, Поппетъ, теперь ты! сказалъ сэръ Филиппъ, пришпоривая своего коня.

Конь доскакалъ до барріеру, захрапѣлъ и поворотилъ назадъ.

-- Фи! Поппетъ! фи! старый хрычъ! воскликнулъ опытный наѣздникъ, перекинувъ коня опять къ барріеру. Лошадь замотала головой, какъ-будто хотѣла сдѣлать возраженіе, но сильно всаженныя въ бока шпоры показали ей, что господину не угодно слушать никакихъ доводовъ. Поппетъ пустился впередъ, скакнулъ, задѣлъ задними копытами за верхнюю перекладину барріера и рухнулъ. Сѣдокъ черезъ голову полетѣлъ на нѣсколько шаговъ дальше. Конь тотчасъ всталъ; всадникъ не вставалъ. Молодой Бофоръ съ безпокойствомъ и страхомъ соскочилъ съ лошади. Сэръ Филиппъ не шевелился; кровь полилась ручьями изъ горла, когда голова его грузно упала на грудь сына. Конюхи видѣли паденіе изъ-дали, прибѣжали и взяли упавшаго изъ слабыхъ рукъ мальчика. Старшій конюхъ осмотрѣлъ его глазами человѣка опытнаго въ подобныхъ случаяхъ.

-- Братецъ, гдѣ у васъ ушибъ, говорите? вскричалъ Робертъ Бофоръ.

-- Онъ уже ничего не скажетъ: онъ сломилъ шею! возразилъ Томъ, и залился слезами.

-- Пошлите за докторомъ! продолжалъ Робертъ: Артуръ, оставь! не садись на эту проклятую лошадь.

Но Артуръ не слушалъ. Онъ уже сидѣлъ на конѣ, который былъ причиною смерти своего господина.

-- Гдѣ живетъ докторъ?

-- Прямо этой дорогой, въ городъ.... мили двѣ будетъ.... всякой знаетъ домъ мастера Повиса. Благослови васъ Богъ! сказалъ конюхъ.

-- Поднимите его... бережно.... и снесите домой, сказалъ сэръ Робертъ конюхамъ: бѣдный мой братъ! дорогой мой братъ!

Слова его были прерваны крикомъ,-- однимъ пронзительнымъ, раздирающимъ крикомъ,-- и молодой Филпннъ безъ чувствъ упалъ на землю.

Никто теперь уже не безпокоился объ немъ, никто и не посмотрѣлъ на осиротѣвшаго незаконнорожденнаго.

-- Тише, тише, говорилъ сэръ Робертъ, провожая слугъ, которые несли тѣло; потомъ блѣдныя щеки его покраснѣли и онъ прибавилъ: онъ не сдѣлалъ завѣщанія, онъ никогда не дѣлалъ завѣщанія!

Три дня спустя, въ залѣ стоялъ открытый гробъ, съ тѣломъ сэръ Филиппа. На полу, передъ нимъ, лежала, безъ слезъ, безъ голосу, несчастная Катерина и подлѣ нея Сидней, который былъ еще слишкомъ молодъ, чтобы вполнѣ понять свою потерю. Филиппъ стоялъ подлѣ гроба, молча уставивъ неподвижные глаза на мертвое лицо, которое для него никогда не выражало ни гнѣву ни досады, которое всегда смотрѣло и него съ любовью, а теперь было холодно, безстрастно. Подлѣ, въ кабинетѣ покойнаго, сидѣлъ сэръ Робертъ Бофоръ, законный его наслѣдникъ, блѣдный, желтый, сгорбленный. Только глаза его сверкали и руки судорожно суетились, между бумагами разбросанными на старомодной конторкѣ и въ выдвинутыхъ ящикахъ. Онъ былъ одинъ. Сына онъ на другой же день послѣ несчастнаго приключенія послалъ въ Лондонъ съ письмомъ къ женѣ, которую извѣщалъ счастливой перемѣнѣ своихъ обстоятельствъ и просилъ съ экстра-почтою прислать адвоката.

Въ дверяхъ послышался стукъ; вошелъ адвокатъ.

-- Сэръ, гробовщикъ пришелъ; и мистеръ Гревсъ приказалъ звонить въ колокола; въ три часа онъ хочетъ отпѣвать..

-- Я очень обязанъ вамъ, Блаквель, что вы приняли на себя эту печальную заботу. Бѣдный мой братъ!.... Такъ неожиданно!.... Такъ вы думаете сегодня хоронить?

-- Да, конечно: погода прекрасная, отвѣчалъ адвокатъ обтирая лобъ.

Раздался звонъ. Въ кабинетѣ молчали.

-- Да, это былъ бы убійственный ударъ для мистриссъ Мортонъ, если бъ она была его женой, замѣтилъ черезъ нѣсколько времени мистеръ Блаквель: но этого роду женщины, конечно, ничего не чувствуютъ. Счастье еще для вашего семейства, сэръ, что это случилось прежде нежели сэръ Филиппъ успѣлъ жениться на ней.

-- Да, это большое счастіе, Блаквель. Вы велѣли приготовить лошадей? Я тотчасъ же послѣ похоронъ намѣренъ ѣхать.

-- А что дѣлать съ дачей?

-- Продать, разумѣется, продать.

-- А мистриссъ Мортонъ и ея дѣти?

-- Гмъ! мы подумаемъ объ нихъ. Она была дочь ремесленника. Я полагаю, надобно будетъ обезпечить ее прилично званію. А? какъ вы думаете?

-- Да, конечно; больше и требовать отъ васъ не могутъ. Этого слишкомъ довольно. Вѣдь это не то, что жена: совсѣмъ другое дѣло.

-- Конечно, совсѣмъ другое дѣло. Позвоните-ка, чтобъ принесли свѣчу. Мы запечатаемъ эти ящики.... Да я охотно съѣлъ бы котлетку.... Бѣдный мой братъ!

Погребеніе кончилось; запряженный экипажъ стеналъ у подъѣзду. Сэръ Робертъ слегка поклонился вдовѣ и сказалъ:

-- Черезъ нѣсколько дней я вамъ напишу, мистриссъ Мертонъ, и вы увидите, что я васъ не забуду. Домъ этотъ будетъ проданъ, но мы васъ не торопимъ. Прощайте, мистриссъ; прощайте, дѣти.

Онъ потрепалъ племянниковъ по плечу. Филиппъ топнулъ ногой и взглянулъ на дядю мрачно и надменно.

-- Въ этомъ мальчикъ проку не будетъ, пробормоталъ тотъ про себя.

-- Утѣшьте чѣмъ-нибудь маменьку, дядюшка! сказалъ Сидней простодушно и съ умоляющимъ видомъ половивъ свою руку въ руку богача.

Сэръ Робертъ сухо крякнулъ и сѣлъ въ братнину коляску. Адвокатѣ сѣлъ рядомъ съ нимъ, и коляска покатилась.

Недѣлю спустя, Филиппъ пошелъ въ оранжерею, набрать плодовъ для матери, которая по смерти мужа почти вовсе не дотрогивалась до пищи. Она исхудала какъ тѣнь; волоса ея посѣдѣли. Она, наконецъ, могла плакать; зато ужъ и не осушала глазъ. Филиппъ, набивъ нѣсколько кистей винограду, положилъ въ корзинку и хотѣлъ взять еще абрикосъ, который казался ему по-спѣлѣе другихъ, какъ-вдругъ кто-то съ силою схватилъ его за руку и раздался грубый голосъ садовника Джона.

-- Что ты тутъ дѣлаешь? Не тронь!

-- Ты съ ума сошелъ, болванъ! вскричалъ молодой человѣкъ съ гнѣвомъ и негодованіемъ.

-- Полно, братъ, куражиться, баринъ! я не хочу, завтра пріѣдутъ господа, смотрѣть дачу, и я не хочу, чтобы оранжерея была обобрана вашею братьей. Вотъ, что я хотѣлъ сказать, мистеръ Филиппъ.

Молодой человѣкъ поблѣднѣлъ, но молчалъ. Садовникъ былъ радъ, что могъ выместить прежнія обиды, и продолжалъ:

-- Что ты такъ презрительно смотришь, мистеръ Филиппъ? Ты вовсе не такой большой баринъ, какъ воображалъ. Что ты такое? Нечего. Такъ убирайся же по-добру, по-здорову: мнѣ пора запирать двери.

Съ этимъ словомъ онъ грубо взялъ молодаго человѣка за плечо, но вспыльчивый, раздражительный и властолюбивый Филиппъ былъ силенъ, не по-лѣтамъ, и безстрашенъ какъ левъ. Онъ схватилъ лейку и такъ ударилъ ею садовника въ голову, что тотъ какъ снопъ опрокинулся на парники и въ дребезги расшибъ рамы и стекла. Филиппъ спокойно снялъ спорный абрикосъ, положилъ къ винограду, въ корзинку, и пошелъ. Садовникъ не почелъ нужнымъ преслѣдовать его.

Для мальчика, который, въ обыкновенныхъ обстоятельствахъ, прошелъ свой путь черезъ богатую побранками дѣтскую, середи семейныхъ раздоровъ, или побывалъ въ большой школѣ, для такого мальчика это приключеніе ничего бы не значило и не оставило бы по себѣ ничего такого, что слишкомъ потрясло бы нервы или встревожило бы душу по минованіи первой вспышки. Но для Филиппа Бофора этотъ случай былъ эпохою въ жизни. Это было первое нанесенное ему оскорбленіе; это было посвященіе его на перемѣнную, безрадостную и ужасную жизнь, на которую отнынѣ было осуждено это избалованное дитя тщеславія и любви. Его самолюбіе въ первый разъ было жестоко уязвлено. Онъ вошелъ въ комнату и вдругъ почувствовалъ себя нездоровымъ; колѣна его дрожали; онъ поставилъ корзинку на столъ, закрылъ лицо руками и заплакалъ. Эти слёзы были не дѣтскія, не тѣ, которыя такъ же скоро изсчезаютъ, какъ скоро являются: это были жгучія, тяжелыя слезы гордаго мужчины, мучительно выжатыя изъ сердца вмѣстѣ съ кровью. Онъ, конечно, несмотря на всѣ предосторожности, имѣлъ уже нѣкоторое смутное понятіе объ особенности своего положенія, но до того это еще его не безпокоило, потому что онъ не испытывалъ ни какой непріятности. Теперь онъ началъ заглядывать въ будущее и имъ овладѣло сомнѣніе, неясное опасеніе; онъ вдругъ понялъ, какой опоры, какой защиты лишился въ отцѣ, и содрогнулся.. Послышался звонокъ. Филиппъ поднялъ голову. Это былъ почтальонъ съ письмомъ. Филиппъ поспѣшно всталъ и, отворачивая лицо, на которомъ еще не обсохли слезы, принялъ письмо, потомъ взялъ корзинку съ плодами и пошелъ въ комнату матери.

Ставни были притворены. О, какъ насмѣшлива улыбка счастливаго солнца, когда оно озаряетъ несчастныхъ! Катерина сидѣла въ отдаленномъ углу, безчувственно, неподвижно устремивъ влажные глаза въ пустоту; весь видъ ея представлялъ олицетвореніе безутѣшной скорби. Сидней сидѣлъ у ногъ ея и плелъ вѣнокъ изъ полевыхъ цвѣтовъ.

-- Маменька! маменька! шепталъ Филиппъ, обвивъ руками ея шею: взгляни же, взгляни на меня. Сердце мое разрывается, когда я вижу тебя въ такомъ положеніи. Отвѣдай этихъ плодовъ. Ты тоже умрешь, если будешь продолжать такъ.... Что жъ тогда станется съ нами, съ Сиднеемъ?

Катерина обратила на него неопредѣленный взоръ и пыталась улыбнуться.

-- Вотъ письмо, маменька. Можетъ-быть, добрыя вѣсти. Прикажешь распечатать?

Катерина взяла письмо. Какая разница между этимъ письмомъ и тѣмъ, которое, нѣсколько дней тому назадъ, подалъ ей Сидней! Адрессъ былъ руки Роберта Бофора. Катерина содрогнулась и положила письмо. Вдругъ, въ первый разъ, какъ молнія промелькнуло въ душѣ несчастной женщины сознаніе настоящаго ея положенія и страхъ за будущее. Что будетъ съ ея дѣтьми? что съ нею самой? Какъ ни святъ былъ ея союзъ съ помойнымъ, а передъ закономъ она едва-ли найдетъ право. Отъ воли Роберта Бофора могла зависѣть участь трехъ существъ. Дыханіе спиралось въ ея груди. Она взяла письмо и поспѣшно пробѣжала его. Вотъ оно.

"Мистриссъ Мортонъ! Такъ какъ бѣдный братъ мой оставилъ васъ, не сдѣлавъ никакого распоряженія, то понятно, что вы должны быть озабочены будущностью вашихъ дѣтей и вашею собственною. Поэтому я рѣшился какъ-можно скорѣе,-- какъ только позволяютъ приличія,-- увѣдомить васъ о моихъ намѣреніяхъ насчетъ васъ. Не нужно говорить, что, строго разсудивъ, вы не можете имѣть ни какихъ притязаній ни претензій на родственниковъ покойнаго. Я не стану также оскорблять вашихъ чувствъ нравственными замѣчаніями, которыя и безъ того, вѣроятно, представлялись вамъ самимъ. Не указывая болѣе на ваши отношенія къ моему брату, я, однако жъ, беру смѣлость замѣтить, что эти отношенія были не малымъ поводомъ къ отчужденію его отъ нашего семейства, и при совѣщаніи съ нашими родственниками объ обезпеченіи судьбы дѣтей вашихъ я нашелъ, что, кромѣ нѣкоторыхъ уважительныхъ сомнѣній, наши родные къ вамъ чувствуютъ очень понятную и простительную непріязнь. Изъ уваженія однако жъ къ моему бѣдному брату (хотя я въ послѣдніе годы очень рѣдко видѣлся къ нимъ), я готовъ подавить чувства, которыя, какъ вы легко поймете, долженъ раздѣлять съ моимъ семействомъ. Вы теперь, вѣроятно, рѣшитесь жить у своихъ родственниковъ. Чтобы вы, однако жъ, не были имъ въ тягость, я назначаю вамъ ежегодно по сту фунтовъ, которые можете получать по третямъ, или какъ вамъ лучше. Вы можете также взять себѣ изъ серебряной посуды и бѣлья, что понадобится, по прилагаемому при письмѣ моемъ списку. Что же касается до вашихъ сыновей, то я готовъ отдать ихъ въ школу, а потомъ они могутъ выучиться какому-нибудь приличному ремеслу, которое вы лучше всего можете избрать имъ по совѣту вашихъ родственниковъ. Если ваши дѣти поведутъ себя хорошо, то всегда могутъ надѣяться на мое покровительство. Я не намѣренъ торопить и гнать васъ, но вѣроятно, вамъ самимъ будетъ прискорбно жить долѣе нежели сколько необходимо нужно на мѣстѣ, съ которымъ сопряжено для васъ столько непріятнаго. И такъ какъ домъ продается, то вамъ, конечно, непріятны будутъ посѣщенія покупателей, да притомъ ваше продолжительное присутствіе было бы даже помѣхою продажѣ. На первыя издержки по случаю переѣздки посылаю вашъ вексель во сто фунтовъ стерлинговъ и прошу увѣдомить, куда потомъ должно будетъ послать деньги за первую треть. Насчетъ отпуска слугъ и прочихъ распоряженій по дому, я уже далъ порученіе мистеру Блаквелю, такъ, что вамъ не будетъ ни какого безпокойства.

Честь имѣю быть вашимъ, милостивая государыня, покорнѣйшимъ слугой

Робертъ Бофоръ

Письмо выпало изъ рукъ Катерины. Скорбь ея превратилась въь отвращеніе и негодованіе.

-- Заносчивый негодяй! вскричала она съ пламенѣющимъ взоромъ: это онъ смѣетъ говорить мнѣ... мнѣ! женъ, законной женѣ его брата! матери его родныхъ племянниковъ!

-- Скажи это еще разъ, маменька, еще разъ! вскричалъ Филиппъ: ты жена, законная жена?

-- Клянусь, это правда! отвѣчала Катерина торжественно: я скрывала эту тайну ради твоего отца. Теперь, ради васъ, истина должна открыться.

-- Слава Богу! слава Богу! шепталъ Филиппъ обнимая брата: на нашемъ имени нѣтъ пятна, Сидней!

При этихъ словахъ, произнесенныхъ съ радостью и гордостью, мать вдругъ почувствовала все, что подозрѣвалъ и таилъ про себя ея сынъ. Она чувствовала, что подъ его вспыльчивымъ и упрямымъ нравомъ таилось нѣжное и великодушное снисхожденіе къ ней. Даже недостатки Филиппа могли родиться отъ двусмысленнаго его положенія. Въ сердце ея проникло горькое раскаяніе въ томъ, что она, для выгодъ отца, такъ долго жертвовала дѣтьми. Затѣмъ послѣдовалъ страхъ, ужасный страхъ, мучительнѣе самаго раскаянія. Гдѣ доказательства? Она знала, что есть свидѣтельство о бракѣ, но гдѣ оно? Объ этомъ она никогда не спрашивала мужи, а теперь спросить было поздно. Другой никто не зналъ. Она застонала и закрыла глаза, какъ-будто для того, чтобъ не видать будущаго. Потомъ она вдругъ вскочила, бросилась изъ комнаты и побѣжала прямо въ кабинетъ мужа. Положивъ руку на замокъ, она затрепетала и остановилась. Но забота о живыхъ въ эту минуту была сильное скорби во умершемъ. Она вошла и твердыми шагами приблизилась къ конторкѣ. Конторка была заперта и запечатана печатью Роберта Бофopa. На всѣхъ шкафахъ, на всѣхъ ящикахъ та же начать напоминала о правахъ болѣе дѣйствительныхъ. Но Катерину это не остановило. Она оборотилась, увидѣла Филиппа и молча указала на конторку. Мальчикъ понялъ ее и ушелъ. Черезъ минуту онѣ воротился съ долотомъ и сломалъ замокъ. Торопливо, съ трепетомъ, перерыла Катерина всѣ бумаги, развертывала письмо за письмомъ, листъ за листомъ. Тщетно! Ни свидѣтельства, ни завѣщанія не было. Одного слова достаточно было, чтобы объяснить Филиппу, чего мать его искала, и онъ принялся объискивать еще внимательнѣе, еще отчетливѣе. Всѣ шкафы, всѣ ящики, всякое мѣсто, гдѣ могли быть бумаги, въ кабинетѣ и во всемъ домѣ, было осмотрѣно и все напрасно.

Три часа спустя они были въ той же комнатѣ, гдѣ Филиппъ подалъ матери письмо. Катерина сидѣла молча, безъ слезъ, но блѣдная какъ смерть, отъ скорби и отчаянія.

-- Маменька, позволишь теперь прочесть это письмо? спросилъ Филиппъ.

-- Читай, и рѣши за всѣхъ насъ, Филиппъ, отвѣчала мать.

Она молча смотрѣла на сына, покуда онъ читалъ. Филиппъ чувствовалъ этотъ взоръ и подавлялъ поднявшуюся въ груди его бурю. Дочитавъ, онъ обратилъ черные, пылающіе глаза свои на мать.

-- Маменька, докажемъ ли мы свои права или нѣтъ, во всякомъ случаѣ ты откажешься отъ милостыни этого человѣка. Я молодъ... я мальчикъ, но я здоровъ и силенъ. Я буду день и ночь работать для тебя. У меня станетъ силы на это.... я это чувствую. Лучше перенести всѣ возможныя бѣдствія, чѣмъ ѣсть его хлѣбъ!

-- Филиппъ!... Филиппъ! ты истинно мой сынъ! ты сынъ Филиппа Бофора! И ты не упрекаешь свою мать, что она, по слабости, забыла свой долгъ, скрывала законность твоихъ правъ до-тѣхъ-поръ пока стало уже поздно доказывать ихъ? О! упрекай меня, упрекай меня! мнѣ будетъ легче. Нѣтъ, не цѣлуй меня: я не вынесу этого! Дитя мое..... Боже мой!.... если намъ не удастся доказать!.... Понимаешь ли ты, что я тогда буду въ глазахъ свѣта и что будете вы оба?

-- Да, я понимаю, сказалъ Филиппъ съ твердостью, и сталъ на колѣни передъ матерью: но пусть! пусть другіе называютъ тебя, какъ хотятъ. Ты мать, а я твой сынъ. Ты передъ Богомъ жена моего отца, а я его наслѣдникъ.

Катерина склонила голову и рыдая упала въ объятія сына. Сидней подошелъ и прижалъ уста свои къ ея холодной щекѣ.

-- Маменька! маменька, не плачъ! говорилъ ребенокъ.

-- О, Сидней! Сидней!... какъ онъ похожъ на отца! Посмотри на него, Филиппъ! Смѣемъ ли мы отказаться отъ предлагаемой милостыни? И ему тоже быть нищимъ?

-- Никогда мы не будемъ нищими! Законные сыновья Бофора не на то созданы, чтобъ вымаливать милостыню! возразилъ Филиппъ съ гордостью, которая показывала, что онъ еще не прошелъ школы бѣдствія.

----

Сэръ Робертъ Бофоръ въ свѣтѣ почитался человѣкомъ очень почтеннымъ. Онъ никогда не игралъ, не дѣлалъ долговъ. Онъ былъ добрый мужъ, попечительный отецъ, пріятный сосѣдъ, довольно благотворителенъ къ бѣднымъ. Онъ былъ честенъ и порядоченъ во всѣхъ своихъ дѣлахъ и объ немъ знали, что онъ въ нѣкоторыхъ обстоятельствахъ жизни поступалъ даже очень благородно. Сэръ Робертъ вообще старался во всемъ поступать такъ, чтобы люди не осудили. Другаго правила у него не было. Его религія -- приличіе; его честь -- мнѣніе свѣта; сердце -- солнечные часы, которыхъ солнце -- общество. Когда глаза публики были обращены на эти часы, они соотвѣтствовали всему, что только можно требовать отъ порядочнаго сердца; когда же глаза отворачивались, часы ничего не показывали и становились чугунною доской, и только. Справедливость требуетъ замѣтить, что Робертъ Бофоръ рѣшительно не вѣрилъ въ законность союза своего брата. Онъ считалъ все это сказкою, придуманною Филиппомъ для того, чтобы подкрѣпить свое намѣреніе болѣе уважительными доводами. Признаніе Филиппа, что на этотъ бракъ не существуетъ ни какихъ доказательствъ, кромѣ одного свидѣтельства,-- котораго Робертъ не нашелъ,-- дѣлало это невѣріе очень естественнымъ. Потному онъ и не считалъ себя обязаннымъ уважать и щадить женщину, черезъ которую чуть-чуть не лишился богатаго наслѣдства, женщину, которая даже на носила имени его брата, и которой никто не зналъ. Если бъ Катерина была миссисъ Бофоръ и ея дѣти законныя дѣти Филиппа, то Робертъ,-- предполагая даже, что взаимныя отношенія ихъ касательно имѣнія были бы тѣ же самыя,-- поступилъ, бы съ осмотрительнымъ и добросовѣстнымъ великодушіемъ. Свѣтъ сказалъ бы: "Благороднѣе сора Роберта Бофора невозможно поступить". Если бъ мистриссъ Мортонъ была хоть разведенная жена изъ какой-нибудь знатной или именитой фамиліи и жила бы такъ же съ Филиппомъ, сэръ Робертъ и тутъ распорядился бы иначе: онъ не допустилъ бы, чтобъ родственники ея могли сказать, "сэръ Робертъ Бофоръ мелочной человѣкъ." Но при настоящемъ положеніи дѣлъ онъ видѣлъ, что мнѣніе свѣта,-- если свѣтъ сочтетъ это дѣло достойнымъ своего суда,-- во всякомъ случаѣ будетъ, на его сторонѣ. Хитрая женщина.... низкаго происхожденія и, разумѣется, низкаго воспитанія.... которая старалась обольстить и вовлечь своего богатаго любовника въ неразрывный союзъ.... чего такая женщина могла ожидать отъ человѣка, которому хотѣла повредить..... отъ законнаго наслѣдника? Не довольно ли великодушно съ его стороны, если онъ хоть что-нибудь сдѣлаетъ? если онъ заботится о дѣтяхъ и пристроитъ ихъ сообразно съ званіемъ матери? Неужели этого не довольно? Его совѣсть говорила ему, что онъ исполнилъ долгъ, что онъ поступилъ не необдуманно, не безразсудно, но какъ должно. Онъ былъ увѣренъ, что свѣтъ именно такъ рѣшитъ, если узнаетъ, въ чемъ дѣло. Вѣдь онъ ни къ чему не обязанъ! И потому онъ былъ вовсе не приготовленъ къ короткому, гордому, но умѣренному отвѣту Катерины на его письмо, къ отвѣту, которымъ она рѣшительно отказывалась отъ его предложеній, твердо настаивала не законности своихъ правъ и предоставляла себѣ отъискивать ихъ судебнымъ порядкомъ. Отвѣтъ этотъ былъ подписанъ: Катерина Бофоръ! Сэръ Робертъ надписалъ на этомъ письмѣ "Дерзкій отвѣтъ мистриссъ Мортонъ; 14 сентября," положилъ въ столъ и былъ очень доволенъ, что имѣлъ право совершенно забыть о существованіи той, которая написала это, пока ему не напомнилъ объ ней адвокатъ его, мистеръ Блаквель, увѣдомивъ, что Катерина подала жалобу въ судъ. Сэръ Робертъ поблѣднѣлъ, но Блаквель успокоилъ его.

-- Вамъ, сэръ, опасаться рѣшительно нечего. Это только попытка вынудить денегъ. Они ничего не сдѣлаютъ.

Дѣло, дѣйствительно, было даже больше нежели сомнительно. Они въ самомъ дѣлѣ ничего не сдѣлали и Катерина этимъ процессомъ только пуще опозорила передъ глазами свѣта и себя и дѣтей. Сэръ Робертъ Бофоръ спокойно вступилъ въ полное обладаніе богатымъ имѣніемъ.

Между-тѣмъ Катерина съ дѣтьми поселилась въ отдаленномъ предмѣстіи Лондона, въ мрачной и холодной наемной квартирѣ. Послѣ несчастнаго процесса и по распродажѣ брилліантовъ и золотыхъ вещей, которыхъ наслѣдники не имѣли права отнять, у нея осталась сумма, которою она, при величайшей бережливости, могла жить года два порядочно. Между-тѣмъ она придумывала планъ для будущаго и надѣялась притомъ на помощь своихъ родственниковъ, но всё-таки съ трудомъ рѣшалась просить этой помощи. Пока былъ живъ отецъ, она вела съ нимъ переписку, но никогда не открывала ему тайны своего брака, хотя писала не такъ, какъ женщина, чувствующая за собою вину. Отецъ, человѣкъ не очень хорошихъ правилъ, сначала посердился, но потомъ мало безпокоился о настоящихъ отношеніяхъ своей дочери къ сэру Филиппу Бофору: онъ былъ доволенъ тѣмъ, что она жила безбѣдно и могла даже помогать ему; притомъ же онъ надѣялся, что Бофоръ всё-таки современемъ возведетъ Катерину въ достоинство законной жены и леди. Но когда отецъ умеръ, связь Катерины съ семействомъ была расторгнута. Братъ ея, Рожеръ Мортонъ, былъ человѣкъ порядочный, честный, но немножко грубый. Въ единственномъ письмѣ, которое Катерина получила отъ него, съ извѣстіемъ о смерти отца, онъ сухо высказалъ ей на-прямки, что не можетъ одобрить ея образа жизни и что не намѣренъ имѣть никакихъ сношеній съ нею, если она не рѣшится разойтись съ Бофоромъ. Если же она рѣшится на это и чистосердечно раскается, то онъ всегда готовъ быть ой добрымъ и вѣрнымъ братомъ.

Хотя въ то время это письмо очень оскорбило Катерину, однако жь, соображая причины, она не могла сердиться на брата, и теперь, угнетенная бѣдствіемъ, рѣшилась просить у него помощи по-крайней-мѣрѣ для дѣтей, но рѣшилась уже черезъ годъ по смерти мужа, когда большая часть ея имущества была прожита и другаго средства не предвидѣлось, а она сама, изнуренная печалью и болѣзнью, уже чувствовала, что ей не долго остается жить. Съ шестнадцатаго году своего, когда вступила хозяйкою въ домъ Бофора, она жила не роскошно, но въ довольствѣ, посереди котораго не привыкла даже къ бережливости, не только къ лишеніямъ. При всемъ томъ, по своему характеру, она сама перенесла бы голодъ и всякую нужду безропотно; но дѣтей.... его дѣтей!.... привыкшихъ къ исполненію своихъ малѣйшихъ желаній, она не могла лишить никакого удобства. Филиппъ былъ уже разсудителенъ и скроменъ, такъ какъ по-видимому нельзя было бы ожидать отъ него, судя по его прежнему легкомыслію и своенравію. Но Сидней.... кто же могъ требовать разсудительности отъ ребенка, который не понималъ, что значитъ перемѣна обстоятельствъ и не зналъ цѣны деньгамъ? Начнетъ онъ, бывало, скучать: Катерина украдкою пойдетъ со двора и воротится съ узломъ игрушекъ, на которыя истратитъ доходъ цѣлой недѣли; поблѣднѣетъ онъ немножко, пожалуется за малѣйшее нездоровье, она тотчасъ шлетъ за докторомъ. А собственная ея болѣзнь, пренебреженная и оставленная безъ вниманія, между-тѣмъ переросла предѣлъ врачебнаго искусства. Горе, заботы, страхъ, тягостныя воспоминанія и опасеніе за будущее, въ которомъ грозилъ голодъ, быстро изнуряли ее. У нея недоставало силы на то, чтобы работать или служить, если бъ она даже и хотѣла. И кто далъ бы работы, кто принялъ бы въ службу опозоренную и всѣми оставленную женщину? Извѣстно, какъ люди строги къ грѣхамъ другихъ, когда имѣютъ возможность хорошо скрыть своя собственные.

Отвѣть мистера Рожера Мортона на просьбу Катерины, былъ слѣдующаго содержанія:

"Любезная Катерина!

"Я получилъ твое письмо отъ четырнадцатаго числа и отвѣчаю съ первою почтой. Меня очень опечалило извѣстіе о твоемъ несчастіи, но что ты ни говори, а я не могу считать покойнаго сэра Филипа Бофорa добросовѣстнымъ человѣкомъ, когда онъ забылъ сдѣлать завѣщаніе и оставилъ своихъ дѣтей безъ помощи и пристанища. Все, что ты толкуешь о намѣреніяхъ, которыя онъ имѣлъ, очень хорошо, но вкусъ каравая узнаешь только когда его отвѣдаешь. У меня у самого семейство, дѣти, которыхъ я кормлю честными трудами: мнѣ трудно будетъ содержать дѣтей богатаго джентльмена. Что же касается до твоей исторіи тайнаго брака, то она можетъ-быть достовѣрна, а можетъ-быть и нѣтъ. Вѣроятно, этотъ господинъ обманулъ тебя, потому что вѣнчаніе это не могло быть дѣйствительное. И такъ какъ ты говоришь, что законъ уже рѣшилъ этотъ вопросъ, то чѣмъ меньше будешь говорить объ немъ, тѣмъ лучше. Всё-равно, люди не обязаны вѣрить тому, чего нельзя доказать. Если бъ даже и правда была, что ты говоришь, то всё-таки ты заслуживаешь болѣе порицанія нежели состраданія: зачѣмъ ты столько лѣтъ молчала и наносила стыдъ всему нашему семейству? Я увѣренъ, что моя жена этого не сдѣлала бы, ни даже ради самаго богатаго и красиваго джентльмена въ цѣломъ свѣтѣ. Впрочемъ, я не хочу оскорблять твоего чувства и, право, готовъ сдѣлать все, что можно и прилично. Ты, конечно, не можешь ожидать, чтобы я пригласилъ тебя въ свой домъ. Моя жена, ты знаешь, женщина очень набожная и ни за что этого не потерпитъ. Притомъ это повредило бы и мнѣ, то есть, моему кредиту: здѣсь въ городѣ есть нѣкоторыя пожилыя дѣвицы, изъ порядочныхъ семействъ, которыя забираютъ у меня много фланели, для бѣдныхъ, и которыя очень щекотливы насчетъ подобныхъ вещей. Въ нашемъ городѣ вообще очень строго наблюдаютъ за нравственностью и сборы на церковь бываютъ часто очень большіе... Не то чтобы я сѣтовалъ на это, нѣтъ: я, правда, очень либераленъ, но долженъ уважать мѣстные обычаи, особенно потому, что деканъ -- одинъ изъ главныхъ моихъ покупщиковъ. Посылаю тебѣ десять фунтовъ стерлинговъ. Когда истратишь ихъ, напиши ко мнѣ, и я посмотрю, что можно будетъ сдѣлать. Ты пишешь,-- что ты очень бѣдна. Жаль мнѣ тебя, но ты должна ободриться и поправиться сама какъ-нибудь. Возьмись хоть за шитье. И, право, я совѣтую тебѣ обратиться къ сэру Роберту Бофору, онъ, вѣрно, согласится дать тебѣ въ годъ фунтовъ сорокъ или пятьдесятъ, если ты попросить его какъ должно и прилично въ твоихъ обстоятельствахъ. Что-же касается до твоихъ дѣтей... бѣдные сироты!... прискорбно думать, что они наказаны не за свою вину. Моя жена, хотя строгая, однако жъ добрая женщина. Она согласится съ моими намѣреніями. Ты пишешь, что старшему шестнадцать лѣтъ и что онъ имѣетъ довольно хорошія познанія. Я могу доставить ему очень хорошее мѣсто. Братъ моей жены, мистеръ Христофоръ Плаксвитъ, книгопродавецъ-издатель въ Р***, издаетъ газету и такъ любезенъ, что присылаетъ мнѣ ее еженедѣльно. Хотя эта газета не нашего графства, однако жъ въ ней попадается иногда очень благоразумныя мнѣнія, и даже лондонскія газеты очень часто цитируютъ изъ нея. Мистеръ Плаксвитъ долженъ мнѣ небольшую сумму, которую я одолжилъ ему, когда онъ началъ издавать свою газету. Онъ уже нѣсколько разъ вмѣсто уплаты предлагалъ мнѣ долю въ газетѣ, но я не люблю ввязываться въ дѣлa, которыхъ не понимаю, а потому не воспользовался предложеніемъ. Нынче же мистеръ Плаксвитъ писалъ мнѣ, что имѣетъ надобность въ мальчикѣ и вызывался взять въ ученье моего старшаго сына, но мнѣ онъ будетъ нуженъ. Я пишу къ Плаксвиту съ этою же почтой, и если твой сынъ поѣдетъ туда... на имперіалѣ не дорого стоитъ... я не сомнѣваюсь, онъ тотчасъ же будетъ принятъ. Вмѣсто платы за ученье, мистеръ Плаксвитъ зачтетъ долгъ и тебѣ ненужно будетъ платить. Это дѣло конченное. А меньшаго твоего мальчика я возьму къ себѣ и, когда подрастетъ, пріучу къ торговлѣ. Онъ будетъ у меня наравнѣ съ моими ребятами. Мистриссъ Мортонъ будетъ заботиться объ его опрятности и доброй нравственности. Я полагаю.... это мистриссъ Мортонъ поручаетъ мнѣ написать... я полагаю, что оспа и корь у него уже были; прошу однако жъ увѣдомить объ этомъ. Ну, вотъ и этотъ пристроенъ. Теперь у тебя будетъ двумя животами меньше и тебѣ останется забота только о самой себѣ, что, я полагаю, не мало облегчитъ и утѣшитъ тебя. Не забудь написать къ сэру Роберту Бофору, а если онъ нашего не сдѣлаетъ для тебя, то, значитъ, онъ не такой джентльменъ, какимъ я считалъ его. Но ты мнѣ родная сестра и съ-голоду не помрешь. Хотя я не считаю приличнымъ дѣловому человѣку поощрять неблагопристойные поступки, однако жъ все-таки держусь мнѣнія, что если на кого пришла невзгода, такъ лучше подать золотникъ помощи, чѣмъ фунтъ увѣщаній. Моя жена паче разсуждаетъ: ей очень хочется прочесть тебѣ рацею. Но не всѣмъ же быть такими строгими. Увѣдомь меня, когда твой мальчишка пріѣдетъ, да и объ оспѣ и кори тоже, и о томъ, улажено ли дѣло съ мистеромъ Плаксвитомъ. Въ надеждѣ, что ты теперь утѣшена, остаюсь вѣрнымъ и любящимъ тебя братомъ.

Рожеръ Мортонъ ".

P. S. Мистриссъ Мортонъ говоритъ, что она заступитъ твоему ребенку мѣсто матери и проситъ, чтобы ты до отсылки къ намъ вычинила его бѣлье.

Прочитавъ это посланіе, Катерина обратила взоръ на Филиппа. Онъ тихо стоялъ всторонѣ и наблюдалъ лицо матери, которое во время чтенія горѣло отъ стыда и скорби. Филиппъ былъ теперь уже не тотъ хорошенькій, щегольски одѣтый баричъ, какимъ мы видѣли его въ первый разъ. Онъ выросъ изъ изношеннаго траурнаго платья; длинные волосы безпорядочно упадали на блѣдныя, впалыя щеки; черные блестящіе глаза получили мрачное выраженіе. Никогда бѣдность не обнаруживается рѣзче, чѣмъ въ чертахъ и въ осанкѣ гордаго молодаго человѣка. Очевидно было, что Филиппъ больше терпятъ свое состояніе, нежели покоряется ему: несмотря на запятнанную и протертую одежду, онъ въ обращеніи своемъ сохранилъ строптивую величавость и повелительный тонъ со всѣми, кромѣ матери, которую берегъ и лелѣялъ съ рѣдкою нѣжностію и предусмотрительностью.

-- Ну, что, маменька? что пишетъ твой братъ? спросивъ онъ съ странною смѣсью мрачности во взорѣ и нѣжности въ голосѣ.

-- Ты прежде рѣшалъ за насъ, рѣшай и теперь. Но я знаю, ты никогда...

-- Погоди: дай мнѣ самому прочесть.

Катерина была отъ природы женщина умная и сильная духомъ, но болѣзнь и горе удручили ее, и она обращалась за совѣтомъ къ Филиппу, хотя ему былъ еще только семнадцатый годъ. Въ природѣ женщины,-- особенно въ пору безпокойства и страха,-- есть что-то такое, что заставляетъ ее искать защиты и покоряться другой волѣ, чьей бы то ни было. Катерина отдала Филиппу письмо, а сама тихо сѣла подлѣ Сиднея.

-- Намѣренія твоего брата хороши, сказалъ Филиппъ, прочитавъ письмо.

-- Да; но что въ томъ пользы? Я не могу.... нѣтъ, нѣтъ! я не могу разстаться съ Сиднеемъ, вскричала Катерина, и заплакала.

-- Нѣтъ, милая маменька! Это въ самомъ дѣлѣ было бы ужасно. Но книгопродавецъ... Плаксвитъ... Можетъ-быть, я буду въ состояніи содержать васъ обоихъ.

-- Ахъ! неужто ты думаешь итти служить мальчикомъ въ книжной лавкѣ, Филиппъ? Ты, съ твоими привычками, съ твоимъ воспитаніемъ? Ты? такой гордый?

-- Маменька! для тебя я готовъ улицы мести! Для тебя я пойду къ дядѣ Бофору, со шляпою въ рукѣ, просить подаянія. Я не гордъ, маменька. Я хотѣлъ бы быть честнымъ, если можно. Но когда я вижу твои страданія, твои слезы, тогда.... злой духъ овладѣваетъ мной.... я часто содрогаюсь; я готовъ совершить преступленіе.... какое, самъ не знаю.

-- Филиппъ! мой милый Филиппъ, подойди сюда.... сынъ мой, моя надежда! не говори такихъ страшныхъ рѣчей: ты пугаешь меня!

И сердце матеря залилось всею нѣжностью прежнихъ счастливыхъ дней. Она обвала руками шею сына и, утѣшая, цѣловала его. Онъ приложилъ пылающую голову къ ея груди и крѣпко прижался, по привычкѣ, какъ бывало во время бурныхъ пароксизмовъ неукротимыхъ и своенравныхъ страстей своего дѣтства. Въ этомъ положеніи они пробыли нѣсколько минутъ. Уста ихъ безмолвствовали; говорили только сердца, одно отъ другаго воинствуя подкрѣпленіе и силу. Наконецъ Филиппъ поднялся съ спокойною улыбкой.

-- Прощай, маменька! я тотчасъ отправлюсь къ Плаксвиту.

-- Но у тебя нѣтъ денегъ на поѣздку. Возьми, вотъ.

Она подала ему кошелекъ, изъ котораго Филиппъ неохотно взялъ нѣсколько шиллинговъ.

Подъ-вечеръ онъ былъ на назначенномъ мѣстѣ. Мистеръ Христофоръ Плаксвитъ былъ приземистый и одутловатый мужчина, въ темно-коричневыхъ брюкахъ со стиблетами, въ черномъ сюртукѣ и въ такомъ же жилетѣ, на которомъ красовалась длинная толстая часовая цѣпочка съ огромною связкою печатей, ключей и старомодныхъ траурныхъ колецъ; лицо у него было блѣдное и, такъ сказать, губчатое; темные волоса подстрижены подъ гребенку. Книгопродавецъ-издатель былъ чрезвычайно занятъ тѣмъ, что походилъ нѣсколько на Наполеона и старался поддѣлаться подъ рѣшительный, отрывистый тонъ и повелительныя манеры, которыя казались ему главными чертами характера его прототипа.

-- Такъ вы тотъ самъ и молодой человѣкъ, котораго рекомендовалъ мнѣ мистеръ Рожеръ Мортонъ? сказалъ мистеръ Плаксвитъ, вытаращивъ на Филиппа глаза, съ явнымъ намѣреніемъ усилить ихъ проницательность. Между-тѣмъ онъ вытащилъ изъ кармана свой бумажникъ и перебиралъ въ немъ бумаги.

-- Вотъ, кажется, его письмо, продолжалъ онъ..... нѣтъ; это сэръ Томасъ Чемпердоунъ проситъ прислать пятьдесятъ экземпляровъ газеты, въ которой напечатана его послѣдняя рѣчь въ собранія депутатовъ вашего графства.... Сколько вамъ лѣтъ.... шестнадцать, говорятъ?... На видъ вы гораздо старше.... И это не оно... и это нѣтъ.... а, вотъ оно!... Садитесь. Да; мистеръ Рожеръ Мортонъ рекомендуетъ васъ.... родственникъ.... несчастныя обстоятельства хорошо воспитанъ..... гмъ! Ну, молодой человѣкъ, что вы можете сказать въ вашу пользу?.... Вы умѣете вести счеты? знаете бухгалтерію?

-- Я нѣсколько знаю алгебру, сэръ.

-- Алгебру? а-га! Ну, что еще?

-- Знаю французскій и латинскій языки.

-- Гмъ!... можетъ пригодиться. Зачѣмъ у васъ волоса такіе длинные? Посмотрите, какіе у меня.... Какъ васъ зовутъ?

-- Филиппъ Мортонъ.

-- Мистеръ Филиппъ Мортонъ, у васъ очень умное лицо. Я знатокъ въ физіономіяхъ. Вамъ извѣстны условія?... Очень выгодныя для васъ... Безъ платы за ученье... Это я съ Рожеромъ покончу. Я вамъ даю столъ и постель....Бѣлье ваше собственное. Порядочное поведеніе.... Срокъ ученья -- пять лѣтъ. Срокъ минетъ, вы можете завестись сами, только не здѣсь. Когда вы можете прійти совсѣмъ? Чѣмъ скорѣе тѣмъ лучше. Я во всемъ люблю поступать скоро и рѣшительно. Это мой характеръ... Вы читали біографію Наполеона? Видѣли его портретъ?...... Вотъ, взгляните на этотъ бюстъ, что стоитъ такъ, на шкафу. Посмотрите хорошенько! Не находите ли вы какого-нибудь сходства?.... а?

-- Сходства, сэръ? я не видалъ самого Наполеона, и потому не могу судить о сходствѣ его бюста.

-- Я знаю, что вы не видали. Нѣтъ, нѣтъ! оглянитесь здѣсь, въ комнатѣ. Кого напоминаетъ вамъ этотъ бюстъ? Кто на него похожъ?

Тутъ мистеръ Плаксвитъ сталъ въ позицію, заложилъ руку за жилетъ и устремилъ задумчивый взоръ на чайный столъ.

-- Теперь представьте себѣ, продолжалъ онъ: что мы на островѣ Святой Елены; этотъ столъ -- океанъ. Ну, теперь, на кого походитъ этотъ бюстъ, мистеръ Мортонъ?

-- Кажется, на васъ, сэръ.

-- А! вотъ то-то и есть! Это всякому въ глаза бросается. А узнаете меня по-короче, такъ найдете столько-же сходствъ нравственныхъ.... Прямъ... отчетливъ... смѣлъ.... скоръ.... рѣшителенъ!.... Такъ послѣ завтра вы пріѣдете совсѣмъ, мистеръ Филиппъ?

-- Да, я готовъ. Жалованье вы назначите мнѣ? Хоть сколько-нибудь, чтобы я могъ посылать матери.

-- Жалованье? въ шестнадцать лѣтъ? сверхъ квартиры и стола? за что? Ученики никогда не получаютъ жалованья. Вы будете пользоваться всѣми удобствами.....

-- Дайте мнѣ меньше удобствъ, чтобы я могъ больше доставить матери. Назначьте мнѣ немножко деньгами... сколько-нибудь.... и вычтите со стола.... Мнѣ не много нужно: я сытъ однимъ обѣдомъ.

-- Гмъ!

Мастеръ Плаксвитъ взялъ изъ жилетнаго кармана большую щепотку табаку, понюхалъ, щелкнулъ пальцами, заложилъ руку но-наполеоновски и задумался. Потомъ устремивъ опять глаза на Филиппа, продолжалъ:

-- Хорошо, молодой человѣкъ; вотъ мы что сдѣлаемъ. Вы прійдите ко мнѣ на испытаніе: мы увидимъ, какъ поладимъ. На это время я буду давать вамъ по пяти шиллинговъ въ недѣлю, а потомъ уже условимся окончательно. Довольны ли вы?

-- Покорно васъ благодарю.

Черезъ нѣсколько минутъ Филиппъ уже возвращался въ Лондонъ на имперіалѣ омнибуса.

-- Какой теплый вечеръ! сказалъ подлъ него пассажиръ, пустивъ ему прямо въ глаза цѣлый столбъ табачнаго дыму.

-- Да, очень теплый. Сдѣлайте одолженіе, курите въ лицо другому вашему сосѣду, отвѣчалъ Филиппъ отрывисто.

-- А-га! возразилъ пассажиръ съ громкимъ смѣхомъ: вы еще не любите табаку? Но погодите, полюбите, когда проживете съ мое, отвѣдаете заботы и нужды. Трубка!... о, это великая и благодѣтельная утѣшительница! Честнымъ дыханіемъ своимъ она разгоняетъ дьяволовъ. Отъ нея зрѣетъ мозгъ, раскрывается сердце. Человѣкъ, который куритъ, мыслитъ какъ мудрецъ и поступаетъ какъ Самаритянинъ.

Пробужденный отъ своей думы этою неожиданною декламаціей, Филиппъ быстро оборотился къ своему сосѣду и увидѣлъ дюжаго, широкоплечаго, рослаго мужчину, въ синемъ сюртукѣ, застегнутомъ до-верху, и въ соломенной шляпѣ, надѣтой на бекрень, что придавало нѣсколько безпечный видъ красивому, мужественному лицу, которое, несмотря на улыбку, носило на себѣ печать твердаго и рѣшительнаго характера. Въ свѣтлыхъ, проницательныхъ глазахъ, въ густыхъ бровяхъ, въ рѣзкихъ линіяхъ на лбу и въ быстрой подвижности всѣхъ мускуловъ лица, выражались кипучія страсти и вмѣстѣ сила, способная обуздывать ихъ, энергія и острый умъ. Филиппъ долго и внимательно смотрѣлъ на сосѣда; сосѣдъ отвѣчалъ тѣмъ же.

-- Что вы обо мнѣ думаете, сэръ? спросилъ пассажиръ, снова раскуривая трубку.

-- Въ васъ есть что-то странное.

-- Странное? Да, это замѣчаютъ многіе. Вы не такъ легко разгадаете меня, какъ я васъ. Сказать ли вамъ характеръ и вашу судьбу? Вы джентльменъ или что-нибудь въ этомъ родѣ: это я слышу по тону вашихъ рѣчей. Вы бѣдны, чертовски бѣдны: это я вижу по дырѣ на вашемъ рукавѣ. Вы горды, пылки, недовольны и несчастны: все это я вижу по вашему лицу. Я заговорилъ съ вами именно затѣмъ, что замѣтилъ это. Я добровольно никогда не ищу знакомства съ счастливцами.

-- И не удивительно: если вы знаете всѣхъ несчастныхъ, то у васъ уже должно быть огромное знакомство! замѣтилъ Филиппъ.

-- Вы остры не по лѣтамъ! А чѣмъ вы занимаетесь?

-- Покуда ничѣмъ, покраснѣвъ отвѣчалъ Филиппъ съ легкимъ вздохомъ.

-- Гмъ!... жаль. Я и самъ теперь безъ дѣла. Ищу. Совѣтую и вамъ поискать.

Курильщикъ замолчалъ и занялся своею трубкой. Филиппъ тоже не былъ расположенъ говорить. Онъ погрузился въ раздумье о своемъ положеніи, о настоящемъ и будущемъ, а омнибусъ между-тѣмъ катился по пыльной дорогѣ. Однообразный стукъ колесъ и качка воздушнаго сѣдалища убаюкали утомленнаго юношу. Онъ склонялъ голову на грудь, потомъ, инстинктивно, ища какой-нибудь опоры, сначала слегка прислонился, потомъ совсѣмъ повалился на плечо своего дюжаго сосѣда. Тотъ выпустилъ трубку изо-рта и, оттолкнувъ его, закричалъ съ нетерпѣніемъ:

-- Эй! баринъ! я вѣдь не для того заплатилъ свои деньги за мѣсто, чтобъ служить вамъ подушкой.

Филиппъ вскочилъ и непремѣнно упалъ бы внизъ на дорогу, если бъ сосѣдъ не схватилъ его рукою, которая могла бы порядочный дубъ остановить въ паденіи.

-- Проснитесь! Вы могли бы расшибиться.

Филиппъ въ полу-снѣ пробормоталъ что-то невнятное и обратилъ черные свои глаза на сосѣда съ такимъ невольнымъ, но печальнымъ и глубокимъ упрекомъ, что тотъ былъ тронутъ и почувствовалъ какъ-бы стыдъ. Прежде нежели онъ успѣлъ сказать что-нибудь въ извиненіе своей суровости, Филиппъ опять уснулъ, прислонясь уже къ стоявшему позади его сундуку. Опасная была опора: при малѣйшемъ ухабѣ на дорогѣ, онъ могъ бы свалиться вмѣстѣ съ сундукомъ.

-- Бѣдной мальчикъ! Какъ онъ блѣденъ! бормоталъ сосѣдъ выколотивъ и положивъ въ карманъ трубку: можетъ-быть, дымъ для него былъ слишкомъ крѣпокъ.... онъ, кажется, слабъ и хворъ.

И онъ взялъ его за длинные, тонкіе пальцы.

-- Щеки его впали.... можетъ-быть отъ недостатка пиши. Фу! какъ я сглуповалъ!... Тише, кучеръ! не болтай такъ громко, чортъ тебя возьми!... Онъ, право, упадетъ, прибавилъ незнакомецъ, обхвативъ мальчика поперегъ и уложивъ его голову у себя на груди: бѣдный! онъ улыбается.... можетъ-быть видитъ во снѣ бабочекъ, за которыми бѣгалъ въ дѣтствѣ. Эти дни не воротятся.... никогда.... никогда! Какой холодный вѣтеръ подулъ!... Онъ можетъ простудиться.

Незнакомецъ разстегнулъ сертукъ и съ нѣжною заботливостью женщины укрылъ спящаго своими полами, предоставивъ собственную обнаженную грудь вліянію суроваго вѣтру. Такъ безродный сирота, забывъ настоящее, въ сонныхъ видѣніяхъ уносился, быть-можетъ, въ иной, лучшій міръ и на мгновенье наслаждался счастіемъ, между-тѣмъ какъ изголовьемъ ему служила грудь, тревожимая дикою, страшною борьбой съ жизнью и грѣхомъ.

Филиппъ пробудился отъ своего счастливаго сна при мерцаніи фонарей, при стукѣ повозокъ и фуръ, середи толкотни, крику, дымкой, суетливой жизни и нестройнаго шуму лондонскихъ улицъ. Онъ смутно припоминалъ, оглядывался и увидѣлъ чужіе глаза, устремленные на него съ заботливостью и лаской.

-- Вы хорошо спали? спросилъ пассажиръ съ улыбкой.

-- И вы позволили мнѣ такъ утрудить васъ? сказалъ Филиппъ съ такою благодарностью въ тонѣ и во взорѣ, какой не показывалъ отъ-роду, быть-можетъ, ни кому кромѣ своихъ родителей.

-- Вы, вѣрно, не много видѣли ласкъ, когда такъ высоко цѣните это?

-- Нѣтъ, нѣкогда всѣ люди были со мною ласковы и добры. Но тогда я не умѣлъ цѣнить этого.

Тутъ омнибусъ со стукомъ въѣхалъ подъ темный сводъ воротъ постоялаго двора.

-- Берегите свое здоровье: оно, кажется, плохо, сказалъ незнакомецъ, въ потьмахъ положивъ суверенъ въ руку Филиппа.

-- Благодарю васъ отъ всего сердца, но.... мнѣ не нужно денегъ. Въ мои лѣта стыдно принимать милостыни. Но если бъ вы могли доставить мнѣ какое-нибудь мѣсто, я принялъ бы съ радостью. То, которое мнѣ предлагаютъ, очень не выгодно, бѣдно. У меня, дома, мать и малолѣтный братъ.... Я объ нихъ долженъ заботиться.

-- Мѣсто? Да, я знаю мѣсто, да только вамъ надобно будетъ обратиться не ко мнѣ, чтобы получить его. Мы, вѣроятно, уже не увидимся. Примите то, которое вамъ предлагаютъ, какъ оно ни плохо. Остерегайтесь вреда и стыда. Прощайте.

Съ этими словами незнакомецъ сошелъ съ имперіала и, указавъ кучеру, куда отнести чемоданъ, пошелъ навстрѣчу тремъ порядочно одѣтымъ мужчинамъ, которые дружески пожали ему руку и привѣтствовали его, казалось, съ радостью.

-- У него по-крайней-мѣрѣ есть друзья! тихо проговорилъ Филиппъ со вздохомъ, и пошелъ домой по темной и пустой улицѣ.

Черезъ недѣлю началось его испытаніе у мистера Плаксвита. Болѣзнь Катерины въ это время до-того усилилась, что она рѣшилась посовѣтоваться съ докторомъ, чтобы сколько возможно опредѣленнѣе узнать свою судьбу. Отвѣтъ оракула сначала былъ двусмысленъ, но когда Катерина съ твердостью сказала, что имѣетъ обязанности и что отъ откровеннаго отвѣту его будутъ зависѣть распоряженія ея насчетъ сиротъ, что бы они не остались безъ хлѣба и пристанища, когда она умретъ, докторъ пристально взглянулъ ей въ лицо, прочелъ на немъ спокойную рѣшимость и отвѣчалъ откровенно:

-- Такъ не теряйте времени, мистриссъ: распорядитесь. Жизнь вообще не вѣрна, а ваша въ-особенности. Вы, можетъ-быть, проживете еще долго, но организмъ изъ разстроенъ, Я опасаюсь, что у васъ водяная въ груди. Полноте, мистриссъ.... я не возьму платы. Завтра я опять побываю у васъ.

Докторѣ обратился къ Сиднею.

-- А мой сынъ, докторъ? заботливо спросила мать совсѣмъ забывая себѣ самой произнесенный приговоръ: онъ такъ блѣденъ!

-- Вовсе нѣтъ, сударыня. Видите какой онъ молодецъ! сказалъ докторъ, потрепавъ Сиднея по плечу, и вышелъ.

-- Бѣдное, бѣдное дитя мое! шептала мать: я теперь уже не смѣю думать о себѣ.

Она отерла слезу и задумалась. Видя близкую смерть передъ глазами, могла ли она рѣшаться отвергнуть предложеніе брата? Предложеніе, которымъ по-крайней-мѣрѣ обезпечивалось сиротѣ пристанище? Если она умретъ, не расторгается ли связь между дядей и племянникомъ? Прійметъ ли тогда Рожеръ бѣднаго мальчика такъ же ласково, какъ теперь, когда она сaма можетъ попроситъ за него, когда она своими руками передастъ ему дорогой залогъ любви? Она обдумала и рѣшилась, и въ этой рѣшимости сосредоточилась вся сила самопожертвованія материнской любви. Она рѣшилась отдать своего послѣдняго сына, всю свою радость, все свое утѣшеніе; она хотѣла умереть одна.... одна!

-----

Было то время года, когда на лицѣ Лондона играетъ самая пріятная улыбка; когда давки и магазины разукрашены всѣми предметами роскоши и наполнены суетливыми покупателями; когда весь городъ живетъ поспѣшнѣе и все въ немъ движется быстрѣй; когда улицы наполнены скачущими экипажами и пестрыми толпами праздныхъ искателей развлеченія; когда высшій классъ расточаетъ, средній, пріобрѣтаетъ; когда бальная зала становится торжищемъ красоты, а клубъ -- школой злословія; когда игорные "ады" разѣваютъ свои пасти алкая новыхъ жертвъ, и краснобаи и скоморохи, какъ мухи, кружатся, жужжатъ и отъѣдаются около кожи благосклонной публики. Стереотипною фразой говоря, былъ "лондонскій сезонъ". Погода была ясная, жаркая. Четверо щегольски одѣтыхъ молодыхъ людей, верхами, весело болтая и смѣясь, ѣхали въ предмѣстье, о которомъ мы уже упоминали. Одинъ изъ этихъ молодыхъ людей былъ Артуръ Бофоръ.

-- Чудо, что за конь! говорилъ сэръ Гарри Денверсъ, любуясь на лошадь Артура.

-- Да, возразилъ тотъ, мой конюшій знатокъ, и много видывалъ, а говоритъ, что онъ никогда еще не сиживалъ на такомъ лихомъ конѣ. Онъ уже выигралъ нѣсколько призовъ. Онъ принадлежалъ какому-то купцу, который страстно любилъ охоту и скачку, да теперь промотался. Меня подзадорило объявленіе. Дорого далъ, но не раскаяваюсь.

-- Чудесная погода для прогулки!.... А куда мы отправимся потомъ?

-- Разумѣется, ко мнѣ обѣдать! возразилъ Артуръ.

-- А потомъ съиграемъ по-маленькой, прибавилъ мастеръ Марсденъ, красивый брюнетъ, который недавно пріѣхалъ изъ Оксфорда, но уже пріобрѣлъ извѣстность на скачкахъ и храбро подвязался на зеленыхъ поляхъ.

-- Пожалуй, отвѣчалъ Артуръ, и заставилъ своего дорогаго коня дѣлать курбеты.

Молодые люди, всѣ рядомъ, пустились малымъ галопомъ и, продолжая болтать, не замѣтили что черезъ улицу шелъ полу-слѣпой слабый старикъ, который палкою ощупывалъ дорогу и, заслышавъ конскій топотъ, вдругъ оторопѣлъ и остановился. Почувствовавъ, по лошадь за что-то за дѣла и услышавъ крикъ, мистеръ Марсденъ оглянулся внизъ.

-- Чортъ бы побралъ этихъ стариковъ! вездѣ они мѣшаютъ! вскричалъ онъ съ досадой и поѣхалъ дальше.

Но другіе, которые были по-моложе и, полируясь въ свѣтѣ, не совсѣмъ еще окаменѣли, остановились. Артуръ соскочилъ съ коня и поспѣшилъ поднять старика. Тотъ, хотя не опасно, однако жъ до крови расшибъ лобъ и жаловался на боль въ боку.

-- Обопритесь на меня; я сведу васъ домой. Гдѣ вы живете?

-- Вотъ тутъ.... нѣсколько шаговъ.... Будь со мною собака моя, этого не случилось бы... Оставьте, сэръ... Ничего. Бѣдный старикъ.... Ахъ, нѣтъ моей собаки!

-- Я догоню васъ, поѣзжайте, сказалъ Артуръ своимъ пріятелямъ: я только провожу бѣднаго старика домой и пошлю за докторомъ.

-- Не нужно, сэръ, не нужно.... дойду и самъ.... благодарю.... не нужно, твердилъ старикъ.

Но Артуръ видѣлъ, что онъ едва держится за ногахъ и, не обращая вниманія на отказъ, взялъ его подъ руку и повелъ въ указанный донъ, а слугу послалъ за докторомъ. Товарищи Артура бросили старику по золотой монетъ и поѣхали къ мистеру Марсдену, который въ отдаленіи также остановился и съ нетерпѣніемъ поджидалъ ихъ. Артуръ, несмотря на воркотню угрюмаго старика, дождался доктора и, удостовѣрившись, что нѣтъ ни какой опасности, передалъ его попеченіямъ старой домоправительницы, которой вручилъ нѣсколько денегъ; потомъ вышелъ вмѣстѣ съ эскулапомъ. На порогѣ ихъ встрѣтила запыхавшаяся служанка.

-- Мистеръ Перкинсъ! по-скорѣе, пожалуйте!.... Бѣдная дама, что живетъ у насъ.... мистриссъ Мортонъ.... очень трудна.... проситъ васъ.

-- Иду, иду, сейчасъ.

-- Мистриссъ Мортонъ? какая это мистриссъ Мортонъ? поспѣшно спросилъ Артуръ, схвативъ доктора за руку.

-- Отчаянно больная, при смерти.

-- Есть у нея дѣти? сыновья?

-- Есть, двое. Оба по бѣдности отданы къ чужимъ людямъ. Она очень скучаетъ по нихъ. Оттого и болѣзнь неизлечима.

-- Боже мой! это должно быть она!.... больная.... умирающая.... можетъ-быть, оставленная! вскричалъ Артуръ съ неподдѣльнымъ чувствомъ; докторъ, я пойду съ вами. Я, кажется, знаю эту даму.... можетъ-быть я даже ея родственникъ.

-- Вы? Очень радъ. Пойдемте.

-----

Катерина сама ѣздила къ брату и, не безъ страданій, не безъ слезъ, сдала съ рукъ на руки своего милаго Сиднея. Въ минуту разлуки она почти на колѣняхъ вымаливала у Рожера позволенія остаться тамъ же, въ городѣ: она желала хоть только дышать однимъ воздухомъ съ сыномъ, желала видѣть его хоть изрѣдка, изъ-дали. Но мистеръ Рожеръ Мортонъ не смѣлъ согласиться на это, чтобы не возстановить противъ себя своей добродѣтельной супруги, ея кумушекъ, и щекотливыхъ покупательницъ фланели. Мистриссъ Мортонъ не согласилась даже видѣться съ Катериной. При одной мысли о томъ, что будетъ, если Катерина останется у нихъ въ городѣ, мистеръ Рожеръ уже видѣлъ себя въконецъ разореннымъ и погубленнымъ. Катерина принуждена была отправиться назадъ въ Лондонъ. Легко себѣ представить, что эта разлука и безпокойство, душевная тревога и тряска въ дорогѣ, сильно ускорили успѣхъ ея болѣзни. Когда бѣдная мать оглянулась кругомъ въ уединенномъ, мертвенно-тихомъ, безотрадномъ жилищѣ, въ которомъ уже не было ея Сиднея, ей показалось, что теперь переломилась послѣдняя тростинка, на которую она опиралась и что земное поприще ея совершено. Она не была еще обречена на крайнюю нищету, на ту нищету, что скрежещетъ и гложетъ собственныя руки, на нищету, что въ рубищахъ издыхаетъ съ-голоду: у нея еще оставалась почти половина той небольшой суммы, которую выручила отъ продажи колецъ и ожерельевъ. Кромѣ-того, братъ на разставаньи далъ ей двадцать фунтовъ и обѣщалъ каждые полгода посылать по стольку же. Такимъ образомъ она могла доставать себѣ необходимыя жизненныя потребности. Но у нея родилась новая страсть,-- скупость! Она каждую истраченную копѣйку считала отнятою у дѣтей, для которыхъ копила и прятала сколько могла. Ей казалось, что не стоитъ труда поддерживать мерцаніе почти погасшей уже лампы, которая всё-таки скоро будетъ сломана и брошена въ большую кладовую смерти. Она охотно наняла бы себѣ квартиру еще по-меньше и по-хуже, но служанка въ томъ домѣ такъ любила Сиднея, была всегда такъ ласкова къ нему.... Мать не могла разстаться съ знакомымъ лицомъ, на которомъ воображала видѣть отраженіе своего дитяти, и потому она переселилась въ самый верхній этажъ: тамъ было по-дешевле. Со два на день вѣка ея тяжелѣли подъ туманомъ послѣдняго сна. Добрый докторъ постоянно навѣшалъ ее и никогда не принималъ платы. Замѣтивъ, что конецъ несчастной близокъ, онъ желалъ доставить ей свиданіе хоть съ однимъ изъ сыновей, чтобы облегчить страданія послѣднихъ минутъ, и, узнавъ адресъ, написалъ къ Филиппу за день до приключенія, которое свело его съ Артуромъ.

Вошедши въ комнату больной, Артуръ почувствовалъ на душѣ своей всю тяжесть раскаянія, которое, по праву, слѣдовало понести его отцу. Какой контрастъ представляла эта мрачная, бѣдно меблированная и неудобная комната съ великолѣпнымъ жилищемъ, въ которомъ онъ въ послѣдній разъ видѣлъ мать дѣтей Филиппа Бофора, въ цвѣтѣ здоровья и надеждъ! Артуръ стоялъ молча, въ отдаленіи, пока докторъ дѣлалъ своя распоряженія. Когда тотъ кончилъ и вышелъ, онъ подошелъ къ постели. Катерина была очень слаба, жестоко страдала физически, и лежала въ полу-забытьи. Она обратила мерцающій взглядъ на молодаго человѣка и не узнавала его.

-- Вы не помните меня? спросилъ онъ голосомъ, заглушеннымъ слезами: я -- Артуръ, Артуръ Бофоръ.

Катерина не отвѣчала.

-- Боже мой! въ какомъ положеніи я нахожу васъ! Я полагалъ, что вы у своихъ друзей, съ своими дѣтьми.... обезпечены, какъ должно, какъ обязанъ былъ обезпечить васъ мой отецъ. Онъ увѣрялъ меня, что сдѣлалъ все, что было можно.

Отвѣту не было.

Тутъ молодой человѣкъ, отъ природы великодушный и сострадательный, совершенно увлеченный своими чувствованіями, забылъ про слабость Катерины и съ жаромъ осыпалъ ее вопросами, себя и своего отца упреками, жалобами. На все это Катерина сначала мало обращала вниманія, но частыя повторенія именъ ея дѣтей затронули струну, которая въ сердцѣ женщины сохраняетъ еще чувствительность и тогда, когда всѣ другія уже давно порваны. Она приподнялась на постели и пристально посмотрѣла на гостя.

-- Вашъ отецъ не похожъ на моего Филиппа, сказала она тихо: можетъ-быть, вы добрѣе вашего отца, но мнѣ уже не нужно ни чьей помощи.... Но дѣти мои.... дѣти мои!.... Завтра у нихъ уже не будетъ матери. Законъ на вашей сторонѣ, но справедливости нѣтъ. Вы будете богаты и сильны. Будете ли вы другомъ моимъ дѣтямъ?

-- Во всю жизнь мою! Клянусь Богомъ! вскричалъ Артуръ, упалъ на колѣни передъ постелью больной.

Не нужно разсказывать, что еще происходило между ними: это были прерывчатыя повторенія той же просьбы и того же отвѣта. Въ голосѣ и въ лицѣ Артура было столько истиннаго чувства, что Катеринѣ казалось, будто ангелъ-утѣшитель посѣтилъ ее. Поздно вечеромъ докторъ опять пришелъ навѣстить больную. Она, приклонивъ голову на грудь молодаго друга, съ свѣтлою, счастливою улыбкой смотрѣла ему въ глаза.

-----

Филиппъ жилъ на новомъ мѣстъ уже шестую недѣлю, съ истеченіемъ которой кончался срокъ его испытанію. Онъ съ мрачною, непобѣдимою тоской исполнялъ обязанности новаго своего званія, но никогда не обнаруживалъ этого отвращенія и не ропталъ. Онъ, казалось, навсегда оставилъ неукротимое своенравіе и властолюбивый характеръ, отличавшіе его въ дѣтствѣ, но зато почти вовсе ничего не говорилъ и никогда не улыбался. Казалось, вмѣстѣ съ недостатками оставила его и душа: онъ дѣлалъ все, что приказывали, съ спокойною, равнодушною правильностью машины. По вечерамъ, когда запиралась лавка, онъ, вмѣсто того, чтобы присоединиться къ семейному кругу хозяина въ жилыхъ покояхъ, выходилъ за городъ и возвращался уже тогда, когда всѣ спали. Отъ матери онъ еженедѣльно получалъ вѣсти и только въ то утро, когда ожидалъ письма, становился безпокойнымъ. При входѣ почталіона онъ блѣднѣлъ; руки его дрожали. По прочтеніи письма онъ опять успокоивался, потому что мать съ намѣреніемъ тщательно скрывала отъ него настоящее состояніе своего здоровья. Она писала ему утѣшительно и весело, просила его сохранять твердость и спокойствіе, и радовалась, что онъ не ропщетъ. Письма бѣднаго молодаго человѣка были не менѣе притворны.

Мистеръ Плаксвитъ вообще былъ доволенъ трудолюбіемъ и исправностью своего новаго ученика, но досадовалъ на его угрюмость. Мистриссъ Плаксвитъ, женщина впрочемъ вовсе не злая, просто ненавидѣла "молчаливаго цыгана",-- какъ прозвалъ его мистеръ Плиммингъ, бухгалтеръ и помощникъ книгопродавца-издателя; она ненавидѣла его за то, что онъ никогда не принималъ участія въ семейныхъ забавахъ, не игралъ съ ея дѣтьми, ни разу не сказалъ ей ничего любезнаго, не ласкалъ ея котенка, и вообще не прибавлялъ ровно ничего къ удовольствіямъ и пріятному препровожденію времени въ ея домѣ. Она полагала, что угрюмый Филиппъ долженъ быть очень злой, негодный человѣкъ, и часто, нечаянно встрѣчаясь съ нимъ, даже содрогалась какъ при видѣ разбойника.

Однажды Филиппъ былъ посыланъ за нѣсколько миль, къ какому-то ученому джентльмену, съ новыми книгами, и воротился уже подъ-вечеръ. Мистеръ и мистриссъ Плаксвитъ были въ лавкѣ, когда онъ вошелъ. Они только-что разсуждали объ немъ.

-- Я его терпѣть не могу! кричала мистриссъ Плаксвитъ: если ты пріймешь его совсѣмъ, я одного часу не проживу спокойно. Я увѣрена, что ученикъ, который на прошедшей недѣлѣ, въ Четемѣ, перерѣзалъ горло своему мастеру, какъ двѣ капли воды похожъ на этого цыгана!

-- Ба! вздоръ! возразилъ мистеръ Плаксвитъ, запуская два пальца въ жилетный карманъ, за табакомъ: я въ молодости тоже былъ молчаливъ. Всѣ мыслящіе люди таковы. Вспомни только Наполеона: онъ былъ точно таковъ же. Но, что правда, то правда; мнѣ самому Филиппъ не нравится, несмотря на его расторопность и исправность.

-- А какъ онъ жаденъ къ деньгамъ! замѣтила мистриссъ Плаксвитъ: вообрази! не хотѣлъ купить себѣ сапоговъ, а ходилъ уже почти безъ подметокъ. Срамъ! И если бъ ты посмотрѣлъ какой взглядъ онъ бросилъ на мистера Плимминга, когда тотъ сталъ подшучивать надъ его скупостью.... ужасъ! Я чуть не упала въ обморокъ.

Разговоръ этотъ былъ прерванъ приходомъ Фи-липпа.

-- Вотъ письмо къ вамъ, Филиппъ, сказалъ мистеръ Плаксвитъ: вы мнѣ потомъ отдадите за почталіона.

Филиппъ поспѣшно схватилъ письмо и затрепеталъ. Почеркъ былъ чужой. Дыханіе его спиралось, когда онъ ломалъ печать. Письмо было отъ доктора. Мать его трудно была больна.... умирала.... быть-можетъ не имѣла самыхъ необходимыхъ пособій. Безпокойство и страхъ Филиппа превратились въ отчаяніе. Онъ пронзительно вскрикнулъ и бросился къ Плаксвиту.

-- Сэръ, сэръ! мать моя умираетъ!... Она бѣдна.... бѣдна!... она умираетъ можетъ-быть съ-голоду!... Денегъ! денегъ!.... одолжите мнѣ денегъ!... Десять фунтовъ...-- пятъ! Я цѣлую жизнь проработаю даромъ, только дайте мнѣ теперь денегъ.

-- Штуки, штуки! сказала мистриссъ Плаксвитъ, толкая мужа локтемъ: я говорила, что это такъ будетъ. А погоди еще, въ другой разъ просто за горло схватитъ.... Смотри и теперь, нѣтъ ли у него ножа!

Филиппъ не слыхалъ или не разслышалъ этой рѣчи. Онъ стоялъ прямо передъ своимъ хозяиномъ, сложивъ опущенныя руки, и дикое нетерпѣніе горѣло въ его глазахъ. Мистеръ Плаксвитъ оторопѣлъ.

-- Слышите ли вы? человѣкъ ли вы? кричалъ Филиппъ, и душевная тревога вдругъ обнаружила всю пылкость его характера: я вамъ говорю, что мать моя умираетъ.... я долженъ ѣхать къ ней. Неужто мнѣ ѣхать съ пустыми руками? Дайте мнѣ денегъ!

Мистеръ Плаксвитъ былъ человѣкъ не жестокосердый, но раздражительный и сверхъ-того любилъ формальности. Его разсердилъ тонъ, который позволялъ себѣ ученикъ съ хозяиномъ, и притомъ въ присутствіи жены. Такой примѣръ казался Наполеону-книгопродавцу очень опаснымъ, хотя онъ давно уже блаженствовалъ подъ женнинымъ каблукомъ.

-- Молодой человѣкъ, вы забываетесь! сказалъ Плаксвитъ пріосанившись.

-- Забываюсь? Но, сэръ, если мать моя нуждается въ самомъ необходимомъ.... если она умираетъ съ-голоду?

-- Пустяки! Мистеръ Мортонъ пишетъ мнѣ, что онъ заботится о вашей матери. Не такъ ли, Ганна?

-- Де, конечно. Что вы такъ таращите глаза на меня? Я этого не люблю, я этого терпѣть не могу. Слышите? кровь моя стынетъ, когда я смотрю на васъ.

-- Одолжите мнѣ только пять фунтовъ, мистеръ Плаксвитъ: только пять фунтовъ!

-- Ни пяти шиллинговъ! Въ такомъ тонѣ говорить со мной!... Развѣ я вашъ слуга, что ли? Извольте запереть лавку и лечь спать. Завтра, если библіотека сэръ Томаса будетъ въ порядкѣ, я васъ отпущу. А сегодня нельзя. Можетъ-быть еще, что все это вздоръ, ложь. Не такъ ли, Ганна?

-- Разумѣется. Посовѣтуйся съ мистеръ Плиммингомъ. Пойдемъ, пойдемъ, мой другъ. Видишь какимъ онъ звѣремъ смотритъ.

Мистриссъ Плаксвитъ почти убѣжала. Супругъ, заложивъ руки на спину и закинувъ голову, намѣревался послѣдовать за нею. Филиппъ, который послѣднія минуты стоялъ блѣдный, недвижный какъ мраморная статуя, вдругъ оборотился и, въ отчаяніи, больше съ бѣшенствомъ чѣмъ мольбой, схватилъ своего хозяина за плечо и вскричалъ:

-- Я оставляю васъ.... не заставляйте же меня оставить васъ съ проклятіемъ! Умоляю васъ, умилосердитесь!

Мистеръ Плаксвитъ остановился. Если бъ Филиппъ хоть не много по-скромнѣе попросилъ, все могло бы кончиться хорошо. Но съ дѣтства привыкшій повелѣвать, ослѣпленный отчаяніемъ, презирая того, кого умолялъ, онъ не могъ обуздать своихъ страстей и самъ испортилъ свое дѣло. Взбѣшенный молчаніемъ Плаксвита и не догадываясь, что самое это молчаніе могло уже быть добрымъ знакомъ, Филиппъ вдругъ такъ началъ трясти маленькаго человѣка, что тотъ чуть не свалился съ ногъ.

-- Вы!... вы на пять лѣтъ покупаете мои кости и мою кровь.... душу и тѣло.... вы за свою жалкую плату на пять лѣтъ дѣлаете меня своимъ рабомъ, и отказываете моей матери въ кускѣ хлѣба передъ смертью!

Дрожа отъ гнѣву, а можетъ-быть и отъ страху, мистеръ Плаксвитъ вырвался изъ рукъ Филиппа, выбѣжалъ изъ лавки и захлопнулъ за собою дверь.

-- Нынче же вечеромъ извольте просить извиненія въ этихъ дерзостяхъ, кричалъ онъ за дверію: не то я завтра утромъ просто прогоню васъ! Громъ и молнія! вотъ новая мода обращаться съ хозяевами! Я не вѣрю ни одному вашему слову о матери. Все пустяки, вздоръ!

Оставшись одинъ, Филиппъ нѣсколько минутъ боролся со своимъ гнѣвомъ и отчаяніемъ, потомъ схватилъ шляпу, надѣлъ и поворотился къ двери. Тутъ взоръ его упалъ на выручку. Она была не заперта и блескъ денегъ, эта убійственная улыбка дьявола искусителя, остановила его. Память, разумъ, совѣсть,-- все въ эту минуту смѣшалось у него. Онъ робко окинулъ взглядомъ темную лавку.... запустилъ руку въ ящикъ.... схватилъ, самъ не зналъ что, серебро или золото,-- что сверху было,-- и громко, страшно захохоталъ. Филиппъ самъ испугался этого хохоту: онъ казался ему чьимъ-то чужимъ. Несчастный поблѣднѣлъ какъ мертвецъ; ноги подкосились, волоса поднялись дыбомъ: ему представилось, будто дьяволъ неистово вопіетъ отъ радости надъ новою падшею душой.

-- Нѣтъ... нѣтъ.... шепталъ онъ задыхаясь: нѣтъ, маменька.... ни даже для тебя я не сдѣлаю этого!

Онъ бросилъ деньги на полъ и какъ безумный выбѣжалъ изъ дому.

Въ тотъ же вечеръ, поздно, сэръ Робертъ Бофоръ воротился съ дачи домой и нашелъ жену въ большомъ безпокойствѣ о сынѣ, который съ утра уѣхалъ и не возвращался. Артуръ прислалъ домой слугу съ лошадьми и съ запиской, торопливо написанною карандашомъ на вырванномъ изъ бумажника листкѣ.

"Не ждите меня къ обѣду, писалъ онъ: я, можетъ-быть, весь вечеръ не буду дома. Мнѣ встрѣтилось печальное приключеніе. Вы одобрите мои поступки, когда увидимся".

Эта записка изумила сэра Роберта. Но онъ былъ голоденъ и потому мало обращалъ вниманія на опасенія и догадки жены, покуда не удовлетворилъ ближайшей потребности. Потомъ онъ призвалъ жокея и узналъ, что Артуръ, послѣ приключенія со старикомъ, пошелъ съ докторомъ въ домъ какого-то чулочника, въ предмѣстіи. Это казалось довольно страннымъ и таинственнымъ. Часъ за часомъ проходилъ; Артуръ не возвращался, и сэръ Робертъ Бофоръ мало-по-малу самъ заразился безпокойствомъ. Ровно въ полночь онъ приказалъ заложить карету и, взявъ жокея въ проводники, поѣхалъ по его указанію. Экипажъ былъ легокъ и удобенъ, лошади рьяныя. Быстро, но спокойно катился богачъ. Онъ хоть бы сколько-нибудь предчувствовалъ настоящую причину отсутствія Артура: онъ передумалъ много о разныхъ сѣтяхъ лондонскихъ плутовъ, о хитрыхъ женщинахъ въ стѣсненныхъ обстоятельствахъ; онъ полагалъ, что "приключеніе" тутъ значитъ любовь, а "печальное" -- деньги. Артуръ же былъ молодъ, великодушенъ, и сердце и карманъ его -- открыты для обмана. Такіе случаи однако жъ не столько пугаютъ отца, особенно если онъ человѣкъ свѣтскій, сколько мнительную и боязливую мать. Сэръ Робертъ больше съ любопытствомъ, нежели съ безпокойствомъ пріѣхалъ къ назначенному дому.

Несмотря на позднюю пору, дверь была не заперта. Это показалось сэру Роберту подозрительнымъ. Онъ осторожно вошелъ. Свѣча, поставленная на стулѣ, въ узкомъ корридорѣ, бросала тусклый свѣтъ на лѣстницу, на поворотѣ терявшуюся въ густомъ мракѣ за угломъ стѣны. Робертъ Бофоръ въ нерѣшимости остановился и не зналъ, итти ли ему впередъ или назадъ, постучать или кликнуть. Тутъ на верху лѣстницы послышались шаги и скоро онъ, къ великой радости своей, узналъ сына. Артуръ, однако жъ, по-видимому не замѣчалъ отца и хотѣлъ пройти мимо. Тотъ остановилъ его.

-- Что все это значитъ? гдѣ ты? Если бъ ты зналъ, какъ встревожилъ насъ!

Артуръ взглянулъ на отца съ печальнымъ упрекомъ.

-- Батюшка! сказалъ онъ важнымъ, почти повелительнымъ тономъ: пойдемте, я вамъ покажу, гдѣ я былъ, пойдемте!

Онъ поворотился и пошелъ опять на лѣстницу. Робертъ Бофоръ, изумленный, машинально послѣдовалъ за нимъ. Во второмъ этажѣ еще одна забытая свѣча, съ нагорѣвшею свѣтильней, проливала тусклый свѣтъ сквозь отворенную дверь небольшой комнаты, въ которой Бофоръ мимоходомъ замѣтилъ двухъ женщинъ. Одна изъ нихъ, добрая служанка, сидѣла на стулѣ и горько плакала; другая, наемная сидѣлка, въ первый а послѣдній день службы, снимала съ шеи грязный платокъ и готовилась "прикурнуть". Она обратила къ проходящимъ свое пустое, равнодушное лицо, сдѣлала прискорбную мину и заперла дверь.

-- Говори же, Артуръ, гдѣ мы? повторилъ сэръ Робертъ.

Артуръ взялъ отца за руку, повелъ его въ комнату направо; взялъ свѣчу, поставилъ на столикѣ подлѣ постели и сказалъ:

-- Здѣсь, батюшка.... въ присутствіи смерти.

Робертъ Бофоръ бросилъ бѣглый, робкій взглядъ на блѣдное, осунувшееся, но спокойное лицо мертвой, и узналъ черты оставленной, пренебреженной, нѣкогда столько любимой, обожаемой Катерины.

-- Да! она.... та, которую братъ вашъ столько любилъ.... мать его дѣтей.... она умерла въ этой грязной комнатѣ, въ разлукѣ съ сыновьями, въ горѣ... умерла отъ разбитаго сердца! Справедливо ли это, батюшка? Вамъ не въ чѣмъ раскаяваться?

Съ ужасомъ, съ страшными угрызеніями совѣсти свѣтскій человѣкъ упалъ на стулъ подлѣ постели и закрылъ лицо руками.

-- Да! продолжалъ Артуръ съ горечью: да! Мы, его ближайшіе родственники.... мы, получивъ его богатства, остались равнодушными къ самому дорогому для него существу, къ женѣ, которую онъ такъ любилъ, и къ дѣтямъ его, къ дѣтямъ, которые теперь выброшены въ свѣтъ опозоренные и нищіе, безъ имени и безъ хлѣба! Да, батюшка, плачьте, плачьте, и передъ не забудьте поправить своей ошибки. Я поклялся покойницѣ быть другомъ ея дѣтѣй. Вы можете, и должны помочь мнѣ сдержать эту клятву.... поклянитесь тоже, и Богъ да не покараетъ насъ за тѣ страданія, которыя перенесены на этомъ ложѣ!

-- Я не зналъ.... я.... я....

-- Но вы должны были знать, перебилъ Артуръ съ прискорбіемъ: ахъ, батюшка, не ожесточайте своего сердца лживыми извиненіями. Покойница и теперь еще говоритъ съ вами, вручаетъ дѣтей своихъ вашему попеченію. Мое дѣло здѣсь кончено; ваше начинается. Не забудьте этого часу!

Съ этими словами молодой человѣкъ поворотился и поспѣшно вышелъ. Когда взоръ его упалъ на богатый экипажъ и ливреи отца, онъ застоналъ: эти свидѣтельства богатства и великолѣпія казались ему насмѣшкою надъ умершею. Артуръ отворотился и пошелъ далѣе, не замѣтивъ пробѣжавшаго въ эту минуту мимо его человѣка, блѣднаго, растрепаннаго, задыхавшагося, который бросился прямо въ ту дверь, изъ которой онъ вышелъ. Съ мрачною думой въ головѣ, со скорбію въ сердцѣ, одинъ, пѣшкомъ, въ такую позднюю пору, въ пустынномъ предмѣстій, богатый наслѣдникъ Бофора отьискивалъ своего великолѣпнаго дома. Со страхомъ и надеждой, въ безпамятствѣ, бѣжалъ безпріютный сирота къ смертному одру своей матери.

Робертъ Бофоръ, оглушенный новостью своего положенія, сначала не замѣтилъ, что остался одинъ. Понтонъ, ужаснувшись мгновенно наставшей тишины, онъ содрогнулся, и взглянулъ еще разъ на безмолвное и безмятежное лицо покойницы. Онъ оглянулся въ мрачной комнатѣ, ища Артура, кликнулъ его но имени.... Отвѣту не было. Суевѣрный страхъ овладѣлъ честнымъ человѣкомъ; онъ затрепеталъ, опять опустился на стулъ, опять закрылъ лицо и,-- быть-можетъ, въ первый разъ послѣ поры дѣтства,-- шепталъ несвязныя слова раскаянія и молитвы. Отъ этого углубленія въ самого себя онъ былъ пробужденъ тяжкимъ стономъ. Голосъ, казалось, раздавался отъ постели. Не обманывалъ ли его слухъ? или мертвая въ самомъ дѣлѣ стонетъ? Робертъ въ ужасѣ вскочилъ и увидѣлъ прямо противъ себя блѣдное, худое лицо Филиппа Мортона, на которомъ цвѣтъ юности и свѣжести замѣнили ужасная сила и дикое, выраженіе преждевременныхъ страстей, бѣшенства, скорби, ненависти и отчаянія. Ужасно видѣть на лицѣ юноши ту бурю, которой бы слѣдовало посѣщать только сердце твердаго и зрѣлаго мужчины.

-- Она умерла!... умерла на вашихъ глазахъ? вскричалъ Филиппъ, дико устремивъ глаза на встревоженнаго дядю: она умерла съ горя, быть-можетъ, съ-голоду.... и вы пришли полюбоваться на свое достойное дѣло?

-- Право, отвѣчалъ Бофоръ умоляющимъ голосомъ: право, я сейчасъ только пришелъ; я не зналъ, что она больна, что она нуждается.... клянусь честью! Все это.... все это недоразумѣніе; я.... я.... я пришелъ.... я искалъ здѣсь не ея....

-- А! такъ вы не затѣмъ пришли, чтобы подать ей помощь? сказалъ Филиппъ спокойно: вы не слыхали объ ея страданіяхъ и нуждѣ, и не спѣшили сюда, въ надеждѣ, что еще не поздно, чтобы спасти ее? Вы этого не сдѣлали? Да какъ же я могъ и ожидать этого отъ васъ?

-- Вы изволили кликать, сударь? спросилъ плаксивый голосъ, и служанка просунула голову въ полу-отворенную дверь.

-- Да, да, вы можете войти! сказалъ Бофоръ трепеща отъ страху.

Но Филиппъ подбѣжалъ къ двери и взглянувъ на служанку, сказалъ:

-- Она чужая! посмотрите, она чужая! и она плачетъ. Ступай, ступай: здѣсь сынъ уже занялъ свое мѣсто подлѣ матери, прибавилъ онъ выводя ее и запирая дверь на задвижку.

Онъ подошелъ опять къ постелѣ, взглянулъ на мертвое лицо матери, залился слезами, упалъ на колѣни, поднялъ ея тяжелую руку и осыпалъ горячими поцѣлуями.

-- Маменька, маменька! не оставляй меня! пробудись! улыбнись хоть еще разъ твоему сыну! Я могъ бы принести тебѣ и денегъ, но тогда не могъ бы уже просить твоего благословенія.... а теперь прошу, благослови меня!

-- Если бы я зналъ.... еслибы вы только написали.... но мои предложенія были отвергнуты, и....

-- Предложенія? такія предложенія, какъ дѣлаютъ наемницѣ.... Ей! ей, для кого отецъ мой отдалъ бы всю кровь изъ своего сердца.... женѣ моего отца вы дѣлали предложенія?... какія?

Онъ всталъ, скрестилъ руки на груди и съ дикою рѣшимостью подступивъ къ Бофору сказалъ:

-- Послушайте! вы захватили богатство, которое я отъ колыбели привыкъ считать своимъ наслѣдіемъ, я этими руками своими добывалъ себѣ насущный хлѣбъ я никогда не жаловался, кромѣ какъ въ сердцѣ, въ душѣ своей. Я никогда не ненавидѣлъ, никогда не проклиналъ васъ.... хотя вы и грабитель.... да, грабитель! Потому что хотя бы тутъ и не было брака, кромѣ брака передъ Богомъ, то всё-таки ни отецъ мой, ни законы природы, ни Богъ, ни что не давало вамъ права захватить себѣ все, попрать священныя узы любви и крови и отнять у вдовы и сиротъ все, до послѣдняго куска хлѣба! Хотя бы церковь и не давала своего благословенія, однако жъ Филиппъ Бофоръ тѣмъ не менѣе мой отецъ. А вы, грабитель вдовъ и сиротъ, презирающій человѣческую любовь! хотя законъ и защищаетъ васъ, хотя люди и называютъ васъ честнымъ, однако жъ вы тѣмъ не менѣе разбойникъ! Но я и за то еще не ненавидѣлъ васъ. Теперь же, передъ лицомъ моей мертвой матери, умершей въ разлукѣ съ дѣтьми, теперь я проклинаю васъ! Вы можете спокойно оставить эту комнату, можете не опасаться моей ненависти и мести, но не обольщайтесь этимъ! Проклятіе ограбленной вдовы и притѣсненныхъ сиротъ, повсюду послѣдуетъ за вами! ляжетъ на васъ и на всѣхъ вашихъ.... оно всосется въ ваше сердце и будетъ глодать его среди всей вашей роскоши.... оно прильнетъ и къ наслѣдію вашего сына! Прійдетъ часъ, вы увидите еще одну смертную постель и подлѣ, грозную тѣнь той, которая теперь покоится здѣсь такъ мирно, а тамъ будетъ требовать возмездія! Проклятіе! проклятіе тебѣ! И этихъ словъ ты никогда не позабудешь!... Пройдутъ годы, а эти слова всё будутъ звучатъ въ ушахъ твоихъ и будутъ леденить мозгъ въ костяхъ твоихъ! Ступай теперь, братъ отца моего! ступай прочь отъ праху моей матери! ступай въ свой пышный домъ!

Онъ отворилъ дверь и указалъ на лѣстницу. Бофоръ, не говоря ни слова, всталъ и вышелъ. Сходя съ лѣстницы онъ слышалъ, какъ запиралась и замыкалась дверь, но не слыхалъ глубокихъ стоновъ и рыданія, которыми послѣ взрывовъ бѣшенства и мстительности, разразилось сокрушенное сердце безутѣшнаго сироты.

-----

Возвращаясь домой, Робертъ Бофоръ терзался мрачными опасеніями. Онъ какъ-будто предчувствовалъ, что проклятія Филиппа должны подѣйствовать и подѣйствуютъ не ни него, а на сына. Онъ трепеталъ при мысли, что Артуръ можетъ встрѣтиться съ этимъ страшнымъ, дикимъ, озлобленкымъ бродягой, можетъ встрѣтиться на другой же день и застать его въ первомъ пылу страстей. Жена, съ которой Робертъ совѣтовался, также была согласна съ нимъ въ мнѣніи, что надобно употребить всю силу убѣжденія, всю родительскую власть, чтобы предупредить такую встрѣчу. Между-тѣмъ Артуръ всё-еще не возвращался. Новый страхъ овладѣлъ родителями. Начинало свѣтать, а его всё-еще не было. Наконецъ, часовъ около пяти, услышали сильный стукъ въ дверь. Бофоръ самъ пошелъ обсмотрѣть изъ сѣняхъ встрѣтилъ двухъ незнакомцевъ, которые несли Артура, привезеннаго въ наемной каретѣ, блѣднаго, окровавленнаго и безчувственнаго. Первою мыслью Роберта было, что Филиппъ убилъ его сына. Онъ вскрикнулъ и упалъ тутъ же.

-- Не пугайтесь, сэръ! сказалъ одинъ изъ помогавшихъ, по-видимому, ремесленникъ: я не думаю, чтобы онъ былъ опасно раненъ. Карета, изволите видѣть.... его милость шелъ черезъ улицу, а карета и наѣхала на него.... Но колесами ничего не задѣло.... только лошадь наступила.... голову онъ разшибъ о камни. Счастье еще.... милость Божья.... что не попалъ подъ колеса: по головѣ прокатилось бы, такъ тутъ бы ему и конецъ!

-- Истинно, милость Божья! прибавилъ другой.

-- Бѣгите за Эстли-Куперомъ.... за Броди.... Боже мой! онъ умретъ!... Скорѣй, скорѣй! кричалъ Бофоръ, оправившись отъ перваго испугу, между-тѣмъ какъ сбѣжавшіеся люди несли Артура въ комнаты.

Одинъ изъ ремесленниковъ намекнулъ, что безъ нихъ молодой баринъ остался бы на улицѣ безъ помощи, и что они сдѣлали большой кругъ, вовсе не по дорогѣ. Этотъ намекъ окончательно привелъ Бофора въ себя: онъ далъ имъ горсть денегъ не считая, и они ушли.

Казалось, проклятіе уже подѣйствовало. Приключеніе, подобно этому, которое навело Артура на слѣдъ Катерины, втеченіи двадцати-четырехъ часовъ сложило въ постель и его самого. Горе, о которомъ Робертъ Бофоръ не думалъ, когда оно было у другихъ, теперь посѣтило собственный его домъ. Въ ту же мочь, когда умерла Катерина, среди нищеты и лишеніе, на рукахъ чужаго человѣка, принесшаго запоздалыя утѣшенія, въ ту же ночь боролся со смертію и богатый наслѣдникъ отнятаго у нея имѣнія, съ тою разницею, что тутъ было призвано на помощь все, что только можетъ спасти отъ смерти: искусство, попеченія, удобства, ласки, участіе, все, чего не было тамъ.

Положеніе Артура дѣйствительно было довольно опасно. У него было переломлено одно ребро и сверхъ того нѣсколько ранъ на головѣ. Мѣсто безпамятства заступила горячка съ бредомъ. Нѣсколько дней страшились за его жизнь. Родителей его утѣшало только то, что эта болѣзнь по-крайней-мѣрѣ препятствовала Артуру встрѣтиться съ Филиппомъ. Покуда сынъ былъ въ опасности, Робертъ Бофоръ съ живымъ раскаяніемъ думалъ о положеніи Мортоновъ; страхъ за Артура возбудилъ и состраданіе его къ сиротамъ. Въ то же утро, когда случилось несчастіе съ Артуромъ, онъ призвалъ мистера Блаквеля и поручилъ ему позаботиться о приличномъ погребеніи Катерины и переговорить съ Филиппомъ, увѣрить его въ добромъ, дружественномъ расположеніи къ нему сэра Роберта Бофора и въ томъ, что сэръ Робертъ намѣренъ дать ему средства къ продолженію образованія и поддержать его на пути, какой онъ изберетъ себѣ: онъ поручилъ адвокату употребить при переговорахъ всю свою осторожность и весь тактъ, чтобы не оскорбить гордаго и раздражительнаго юношу. Но у мистеръ Блаквеля вовсе не было такту. Онъ пришелъ въ домъ скорби, насильно навязался Филиппу и съ первыхъ же словъ, начавъ превозносить великодушіе и благородство сэръ Роберта, подмѣшивая все это увѣщаніями къ благодарности и приличному поведенію, дотого озлобилъ Филиппа, что радъ былъ потомъ, когда успѣлъ убраться по-добру по-здорову. Онъ однако жъ, не упустилъ исполнить формальной части даннаго себѣ порученія, и тотчасъ же сдѣлалъ всѣ нужныя распоряженія для похоронъ. Послѣ этого, думалъ онъ, Филиппъ будетъ спокойнѣе и способнѣе разсуждать. Такъ онъ донесъ и своему довѣрителю, и совѣсть сэра Роберта Бофора была успокоена.

Глухое, мрачное, сырое было утро, когда останки Катерины Мортонъ предавались землѣ. Въ распоряженія по этому случаю Филиппъ вовсе не мѣшался. Онъ и не спрашивалъ, откуда явилось все это великолѣпіе, обитыя трауромъ кареты, дроги съ балдахиномъ и перьями, множество слугъ въ богатыхъ ливреяхъ, факелы и флеръ. Онъ, исключая стычки съ Блаквелемъ, все время былъ погруженъ въ состояніе безчувственности, которое постороннимъ казалось больше равнодушіемъ чѣмъ скорбію.

Воротившись съ кладбища, Филиппъ принялся пересматривать оставшіяся послѣ матери бумаги. Это были большею частію письма его отца, которыхъ Филиппъ не могъ читать, потому что все въ нихъ дышало счастіемъ и любовью, давно уже погибшими. Онъ сжегъ ихъ. Наконецъ ему попалось письмо руки матери, съ числомъ за два дня до ея смерти.

"Милый Филиппъ, писала она, когда ты станешь читать это, меня уже не будетъ на свѣтѣ. Ты и бѣдный Сидней, оба вы будете тогда безъ отца и безъ матери, безъ имущества и безъ имени. Но Богъ правосудные людей, и на Бога я возлагаю свою надежду за васъ. Ты, Филиппъ, уже вышелъ изъ дѣтскаго возрасту; ты, кажется, созданъ довольно сильнымъ, для того, чтобы успѣшно бороться со свѣтомъ. Берегись только своихъ страстей и ты, вѣрно, одолѣешь всѣ препятствія, какія тебѣ противопоставитъ жизнь. Въ послѣднее время ты такъ укрощалъ эти страсти, такъ одолѣвалъ гордость и своенравіе свое, что я уже опасалась за твое будущее гораздо меньше нежели тогда, когда оно представлялось намъ блестящимъ. Прости мнѣ, мой милый, что я скрыла отъ тебя настоящее состояніе моего здоровья и тѣмъ, можетъ-быть, не дала тебѣ приготовиться къ вѣсти о моей смерти. Не плачь, не печалься слишкомъ долго обо мнѣ. Для меня смерть -- истинное освобожденіе отъ оковъ, отъ тѣлесныхъ и душевныхъ страданій, которыми, какъ я надѣюсь, искуплены заблужденія и ошибки прежней, болѣе счастливой поры. Я не хорошо сдѣлала, что позволила утаить мой бракъ съ твоимъ отцомъ и тѣмъ разрушила всѣ надежды тѣхъ, которые имѣли столько же права на мою любовь, сколько и онъ. Филиппъ! берегись перваго шагу къ подлогу и обману, берегись также страстей, которыя приносятъ свои плоды, долго, долго потомъ, послѣ молодой зелени и пышныхъ цвѣтовъ.

"Повторяю просьбу мою: не плачь, не печалься обо мнѣ, но укрѣпись сердцемъ и ободрись духомъ, чтобы ты могъ принять обязанность, которую я теперь возлагаю на тебя,-- заботу о Сиднеѣ, о твоемъ братѣ. Онъ такъ слабъ, такъ нѣженъ! онъ только и жилъ, что мною, а теперь мы разлучены въ первый и въ послѣдній разъ. Онъ у чужихъ людей!.. Филиппъ, Филиппъ, не оставь его, ради любви твоей ко мнѣ, къ твоей матери. Будь ему не только братомъ, будь ему отцомъ. Противопоставь свое твердое сердце свѣту, чтобы защитить отъ его злобы это слабое дитя. У него нѣтъ твоихъ талантовъ, нѣтъ твоей силы характера. Безъ тебя онъ пропадетъ. Живи, трудись, добудь себѣ мѣсто въ свѣтѣ столько же ради его, сколько ради самого себя. Если бъ ты зналъ, если бъ ты чувствовалъ, какъ я утѣшена и успокоена насчетъ его моею надеждою на тебя, ты, читая это, напитался бы новымъ духомъ, моимъ духомъ материнской любви, предусмотрительности и бдительности. Когда меня не будетъ, береги, утѣшай его. Къ счастію, онъ еще слишкомъ молодъ, чтобы вполнѣ понимать цѣну своей потери. Не допусти, чтобы онъ впослѣдствіи подумалъ обо мнѣ дурно; онъ еще молодъ: злые люди могутъ отравить его сердце и возстановить противъ меня легче чѣмъ твое. Подумай, что онъ, если будетъ несчастенъ, можетъ позабыть, какъ я его любила, можетъ проклясть тѣхъ, которые дали ему жизнь. Обдумай все это хорошенько, мой малый Филиппъ, и не забудь просьбъ твоей матери.

"Тамъ, гдѣ это письмо, ты найдешь и ключъ отъ ящика, въ столѣ, въ которомъ я хранила сбереженныя деньги. Ты увидишь, что я умерла не въ нищетѣ. Возьми, что тамъ есть. Я знаю, тебѣ будетъ нужно, и брату твоему тоже. Посмотри за Сиднеемъ, и разсуди, что то, чего ты можетъ-быть и не почувствовалъ бы, можетъ подавить его, слабаго ребенка. Онъ еще такъ малъ! Если его заставятъ работать черезъ силу или станутъ обходиться съ нимъ дурно, возьми его лучше къ себѣ или найди ему другое мѣсто за эти деньги. Да сохранитъ Богъ васъ обоихъ!, Вы теперь сироты. Онъ отецъ сиротъ и вы должны уповать на Него".

Прочитавъ это письмо, Филиппъ преклонилъ колѣни и молился. Оправившись и ободрившись, онъ отперъ указанный ящикъ и былъ изумленъ и тронутъ, увидѣвъ, что мать сберегла болѣе ста фунтовъ. Сколько лишеній она должна была перенести, чтобы сохранить эту небольшую сумму! Уничтоживъ остальныя, ненужныя бумаги, взявъ только послѣднее письмо матери, деньги и нѣкоторыя бездѣлки, онъ вышелъ. Въ дверяхъ встрѣтила его служанка, которая ходила за его матерью. Онъ далъ ей двѣ гинеи и подарилъ оставшіяся послѣ покойницы платья.

-- Теперь... теперь, сказалъ онъ плачущей дѣвушкѣ я могу, чего прежде не могъ... я могу спросить васъ, какъ умерла моя бѣдная мать? Много она страдала?

-- Она скончалась какъ праведница, сэръ, отвѣчало дѣвушка отирая глаза: тотъ молодой баринъ цѣлый день пробылъ у нея и она при немъ была гораздо спокойнѣе.

-- Баринъ? какой баринъ? не тотъ, котораго я засталъ?

-- Нѣтъ, другой, молодой. Онъ пришелъ съ утра и цѣлый день оставался здѣсь. Онъ называлъ себя ея родственникомъ. Онъ много говорилъ съ нею, утѣшалъ ее. Подъ-вечеръ она заснула у него на рукахъ, а проснувшись, такъ улыбнулась ему... Никогда не забуду я этой улыбки!... Я стояла вотъ тутъ; такъ стоялъ докторъ, который только-что вошелъ, а такъ сидѣлъ молодой джентльменъ, подлъ постели, и поддерживалъ барыню за руки. Она взглянула на него, потомъ на насъ съ докторомъ, но ничего не сказала. Молодой джентльменъ спросилъ ее, какъ она себя чувствуетъ, она охватила его руки, поцѣловала, и сказала: "Вы не забудете ихъ?" -- "Никогда! никогда!" отвѣчалъ онъ. Не знаю, что это значитъ.

-- Хорошо, хорошо... что жъ дальше?

-- Потомъ она опять опустила голову къ нему на грудь и казалась такою счастливою! А когда докторъ подошелъ, чтобы дать ей лекарства, она уже скончалась.

-- И чужой человѣкъ занялъ мое мѣсто?... Но всё равно! Да благословитъ его Богъ! кто это былъ? какъ его зовутъ?

-- Не знаю: онъ не сказывалъ. Онъ оставался еще долго послѣ доктора и горько плакалъ... больше васъ сэръ.

-- Да?

-- Другой джентльменъ пришелъ въ ту самую пору, когда онъ хотѣлъ уйти и они тутъ разговаривали довольно громко, какъ-будто ссорились... такъ же какъ и вы съ нимъ. Но молодой джентльменъ скоро ушелъ... тутъ пришли вы.

-- И вы не знаете, кто онъ?

-- Нѣтъ, сэръ. Вотъ, мистриссъ Гревсъ, можетъ-быть, знаетъ, отвѣчала дѣвушка, указывая на входившую въ это время хозяйку дома.

Та тоже ничего не знала

-- Если онъ еще разъ прійдетъ, отдайте ему записку, которую я сейчасъ напишу, сказалъ Филиппъ; взялъ листъ бумаги и на-скоро написалъ слѣдующее:

"Я не могу догадаться, кто вы. Здѣсь говорятъ, что вы выдавали себя за нашего родственника. Это, вѣроятно, недоразумѣніе. Я не думаю, чтобы у моей матери были такіе добрые родственники. Но кто бы вы вы были, всё равно! Вы утѣшали мать мою въ послѣднія минуты, ея жизни; она умерла въ вашихъ объятіяхъ. Я благословляю васъ. Если мы когда-нибудь встрѣтимся и я буду въ состояніи служить кому-нибудь, то моя кровъ, моя жизнь, моя душа въ полномъ и безусловномъ вашемъ распоряженія. Если вы дѣйствительно ея родственникъ, то поручаю вамъ моего брата. Онъ въ Н**, у мистеръ Рожера Мортона. Если вы для него можете сдѣлать что-нибудь доброе, то тѣнь моей матери будетъ вашимъ ангеломъ-хранителемъ. Я иду самъ прокладывать себѣ дорогу въ свѣтѣ. Мнѣ всякая мысль о подаяніи и помощи отъ другихъ такъ противна, что я, кажется, и васъ не могъ бы благодарить такъ искренно, какъ благодарю теперь, если бъ ваши благодѣянія въ отношеніи ко мнѣ могли распространиться далѣе гробовой доски моей матери.

Филиппъ Мортонъ."

Онъ запечаталъ письмо и отдалъ безъ надписи.

-- А вотъ карточка того господина, что распоряжался похоронами, сказала хозяйка: онъ велѣлъ вамъ отдать и просилъ, чтобы вы пожаловали къ нему: ему нужное поговорить съ вами.

Филиппъ взялъ поданную карточку. На ней было: "Мистеръ Джоржъ Блаквель. Линкольнсъ-Иннъ". Брови Филиппа нахмурились; онъ уронилъ ее и съ равнодушнымъ презрѣніемъ отшвырнулъ ногой; потомъ взялъ шляпу, узелокъ, поклонился хозяйкѣ и пошелъ.

-- Что жъ прикажете сказать этому, господину? спросила мистриссъ Гревсъ.

-- Пусть онъ скажетъ тому, кто послалъ его, чтобы не забылъ послѣдняго нашего свиданія! отвѣчалъ Филиппъ, оборотившись на порогѣ, и исчезъ.

Филиппъ пошелъ на кладбище. Оно было близко; ворота были отворены. Солнце, подъ-вечеръ, разсѣявъ загораживавшія его во весь день тучи, бросало послѣдніе свои багровые лучи на мирную обитель мертвыхъ.

-- Маменька! маменька! рыдая говорилъ сирота, упавъ на свѣжую могилу: я пришелъ повторить здѣсь клятву, что исполню долгъ, который ты завѣщала мнѣ, твоему несчастному сыну!... О! есть ли на свѣтѣ человѣкъ, несчастнѣе меня?

Въ это время близко подлѣ него раздался пронзительный, трепещущій, болѣзненный голосъ слабаго, но, какъ казалось, сильно разгнѣваннаго старика:

-- Прочь, прочь отъ меня, негодяй! будь ты проклятъ!

Филиппъ содрогнулся и поднялъ голову, какъ-будто бы эти слова были обращены къ нему и раздавались изъ могилы. Но, приподнявшись и дико озираясь, онъ изъ-за высокаго надгробнаго камня, въ нѣкоторомъ отдаленія увидѣлъ двухъ человѣкъ. Одинъ, сѣдой старикъ, сидѣлъ на дерновой могилѣ, другой, рослый, видный мужчина, стоялъ передъ нимъ почтительно, даже съ умоляющимъ видомъ. Старикъ протянулъ обѣ руки, какъ-будто провожая страшныя слова свои, для большей силы, такимъ же страшнымъ движеніемъ, и въ то же время раздался дикій вой собаки, которая лежала свернувшись у ногъ старика, а тутъ вскочила, услышавъ крикъ хозяина, и, вѣроятно, предполагая опасность.

-- Батюшка! батюшка! говорилъ умоляющій съ упрекомъ: даже ваша собака содрогается отъ этого проклятія!

-- Кушъ, Трай! кушъ!... Да! что ты оставилъ мнѣ на свѣтѣ кромѣ этой собаки? Ты сдѣлалъ то, что мнѣ противно смотрѣть на людей, потому что черезъ тебя мнѣ противно мое собственное имя! Ты покрылъ меня стыдомъ, позоромъ!... твои преступленія легли на мою сѣдую голову!

-- Мы столько лѣтъ уже не видались... быть-можетъ больше не увидимся... Неужто намъ такъ разстаться?

-- Такъ? а-га! пронзительно закричалъ старикъ съ язвительною насмѣшкой: я вижу, ты пришелъ за деньгами!

При этихъ словахъ сынъ встрепенулся, какъ-будто его ужалила змѣя. Онъ выпрямился во весь ростѣ, скрестилъ руки на груди и сказалъ:

-- Батюшка, вы напрасно обижаете меня. Болѣе двадцати лѣтъ я самъ содержалъ себя... чѣмъ бы то ни было, всё-равно... и никогда не просилъ вашей помощи. Теперь я почувствовалъ раскаяніе, что довелъ до того, что вы отвергли меня... Я слышалъ, что вы слабы, почти слѣпы; я думалъ, вамъ можетъ пригодиться помощь даже вашего негоднаго сына, и пришелъ служить вамъ. Но вы и теперь отвергаете меня!... О, батюшка! возьмите назадъ свое, проклятіе! На моей головѣ довольно ихъ и безъ вашего... Нѣтъ? Ну, пусть! пусть хоть сынъ благословитъ отца, который проклинаетъ его. Богъ съ вами. Прощайте.

Договоривъ послѣднія слова голосомъ, трепетавшимъ отъ внутренняго волненія, незнакомецъ отворотился и поспѣшно ушелъ. Тутъ Филиппъ узналъ въ немъ того пассажира, на груди котораго онъ спалъ въ ту ночь, когда въ первый разъ ѣздилъ искать мѣста и хлѣба.

Старикъ не видѣлъ, когда ушелъ его сынъ, но услышавъ шаги удалявшагося, онъ вдругъ перемѣнился въ лицъ и опять простеръ руки, только уже не такъ, какъ въ первый разъ.

-- Вилліамъ! сказалъ онъ кротко, и слезы покатились по его морщинистому лицу: Вилліамъ!... сынъ мой!

Но сынъ былъ уже далеко. Старикъ прислушивался. Отвѣту не было.

-- Онъ оставилъ меня!... бѣдный Вилліамъ!... Мы никогда уже не увидимся!

Старикъ упалъ на могилу, безмолвный, неподвижный. Собака подползла и стала лазать его окостенѣвшую руку. Филиппъ съ минуту простоялъ задумчиво, въ молчаніи. Ему представилось, словно добрый геній указалъ отвѣтъ на это отчаянный вопль: на свѣтѣ былъ еще человѣкъ несчастнѣе его: проклятый сынъ въ эту минуту, вѣрно, позавидовалъ бы ограбленному и оставленному сиротѣ.

Стемнѣло; первая звѣзда заискрилась на синемъ небѣ, когда Филиппъ вышелъ съ кладбища, примиренный съ судьбою и съ будущностью, спокойный, твердый, возвышенный надъ собственными страстями. Онъ по близости, кладбища зашелъ къ каменьщику, заказалъ простую плиту для могилы матери и заплатилъ всѣ деньги впередъ. Вышедши отъ каменьщика, онъ остановился на перекресткѣ и раздумывалъ, тотчасъ ли ему отправиться отъискивать Сиднея, или на эту ночь остаться еще въ городѣ, какъ-вдругъ, на другомъ концѣ улицы, замѣтилъ трехъ человѣкъ, которые въ то же время увидѣли его.

-- Вотъ онъ! вотъ онъ! держите его!

Филиппъ услышалъ эти слова и узналъ мистера Плаксвита и его бухгалтера, Плимминга. Третій съ ними былъ человѣкъ довольно подозрительной наружности, похожій на съищика. Невыразимое чувство страху, бѣшенства и отвращенія овладѣло молодымъ человѣкомъ, и въ то же время какой-то оборванный бродяга шепнулъ ему на-ухо:

-- Утекай, утекай, дружище! Вѣдь это собака изъ Боу-Стрита!

Въ душѣ Филиппа какъ молнія сверкнуло воспоминаніе о деньгахъ, которыя онъ схватилъ и, правда, бросилъ опять.... Неужто ему,-- ему, который всё-еще по убѣжденію считалъ себя законнымъ наслѣдникомъ знатнаго и незапятнаннаго имени,-- ему бѣжать какъ вору? Какое право на его лицо и свободу имѣлъ этотъ лавочникъ? Эта мысль побуждала его остаться. Но, съ другой стороны, онъ видѣлъ тутъ представителя правосудія и закона, который ему, какъ обыкновенно всѣмъ несвѣдущимъ въ законахъ, казался естественнымъ врагомъ. Чувство самосохраненія заставило Филиппа бѣжать. Мистеръ Плиммингъ хотѣлъ схватить его за-воротъ, но получилъ такой толчокъ, что полетѣлъ кубаремъ въ канавку, а Филиппъ поворотилъ въ переулокъ и помчался какъ стрѣла. Изъ улицы въ улицу, изъ переулка въ переулокъ, изворачиваясь и перескакивая черезъ преграды, бѣжалъ онъ запыхавшись, едва переводя духъ, и въ каждой улицѣ, на каждомъ шагу толпа позади его росла: праздные и любопытные, оборванные мальчишки, нищіе, лакеи, форрейторы и поваренки присоединялись къ этой гоньбѣ; Филиппъ бѣжалъ скорѣе и скорѣе и уже далеко опередилъ своихъ преслѣдователей. Между-тѣмъ кличъ: "ловите, держите его!" превратился уже въ вопль: "держите вора". Въ одной отдаленной, уединенной улицѣ, у порогу грязнаго трактира, вдругъ кто-то схватилъ бѣжавшаго. Филиппъ, въ бѣшенствѣ и отчаяніи, изо всѣхъ силъ ударилъ своего злодѣя въ грудь, но тотъ, кажется, и не почувствовалъ удару.

-- Легче! сказалъ онъ съ презрѣніемъ: я не шпіонъ. Если ты бѣжишь отъ правосудія, такъ я охотно помогу тебѣ укрыться.

Филиппъ изумился. Голосъ показался ему знакомимъ: это былъ голосъ проклятаго сына.

-- Спасите меня!.... Вы меня помните? сказалъ сирота слабо.

-- Какъ же, помню. Бѣдный молодой человѣкъ! Сюда, сюда! за мной.

Незнакомецъ повелъ его въ трактиръ, потомъ узкимъ темнымъ корридоромъ, на нѣсколько грязныхъ дворовъ, а оттуда на другую улицу. Тутъ стояли извощичьи кареты.

-- Теперь вы спасены. Садитесь скорѣй. Извощикъ, пошолъ!.... Куда велѣно было ѣхать, Филиппъ не разслышалъ.

Черезъ три дня послѣ этого приключенія, въ десяти миляхъ отъ того городу, гдѣ жилъ мистеръ Рожеръ Мортонъ, у гостинницы маленькаго мѣстечка остановилась почтовая карета. Изъ нея вышли двое пассажировъ, которые тотчасъ заказали завтракъ и пошли не въ общую столовую, а въ садовую бесѣдку. Одинъ изъ нихъ, высокій, плечистый мужчина, по-видимому былъ Нѣмецъ, странствующій ремесленникъ, въ широкой, коричневой, парусинной блузъ, до-верху застегнутой и подпоясанной ремнемъ, къ которому была прицѣплена на снуркѣ фарфоровая трубка и кисетъ съ табакомъ. Загорѣлое лицо его было осѣнено длинными, желтыми какъ ленъ волосами,-- своими или накладными, трудно рѣшить,-- и украшено чудовищными рыжими усами. На узлѣ шейнаго платка торчала великолѣпная огромная мѣдная булавка съ синими, красными и зелеными стеклышками; на носу темно-синіе очки, а за плечами небольшая котомка. Онъ жаловался на глазную боль, говорилъ ломаннымъ англійскимъ языкомъ и съ трудомъ могъ объяснить хозяину гостинницы, что ему нужно черезъ часъ отправиться далѣе. Другой былъ худощавый, блѣдный, но стройный и красивый молодой человѣкъ, явно не привыкшій къ странной одеждѣ, которую надѣлъ, какъ видно, недавно. На немъ былъ узкій голубой фракъ со свѣтлыми пуговицами, широкій плащъ, картузъ съ огромнымъ козырькомъ и большой платокъ, закрывавшій всю нижнюю часть лица. Онъ былъ очень безпокоенъ. По всѣмъ движеніемъ его было замѣтно, что онъ нарядился такъ, для-того чтобы его не узнали.

Когда служанка поставила передъ ними завтракъ и ушла, Нѣмецъ сказалъ своему молодому товарищу очень чисто по-англійски:

-- Ну, мистеръ Филиппъ, каково? Не говорилъ, ли я, что мы проведемъ всѣхъ этихъ собакъ-съищиковъ?

-- Такъ здѣсь мы разстанемся, Гавтрей? сказалъ уныло Филиппъ.

-- Да, я желалъ бы, чтобы вы одумались, возразилъ Гавтрей, разбивая яйцо: какъ вы сами, одни-одинехоньки будете пробиваться? Трудно. Безъ меня у васъ не будетъ той необходимой машины, что, въ случаѣ нужды, даетъ совѣтъ и что называютъ другомъ. Я напередъ вижу, чѣмъ это кончится.... Ахъ, чортъ ихъ возьми!-- какое соленое масло!

-- Я вамъ не разъ говорилъ.... будь я одинъ на свѣтѣ, я связалъ бы свою судьбу съ вашею, но.... у меня есть братъ!

-- Да, вотъ то-то и есть! Все идетъ вкривь и вновь, если мы поступаемъ по побужденію своихъ чувствъ. Это доказываетъ вся жизнь моя.... Я вамъ разскажу ее когда-нибудь.... Есть братъ!.... Да! Худо, что-ли ему у дяди и тётки? Ужъ вѣрно, сытъ, обутъ, одѣтъ. Чего жъ больше?.... Да что жъ вы не ѣдите? Я думаю, вы должны быть голодны, такъ же какъ и я. Бросьте вы все и всѣхъ; думайте о себѣ и пусть другіе тоже сами о себѣ думаютъ. Чѣмъ вы можете помочь брату?

-- Не знаю, но я долженъ отъискать его: я поклялся.

-- Хорошо; такъ подите, повидайтесь съ нимъ и воротитесь ко мнѣ: я, пожалуй, сутки подожду васъ здѣсь.

-- Но скажите же мнѣ напередъ, сказалъ Филиппъ серіозно, уставивъ внимательный взглядъ на собесѣдника: скажите мнѣ.... да, я долженъ спросить васъ объ этомъ откровенно.... вамъ такъ хочется связать мою судьбу съ вашею.... скажите же мнѣ, кто вы?

-- А что вы обо мнѣ думаете? сухо спросилъ тутъ, посмотрѣвъ на Филиппа во всѣ глаза.

-- Я боюсь подумать что-нибудь, чѣмъ бы могъ оскорбить васъ.... но.... странное мѣсто, куда вы отвезли меня третьяго дня, лица, которыя я тамъ видѣлъ....

-- Что жъ? они, кажется, была порядочно одѣты и очень вѣжливы съ вами.

-- Да; но.... вообще, ихъ разговоры.... Впрочемъ, я не имѣю права судить объ нихъ по наружности..... Притомъ же, вовсе не это возбудило мое подозрѣніе....

-- А что же такое?

-- Вашъ нарядъ.... ваша скрытность....

-- А вы сами развѣ не скрываетесь? Ха, ха, ха! Вотъ свѣтъ, вотъ люди! Вы бѣжите отъ опасности, укрываетесь отъ преслѣдованія, и между-тѣмъ считаете себя невиннымъ. Я дѣлаю то же самое, и вы подозрѣваете во мнѣ мошенника, быть-можетъ, даже убійцу! Я вамъ скажу, кто я. Я сынъ Фортуны, искатель приключеній: я живу своимъ умомъ, какъ живутъ поэты, адвокаты и всѣ шарлатаны на свѣтѣ. Я шарлатанъ; я хамелеонъ. Всякой человѣкъ на свѣтѣ играетъ своя роли. Я играю всякую роль, за какую только великій директоръ театра, господинъ Маммонъ, обѣщаетъ мнѣ порядочное содержаніе. Довольны ли вы?

-- Можетъ-быть, я лучше пойму васъ, когда по-больше узнаю театръ, о которомъ вы говорите, печально отвѣчалъ молодой человѣкъ: мнѣ странно только то, что изъ всѣхъ людей на свѣтѣ именно вы были ко мнѣ ласковы и подавали мнѣ помощь въ нуждѣ.

-- Что жъ тутъ страннаго? Спросите нищаго, кто его кормитъ? Знатная леди, разъѣзжающая въ каретѣ съ гербами? раздушенный франтъ въ желтыхъ перчаткахъ? Какъ бы не такъ!.... тѣ, которые сами чуть не ходятъ съ сумою по-міру. У васъ не было друзей, и васъ укрылъ человѣкъ, которому весь свѣтъ -- врагъ. Таковъ ужъ порядокъ на свѣтѣ. Поѣшьте, пока есть что поѣсть. Черезъ годъ, въ этотъ день, у васъ, можетъ-быть, не будетъ такого ростбифа.

Философствуя такимъ образомъ, мистеръ Гавтрей кончилъ завтракъ почти одинъ.

-- Пора! сказалъ онъ посмотрѣвъ на часы: мнѣ надобно поспѣть, чтобы не ушли корабли. Я ѣду теперь въ Остенде или въ Роттердамъ, а оттуда отправлюсь въ Парижъ. Моя миленькая Фанни, я думаю, ужъ такъ выросла, что не узнаешь. Да, вы не знаете моей Фанни! Чудо будетъ невѣста: погодите только лѣтъ пятокъ. Ну, не робѣйте. Мы еще увидимся, надѣюсь. Да смотрите, не забудьте того мѣста, которое называете страннымъ. Найдете вы его опять, если понадобится?

-- Едва-ли.... не думаю.

--Ну, такъ вотъ адресъ. Если я вамъ понадоблюсь, ступайте только туда и спросите мистера Грегга.... старикъ, съ бѣльмомъ на лѣвомъ глазу.... пожмите ему руку, вотъ такъ.... замѣтьте себѣ это.... указательнымъ пальцемъ прижмите вотъ здѣсь.... такъ, такъ.... Скажите "Блатеръ".... больше ничего, такъ только "Блатеръ".... погодите, я вамъ запишу это. Потомъ спросите у него адресъ Вилліама Гавтрея: онъ вамъ скажетъ и дастъ денегъ на дорогу, если будетъ нужно, и еще добрый совѣтъ на придачу: онъ старикъ умный. Я всегда буду радъ видѣть васъ. Ну, прощайте же. Не робѣйте.... Вотъ, лошадей ужъ запрягли. Прощайте.

Мистеръ Гавтрей дружески пожалъ Филиппу руку и пошелъ садиться въ почтовую карету, бормоча про себя: "Деньги, которыя я на него истрачу не пропадутъ: онъ будетъ моимъ. А право, онъ мнѣ очень полюбился. Жаль мнѣ его, бѣднягу."

Едва эта карета отправилась, какъ уже подъѣхала другая, для смѣны лошадей. Увидѣвъ, по надписи, что эта идетъ именно туда, куда ему нужно, Филиппъ тотчасъ же занялъ четвертое, порожнее, мѣсто. Онъ завернулся въ плащъ и прижался въ уголъ, стараясь сколько можно избѣжать любопытныхъ взглядовъ, а самъ между-тѣмъ украдкою изъ-подъ козырька высматривалъ своихъ сосѣдей. Подлѣ него сидѣла какая-то молодая женщина въ соломенной шляпкѣ и въ салопѣ на желтой подкладкѣ. Противъ нея -- господинъ, и огромными черными бакенбардами, въ гороховомъ сюртукѣ, въ грязныхъ перчаткахъ и съ лорнетомъ. Этотъ франтъ на-пропалую строилъ красавицѣ куры и отпускалъ комплименты. Прямо противъ Филиппа сидѣлъ порядочно и скромно одѣтый человѣкъ среднихъ лѣтъ очень блѣдный; важный и задумчивый. Когда карета тронулась, онъ вынулъ изъ кармана маленькую коробочку, положилъ въ ротъ кусочекъ арабской камеди, потомъ принялся читать книгу. Но сосѣдъ его такъ щедро сыпалъ любезности, дотого заставлялъ хохотать красавицу, что величайшему флегматику не было ни какой возможности читать подлѣ нихъ. Блѣдный джентльменъ съ досадой захлопнулъ книгу и откинулся назадъ. Въ это время глаза его встрѣтились глазами Филиппа, который, по разсѣянности или жару, распустилъ полы плаща и снялъ картузъ.

-- Вы ѣдете въ Н**, сэръ? вѣжливо спросилъ блѣдный джентльменъ, пристально вглядѣвшись въ Филиппа.

-- Да, отвѣчалъ Филиппъ вздрогнувъ и покрасневъ.

-- Вы впервый разъ туда ѣдете?

-- Да! отвѣчалъ Филиппъ тономъ, который и выражалъ изумленіе и неудовольствіе.

-- Извините, сказалъ джентльменъ, но ваше лицо напоминаетъ мнѣ.... одно -- одно.... семейство, которое я знавалъ въ этомъ городъ. Вы, можетъ-быть, знаете Мортоновъ?

Человѣку въ положеніи Филиппа, за которымъ, какъ онъ полагалъ, по пятамъ слѣдовали блюстители правосудія, по-неволѣ все должно было казаться подозрительнымъ. Гавтрей, изъ своихъ видовъ, съ намѣреніемъ преувеличилъ вѣроятность опасности. Поэтому Филиппъ отвѣчалъ очень сухо: "Я никого тамъ не знаю", и завернулся въ плащъ, какъ-будто длятого, чтобы уснуть. Онъ не зналъ, что этимъ отвѣтомъ прибавлялъ еще одну преграду къ тѣмъ, которыми ему суждено было самому себѣ заваливать дорогу жизни. Джентльменъ вздохнулъ и уже ни слова не сказалъ во всю дорогу.

Прибывъ въ Н***, Филиппъ разспросилъ, гдѣ найти мастера Мортона и вошелъ указаннымъ путемъ, по узкой улицѣ, загороженной съ обоихъ концовъ, въ знакъ того, что она назначена только для пѣшеходовъ. Въ эту пору,-- ровно въ полдень, въ зной,-- въ городкѣ все было тихо: обыватели всѣ сидѣли дома и Филиппъ не встрѣтилъ ни души. Онъ уже подходилъ къ перекрестку главной улицы, на углу которой красовалась вывѣска магазина съ почтеннымъ именемъ мистера Рожера Мортона, какъ-вдругъ услышалъ горькій плачъ, рыданіе, какъ-будто знакомаго голосу. Сердце Филиппа вздрогнуло и сжалось. Онъ, дѣйствительно, узналъ голосъ своего брата, Сиднея, но искаженный чуждыми, непривычными тонами страданія. Бѣдный зальчикъ сидѣлъ у порогу чужаго дому и, закрывъ лицо руками, заливался слезами. Филиппъ подошелъ и взялъ его за плечо.

-- О! оставьте меня!.... сдѣлайте милость, оставьте меня!.... Право, я никогда не буду.... никогда не буду лгать!

-- Сидней! сказалъ Филиппъ.

Мальчикъ вскочилъ, вскрикнулъ и упалъ на грудь брата.

-- Филиппъ! милый Филиппъ! ты пришелъ взять меня назадъ, отвести къ маменькѣ? Ахъ! я буду такъ тихъ, такъ смиренъ.... я никогда не опечалю маменьку шалостями.... никогда! никогда! Ахъ, я былъ очень несчастливъ!

-- Садись, разсказывай, что они съ тобой сдѣлали? сказалъ Филиппъ, съ трудомъ преодолѣвая волненіе, которое произвело въ немъ воспоминаніе о матери.

Такъ сидѣли они оба, сироты, на чужой сторонѣ, у порога чужаго дому. Одинъ слушалъ, другой разсказывалъ, съ простительными, конечно, преувеличеніями, о своихъ дѣтскихъ страданіяхъ у неласковой тётки. Мистриссъ Мортонъ дѣйствительно была очень неласкова до Сиднея: строго добродѣтельная и набожная женщина ненавидѣла отъ души, безпрерывно гнала и всячески преслѣдовала сироту-пріемыша, во-первыхъ, за то, что онъ не имѣлъ законнаго права быть на свѣтѣ; во-вторыхъ, за то, что онъ принятъ въ домъ почти безъ ея согласія; въ-третьихъ, за то, что онъ былъ гораздо красивѣе и скромнѣе ея ребятишекъ; въ-четвертыхъ, въ-пятыхъ и въ-десятыхъ, просто зато, что она его терпѣть не могла. Утромъ того самаго дня онъ потерпѣлъ жестокія побои за чужую шалость. Собственный сынъ Мортона, Томъ, ровесникъ Сиднею, шаловливый и хитрый мальчишка, будучи одинъ съ пріемышемъ въ комнатѣ, утащилъ у матери и съѣлъ сахарную булку, назначенную на завтракъ отцу, а Сиднею наказалъ сказать, что съѣла кошка, и, пригрозивъ, въ случаѣ изобличенія побоями, самъ ушелъ. Хватились булки и первый допросъ сдѣланъ Сиднею. Тотъ, со страху, показалъ на кошку. Справились, кошка заперта въ чуланѣ и не могла попасть въ комнату. Онъ признался въ подлогѣ и показалъ на Тома. Еще хуже. Мистриссъ Мортонъ взбѣлѣнилась за такую дерзость: безъ дальнѣйшихъ изслѣдованій отстегала его хлыстомъ и вытолкала на дворъ, разумѣется не съ тѣмъ, чтобы совершенно выгнать изъ дому, но такъ, съ глазъ долой. Мистера Рожера, который обыкновенно защищалъ своего пріемыша, на ту пору не случилось дома. Бѣдный мальчикъ побрелъ, куда глаза глядятъ, и сѣлъ наконецъ томъ, гдѣ нашелъ его братъ,

-- Мы теперь поѣдемъ домой, къ маменькѣ? спросилъ Сидней, кончивъ разсказъ.

Филиппъ вздохнулъ.

-- Слушай, милый братъ мой, сказалъ онъ, подумавъ: мы не можемъ ѣхать къ маменькѣ. Я послѣ скажу тебѣ, отчего.... Мы одни на свѣтѣ, Сидней.... одни! Если ты хочешь итти со мною, такъ пойдемъ.... дай Богъ тебѣ силы. Намъ много горя прійдется потерпѣть.... мы принуждены будемъ трудиться, работать, и ты часто, можетъ-быть, будешь переносить голодъ и холодъ.... часто, очень часто, Сидней! Но ты знаешь, что я никогда волею не обижалъ тебя, Сидней. Я и теперь даю слово, что скорѣе позволю вырвать себѣ языкъ, чѣмъ оскорблю тебя хоть однимъ грубымъ словомъ. Вотъ все, что я могу обѣщать тебѣ. Обдумай хорошенько, и если ты хочешь оставить своихъ благодѣтелей....

-- Хороши благодѣтели! сказалъ Сидней, взглянувъ на рубецъ отъ хлыста на своей рукѣ: о! возьми.... возьии меня съ собой, Филиппъ! Я умру.... я, право, умру если останусь здѣсь.

-- Тише!.... кто-то идетъ, сказалъ Филиппъ.

Въ это время мимо ихъ, по другую сторону улицы, проходилъ блѣдный, задумчивый господинъ, тотъ самый который ѣхалъ въ одной каретѣ съ Филиппомъ. Онъ взглянулъ на мальчиковъ, оглянулся еще разъ, но ничего не сказалъ и прошелъ.

-- Такъ рѣшено, сказалъ Филиппъ съ твердостью: пойдемъ тотчасъ же со мною. Ты уже не воротишься къ этой тёткѣ. Пойдемъ скорѣе: намъ до завтрашняго утра надобно далеко уйти.

Они вышли за городъ тою же дорогой, которою Филиппъ пришелъ.

Между-тѣмъ блѣдный господинъ вошелъ въ лавку мистера Рожера Мортона.

-- Боже мой! мистеръ Спенсеръ! вы ли это? вскричалъ мистеръ Мортонъ, узнавъ стараго знакомца: "Сколько лѣтъ сколько зимъ мы съ вами не видались! Очень радъ, что вижу васъ. Какими это судьбами? По дѣламъ?

-- Да, по дѣламъ, мистеръ Мортонъ.

-- Садитесь. Что это вы въ траурѣ?

-- Это по вашей сестрѣ, мистеръ Мортонъ..... Я никогда не могъ позабыть объ ней, никогда не переставалъ любить ея.... никогда.

-- По моей сестрѣ? Ахъ, Боже мой! она умерла? Бѣдная Катерина!.... А я ничего не зналъ! Когда же она умерла?

-- Завтра будетъ недѣля.... и.... и.... я подозрѣваю, что въ бѣдности, съ волненіемъ прибавилъ Спенсеръ, я недавно воротился изъ продолжительнаго путешествія и случайно, перебирая старыя газеты, прочелъ извѣстіе объ ея процессѣ съ Бофорами. Я рѣшилъ отъискать ее и обратился съ разспросами къ адвокату который велъ ея дѣло. Нашелъ домъ, гдѣ она жила, да уже поздно: я пришелъ на третій день послѣ похоронъ. Тутъ я рѣшился отъискать васъ, чтобы узнать не нужно ли въ чемъ помочь дѣтямъ бѣдной Катерины. Сколько ихъ осталось? Двое, кажется?

-- Двое, мистеръ Спенсеръ. Старшій, Филиппъ, хорошо пристроенъ.... въ Р***; меньшой у меня. Мистриссъ Мортонъ замѣняетъ ему мать.... то есть она очень попечительна объ немъ. Ахъ, бѣдная, сестра моя!

-- Онъ похожъ на мать?

-- Очень! вылитая Катерина.... когда она была молода.

-- Который ему годъ?

-- Десятый, кажется: я не знаю навѣрное. Онъ гораздо моложе Филиппа.... Такъ она умерла!

-- Мистеръ Мортонъ, я старый холостякъ, сказалъ мистеръ Спенсеръ съ горькою улыбкой: часть моего имѣнія, правда, уже завѣщана родственникамъ, остальное мое, и я не истрачиваю своихъ доходовъ. Старшій сынъ Катерины, вѣроятно, уже въ такихъ лѣтахъ, что самъ найдетъ себѣ хлѣбъ. Но младшій.... Быть-можетъ, у насъ у самихъ семейство и вы можете уступать его мнѣ?

Мистеръ Мортонъ подумалъ и подтянулъ штаны..

-- Гмъ! это очень великодушно съ вашей стороны, мастеръ Спенсеръ. Мы подумаемъ. Мальчика теперь нѣтъ дома.... гулять отпустили. Не угодно ли съ нами откушать, мистеръ Спенсеръ? За-просто, чѣмъ Богъ послалъ. Не осудите... Ахъ, Боже мой! такъ она умерла! Чтобы ей тогда выйти за васъ, мистеръ Спенсеръ.... она была бы счастлива и жила бы, да жила!

-- Я употребилъ бы всѣ свои силы, чтобы сдѣлать ее счастливою, мистеръ Мортонъ. Но, вѣрно, ужъ такъ Богу угодно было, сказалъ мистеръ Спенсеръ отвермувшись къ окну, чтобы скрыть навернувшіяся у него слезы.

Отобѣдали. Пробило два часа, а Сидней не возвращался. Посылали искать его; не нашли. Мистеръ Мортонъ встревожился, но супруга его была убѣждена, что мальчикъ только изъ упрямства скрылся гдѣ-нибудь, и что онъ воротится когда проголодается. Но пробило пять, шесть, семь часовъ, а Сиднея всё-таки не было. Тутъ ужъ и мистриссъ Мортонъ согласилась, что пора принять мѣры, и все семейство, со слугами и служанками, отправилось на развѣдки. Въ десять часовъ она опять собрались и принесли только извѣстіе, что мальчика, по описанію, похожаго на Сиднея, видѣли съ какимъ-то молодымъ человѣкомъ сначала въ городѣ, а потомъ на дорогъ къ мануфактурнымъ областямъ. Это, хоть не много, однако жъ успокоило мистера Мортона: теперь его по-крайней-мѣрѣ не терзало ужасное опасеніе, что Сидней, быть-можетъ, утопился. Описаніе молодаго человѣка разительно согласовалось съ наружностью того, котораго мистеръ Спенсеръ видѣлъ дорогою въ каретѣ, и котораго еще разъ встрѣтилъ на улицъ съ бѣлокурымъ мальчикомъ. Онъ не сомнѣвался, что это былъ тотъ самый, и такимъ образомъ загадка разгадалась: Сидней убѣжалъ съ братомъ. Настала ночь и преслѣдованіе отложили до утра. Утромъ съ почты принесли мистеру Мортону два письма. Одно изъ нихъ было отъ Артура Бофора, другое отъ Плаксвита.

"Тяжкая болѣзнь препятствовала мнѣ написать къ вамъ раньше, писалъ Артуръ: я и теперь едва держу перо. Но какъ-скоро здоровье мое поправится, я буду у васъ въ Н**. Мать Сиднея на смертномъ одрѣ торжественно возложила на меня обязанность заботиться о ввѣренномъ вамъ ребенкѣ. Я поставляю себѣ священнымъ долгомъ составить его счастіе и спѣшу просить васъ о предоставленія его мнѣ. Не можете ли вы также сказать мнѣ, что сталось со старшимъ, съ бѣднымъ Филиппомъ, который такъ безвинно пострадалъ? Нашъ адвокатъ видѣлся съ мистеромъ Плаксвитомъ и узналъ все дѣло. Куда онъ пропалъ? Всѣ наши поиски были напрасны. Самъ я, къ сожалѣнію, былъ боленъ и не могъ ничего сдѣлать. Можетъ-быть, онъ укрылся у васъ, какъ у своего дяди. Если это такъ, то увѣрьте его, что ему нечего опасаться правосудія, что его невинность вполнѣ доказана, и что мои отецъ и я, мы оба заклинаемъ его принять нашу любовь и дружбу. На-дняхъ надѣюсь быть у васъ. Вашъ, и прочая.

Артуръ Бофоръ".

"Любезный Мортонъ, писалъ Плаксвитъ: случилась непріятная исторія. Не моя вина. Мнѣ очень досадно. Вашъ родственникъ, Филиппъ,-- какъ я вамъ говорилъ,-- паренъ очень пригодный, хотя странный и нерекомендательный въ обращеніи,-- можетъ-быть, по недостатку лучшаго воспитанія.... Бѣдняга! Мистриссъ Плаксвитъ, какъ вы знаете, женщина благовоспитанная и любитъ строгое соблюденіе приличій... Женщины обыкновенно больше смотрятъ на наружность.... Она никогда не могла полюбить его. Но къ дѣлу. Однажды вечеромъ онъ сталъ просить у меня денегъ, для матери, которая будто бы была больна, и просить самымъ безстыднымъ, даже, можно сказать, дерзимъ образомъ. Это было въ моей лавкѣ, въ присутствіи моей жены и мистера Плимминга. Я былъ принужденъ приличнымъ образомъ отказать и дать за это молодому человѣку выговоръ. Я вышелъ изъ лавки. Когда я воротился туда, его уже не было, а на полу лежали разбросанныя деньги, -- четырнадцать шиллинговъ и двѣ гинеи, кажется, или около этого. Мистриссъ Плаксвитъ и мистеръ Плиммингъ ужасно перепугались: имъ казалось яснымъ, что я обкраденъ и что мы всѣ будемъ зарѣзаны. Мистеръ Плиммингъ ту ночь спалъ внизу и мы заняли собаку у мясника Джонсона. Но ничего не случилось. Я не думаю, что я обкраденъ: когда мы сосчитали деньги въ выручкѣ, оказалось, что все цѣло. Я знаю человѣческую природу, онъ хотѣлъ взять денегъ, но испугался. Это ясно. Но я, естественно, былъ очень разсерженъ. Я думалъ, онъ воротится; хотѣлъ порядкомъ побранить его; подождалъ нѣсколько дней; ничего не узналъ; сталъ безпокоиться, послушался совѣта мистриссъ Плаксвитъ, взялъ съ собою мистера Плимминга, поѣхалъ въ Лондонъ, нанялъ тамъ съищика изъ Боу-Стрита, для розъисковъ.... Это мнѣ стоило фунта стерлинговъ съ шиллингомъ, да еще пришлось поднести два стакана вина.... Бѣдная мистриссъ Мортонъ была только-что похоронена. Я ужаснулся. Вдругъ мы увидѣли мальчишку-то на улицѣ. Мистеръ Плиммингъ, какъ другъ, ласково подошелъ къ нему, но тотъ его ударилъ такъ, что ужасъ: съ ногъ сшибъ, разбивъ руку. Мы заплатили два шиллинга шесть пенсовъ за перевязки. Филиппъ убѣжалъ. Мы за нимъ. Не догнали. Такъ и ушелъ. Я принужденъ былъ воротиться домой ни съ чѣмъ. На другой день былъ у меня адвокатъ сэра Роберта Бофора, мистеръ Джоржъ Блаквель,-- настоящій джентльменъ. Сэръ Робертъ желаетъ сдѣлать для него все, что можетъ внушить благородная щедрость. Если я могу чѣмъ служить, очень радъ. Я, дѣйствительно, очень обезпокоенъ насчетъ вашего родственника. Съ женою мы уже поссорились изъ-за него. Но это ничего. Считаю долгомъ извѣстить васъ объ этомъ. Совершенно вамъ преданный

К. Плаксвитъ.

"P. S. Распечатываю письмо, чтобы увѣдомить васъ, что сейчасъ былъ у васъ чиновникъ изъ Боу-Стрита. Онъ узналъ, что вашего родственника видѣли въ обществѣ человѣка очень подозрительнаго. Полагаютъ, что онъ уѣхалъ изъ Лондона. Полицейскій чиновникъ намѣренъ преслѣдовать. Дорого будетъ стоить. Рѣшайте сами, что намъ дѣлать."

Мистеръ Спенсеръ почти вовсе не слушалъ чтенія втораго письма, но при первомъ его мучила ревность. Онъ хотѣлъ одинъ быть покровителемъ дѣтей Катерины. На первый случай однако жъ, къ управленію и распоряженію поисками, онъ былъ совершенно негоденъ и неспособенъ. Онъ былъ человѣкъ съ нѣжнымъ сердцемъ и съ слабою головой; мечтатель, который провелъ всю жизнь въ воздыханіяхъ о счастіи и въ поэтическихъ грезахъ, всю жизнь возился съ своею несчастною любовью. Грудной ребенокъ не могъ быть безпомощнѣе добраго мистера Спенсера. Поэтому всѣ хлопоты по розъискамъ пали на Мортона, который и распорядился съ свойственною себѣ расторопностью, въ тотъ же день разослалъ объявленія, поднялъ на ноги полицію и отправилъ мистера Спенсера съ адвокатомъ въ мануфактурныя области.

Тѣмъ временемъ однакожъ братья ушли уже далеко, и Тотъ, Который питаетъ птицъ небесныхъ, облегчалъ и уравнивалъ имъ путь. Филиппъ сообщилъ брату печальную вѣсть о смерти матери и Сидней горько поплакалъ. Но что знаютъ дѣти о смерти? Ихъ слезы на могилахъ высыхаютъ скорѣе росы. Въ первый вечеръ побѣга, подъ открытымъ небомъ, Филиппъ, обнявъ брата, открылъ ему, что они оба теперь круглые сироты. Воздухъ благоухалъ, на чистомъ небѣ великолѣпно сіяли звѣзды, кругомъ простирались необозримыя поля золотистой ржи и ни одинъ листъ не колыхался на кленѣ, подъ которымъ они сидѣли. Природа, какъ-будто сострадая къ скорби юныхъ сиротъ, сѣ улыбкою говорила имъ: "Не плачьте по мертвой! Я, безсмертная, буду вашей матерью."

Когда мальчиковъ сталъ клонить сонъ, они нашла себѣ ночлегъ въ стогъ свѣжаго, душистаго сѣна. Наутро ихъ разбудило, пѣніе и щебетаніе птицъ и они встали бодрые, веселые, потому что чувствовали себя совершенно свободными. Несмотря на сиротство, потери, печальное прошедшее и сомнительную будущность, они были счастливы,-- счастливы своею юностью, своею волей, избавленіемъ отъ притѣснителей, своею любовью, окружающею природою и даже своимъ необыкновеннымъ положеніемъ Иногда они встрѣчали жнецовъ, отдыхавшихъ на полѣ за завтракомъ или обѣдомъ, и раздѣляли ихъ грубую трапезу съ охотою юности и голода. Иногда, по ночамъ, видывала и огни цыганскихъ таборовъ, которыхъ однако жъ тщательно избѣгали, съ тайнымъ трепетомъ припоминая всѣ ужасы нянюшкиныхъ сказокъ объ этомъ народѣ. Съ такою же осторожностью обходили они города и большія дороги, останавливались только въ деревняхъ и на самыхъ простыхъ постоялыхъ дворахъ, которые выбирали судя по лицу и по голосу хозяина или хозяйки. Разъ только, на другой день странствованія, зашли они въ небольшой городокъ, гдѣ Филиппъ купилъ себѣ и брату свѣжаго бѣлья и простыхъ платьевъ, чтобы лучше избѣжать подозрѣнія. Такъ шли они нѣсколько дней по направленію, противоположному мануфактурнымъ областямъ, куда обратились главныя силы ихъ преслѣдователей. Наконецъ Филиппъ и Сидней очутились посерединѣ другаго графства, въ сосѣдствѣ одного изъ важнѣйшихъ городовъ Англіи. Тутъ Филиппъ рѣшился остановиться и серіозно подумать о планѣ жизни. Онъ былъ бережливъ до скупости, потому что смотрѣлъ на завѣшанную матерью маленькую сумму какъ на имѣніе Сиднея, которое надлежало не тратить, а увеличивать какъ ядро будущаго богатства. Втеченіе послѣднихъ недѣль характерѣ его пріобрѣлъ большую зрѣлость. Онъ былъ уже не мальчикъ, а мужчина: онъ принялъ на себя попеченіе о жизни другаго существа. Филиппъ рѣшился итти въ городъ, искать мѣста, для пропитанія себя и брата. Сиднею жаль было разстаться съ кочевою жизнью, которую уже полюбилъ, но онъ долженъ былъ согласиться, что не вѣчно же будетъ лѣто и что зимою поля будутъ вовсе не такъ привлекательны, какъ въ августѣ. Оставивъ Сиднея въ простой гостинницѣ, въ предмѣстій, Филиппъ на-удачу бродилъ цѣлый день по городу и наткнулся, наконецъ, на справочную контору, для пріисканія мѣстъ и служителей. Тамъ первый вопросъ -- какое желаешь мѣсто, а второй -- есть ли аттестаты? На первый Филиппъ отвѣчалъ: дайте какое-нибудь, всё-равно, а на второй, разумѣется, принужденъ былъ дать отвѣтъ отрицательный. Факторъ пожалъ плечами и велѣлъ навѣдаться на-дняхъ. Это было не очень утѣшительно и Филиппъ уже немножко разочаровался въ своихъ надеждахъ, но онъ былъ молодъ, рѣшителенъ и твердо надѣялся на свои силы. На обратномъ пути въ гостинницу, къ Сиднею, онъ проходилъ мимо двора одного барышника, торговавшаго лошадьми, и, по старинному пристрастію къ этимъ животнымъ, остановился посмотрѣть, какъ бился конюхъ, объѣзжая передъ двумя покупщиками молодаго горячаго жеребца.

-- Слѣзай скорѣй, болванъ! кричалъ барышникъ своему работнику: ты не умѣешь управиться съ нимъ. Это овечка, сэръ, продолжалъ онъ, обращаясь къ покупщику, право, овечка, если только сѣдокъ по немъ. Но у меня теперь во всей конюшнѣ нѣтъ такого ѣздока, съ-тѣхъ-поръ какъ умеръ Билль. Слѣзай, говорятъ тебѣ, уродъ?

Но сказать это было легче нежели исполнить. Жеребецъ билъ копытами и становился на дыбы, такъ, что конюхъ сидѣлъ ни живъ ни мертвъ и того и смотрѣлъ, что полетитъ кувыркомъ. Другіе конюхи поспѣшили и помощь товарищу и успѣли поставить его на землю, между-тѣмъ какъ конь, трапа и тряся гривой какъ-будто съ гордостью спрашивалъ: "много ли васъ?"

Филиппу показалось, что этотъ конь старинный знакомецъ. Сердце его забилось отъ радости и сжалось отъ тоски. Онъ подошелъ ближе и по бѣлому пятнышку надъ лѣвымъ глазомъ узналъ своего собственнаго жеребца, своего воспитанника, котораго любилъ и холилъ, кормилъ ежедневно изъ своихъ рукъ, который бѣгалъ за нимъ какъ собака, на которомъ онъ ѣздилъ безъ сѣдла и безъ поводьевъ: это былъ тотъ самый конь, на которомъ онъ впослѣдній роковой разъ скакалъ черезъ барріеръ. Филиппъ подошелъ еще ближе, потрепалъ жеребца по шеѣ и, щелкнувъ языкомъ, шепнулъ: "Белли! Белли!" Жеребецъ быстро обернулся и весело заржалъ.

-- Если позволите, и попытаюсь скакнуть на немъ черезъ тотъ барріеръ, сказалъ Филиппъ барышнику.

-- Вотъ молодецъ! вскричалъ обрадованный торговецъ: попытайся, попытайся, дружокъ. Я знаю, конь лихой. Только бы былъ ѣздокъ ему въ пору.

Покупщики сомнительно переглянулись.

-- Позвольте мнѣ напередъ покормить его хлѣбомъ, сказалъ Филиппъ.

Торговецъ тотчасъ послалъ конюха за хлѣбомъ. Между-тѣмъ лошадь, при ласкахъ Филиппа, продолжала обнаруживать знаки радости, а когда она стала ѣсть хлѣбъ изъ рукъ молодаго человѣка, зрители такъ изумились и восхитились, какъ-будто были свидѣтели одного изъ самыхъ смѣлыхъ подвиговъ Фанъ-Амбурга. Покормивъ и всё трепля и лаская лошадь, Филиппъ медленно, осторожно сѣлъ. Животное сдѣлало скачекъ, въ пол-двора, скачекъ, отъ котораго хозяинъ, покупатели а вся дворня брызнули врознь, какъ вода отъ удару; потомъ начало выдѣлывать свои маневры одинъ за другимъ съ такимъ спокойствіемъ, съ такою легкостью, какъ-будто бы было дресировано, чтобы носить какую-нибудь молодую леди. Когда же все это было увѣнчано тремя мастерскими скачками черезъ барріеръ и когда Филиппъ слѣзъ и, отдавъ конюху поводья, съ торжествующимъ видомъ подошелъ къ хозяину, тотъ потрепалъ его по плечу и сказавъ также торжественно:

-- Сэръ! вы настоящій ѣздокъ! Я горжусь тѣмъ, что вижу васъ у себя.

Покупщики подошли къ лошади, еще разъ осмотрѣли ее съ ногъ до головы, ощупали, гдѣ нужно, и заключили торгъ, который безъ вмѣшательства Филиппа не состоялся бы. Когда лошадь поведи со двора, хозяинъ, мистеръ Стубморъ, обратился къ Филиппу, который, прислонясь къ стѣнѣ, печально смотрѣлъ вслѣдъ любимому животному.

-- Сэръ, безъ васъ мнѣ не продать бы этой лошадь. Чѣмъ я могу служить вамъ? Не угодно ли вамъ, принять пару золотыхъ барашковъ.

-- Благодарю васъ; я прійму эти деньги только въ такомъ случаѣ, если вы дадите мнѣ у себя мѣсто. Я могу быть полезнымъ вашему заведенію, я выросъ на конѣ.

-- Это видно! это видно! А эта лошадь васъ знаетъ, это ясно? Она у меня отъ стариннаго моего покупщика, сэра Филиппа Бофора.... мастеръ былъ ѣздить!.... Вы не тамъ ли ея видѣли? Вы бывали въ его конюшнѣ?

-- Я очень хорошо зналъ сэра Филиппа.

-- Вотъ что! Да, лучшаго человѣка вамъ не знавать. Славный былъ человѣкъ. Ну, я охотно прійму, мнѣ нужно надзирателя за конюшней. Какъ ваше имя?

-- Филиппъ....

-- Филипръ? Хорошо, мистеръ Филиппъ, приходите завтра.... иди хотите здѣсь ночевать?

-- Нѣтъ; у меня на рукахъ малолѣтній братъ, котораго я не хочу водить въ конюшню.... онъ слишкомъ малъ. Я буду ходить сюда рано по утрамъ и оставаться до вечера.

-- Ну, какъ хотите. Завтра заключимъ условіе. Прощайте.

На другой день Филиппъ вступилъ въ свою новую должность. Это положеніе, но прежнимъ привычкамъ и по пристрастію къ лошадямъ, было Филиппу очень пріятно, а мистеръ Стубморъ полюбилъ его какъ человѣка по этой части знающаго и полезнаго. Прошло нѣсколько недѣль. Филиппъ въ этомъ скромномъ положеніе, можетъ-быть, окончилъ бы свою жизнь, если бъ не испыталъ новыхъ нападеній своихъ преслѣдователей, изъ-за брата. Сидней былъ для него все. Изъ любви къ нему онъ отказался отъ ласковаго, дружескаго приглашенія Гартрея; для него онъ работалъ и трудился, для него сберегалъ то, что добывалъ, и надѣялся къ непродолжительномъ времени накопить столько, чтобы доставить ему средства выйти въ люди, стать выше того ремесла, къ которому былъ осужденъ самъ. Онъ держалъ его дома длятого, чтобы не вводить въ грубое, необразованное общество конюховъ, чтобы предохранять отъ всего нечастаго и низкаго, до-тѣхъ-поръ пока Сидней самъ будетъ столько разуменъ, чтобы различать вредъ отъ пользы. Но Сидней не могъ даже понять, для чего эти предосторожности, и скучалъ, изнывалъ отъ нетерпѣнія въ своемъ заключеніи. Еще на рукахъ баловницы-матери въ немъ зародилось себялюбіе, обыкновенная принадлежность характера всѣхъ дѣтей-любимцевъ. Филиппъ замѣнилъ ему мать во всѣхъ отношеніяхъ,-- и въ баловствѣ тоже,-- и эта страсть развилась у Сиднея дотого, что онъ не зналъ предѣловъ своимъ прихотямъ и нерѣдко легкомысленно и неразсудительно возставалъ противъ того, кто для него безъ малѣйшихъ жалобъ переносилъ труды и лишенія. Филиппъ думалъ доставить ему, если не большую пользу, то по-крайней-мѣрѣ развлеченіе отъ скуки, отдавъ въ приходскую школу; но Сидней на третій день пришелъ домой съ подбитымъ глазомъ и объявилъ, что больше не пойдетъ. Оставаясь дома одинъ, онъ тосковалъ и жаловался.

-- Если бъ я зналъ, сказалъ онъ однажды: что ты будешь держать меня въ такомъ заключеніи, я не ушелъ бы отъ мистриссъ Мортонъ. Тамъ по-крайней-мѣрѣ было съ кѣмъ играть и гулять.

Этотъ упрекъ уязвилъ Филиппа въ сердце. "Такъ я отнялъ у него вѣрное и спокойное убѣжище! думалъ онъ: я лишилъ его обезпеченной, быть-можетъ, счастливой будущности, и онъ справедливо укоряетъ меня!" У него навернулись слезы.

-- Прости мнѣ, Сидней! сказалъ онъ отворотившись.

Увидѣвъ, что братъ опечаленъ, Сидней, обыкновенно вкрадчивый и ласковый, вскочилъ, бросился въ нему на шею, расцѣловалъ его, просилъ извиненія и разъбранилъ себя за безразсудство. Но слово было вымолвлено, и оно глубоко запало въ душу Филиппа. Онъ страстно, ревниво любилъ своего брата и не могъ равнодушно перенести такого упреку. Въ томъ возрастѣ, когда еще не развивается любовь обыкновенная, мальчики, какъ и дѣвушки, обыкновенно бываютъ страстны въ дружбѣ: они точно такъ же ревнуютъ, какъ любовники. Филиппъ боялся, чтобы кто-нибудь не отбилъ у него Сиднея, не отнялъ, не увезъ его, и какъ-будто предчувствовалъ, что это случится. Часто, по ночамъ, онъ со сна вскакивалъ, чтобы посмотрѣть, тутъ ли Сидней, по утрамъ онъ уходилъ изъ дому съ мрачными опасеніями, по вечерамъ возвращался со страхомъ. Между тѣмъ нравъ его, противъ Сиднея кроткій и ласковый, противъ другихъ становился болѣе и болѣе крутымъ и отталкивающимъ. Онъ въ шумномъ заведеніи мистера Стубмора возвысился на степень начальника и повелителя, а ранняя привычка господствовать, въ какой бы то ни было Сферъ, легко дѣлаетъ людей деспотами.

Однажды утромъ мастеръ Стубморъ призвалъ Филиппа въ свою пріемную комнату. Тамъ былъ какой-то джентльменъ. Онъ важно стоялъ посереди комнаты, опустивъ одну руку въ карманъ, а другою постегивалъ хлыстомъ по своему сапогу. Филиппу это лицо показалось знакомымъ. Вглядъвшись, онъ узналъ одного изъ видѣнныхъ въ томъ подозрительномъ мѣстъ, куда Гавтрей завелъ его, когда спасъ отъ преслѣдованія Плаксвита. Филиппъ покраснѣлъ.

-- Мистеръ Филиппъ, покажите его милости, капитану Смиту, гнѣдую кобылу. Она красавица въ сбруѣ, не правда ли? Его милости нужиа парная лошадь къ фаэтону.

-- Надобно, чтобы шагъ былъ широкій, сказалъ джентльменъ, оборачиваясь на каблукѣ.

Онъ, какъ видно, тоже узналъ Филиппа, и какъ-то странно прищурилъ глаза. Филиппъ еще болѣе смутился и поспѣшилъ исполнить, что сказано, чтобы только скорѣе уйти. Омъ приказалъ конюхамъ вывести лошадь на дворъ. Хозяинъ и покупщикъ тоже вышли и покончили торгъ.

-- Славный человѣкъ этотъ капитанъ Смитъ! сказалъ Стубморъ Филиппу, когда тотъ ушелъ съ конюхомъ и съ лошадью: настоящій джентльменъ: почти вовсе не торгуется. Я не зналъ, что вы уже были управителемъ на конюшнѣ. Капитанъ Смитъ говоритъ, что вы были оравою рукой у мистера Эльмира, въ Лондонѣ. Вы нѣсколько разъ уже услуживали ему. Онъ очень хвалитъ васъ.... Славный человѣкъ! настоящій джентльменъ.... Да! какъ бы не забыть.... пожалуйста, поѣзжайте поскорѣе къ сэръ Джону, съ лошадьми, которыхъ онъ торговалъ. Онъ просилъ прислать по-раньше сегодня.

Филиппъ понялъ только послѣднее. Его тревожили подозрѣнія, которыхъ онъ не смѣлъ открыть, чтобы не показать, гдѣ и какъ они родились. Притомъ онъ вовсе не зналъ никого изъ тѣхъ, которые ему казались тогда подозрительными, видѣлъ ихъ только одинъ разъ и не могъ-сказать ничего опредѣленнаго даже о Гавтреѣ, съ которымъ провелъ четыре дня. Послѣдняго онъ не смѣлъ порочить еще и потому, что не видалъ отъ него ничего кромѣ добра и ласки. Занятый этими мыслями, Филиппъ ничего не возразилъ хозяину и отправился тотчасъ же исполнять порученіе. Ѣхать ему надлежало довольно далеко и онъ возвратился уже подъ-вечеръ. По дорогѣ, на возвратномъ пути его подстерегли два человѣка.

-- Это онъ! это онъ! говорилъ одинъ.

-- Ну, слава Богу, нашли! сказалъ другой.

-- Но что это! Посмотрите, съ кѣмъ онъ говоритъ?

Въ это время Филиппа остановилъ капитанъ Смитъ, на гнѣдой кобылѣ.

-- Спасибо вамъ, сэръ.... не знаю, какъ васъ зовутъ.... много обязанъ. Въ другой разъ и я вамъ отслужу. Чего, вы думаете, стоитъ эта кобыла?.... если не купить, а продать?

-- Гиней шестьдесятъ.

-- Ну, это добрый барышъ. Еще разъ спасибо за скромность. Этотъ старый чортъ не повѣрилъ бы мнѣ на вексель, если бы не услужили мнѣ вы, да Эльморъ... Ха, ха, ха! Если онъ догадается, да станетъ прижимать васъ, такъ приходите только ко мнѣ. Я дня два еще проживу въ гостинницѣ Звѣзды. Мнѣ нуженъ такой ловкій малый, какъ вы, и вы будете получать хорошіе проценты. Я не шишимора какой-нибудь: я живу на большой ногѣ: это моя манера.

-- Мнѣ нѣть дѣла до того, какъ вы живете, возразилъ Филиппъ, нахмуривъ брови: я васъ не знаю.

-- Какъ! а у старика Грегга, къ которому вы приходили съ лихимъ Биллемъ Гавтреемъ? Развѣ забыли? Напрасно. Зачѣмъ забывать такихъ знакомцевъ, которые въ добрый часъ очень могутъ пригодиться!

-- Мнѣ вашего знакомства не нужно. Я прежде подозрѣвалъ, а теперь убѣжденъ, что оно не можетъ принести мнѣ чести. Я откровенно объявляю вамъ, что предупрежду на вашъ счетъ и хозяина.

-- О! неужели? Въ такомъ случаѣ, смотрите, чтобы вамъ самимъ не попасть, насмѣшливо сказалъ капитанъ, и пришпорилъ кобылу.

Филиппъ поѣхалъ домой. Незнакомцы изъ-дали послѣдовали за нимъ.

-- Что жъ это за человѣкъ, съ которымъ онъ говорилъ? спросилъ одинъ изъ нихъ.

-- Это одинъ изъ самыхъ отъявленныхъ мошенниковъ, отвѣчалъ другой.

Первый покачалъ головой и не отвѣчалъ.

Филиппъ, пришедши на конюшню, узналъ, что мистеръ Стубморъ уѣхалъ со двора и воротится не раньше слѣдующаго дня. Предупрежденіе насчетъ капитана надобно было отложить. Филиппъ пошелъ на свою квартиру, раздумывая, какъ лучше сказать то, что нужной чтобы притомъ не сказать чего-нибудь такого, что было бы не выгодно самому. На углу улицы, въ которой находилась квартира, къ Филиппу подошелъ одинъ изъ подстерегавшихъ его.

-- Добрый вечеръ, мистеръ Филиппъ Мортонъ! сказалъ онъ съ низкимъ поклономъ: очень радъ, что наконецъ вижу васъ. Вы, конечно, еще помните меня?... Джоржъ Блаквелъ, адвокатъ.

-- Что вамъ нужно? грубо спросилъ Филиппъ.

-- Ну, ну, не горячитесь, почтеннѣйшій, но горячитесь. Я пришелъ по порученію моихъ кліентовъ, господъ Бофоровъ, старшаго и младшаго. Мнѣ стоило пропасть хлопотъ отъискать васъ. Вишь, какой вы хитрецъ! Ха, ха, ха! Ну, мы вашу исторію съ Плаксвитомъ покончили благополучно.... а могло быть худо. Теперь, я надѣюсь, вы будете....

-- Что вамъ нужно отъ меня, спрашиваю я васъ?

-- Не торопитесь, не торопитесь. Въ дѣлахъ серіозныхъ торопиться не слѣдуетъ. Не лучше ли намъ пойти куда-нибудь въ гостинницу, да выпить стаканъ вина. Мы скоро поладимъ, я думаю.

-- Говорите коротко и ясно, что вамъ нужно, или убирайтесь къ чорту! закричалъ Филиппъ съ гнѣвомъ.

Адвокатъ отскочилъ на шагъ, робко оглянулся и поспѣшно приступилъ къ дѣлу.

-- Мое порученіе.... сэръ Артуръ Бофоръ принимаетъ живѣйшее участіе въ вашей судьбъ.... онъ устроилъ этотъ поискъ. Онъ поручилъ мнѣ сказать вамъ, что почтетъ себя чрезвычайно счастливымъ.... да, счастливымъ, если ему удастся услужить вамъ.... и если вы хотите видѣться съ нимъ.... онъ въ городѣ... Вы, конечно, будете обворожены.... Удивительно любезный молодой человѣкъ....

-- Скажите ему, перебилъ Филиппъ, что я не приму ни благодѣянія, ни помощи, ни отъ отца, ни отъ сына, ни отъ какого члена семейства, на которомъ лежитъ грѣхомъ смерть матери и проклятіе сиротъ. Я съ ними не хочу имѣть ни какого сношенія. Если жъ они навяжутся мнѣ насильно, то пусть не пеняютъ! Я добываю себѣ хлѣбъ какъ хочу. Они мнѣ не нужны. Скажите имъ это. Убирайтесь!

Филиппъ толкнулъ адвоката всторону и пошелъ далѣе. Блаквель, смущенный, сбитый съ ногъ и съ толку, воротился къ своему спутнику.

-- Ахъ, какъ это мило, Филиппъ, что ты пришелъ сегодня по-раньше! вскричалъ Сидней, захлопавъ въ ладоши и бросившись навстрѣчу брату, когда тотъ вошелъ въ свою комнату: мнѣ было такъ скучно! Будемъ играть?

-- Пожалуй. Въ какую же игру? отвѣчалъ Филиппъ съ ласковою улыбкой.

-- Пойдемъ въ садъ; будемъ играть въ прятки.

-- Не холодно ли будетъ тебѣ въ саду?

-- Ну, такъ! у тебя всегда отговорки! Я вижу, тебѣ не хочется. Хорошо, я не стану безпокоить тебя.

Сидней сѣлъ къ окну и надулся.

-- Бѣдный Сидней! я знаю, тебѣ скучно у меня. Да, пойдемъ играть. Но надѣнь этотъ платокъ.

Филиппъ снялъ съ шеи платокъ и окуталъ имъ брата. Сидней пересталъ дуться. Они вышли въ садъ, и пробыли тамъ до темной ночи. Однажды, тихонько обходя кустъ, чтобы избѣжать рукъ Сиднея, Филиппъ нечаянно взглянулъ всторону и намѣтилъ темную фигуру человѣка, который подсматривалъ на играющими черезъ каменный наборъ со стороны улицы. Филиппъ содрогнулся. Бофоры, съ мыслью о которыхъ въ воображеніи его соединились всѣ роды предзнаменованій зла и несчастія, Бофоры и тутъ не давали ему покою: подослали своего шпіона! Онъ остановился, выпрямился во весь ростъ а, между-тѣмъ какъ Сидней съ хохотомъ бѣжалъ, чтобы схватить его, закричалъ на незнакомка повелительно:

-- Чего ты зѣваешь? что ты подсматриваешь на вами?

Незнакомецъ пробормоталъ что-то и исчезъ.

-- Ужъ не воръ ли это? проговорилъ испуганный Сидней съ трепетомъ.

Филиппъ не отвѣчалъ. Онъ повелъ брата въ комнату и тамъ, при тускломъ свѣтѣ одной свѣчи, надобно было видѣть, съ какою трогательною нѣжностью, съ какимъ терпѣніемъ онъ подавался на всѣ рѣзвыя прихоти своего воспитанника, какъ онъ то строилъ карточные домики, то разсказывалъ волшебныя и богатырскія сказки, лучшія, какія слыхивалъ или какія могъ самъ изобрѣсти. Когда, наконецъ, Сидней сталъ ложиться спать, Филиппъ, помогая ему раздеваться, спросилъ:

-- Теперь тебѣ скучно, Сидней?

-- Нѣтъ; когда ты со мною, я не скучаю. Но это случается такъ рѣдко!

-- Ты не читаешь книгъ, которыя я купилъ тебѣ?

-- Иногда читаю.... но нельзя же цѣлый день читать!

-- Ахъ, Сидней! если мы, можетъ-быть, разстанемся, ты перестанешь любить меня?

-- Не говори этого, Филиппъ! Вѣдь мы никогда не разстанемся.

Филиппъ вздохнулъ и отворотился. Что-то шептало ему, что опасность близка. Его и безъ того уже давно занимала мысль, что нельзя же Сиднею вырости такъ, между четырехъ стѣнъ, безъ всякаго воспитанія и образованія.

Между-тѣмь какъ Фалнішъ раздумывалъ о средствахъ прилично исполнить данное матери слово, а Сидней покоился сномъ безпечной юности, въ лучшей гостиницѣ города сидѣли три человѣка, Артуръ Бофорь, Спенсеръ и мистеръ Слаквель.

-- Такъ онъ отвергаетъ всѣ наши предложенія? спросилъ Артуръ.

-- Съ презрѣніемъ, котораго я не смѣю описывать вамъ, возразилъ адвокатъ: это, очевидно, человѣкъ совершенно безнравственный и до крайности развращенный. Да какъ же и быть иначе: онъ вѣдь служитъ конюхомъ у барышника! Онъ, кажется, и при отцѣ все жилъ въ конюшнѣ. Дурное общество скоро портитъ человѣка. Мистеръ Шарпъ говоритъ, что человѣкъ, съ которымъ мы видѣли его на дорогѣ, самый низкій мошенникъ. Вы можете быть увѣрены, сэръ Артуръ, это человѣкъ неисправимый. Все, что мы можемъ сдѣлать, это -- спасти его брата.

-- О! это слишкомъ страшная мысль! воскликнулъ Артуръ отворачиваясь.

-- Конечно, страшная, прибавилъ Спенсеръ: право, я не зналъ бы, что дѣлать съ такимъ человѣкомъ. Но бѣдное дитя.... увезть его, значитъ сдѣлать богоугодное дѣло.

-- Гдѣ мистеръ Шарпъ? спросилъ Артуръ.

-- Онъ пошелъ вслѣдъ за Филиппомъ, чтобы вывѣдать, гдѣ онъ живетъ и у него ли братъ.... Да вотъ онъ!

-- Нашелъ! нашелъ, сэръ! сказалъ Шарпъ входя и отирая нотъ со лба: этакой онъ строптивый. Я того и глядѣлъ, что онъ пуститъ мнѣ камень въ лобъ. Но нашъ братъ ужъ привыкъ къ этому.

-- Ребенокъ у него? спросилъ Спенсеръ.

-- У него.

-- Что, это скромный, смирный мальчикъ? продолжалъ мечтательный обитатель озеръ.

-- Смирный? помилуйте! Я въ жизнь свою не видывалъ такого рѣзваго крикуна! Ужъ они бѣсились, бѣсились тамъ, въ саду, словно дикіе звѣри въ клѣткѣ. Ужасъ!

-- Ахъ,Боже мой, простоналъ мистеръ Спенсеръ: онъ изъ этого бѣднаго ребенка сдѣлаетъ такого же негодяя, какъ самъ!

-- Что намъ дѣлать, мистеръ Бліаквель? спросилъ Шарпъ, хватаясь за стаканъ вина.

-- Я думаю, вамъ завтра утромъ сходить къ конскому барышнику и освѣдомиться, давно ли Филиппъ водится съ тѣмъ мошенникомъ. Можетъ-быть Стубморъ имѣетъ нѣкоторое вліяніе на него, и, если, не называя его по имени....

-- Да, да, не говорите имени, прибавилъ Артуръ.

-- Вы можете его попросить, чтобы посовѣтовалъ молодому человѣку послѣдовать совѣтамъ родственниковъ.

-- Понимаю, понимаю, сказалъ мистеръ Шарпъ.

-- А я самъ завтра поговорю съ Филиппомъ, сказалъ Артуръ: я упрошу его. Меня онъ послушается.

На-утро мистеръ Шарпъ явился къ барышнику.

-- Мистеръ Стубморъ, кажется?

-- Къ вашимъ услугамъ, сэръ.

Мастеръ Шарпъ съ таинственною миной заперъ стеклянную дверь и, приподнявъ за кончикъ зеленую занавѣску, кивнулъ изумленному хозяину, чтобы тотъ приблизился.

-- Видите вы этого молодаго человѣка, въ бархатной курткѣ? Онъ у васъ служатъ?

-- Да; онъ у меня правая рука.

-- Ну, такъ я вамъ скажу.... вы однако жъ не безпокойтесь.... его ищутъ родственники. Онъ пошелъ по дурной дорогѣ, и мы требуемъ, чтобы вы дали ему добрый совѣтъ.

-- Ба! я знаю, что онъ убѣжалъ отъ своихъ родственниковъ; я знаю также, что онъ дѣльный, прекрасный малый. Онъ останется у меня столько времени, сколько то душѣ угодно, и его преслѣдователи у меня выторгуютъ себѣ развѣ только добрую купель въ лошадиномъ пруду.

-- Вы -- отецъ? у васъ есть дѣти, мастеръ Стубморь? сказалъ Шарпъ, запустивъ руки въ карманы, и принявъ важный видъ.

-- Вздоръ! что вы мнѣ тутъ толкуете, я и слушать не хочу. Я вамъ объявляю, что не разстанусь съ Филиппомъ и не намѣренъ гнать его отъ себя.

-- Мистеръ Стубморъ, вы человѣкъ разсудительны?! Скажите сами, что вы знаете объ этомъ негодяѣ? Былъ у него какой-нибудь аттестатъ?

-- А вамъ какое дѣло?

-- Мнѣ никакого, да вамъ-то есть дѣло, мистеръ Стубморъ; Филиппъ, видите ли, парень разгульной. Если онъ воротится къ родственникамъ, они могутъ исправить его, а у васъ надъ нимъ нѣтъ ни какой команды, онъ и пошаливаетъ. Знаете ли вы того джентльмена съ густыми бакенбардами, что вчера купилъ у васъ лошадь?

-- Нѣтъ, не знаю, сказалъ Стубморъ поблѣднѣвъ.

-- Заплатилъ ли онъ вамъ за лошадь?

-- Заплатилъ.... далъ вексель на Кутса.

-- Й вы приняли? Этакая простота! этакая простота!

Мистеръ Шарпъ расхохотался съ восхищеніемъ, какое люди обыкновенно чувствуютъ, когда видятъ что кто-нибудь надулъ ближняго. Мистеръ Стубморъ видимо смутился.

-- Что это значитъ? растолкуйте! Вы полагаете, что меня обманули?

-- Ахъ, ты, Боже ты мой, Господи! что это за простота! какъ же онъ назвался вамъ?

-- Да вотъ его вексель.... капитанъ Джоржъ-Фредерикъ де Бургъ-Смитъ. Осемьдесятъ гиней.

-- Закурите трубку этимъ векселемъ, мистеръ Стубморъ, закурите трубку: онъ не стоитъ и пол-пенса!

-- Да вы-то кто же такой, чортъ возьми? закричалъ Стубморъ, въ-сердцахъ на самого себя и на своего гостя.

-- Я? чиновникъ изъ Боу-Стрита; имя мое Джонъ Шарпъ.

Стубморъ чуть не свалился съ ногъ. Глаза его помутилось, зубы застучали.

-- Да, сударь, этотъ капитанъ Смитъ -- не кто иной, какъ Дешингъ Джерри, отъявленный мошенникъ, воръ и каторжникъ. Я нарочно пришелъ, чтобы предупредитъ васъ. Я знаю, что вы человѣкъ порядочный, мистеръ Стубморъ.

-- Я всегда старался поддерживать это мнѣніе о себѣ, сказалъ совершенно смущенный барышникъ.

-- У васъ есть семейство?

-- Есть: жена и трое дѣтей, отвѣчалъ Стубморъ плаксиво.

-- Ну, вы не потерпите убытку, если это отъ меня будетъ зависѣть. Молодой человѣкъ, за которымъ мы гоняемся, изволите видѣть, знается съ этимъ капитаномъ Смятомъ... Ха, ха, ха! чуете теперь?... а?

-- Капитанъ Смитъ говорилъ, что знаетъ его... этакая бестія! Это-то меня и обмануло!

-- Ну, мы этого молодца теперь не можемъ прижать слишкомъ больно: у него, видите ли, знатные покровители есть. Но вы скажите ему, чтобы онъ воротился къ своимъ родственникамъ; скажите, что ему все будетъ прощено; дайте ему добрый, христіанскій, отеческій совѣтъ, мистеръ Стубморъ; посовѣтуйте ему исправиться, скажите, что вы не можете и не хотите его держать, и онъ по-неволѣ долженъ будетъ прійти къ намъ... Вѣдь вы не станете держать его послѣ такой продѣлки?

-- Держать? его? Я радъ, если отдѣлаюсь безъ убытку! Пойти скорѣй, посмотрѣть, тутъ ли этотъ проклятый капитанъ.

-- Едва-ли. Я думаю, онъ ужъ давнымъ-давно улизнулъ, замѣтилъ Шарпъ: ушелъ, радуясь, что ловко обдѣлалъ дѣло.

Мистеръ Стубморъ схватилъ шляпу и сломя голову побѣжалъ въ гостинницу, гдѣ останавливался капитанъ Смитъ. Тамъ ему сказали, что капитанъ тотчасъ по возвращеніи отъ него уѣхалъ, оставивъ хозяину гостиницы за постой и столъ также вексель на имя Кутса. Стубморъ побѣжалъ домой, задыхаясь отъ досады и стыда.

-- Мальчишка, котораго я принялъ въ свой домъ, какъ сына! и онъ помогъ надуть меня! Не деньги... что мнѣ въ этихъ деньгахъ!... нѣтъ, эта подлость меня бѣситъ! ворчалъ Стубморъ входя въ конюшню.

Тутъ онъ наткнулся на Филиппа.

-- Я хоть ль поговорить съ вами, мистеръ Стубморъ, сказалъ Филиппъ: я хотѣлъ предупредить васъ насчетъ капитана Смита.

-- О! неужели? Тогда, какъ его ужъ и слѣдъ простылъ? Послушайте, мистеръ Филиппъ, ваши друзья ищутъ васъ... Я не хочу ничего говорить противъ васъ... но послушайтесь моего совѣту, воротитесь къ нимъ. Я умываю руки. Вотъ ваше жалованье за эту недѣлю. Прошу васъ объ одномъ: не показывайтесь больше въ моемъ домѣ. Прощайте.

Филиппъ уронилъ поданныя деньги.

-- Мои друзья... мои друзья были у васъ? въ самомъ дѣлѣ? Я такъ и думалъ... Очень благодаренъ имъ за это. Такъ вы хотите избавиться отъ меня? Ну... вы были ласковы, очень ласковы до меня, такъ разстанемтесь такъ же ласково, какъ жили, сказалъ Филиппъ, подавая хозяину руку.

Стубморъ смягчился. Онъ слегка прикоснулся къ поданной рукѣ и на минуту поколебался, но вексель капитана Смита, къ осемьдесятъ гиней, какъ привидѣніе мелькнулъ передъ его глазами, и онъ быстро поворотился на каблукѣ, сказавъ:

-- Не ходите по слѣдамъ капитана Смита: онъ идетъ на висѣлицу. Исправьтесь и покоритесь вашимъ добрымъ родственникамъ, которые сокрушаются по васъ.

-- Такъ мои родственники вамъ сказали?...

-- Да, да, они мнѣ все сказали, и... я уже довольно добръ, что не отдалъ васъ въ руки полиціи. Но если ваши родственники люди благородные, они, можетъ-быть, посеребрятъ мнѣ этотъ вексель.

Послѣднія слова были сказаны на воздухъ. Филиппъ убѣжалъ со двора,

Сердце громко билось, кровь кипѣла, каждый нервъ трепеталъ отъ гнѣву у несчастнаго гордаго юноши, когда онъ шелъ по оживленнымъ, веселымъ улицамъ. Такъ они и тутъ успѣли разстроить его жизнь, эти проклятые Бофоры! они и тутъ окружили его какъ загнаннаго звѣря коварными сѣтями своего ненавистнаго милосердія! Они отнимаютъ у него кровъ надъ головой, хлѣбъ у рта, чтобы онъ принужденъ былъ ползать у ногъ ихъ вымаливая подаянія! "Но они не переломятъ меня, они своею лестью не выкупятъ у меня моего проклятія. Нѣтъ, нѣтъ, несчастная мать моя, я поклялся надъ твоимъ прахомъ, что этого не будетъ!"

Говоря это, онъ скорыми шагами шелъ черезъ доросшую травой пустошь, за которою находилась его квартира. Тутъ кто-то окликнулъ его и положилъ ему руку на плечо. Онъ оборотился. Передъ нимъ стоялъ Артуръ Бофоръ. Филиппъ не тотчасъ узналъ своего двоюроднаго брата, котораго лѣта и болѣзнь очень измѣнили съ-тѣхъ-поръ какъ они видѣлись въ первый и послѣдній разъ. Контрастъ между этими двумя молодыми людьми былъ разительный. На Филиппѣ была грубая одежда, приличная его ремеслу, широкая черная бархатная куртка, лосинные штаны, неуклюжіе сапоги съ толстыми подошвами, небрежно повязанный простой платокъ на шеѣ и шляпа съ широкими полями, надвинутая на нахмуренныя брови; изъ-подъ нея въ безпорядкѣ разсыпались по плечамъ длинные, черные какъ смоль волосы. Онъ былъ именно въ томъ возрастѣ, когда наружность юноши съ рѣзкою физіономіей и здоровымъ тѣлосложеніемъ является самою невыгодною,-- когда жилистые мускулы еще не довольно округлены, не развиты, когда черты, потерявъ мягкость и свѣжесть отрочества, не получили еще того постоянства и колориту, которые отличаютъ красивое, мужественное лицо. Таковъ былъ Филиппъ Мортонъ. Артуръ Бофоръ, всегда изящно одѣтый и стройный, казался еще изящнѣе по женской нѣжности, какую сообщила ему болѣзненная блѣдность.

-- Филиппъ! сказалъ Артуръ слабымъ голосомъ: говорятъ, вы не хотите принять ни какой ласки отъ меня: правда ли это?... Ахъ, если бы вы знали, какъ мы васъ искали!

-- Если бъ я зналъ! Га! развѣ я не знаю? вскричалъ Филиппъ съ негодованіемъ: да какъ вы осмѣлились искать и травить меня какъ звѣря? По какому праву вы съ такимъ ожесточеніемъ преслѣдуете меня и мое несчастіе всюду, куда я ни преклоню голову?

-- Ваша бѣдная мать....

-- Моя мать! Не смѣйте говорить объ ней! поблѣднѣвъ закричалъ Филиппъ, и губы его дрожали: не болтайте о милосердіи, о попеченіи и помощи, которую могъ бы оказать ей и ея дѣтямъ кто-нибудь изъ Бофоровъ! Я не принимаю этой помощи.... я не вѣрю ей! О! конечно! вы теперь преслѣдуете меня вашею лживою лаской, потому что вашъ отецъ... вашъ тщеславный, безчувственный, бездушный отецъ....

-- Стой! сказалъ Артуръ такимъ тономъ, который поразилъ бурное сердце Филиппа: Это мой отецъ, о которомъ вы говорите. Вы должны уважать чувствованія сына!

-- Нѣтъ.... нѣтъ.... нѣтъ! я не хочу ни почитать, ни уважать никого изъ вашего роду. Я вамъ говорю, вашъ отецъ боится меня. Мои послѣднія слова еще звучатъ въ его ушахъ. Мои страданія, моя несчастія.... Артуръ Вофоръ! когда мы будете далеко отъ меня, я постараюсь забыть объ нихъ.... въ вашемъ ненавистномъ присутствіи они давятъ, задушаютъ меня....

Онъ остановился, задыхаясь отъ внутренняго волненія, но тотчасъ же опять продолжалъ съ тѣмъ же жаромъ:

-- Если бъ тамъ, гдѣ это дерево, стояла висѣлица, и одно только прикосновеніе къ вашей рукѣ могло спасти меня отъ нея, я отвергъ бы вашу помощь. Помощь! Развѣ Бофоръ отдастъ мнѣ мое право рожденія и матери моей ея чистое имя? Ханжа! лицемѣръ! прочь съ моей дороги! У тебя мое имѣніе, мое имя, мои права; у меня только бѣдность, ненависть и презрѣніе. Я клянусь, еще разъ клянусь, вы у меня не выкупите ихъ!

-- Но выслушайте же меня, Филиппъ! выслушайте того, который стоялъ у смертнаго одра....

Слова, которыя спасли бы несчастнаго отъ мрачныхъ демоновъ, тѣснившихся въ сердце его, замерли на трепещущихъ устахъ молодаго покровителя. Ослѣпленный, обезумевшій дотого, что не походилъ на человѣка, Филиппъ грубо толкнулъ слабаго, больнаго Артура такъ, что тотъ упалъ къ его ногамъ. Филиппъ остановился, со сжатыми кулаками, съ злобною улыбкой посмотрѣлъ на лежащаго.... перескочивъ черезъ него и побѣжалъ домой.

Дома Филиппъ нашелъ Сиднея въ такомъ веселомъ расположеніи духа, котораго, по рѣдкости, не могъ не замѣтить, какъ ни былъ взволнованъ самъ.

-- Отчего это ты такъ веселъ?

Мальчикъ улыбнулся.

-- Ахъ, это тайна.... Не велѣли сказывать тебѣ. Я, я увѣренъ, что ты вовсе не такой злой, какъ онъ говоритъ.

-- Онъ?.... кто?

-- Не сердись, Филиппъ!.... Ты пугаешь имя.

-- А ты терзаешь меня. Кто могъ очернить брата вередъ братомъ?

-- О! онъ не чернилъ: онъ только, говорилъ.... съ добрымъ намѣреніемъ.... Здѣсь былъ господинъ... такой милый, добрый.... онъ громко заплакалъ, когда увидѣлъ меня. Онъ сказалъ, что зналъ мою маменьку и обѣщалъ взять меня, съ собой.... купить мнѣ хорошенькую лошадку, и новыя платья, и все, все! Онъ скоро обѣщалъ прійти опять.

-- Онъ сказалъ, что и меня тоже возьметъ, Сидней? спросилъ Филиппъ садясь.

Сидней печально склонилъ голову.

-- Нѣтъ, братецъ.... онъ сказалъ, что ты пойдешь.... что ты злой... что ты водишься съ дурными людьми и что ты держишь меня здѣсь въ-заперти, для того, чтобы никто не могъ сдѣлать мнѣ добра.... Но я ему сказалъ, что не вѣрю этому.... да, право! я ему сказалъ это!

И Сидней пытался отвести руки брата, которыми тотъ закрылъ себѣ лицо. Филиппъ вскочилъ и скорыми шагами сталъ ходить изъ угла въ уголъ. "Еще одинъ подосланный отъ Бофоровъ! думалъ онъ: быть можетъ, адвокатъ. Они хотятъ отнять его у меня!.... отнять послѣднее, что я люблю. Этому не бывать!"

-- Сидней, сказалъ онъ громко: мы должны уйти отсюда, сегодня.... сейчасъ.... да! сію минуту.

-- Какъ! уйти? а этотъ добрый господинъ?....

-- Будь онъ проклятъ! Идемъ. Не реви по-пусту. Ты долженъ итти.

Эти слова были сказаны съ такою суровостью, какой Сидней никогда еще не видывалъ отъ брата. Филиппъ пошелъ разсчитываться съ хозяйкою и укладывать свой бѣдный скарбъ. Черезъ часъ братья были уже за городомъ.

Они цѣлый день шли полями и проселками, пуще прежняго избѣгая всякаго жилья. Къ-вечеру однако жъ, когда небо заволокло тучами, началъ накрапывать дождь и вдали послышался громъ. Филиппъ и самъ сталъ посматривать, гдѣ бы пріютиться; но кругомъ все было пусто. Сидней, измученный, началъ плакать объявилъ, что не можетъ итти далѣе. Между-тѣмъ совсѣмъ стемнѣло. Филиппъ увѣщевалъ и упрашивалъ брата поспѣшить, обнадеживая близкимъ отдыхомъ.

-- Это жестоко, Филиппъ, говорилъ Сидней всхлипывая: кчему ты заставляешь меня тащиться, въ такую темень и въ такую погоду, Богъ знаетъ, куда? Я сожалѣю, что пошелъ съ тобой.

Въ это время яркая молнія, освѣтила блѣдное лицо Сиднея, выражавшее упрекъ, сожалѣніе и страхъ. Филиппъ инстинктивно бросился загородить его собою и защитить отъ страшнаго, неотразимаго небеснаго огня. Послѣ этого испугу, Сидней нѣсколько времени шелъ безъ ропоту. Но гроза подходила ближе и ближе; мракъ сгущался, молнія чаще и чаще обливала кровавымъ блескомъ небо и землю. Полилъ проливной дождь, который, казалось, грозился затопить всю вселенную. Тутъ уже и твердое сердце Филиппа заныло. Онъ снялъ съ себя шейный платокъ, куртку, жилетъ и все надѣлъ на Сиднея, чтобы защитить его отъ погоды. Онъ уже не прерывалъ его жалобъ, напротивъ, радовался, когда слышалъ хоть стонъ, хоть плачъ, лишь бы слышать голосъ брата. Но этотъ голосъ становился всё слабѣе и слабѣе, и, наконецъ, совсѣмъ замолкъ. Только громъ гремѣлъ въ поднебесья и ливень хлесталъ землю. Сидней тяжелѣе и тяжелѣе наваливался на поддерживавшую его руку.

-- Ради Бога, говори!... говори, Сидней! Скажи хоть слово!... Я понесу тебя за плечахъ!

-- Я умру, кажется, проговорилъ Сидней едва внятно; я такъ усталъ.... я не могу дальше итти....я здѣсь лягу

И онъ повалился на дымящуюся траву подлѣ дороги. Въ это время дождь по-маленьку переставалъ; громъ слышался отдаленнѣе, облака начинали разсѣиваться и сѣрый полу-свѣтъ замѣнилъ сплошную тьму. Филиппъ, стоя на колѣняхъ, поддерживалъ брата и съ мольбою обращалъ взоръ къ удалявшейся грозѣ небесной. Одинокая звѣзда выглянула на мгновенье изъ-за тянувшихся тучъ, и опять исчезла. Но вотъ, вдали, мелькнулъ огонекъ... вотъ опять... на одномъ и томъ же мѣстѣ. Это жилье; тамъ есть люди! Филиппъ ожилъ: онъ обрадовался людямъ, несмотря на то, что бѣжалъ отъ нихъ.

-- Встань, Сидней! соберись съ духомъ.... еще одно усиліе, и мы тамъ... видишь, какъ близко! говорилъ онъ, указывая на огонь.

-- Невозможно!... я не могу... возразилъ Сидней,

Молнія освѣтила его лицо. Оно было искажено: казалось, смертный потъ выступилъ на немъ. Что было дѣлать Филиппу? Остаться тутъ, чтобы видѣть, какъ братъ умретъ? Оставить его одного на дорогѣ и бѣжать за помощью къ тому огоньку? Послѣднее казалось ему еще страшнѣе. Вотъ, послышались шаги по дорогѣ. Филиппъ притаилъ дыханіе. Шаги приближались; показалось неопредѣленное очертаніе человѣка. Филиппъ громко кликнулъ.

-- Что такое? откликнулся голосъ, который показался Филиппу знакомымъ. Онъ бросился на встрѣчу и, взглянувъ путнику въ лицо, узналъ капитана Смита. Капитанъ, еще больше привычный къ темнотѣ, заговорилъ, первый.

-- Какъ! это вы, почтеннѣйшій! какими судьбами?

-- Га! это вы?... я здѣсь по вашей милости.... Но не въ томъ дѣло... Богъ вамъ судья!... Мой братъ.... ребенокъ.... лежитъ здѣсь... я боюсь, умретъ отъ холоду и утомленія... будьте милосерды, останьтесь съ нимъ на минуту, пока я сбѣгаю туда, къ тому огню... у меня есть деньги... я вамъ буду благодаренъ!....

-- Непріятная работа, стоять теперь на дорогѣ... но, такъ и быть! Гдѣ мальчикъ?

-- Здѣсь, здѣсь! Поднимите его... вотъ такъ. Дай Богъ вамъ здоровья.... я сейчасъ ворочусь... сію-минуту.

Филиппъ сломя голову побѣжалъ черезъ поле, черезъ кустарники и гнилыя болота, прямо на свѣтъ огонька, какъ пловецъ пробивается къ берегу. Капитанъ былъ хоть негодяй, однако жъ не совершенно безчувственный. Если опасность угрожаетъ жизни невиннаго ребенка, то сердце забьется даже у мошенника. Онъ, правда, проворчалъ нѣсколько проклятій, однако жъ держалъ мальчика на колѣняхъ и, вынувъ дорожную фляжку, влилъ ему въ горло нѣсколько капель водки. Это оживило Сиднея; онъ, открылъ глаза и сказалъ:

-- Я думаю, я могу теперь итти, Филиппъ.

Въ это время той же дорогой двѣ жалкія почтовыя клячи медленно тащили по грязи двухъ путешественниковъ, въ бричкѣ.

-- Этакая ночь! вскричалъ одинъ изъ нихъ.

-- Прескверная, сэръ! отозвался другой; и станція какая убійственная, -- осьмнадцать миль! Это несносно...... Но зато мы теперь непремѣнно захватимъ ихъ, если они пошли этою дорогой.

-- Меня пугаетъ старшій-то братъ: право, пугаетъ, мистеръ Шарпъ. Онъ такимъ разбойникомъ смотрятъ, что ужасъ!

-- Да, водится съ Дешингомъ Джерри, такъ чего ужъ тутъ путнаго ждать?

-- Не говорите, мистеръ Шарпъ, не говорите: мнѣ страшно.

Тутъ раздался громкій окликъ.

-- Ахъ, Боже мой! ужъ не разбойники ли? вскричалъ мистеръ Спенсеръ, затрепетавъ.

-- Ни почемъ, сэръ! у меня хлопушки съ собой, спокойно отвѣчалъ Шарпъ: кто тутъ?

Экипажъ остановился; кто-то подошелъ къ дверцамъ.

-- Извините, сэръ, сказалъ незнакомецъ: но у меня тутъ бѣдный мальчикъ, больной, слабый такой, что съ нимъ не дойдешь до ближайшаго городу, если вы не будете такъ добры, что возьмете его съ собой.

-- Бѣдный мальчикъ?... гдѣ? спросилъ Спенсеръ высовывая голову черезъ плечо Шарпа.

Тотъ ущипнулъ его и шепнулъ:

-- Это Дешингъ Джерри. Я выйду.

Онъ выскочилъ изъ экипажа и черезъ минуту явился съ Сиднеемъ на рукахъ.

-- Не онъ ли это? шепнулъ Шарпъ Спенсеру, освѣщая своимъ фонаремъ лицо мальчика.

-- Онъ! онъ! Слава Богу!

-- Такъ вы потрудитесь оставить его въ Королевскомъ Гербѣ? Часа черезъ два и мы тамъ будемъ, сказалъ капитанъ.

-- Мы? кто, мы? спросилъ Шарпъ.

-- Да я и братъ этого мальчика.

-- А! ну, милости просимъ, насмѣшливо отвѣчалъ Шарпъ, поднявъ фонарь къ лицу капитала: пожалуйте мы, кажется, старые знакомцы. Я ничего такъ не желаю, какъ видѣть васъ у себя. До свиданія... Да скажи своему пріятелю, чтобы онъ этого мальчишку оставилъ въ покоѣ, не то мы ему самому такъ насолимъ, что не съѣстъ. Убирайся, Джерри, пока цѣлъ.

Шарпъ захлопнулъ дверцы и приказалъ почтальону ѣхать какъ-можно скорѣе.

Десять минутъ спустя, воротился Филиппъ съ двоими поселянами, съ носилками, фонаремъ и двумя одѣялами. Мѣсто, гдѣ онъ оставилъ Сиднея, было пусто. Онъ, въ безпокойствѣ, громко закричалъ. Капитанъ откликнулся на разстояніи двухъ сотъ шаговъ. Филиппъ побѣжалъ туда.

-- Гдѣ мой братъ?

-- Уѣхалъ въ почтовой коляскѣ. Чортъ меня возьми, если я тутъ что-нибудь понимаю!

И Капитанъ сообщилъ Филиппу сбивчивый разсказъ о томъ, что случилось.

-- Братъ! мой братъ! такъ они всё-таки вырвали тебя изъ моихъ объятій! вскричалъ Филиппъ, и упалъ безъ чувствъ.

Черезъ недѣлю послѣ этого происшествія, вечеромъ, худой, оборванный и растрепанный молодой человѣкъ стучался у дверей мистера Роберта Бофора. Швейцаръ медленно подошелъ.

-- Дома вашъ баринъ? Мнѣ нужно поговорить съ нимъ.

-- Нельзя.... баринъ въ такую пору не принимаетъ, особенно вашу братью, отвѣчалъ швейцаръ съ презрѣніемъ взглянувъ на оборваннаго гостя.

-- Онъ прійметъ.... онъ долженъ принять меня, возразилъ молодой человѣкъ и, когда швейцаръ загородилъ дорогу, онъ желѣзною рукой схватилъ его за-воротъ, бросилъ черезъ порогъ и пошелъ черезъ великолѣпныя сѣни въ покои.

-- Стой! стой! Джемсъ! Джонъ! сюда! кричалъ швейцаръ поднимаясь.

Мистриссъ Бофоръ ожидала возвращенія своего супруга изъ клуба. Услышавъ шумъ въ передней, она вышла изъ своей комнаты и въ валѣ встрѣтила незванаго гостя.

-- Что вамъ нужно? кто вы? спросила она.

-- Я -- Филиппъ Мортонъ. Кто вы?

-- Моего мужа.... сказала она отступая со страхомъ: моего мужа нѣтъ дома.

-- А! такъ вы -- мистриссъ Бофоръ? Хорошо. Вы меня поймете. Я ищу своего брата. Его подлымъ образомъ похитили у меня. Скажите, гдѣ онъ, и я все прощу. Возвратите мнѣ его, и я стану благословлять васъ и всѣхъ вашихъ!

Филиппъ сталъ на колѣни и ухватился за подолъ ея платья.

-- Я ничего не знаю о вашемъ братѣ, мистеръ Мортонъ, отвѣчала мистриссъ Бофоръ съ безпокойствомъ: Артуръ, котораго мы ждемъ со дня на день, пишеть намъ, что всѣ поиски были тщетны.

-- А! такъ вы искали же? вскричалъ Мортонъ вставъ и сжимая кулаки: такъ кто же кромѣ васъ разлучитъ брата съ братомъ? Отвѣчайте мнѣ, гдѣ онъ? Не увертывайтесь, мистриссъ! Я въ отчаянномъ расположенія духа!

Мистриссъ Бофоръ, какъ свѣтская женщина, вполнѣ обладала тою холодностью и ровностью характера, которыя обыкновенно замѣняютъ храбрость, однако жъ она была до-крайности испугана тономъ и видомъ суроваго гостя. Она протянула руку къ колокольчику, но Мортонъ схватилъ ее и, крѣпко сжавъ, съ мрачнымъ выраженіемъ, сверкая глазами, сказалъ:

-- Вы не сойдете съ мѣста, покуда не скажете, гдѣ мой братъ. Вы отвергаете мою благодарность, мое благословеніе? Берегитесь! Еще разъ спрашиваю васъ, гдѣ мой братъ?

Въ эту минуту растворилась дверь и вошелъ Робертъ Бофоръ. Леди съ радостнымъ крикомъ вырвалась изъ рукъ Филиппа и бросилась къ мужу.

-- Спасите меня отъ этого разбойника! вскричала она съ судорожнымъ рыданіемъ.

Бофоръ, получившій отъ Блаквеля извѣстіе о закоснѣлой негодности Филиппа, его подозрительномъ знакомствѣ и неисправимости характера, былъ до крайности взбѣшенъ этою сценой.

-- Безсовѣстный негодяй! вскричалъ онъ, подступивъ къ Филиппу: какъ ты смѣешь входить въ этотъ домъ, послѣ того какъ отвергъ съ такою грубостью всѣ мои предложенія, всѣ мои милости, и захотѣлъ лучше погрязнуть въ своихъ порочныхъ привычкахъ? Вонъ! или я пошлю за полиціей!

-- Послушайте, сказалъ Филиппъ подавляя бѣшнство, которое трясло его какъ въ лихорадкѣ: мнѣ дѣла нXтъ до вашихъ угрозъ; я не слушаю вашей брани. Вашъ сынъ или вы украли моего брата. Скажите только, гдѣ онъ, дайте мнѣ увидѣть его. Не гоните меня, не сказавъ хоть одного слова правосуднаго и сострадательнаго. Я умоляю васъ.... на колѣняхъ умоляю васъ... да! я, я умоляю, васъ, Роберта Бофора, будьте милосерды къ сыну вашего брата. Гдѣ Сидней?

Робертъ Бофоръ, какъ и всѣ трусы и люди съ низкимъ образомъ мыслей, еще пуще разсердился, когда увидѣлъ смиреніе умоляющаго.

-- Вонъ! вонъ! Я ничего не знаю о твоемъ братѣ. И если все это не мошенничество какое-нибудь.... что легко можетъ статься.... то я очень радъ, что онъ, этотъ мальчикъ, избавленъ отъ пагубнаго сообщества такого негодяя, какъ ты.

-- Я еще лежу у вашихъ ногъ.... еще разъ.... впослѣдній разъ обнимаю ихъ съ мольбой... заклинаю васъ, скажите мнѣ правду!

Еще пуще озлобленный Робертъ занесъ руку, чтобы ударить Филиппа.

-- Не бейте его, папенька! отдайте ему брата.... онъ проситъ! вскричалъ дѣтскій голосъ, и рука Роберта опустилась.

Это была малолѣтняя дочь Бофора, которая при самомъ прибытіи отца, ни кѣмъ не замѣченная, вошла и со страхомъ видѣла всю эту сцену изъ-дали, а теперь бросилась къ стоявшему на колѣняхъ и загородила его своею крошечною ручкой. Слезы катились по ея щекамъ. Филиппъ, въ смущеніи взглянулъ на нея и она показалась ему ангеломъ-хранителемъ его.

-- Слышите! слышите! сказалъ онъ: о! ради ея, отдайте мнѣ брата, не разлучайте сиротъ!

-- Возьмите ее, миледи! вскричалъ Бофоръ съ гнѣвомъ. А вы...... извольте итти вонъ изъ моего дому! Если вы въ состояніи приблизиться ко мнѣ въ приличномъ видѣ, я исполню свое обѣщаніе и дамъ вамъ средства честно жить на свѣтѣ, если жъ нѣтъ, то лучше не показывайтесь мнѣ на глаза.

Филиппъ всталъ. Леди Бофорь вывела дочь и воспользовалась этимъ случаемъ, чтобы позвать людей.

-- Пойдете вы? или хотите, чтобы они васъ вывели? закричалъ Бофоръ еще болѣе ободрившись, когда увидѣлъ въ передней собравшуюся дворню.

-- Довольно, сэръ Робертъ Бофоръ, сказалъ Филиппъ съ спокойствіемъ и достоинствомъ: мой отецъ.... если глаза покойныхъ еще наблюдаютъ за живыми.... мой отецъ видѣлъ и слышалъ васъ. Настапетъ день правосудія, настанетъ! Прочь, рабы!

Онъ замахнулся и слуги съ трепетомъ отшатнулись врознь. Филиппъ мѣрными шагами вышелъ изъ негостепріимнаго дому. На улицѣ онъ остановился и еще разъ оглянулся. Темные, впалые глаза его, просвѣчивавшіеся сквозь разсыпаниые по лбу длинные черные волосы, блестѣли почти сверхъчеловѣческимъ грознымъ выраженіемъ. Это выраженіе было еще усилено хладнокровнымъ спокойствіемъ и непоколебимымъ величіемъ, которое не покидало Филиппа даже въ лохмотьяхъ, какъ не покидаетъ всякаго человѣка съ твердою волей и глубокимъ чувствомъ справедливости. Исхудавшее тѣло, рѣзкія, но благородныя черты, изсушенная, безцвѣтная юность, простертая рука и безмолвное негодованіе,-- все придавало ему грозный, таинственный видъ человѣка, которому страданія и несправедливость людей сообщили силу сверхъестественную: онъ какъ-будто направлялъ своимъ взглядомъ руку неумолимой и безстрастной судьбы на этотъ домъ. Постоявъ съ-минуту, онъ медленно повернулся и пошелъ въ одну ивъ отдаленныхъ и грязныхъ частей гигантскаго города, и тамъ въ узкой, мрачной улицѣ, у лавки тряпичника и ростовщика остановился. Оборванный мальчишка отперъ дверь; Филиппъ, по неопрятной лѣстницѣ пололъ во второй этажъ, гдѣ, въ маленькой, такой же неопрятной каморкѣ, нашелъ капитана Смита, за столомъ, играющаго въ одиночку въ карты.

-- Ну, что новаго о вашемъ братѣ, Белли-Филь?

-- Ничего. Они ни вь чемъ не признаются.

-- Такъ вы теперь отрекаетесь?

-- Никогда! Теперь я полагаюсь на васъ.

-- Ну, вѣдь я говорилъ, что безъ меня ничего не сдѣлаете! А я обдѣлаю.... я сдѣлаю для васъ то, что не легко сдѣлалъ бы для самого себя. Я вамъ говорилъ, что знаю эту боу-стритскую собаку, что сидѣлъ въ коляскѣ. Я отъищу его.... Богу извѣстно, что это не трудно.... но вотъ что трудно: вывѣдать что-нибудь у него. Однако жъ, если вы хорошо заплатите, будутъ вѣсти.

-- О отдамъ вамъ все, что у меня есть, если вы отъищете мнѣ брата. Вотъ, у меня сто фунтовъ.... это его деньги. Безъ него она мнѣ не нужны. Вотъ, возьмите пятьдесятъ, и когда....

-- Хорошо, хорошо; дѣло конченное, сказалъ капитанъ, положивъ деньги въ карманъ.

Онъ исполнилъ свое обѣщаніе, видѣлся съ Шарпомъ и за десять гиней черезъ нѣсколько дней досталъ черезъ него письмо отъ Сиднея, которое и отнесъ къ Филиппу. Письмо было слѣдующаго содержанія:

"Любезный братецъ, Филиппъ! Я слышу, ты желаешь знать, какъ я живу, и затѣмъ я пишу тебѣ это письмо. Увѣряю тебя, что я пишу совершенно изъ своей головы. Мнѣ здѣсь очень хорошо; я очень счастливъ, гораздо счастливѣе, нежели былъ когда-либо съ-тѣхъ-поръ какъ умерла маменька. Поэтому прошу тебя, не безпокойся больше обо мнѣ и не ищи, не найди меня, ради Бога, потому что я ни за что не пойду съ тобой. Мнѣ здѣсь гораздо лучше. Я желаю, чтобъ ты сталъ добрымъ человѣкомъ и оставилъ бы своихъ дурныхъ товарищей. Право, мнѣ страшно, когда подумаю, что люди говорятъ, и что было бы со мной, если бъ я остался у тебя. Мистеръ.... (имя было тщательно выскоблено), тотъ джентльменъ, у котораго я живу, говоритъ, что онъ будетъ и твоимъ другомъ, если ты поведешь себя хорошо. Онъ совѣтуетъ тебѣ итти къ Артуру Бофору и просить извиненія за прошедшія непріятности. Онъ говоритъ, что Артуръ очень добръ и, навѣрное, проститъ тебя. Посылаю тебѣ при этомъ письмѣ двадцать фунтовъ стерлинговъ. Добрый джентльменъ говоритъ, что онъ послалъ бы больше, но боится, что ты будешь вести себя легкомысленно, если получишь слишкомъ много денегъ. Я хожу каждое воскресенье въ церьковь и молю Бога, чтобы онъ открылъ тебѣ глаза. У меня есть хорошенькая лошадка.... чудо, какая хорошенькая! Но покуда довольно. Твой любящій тебя братъ,

Сидни Мортонъ".

"P. S. Сдѣлай малость, не отыскивай меня. Ты знаешь, я чуть не умеръ на большой дорогѣ, и умеръ бы, если бъ не этотъ добрый джентльменъ".

Вотъ все что онъ поручилъ въ награду за всѣ свои страданія, за всю свою любовь! Это письмо, по всему видимому, было не диктованное: оно было писано со всѣми ребяческими ошибками и каракулями. Каждая буква змѣинымъ жаломъ впивалась въ сердце Филиппа и оставила тамъ пожирающій ядъ.

-- Ну, съ этимъ у меня дѣло кончено.... навсегда! сказалъ Филиппъ отерѣвъ горькія слезы: я уже не потревожу его; не стану разгадывать этой тайны. Пусть такъ.... онъ счастливъ! Хорошо.... хорошо.... Я я.... а некогда уже не позабочусь о комъ-нибудь изъ людей.

Онъ закрылъ лицо руками и замолкъ. Когда же всталъ, ему казалось, будто сердце его превратилось въ камень; казалось, будто даже сознаніе улетѣло на крыльяхъ исчезнувшей любви.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ И ПОСЛѢДНЯЯ.

-- Бѣдный молодой человѣкъ! ваша исторія занимаетъ меня: случаи и обстоятельства истинно романическіе, но нравоученіе -- практическое, старинное, вѣчное: это -- жизнь, батюшка, жизнь, то есть, такая штука, которой ни отъ кого не переймешь и никому не передашь, а поживи самъ, такъ и узнаешь ее. Бѣдность сама по себѣ еще не великая бѣда, то есть, когда она не доводитъ до голодной смерти. Но бѣдность и страсть мѣстѣ, бѣдность и чувство, бѣдность и гордость.... бѣдность не родовая, не наслѣдственная, а благопріобрѣтенная, отъ несчастія.... когда человѣкъ, который согналъ тебя съ уютнаго кресла, съ каждымъ своимъ движеніемъ, усаживаясь удобнѣе, даетъ тебѣ пинка.... га! въ этомъ нѣтъ ничего романическаго: это горькая существенность, это будничная жизнь!

Такъ, въ порядочно убранной квартирѣ, на одной изъ многолюднѣйшихъ улицъ Парижа, говорилъ Филиппу Мортону мистеръ Ло или, лучше сказать, Вилліамъ Гавтрей, потому что имя Ло на ту пору было у него принятое: подъ этою формою аферистъ содержалъ нѣчто въ родѣ клуба и вмѣстѣ нѣчто въ родѣ брачной конторы.

-- Ну, дальше! продолжалъ Гавтрей: такъ, получивши письмо отъ брата, вы и отдались въ руки этому мошеннику Смиту?

-- Нѣтъ; я отдалъ ему свои деньги, но души не отдавалъ. Я ушелъ отъ него съ нѣсколькими шиллингами, которые онъ самъ бросилъ мнѣ. Я пошелъ, куда глаза глядятъ; выбрался изъ городу въ поле. Настала ночь, взошла луна; я очутился на большой дорогѣ, въ нѣсколькихъ миляхъ отъ Лондона. Вдругъ, на краю рва, подъ кустомъ, я увидѣлъ нѣчто похожее на трупъ. Это былъ старикъ нищій, до крайности оборванный и изнуренный голодомъ и болѣзнью. Онъ легъ съ тѣмъ, чтобы умереть. Я подѣлился съ нимъ чѣмъ могъ, и отвелъ его на ближайшій постоялый дворъ. Входя въ комнату онъ оборотился и благословилъ меня.... Какъ вы думаете! въ эту минуту у меня какъ-будто камень свалился съ груди. "Такъ и я еще могу помогать другимъ! сказалъ я самъ себѣ: я еще въ лучшемъ положеніи нежели этотъ старикъ: я молодъ и здоровъ." При этихъ мысляхъ ноги и руки мои, которыя-было ослабѣли, вдругъ какъ-будто переродились, стали легки и сильны; непонятная живость овладѣла мной. Я весело шелъ, почти бѣжалъ по безлюдной дорогѣ при свѣтѣ луны. Мнѣ казалось въ эту ночь, что въ самомъ большомъ домѣ, въ самыхъ великолѣпныхъ палатахъ мнѣ мало будетъ простору. И когда, наконецъ, утомившись, я забрелъ въ лѣсъ и прилегъ, чтобы уснуть, то еще разъ повторилъ про себя: "вѣдь я молодъ и здоровъ!" Но на утро, проснувшись, я протянулъ руки и хватился брата.... Дня черезъ три я нашёлъ пристанище у одного фермера, но черезъ нѣсколько недѣль мы поссорились: ему разъ вздумалось поколотить меня.... Работать я могъ, а быть рабомъ -- нѣтъ. Когда мы разстались, наступила зима.... о, какая зима! Тутъ-то я узналъ, что значитъ сиротство.... Какъ я тутъ прожилъ нѣсколько мѣсяцевъ,-- если можно назвать это жизнью,-- вамъ было бы непріятно слушать, а мнѣ унизительно разсказывать. Наконецъ я опять попалъ и Лондонъ и однажды вечеромъ рѣшился.... мнѣ ничего больше не оставалось: я два дня куска въ ротъ на бралъ.... я рѣшился итти къ вамъ.

-- Отчего жъ вы раньше объ этомъ не подумали?

-- Оттого, отвѣчалъ Филиппъ покраснѣвъ: оттого; что я трепеталъ при мысли о томъ, какую власть надъ собою и своею будущностью дамъ этимъ человѣку, котораго какъ благодѣтеля своего благословляю, но какъ руководителя долженъ остерегаться.

-- А! воскликнулъ Гавтрей съ выраженіемъ, въ которомъ была смѣсь насмѣшки и состраданія: стало-бытъ голодъ всё-таки показался вамъ по-страшнѣе меня?

-- Да, можетъ-быть, поводомъ былъ голодъ, а можетъ-быть и мысли, которыя голодъ порождаетъ. Два дня у меня куска во рту не было. Я стоялъ на мосту, откуда съ одной стороны видѣлъ дворецъ епископа, съ другой соборъ, гдѣ схоронены знаменитые люди, о которыхъ я читалъ въ исторіи. Вечеръ былъ холодный, морозный; въ темной водѣ рѣки, мерцая, отражались звѣзды и огни освѣщенныхъ набережныхъ. Уставъ до изнеможенія, я прислонялся къ периламъ. Подлѣ меня какой-то калѣка протягивалъ къ проходящимъ грязную и тощую руку. Я позавидовалъ ему: у него было свое ремесло; онъ привыкъ къ нему, быть-можетъ, былъ къ нему воспитанъ и пріученъ съ дѣтства; онъ не зналъ стыда. Вдругъ.... самъ не знаю, какъ это случилось.... я обернулся, также протянулъ руку къ первому прохожему и самъ испугался рѣзкаго тону своего голоса, когда вскричалъ: "Будьте милосерды!"

Гавтрей, подкинувъ полѣно въ догоравшій огонь камина, весело окинулъ взглядомъ удобную комнату и потеръ руки. Филиппъ продолжалъ:-- Мнѣ отвѣчали: "Не стыдно ли тебѣ, молодой человѣкъ! Меня забираетъ охота отдать тебя въ полицію!" Я поднялъ глаза и увидѣлъ ливрею, которую нѣкогда носило слуги моего отца. Я просилъ милостыни у лакея Роберта Бофора! Я ничего не сказалъ. Холопъ пошелъ своей дорогой, ступая на цыпочкахъ, чтобы не загрязнить сапоговъ. Тутъ мною овладѣли мысли такія черныя, что, казалось, они тушили звѣзды на небѣ.... мысли, которыя я подавлялъ прежде, но за которыя ухватился теперь съ неистовою радостью.... Тутъ я вспомнилъ про васъ. Я сберегъ адресъ, который вы мнѣ дали и пошелъ прямо въ тотъ домъ. Вашъ пріятель, когда я назвалъ васъ, принялъ меня ласково, безъ дальнѣйшихъ разспросовъ, накормилъ меня, почти насильно одѣлъ и далъ денегъ, доставилъ мнѣ паспортъ, вручилъ вашъ адресъ.... и вотъ я здѣсь. Гавтрей! я знаю свѣтъ только съ черной его стороны. Я не знаю, что долженъ думать о васъ.... но вы одни были ласковы до меня, и я обращаюсь теперь больше къ вашей ласкѣ нежели къ помощи.... вы были такъ добры.... принимали воинѣ такое участіе.... однакожъ....

-- Однако жъ вамъ хочется узнать меня по-короче. Право, душа моя, я теперь не могу дать вамъ удовлетворительнаго объясненія. Признаться откровенно, я и самъ думаю, что живу не совсѣмъ въ предѣлахъ законовъ. Но я не бездѣльникъ! Я никогда не грабилъ своего друга и не называлъ этого игрою!... Я никогда не убивалъ друга и не называлъ этого честью!... Я никогда не соблазнялъ жены моего друга и не называлъ этого любезностью или шалостью....

Помолчавъ, Гавтрей, продолжалъ весело:-- Я ратую со счастіемъ, вотъ и все! Я не мошенникъ, какъ вы, кажется, подозрѣваете, и вовсе не разбойникъ. Я только.... какъ я и прежде говорилъ вамъ.... я только шарлатанъ, какъ и всякой, кто старается добиться до знатности и богатства. И мнѣ ласка нужна столько же, сколько вамъ. Мой хлѣбъ и мой стаканъ -- къ вашимъ услугамъ. Я постараюсь предохранить васъ даже отъ той грязи, которая по временамъ прилипаетъ ко мнѣ. Съ другой стороны, мой другъ, молодость имѣетъ права ценсорствовать. Вы должны смотрѣть на меня, такъ, какъ должно смотрѣть на свѣтъ вообще,-- не слишкомъ разборчиво, не слишкомъ брезгливо. Нынѣшнее мое занятіе приноситъ мнѣ порядочный доходъ: я начинаю копить. Истинное мое имя, какъ и прежняя жизнь, вовсе неизвѣстиы, и здѣсь никто не подозрѣваетъ меня ни въ чемъ дурномъ. Впрочемъ, признайтесь, что моя маска хороша! Не правда ли, что этотъ лысый лобъ придаетъ мнѣ отмѣнное выраженіе добросердечія.... а? Конечно, продолжалъ Гавтрей нѣсколько серіознѣе: если бъ я видѣлъ, что вы можете выйти въ люди лучшею дорогою, нежели та, на которой я теперь, я сказалъ бы вамъ, что можетъ сказать старый кутила молодому человѣку, что можетъ или по-крайней-мѣрѣ долженъ бы сказать бывалый отецъ неопытному сыну, то есть, коли я не святой, такъ это еще не причина тебѣ быть грѣховодникомъ. Однимъ словомъ, если бъ у васъ было въ виду порядочное средство къ существованію, вы могли бы имѣть знакомство по-лучше меня. Но въ настоящихъ обстоятельствахъ я,-- даю честное слово,-- право, не вижу для васъ ничего лучшаго. Ну, что вы теперь скажете? Коротко и ясно, жизнь моя -- жизнь большаго школьника, который за удалыя потѣхи попадаетъ въ тиски и старается выпутаться изъ нихъ, какъ умѣетъ. Хотите попытать счастія со мной, очень радъ, а нѣтъ, такъ воля милости вашей.

Гавтрѳй говорилъ съ такою откровенностью, и такимъ простодушіемъ, что гость его видимо успокоился. Филиппъ съ довѣріемъ и благодарностью подалъ Гавтрею руку; тотъ крѣпко пожалъ ее, потомъ не говоря ни слова, отвелъ молодаго человѣка въ небольшую комнату съ диваномъ, и они разстались на ночь.

Новая жизнь въ которую вступилъ Филиппъ Мортонъ, былъ такъ странна, такъ необыкновенна и занимательна, что по молодости своей, естественно не ясно видѣлъ, чѣмъ она опасна. Вилліамъ Гавтрей принадлежалъ къ числу тѣхъ людей, которые, кажется, на то рождены, чтобы господствовать надъ другими и всѣхъ очаровывать всюду, куда ни заброситъ ихъ судьба. Его необыкновенная сила и несокрушимое здоровье уже сами по себѣ внушали почтеніе. Онъ отъ природы обладалъ веселымъ правомъ, изъ-подъ котораго однако жъ по временамъ проглядывали насмѣшка и даже злоба. Очевидно было, что онъ получилъ хорошее воспитаніе, потому что, въ случаѣ нужды, умѣлъ придать своему обращенію все изящество человѣка, коротко знакомаго съ высшимъ обществомъ. Филиппъ съ первой минуты когда познакомился съ нимъ на имперіалъ омнибуса, почувствовалъ къ нему влеченіе. Разговоръ, который онъ потомъ подслушалъ на кладбищѣ; услуга, которую Гавтрей оказалъ ему, спасая его отъ преслѣдованій полиціи; время, которое они провели вмѣстѣ, до разлуки на постояломъ дворѣ; его простосердечная доброта, услужливость и гостепріимство,-- все это воспламенило воображеніе молодаго человѣка и привязало къ тому, который уже имѣлъ столько правъ на его благодарность. Однимъ словомъ, Мортонъ былъ очарованъ: Гавтрей былъ единственный другъ, котораго онъ нашелъ доселѣ. Еще во время прежнихъ бесѣдъ, которыхъ мы не сочли нужнымъ описывать, Филиппа изумляли, почти ужасали, мрачныя думы, проглядывавшія иногда сквозь шутки Гавтрея. Эта мрачность зависѣла не отъ характера, но была слѣдствіемъ извѣданной жизни. Его взглядъ на вещи и людей, какъ обыкновенно у тѣхъ, кто имѣетъ основаніе ссориться со свѣтомъ,-- былъ печальный, отчаянный, а собственный опытъ Мортона былъ таковъ, что эти мнѣнія производили на него впечатлѣніе несравненно болѣе сильное, нежели произвели бы на счастливца. Однако жъ, при послѣдней встрѣчѣ Гавтрей вообще былъ гораздо веселѣе и Мортонъ подъ его гостепріимною кровлей скоро опять воротилъ часть своей природной живости. Гавтрей былъ пріятный собесѣдникъ; общество у него было хотя не избранное, однако жъ веселое. Мы уже упомянули о ремеслѣ Гавтрея. Исчерпавши источники доходовъ въ Англіи, онъ отправился въ Парижъ добывать хлѣбъ остроуміемъ. Тамъ, подъ фирмою "Мистеръ Ло, Англичанинъ, и К°", онъ завелъ "брачную контору" или справочное мѣсто для вакантныхъ жениховъ и невѣстъ, и велъ "дѣла" довольно искусно. Чтобы желающемъ носить брачныя узы облегчить достиженіе вожделѣнной цѣли, мистеръ Ло устроилъ у себя родъ клуба и давалъ вечера, обѣды,-- разумѣется, за деньги,-- и женихи и невѣсты часто были ему очень благодарны, если не за женъ и мужей, такъ по-крайней-мѣрѣ за вечера и обѣды. Однимъ словомъ, у мистера Ло было очень весело. Въ свободные дни Гавтрей любилъ посѣщать кофейни и театры, и бралъ съ собою Мортона. Освѣженный этою перемѣною образа жизни, Филиппъ даже по наружности оправился и пріобрѣлъ прежнюю силу и цвѣтъ, какъ растеніе, перенесенное изъ удушливой атмосферы и съ дурной почвы въ хорошую теплицу. Если въ наружности его и оставалось еще нѣсколько суровости, то она уже по-крайней-мѣрѣ не дикая, она даже шла къ характеру его смуглаго, выразительнаго лица. Онъ можетъ-быть не совсѣмъ еще утратилъ свою тигровую раздражительность и пылкость, зато и въ мягкомъ колоритѣ и въ мускулистой стройности членовъ его начинала появляться красота и гибкость тигра.

Однажды, вечеромъ, Гавтрей сидѣлъ въ комнатъ у Мортона и, по обыкновенію, толковалъ о жизни и людяхъ съ тою странною смѣсью веселости и чувства, плутовства и здравыхъ сужденій, въ которой заключалась опасная прелесть его бесѣды.

-- Гавтрей! сказалъ наконецъ Филиппъ, взявъ его за руку: въ васъ такъ много изумительнаго для меня, такъ много, по-моему, вовсе не сообразнаго съ нынѣшними вашими занятіями и образомъ жизни, что я очень желалъ бы узнать что-нибудь о вашей прежней жизни,-- если только эта просьба не покажется вамъ нескромною. Мнѣ пріятно было бы сравнить вашу жизнь съ моею. Когда доживу до вашихъ лѣтъ, я оглянусь и посмотрю, чѣмъ обязанъ вашему примѣру.

-- Вамъ хочется знать мою прежнюю жизнь? Пожалуй, я разскажу, и это, дѣйствительно, можетъ привести вамъ пользу: можетъ-быть, заставитъ васъ предостеречься двухъ опасныхъ для молодости сѣтей,-- любви и дружбы.

Потомъ, приготовивъ себѣ стаканъ пуншу, покрѣпче обыкновеннаго, Гавтрей началъ разсказывать "Исторію негодяя".

-- Мой дѣдъ торговалъ тростями и зонтиками, въ маленькомъ переулкѣ подлѣ биржи. Онъ былъ человѣкъ геніальный, то есть, спекулянтъ большой руки. Накопивши небольшую сумму, онъ отдалъ ихъ взаймы за двадцать процентовъ, какому-то бѣдняку, которому деньги были нужны до-зарѣзу, и такими операціями, мало-по-малу составилъ себѣ капиталецъ въ пять тысячъ фунтовъ стерлинговъ. Тутъ онъ пріискалъ себя невѣсту. Эта невѣста, дочь купца, у котораго на набережной была лавка съ ситцами и выбойками, должна была получить три тысячи двѣсти двадцать фунтовъ въ наслѣдство отъ тётки. Дѣдушка,-- ему было тогда лѣтъ сорокъ,-- влюбился въ нея по-уши и подружился съ ея отцемъ, сообщалъ ему тайны самыхъ выгодныхъ оборотовъ, потомъ далъ взаймы на неопредѣленный срокъ, семь сотъ фунтовъ, почти даромъ,-- за половину того, что бралъ съ другихъ,-- и потребовалъ уплаты въ такую пору, когда бумажныя ткани вовсе не продавались. Лавочникъ, вмѣсто денегъ, отдалъ пріятелю дочь, и такимъ образомъ дѣдушка получилъ двѣ тысячи пятьсотъ двадцать фунтовъ барыша, не считая жены. Ни капиталъ, ни жена не были безплодны: капиталъ быстро возрасталъ, жена родила двухъ сыновей. Подъ старость дѣдушкой овладѣлъ бѣсъ честолюбія: онъ захотѣть изъ своихъ ребятъ сдѣлать джентльменовъ и отправилъ одного въ коллегію, а другаго отдалъ въ военную службу за границу. Обоимъ имъ по смерти своей онъ оставилъ по десяти тысячъ фунтовъ. Мой отецъ былъ ученый, человѣкъ весьма строгихъ правилъ, пользовался хорошею репутаціей и чрезвычайно дорожилъ мнѣніемъ свѣта. Онъ женился рано и прилично. Я -- единственный плодъ этого брака. Когда мнѣ было лѣтъ четырнадцать, въ нашемъ домѣ, не знаю какъ, явился щедушный старичишка, Французикъ, который въ своемъ отечествѣ подвергся гоненію какъ философъ. Онъ напичкалъ мнѣ голову разными странными бреднями, которыя болѣе или менѣе прочно утвердились въ ней. На осьмнадцатомъ году меня послали въ кембриджскую коллегію. Отецъ могъ бы опредѣлить меня туда пансіонеромъ, но не захотѣлъ, поскупился, и сдѣлалъ меня фамулусомъ. Тутъ я впервые на опытѣ узналъ неравенство состояній, о которомъ натолковалъ мнѣ Французикъ. Фамулусъ!.... почти то же, что собака. Но я былъ молодъ, здоровъ, силенъ и веселъ; въ мизинцѣ у меня было больше жизни, чѣмъ у большей части пенсіонеровъ во всемъ тѣлѣ: этихъ худенькихъ, жиденькихъ молодчиковъ можно было почесть за коллекцію тросточекъ моего дѣдушки. Молодые люди вообще, какъ и дикари,-- высоко цѣнятъ физическія превосходства. Геройскіе подвиги моей силы и ловкости -- побѣды въ кулачныхъ бояхъ, прыжки черезъ заборы, гоньба на лодкахъ,-- значатся въ лѣтописяхъ сенъ-джонской кембриджской коллегіи. Эти преинущества давали мнѣ значительный вѣсъ, и я не могъ не презирать сухопарыхъ богачей, изъ которыхъ любаго могъ бы сбить съ ногъ однимъ толчкомъ. При всемъ томъ однакожъ, между мной и ими была непреодолимая преграда: фамулусъ любимцамъ счастія не товарищъ. Только одинъ изъ нихъ, молодой человѣкъ знатнаго роду, годомъ по-моложе меня, наслѣдникъ огромнаго имѣнія, обращался со мною не такъ надменно какъ другіе. Быть-можетъ именно знатность эта дѣлала его равнодушнымъ къ мелочнымъ условіямъ аристократическихъ приличій. Онъ былъ первый сорванецъ во всемъ университетѣ, отчаянный сокрушитель фонарей, оконницъ и мужицкихъ зубовъ,-- словомъ, воплощенный бѣсъ; не ученъ, но уменъ, смѣтливъ; малъ ростомъ и тонокъ, но мужественъ какъ левъ. Однородныя склонности сдѣлали насъ друзьями; я любилъ его какъ брата, больше,-- я любилъ его какъ собака любитъ своего господина. Во всѣхъ нашихъ похожденіяхъ я прикрывалъ его своею грудью. Ему стоило бы только сказать: "Скачи въ воду!" и я готовъ былъ скакнуть. Я любилъ его, какъ гордый человѣкъ любятъ того, кто стоитъ между имъ и презрѣніемъ, какъ человѣкъ съ чувствомъ любитъ того, кто стоитъ между имъ и уединеніемъ. Но.... чего долго толковать -- этотъ молодой человѣкъ, однажды ночью, совершилъ страшное преступленіе противъ дисциплины. Одинъ изъ университетскихъ гувернёровъ, человѣкъ почтенныхъ лѣтъ и таковой же репутаціи, брелъ домой изъ гостей. Пріятель мой, и другой такой же удалецъ, вдвоемъ, напали на бѣдняка, завязали ему глаза, связали руки, отвели обратно къ дому одной старой дѣвы къ которой онъ питалъ дружбу, прицѣпили несчастнаго длинною его косою къ дверной щеколдѣ, и оставили тамъ. Можно себѣ представить, какую тревогу поднялъ онъ, стараясь освободиться. Всѣ сосѣди сбѣжались; явилась полиція; стала преслѣдовать виновныхъ, которые имѣли неосторожность остановиться по-близости, чтобы потѣшиться своею продѣлкой. Ночь была темная: они благополучно добрались до коллегіума, но ихъ преслѣдовали по пятамъ до самыхъ воротъ. Вслѣдствіе этой шутки меня выгнали изъ училища.

-- Какъ! Да вѣдь вы не были съ ними?

-- Нѣтъ. Но на меня пало подозрѣніе и меня обвиняли. Я могъ бы оправдаться, измѣнивъ тайнѣ. Но отецъ моего друга былъ строгій, гордый вельможа, и другъ мой боялся его пуще смерти,-- это былъ единственный человѣкъ, котораго онъ боялся. Коротко сказать, я почёлъ себя счастливымъ, что могъ доказать ему мою дружбу. На прощаньи онъ съ жаромъ пожалъ мнѣ руку и обѣщалъ никогда не забывать моего великодушнаго самопожертвованія. Я, покрытый стыдомъ, отправился домой. Не стану описывать какъ встрѣтилъ меня отецъ. Я думаю, онъ съ той минуты пересталъ любить меня. Вскорѣ потомъ воротился изъ-за границы мой дядя, капитанъ Джоржъ Гавтрей. Онъ очень полюбилъ меня; я оставилъ домъ отцовскій, въ которомъ не было мнѣ житья, и переселился къ нему. Джоржъ Гавтрей въ молодости былъ красивый мужчина и мотъ. Онъ спустилъ имѣніе и жилъ теперь своимъ умомъ,-- картежною игрой. Его пріятное обращеніе и веселый нравъ очаровали меня. Онъ хорошо зналъ свѣтъ и, какъ всѣ игроки, сорилъ деньгами, когда счастіе улыбалось ему, а это, надобно признаться, было довольно постоянно у человѣка не слишкомъ разборчиваго на средства. Хотя его и подозрѣвали въ продѣлкахъ, однако жъ никогда не могли изобличить. Мы жили въ прекрасной квартирѣ, водили дружбу съ людьми всѣхъ сословій и наслаждались жизнью какъ-нельзя лучше. Я соскоблилъ съ себя школьную ржавчину и полюбилъ мотовство. Не знаю, отчего, но въ новой моей жизни всѣ обращались со мною ласково.... правда, то были всё негодяи, а я обладалъ живымъ нравомъ, съ которымъ вездѣ найдешь хорошій пріемъ. Я былъ плутъ, но плутъ-весельчакъ, а этотъ нравъ вездѣ самый милый. Доселѣ я еще не былъ безчестнымъ, но я вокругъ себя безпрестанно видѣлъ безчестность и обманъ, и это наконецъ показалось мнѣ очень пріятнымъ и забавнымъ средствомъ добывать деньги. Тутъ я опять сошелся съ моимъ школьнымъ пріятелемъ. Онъ былъ въ Лондонѣ такимъ же бѣшенымъ какъ и въ Кембриджѣ, съ тою разницею, что изъ повѣсы сталъ подлецомъ, хотя ему было не болѣе двадцати лѣтъ.

Гавтрей остановился и мрачно насупилъ брови.

-- Этотъ молодой человѣкъ обладалъ большими природными способностями,-- быстрымъ соображеніемъ, смѣтливостью и ловкостью. Онъ скоро подружился съ моимъ дядей и выучился у него владѣть костями и картами. За уроки онъ заплатилъ тысячу фунтовъ.

-- Какъ! онъ взялся за ремесло картежника? Вы говорили, что онъ богатъ?

-- Отецъ его былъ очень богатъ и давалъ ему ежегодно большую сумму, но онъ страшно моталъ. Притомъ, богачи столько же любятъ прибыль какъ и бѣдняки. Извиненіемъ можетъ ему служить только то, что извиняетъ всѣ пороки вообще,-- себялюбіе. Молодой знатный богачъ вошелъ въ моду и умѣлъ пользоваться своимъ положеніемъ: онъ обиралъ баричей, которые искали его знакомства. Я не разъ видывалъ обманы моего дяди, но никогда не слѣдовалъ его примѣру. Но когда увидѣлъ, что молодой человѣкъ лучшаго тону, богатый, знатный, дѣлаетъ то же самое и принимаетъ это въ шутку, а между-тѣмъ окруженъ поклонниками, льстецами, и никто его не подозрѣваетъ, потому что въ его знакомствѣ и родствѣ заключалась половина перства,-- тогда искушеніе стало сильно; однако жъ я еще крѣпился. Между-тѣмъ отецъ мой всегда говаривалъ, что я рожденъ быть негодяемъ и не уйду отъ своего назначенія. А тутъ вдругъ подвернулась любовь.... Вы еще не знаете, что это такое... Тѣмъ лучше для васъ. Дѣвушка была хороша и я думалъ, что она любитъ меня. Оно, можетъ-быть, и въ самомъ дѣлѣ такъ было, но я, какъ говорила ея родня, былъ слишкомъ бѣденъ для женитьбы. Между-тѣмъ я однако жъ, ухаживалъ за нею. Моя любовь, мое желаніе сдѣлаться достойнымъ милой, лучше желѣзныхъ цѣпей удерживали меня отъ соблазнительнаго примѣру пріятеля. Но я былъ такъ глупъ, что говорилъ съ нимъ о Мери и даже ввелъ его въ домъ отца ея. Конецъ концовъ... онъ обольстилъ ее. (Гавтрей остановился, чтобъ перевести духъ.) Я узналъ... вызвалъ подлеца на дуэль... онъ съ надменною насмѣшкой отказался драться съ безроднымъ бѣднякомъ. Я сшибъ его съ ногъ оплеухой и тогда мы стрѣлялись. Я получилъ удовлетвореніе пулею въ бокъ, а онъ... продолжалъ Гавтрей съ злобнымъ хохотомъ...; онъ сталъ калѣкою на всю жизнь. Оправившись, я узналъ, что врагъ мой, во время своей и моей болѣзни, окруженный толпою друзей и утѣшителей, воспользовался этимъ случаемъ, чтобы погубить мое доброе имя. Онъ, обманщикъ, шулеръ, взвалилъ на меня свои собственныя преступленія, и двусмысленное поведеніе моего дяди ручалось за истину его показаній. Когда я выздоровѣлъ, то нашелъ, что продѣлки дядюшки были всѣ открыты его высокороднымъ питомцемъ; онъ былъ изобличенъ какъ безчестный игрокъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ обвиненъ и я. Мое имя, моя любовь, прошедшее и будущее погибли. Тутъ-то, Филиппъ, я вступилъ на поприще, по которому иду съ-тѣхъ-поръ въ качествѣ предводителя удальцовъ и негодяевъ, подъ тысячами различныхъ именъ и масокъ; тутъ-то я началъ промышлять. Общество отвергло, изгнало меня, когда я былъ невиненъ.... Но, клянусь Богомъ! я съ-тѣхъ-поръ порядкомъ выместилъ свою обиду на этомъ обществѣ! Ха, ха, ха!

Этотъ хохотъ Гавтрея заключалъ въ себѣ нравственно заразительную отраву. Въ глухихъ звукахъ его отзывался родъ торжества. Это былъ не дикій, судорожный хохотъ отчаянія, но какая-то адская веселость.

-- Но вашъ отецъ...

-- Отецъ!... перебилъ Гавтрей: однажды, искренно раскаявшись, я просилъ у него небольшой суммы, которая бы дала мнѣ возможность приняться за какое-нибудь скромное ремесло, чтобы честнымъ образомъ прокормиться... Онъ отказалъ. Мое раскаяніе не помогло, И я ожесточился. Мнѣ данъ былъ поводъ продолжать начатую жизнь, а совѣсть всегда хватается за извиняющій поводъ, какъ утопающій за соломинку. Мнѣ жестокій отецъ отказалъ, а между-тѣмъ онъ же,-- осторожный, разсчетливый, строго нравственный человѣкъ,-- вскорѣ потомъ поддался на продѣлку мошенника, совершенно ему чуждаго, и пустился въ спекуіяцію, которая обѣщала ему пятьдесятъ процентовъ барыша. Онъ пустилъ въ жидовскій оборотъ столько, что достало бы на спасеніе сотни мнѣ подобныхъ отъ погибели, и потерялъ все,-- почти все свое имѣніе, но онъ еще живъ и наслаждается своего роду радостями. Онъ уже не можетъ промышлять, но можетъ еще копить. Онъ не заботился о томъ, что я могъ умереть съ-голоду, потому что самъ находитъ счастіе въ голодѣ, ради денегъ.

-- А вашъ пріятель и та бѣдная дѣвушка, что сталось съ ними? спросилъ Филиппъ, когда Гавтрей умолкъ.

-- Мой пріятель сталъ знатнымъ бариномъ; онъ получилъ въ наслѣдство отцовское перство и огромные доходы. Онъ живъ и теперь. А бѣдная дѣвушка!... Гмъ! пожалуй, и объ ней разскажу. Много всякаго разсказываютъ о жертвахъ обольщенія, умирающихъ въ рабочихъ донахъ и помойныхъ ямахъ, въ раскаянія, съ сокрушеннымъ сердцемъ, до крайности оборванныхъ я сентиментальныхъ.... Можетъ-быть, часто случается. Но это еще не велика бѣда. Гораздо хуже, по-моему, когда эта прекрасная, невинная, легковѣрная жертва обмана, въ свою очередь, тоже становится обманщицей; когда она съ дыханіемъ, которое впила, вопьетъ и заразу порока; когда она созрѣетъ и сгніетъ въ разрумяненномъ и разчесанномъ промыслѣ; когда она, въ свою очередь, губитъ неопытную молодость лукавыми улыбками и длинными счетами, и когда... что въ десять разъ хуже!.. когда у нея есть дѣти, дочери, которыя воспитываются для такихъ же гнусностей! Вотъ, чѣмъ стала Мери. Лучше бы ей умереть въ госпиталѣ! Любовникъ осквернилъ ея сердце своимъ заразительнымъ дыханіемъ. Онъ нашелъ ей другаго любовника, когда она надоѣла ему самому. Когда ей минуло тридцать шесть лѣтъ, я встрѣтилъ ее въ Парижѣ, съ шестнадцати-лѣтнею дочерью. У меня тогда была куча денегъ, я посѣщалъ гостиныя и игралъ роль знатнаго джентльмена. Она сначала не узнала меня и искала моего знакомства.... Да, было время, батюшка! я не совсѣмъ такая подлая собака, за какую можно принять меня теперь. Я живалъ очень порядочно. Въ Парижѣ... о, вы Парижа еще не знаете! Чудо, какое тутъ броженіе въ обществѣ: такъ вотъ я ходитъ, и за-частую дрожжи подымаются на самый верхъ. Парижъ -- лучшая атмосфера для искателей приключеній и шарлатановъ. Новыя лица, новые люди здѣсь такъ обыкновенны, что не возбуждаютъ докучнаго любопытства; притомъ, здѣсь каждый день можно видѣть, какъ огромныя состоянія наживаются въ сутки и проживаются въ мѣсяцъ. У меня тогда были деньги, доброе здоровье и веселый нравъ; я былъ хорошо принятъ въ тѣхъ обществахъ, какія есть во всѣхъ большихъ городахъ, а особенно во Франціи, и гдѣ удовольствіе служитъ цементомъ, связывающихъ самыя разнородныя вещества. Тутъ встрѣтилъ я Мери и ея дочь,-- отъ моего пріятеля,-- дочь была еще невинна, но, чортъ побери! въ какой заразительной атмосферѣ! Мери и я, мы знали тайны другъ друга и хранили ихъ. Она считала меня болѣе подлымъ негодяекъ нежели я былъ въ самомъ дѣлѣ и открыла мня свое намѣреніе продать дочь одному богатому Англичанину. Съ другой стороны, бѣдная дѣвушка призналась мнѣ въ своемъ отвращеніи отъ сценъ, которыхъ она была свидѣтельницею, и отъ сѣтей, которыми ее окружали. Что, вы думаете, предохранило ее отъ опасности?-- Ручаюсь, не отгадаете. Во-первыхъ, если дурной примѣръ часто соблазняетъ, то онъ же часто и пугаетъ, а во-вторыхъ, она любила. Дѣвушка, которая любитъ мужчину чистымъ сердцемъ, обладаетъ талисманомъ, несокрушимымъ ни какими обольщеніями развратниковъ. Она любила молодого Италіянца, художника, который довольно часто бывалъ у нихъ въ домѣ. Итакъ мнѣ пришлось выбирать, или мать или дочь. Я вступился за послѣднюю.

Филиппъ схватилъ руку Гавтрея и съ жаромъ пожалъ ее. Негодяй продолжалъ.

-- Я любилъ эту дѣвушку пламеннѣе чѣмъ когда-либо любилъ ея мать, хотя совсѣмъ къ иномъ родѣ. Она была тѣмъ, что я нѣкогда находилъ въ матери, да только еще прекраснѣе, еще милѣе, съ сердцемъ столь же полнымъ любви, сколько сердце матери было полно тщеславія. Я полюбилъ ее какъ свою дочь, увезъ отъ матери, скрылъ, потомъ отдалъ замужъ за того, кого она любила; я устроилъ ихъ свадьбу, и послѣ того не видалъ молодыхъ нѣсколько мѣсяцевъ.

-- Отчего же?

-- Оттого, что я провелъ ихъ въ тюрьмѣ. Молодые люди не могли жить воздухомъ, я отдалъ имъ все, что у меня было, и, чтобы сдѣлать еше больше, я сдѣлалъ штуку, которая не понравилась полиціи. Меня схватили. Но у меня много пріятелей. Помощію множества не слишкомъ совѣстливыхъ свидѣтелей, я отдѣлался. Вышедши на волю, я не рыпался посѣщать своихъ любимцевъ, потому что былъ оборванъ, и ни за что въ свѣтѣ не хотѣлъ навѣсти на нихъ какую-нибудь тѣнь, а за мной еще присматривали жрецы Ѳемиды. Я отправился въ Лондонъ, чтобы немножко провѣтрить свою репутацію. Когда я воротился, бѣдный Италіянецъ былъ уже въ могилѣ, -- отъ усиленныхъ занятій онъ схватилъ чахотку,-- а Фанни -- вдова съ однимъ ребенкомъ на рукахъ, съ другимъ на походѣ. Мать то же опять отъискала ее и ухаживала за нею со своими сатанинскими ласками. Но Богъ умилосердился и отнялъ ее у насъ обоихъ. Родивъ дочь, она умерла и послѣднія слова ея были обращены ко мнѣ: меня, шарлатана, негодяя, умирающая умоляла защитить ея ребенка отъ козней собственной ея. матери! Я дѣлалъ, что могъ, для обоихъ дѣтей, но мальчикъ исчахъ такъ же какъ отецъ, а дѣвочка здѣсь; я покажу вамъ ее. Бѣдная Фанни!... Если дьяволъ допуститъ, я для нея еще разъ когда-нибудь перемѣню образъ жизни, но для нея же мнѣ нужно зерна на мельницу. Конецъ исторіи. Я не смѣю разсказывать вамъ обо всѣхъ моихъ уловкахъ, обо всѣхъ роляхъ, какія игралъ въ жизни. Я никогда не бывалъ убійцей, разбойникомъ, грабителемъ или тѣмъ, что законъ называетъ воромъ. Я могу только сказать, какъ и прежде говорилъ, что живу своимъ остроуміемъ, которое приноситъ мнѣ довольно выгодную прибыль. Я былъ актеромъ, ростовщикомъ, докторомъ, профессоромъ животнаго магнетизма... Магнетизмъ приносилъ чудесный доходъ, пока былъ въ модѣ. Авось, опять войдетъ. Я былъ стряпчимъ, повѣреннымъ въ дѣлахъ; я торговалъ рѣдкостями и фарфоромъ, содержалъ трактиръ, начиналъ издавать газету, видѣлъ почти всѣ города Европы и познакомился со многими тюрьмами. Но человѣкъ, у котораго довольно мозгу, всегда падаетъ на ноги, какъ кошка.

-- А вашъ отецъ? спросилъ Филиппъ, и потомъ разсказалъ Гавтрею о сценѣ свиданія, которой былъ свидѣтелемъ кладбищѣ.

-- Ну, сказалъ Гавтрей, слегка покраснѣвъ: такъ я вамъ скажу, что, хотя я приписываю жестокосердію и скупости отца большую часть моихъ заблужденій, однако жъ всегда чувствовалъ къ нему родъ любви. Во время пребыванія въ Лондонѣ я случайно узналъ, что онъ начинаетъ слѣпнуть и живетъ съ хитрою старою бабой, домоправительницей, которая легко можетъ отправить его на покой въ ту же ночь, когда выманитъ у него завѣщаніе въ свою пользу. Я отъискалъ его... но... вѣдь вы говорите, что слышали, что между нами происходило.

-- Да; и я слышалъ такъ же, какъ онъ кликалъ васъ, умолялъ воротиться, когда уже было поздно. Я видѣлъ слезы на его щекахъ.

-- Видѣли?... поклянетесь ли вы въ этомъ? съ жаромъ вскричалъ Гавтрей; потомъ, приложивъ руку ко лбу, задумался.

-- Если со мной случится что-нибудь человѣческое, Филиппъ, сказалъ онъ потомъ, можетъ-быть, старикъ и будетъ отцомъ моей Фанни; можетъ-быть, онъ полюбитъ ее и она вознаградитъ ему горе, которое я причинилъ.... Кстати, я дамъ вамъ его адресъ.... не забудьте его.... Вотъ онъ. Ну, теперь пора спать.

-----

На другой день послѣ этого разговору, мистеръ Барни, компаньонъ мистера Ло или Гавтрея, ввелъ въ контору богато одѣтую даму. Филиппъ сидѣлъ у окна и читалъ "Кандида". Дама смутилась, увидѣвъ, что мистеръ Ло не одинъ. Она отступила, еще плотнѣе прикрыла лицо воалью и сказала по-французски:

-- Извините; я желаю поговорить съ мосьё Ло наединѣ.

Филиппъ всталъ, чтобы выйти. Дана, вглядѣвшись въ него глазами, которые блистали и сквозь двойную воаль, прибавила:

-- Но, можетъ-быть, этотъ молодой человѣкъ не помѣшаетъ, если онъ скроменъ.

-- Это олицетворенная скромность... мой пріемышъ... вы можете довѣрить ему, что угодно... клянусь честью.

-- Онъ очень молодъ! сказала дама съ тономъ невольнаго состраданія, разстегивая воротникъ салопа.

-- Тѣмъ лучше ему понятны бѣдствія безбрачной жизни, возразилъ Ло съ улыбкой.

Дама откинула воаль и обнаружила прекрасное лицо и улыбающійся прелестный ротикъ.

-- Вамъ, сказала она обращаясь къ Мортону, кажется, болѣе свойственно быть посѣтителемъ этого храма, нежели его жрецомъ. Но, мистеръ Ло, объяснимся, чтобы не было недоразумѣній: я пришла сюда не съ тѣмъ, чтобы заключить союзъ, но съ тѣмъ, чтобы воспрепятствовать затѣянному. Я слышала, что виконтъ де-Водемонъ находился въ числѣ вашихъ кліентовъ. Я принадлежу къ семейству виконта. Для всѣхъ насъ очень важно, и необходимо предупредить, чтобы онъ не вступилъ въ такой странный и, извините рѣзкое выраженіе, неприличный бракъ, каковъ всегда долженъ быть союзъ, заключенный черезъ посредство публичной конторы.

-- Увѣряю васъ, возразилъ мистеръ Ло съ достоинствомъ: мы употребили всѣ средства....

-- Боже мой! перебила дама съ нетерпѣніемъ: избавьте меня отъ похвалъ вашему заведенію. Я не сомнѣваюсь, что оно очень почтенно и чрезвычайно полезно лавочникамъ и гризеткамъ. Но виконтъ -- хорошей фамиліи, имѣетъ связи.... Однимъ словомъ, его предпріятіе сумасбродно. Не знаю, какой награды ждетъ мистеръ Ло, но, если онъ успѣетъ отвлечь виконта и разстроить начатое дѣло, эта награда, какова бы она на была, будетъ удвоена. Вы меня понимаете?

-- Какъ-нельзя лучше. Впрочемъ, будьте увѣрены, меня склоняетъ не это предложеніе, а единственно желаніе услужить такой прекрасной дамѣ.

-- Такъ рѣшено? сказала дама равнодушно и опять взглянула на Филиппа съ любопытствомъ знатока, неожиданно нашедшаго дорогую картину въ такомъ мѣстѣ, гдѣ ея нельзя было подозрѣвать.

-- Если вамъ угодно заѣхать дня черезъ два, я сообщу вамъ свой планъ, сказалъ мистеръ Ло.

-- Хорошо, я заѣду.

Она вышла, слегка кивнувъ головой, не хозяину, а его названному сыну. Филиппъ почувствовалъ странное, непонятное движеніе въ сердцѣ и слегка покраснѣлъ.

-- Ха, ха, ха! это не первый разъ, что родственники жениховъ и невѣстъ платятъ мнѣ деньги за то, чтобы бы я разорвалъ узы, которыя самъ же связалъ! вскричалъ Гавтрей: клянусь честью! кто могъ бы завести контору для расторженія браковъ, тотъ въ одинъ годъ сталъ бы Крезомъ. Ну, ладно; это кстати: я безъ того не могъ рѣшиться, за кого выдать мадмоазель де-Курвиль, за виконта или за лавочника Гупиля. Теперь это покончу. А васъ, мистеръ Мортонъ, кажется, можно поздравить съ успѣхомъ?

-- Что за вздоръ! сказалъ Филиппъ вспыхнувъ.

Нѣсколько дней спустя, Гавтрей собрался итти со двора и пригласилъ съ собою Филиппа.

-- Вы желали видѣть мою Фанни, сказалъ онъ: пойдемте теперь. Сегодня ея рожденіе; ей шесть лѣтъ. Отнесемъ, ей игрушки, которыя я приготовилъ еще вчера, а потомъ, вечеромъ отправимся на свадьбу мосьё Гупиля и мадмоазель Адели де-Курвиль.

Они пошли.

-- Бѣдная Фанни! дорогою сказалъ со вздоховъ Гавтрей: она премиленькая дѣвочка, но.... я боюсь, у нея, кажется здѣсь не совсѣмъ ладно.

Гавтрей приложилъ палецъ ко лбу.

-- Отчего?

-- Да она какъ-будто немножко разстроена; подъ-часъ она говоритъ такія умныя рѣчи, что и большому не удается сказать, а въ иное время опять какъ-будто совсѣмъ оглупѣетъ, или совсѣмъ молчитъ, или говоритъ такія странности, что ничего не разберешь. Особенно она какъ-будто помѣшана на томъ, что если кто уходитъ отъ нея, тотъ умираетъ, а воротится, такъ это она называетъ всталъ изъ гроба. Впрочемъ, можетъ-быть она еще поправится. Меня больше всего безпокоитъ ея будущая участь вообще: боюсь, чтобы съ нею не случилось того, что угрожало ея матери.

-- Какъ, развѣ ея родственница старается овладѣть ею?

-- Родственница? Нѣтъ, та умерла два года тому назадъ.... Бѣдная Мери!.... я.... Ну, да это глупость. Фанни теперь въ монастырѣ. Всѣ до нея очень ласковы, но зато я и плачу хорошо. А что будетъ, когда меня не станетъ и плата прекратится? Что съ нею будетъ тогда.... если мой отецъ....

-- Но вѣдь теперь вы составляете себѣ состояніе?

-- Да, хорошо, если все такъ пойдетъ какъ теперь. Но я нахожусь въ постоянной тревогѣ: полиція въ этомъ проклятомъ городѣ пронырливѣе чорта.

-- Но, скажите, зачѣмъ же вы не возьмете свою воспитанницу къ себѣ въ домъ, когда вы ее такъ любите? Она была бы вамъ утѣхою и радостью.

-- Мѣсто ли здѣсь ребенку, дѣвочкѣ? воскликнулъ Гавтрей, нетерпѣливо топнувъ: я съ ума сошелъ бы, если бъ воровскіе глаза этого подлеца, этой выжиги изъ мерзостей, остановилась хоть на секунду на моей Фанни!

-- Вы говорите о Бирни? Но зчѣмъ же вы терпите его у себя?

-- Проживете съ мое, такъ узнаете, зачѣмъ мы терпимъ тѣхъ, кого боимся, зачѣмъ стараемся подружиться съ тѣмъ, кто иначе былъ бы смертельнымъ нашимъ врагомъ. Нѣтъ, нѣтъ!... ничто не освободитъ меня отъ этого мерзавца, кромѣ смерти!.... Но.... я не могу убить человѣка, который ѣстъ мой хлѣбъ.... Да, мой другъ, есть узы по-крѣпче любви, такія, которыя сковываютъ людей между собою какъ каторжниковъ на галерахъ. Тотъ, кто можетъ довести тебя до висѣлицы: надѣваетъ тебѣ веревку на шею и водитъ за собой какъ собаку.

Дрожь проняла молодаго слушателя: онъ ужаснулся мрачныхъ тайнъ, которыя могли привязать твердую волю и рѣшительный характеръ Вилліама Гавтрея къ человѣку, котораго онъ ненавидѣлъ и презиралъ.

-- Но, прочь думы и заботы! вдругъ вскричалъ Гаврей: притомъ, если разсудить, Бирни малой полезный и такъ же мало смѣетъ пикнуть противъ меня, какъ и я противъ него. Но прошу васъ объ одномъ: никогда не упоминайте при немъ о моей Фанни. Мои тайны съ нимъ не такого роду. Онъ, конечно, не можетъ сдѣлать ей вреда... по-крайней-мѣрѣ я не предвижу.... но нельзя быть спокойнымъ насчетъ своего ягненка, если хоть разъ подвелъ его къ мяснику.

Тутъ они подошли къ монастырю. Описывать этого свиданія мы не станемъ, хотя оно было довольно трогательно. Вечеромъ герои наши отправились на свадьбу, которую мосьё Гупиль, довольно богатый лавочникъ, человѣкъ много уважаемый въ своемъ околодкѣ. справлялъ съ надлежащимъ великолѣпіемъ въ рестораціи. Описаніе этой свадьбы также считаемъ лишнимъ. Мимоходомъ замѣтимъ только, такъ она кончилась. Въ самый развалъ бала, въ танцовальную залу вдругъ входитъ полицейскій чиновникъ мосьё Фаваръ, съ какимъ-то господиномъ не слишкомъ пріятной наружности, который при всей честной компаніи, во всеуслышаніе, объявилъ, что имя ему Жакъ Комартенъ, а ремесло лакейское, и что онъ пришелъ за своею женой, мадамъ Розаліей Комартенъ, которая жила съ нимъ въ одномъ домѣ, въ горничныхъ, и, вышедши за него, Комартена, замужъ, вела себя не очень пристойно, заслуживала и сполна получала побои, которыя онъ, мужъ, имѣя чувствительное сердце, могъ отпускать не иначе какъ подъ пьяную руку; несмотря на это однакожъ она, мадамъ Комартенъ, однажды ночью воспользовалась безчувственнымъ состояніемъ супруга, обобрала его, захватила всѣ деньги, три тысячи франковъ, которые онъ пріобрѣлъ честными трудами около господъ, и тайно ушла изъ Гавра въ Парижъ, гдѣ изволила назваться дѣвицею, дворянкою, баронессою Аделью де-Курвиль, подъ каковымъ титуломъ намѣревается выйти за мосьё Гупиля при жизни перваго замужа, чему и надлежитъ воспрепятствовать. Можно себѣ представить, какой эффектъ произвела эта новость. Къ чести мистера Ло надобно сказать, что онъ ничего этого не зналъ. Онъ только въ видѣ вознагражденія за хлопоты, взялъ съ мадмоазель де-Курвиль пятьсотъ франковъ впередъ, да столько же съ мосьё Гупиля въ день свадьбы, слѣдовательно, онъ былъ чистъ. Несмотря на свою чистоту, онъ однако же рѣшился выѣхать изъ Парижа, потому что эта исторія могла надѣлать много шуму и потому, что мосьё Фаваръ, полицейскій чиновникъ, какъ-то странно посмотрѣлъ на него и далъ замѣтить, что знаетъ молодца. Содержатели брачной конторы въ ту же ночь исчезли.

Нѣсколько времени спустя, мы встрѣчаемъ ихъ въ Турѣ, на берегахъ Лоары. Мортонъ слыветъ за богатаго наслѣдника, Гавтрей за его воспитателя, аббата, и играетъ свою роль превосходно,-- шпигуетъ свои рѣчи латинскими цитатами, носитъ широкополую шляпу, короткіе штаны, и играетъ въ вистъ какъ посѣдѣвшій викарій. Этимъ искусствомъ онъ сначала пріобрѣталъ столько, что вся компанія могла жить довольно порядочно. Но наконецъ его необыкновенное счастіе возбудило подозрѣніе, и надобно было убираться подалѣе. Поѣхали въ Миланъ, но и тамъ не повезло: и аристократическомъ кругу трудно было удержаться, а мѣщанскій былъ очень скупъ и разсчетливъ. Наконецъ непріятная встрѣча съ однимъ старымъ знакомысъ принудила Гавтрея уѣхать и оттуда.

-----

Однажды утромъ три пѣшехода, въ сильно поношенныхъ, истертыхъ платьяхъ, вошли въ Парижъ Сенъ-Денискими воротами. Двое шли рядомъ, третій на нѣсколько шаговъ впереди. Онъ, изподлобья поглядывая на всѣ стороны, не слышными, эластическими шагами крался какъ кошка. Слѣдовавшіе за нимъ, одинъ пожилой, дюжій мужчина, задумчивый, опираясь на трость шелъ молча и смотрѣлъ въ землю; другой, молодой, стройный, но печальный, съ выраженіемъ душевныхъ страданій на лицѣ, смотрѣлъ впередъ, но, казалось ничего не видѣлъ.

-- Филиппъ! сказалъ пожилой на поворотѣ первой улицы: мнѣ что-то кажется, будто я вхожу въ свою могилу.

-- Ба! вы уже давно хандрите, Гавтрей.

-- Да.... оттого, что я думалъ о бѣдной Фанни..... оттого, что этотъ Бирни приступаетъ ко мнѣ съ своими ужасными искушеніями.

-- Бирни!... Я ненавижу этого человѣка. Неужто мы не избавимся отъ него?

-- Нельзя; не могу. Тише, онъ услышитъ. Какое не счастіе... изъ одного въ другое такъ и падаемъ. Теперь нѣтъ на копѣйки въ карманѣ!... Здѣсь помойная яма, тамъ тюрьма!... Мы наконецъ въ его рукахъ!

-- Въ его рукахъ? Что это значитъ?

-- Э! послушай Бирни! вскричалъ Гавтрей, не обращая вниманіи на вопросъ Филиппа: остановимся гдѣ-нибудь, позавтракать. Я чертовски усталъ.

-- Ты забываешь, что у насъ нѣтъ денегъ.... пока не сдѣлаемъ, холодно отвѣчалъ Бирни: пойдемъ къ слесарю; онъ намъ дастъ взаймы.

-----

Можно замѣтитъ, что есть нѣкоторые года, когда въ цивилизованныхъ земляхъ бываютъ въ ходу по преимуществу извѣстнаго роду преступленія, которыя потомъ смѣняются другими. На нихъ также бываетъ мода, какъ и на покрой платья. То въ модѣ грабежа съ зажигательствомъ, то отравленія, то самоубійства, то мальчишки колятъ другъ друга перочинными ножами. Почти каждому году свойственно какое-нибудь особенное преступленіе; это родъ однолѣтняго растенія, которое вдругъ разростается и вдругъ исчезаетъ. Нѣтъ сомнѣнія, что эти эпидеміи имѣютъ близкое отношеніе, къ книгопечатанію. Какой-нибудь газетѣ отдать сообщить извѣстіе о необыкновенной подлости, привлекательной новости, и въ-мигъ найдется множество испорченныхъ умовъ, которые вопьются въ него какъ піявки, станутъ носиться съ нимъ, передумывать, совершенствовать; идея растетъ, множится, становится чудовищною мономаніей и вдругъ одно гнусное зерно, посѣянное свинцовыми литерами, даетъ зловредные плоды сторицею. Если же, къ несчастію, случится, что обнародованное преступленіе осталось ненаказаннымъ, то плодовитость его становится чудовищною.

Незадолго до того времени, которое мы описываемъ, въ Парижѣ былъ открытъ и осужденъ фальшивый монетчикъ. Едва этотъ случай сдѣлался извѣстнымъ, едва преступникъ пріобрѣлъ своего роду знаменитость, какъ уже и слѣдствія обнаружились въ размноженіи фальшивыхъ монетъ, и промышленость эта вошла въ моду. Полиція также не дремала; она развѣдала, что съ особеннымъ успѣхомъ трудится одна шайка, которой произведенія дѣлались такъ искусно, что публика безсознательно иногда предпочитала ея монеты настоящимъ. Мосьё Фаворъ, знаменитый съищикъ, самъ прежде бывшій aальшивымъ монетчикомъ, былъ въ главѣ слѣдственной коммиссіи. Онъ былъ человѣкъ неутомимый, проницательный и обладалъ мужествомъ, которое болѣе обыкновенно нежели многіе вообще думаютъ. Очень заблуждаются тѣ, которые полагаютъ, что мужество значитъ мужество во всемъ. Заставьте героя-моряка скакнуть на конѣ черезъ высокій баріеръ,-- онъ поблѣднѣетъ; поставьте охотника, который одинъ ходитъ на медвѣдя, на горахъ передъ бездонною разщелиною, черезъ которую Альпіецъ скачетъ смѣясь,-- и онъ струситъ пуще дѣвочки. Люди мужественны въ опасностяхъ, съ которыми они сроднились въ воображеніи или по навыку. Такъ и мосьё Фаваръ, былъ отмѣнно храбръ, гдѣ нужно было изобличить, озадачить вора или мошенника: онъ однимъ взглядомъ заставлялъ ихъ трепетать, а между-тѣмъ всему городу извѣстно было, что того же мосьё Фавара жена нерѣдка сбрасывала съ лѣстницы и что онъ же, въ бытность свою въ военной службѣ, дезертировалъ наканунѣ перваго сраженія. Это-то и есть, какъ говорятъ моралисты, безпослѣдовательность человѣческаго характера.

Мосьё Фаваръ поклялся, что откроетъ фальшивыхъ монетчиковъ, а онъ не зналъ неудачи. Однажды онъ пришелъ къ своему начальнику съ такимъ гордымъ и торжественнымъ видомъ, что тотъ сказалъ:

-- Вы вѣрно нашли молодцовъ?

-- Почти-что нашелъ: нынче ночью я буду у нихъ въ гостяхъ.

-- Браво! Сколько же человѣкъ вы возьмете съ собой?

-- Отъ двѣнадцати до двадцати. Мнѣ нужно только обставить домъ карауломъ, а войду я одинъ. Только условіе. Одинъ изъ участниковъ преступленія хочетъ ввести меня въ честную компанію, но не смѣетъ открыто съиграть роль предателя: боится за свою голову. Я ему обѣщалъ совершенное прощеніе и двадцать тысячъ франковъ награды. Сегодня я ихъ навѣщу, поосмотрюсь, а завтра и заберу весь улей и съ медомъ.

-- Фальшивые монетчики народъ отчаянный. Совѣтую вамъ быть осторожнымъ.

-- Помилуйте! я наизусть знаю всѣ ихъ обычаи.

Около того же времени, когда происходилъ этотъ разговоръ, въ другомъ концѣ города, въ небольшой комнатѣ пятаго этажа сидѣли Мортонъ и Гавтрей. Нѣсколько недѣль уже прошло со времени ихъ послѣдняго прихода въ Парижъ. Гавтрей былъ хорошо, даже щеголевато одѣтъ и чистенько выбритъ; Мортонъ въ томъ же изношенномъ и мѣстами продранномъ платьѣ, въ которомъ совершилъ послѣднее путешествіе. Они сидѣли у окна. Бросивъ взглядъ черезъ узенькую улицу въ окно противоположнаго дома, Гавтрей пробормоталъ съ досадой:

-- Не понимаю, куда ушелъ Бирни и отчего его нѣтъ до-сихъ-поръ? Мнѣ поведеніе этого человѣка становится подозрительнымъ.

-- Неужели вы думаете, что онъ обкрадетъ васъ?

-- Можетъ-быть, еще хуже. Несмотря на угрозы полиціи, я опять въ Парижѣ. Онъ можетъ предать меня.

-- Зачѣмъ же вы позволяете ему жить отдѣльно?

-- За тѣмъ, что живя въ двухъ противоположныхъ домахъ, мы, въ случаѣ нужды, имѣемъ два выхода. Стоитъ перекинуть веревочную лѣстницу изъ одного окна въ другое и онъ у насъ, или мы у него.

-- Къ кчему-же такія предосторожности? Вы нынче многое отъ меня скрываете.... Вы меня обманываете. Что вы сдѣлали? чѣмъ вы нынче занимаетесь?...... Вы молчите. Послушайте, Гавтрей, я привязалъ свою судьбу къ вашей; я даже отказался отъ надежды...... По временамъ я съ ума схожу когда оглядываюсь назадъ а вы всё-таки не довѣряете мнѣ! Со времени возвращенія въ Парижъ, вы по цѣлымъ ночамъ, часто и по днямъ не бываете дома; вы задумчивы, мрачны....... однако жъ нынѣшнее ремесло ваше, кажется, даетъ хорошій доходъ.

-- Вы видите, что я получилъ славный доходъ, сказалъ Гавтрей тихо и ласково, а всё-таки отказываетесь принять хоть столько денегъ, чтобы смѣнить это рубище!

-- Потому что я не знаю, какъ эти деньги пріобрѣтены; я не могу принять того, что.....

Онъ не договорилъ и началъ снова:

-- Да, ваше занятіе, кажется, выгодно. Вчера еще Бирни давалъ мнѣ пятьдесятъ наполеондоровъ, которые, какъ онъ говорилъ, вы желали размѣнять на серебро.

-- Давалъ?.... ахъ, онъ мошен..... И вы размѣняли?

-- Не знаю, почему, но я отказался.

-- Это хорошо, Филиппъ. Не дѣлайте ничего, что скажетъ вамъ Бирни.

-- Будьте откровенны со мною, вы запутались въ ужасное дѣло.... быть-можетъ, въ кровавое преступленіе..... Я уже не ребенокъ; у меня есть воля. Я не позволю себя безотвѣтно и слѣпо вовлечь въ погибель. Если уже итти мнѣ далѣе по этому пути, такъ итти по доброй волѣ. Откройтесь мнѣ сегодня же, или мы завтра разстанемся.

-- Успокойтесь, Филиппъ. Есть тайны, которыхъ лучше не знать.

-- Всё-равно! Я рѣшился; я хочу знать все.

-- Если такъ, хорошо, сказалъ Гавтрей подумавъ: мнѣ самому нуженъ повѣренный. Вы мужественны; не содрогнетесь. Вы хотите знать мое ремесло.... Хотите нынче ночью быть свидѣтелемъ?

-- Я готовъ. Нынче ночью.

Тутъ послышались шаги на лѣстницѣ.... стукъ въ дверь.... Вошелъ Бирни. Онъ отвелъ Гавтрея къ сторонѣ и, по обыкновенію, шептался съ нимъ нѣсколько минутъ. Гавтрей кивнулъ головой и нотамъ сказалъ вслухъ:

-- Завтра мы будемъ говорить безъ утайки при моемъ молодомъ другѣ. Въ эту ночь онъ прійдетъ къ намъ.

-- Въ эту ночь? Хорошо, сказалъ Бирни съ обыкновенною своей холодною, насмѣшливой улыбкой: онъ долженъ произнести клятву и вы жизнью отвѣчаете за его честность.

-- Да; таковъ законъ.

-- Ну, до свиданія.

Бирни ушелъ.

-- Желалъ бы я знать, сказалъ Гавтрей сквозь зубы, удастся ли мнѣ когда-нибудь влѣпить порядочную пулю въ голову этого негодяя? Ха, ха, ха!

И отъ хохоту его задрожали стѣны.

Мортонъ пристально взглянулъ на Гавтрея. Тотъ опустился въ кресла и уставилъ неподвижный, безсмысленный взоръ на противоположную стѣну. Беззаботное, безпечное, веселое выраженіе, обыкновенно отличавшее черты этого человѣка, съ нѣкотораго времени уступило мѣсто безпокойству, робости, а подъ-часъ отчаянной дерзости. Онъ походилъ на хищнаго звѣря, который забавлялся гоньбою за избранною жертвой, пока силы были свѣжи, мышцы крѣпки, враги далеко; но отъ страху и бѣшенства приходитъ въ отчаяніе, когда день склоняется къ ночи и стадо свирѣпыхъ псовъ преслѣдуетъ по пятамъ.

-- Мнѣ кажется, сказалъ онъ наконецъ съ ребяческою улыбкой дряхлаго старика: мнѣ кажется, жизнь моя была ошибкой, промахомъ. У меня были таланты.... вы не повѣрите.... но когда-то я былъ не дуракъ и не подлецъ. Странно! неправда ли?.... Подайте-ка вина!

Мортонъ съ легкимъ содроганіемъ отворотился и вышелъ.

Онъ машинально бродилъ изъ улицы въ улицу и очутился на набережной Сены. Она была оживлена гуляющими и за дѣломъ идущими; богатые экипажи съ грохотомъ катились по мостовой; бѣлые дома, ярко освѣщенные весеннимъ солнцемъ, весело глядѣлись въ рѣку, отражавшую голубое небо и усѣянную лодками и пестро раскрашенными купальнями,-- все кругомъ было свѣтло, ясно, только въ сердцѣ бѣднаго сироты-изгнанника господствовалъ мракъ: для него солнце давно уже закатилось, и не было надеждъ на восходъ. Онъ остановился у великолѣпнаго мосту, украшеннаго статуями знаменитыхъ людей, прославленныхъ по смерти за то, что они при жизни были любимцами счастія. Филиппъ невольно вспомнилъ тотъ роковой вечеръ, когда, въ отчаяніи, мучимый голодомъ, просилъ милостыни у наемнаго слуги своего дяди; въ немъ пробудились всѣ тѣ чувства, всѣ тѣ мрачныя мысли, которыя тогда обуревали его душу и заставили рѣшиться искать помощи у теперешняго покровителя. Эти мѣста въ обоихъ городахъ имѣли для него много общаго: тамъ его отчаяніи достигло высшей степени; тамъ онъ дерзнулъ забыть Провидѣніе Божіе и взялъ свою судьбу въ собственныя руки; на первомъ мосту онъ рѣшился вступить на новое для себя поприще, на второмъ въ отчаяніи и ужасѣ усматривалъ, къ какому концу ведетъ этотъ путь. Тутъ онъ былъ такъ же бѣденъ, такъ же оборванъ, но голову держалъ уже не такъ высоко, и смотрѣлъ не такъ свободно и безстрашно: его совѣсть и честь были уже не столь безукоризненны. Каменныя арки обоихъ мостовъ и катящіяся подъ ними волны приняли для него особое, мистическое значеніе: это были мосты черезъ рѣки его жизни.

Погруженный въ такія думы, онъ простоялъ долго, и наконецъ потерялъ нить собственныхъ мыслей. Онъ опомнился, когда близко подлѣ него остановились двое прохожихъ.

-- Что жъ вы стали? Мы опоздаемъ, сказалъ одинъ другому.

-- Ничего, другъ мой, отвѣчалъ тотъ: я никогда не прохожу мимо этого мѣста, не вспомнивъ той поры, когда я стоялъ здѣсь безъ гроша въ карманѣ, безъ надежды на завтра, въ отчаяніи, съ дерзновенною мыслью о самоубійствѣ.

-- Какъ! вы? такой богачъ, такой счастливецъ? Какъ же это случилось? Счастливая перемѣна обстоятельствъ? Богатое наслѣдство?

-- Нѣтъ, не богатое наслѣдство, а время, вѣра и дѣятельность,-- три генія хранителя, которыхъ Богъ далъ бѣднымъ.

Прохожіе удалились. Мортону показалось, будто тотъ, который отвѣчалъ на вопросъ, произнося послѣднія слова, значительно взглянулъ на него, и онъ повторялъ эти слова: они проникли ему прямо въ сердце; они казались ему счастливымъ предзнаменованіемъ свыше. Быстро, какъ-бы волшебствомъ, смуты въ душѣ его утихли; онъ снова вдохновился мужествомъ и рѣшимостью, и бодро, скорыми шагами пошелъ назадъ. Прошедши нѣсколько улицъ, онъ встрѣтился съ Гавтреемъ.

-- А! вотъ кстати встрѣтились. Въ эту ночь вамъ предстоять выдержать нешуточное испытаніе. Пустой желудокъ ослабляетъ нервы. Пойдемте-ка, пообѣдаемъ вмѣстѣ... пойдемте!..... Пойдемте, говорятъ вамъ. Нельзя же не пообѣдавши!

Гавтрей, несмотря на сопротивленіе, взялъ Мортона подъ руку и потащилъ съ собою, но, не сдѣлавъ трехъ шаговъ, остановился. Мортонъ почувствовалъ, какъ сильная, тяжелая рука его покровителя задрожала, словно листъ. Онъ взглянулъ на него и потомъ, по направленію его взора, на двухъ человѣкъ, которые, въ нѣсколькихъ шагахъ, внимательно вглядывались въ нихъ.

-- Вотъ злой демонъ мой, пробормоталъ Гавтрей, заскрежетавъ зубами.

-- И мой! сказалъ Мортонъ.

Младшій всѣ наблюдателей пошелъ-было навстрѣчу Филиппу, но тотъ, который былъ по-старше, остановилъ его, шепнувъ на ухо:

-- Что вы дѣлаете? Вы знаете этого молодаго человѣка?

-- Онъ мнѣ двоюродный братъ; онъ побочный сынъ Филиппа Бофорa.

-- Это онъ? Ну, такъ избѣгайте встрѣчи съ нимъ. Откажитесь отъ него навсегда: съ нимъ самый опасный мошенникъ во всей Европѣ!

Лордъ Лильбурнъ не успѣлъ кончить предостереженія своему шурину Артуру Бофору, какъ Гавтрей подступилъ къ нему и, уставивъ глаза въ глаза, сказалъ глухимъ, зловѣщимъ голосомъ:

-- Милордъ! есть адъ, право, есть! Я иду пить за пріятную встрѣчу тамъ съ вами!

Съ этимъ словомъ онъ насмѣшливо поклонился и исчезъ въ галереяхъ Пале-Рояля.

-- Вотъ, и опять упустилъ Филиппа! сказалъ Артуръ съ упрекомъ самому себѣ: какъ же я исполняю свою клятву?

-- Пойдемте, Артуръ, сказалъ Лильбурнъ: насъ ждутъ. Что жъ касается до этого негоднаго молодого человѣка.... Будьте увѣрены, онъ совершенно погибъ душой и тѣломъ. Забудьте объ немъ.

-- Но онъ мнѣ братъ!

-- Ба! вздоръ! съ побочными дѣтьми нѣтъ родства. Ктому жъ, онъ скоро отъищетъ васъ, не безпокойтесь. Такіе оборванные претенденты не долго гордятся просить милостыни.

-- Неужто вы въ самомъ дѣлѣ думаете?....

-- Положитесь на мое знаніе свѣта. Пойдемте.

-----

Было около полуночи. На перекресткѣ той улицы, гдѣ жилъ Гавтрей, стояли четыре человѣка и о чемъ-то таинственно разговаривали. Въ томъ домѣ, противъ котораго она стояли, раздавалась бальная музыка.

-- Мосьё Фаваръ, говорилъ одинъ изъ нихъ, обращаясь къ самому малорослому и худенькому: вы не забыли условія? Двадцать тысячъ франковъ и совершенное прощеніе.

-- Помню, помню. Сказано: такъ дѣло и кончено. Но, признаюсь, мнѣ хотѣлось бы имѣть своихъ людей по-ближе, при себѣ. Я не трусливъ, да это шутка-то опасная.

-- Вы впередъ знали опасность и согласились. Вы войдете со мною одни, или вовсе не войдете. Мои товарищи поклялись убить того, кто измѣнитъ имъ, хоть однимъ словомъ. Я ни за двадцать разъ двадцать тысячъ не хочу, чтобы они стали подозрѣвать меня: я не прожилъ бы одной минуты безопасно. Если вы теперь увѣрены, что васъ не узнаютъ подъ этою маской, такъ и опасности нѣтъ никакой. Вы увидите ихъ за работой, можете потомъ узнать ихъ лица, узнаете мѣсто, а тамъ, какъ хотите, такъ и начинайте слѣдствіе. Я между-тамъ успѣю выѣхать изъ Франціи.

-- Хорошо, хорошо; быть такъ.

-- Еще одно. Замѣтьте себѣ, что начальника, того, что живетъ въ томъ домъ, вы должны захватить именно дома, спящаго, если хотите взять его живьемъ. Пока онъ бодръ и вооруженъ, онъ ни за что не дастся въ руки, какой бы ни то было силъ.

-- Понимаю.... Жильберъ! сказалъ Фаваръ обращаясь къ одному изъ своихъ провожатыхъ: возьмите трехъ человѣкъ съ собою и исполните, какъ я вамъ сказалъ. Дворникъ впуститъ васъ: это уже условлено. Только осторожно; смотрите, безъ шуму. Если я до четырехъ часовъ не ворочусь, не ждите меня; дѣлайте свое дѣло. Осмотрите пистолеты.... да есть ли порохъ? Схватите живьемъ; въ крайнемъ случаѣ -- мертваго. Ну, съ Богомъ.... А вы, сказалъ онъ другому, идите со мной и поставьте нашихъ людей въ нѣкоторомъ разстояніи отъ дому, но такъ, чтобы они могли явиться по первому знаку. Сами встаньте у дверей погреба и ждите звонка; раньше не входите. Пойдемте.

Пришли. Дверь большаго, неблаговиднаго дому была только притворена. Они тихонько вошли, безпрепятственно миновали дворъ и спустились въ подвалъ. Тутъ одинъ изъ нихъ остался, какъ было сказано. Вожатый мосьё Фавара отперъ дверь погреба, вынулъ изъ-подъ плаща воровской фонарь и освѣтилъ черные своды, подъ которыми лежало нѣсколько бочекъ. Онъ отвалилъ одну изъ нихъ, поднялъ люкъ и скрытую подъ нимъ лѣстницу.

-- Войдите! сказалъ онъ, и оба исчезли въ подземельи.

-----

Фальшивые монетчики работали во всѣ руки. Виліамъ Гавтрей сидѣлъ за бюро и вносилъ счеты въ большую книгу. Всторонѣ, одинъ, у длиннаго стола, сидѣлъ Филиппъ Мортонъ. Дѣйствительность превзошла самое черное его подозрѣніе. Онъ согласился дать клятву, что никому никогда не откроетъ того, что тутъ увядать, и, когда его ввели, когда повязка съ глазъ была снята, онъ долго не могъ еще вполнѣ понять преступной дѣятельности этихъ страшныхъ людей, между которыми высилась огромная фигура его покровителя. Когда истина мало-по-малу прояснилась передъ нимъ, онъ содрогнулся и отскочилъ отъ Гавтрея. Съ глубокимъ состраданіемъ къ уничиженію своего друга и съ отвращеніемъ отъ его преступнаго ремесла, онъ опустился на стулъ и чувствовалъ, что послѣдняя связь между имъ и Гавтреемъ разорвана, что завтра онъ опять будетъ стоять одинокимъ сиротой на свѣтъ. Отъ времени до времени, когда грубыя шутки и отвратительныя проклятія, оглашавшій черные своды, долетали до его слуха, Филиппъ съ такою гордостью, съ такимъ презрѣніемъ окидывалъ взглядомъ грязныя группы окружающихъ, что Гавтрей трепеталъ за его жизнь. Но Филиппъ молчалъ. Онъ удерживалъ огненную рѣчь негодованія, которою готова была разразиться всё-еще гордая и безпорочная его душа: его удерживалъ не страхъ: онъ только не хотѣлъ умереть отъ такихъ подлыхъ рукъ. Всѣ присутствующіе были вооружены пистолетами и ножами; только Мортонъ оставилъ на столѣ тѣ, которые ему даны были.

-- Ну, поздравляю, товарищи! дѣло идетъ какъ-нельзя лучше, сказалъ Гавтрей, закрывая книгу: еще мѣсяца два, три, и съ насъ будетъ довольно; можемъ отправиться на покой, наслаждаться жизнью. А гдѣ Бирни?

-- Онъ ничего не говорилъ вамъ, капитанъ? спросилъ одинъ изъ работниковъ; онъ нашелъ, искуснѣйшаго парня во всей Франціи, того самаго, что помогалъ Бушару дѣлать пятифранковики. Бирни обѣщалъ привести его сегодня.

-- Да.... помню, онъ говорилъ сегодня утромъ, возразилъ Гавтрей; этакая западня этотъ Бирни!

-- Да, ужъ нечего сказать! лучше его никто не съ-умѣетъ заманить! Вѣдь онъ же поймалъ и васъ, капитанъ, лучшую голову для нашихъ рукъ, чортъ возьми!

-- Льстецъ! сказалъ Гавтрей, отойдя отъ бюро къ столу и наливъ большой стаканъ вина: ваше здоровье, господа!

Тутъ отворилась дверь и вошелъ Бирни.

-- Гдѣ жъ ваша добыча, почтеннѣйшій? спросилъ Гавтрей: мы чеканимъ только деньги, а вы по-искуснѣе насъ, вы чеканите людей, клеймите ихъ своимъ гербовымъ клеймомъ и пускаете въ оборотъ.... къ чертямъ.

Работники захохотали. Бирни не обратилъ вниманія на злую выходку и только бросилъ презрительный взглядъ изъ-подлобья на своего товарища.

-- Вы спрашиваете о знаменитомъ монетчикъ, Жакѣ Жиромонѣ? Онъ за дверьми. Вамъ извѣстно правило: я не могу ввести его безъ позволенія.

-- Позволяемъ, позволяемъ! Не такъ ли, господа? сказалъ Гавтрей.

-- Да, да! разумѣется! закричали всѣ въ голосъ: онъ знаетъ клятву и наказаніе?

-- Знаетъ, сказалъ Бирни и вышелъ.

Черезъ минуту онъ воротился съ малорослымъ, худенькимъ человѣчкомъ, въ грязной блузѣ, съ огромными сѣдовато-рыжими бакенбардами и усами, нечесанными волосами такого же цвѣту и чернымъ пластыремъ на лѣвомъ глазу, что еще увеличивало непріятность его физіономіи.

-- Чортъ возьми! вскричалъ Гавтрей: да вы, мосьё Жиромонъ, настоящій подземный ковачъ! вы больше походите на Вулкана, нежели на Адониса.

-- Не знаю я, кто таковъ былъ Вулканъ, но знаю, какъ дѣлаются пятифранковики, отрывисто отвѣчалъ мнимый Жиромонъ.

-- Вы бѣдны?

-- Голъ какъ соколъ, то есть, какъ общипанный соколъ: потому что на мнѣ и перьевъ нѣтъ.

Монетчики захохотали.

-- А кто ручается за вашу вѣрность?

-- Я! сказалъ Бирни.

-- Ну, пусть его произнесетъ клятву.

Четыре работника схватили гостя и вынесли въ другое отдѣленіе подземелья. Черезъ нѣсколько кануть она воротились.

-- Онъ далъ клятву и знаетъ, чѣмъ будетъ наказанъ въ случаѣ измѣны.

-- Смерть тебѣ, твоей женѣ, твоимъ дѣтямъ и внукамъ.

-- Дѣтей у меня нѣтъ, стало-быть и внуковъ не будетъ. Что жъ касается до жены, капитанъ, то это больше похоже на подкупъ чѣмъ на угрозу, когда вы говорите мнѣ объ ея смерти.

-- Громъ и молнія! да вы истинное сокровище для нашего общества, почтеннѣйшій! сказалъ Гавтрей; между-тѣмъ какъ дикая толпа одобряла выходку гостя новыми неистовыми кликами.

-- Ну, выпьемте же за общее здоровье.

Монетчики оставили работу и, обступивъ гостя, начали разспрашивать его о разныхъ разностяхъ, чтобы удостовѣриться въ его знаніи дѣла; онъ отвѣчалъ очень удовлетворительно, какъ мастеръ, и въ свою очередь разспрашивалъ ихъ, разсматривалъ работу. Гавтрей между-тѣмъ внимательно слѣдилъ за нимъ. Бирни замѣтилъ это и хотѣлъ-было подойти къ новопринятому товарищу, но Гавтрей положилъ ему на плечо руку и шепнулъ:

-- Ни слова съ твоимъ пріятелемъ, пока я не позволю.

Съ этимъ словомъ онъ коснулся своихъ пистолетовъ. Бирни нѣсколько поблѣднѣлъ, но отвѣчалъ съ обыкновенною своею холодною улыбкой....

-- Подозрѣніе! Ну, тѣмъ лучше.

Онѣ сѣлъ за столъ и закурилъ трубку.

-- Вина! закричалъ Гавтрей.

Вина подали и всѣ усѣлись: Гавтрей рядомъ съ гостемъ на верхнемъ концѣ; Бирни черезъ нѣсколько человѣкъ ниже; Мортонъ остался на своемъ мѣстѣ, на нижнемъ концѣ. Отчаянные люди во всякую пору склонны къ веселью. Скоро монетчики запировали, начали разговаривать и хохотать одинъ другаго громче. Только Бирни и Мортонъ молчали, казались чужими въ этомъ шумномъ кругу. Оба наблюдали, хотя съ разными намѣреніями, однако жъ съ одинаковымъ вниманіемъ; оба почти не сводили глазъ съ Гавтрея, который, казалось, былъ совершенно занятъ гостемъ.

-- Мнѣ немножко странно, сказалъ наконецъ Гавтрей такъ, чтобы всѣ могли слышать: какъ такого искуснаго монетчика, каковъ мосьё Жиромонъ, никто здѣсь не знаетъ кромѣ Бирни!

-- Вовсе не странно, возразилъ Жнромонъ: насъ всего трое работало съ Бушаромъ. Самъ Бушаръ казненъ, двое помощниковъ на галерахъ, стало-быть, кому же меня знать? Наша компанія была маленькая. Всякая вещь имѣетъ свое начало.

-- Справедливо. Пейте же, почтеннѣйшій.

Стаканы застучали.

-- Съ вами, кажется, случилось несчастіе, мосьё Жиромонъ, продолжалъ Гавтрей: какъ это вы лишились главу?

-- Да при послѣдней встрѣчѣ съ служителями правосудія, когда захватили Бушара. Такая ужъ игра: не мудрено проиграть и больше глазу.

-- Справедливо. Выпьемъ-те, мосьё Жнромонъ. Да на васъ, кажется, парикъ, почтеннѣйшій? Судя по рѣсницамъ, природные волоса ваши должны быть гораздо болѣе пріятнаго цвѣту?

-- Намъ важна не красота, капитанъ, а безопасность,-- чтобы не узнали. Полиція здѣсь дьявольски быстроглазая.

-- Справедливо. Ваше здоровье, мосьё Жиромонъ.... А когда мы съ вами видѣлись въ послѣдній разъ?

-- Никогда, кажется.

-- Неправда. Пейте же, мосьё Фаваръ!

При этомъ имени собесѣдники въ смятеніи и ужасѣ вскочили съ мѣстъ; полицейскій чиновникъ забылъ роль свою, также вскочилъ и сунулъ-было руку въ карманъ.

-- Стой! измѣна! громовымъ голосомъ закричалъ Гавтрей, и схватилъ несчастнаго за горло.

Со всѣхъ сторонъ засверкали ножи и глаза. Колоссальный атаманъ фальшивыхъ монетчиковъ вытянулся, поднявъ надъ головами въ могучихъ рукахъ своихъ судорожно скорченнаго гостя. Раздался одинъ предсмертный стонъ, и толстый дубовый столъ затрещалъ подъ ударомъ рухнувшаго на него трупа; черепки разбитыхъ стакановъ и бутылокъ со звономъ брызнули во всѣ стороны. Все это было дѣломъ одной секунды. Гавтрей вскочилъ на столъ и роковой взглядъ его изъ-подъ грозно насупившихся бровей искалъ въ толпѣ трепещущаго предателя. Бирни бѣжалъ къ потаенной двери. Лицо его, сѣрое, помертвѣвшее, совершенно перевернутое назадъ, черезъ плечи, не походило на человѣческое.

-- Дьяволъ! заревѣлъ Гавтрей своимъ ужаснымъ голосомъ, который еще страшнѣе повторился эхомъ подземелья: я развѣ на то отдалъ тебѣ свою душу, чтобы ты продалъ другимъ мою жизнь? Смотрите, люди! вотъ какъ кончается мое рабство и всѣ наши тайны!

Пистолетный выстрѣлъ поглотилъ послѣднее слово. Измѣнникъ, въ однимъ стономъ, съ пробитою головой, повалился на-земь. Наступала гробовая тишина, впродолженіи которой только дымъ медленно катился клубами по чернымъ сводамъ.

Мортонъ, невольно вскочившій вмѣстѣ съ другими, упалъ назадъ на стулъ и закрылъ лицо руками. Преступный покровитель его былъ заклейменъ послѣднею печатью отверженія, убійствомъ; послѣдняя волна ужасной, таинственной судьбы выбросила его душу на тотъ берегъ, откуда уже нѣтъ возврата. Послѣдняя надежда на примиреніе съ людьми и свѣтомъ залита кровью.

-- Друзья, я васъ спасъ! сказалъ Гавтрей глядя на трупъ второй своей жертвы и засовывая пистолетъ и поясъ: я не содрогнулся отъ взгляду этого человѣка, прибавилъ онъ, съ презрѣніемъ толкнувъ ногою тѣло съищика; я узналъ его, лишь-только онъ вошелъ; и узналъ его съ перваго взгляду, сквозь маску, какъ она ни замысловата. Оботрите его лицо; посмотрите: она уже никого не испугаетъ.

Фальшивые монетчики, еще не оправившіеся отъ ужасу, столпились и внимательно разсматривали мертваго. Гавтрей остановилъ ихъ, замѣтивъ свистокъ, вывалившійся изъ кармана блузы.

-- Вы спасены, товарищи, но только на часъ, сказалъ онъ: это дѣло не совсѣмъ тайное. Смотрите, онъ ждалъ помощи, по данному знаку. Полиція знаетъ, гдѣ отъискивать своего брата. Забирайте, что нужно; остальное въ землю, и спасайся, кто можетъ. Всѣ врознь!!

Потомъ Мортонъ, не открывая глазъ, слышалъ смѣшанный шумъ шаговъ, восклицаній, звонъ денегъ, скрыпъ дверей, глухіе удары. Наконецъ все смолкло. Сильная рука отвела его руки.

-- Вотъ первая игра, гдѣ вы видите на ставкѣ жизнь противъ жизни, сказалъ Гавтрей, котораго голосъ показался Филиппу страшно измѣненнымъ: полноте думать объ этомъ.... Что жъ вы бы сказали, когда бы увидѣли настоящее сраженіе?.... Пойдемте домой. Тѣла уже убраны.

Мортонъ съ содроганіемъ оглянулся въ подземельѣ. Ихъ было только двое, онъ, да Гавтрей. Онъ взглянулъ на мѣста, гдѣ лежали убитые. Ихъ уже не было; не оставалось ни какого слѣда преступленія, ни одной капли крови.

-- Пойдемте; возьмите свой ножъ, продолжалъ Гавтрей, идя къ двери съ фонаремъ, который тускло освѣщалъ небольшое пространство.

Мортонъ всталъ, машинально взялъ оружіе и послѣдовалъ за ужаснымъ путеводителемъ, молча, безсознательно, какъ душа слѣдуетъ за видѣніемъ въ обители сна.

Пробравшись по темнымъ, извилистымъ переходамъ черезъ цѣлый рядъ подваловъ, противоположный тѣмъ, черезъ которые вошелъ несчастный Фаваръ, они вышли на узкую, полу-разрушенную лѣстницу въ томъ домѣ, гдѣ жили сами и безпрепятственно достигли своей квартиры. Гавтрей поставилъ фонарь на столъ и молча сѣлъ. Мортонъ, опять оправившись и принявъ уже твердое рѣшеніе, также безмолвно смотрѣлъ на него нѣсколько минутъ, потомъ сказалъ:

-- Гавтрей!

-- Я просилъ васъ не называть меня этимъ именемъ, возразилъ тотъ.

-- Всё-равно. На этомъ имени у васъ меньше лежитъ преступленій и потому я предпочитаю его другимъ вашимъ именамъ. Впрочемъ, я вообще уже въ послѣдній разъ называю васъ по имени. Я хотѣлъ видѣть, какими средствами живетъ человѣкъ, которому я ввѣрилъ свою судьбу. Я видѣлъ это и нашъ союзъ разорванъ навсегда.... Не прерывайте меня. Не мое дѣло судить ваши поступки. Я ѣлъ вашъ хлѣбъ, пилъ изъ вашего стакана. Слѣпо довѣряя вамъ, полагая, что вы не запятнаны по-крайней-мѣрѣ та ужасными преступленіями, для которыхъ нѣтъ искупленія въ этой жизни,-- съ совѣстью, заглушенною нуждой и страданіемъ, съ душою, онѣмѣвшею отъ отчаянія, я предался человѣку, который повелъ меня на подозрительный и не честный путь жизни, но, по моему мнѣнію, еще не запятнанный дѣйствительнымъ преступленіемъ. Я проснулся на краю бездны и останавливаюсь, пока еще есть время; мы разстанемся, и навсегда.

Гавтрей захохоталъ и произнесъ нѣсколько проклятій.

-- Разстаться! намъ разстаться? чтобы я отпустилъ на бѣлый свѣтъ еще предателя! Разстаться! послѣ того какъ вы видѣли дѣло, за которое однимъ словомъ можно довести меня до гильотины? Нѣтъ! никогда! По-крайней-мѣрѣ живые мы не разстанемся.

-- Разстанемся, возразилъ Мортонъ съ твердостью, скрестивъ руки на груди: мы разстанемся; мы должны разстаться. Не смотрите на меня такъ дико: я не трусливѣе васъ. Черезъ минуту меня не будетъ.

-- А! такъ-то? сказалъ Гавтрей, оглянувшись, въ комнатѣ, въ которой было двое дверей.

Онъ подошелъ къ тѣмъ, что были по-ближе, заперъ ихъ на замокъ, положилъ ключъ въ карманъ, потомъ задвинувъ другія тяжелымъ желѣзнымъ засовомъ, заслонилъ ихъ собственнымъ тѣломъ, и опять захохоталъ.

-- Ха, ха, ха! рабъ и глупецъ! Ты думаешь уйти? Нѣтъ! однажды мой, такъ и навсегда мой!

-- Еще разъ повторяю, не воображайте, что вамъ удастся запугать меня, сказалъ Мортонъ, смѣло взявъ великана за плечо.

Это озадачило Гавтрея. Онъ пристально посмотрѣлъ на храбреца, у котораго едва начиналъ пробиваться пушокъ на мѣстѣ будущихъ усовъ.

-- Дитя! отстань! Не буди снова демона во мнѣ. Я могу размозжить тебя однимъ ударомъ.

-- Моя душа укрѣпляетъ тѣло мое и, притомъ, у меня есть оружіе, возразилъ Мортонъ, взявшись за рукоять ножа: ни вы не должны обижать меня, ни я васъ. Несмотря на то, что вы обрызганы кровью, я всё-таки еще люблю васъ: вы дали мнѣ пристанище и хлѣбъ. Но не вините меня, если я теперь пытаюсь спасти свою душу, пока еще есть время.... Неужто вы хотите, чтобы мать моя напрасно благословляла меня на смертномъ одрѣ?

Гавтрей отступилъ и Мортонъ въ сильномъ волненіи схватилъ его за руку.

-- О! послушайтесь, послушайтесь меня! вскричалъ онъ: оставьте этотъ ужасный путь! Вы были предательски увлечены на него человѣкомъ, который теперь уже не можетъ ни обмануть ни испугать васъ. Оставьте этотъ путь и я не оставлю васъ никогда! Ради ея.... ради вашей Фанни.... остановитесь какъ я, покуда бездна не поглотила насъ. Убѣжимъ, далеко, въ Новый Свѣтъ, всюду, гдѣ твердая душа и сильныя руки могутъ честно пропитать насъ. Возьмите свою сироту съ собою; мы оба станемъ работать для нея. Гавтрей, послушайте меня! Это не мой голосъ, это голосъ вашего ангела говоритъ съ вами.

Гавтрей прислонился къ стѣнѣ; грудь его сильно волновалась.

-- Мортонъ, сказалъ онъ глухимъ, трепещущимъ голосомъ: ступайте.... ступайте! предоставьте меня моей судьбѣ. Я погрѣшилъ, ужасно погрѣшилъ противъ васъ.... Мнѣ казалось такъ сладостно имѣть друга.... Въ вашей молодости, въ вашемъ характерѣ есть много такого, что привлекало меня къ вамъ.... я не могъ вынести мысли о разлукѣ съ вами и не рѣшался показать вамъ что я такое. Я обманывалъ васъ насчетъ прежнихъ моихъ поступковъ. Это было дурно. Но я поклялся въ собственной душѣ, не подвергать васъ ни какой опасности и предохранить отъ всякой нечистоты, запятнавшей меня. Я свято исполнялъ эту клятву до нынѣшней ночи, когда, увидѣвъ, что вы начинаете удаляться, хотѣлъ запутать васъ въ свои преступныя сѣти, чтобы навсегда удержать при себѣ. Я наказанъ, и по-дѣломъ. Ступайте! повторяю вамъ, предоставьте меня моей судьбѣ, которая съ каждымъ днемъ становится грознѣе. Вы еще ребенокъ; я уже не молодъ. Привычка -- вторая натура.... Правда, и я могъ бы еще воротиться, могъ бы раскаяться.... Но.... могу ли я успокоиться, могу ли я оглянуться на прошедшее?.... Дённо и ночно будутъ терзать меня воспоминанія, призраки дѣлъ, за которыя прійдется отвѣчать на судѣ....

-- Не умножайте числа этихъ призраковъ! Пойдемте.... убѣжимъ, теперь же.... сейчасъ!

Гавтрей молчалъ и очевидно боролся съ нерѣшимостью. Вдругъ послышались шаги на лѣстницѣ. Онъ встрепенулся какъ застигнутый въ-расплохъ кабанъ, и сталъ прислушиваться.

-- Чу! идутъ!.... это они!

Въ эту минуту ключъ извнѣ повернулся въ замкѣ; дверь затрещала отъ напору.

-- Шутишь!.... Эту задвижку не скоро сломишь.... Сюда! шепнулъ Гавтрей, тихонько прокрадываясь къ другой двери и осторожно отворивъ ее.

-- Сдайся! ты мой арестантъ! вскричалъ человѣкъ вскочившій черезъ отверзтіе.

-- Никогда! возразилъ Гавтрей, выбросивъ его и захлопнувъ дверь, хотя этому всѣми силами старались воспротивиться нѣсколько человѣкъ.

-- Го! то! кто это хочетъ отворить клѣтку тигра?

За обѣими дверьми послышались голоса: "Именемъ короля, отвори! или не жди пощады!"

-- Стъ!.... еще есть дорога, шепнулъ Гавтрей: окно.... канатъ!

Мортонъ отворилъ окно; Гавтрей размоталъ канатъ. Начинало свѣтать, но весь городъ еще спалъ; улицы были пусты. Объ двери дрожали и трещали отъ усилій ломившихся преслѣдователей. Послѣ двухъ, трехъ неудачныхъ попытокъ, Гавтрей перекинулъ канатъ на окно противоположнаго дому; крюкъ зацѣпился и опасная дорога была готова.

-- Полѣзайте!.... скорѣй, скорѣй! шепталъ Гавтрей: вы ловки.... оно опаснѣе кажетъ нежели есть.... только держитесь крѣпче.... Зажмурьтесь.... Переберетесь.... это комната Бирни.... дверь налѣво.... по лѣстницѣ внизъ и изъ дому вонъ.... вы спасены.

-- Ступайте вы впередъ, возразилъ Мортонъ въ томъ же тонѣ: вамъ нужно больше времени, чтобы перебраться. Я покуда постерегу двери.

-- Вы съума сошли! Гдѣ вамъ?.... что значитъ ваша сила противъ моей? Двадцать человѣкъ не отворятъ этихъ дверей, если я прислонюсь къ нимъ. Скорѣй! или мы оба погибли.... Вы на той сторонѣ подержите канатъ: онъ для моей тяжести, можетъ-быть не довольно хорошо прикрѣпленъ. Стойте!.... еще слово.... Если вы спасетесь, а я погибну.... Фанни.... мой отецъ.... онъ возьметъ ее.... не забудьте!.... Благодарю васъ за дружбу.... простите мнѣ все!.... ступайте скорѣй.... вотъ такъ!

Мортонъ не безъ трепету поползъ по ужасному мосту, который качался и скрипѣлъ подъ его тяжестью. Цѣпляясь руками и ногами, стиснувъ зубы, закрывъ глаза и удерживая дыханіе онъ перебрался и счастливо достигъ окна. Тутъ, вздохнувъ свободнѣе, онъ напрягъ зрѣніе, чтобы разсмотрѣть, что дѣлается въ полумракѣ противоположной квартиры. Гавтрей всё-еще упирался въ дверь. Вдругъ раздался выстрѣлъ. Они выстрѣлили сквозь доски. Гавтрей пошатнулся впередъ и болѣзненно вскрикнулъ. Еще секунда.... онъ выкинулся изъ окна, ухватился за канатъ и повисъ надъ пропастью. Мортонъ сталъ на окнѣ на колѣни и судорожно ухватился за крюкъ. Глаза, отъ страху налившіеся кровью, неподвижно уставились на грузную массу, висѣвшую на слабомъ канатѣ, который ежеминутно ногъ порваться.

-- Вотъ онъ! вотъ онъ! закричали голоса напротивъ. Мортонъ взглянулъ туда. Все окно было заслонено темными фигурами съищиковъ. Двери не выдержали: они вломились. Гавтрей, чувствуя гибель, открылъ глаза и неподвижно уставилъ ихъ на преслѣдователей. Одинъ изъ съищиковъ поднялъ пистолетъ и осторожно прицѣлился. Гавтрей не дрогнулъ. Изъ раны въ боку черная кровь тяжелыми каплями медленно падала на мостовую. Даже съищики содрогнулись, увидѣвъ свою жертву въ такомъ положеніи: волосы несчастнаго стояли дыбомъ, лицо было покрыто смертною блѣдностью, дикіе, неподвижные глаза на выкатѣ, губы судорожно сдвинуты со стиснутыхъ зубовъ. Рука полицейскаго задрожала при второмъ выстрѣлѣ: пуля попала въ раму окна, гдѣ стоялъ Мортонъ. Неопредѣленный, дикій гортанный звукъ, полу-насмѣшливый, полу-злобный вырвался изъ груди Гавтрея. Онъ быстро подвигался.... Оставалось еще раза два передвинуть руки.

-- Вы спасены! вскричалъ Мортонъ.

Но въ то же мгновеніе изъ роковаго окна раздался залпъ и вслѣдъ за тѣмъ стонъ или, лучше сказать, вой бѣшенства, отчаянія и смертельнаго ужасу, отъ котораго затрепетала бы самая твердая душа. Мортонъ вскочилъ и взглянулъ внизъ. Тамъ, глубоко, на мостовой лежала темная, безобразная, неподвижная груда. Могучій человѣкъ, исполненный страстей и легкомыслія, гигантъ, который игралъ жизнью и душой какъ ребенокъ куклами, сталъ тѣмъ, чѣмъ становится и богачъ и нищій, когда изъ праху исходитъ дыханіе Божіе -- чѣмъ навсегда и навѣкъ остались бы всякое величіе и геній, все высокое и прекрасное, если бы не было Бога.

-- Тамъ еще одинъ! закричали полицейскіе: пали!

-- Бѣдный Гавтрей! пробормоталъ Мортонъ, я исполню твою послѣднюю просьбу.

И, не обративъ вниманія на пули, просвистѣвшія мимо ушей его, онъ исчезъ за стѣною.

Читатели помнятъ, что въ то время, когда Бирни условливался съ Фаваромъ объ открытіи убѣжища фальшивыхъ монетчиковъ, въ одномъ изъ домовъ той улицы, гдѣ они стояли, слышалась музыка. Это было въ томъ, гдѣ жилъ Бирни, напротивъ Гавтрея, и именно у госпожи де-Мервиль, той молодой дамы, которая однажды посѣтила брачную контору мистера Ло, по поводу сватовства виконта де-Водемона. Гости только-что разъѣхались. Слуги тушили лампы и свѣчи, снѣгъ которыхъ и безъ того тускнѣлъ передъ проникавшимъ сквозь сторы разсвѣтомъ дня. Мадамъ де-Мервиль сидѣла въ своемъ будоарѣ, одна, въ задумчивости, утомленіи, склонивъ голову на руку, у письменнаго стола, на которомъ между цвѣточными вазами и разными изящными бездѣлками лежало нѣсколько книгъ и исписанная тетрадь. Наружность ея отличалась тою выразительною прелестью, которую романисты, за недостаткомъ лучшаго прилагательнаго, обыкновенно называютъ классическою, или античною. Этимъ уже довольно сказано. Предоставляемъ читателямъ дополнить портретъ по благоусмотрѣнію. Замѣтимъ только, что госпожѣ де-Мервиль въ ту пору минулъ ровно годъ вдовства, что она обладала голубыми глазами, порядочнымъ состояніемъ и малою-толикою мечтательности, и что она пописывала стихи и повѣсти, но только не для печати, а такъ, для своихъ собственныхъ литературныхъ вечеровъ, которые обыкновенно оканчивались самою пріятною критикой,-- танцами. Такъ было изъ тотъ вечеръ, который мы описываемъ. Мадамъ де-Мервиль, по обычаю всѣхъ мечтательницъ и мечтателей, вела записки своимъ ощущеніямъ, и только-что положила перо, дописавъ исторію послѣдняго вечера, какъ раздалась трескотня пистолетныхъ выстрѣловъ. Она перепугалась до-смерти; люди побѣжали на улицу, узнать причину тревоги.

Между-тѣмъ Мортонъ искалъ выхода изъ комнаты Бирину который предвидѣлъ, какою дорогой будутъ искать спасенія его друзья, и распорядился очень остроумно, оставивъ окно настежь, но замкнувъ двери, такъ, что бѣглецъ попалъ въ западню. Оглянувшись назадъ въ окно, онъ увидѣлъ, что одинъ изъ полицейскихъ пытался пуститься вслѣдъ тою же дорогой, по канату. Несчастный задрожалъ, но только на мгновеніе. Видя неминуемую гибель, если его догонятъ, онъ выпрямился, расправилъ члены и ухватился за ножъ. Глаза засверкали, ноздри вздулись. Онъ хотѣть дождаться преслѣдователей. Но вдругъ ему мелькнула счастливая мысль. Онъ подкрался къ окну и ловкимъ взмахомъ отрѣзалъ крюкъ прежде нежели съищикъ рѣшился влѣзть на страшный Чортовъ Мостъ. Потомъ, тѣмъ же ножомъ, Мортонъ разломалъ плохой замокъ въ дверяхъ и счастливо вышелъ на лѣстницу. Спустившись до втораго этажа, онъ услышалъ внизу шумъ встревоженныхъ людей и бросился всторону, попалъ въ людскіе покои, оттуда въ корридоръ и на другую лѣстницу. Тутъ опять снизу послышались голоса. Ему ничего больше не оставалось, какъ броситься въ первую попавшуюся дверь. Онъ вбѣжалъ какъ съумасшедшій, миновалъ нѣсколько богато убранныхъ комнатъ и, въ будоарѣ, сталъ лицомъ къ лицу передъ мадамъ де-Мервиль. Безпорядочно одѣтый, съ непокрытою, растрепанною головой, дико сверкающими глазами и съ отчаяніемъ и строптивостью во всѣхъ чертахъ благороднаго, но блѣднаго лица, онъ былъ страшенъ и прекрасенъ какъ юный гладіаторъ, готовый отдать свою жизнь не иначе какъ за десять другихъ жизней. Неожиданно встрѣтивъ прекрасную женщину, онъ оробѣлъ какъ ребенокъ.

-- Кто вы? чего вы здѣсь ищете? въ испугѣ вскричала мадамъ де-Мервиль, протягивая трепещущую руку къ колокольчику.

-- Я ищу своей жизни! сказалъ Мортонъ схвативъ ее за эту руку: меня преслѣдуютъ! Ради Бога, умилосердитесь! Я невиненъ. Спасите меня!

Онъ опустилъ руку и съ умоляющимъ видомъ взглянулъ ей въ лицо.

-- А!.... это вы? вскричалъ онъ, узнавъ ее и отскочивъ на шагъ: Простите!.... я не зналъ....

И она его узнала. Время, обстоятельства, положеніе, его умоляющій и частію живописный видъ,-- все это сильно подѣйствовало на воображеніе молодой женщины, у которой сострадательность была не послѣднею добродѣтелью.

-- Бѣдный молодой человѣкъ! сказала она съ чувствомъ.

Въ эту минуту послышался шумъ и голоса въ передней.

-- Ст!.... тише! Войдите сюда. Вы спасены.

Она приподняла занавѣсъ алькова, поспѣшно толкнула туда бѣглеца, закрыла и по-прежнему спокойно усѣлась за письменный столъ.

Вошелъ слуга въ сопровожденіи двухъ полицейскихъ.

-- Извините, сударыня, сказалъ одинъ изъ нихъ: мы ловимъ мошенника. Онъ долженъ быть въ этомъ домѣ, потому что ушелъ сюда черезъ чердакъ. Позвольте намъ поискать.

-- Ищите, ищите. Посмотрите въ другихъ покояхъ. Изъ этой комнаты я не выходила.

-- Справедливо, сударыня. Здѣсь ему нельзя быть. Просимъ извиненія.

Полицейскіе вышли и обшарили весь домъ, всѣ углы, гдѣ бѣглеца не было. Слуга остался, чтобы доложить о томъ, что видѣлъ на улицѣ. Вдругъ, замѣтивъ, что занавѣсъ алькова шевелится, онъ вскрикнулъ и бросился туда. Мадамъ де-Мервиль вскочила и остановила его. Она не сказала ни слова, но трепетала всѣмъ тѣломъ и щеки ея побѣлѣли какъ мраморъ.

-- Сударыня, тутъ кто-то есть! сказалъ смущенный слуга.

-- Да.... есть.... молчи!

Слуга не могъ себѣ представить, чтобы тутъ скрывался преслѣдуемый мошенникъ. Въ умѣ его мелькнуло подозрѣніе совсѣмъ инаго роду. Но и это изумило его. Какъ! въ будоарѣ госпожи де-Мервиль, этой чистой, безпорочной, гордой женщины, скрывается мужчина!

Мадамъ де-Мервиль съ одного взгляду поняла его мысль. Глаза ея засверкали, лицо вспыхнуло. Но великодушіе не дало воли негодованію. Дрожащія губы стиснулись, чтобы не выпустить готоваго слова. Могла ли она довѣрить ему истину? могла ли она положиться на его скромность? Страхъ и сомнѣніе волновали ее. Малѣйшая неосторожность могла погубить человѣка, котораго она взялась спасти не только отъ смерти, но можетъ-быть и отъ преступной жизни. Она поблѣднѣла; на глазахъ навернулись слезы.

-- Я всегда была ласкова до тебя, Франсоа! Ни слова объ этомъ!

-- Сударыня, будьте увѣрены.... положитесь на мою скромность, отвѣчалъ слуга кланяясь, чтобы скрыть улыбку.

-- Ступай отсюда, продолжала мадамъ де-Мервиль подавая ему кошелекъ съ деньгами.

Слуга еще почтительнѣе поклонился и вышелъ.

Оставшись одна, молодая женщина, въ изнеможеніи послѣ сильнаго потрясенія, упала на стулъ и залилась слезами. Ея испугалъ и привелъ въ себя тихій голосъ: передъ нею стоялъ на колѣняхъ молодой человѣкъ.

-- Ступайте! ступайте! сказала она: я сдѣлала для васъ все, что могла.... Вы слышали?.... И кто еще? мой лакей!... Я спасла васъ съ опасностію собственнаго добраго имени....

-- Съ опасностію вашего добраго имени? съ изумленіемъ повторилъ Мортонъ.

Мадамъ де-Мервиль не разсудила, что взгляды, а не слова слуги уязвили ея самолюбіе.

-- Съ опасностію вашего добраго имени! повторилъ молодой человѣкъ.

И оглянувшись въ комнатѣ, посмотрѣвъ на занавѣсъ, гдѣ скрывался у молодой женщины, вокругъ которой все дышало чистотою и цѣломудріемъ, въ святилищѣ, которое могло быть осквернено однимъ дыханіемъ чужаго человѣка, Мортонъ понялъ смыслъ этихъ словъ.

-- А!.... вашъ лакей подозрѣваетъ... Нѣтъ, сударыня! нѣтъ! я не допущу, чтобы вы для меня принесли такую жертву.... Эй, вы! я тотъ, котораго вы ищете! вскричалъ онъ и пошелъ къ двери.

Этотъ отвѣтъ еще пуще поразилъ госпожу де-Мервиль. Она вскочила и схватила Филиппа за руку.

-- Ради Бога!.... что вы дѣлаете? Вы думаете, что я когда-либо могу быть спокойна и счастлива, если вы погибнете, потому что напрасно ввѣрили мнѣ свою судьбу? Успокойтесь. Я не помнила себя.... мнѣ не трудно будетъ уничтожить подозрѣніе слуги.... впоследствіи.... когда вы будете въ безопасности. Сперва должно спасти васъ. Вѣдь вы невинны, неправда ли?

-- О! клянусь вамъ!.... я несчастенъ, бѣденъ.... я заблуждался и стыжусь этихъ заблужденій, но я не преступенъ! Благослови васъ Богъ, за то что вы вступились за меня, сказалъ Мортонъ, почтительно поцѣловавъ руку, которая всё-еще лежала па его рукѣ: я во всю жизнь не забуду васъ, продолжалъ онъ съ чувствомъ: вы не только спасли мнѣ жизнь, но заставили меня полюбить ее.... Вы.... вы.... о комъ я такъ много мечталъ.... почти ежедневно, послѣ того какъ увидѣлъ васъ.... когда вы приходили къ намъ.... Воспоминаніе о васъ я сохраню на всегда.... на всегда....

У него не достало голосу, потому что сердце было слишкомъ полно. Но это молчаніе высказало мадамъ де-Мервиль больше нежели цѣлый томъ краснорѣчія.

-- Кто вы? откуда? спросила она помолчавъ.

-- Изгнанникъ, сирота.... безъ роду и безъ имени. Простите!

-- Нѣтъ, погодите! Еще опасно. Погодите, пока улягутся мои слуги. Сядьте.... Куда же вы хотите теперь итти?

-- Не знаю.

-- У васъ нѣтъ друзей?

-- Никого.

-- А родина?

-- Нѣтъ.

-- Боже мой! а полиція здѣсь такъ строга! воскликнула хозяйка ломая руки: что же намъ дѣлать теперь? Какъ вы спасетесь? Выйдетъ, что я напрасно спасла васъ.... на минуту!.... Васъ найдутъ и вы погибли!.... Да въ чемъ же они обвиняютъ васъ?.... неужто въ....

Она не могла выговорить ужасныхъ словъ "кража" или "убійство".

-- Не знаю, отвѣчалъ Мортонъ, приложивъ руку ко лбу: я ни въ чемъ не виноватъ.... я только былъ другомъ человѣка.... единственнаго изъ людей, который принималъ во мнѣ участіе, былъ моимъ покровителемъ.... они его убили.

-- Въ другой разъ вы разскажете мнѣ все.

-- Въ другой разъ? съ живостью воскликнулъ Филиппъ: вы позволите мнѣ увидѣть васъ въ другой разъ?

Мадамъ де-Мервиль покраснѣла, услышавъ радостный голосъ и встрѣтивъ сверкающій взоръ молодаго человѣка.

-- Да, да, сказала она; но дайте мнѣ подумать. Успокойтесь. Посидите.... А! счастливая мысль!

Она схватила перо, поспѣшно написала нѣсколько строкъ, запечатала и отдала Мортону.

-- Отнесите эту записку по адресу, къ мадамъ Дюбуръ. Она дастъ вамъ безопасное убѣжище. Это женщина, на которую я могу положиться. Она была моей нянькой и теперь живетъ пенсіономъ, который получаетъ отъ меня. Ступайте теперь. Прощайте.... Погодите!... все ли смирно? Я посмотрю, нѣтъ ли кого на лѣстницѣ.... Нѣтъ. На дворѣ никого, и ворота уже отперты. Спѣшите. Сохрани васъ Господь. Прощайте.

-----

Если вы когда-нибудь разсматривали черезъ микроскопъ чудовищъ, которыми наполнена капля воды, то это, конечно, на первыхъ порахъ не мало изумляло васъ: до-тѣхъ-поръ вы и не воображали, что могутъ существовать такія страшныя существа; узнавъ ихъ, вы чувствовали отвращеніе отъ свѣтлой стихіи, которую дотолѣ почитали такою чистою, вы даже намѣревались впередъ вовсе не пить воды. Но на другой же день вы забывали безобразную жизнь, которая въ несмѣтныхъ видахъ копошилась передъ вами въ чреватой каплѣ; побуждаемые жаждою, вы не содрогались передъ лживымъ кристалломъ, хотя миріады ужасныхъ невидимокъ толпятся, толкаются, поглощаются и насыщаются другъ другомъ въ жидкости, которую вы такъ спокойно пьете. То же самое находимъ мы и въ той древней стихіи, что зовется жизнію. Завернутые въ свое мягкое и гладкое довольство, потягиваясь на покойномъ ложѣ ни чѣмъ не отягченной совѣсти, вы, взглянувъ быть-можетъ впервые черезъ стекло познанія на одинъ изъ страшныхъ шариковъ волнующейся вокругъ васъ, все наполняющей и все орошающей воды, приходили въ изумленіе и ужасъ. "Возможно ли, чтобы существовали такія вещи? восклицали вы про себя: я никогда и во снѣ не видалъ ничего подобнаго! Я полагалъ, что чего я не вяжу, того и нѣтъ въ дѣйствительности, Я замѣчу себѣ этотъ ужасный опытъ". На другой день опытъ забытъ.

Химикъ можетъ процѣдить, перегнать, очистить водяной шарикъ. Нельзя ли и жизнь очистить знаніемъ!

Но обратимся къ поверхности, которая въ цѣломъ, обыкновенному глазу всегда является пріятною и привлекательною. Оно такъ и должно быть. Иначе кто же бы могъ жить сообразно назначенію природы и Творца, если бъ мы безъ микроскопа могли видѣть все содержаніе каждой росинки, дрожащей на розовомъ листкѣ, и каждой капли, свѣтящейся подъ лучемъ солнца?

Прошло десять лѣтъ съ той ночи, когда погибъ Вилліамъ Гавтрей.

Осенью, за годъ до той поры, съ которой снова начинается нашъ разсказъ, одна знатная дана съ осьмнадцатилѣтнею дочерью посѣтила знаменитыя Озера что въ Нортомберлендѣ, въ сѣверной Англіи, и поселилась на живописныхъ гористыхъ берегахъ Винандскаго Моря. Очарованная прелестью мѣстоположенія она оставалась тамъ и на зиму. Мужъ, человѣкъ дѣловой, занятый, посѣщалъ ее лишь изрѣдка и то не надолго: онъ не находилъ ничего привлекательнаго въ озерахъ, горахъ и рощахъ, которыя не приносили ему никакого доходу.

Мать, мистриссъ Бофоръ, и дочь ея, Камилла, въ первый же мѣсяцъ по прибытіи, случайно, во время катанья по озеру, пріобрѣли новое знакомство, которое осталось безъ послѣдствій. Это былъ молодой человѣкъ, по имени Чарлзъ Спенсеръ. Вся жизнь его безмятежно протекла на Озерахъ, въ кругу скромнаго и добраго семейства, котораго онъ былъ идоломъ. Онъ обладалъ очень образованнымъ умомъ, изящнымъ вкусомъ, чувствительнымъ и кроткимъ сердцемъ и пылкимъ поэтическимъ воображеніемъ. Съ дѣтства не покидавшій своего мирнаго пріюта, онъ зналъ свѣтъ и людей только по книгамъ,-- изъ стиховъ и романовъ. Родственники, у которыхъ онъ жилъ, дядя, старый холостякъ и двѣ тётки, пожилыя дѣвки, показались столько же неопытными и простодушными, какъ и ихъ воспитанникъ. Это была семья, которую богатые сосѣди уважали за образованность и благородный нравъ, а бѣдные любили за благодѣянія и ласки. Молодой Спенсеръ, племянникъ, былъ назначенъ наслѣдникомъ всего имѣнія, довольно значительнаго.

Съ первой встрѣчи молодой человѣкъ какъ-будто постарался уклониться отъ знакомства. Услыхавъ имя дамъ, онъ измѣнился въ лицѣ и смутился. Но обстоятельства сводили ихъ довольно часто; онъ съ перваго взгляду очень понравился мистриссъ Бофоръ и отъ приглашеній невозможно было отдѣлаться, не погрѣшивъ противъ законовъ вѣжливости. Потомъ, мало-по-малу, застѣнчивость или недовѣрчивость его была совершенно побѣждена красотою и добрымъ, кроткимъ характеромъ младшей дамы. Кончилось тѣмъ, что молодые люди стали проводить цѣлые дни на прогулкахъ вмѣстѣ, и Чарлзъ Спенсеръ совершенно поддался очарованію, которымъ безсознательно опутала его Камилла.

Однажды вечеромъ оба Спенсера прохаживались взадъ и впередъ по стриженой аллеѣ, которая вела къ ихъ дому. Молодой человѣкъ былъ встревоженъ, очевидно боролся самъ съ собой, хотѣлъ на что-то рѣшиться и не могъ.

-- Дядюшка! сказалъ онъ наконецъ, преодолѣвъ себя; мнѣ нужно поговорить съ вами.

-- Что такое, душа моя? говори.

-- Дядюшка, ваши предостереженія была напрасны! Я люблю эту дѣвушку.... люблю дочь высокомѣрныхъ Бофоровъ!... люблю ее пуще жизни своей!

-- Бѣдняжка! сказалъ дядя, нѣжно обнявъ одной рукой его шею: не думай, чтобы я былъ въ состояніи бранить тебя: я знаю, что значитъ безнадежная любовь.

-- Безнадежная!... отчегоже безнадежная? вскричалъ молодой человѣкъ съ запальчивостью, въ которой выражалось столько же душевной муки, сколько и строптивости: вѣдь она можетъ полюбить.... она по любитъ меня!

И въ первый разъ въ жизни гордое сознаніе своихъ рѣдкихъ личныхъ достоинствъ высказалось въ воспламененныхъ глазахъ и въ выпрямившейся осанкѣ молодаго человѣка.

-- Вѣдь говорятъ же, что природа не обидѣла меня, продолжалъ онъ скромнѣе: и кто у меня соперникъ здѣсь?... Притомъ, она молода, а любовь.... (тутъ голосъ его затихъ и звучалъ какъ самые нѣжные тоны флейты), любовь заразительна!

-- Я не сомнѣваюсь, что она полюбитъ тебя.... всякой, кто знаетъ, любитъ тебя, другъ мой. Но.... но.... ея родители.... согласятся ли они?

-- Да отчего же нѣтъ? отчего же имъ не согласиться? вскричалъ молодой человѣкъ съ жаромъ, упорно стараясь, по свойству всѣхъ людей обуреваемыхъ страстью, опровергнуть и оспорить у другаго всѣ тѣ сомнѣнія, которыя терзали его самого: отчего же имъ не согласиться? Развѣ во миѣ не такая же благородная кровь, какъ и въ нихъ? Вѣдь я изъ ихъ же роду, и еще по старшей линіи! Вѣдь я съ рожденія былъ окруженъ богатствомъ и блестящими надеждами и моя мать, моя бѣдная мать.... она до самой кончины защищала законность моихъ правъ и свою честь? Только случай и неправосудіе людей могли насъ лишить нашего достоянія.... Но развѣ оттого я имѣю меньше правъ? И теперь.... развѣ я ищу милости? Не я ли, напротивъ, оказываю снисхожденіе, когда забываю несправедливости и огорченія, которыя претерпѣлъ? Не я ли предлагаю имъ миръ и забвеніе всего прошлаго?

Молодой человѣкъ никогда еще не говорилъ въ этомъ тонѣ; онъ никогда не подавалъ виду, что смотритъ на исторію своего рожденія съ чувствомъ ожесточенія, съ воспоминаніемъ претерпѣнной несправедливости. Этотъ тонъ былъ совершенно противоположенъ обыкновенному его спокойствію и довольству. Дядя изумился, и не зналъ, что отвѣчать.

-- Если ты такъ чувствуешь.... и это очень естественно, сказалъ онъ подумавъ: то тѣмъ болѣе ты долженъ стараться побѣдить эту несчастную страсть.

-- Я хотѣлъ побѣдить ее, дядюшка! прискорбно возразилъ племянникъ: я боролся долго, но напрасно! Я вижу, что не могу успѣть въ этомъ и потому хочу побѣдятъ препятствія, каковы бы они ни были! Если Бофорамъ помѣшаетъ мое происхожденіе, мое истинное имя.... ну, такъ я никогда не открою, не назову ихъ.. Чего жъ больше? Развѣ Чарлзъ Спенсеръ не можетъ жениться на Камиллѣ Бофоръ?

-- Да, да; правда. Истиннаго имени ты не долженъ, не можешь открывать.... никогда. Поведеніе твоего брата такъ озлобило сэръ Роберта, что онъ и слышать бы не хотѣлъ о твоемъ сватовствѣ.

Молодой человѣкъ тяжко вздохнулъ и одной рукой закрылъ глаза, а другою судорожно схватилъ за руку дядю, какъ-бы стараясь остановить его, чтобы тотъ не продолжалъ говорить. Но старикъ не догадался и, занятый своею мыслію, немилосердо продолжалъ растравлять затронутую рану, напоминая ему всѣ подробности слуховъ о жизни и дружбѣ Филиппа Мортона съ Гавтреемъ, котораго поимка въ дѣланіи фальшивой монеты и смерть были перепечатаны во всѣхъ газетахъ. Хотя Филиппъ не былъ тамъ названъ по имени, а только описанъ по примѣтамъ, однако жъ лордъ Лильбурнъ, видѣвшій его при встрѣчъ въ Палероялѣ, озаботился объ устраненіи недоразумѣній, не печатно, но не менѣе дѣйствительно, такъ, что вѣсти дошли и до Спенсеровъ.

-- Спрашиваю теперь, заключилъ старикъ: хочешь ли ты сложить эту маску, которая навсегда обезпечиваетъ твое существованіе и укрываетъ тебя отъ позору, которымъ, рано ли поздно ли, покроетъ свое имя Филиппъ, если онъ еще живъ?

-- Нѣтъ! нѣтъ! вскричалъ молодой человѣкѣ, съ трудомъ произнося слова блѣдными, трепещущими устами: ужасно! ужасно смотрѣть и на прошлое и на будущность его! Но.... потомъ.... потомъ мы уже ничего не слыхали объ немъ..... никто не знаетъ, что съ нимъ сталось можетъ-быть можетъ-быть онъ умеръ?

И Чарлзъ Спенсеръ вздохнулъ свободнѣе. Нужно ли говорить, что это былъ не кто иное какъ Сидней, котораго сентиментальный Спенсеръ, изъ любви къ Катеринѣ, похитилъ на дорогѣ у Филиппа и утаилъ отъ Бофоровъ, а между-тѣмъ коварно помогалъ имъ искать несчастнаго ребенка? Сэръ Робертъ, впрочемъ, не очень и хлопоталъ. Онъ можетъ-быть и подозрѣвалъ уловку Спенсера, но молчалъ и былъ душевно радъ, что имѣетъ законный поводъ забыть о племянникѣ. Только Артуръ нѣсколько времени продолжалъ поиски и не успѣлъ, потому что Сненсеръ самъ пропалъ изъ Лондона и изъ родовой провинціи, купилъ себѣ мызу на Озерахъ и жилъ тамъ безвыѣздно со своими сестрами и воспитанникомъ, въ которомъ души не слышалъ.

"Можетъ-быть онъ умеръ!" Эта мысль облегчала мнимаго племянника. Бѣдный Филиппъ! Родной, кровный братъ находилъ утѣшеніе, радость въ предположеніи смерти, быть-можетъ насильственной, постыдной смерти того, съ кѣмъ раздѣлялъ сиротство!

Спенсеръ сомнительно покачалъ головой и ничего не отвѣчалъ. Молодой человѣкъ тяжко вздохнулъ и вошелъ на нѣсколько шаговъ впередъ отъ своего благодѣтеля; потомъ обернулся, обождалъ и, положивъ руку ему на плечо, сказалъ:

-- Вы правы, дядюшка: мнѣ нельзя снять этой маски, нельзя сложить этого имени, которое теперь ношу. Да и на что? Развѣ имя Спенсера не довольно уважаемо? Развѣ въ качествѣ вашего племянника я не могу искать руки дочери Бофора?

-- Правда, правда, мой другъ. Ты довольно богатый наслѣдникъ, притомъ дворянинъ. Я купилъ себѣ дворянство для тебя. Но всё-таки извѣстно, что я пріобрѣлъ богатство торговлей, былъ промышленикомъ... А Бофоры горды.... очень горды.... Однако жъ попытаемъ, попытаемъ! прибавилъ онъ поспѣшно, видя, что молодой человѣкъ опять начиналъ приходить въ отчаяніе: а теперь пойдемъ-ка домой. Пора спать. Завтра обдумаемъ, что дѣлать. Утро вечера мудренѣе.

-----

Въ тотъ же вечеръ, въ Лондонѣ, у лорда Лильбурна были гости,-- большею частію молодежь и старые холостяки,-- между прочимъ трое или четверо знатныхъ Французовъ, изъ тѣхъ, которые послѣдовали въ Англію за несчастнымъ, изгнаннымъ Карломъ Десятымъ. Ихъ угрюмыя, печальныя и вмѣстѣ гордыя лица, кверху зачесанные усы и большія бороды сначала составляли рѣзкую противоположность гладкимъ, веселымъ Англичанамъ. Но лордъ Лильбурнъ, который любилъ Французское общество и, въ случаѣ нужды, умѣлъ быть очень вѣжливымъ и пріятнымъ, скоро занялъ и развлекъ гостей, и наконецъ ощущенія высокой игры совсѣмъ сравняли различія. Начинало свѣтать, когда сѣли ужинать.

-- Вы сегодня были очень счастливы, милордъ! сказалъ съ завистливымъ поздравительнымъ тономъ одинъ изъ проигравшихся Французовъ.

-- О! милордъ удивительно тонкій игрокъ! весело сказалъ другой, который выигралъ, потому что ему случилось быть партнеромъ лорда.

-- Помилуйте, виконтъ! Безъ васъ я проигралъ бы, отвѣчалъ Лильбурнъ, и заговорилъ о другомъ.

Онъ спросилъ одного изъ гостей, почему его не познакомили еще съ однимъ Французскимъ офицеромъ, который былъ извѣстенъ своими отличіями.

-- Вы говорите о де-Водемонѣ? Бѣдняжка! Жаль его! сказалъ одинъ изъ Французовъ, среднихъ лѣтъ, по-угрюмѣе другихъ.

-- Отчего же онъ бѣдняжка, мосьё де-Ліанкуръ? спросилъ Лильбуриъ,

-- Да онъ такъ быстро шелъ до революціи, былъ храбрѣйшимъ офицеромъ во всей арміи, а теперь карріера его кончилась въ самую лучшую пору.

-- Догонитъ, когда воротятся Бурбоны! сказалъ другой эмигрантъ, закрутивъ усъ.

-- Мнѣ бы очень хотѣлось познакомиться съ нимъ, сказалъ хозяинъ: де-Водемонъ.... хорошее имя. Быть-можетъ онъ играетъ въ вистъ.

-- Имя-то хорошее, замѣтилъ другой Французъ, но мнѣ кажется, права-то у него на это имя не самыя лучшія.

-- Какъ такъ?

-- Да это цѣлая исторія.

-- Можно узнать?

-- Пожалуй. Не секретъ. Въ Парижѣ жилъ нѣкто виконтъ де-Водемонъ, изъ порядочной фамиліи, но бѣднякъ и притомъ страшный кутила, мотъ. Онъ промоталъ имѣніе двухъ женъ. Будучи уже старъ и дуренъ собою, схоронивъ двухъ женъ,-- что обыкновенно пугаетъ невѣстъ,-- онъ не находилъ себѣ приличной партіи въ своемъ кругу и обратился съ сватовствомъ въ мѣщанскій классъ. Родня его безпрерывно была въ страхѣ отъ неровнаго брака, который могъ бы всю ее подвергнуть насмѣшкамъ. Между прочимъ въ числѣ родственниковъ была одна мадамъ де-Мервиль, о которой вы, быть-можетъ, слышали?

-- Мадамъ де-Мервиль? Ахъ, да! красавица?

-- Да, она была очень хороша собой. Мадамъ де-Мервиль не разъ выкупала влюбчиваго виконта изъ брачнаго плѣну своими деньгами. Виконтъ съ тѣмъ и умеръ, что не успѣлъ жениться въ третій разъ. И вдругъ въ кругу мадамъ де-Мервиль явился молодой человѣкъ, красивый юноша, который былъ формально представленъ обществу какъ ея кузенъ и сынъ виконта де-Водемона, отъ втораго брака, рожденный и воспитанный въ Англіи. Пронеслись-было невыгодные слухи....

-- Мосьё де-Шапель, сказалъ де-Ліанкуръ, перебивая разсказчика: эти слухи, какъ вамъ извѣстно, были такого роду, что всякой благородный человѣкъ клеймилъ ихъ презрѣніемъ. Они вышли изъ грязнаго источника,-- черезъ негоднаго пьяницу-лакея, который раструбилъ, будто молодой человѣкъ съ самаго прибытія, съ первой же ночи, уже былъ любовникомъ госпожи де-Мервиль. Можно ли повѣрить такой нелѣпости? Я ручаюсь, что это чистая ложь. Несмотря на то однако жъ, она была причиною, что Евгенія де-Мервилъ, женщина гордая и благородная, дѣйствительно рѣшилась выйти замужъ за этого кузена.

-- Такъ онъ женатъ? спросилъ лордъ Лильбурнъ.

-- Нѣтъ; не суждено было, продолжалъ Ліанкуръ печально: Водемонъ, по чувству, которое показываетъ благородный характеръ и которое я уважаю, не хотѣлъ принять страстно любимой и уважаемой женщины, пока не пріобрѣтетъ самъ какого-нибудь отличія, которое бы дало ему право на то. Онъ вступилъ въ военную службу, въ мой полкъ и я горжусь его дружбой. Между-тѣмъ мадамъ де-Мервиль умерла.... ее, эту прекрасную, добрую женщину, погубило человѣколюбіе и усердіе, съ которымъ она помогала всѣмъ несчастнымъ. Въ домъ, гдѣ она жила, гдѣ-то на чердакѣ, лежала больная бѣдная женщина. Евгенія узнала о ея бѣдственномъ положеніи и съ обыкновеннымъ своимъ самоотверженіемъ поспѣшила подать помощь, навѣщала несчастную по нѣскольку разъ въ день. Слѣдствіемъ было то, что она сама заразилась гнилою горячкой.

-- Урокъ! замѣтилъ лордъ Лильбурнъ: никогда не должно легкомысленно подвергать жизнь свою опасности, чтобы пощеголять добрымъ сердцемъ.

Французъ съ презрѣніемъ взглянулъ па хозяина и закусилъ губу.

-- Но отчего же сомнѣвались въ происхожденіи молодаго Водемона? продолжалъ Лильбурнъ: развѣ оттого, что онъ поздно явился? По, по-моему, очень естественно, что отецъ не хотѣлъ показывать людямъ большаго сына, когда самъ задумывалъ жениться. На чемъ же основывались эти сомнѣнія?

-- На томъ, сказалъ де-Шапель, что молодой человѣкъ отказался отъ юридическаго утвержденія въ своихъ правахъ и отъ требованія правъ гражданства въ отечествѣ отца. По смерти госпожи де-Мервиль онъ оставилъ Фраицію и перешелъ служить въ Индію.

-- Но, можетъ-быть, онъ былъ бѣденъ такъ же какъ и отецъ, такъ стоило ли и хлопотать о законныхъ правахъ! Отецъ дѣло хорошее, отечество тоже, да только тогда когда есть деньги. Если же отецъ ничего не даетъ, такъ и отечество слѣдуетъ его примѣру. Это въ порядкѣ вещей.

-- Милордъ, возразилъ Ліанкуръ, мосьё де-Шапель забылъ разсказать, что мадамъ де-Мервиль отказала молодому Водемону все свое имѣніе, и что онъ, опомнившись отъ скорби о потерѣ нѣжно и страстно любимой женщины, созвалъ ея родственниковъ, объявилъ, что память ея слишкомъ дорога ему, длятого, чтобъ онъ могъ утѣшиться богатствомъ, и роздалъ имъ наслѣдство, а себѣ оставилъ только малую часть, съ которою отправился въ Индію добывать себѣ имя и положеніе въ свѣтѣ личною храбростію и заслугами. Мосьё де-Шапель вспомнилъ о ничтожномъ скандалѣ, но забылъ о благородномъ поступкѣ.

-- Помилуйте, да вы не дали мнѣ досказать! возразилъ тотъ: я уважаю мосьё де-Водемона не меньше васъ. Пробывъ нѣсколько лѣтъ въ Индіи, продолжалъ онъ обращаясь къ хозяину: Водемонъ воротился и получилъ мѣсто при дворѣ и въ гвардіи короля Карла Десятаго. И, не будь этихъ трехъ дней, онъ далеко бы ушелъ. Но вотъ онъ въ Лондонѣ, какъ и мы.

-- Да только, вѣроятно, съ пустыми карманами, потому что не могъ запастись подобно вамъ? замѣтилъ Лильбурнъ.

-- Нѣтъ; кажется, онъ въ Индіи не только сохранилъ, но даже значительно умножилъ капиталъ, который предоставилъ себѣ изъ наслѣдства послѣ мадамъ де-Мервиль.

-- А что, онъ играетъ въ вистъ? спросилъ опять Лильбурнъ: слѣдовало бы. Вы до крайности возбудили мое любопытство. Надѣюсь, вы познакомите меня съ вашимъ другомъ, мосьё де-Ліанкуръ?

Вскорѣ потомъ гости разъѣхались.

-----

Вечеромъ другаго дна, въ отдаленномъ предмѣстій, по кривой пустынной улицѣ, которая вела мимо кладбища на большую дорогу, поспѣшно шла молодая дѣвушка, вполголоса напѣвая про себя веселую пѣсню на унылый голосъ. На углу переулка, въ который она хотѣла поворотить, вдругъ остановилъ ее человѣкѣ, по-видимому стоявшій на-сторожѣ.

-- Ахъ, миссъ! это мѣсто такъ пусто и совсѣмъ неприлично такой красавицѣ, которой бы никогда не слѣдовало быть одной. Да вамъ бы и пѣшкомъ ходить не годилось.

Дѣвушка остановилась и во всѣ глаза, но безъ страху, взглянула на него.

-- Подите прочь! я васъ не знаю! сказала она повелительно.

-- Можетъ-быть. Но меня послалъ, переговорить съ вами, одинъ джентльменъ, который хорошо знаетъ васъ, любитъ васъ до безумія и не можетъ выносить мысли, что вы ходите пѣшкомъ, въ такомъ бѣдненькомъ платьицѣ. Онъ хочетъ подарить вамъ карету, лошадей, нарядовъ, брилліантовъ. Вотъ онъ прислалъ вамъ покуда денегъ. Посмотрите какой тяжелый кошелекъ: все золото!

Дѣвушка оторопѣла.

-- Подите прочь! оставьте меня въ покоѣ! закричала она вдругъ со страхомъ и пустилась бѣжать.

Но искуситель скоро догналъ ее и схватилъ за платье.

-- Стойте! вы должны итти со мной.... вы должны! вскричалъ онъ повелительно, опустивъ сорвавшійся шейный платокъ и обхвативъ дѣвушку поперегь стана.

-- Пустите меня! пустите! умоляющимъ голосомъ, кричала испуганная бѣдняжка, прослезившись и сложивъ руки: пустите меня! бѣдная Фанни вѣдь дурочка! Никто не обижаетъ бѣдной Фанни!

-- Васъ никто не обидитъ: напротивъ, вамъ хотятъ сдѣлать добро. Вы не знаете, отъ чего отказываетесь. Пойдемте.

Онъ попытался-было увлечь ее силой, но она отъ мольбы перешла къ негодованію и съ пронзительнымъ визгомъ закричала:

-- Нѣтъ! нѣтъ, не хочу!....

-- А! коли такъ, то понесутъ, возразилъ преслѣдователь и, оглянувшись напередъ, не видятъ ли кто, вдругъ ловко и быстро накинулъ дѣвушкѣ большой платокъ на голову, зажалъ ротъ, поднялъ ее и потащилъ ближайшимъ путемъ, черезъ кладбище, на большую дорогу.

Дѣвушка отчаянно билась руками и ногами, и наконецъ ей удалось освободить ротъ. Снова раздался пронзительный крикъ.

И въ то же мгновеніе громовый голосъ закричалъ: "Кто тутъ?" и рослая фигура поднялась изъ тѣней церкви какъ-бы изъ могилы. Еще мгновеніе и сильная рука схватила хищника за-воротъ.

-- Что это значитъ? Оставь ее, негодяй!

Тотъ, дрожа отъ суевѣрнаго страху, храпя отъ удушья, повиновался и опустилъ добычу. Она упала къ ногамъ избавителя.

-- Защитите меня! молила она рыдая: я бѣдная дѣвушка, а дѣдушка мой слѣпъ.

Незнакомецъ наклонялся, чтобы поднять ее. Хищникъ воспользовался случаемъ и убѣжалъ.

-- Бѣдняжка! сказалъ незнакомецъ съ нѣжнымъ участіемъ: не бойся, я не дамъ тебя въ обиду. Гдѣ ты живешь? Я провожу тебя.

-- Ахъ, какъ вы добры! Благодарю васъ. Пожалуйста, проводите!

И она довѣрчиво схватила его руку, какъ ребенокъ хватается за руку матери или няньки. Они пошли.

-- Вы знаете этого человѣка? Куда онъ тащилъ васъ?

-- Нѣтъ, я не знаю его, не знаю, зачѣмъ онъ напалъ на меня, но онъ, кажется, хотѣлъ сдѣлать мнѣ зло.... не говорите объ немъ: мнѣ дурно, когда я вспомню.

Послѣднія слова она сказала по-французски н приложила руку ко лбу. Французскій выговоръ ея былъ такъ чистъ, что незнакомецъ съ любопытствомъ сталъ вглядываться въ нее.

-- Вы хорошо говорите по-французски!

-- А? Ахъ, нѣтъ; я почти совсѣмъ забыла.... только, когда мнѣ бываетъ или очень весело или очень грустно, тогда я вспоминаю многія слова. Теперь я счастлива. Мнѣ нравится вашъ голосъ; вы мнѣ нравитесь.... ахъ! я потеряла корзинку!

-- Ну, я достану вамъ другую.

-- Нѣтъ, нѣтъ, пойдемте, поищемъ. Какъ вы добры.... Ахъ, вотъ она!

Она побѣжала впередъ, схватила корзинку, поцѣловала ее и начала говорить съ нею. Незнакомецъ улыбнулся.

-- Вѣрно, вамъ дорог а не эта простая корзинка, а тотъ, кто подарилъ ее, не такъ ли?

-- Не знаю. Но она у меня давно: она привезена со мною изъ Франціи и была тогда наполнена игрушками, которыхъ уже нѣтъ, которыхъ я, глупая, не умѣла сберечь!

-- Который вамъ годъ?

-- Не знаю.

-- Бѣдненькая! сказалъ незнакомецъ съ глубокимъ состраданіемъ: ваша маменька напрасно отпускаетъ васъ со двора въ такую пору.

-- Маменька?.... маменька! повторила дѣвушка съ изумленіемъ.

-- У васъ нѣтъ маменьки?

-- Нѣтъ. У меня есть только дѣдушка, съ которымъ мы живемъ вотъ тутъ, недалеко. Былъ отецъ, да тотъ давно умеръ, очень давно. Я долго плакала объ немъ. Потомъ былъ у меня братъ, но тоже не долго: онъ привезъ меня изъ Франціи, сюда, и отдалъ дѣдушкѣ, а самъ ушелъ. Можетъ-быть, и онъ тоже умеръ. Я прежде думала, что всѣ умираютъ, кто уходитъ отъ меня. Это неправда, но я все-таки думаю, что братъ мой умеръ. Онъ велѣлъ мнѣ посыпать цвѣтами одну могилу на этомъ кладбищѣ. Я исполняю его приказаніе и каждый день хожу сюда, лѣтомъ приношу свѣжіе цвѣты, а зимой кладу на могилу свѣжій ельникъ. Я думала, что отъ этого, можетъ-быть, воскреснутъ мой отецъ и братъ.

Незнакомецъ съ сильнымъ волненіемъ слушалъ этотъ разсказъ. "Возможно ли? говорилъ онъ про себя: да, это она!.... это она!"

-- Васъ зовутъ Фанни? спросилъ онъ наконецъ.

-- Да; меня всѣ знаютъ здѣсь.

-- Куда же вы теперь ходили. Что у васъ было въ корзинкѣ? Неужто вы теперь носили цвѣты на могилу?

-- Нѣтъ; теперь я относила шитье, работу. У дѣдушки прежде было много денегъ, но теперь онъ бѣденъ, и я достаю денегъ на обѣдъ. Въ той улицѣ живетъ одна магазинщица, которая всегда дастъ мнѣ работу. Дѣдушка, я думаю, ужъ соскучился дожидавшись меня.... Но вотъ мы и пришли: вотъ нашъ домъ.

Она отворила низенькую дверь и незнакомецъ, наклонившись, вошелъ въ небольшую комнату, тускло освѣшениую одною нагорѣвшею свѣчой. Въ углу, въ ветхихъ креслахъ, сидѣлъ слѣпой старикъ. Дѣвушка подбѣжала къ нему, обняла, поцѣловала въ лобъ и сказала:

-- Дѣдушка, дѣдушка! я привела тебѣ гостя, котораго ты долженъ полюбить. Онъ былъ такъ добръ и ласковъ до твоей Фанни.

-- Кто же это? спросилъ старикъ.

-- Я былъ другомъ вашего погибшаго сына. Я тотъ, который, десять лѣтъ тому назадъ, привелъ и отдалъ вамъ Фанни,-- послѣднее порученіе вашего сына. Вы благословили его и меня; вы обѣщали быть отцомъ маленькой Фанни.

Старикъ медленно поднялся и, дрожа всѣмъ тѣломъ, протянулъ руки.

-- Подойдите, подойдите, ко мнѣ... дайте мнѣ вашу руку... я васъ не вижу, но Фанни иного говоритъ о васъ; она молится за васъ. Фанни добрая дѣвушка: она была мнѣ ангеломъ-утѣшителемъ.

Гостъ подошелъ къ старику. Тотъ взялъ его руку и, бормоча что-то, искалъ другою его головы. Фанни, блѣдная какъ смерть, съ открытымъ ртомъ, съ мучительнымъ напряженіемъ вниманія вглядывалась въ смуглыя, выразительныя черты гостя, потомъ, мало-по-малу приблизившись, также стала ощупыватъ его лицо и руки.

-- Братъ! сказала она наконецъ робко и съ сомнѣніемъ: братъ! Я думала, я никогда не забуду тебя. Но ты не похожъ на моего брата! Ты гораздо старше. Ты... нѣтъ, нѣтъ! ты не братъ мой!

-- Я очень перемѣнился, Фанви, и ты тоже, сказалъ Филиппъ съ улыбкою, и эта улыбка,-- пріятная, нѣжная, сострадательная,-- совершенно измѣнила выраженіе его лица, обыкновенно всегда суроваго и гордаго.

-- Да! теперь я узнаю тебя! вскричала Фанни въ восторгѣ: ты пришелъ ко мнѣ изъ той могилы? Мои цвѣты воротили тебя?... Ну, вотъ, вѣдь я правду говорила! Я знала, что ты воротишься. Братъ, мой милый братъ!

Она бросилась къ нему на шею и зарыдала:

-- Но что же это значитъ, мистеръ Симонъ, спросилъ Филиппъ по нѣкоторомъ молчаніи: Фанни говоритъ мнѣ, что она должна работать, чтобы прокормить васъ? Развѣ вы такъ бѣдны? Вѣдь я оставилъ вамъ денегъ... наслѣдство послѣ вашего сына.

-- На всѣхъ моихъ деньгахъ лежало проклятіе, мрачно сказалъ старикъ: меня обокрали. А вы, молодой человѣкъ... что съ вами было, хорошо ли вы жили?

-- Я всё такъ же одинокъ, безъ друзей и родныхъ, какъ и прежде, но, слава Богу, я не нищій.

-- Ни родныхъ, ни друзей! повторялъ старикъ: ни отца, ни брата; ни жены, вы сестры!

-- Никого. Никто не заботится, никто не думаетъ обо мнѣ.

-- Не говори этого, братецъ! сказала Фанни, тихо пожавъ его руку: Фанни никогда не переставала дуката о тебѣ. Останься у насъ; мы будемъ ухаживать за тобой; мы будемъ заботиться о тебѣ, любить тебя. Фанни можетъ работать и на троихъ!

-- Слышите? И ее называютъ дурочкой! проворчалъ старикъ съ презрительною улыбкой.

-- Милая Фанни! Да, я останусь у васъ; ты будешь мнѣ сестрой! Мы оба сироты... Сестра моя! съ сильнымъ волненіемъ вскричалъ Филиппъ и, обнявъ ее, напечатлѣлъ на лбу нѣжный, чистый, истинно братскій поцѣлуй. Слезы ихъ смѣшались.

-- Что вы скажете, мистеръ Симонъ? продолжалъ онъ, взявъ старика за руку: въ самомъ дѣлѣ я переѣду въ вашъ домъ. Мое имя Филиппъ де-Водемонъ, полковникъ Французской службы. У меня есть чѣмъ жить; я могу помогать вамъ. Вообще я вамъ не буду въ тягость: мнѣ нужно будетъ часто отлучаться. Но мнѣ дорого это кладбище: я хочу имѣть пристанище по близости его.

-- Да, да, останьтесь у насъ! и помогите намъ, если можете. Близко кладбища жить хорошо: по-дальше отъ людей,-- вѣрнѣе.

-- Такъ я завтра прійду. Теперь мнѣ надобно назадъ въ городъ.

-- Ты опять уходишь? Такъ скоро? нѣжно спросила Фанни: но, пожалуйста, воротись непремѣнно завтра. Ты всё-таки умираешь для Фанни, когда уходишь!

-- Непремѣнно, непремѣнно ворочусь. Не бойся, я не разстанусь съ тобою до дѣйствительной смерти.

Дня черезъ два лордъ Лильбурнъ опять принималъ гостей и между ними былъ полковникъ де-Водемонъ, въ которомъ мы уже узнали Филиппа Мортона. Лильбурнъ любилъ изучать характеры, и въ-особенности характеры такихъ людей, которымъ приходилось бороться со свѣтомъ и счастіемъ. Не имѣя самъ никакого честолюбія, онъ любилъ однако жъ наблюдать безпокойство, огорченія, страданія и борьбу тѣхъ, кто бился съ судьбой, чтобы чѣмъ-нибудь сдѣлаться или что-нибудь нажить. Будучи очень богатъ, онъ и въ игръ нестолько любилъ самый выигрышъ, сколько наслаждался душевными волненіями и часто страданіями проигрывающихъ. Мажанди, во время своихъ физіологическихъ опытовъ, увлеченный интересомъ науки, не можетъ быть безчувственнѣе къ страданіямъ терзаемой собаки и спокойнѣе лорда Лильбурна, анализирующаго человѣческія страсти въ разоренной жертвѣ его искусства. Онъ душевно желалъ объиграть Водемона, разорить человѣка, который осмѣливался быть великодушнѣе другихъ, загородить дорогу отважному искателю приключеній и насладиться муками колесованнаго Фортуной,-- и все это, разумѣется, безъ малѣйшей ненависти къ человѣку, котораго онъ видѣлъ въ первый разъ.

Когда стали приготовлять карточные столы, Ліанкуръ отвелъ Водемона къ сторонѣ и сказалъ:

-- Вы никогда не играете, стало-быть и не нужно предупреждать васъ насчетъ лорда Лильбурна: онъ удивительный игрокъ.

-- Ничего, я всё-таки буду играть. Мнѣ нужно сблизиться съ нимъ, по поводу, котораго теперь не могу вамъ открыть. Я могу немножко проиграть и надѣюсь черезъ это выиграть въ другомъ отношеніи, для одной дорогой мнѣ особы. Впрочемъ, я его знаю хорошо, хотя онъ меня и не знаетъ.

Съ этимъ словомъ онъ подошелъ къ группѣ лорда Лильбурна и ваялъ предложенную карту. За ужиномъ Водемонъ говорилъ больше обыкновеннаго и преимущественно съ хозяиномъ. Они такъ занялись одинъ другимъ, что всъ гости уже разъѣхались, разсвѣло, а бесѣда ихъ всё-еще длилась.

-- Вотъ, какъ я засидѣлся у васъ! сказалъ Водемонъ, оглядываясь въ опустѣвшей залѣ.

-- Это лучшій комплиментъ, какой вы могли мнѣ сдѣлать. Въ другой разъ мы можемъ оживить свой tète-à-tète партіею экарт е, хотя меня удивляетъ, что вы, мосьё де-Водемонъ, въ ваши лѣта и съ вашею наружностью, любите игру. Вамъ бы не въ картахъ надобно искать червонной масти. Неужто вамъ уже прискучилъ прекрасный полъ?

-- А вы еще такъ же преданы ему, по-прежнему?

-- Нѣтъ, не по-прежнему: у всякаго возраста свой обычай: въ ваши лѣта я волочился, нынче покупаю, и гораздо лучше: меньше требуетъ времени.

-- Дѣтей у васъ, кажется, не было, милордъ? Вы можетъ-быть иногда чувствуете этотъ недостатокъ?

-- Если бъ я считалъ это недостаткомъ, то могъ бы во всякое время пополнить его- цѣлыми дюжинами. Другія дамы въ этомъ отношеніи были гораздо тароватѣе покойной леди Лильбурнъ, вѣчная ей память.

-- Но, возразилъ Водемонъ, пристально глядя хозяину въ глаза: если бъ вы были увѣрены, что вы дѣйствительно отецъ и даже дѣдъ милаго, прекраснаго существа, которое нуждается въ вашей помощи и попеченіяхъ? Развѣ вы не пожелали бы, чтобы оно, хотя и незаконное, вознаградило вамъ недостатокъ дѣтской любви и преданности?

-- Дѣтской любви и преданности, mon cher!....... нуждается въ моей помощи и попеченіяхъ? Ба! другими словами, не хочу ли я дать квартиру и столъ какому-нибудь бродягѣ, который сдѣлаетъ мнѣ милость, назовется сыномъ лорда Лильбурна?

-- Но если бы вы были убѣждены, что это ваше дитя, ваша дочь.... званіе, которое тѣмъ больше имѣетъ правъ на помощь, чѣмъ оно нѣжиѣе и слабѣе.

-- Любезнѣйшій мосьё де-Водемонъ, вы, безъ-сомнѣнія, человѣкъ образованный, свѣтскій, и слѣдовательно, должны знать порядокъ въ свѣтѣ. Если и тѣ дѣти, которыхъ навязываетъ намъ законъ, девять разъ изъ десяти составляютъ несносную тягость, то посудите, можно ли чувствовать охоту быть отцомъ такихъ, отъ которыхъ законъ позволяетъ отрекаться? Незаконнорожденные дѣти -- паріи на свѣтѣ, а я принадлежу къ сектѣ брамниовъ.

-- Но.... извините, что я продолжаю этотъ разговоръ: быть-можетъ, я изъ вашего разсужденія хочу извлечь руководство для собственнаго употребленія... Положимъ, что нѣкто любилъ дѣвушку, сдѣлалъ ее несчастною; положимъ, что онъ видитъ въ ребенкѣ ея существо, которое безъ его помощи было бы предоставлено гибели и позору, обыкновенной участи паріевъ.... именно паріевъ: это очень вѣрное опредѣленіе.... существо, которое, при небольшомъ пособіи, можетъ современемъ сдѣлаться его подругой, утѣшительницей, попечительницей во время болѣзни.......

-- Э! полноте, полноте! перебилъ лордъ Лильбурнъ съ нетерпѣніемъ: я не понимаю, какимъ образомъ мы могли заговорить о подобныхъ вещахъ! Но если вы дѣйствительно хотите знать мое мнѣніе объ этомъ, въ отношеніи къ случаю въ практической жизни, то извольте, мосьё де-Водемонъ, я вамъ скажу его. Никто основательнѣе меня не изучалъ искусства быть счастливымъ, и я вамъ открою эту великую тайну; имѣйте какъ можно меньше связей, не принимайте на себя ни какихъ обязательствъ. Попечительница? Ба! вздоръ! Вы и я, мы можемъ въ случаѣ нужды, нанимать понедѣльно сидѣлокъ, которыя будутъ гораздо лучше и исправнѣе какого-нибудь ребенка. Утѣшительница?.. Человѣкъ съ умомъ не нуждается въ утѣшеніяхъ. Вообще, покуда есть деньги, да хоть немножко сносное здоровье, покуда мы можемъ не заботиться ни о комъ на свѣтѣ,-- и горя никакого быть не можетъ. Если вы любите другихъ, то и терпите не одно свое; ихъ здоровье, ихъ обстоятельства независимо отъ васъ мѣняются и вамъ, ни за что ни про что, достается на чужомъ пиру похмѣлье. Никогда не живите одиноко, но чувствуйте одни! Вы считаете это не человѣколюбивымъ? Можетъ-быть, оно и такъ. Но я но лицемѣръ: я никогда не стараюсь казаться чѣмъ-нибудь инымъ, я всегда кажусь тѣмъ, что я есть -- Джономъ Лильбурномъ.

Покуда лордъ говорилъ это, Водемонъ, прислонясь къ двери, внимательно смотрѣлъ на него съ странною смѣсью любопытства и отвращенія. -- "И Джонъ Лильбурнъ -- лордъ, перъ, знатный, почтенный человѣкъ, а Вилліамъ Гавтрей былъ мошенникъ! думалъ онъ про себя: вы, милордъ, не скрываете вашего сердца, потому что знатность и богатство не имѣютъ нужды въ лицемѣріи; Гавтрей былъ преступникъ, а вы -- олицетворенный порокъ. Гавтрей погрѣшилъ противъ закона; вы поступаете подло на законномъ основаніи.... И преступникъ спасъ отъ пороку и нищеты вашу кровь, вашу внучку, отъ которой вы, почтенный, знатный человѣкъ, отрекаетесь! Кто же изъ васъ на томъ свѣтѣ будетъ сочтенъ болѣе почтеннымъ человѣкомъ?.. Нѣтъ, бѣдная Фанни! Я вижу, я ошибся. Если бы онъ теперь и захотѣлъ признать, я не отдамъ тебя такому холодному эгоисту. Слѣпой нищій всё-таки лучше барина безъ сердца."

-- Ну, милордъ, сказалъ онъ, опомнившись отъ мечтанія: признаюсь, я нахожу вашу философію самою благоразумною, для васъ. Для бѣдняка она не годится: бѣдняки имѣютъ нужду въ любви другихъ.

-- Да, да! конечно, бѣдняки -- другое дѣло! сказалъ лордъ Лильбурнъ съ откровенностью покровителя.

-- Признаюсь также, продолжалъ Водемонъ, что я съ удовольствіемъ проигралъ свои деньги, получивъ такой прекрасный урокъ въ бесѣдѣ съ вами.

-- Вы очень любезны. Пріѣзжайте въ четвергъ, на реванжъ.... Да! кстати. Недѣли черезъ двѣ я приглашаю всѣхъ моихъ пріятелей на дачу, въ нѣсколькихъ миляхъ отъ Лондона. Сдѣлайте одолженіе, не отстаньте и вы. Мы устроимъ тамъ охоту. Вѣдь вы, говорятъ, отличный стрѣлокъ, а у меня въ Фернсидѣ паркъ порядочный, дичи пропасть.

-- Въ Фернсидѣ?

-- Да. Вамъ знакомо это имя?

-- Да... я, кажется, слышалъ объ немъ. Вы, милордъ, купили эту дачу или она по наслѣдству вамъ досталась?

-- Купилъ у тестя, сэръ Роберта Бофора. Она принадлежала его брату, доброму малому, кутилъ, который сломилъ себѣ шею, перескочивъ черезъ высокія ворота. Другъ мой Робертъ, въ тотъ же день, тѣми же самыми воротами, вступилъ въ премилое владѣніе. Если хотите, я васъ познакомлю. Онъ прекрасный человѣкъ и живетъ открыто.

-- Очень радъ.... весьма пріятио.

Они разстались.

И такъ Филиппу опять предстояла встрѣча съ ненавистными Бофорами. Но теперь онъ уже не убѣгалъ, а желалъ и искалъ этой встрѣчи. Онъ съ самаго дня возвращенія въ Англію усердно принялся отъискивать Сиднея, былъ и у брата своей матери, развѣдывалъ всюду, гдѣ можно было искать слѣдовъ, но ничего не открылъ, кромѣ того, что Бофоры уже давно точно такъ же искали, но тогда ничего не нашли. Были ли ихъ поиски успѣшнѣе послѣ, объ этомъ Филиппъ Мортонъ ничего не зналъ. Ему оставалось одно средство узнать что-нибудь о братѣ,-- сблизиться съ Бофорами. Сэръ Робертѣ дѣйствительно могъ удовлетворить его любопытству: онъ зналъ, гдѣ Сидней. Это мы видимъ изъ письма его къ зятю, лорду Лильбурну.

"Любезный Лильбурнъ, вообразите! я неожиданно нашелъ одного ихъ своихъ племянниковъ! Вы помните, я вамъ говорилъ, что жена моя, на Озерахъ, познакомилась съ какимъ-то молодымъ человѣкомъ, который ищетъ руки моей дочери? Я самъ тоже видѣлъ его какъ-то разъ. Онъ получитъ небольшое, но порядочное наслѣдство отъ дяди. Партія не блистательная, но годится. Чѣмъ богаче женихъ, тѣмъ больше потребуетъ приданаго, а я не могу много отнимать у моего Артура. Молодой человѣкъ на взглядъ мнѣ понравился. Мы съ женою и порѣшили выдать за него Камиллу, когда онъ формально объявить свое желаніе, въ которомъ давно уже нѣтъ сомнѣнія. Нынче я опять ѣздилъ туда и видѣлъ его дядю, мистера Спенсера. Представьте себѣ мое удивленіе, когда я узналъ въ немъ того самаго Спенсера, сентиментальнаго чудака, который столько хлопоталъ, чтобы отъискать дѣтей Катерины, а въ мнимомъ племянникѣ его -- Сиднея Мортона, котораго онъ похитилъ, усыновилъ и сдѣлалъ своимъ наслѣдникомъ! Я покуда не подавалъ виду, что узналъ ихъ, но искусно вывѣдалъ у старика и не сомнѣваюсь, что это они. Присовѣтуйте, что мнѣ дѣлать? Я нахожу, что молодой Мортонъ или Спенсеръ, какъ онъ называется,-- влюбленъ въ Камилу до безумія. Онъ, кажется, скромный, порядочный, и добронравный молодой человѣкъ.... пишетъ стихи.... впрочемъ, кажется, недалекъ. Онъ уже теперь формально просилъ руки Камиллы. Я потребовалъ года отсрочки, подъ предлогомъ испытанія привязанности молодыхъ людей; мы между-тѣмъ придумаемъ, что дѣлать. Если этотъ молодой человѣкъ останется тѣмъ, что есть, Чарлзомъ Спенсеромъ, который имѣетъ свое независимое состояніе, то и тутъ не вижу большой бѣды. Отдавъ ему Камиллу съ приличнымъ приданымъ, я нѣкоторымъ образомъ исполню свое слово заботиться объ немъ. Притязаній онъ, конечно, ни какихъ не можетъ имѣть. Во всякомъ случаѣ, дѣло у меня въ рукахъ и отъ меня будетъ зависѣть дать ему оборотъ, смотря по обстоятельствамъ. Безъ вашего совѣту я однако жъ ничего не порѣшу. Я взялъ жену и дочь съ собою. Вслѣдъ за этимъ письмомъ мы прибудемъ въ Лондонъ, а потомъ тотчасъ же отправимся на нѣсколько недѣль въ Бофоръ-Куръ, гдѣ надѣемся видѣть и васъ.

Душевно преданный вамъ Робертъ Бофори.

-----

-- А! вотъ кстати встрѣтились! Я шелъ къ вамъ, сказалъ Филиппъ, сошедшись на улицѣ съ своимъ другомъ Ліавкуромъ.

-- А я къ вамъ! возразилъ тотъ: я хотѣлъ узнать, будете ли вы сегодня обѣдать у Лильбурна. Я сейчасъ отъ него. Онъ говорилъ, что просилъ васъ. У него припадокъ подагры и потому онъ приглашаетъ васъ, чтобы самому разсѣяться. Впрочемъ, сегодня онъ могъ бы удовольствоваться и тѣмъ, что имѣетъ. Подлъ этого Мефистофеля сидѣла такая милая Гретхенъ, какой я, кажется, еще не видывалъ.

-- О! Кто же это?

-- Онъ называлъ ее своею племянницей, но мнѣ не вѣрится, чтобы у этого человѣка могла быть такая родственница.

-- Вы, кажется, не очень жалуете нашего пріятеля?

-- Любезный другъ, между нашими простыми, солдатскими натурами и этими коварными, холодными, себялюбивыми милордами существуетъ естественная антипатія собакъ и кошекъ.

-- Но, вѣроятно, это чувствуется только съ нашей стороны. Иначе сталъ ли бы онъ приглашать васъ?

-- Что жъ изъ этого, что онъ насъ приглашаетъ? Онъ имѣетъ въ виду свою же пользу, свое развлеченіе, а не наше. Притомъ онъ играетъ и вы съ нимъ играете. Напрасно, Водемонъ.

-- Я дѣлаю это съ двойною цѣлью: онъ мнѣ служитъ мостомъ и я плачу пошлину за проѣздъ. Не нужно будетъ переѣзжать, перестану и платить.

-- Но мостъ этотъ опасенъ, а пропасть внизу глубока. Безъ метафоры: онъ можетъ разорить васъ, прежде нежели вы достигнете того, чего вамъ нужно.

-- Не безпокойтесь; у меня глаза зорки. Я знаю, сколько могу истратить на него и гдѣ долженъ буду остановиться. Проигрывая ему нѣсколько партій, я просто нанимаю его, какъ нанимаю лакея. Увидѣвъ этого человѣка въ первый разъ, я хотѣлъ-было тронуть его сердце въ пользу существа, которое имѣетъ право на него. Но это была несбыточная надежда. Потомъ мною овладѣла мрачная, убійственная мысль,-- планъ мести! Этотъ Лильбурнъ.... этотъ подлецъ, которому свѣтъ поклоняется какъ идолу,-- погубилъ душу и тѣло человѣка, котораго имя этотъ же свѣтъ клеймитъ отверженіемъ и презрѣньемъ. Я хотѣлъ отомстить за погибшаго, хотѣлъ въ его же домѣ, при всѣхъ васъ, сорвать личину съ бездѣльника и обманщика!

-- Вы изумляете меня! Конечно, мнѣ случалось слышать.... поговариваютъ, что лордъ Лальбурнъ опасенъ.... Но и искусство въ игрѣ уже опасно. Но обманывать!... Англійскій дворянинъ.... лордъ! Это невѣроятно!

-- Вѣроятно или нѣтъ, продолжалъ Водемонъ спокойнѣе: но я уже отказался отъ мщенія, потому что онъ....

-- Что?

-- Ну, да на что вамъ знать, сказалъ Водемонъ уклоняясь, и прибавилъ про себя: онъ дѣдъ Фанни.

-- Вы сегодня говорите такъ загадочно, что я не понимаю васъ, Водемонъ!

-- Потерпите, любезный Ліанкуръ, потерпите. Скоро, быть-можетъ, я разрѣшу всѣ загадки, изъ которыхъ сложена вся жизнь моя. А теперь не знаете ли вы хорошаго адвоката, которому бы я могъ поручить весьма важное дѣло? Мнѣ нуженъ человѣкъ знающій, добросовѣстный и не очень заваленный дѣлами, который бы посвятилъ моему дѣлу все вниманіе, какого оно требуетъ.

-- О! этимъ я могу услужатъ вамъ. Я знаю одного отличнаго человѣка, которымъ вы непремѣнно останетесь довольны. Вотъ его адресъ. Мистеръ Барловъ, въ Эссексъ-Стритѣ.

-- Много обязанъ. Такъ мы сегодня увидимся у Лильбурна?

-- Непремѣнно.

Филиппъ тотчасъ же поѣхалъ къ адвокату и дѣйствительно, нашелъ человѣка благороднаго и умнаго, который, разсмотрѣвъ дѣло въ подробности, обѣщалъ мало, но принялся за него съ усердіемъ.

Отъ адвоката Водемонъ, по условію, отправился къ лорду Лильбурну. Бофоры были уже тамъ. Филиппъ невольно попятился, когда увидалъ въ поблекшемъ лицѣ мистриссъ Бофоръ черты, которыя онъ впервые видѣлъ въ самую мрачную эпоху своей жизни. Но, ласковое привѣтствіе ея показало, что она не узнаетъ стараго знакомца, такъ же какъ и сэръ Робертъ. При взглядѣ на прекрасное и всё-еще дѣтски нѣжное лицо дѣвушки, которая нѣкогда стояла подлѣ него, сироты, на колѣняхъ и молила, чтобы выдали ему брата, въ душѣ Филиппа промелькнуло много воспоминаній, много мыслей мрачныхъ, горькихъ, но и нѣсколько нѣжныхъ, пріятныхъ. Камилла, съ своей стороны, какъ ни была занята Спенсеромъ, невольно заинтересовалась полковникомъ Водемономъ, въ наружности, въ обращеніи, въ голосѣ котораго было много привлекательнаго для женщинъ, особенно, когда онѣ напередъ уже наслышались о его подвигахъ храбрости въ сраженіяхъ и на охотѣ за тиграми въ Индіи. Именно такое происшествіе,-- бой Водемона одинъ на одинъ съ тигромъ,-- было не задолго до его приходу разсказано ламамъ Ліанкуромъ. Даже мистриссъ Бофоръ пробудилась отъ обыкновенной своей апатіи и смотрѣла на смуглое, гордое и прекрасное лицо Водемона съ удивленіемъ и страхомъ. Скоро однако жъ пробыли другіе гости и за столомъ Филиппу не пришлось сѣсть близко Бофоровъ. Потомъ онъ подошелъ къ Камиллѣ и издалека завелъ разговоръ о предметѣ, который такъ занималъ его, но ничего замѣчательнаго не вывѣдалъ. Камилла не могла бы удовлетворить его любопытства, хотя бы и хотѣла. Но Филиппъ, на первый разъ, былъ доволенъ и тѣмъ, что познакомился. За случаемъ продолжать развѣдки дѣло не стало: онъ тутъ же получилъ приглашеніе на дачу къ сэръ Роберту, въ Бофоръ-Куръ, куда ѣхалъ и лордъ Лильбурнъ, съ большею частію своихъ пріятелей, отложивъ посѣщеніе Фернсида до другаго разу.

До отъѣзда на дачу, Водемонъ отправился въ предмѣстіе, навѣстить старика Симона и Фанни. Подошедши къ дому, онъ услышалъ ея пріятный голосъ. Она пѣла простую, но нѣжную пѣсню и Филиппъ, хотя знатокъ въ искусствѣ, былъ сильно тронутъ сладостною гармоніей и глубокостью чувства. Онъ остановился подъ окномъ и кликнулъ ее по имени. Фанни, обрадованная, весело выглянула, привѣтствовала брата и побѣжала отворить двери.

-- О! какъ ты долго не приходилъ, братецъ! Я выучила наизусть почти всѣ пѣсни изъ той книги, что ты подарилъ мнѣ. Въ нихъ высказано такъ много такого, что мнѣ самой давно хотѣлось сказать..... да я не умѣла!

Водемонъ улыбнулся, но вяло.

-- Какъ странно, продолжала Фанни, въ раздумьѣ: какъ странно, что такъ много можетъ заключаться въ клочкѣ бумаги!.... Вѣдь это же не что иное какъ бумага, сказала она потрепавъ листъ раскрытой книги: но тутъ есть жизнь!

-- Да! сказалъ Водемонъ мрачно, вовсе не вникая въ нѣжную и глубокую мысль дѣвушки,-- она была занята поэзій, а онъ дѣломъ, правами и законами:-- да! знаешь ли ты, что отъ простаго клочка бумаги, если я найду его, можетъ зависѣть все мое счастіе, богатство, все, что мнѣ мило въ жизни!

-- Отъ клочка бумаги? О! какъ, бы я желала найти эту бумагу! Водемонъ тяжко вздохнулъ. Фанни робко подошла къ нему.

-- Не вздыхай, братецъ! сказала она тихо: мнѣ больно, когда ты вздыхаешь. Ты что-то перемѣнился.... ты несчастливъ?

-- Нѣтъ, Фанни, нѣтъ! Я некогда былъ очень счастливъ.

-- Былъ?.... гдѣ же? А я?....

Она остановилась. Тонъ ея былъ грустный, упрекающій. Она остановилась и сама не знала, почему. Она не знала, но чувствовала, что сердце ея какъ-будто упало. Она молча пропустила его мимо себя и онъ пошелъ наверхъ, въ свою комнату. Она уныло проводила его глазами. Онъ совершенно противъ обычая оставилъ ее такъ поспѣшно.

На-утро Водемонъ долго не выходилъ. Фанни уже не пѣла: ее не занимали пѣсни, которыя она такъ полюбила-было: она не успѣла ими выманить у брата ни какой похвалы, ни даже улыбки поощрительной! Она въ бездѣйствіи, въ разсѣянія сидѣла подлѣ дряхлаго, слѣпаго старика, который съ каждымъ днемъ становился молчаливѣе. Когда вошелъ Филиппъ, она едва оглянулась и прекрасныя губки ея надулись. Онъ не замѣтилъ. Сердце у бѣдной дѣвушки прошло, но на глазахъ навернулись слезы.

Филиппъ дѣйствительно перемѣнился. Лицо его было сурово, пасмурно; обращеніе разсѣянно. Онъ сказалъ нѣсколько словъ старику, потомъ сѣлъ къ окну, склонилъ голову на руку и задумался. Черезъ нѣсколько времена пошелъ къ себѣ, наверхъ, и не выходилъ до вечера. Фанни, видя, что онъ вовсе не расположенъ начать разговоръ, нѣсколько разъ украдкою посматривала на его неподвижную фигуру и задумчивое лицо и наконецъ рѣшилась подойти.

-- Ты нездоровъ, братецъ? спросила она тихимъ, трепещущемъ голосомъ.

-- Здоровъ, моя милая.

-- Отчего жъ не говоришь съ твоею Фанни? Не хочешь ли прогуляться? Можетъ-быть, и дѣдушка пойдетъ съ вами.

-- Нѣтъ, сегодня я не пойду. А если и пойду, такъ одинъ.

-- Куда же? Развѣ ты не хочешь гулять съ Фанни? Я вѣдь ни куда не выходила безъ тебя.... даже на могилу не ходила. Съ цвѣтами я посылала Сару.... но....

Водемонъ вскочилъ. Воспоминаніе о могилѣ пробудило его отъ мечтательности. Фанни, дѣтская привязанность которой прежде радовала и утѣшала его, теперь мѣшала ему; онъ чувствовалъ потребность совершеннаго уединенія, которое составляетъ атмосферу зараждеющепся страсти. Онъ пробормоталъ какую-то едва внятную отговорку, ушелъ и не возвращался до полуночи. Фанни не спала, пока не услышала послѣднихъ шаговъ его по лѣстницѣ, послѣдняго шороху въ его комнатѣ, и, когда уснула, грезы ея были безпокойны, мучительны.

Утромъ, отправившись въ городъ, Водемонъ получилъ записку отъ лорда Лильбурна, съ повтореніемъ приглашенія на дачу. Первое чувство Филиппа, по прочтеніи этой записки, было восхищеніе. "Я увижу ее! я буду подъ одного кровлей съ нею.... Подъ какою же кровлей? Я буду гостемъ тамъ, гдѣ могъ бы быть хозяиномъ!.... буду гостемъ Роберта Бофора!" Эта мысль встревожила его еще больше, когда онъ вспомнилъ, что собирается повести войну, самую убійственную войну въ жизни общественной,-- войну судебную, войну за имя, честь и собственность,-- противъ того самаго Роберта Бофора. Могъ ли же онъ пользоваться его гостепріимствомъ? "Но какъ же! воскликнулъ онъ, поспѣшно ходя изъ угла въ уголъ; неужто, потому, что я хочу доказать свои законныя права.... неужто потому я долженъ изгнать изъ своихъ мыслей, удалить отъ глазъ такой прекрасный, милый образъ.... ее, которая, будучи ребенкомъ, вмѣсти со мною стояла на колѣняхъ передъ этимъ жестокимъ человѣкомъ? Развѣ ненависть такая могучая страсть, что не можетъ дать Мѣста ни одному лучу любви?.... Любви!.... Какое слово! Мнѣ должно остеречься." Въ сильномъ волненіи, въ борьбѣ съ самимъ собой, онъ отворялъ окно и жадно вдыхалъ воздухъ. И въ эту минуту.... судьба, видно, хотѣла разомъ покончить его борьбу, побѣдятъ нерѣшимость.... по улицѣ, на которую выходили его окна, проѣхала открытая карета. въ ней сидѣли мистриссъ Бофоръ и Камилла. Дамы замѣтили его. Мистриссъ Бофоръ кивнула головой съ обыкновенною своей Флегматическою улыбкой. Камилла покраснѣла. Филиппъ, почти не переводя духу, смотрѣлъ вслѣдъ, пока карета не исчезла изъ виду; потомъ затворивъ окно сѣлъ, чтобы собраться съ мыслями. Наконецъ онъ вскочилъ я благородное, торжественное выраженіе оживило его лицо. "Да! воскликнулъ онъ: если я вступлю въ домъ этого человѣка, если я отвѣдаю его хлѣба я вила, то долженъ буду отказаться.... не отъ справедливости и законнаго достоянія.... ни отъ того, чего требуетъ честь и доброе имя моей матери.... но отъ всего, что касается ненависти и мести! Когда я вступлю въ этотъ домъ и если Провидѣніе дастъ мнѣ средства воротить мои права.... тогда пусть она.... невинная -- будетъ ангеломъ хранителемъ стоять на границѣ, гдѣ правосудіе переходитъ въ кару! Притомъ, развѣ это обманъ отъискать брата Сиднея? А этаго я могу достигнуть талько посредствомъ сближенія съ ними.... И, наконецъ.... Я видѣлъ ее и уже не могу ненавидѣть за отца."

Онъ тотчасъ же отправилъ къ Лильбурну отвѣтъ, въ которомъ принималъ приглашеніе.

Быстрота, съ какою зрѣетъ любовь, зависитъ не столько отъ времени,протекшаго съ посѣва, сколько отъ свѣжести почвы. Молодой человѣкъ, который живетъ обыкновенною свѣтскою жизнью и больше измельчаетъ нежели истощаетъ свое чувство быстро смѣняющимися минутными впечатлѣніями, не въ состояніи понять страсти съ перваго взгляду. Молодость пылка только тогда, когда сердце молодо.

Водемонъ прожилъ цѣлый мѣсяцъ въ Бофоръ-Курѣ. Это житье,-- на конѣ, съ ружьемъ въ рукахъ, день на скачкѣ, другой на охотѣ,-- было совершенно по его характеру. Тутъ онъ могъ вполнѣ показать себя. И дѣйствительно, самые опытные охотники, самые искусные наѣздники съ изумленіемъ пересказывали его невѣроятные подвиги почти при каждомъ возвращенія изъ парка. Въ домѣ Водемонъ обыкновенно былъ молчаливъ и очень остороженъ въ обращеніи съ Камиллой, такъ, что никто не замѣчалъ его чувствованій. А Камилла?.... Достовѣрно не извѣстно, что она чувствовала. Полковникъ кажется, больше ослѣплялъ, пугалъ, нежели привлекалъ ее. Она не скрывала, что онъ интересуетъ ее. Но если бы кто-нибудь спросилъ, меньше ли прежняго она любитъ нѣжнаго поэта Спенсера, сердце ея съ негодованіемъ отвергло бы подозрѣніе въ легкомысліи. Пріязнь лорда Лильбурна къ Водемону скоро охладѣла. Съ-тѣхъ-поръ какъ онъ былъ уже не нуженъ Филиппу, тотъ отказался отъ игры или ограничивался очень незначительными проигрышами. Потерявъ надежду разорить пріятеля, лордъ Лильбурнъ уже не находилъ въ немъ нечего интереснаго и между ними, уже въ первыя двѣ недѣли пребыванія на дачѣ, родилась принужденность и даже колкость въ обращеніи.

-- Мосьё Водемонъ! вы что-то не такъ храбры въ вистѣ какъ на охотѣ, сказалъ однажды лордъ, подошедши къ Филиппу, который стоялъ одинъ у окна.

-- Въ полѣ я охотникъ, а въ картахъ -- дичь, сухо отвѣчалъ Водемонъ.

-- Что вы хотите этимъ сказать? довольно надменно спросилъ Лильбурвъ.

Водемонъ въ ту минуту былъ въ одномъ изъ тѣхъ непріятныхъ состояній духа, когда чувство несообразнаго положенія, видъ похитителя въ его собственномъ домѣ, въ его имѣніи, и воспоминаніе о претерпѣнныхъ притѣсненіяхъ поглощали болѣе дружелюбныя мысли, внушенныя роковою страстью. Притомъ, тонъ лорда Лидьбурна оскорбилъ его и усилилъ и безъ того глубокое отвращеніе.

-- Лордъ Лильбурнъ! сказалъ онъ пасмурно: если бъ вы родились бѣднякомъ, вы составили бы себѣ порядочное имѣніе. Вы такъ счастливо играете!

-- Какъ мнѣ понимать это, мосьё Водемонъ?

-- Какъ хотите! отвѣчалъ Водемонъ холодно, но съ пламенѣющимъ взоромъ, и отворотился.

Лильбурнъ призадумался. "Гмъ!.... онъ подозрѣвайте меня!.... Поэтому я не могу привязаться къ нему... Гласность одного подозрѣнія уже опасна.... Надобно поискать другаго."

На другой день лордъ Лильбурнъ, который не могъ принимать участія въ охотѣ, по причинѣ припадка подагры и боли въ раненомъ боку, потребовалъ пистолетовъ и отправился въ садъ, чтобы для развлеченія стрѣлять въ цѣль. Онъ упражнялся въ этомъ нѣсколько дней, сряду, и, когда намѣтилъ руку, сталъ приглашать и другихъ къ этой потѣхѣ.

-- Посмотрите, сэръ Робертъ, какіе я дѣлаю удивительные успѣхи! сказалъ онъ однажды обращаясь къ тестю, въ присутствіи многихъ гостей, насадивъ третью пулю къ-ряду въ перчатку прибитую къ дереву: посмотрите! прибавилъ онъ, попавъ въ цѣль въ четвертый разъ и обративъ холодные, блестящіе глаза съ улыбкою на Филиппа: вы, мосьё Водемонъ, говорятъ, искусно стрѣляете изъ ружья. Покажите-ка намъ, каково вы владѣете пистолетомъ?

-- Извольте. Вы цѣлитесь, милордъ, а это ни къ чему не ведетъ въ англійской дуэли. Позвольте.

Онъ подошелъ къ дереву, оторвалъ отъ перчатки одинъ палецъ, прикрѣпилъ его отдѣльно и, воротившись на мѣсто, мгновенно обернулся и, по-видимому, вовсе не глядя, выстрѣлилъ. Палецъ упалъ.

Лильбурнъ призадумался.

-- Это удивительно! вскричали присутствующіе хоромъ: откуда у васъ такая уловка?.... Потому что это не что иное какъ уловка! Какъ можно такъ стрѣлять!

-- Я жилъ нѣсколько лѣтъ въ странѣ, гдѣ по необходимости упражнялся ежедневно.... гдѣ искусство владѣть оружіемъ составляетъ необходимую потребность каждаго.... въ странѣ, гдѣ человѣку очень часто приходится бороться съ дикими звѣрями. Въ образованныхъ краяхъ человѣкъ самъ замѣняетъ дикихъ звѣрей, но за нимъ не охотятся. Лордъ Лильбурнъ, прибавилъ онъ съ презрительною улыбкой: вамъ надобно по-больше упражняться.

Но Лильбурнъ не послушался совѣта. Онъ прекратилъ свои утреннія занятія и уже не думалъ о дуэли съ Водемономъ. Воротившись въ покои и ушедши съ тестемъ въ библіотеку, гдѣ тотъ обыкновенно занимался дѣлами, Лильбурнъ бросился въ кресла передъ каминомъ и съ судорожными порывами сталъ ворочать щипцами въ огнѣ.

-- Бофоръ! сказалъ онъ наконецъ съ досадой: мнѣ очень жаль, что я просилъ васъ пригласить этого Водемона. Онъ очень непріятный, грубый человѣкъ.

Бофоръ уронилъ счетную книгу, которою занялся-было.

-- Лильбурнъ! Я не видалъ спокойной минуты съ-тѣхъ-поръ какъ этотъ человѣкъ живетъ у меня въ домѣ! Такъ какъ онъ вашъ гость, то я ничего не говорилъ.... однако жъ.... вы не замѣтили.... неужто вы не замѣтили, какъ онъ похожъ на эти старые фамильные портреты? Чѣмъ больше я смотрю на него, тѣмъ больше мнѣ кажется.... Однимъ словомъ, прибавилъ онъ едва переводя духъ: если бы онъ былъ не Водемонъ, если бы исторія его не была такъ извѣстна.... я могъ бы подумать.... могъ бы присягнуть, что подъ моею кровлей спитъ Филиппъ Мортонъ!

-- Га! воскликнулъ Лнльбурнъ съ важностью, которой Бофоръ испугался, потому что ждалъ отъ зятя сарказмовъ насчетъ своихъ опасеній: сходство его съ портретами поразило и меня.... и не только меня, даже Марсдена, который замѣтилъ и сказалъ это въ присутствіи Водемона. Теперь я вспомнилъ, что Водемонъ при этомъ измѣнился въ лицѣ и не отвѣчалъ. Стойте! стойте!.... молчите.... дайте мнѣ подумать!.... дайте мнѣ подумать! Этотъ Филиппъ!.... да!.... да!.... я и Артуръ, мы видѣли его въ Парижѣ.... съ.... съ Гавтреемъ!

-- Съ Гавтреемъ?,... Это имя того мошенника, съ которымъ онъ, говорятъ...

-- Да!.... да, да!.... теперь я понимаю значеніе тѣхъ взглядовъ.... тѣхъ выраженій, бормоталъ Лильбурнъ сквозь зубы: но, если этотъ человѣкъ дѣйствительво Филиппъ Мортонъ, то что же привело его сюда? Чего онъ хочетъ? Не затѣваетъ ли онъ чего? прибавилъ онъ вслухъ.

-- Я его сегодня же выгоню изъ дому! вскричалъ сэръ Робертъ.

-- Нѣтъ, нѣтъ.... только наблюдайте за нимъ. Теперь я догадываюсь.... его привлекаетъ ваша дочь. Вывѣдайте у нея, да только осторожно; скажите, чтобы она не отнимала у него надежды; узнайте, не говорилъ ли онъ съ нею о Мортонахъ. Га!.... вѣдь онъ говорилъ объ этихъ Мортонахъ и со мною, но только вообще.... я уже не помню, что это было. Гмъ!.... Это человѣкъ умный и отважный!.... Наблюдайте за нимъ, стерегите его, говорю я вамъ. Когда воротится Артуръ?

-- Онъ всё-еще жалуется на плохое здоровье. Теперь онъ долженъ быть въ Парижѣ и скоро можетъ быть здѣсь.... Боже мой! ему ни какъ не должно встрѣчаться съ этимъ человѣкомъ.

-- Дѣлайте, что я вамъ говорю. Старайтесь посредствомъ дочери вывѣдать его намѣренія. Онъ покуда еще ничего не можетъ сдѣлать противъ васъ, однако жъ....

-- Такъ вы думаете, что онъ намѣренъ затѣять тяжбу?.... Помилуйте! да какъ же это возможно?

-- Мало ли что не возможно и становится возможнымъ! Почему вы знаете, какими средствами онъ владѣетъ? Остерегитесь! Впрочемъ, если Камилла ему понравилась....

-- Какъ! Филиппу Мортону?.... этому бродягѣ.... этому....

-- Вы разсудите, что онъ вѣдь старшій братъ. Вы хотѣли же отдать Камиллу за младшаго, съ тѣмъ, чтобы нѣкоторымъ образомъ подкупить его и заставить отказаться отъ дальнѣйшихъ притязаній. Ну, подкупите старшаго. Этотъ опаснѣе. Онъ можетъ найти свидѣтелей, которыхъ мать не умѣла отъискать; онъ, можетъ-быть, уже нашелъ ихъ; можетъ-быть, нашелъ акты... почемъ знать?.... можетъ не только затѣять, но и выиграть тяжбу. Если же онъ полюбитъ Камиллу, то можно будетъ помириться.

У Бофора кровь застыла въ жилахъ.

-- Такъ вы думаете, что онъ можетъ выиграть процессъ? проговорилъ онъ съ трепетомъ.

-- Старайтесь предупредить эту возможность. Будьте увѣрены, что онъ не даромъ здѣсь. Онъ уменъ и рѣшителенъ, проклятый. Если вы можете погубить эту собаку (Лильбурнъ, забывъ подагру, топнулъ), сдѣлайте это, повѣсьте его! (Тутъ онъ съ болѣзненною гримасой потеръ ушибенную ногу.) Если же не можете.... чортъ возьми! какъ рѣжетъ!.... и если онъ можетъ разорить васъ, такъ пріймите его въ свою семью, сдѣлайте его тайну своею.... Уфъ! не могу больше сидѣть. Пойду, лягу. Ступайте къ Камиллѣ, узнайте, что онъ говорилъ ей.

Бофоръ, до крайности встревоженный, тотчасъ отправился къ Камиллѣ и хотя всячески старался казаться спокойнымъ, однако жъ перепугалъ ее своими разспросами, такъ, что она потомъ не только не могла исполнить отцовскихъ совѣтовъ,-- обходиться съ Водемономъ ласковѣе,-- но, напротивъ, стала холоднѣе и осторожнѣе, потому что ужаснулась перемѣны своихъ чувствъ къ Спенсеру. Сэръ Робертъ не узналъ отъ нея ничего положительнаго, кромѣ-того что между нею и Водемономъ съ самаго начала знакомства, дѣйствительно бывали нѣсколько разъ разговоры о Мортонахъ, судьба которыхъ по-видимому занимала его.

Во вторую или третью ночь послѣ этого разговору съ Бофоромъ, Лильбурнъ, при раздѣваньи, сказалъ своему каммердинеру:

-- Дикманъ! мое здоровье поправилось.

-- Въ самомъ дѣлѣ, милордъ! Я никогда не имѣлъ удовольствія видѣть вашу милость такимъ бодрымъ.

-- Врешь. Въ прошломъ году я былъ бодрѣе, въ предпрошедшемъ бодрѣе нежели въ прошломъ, и такъ далѣе, до двадцать-перваго году отъ-роду. Но я говорю во о годахъ, а о недѣляхъ. Сегодня я здоровѣе нежели на прошедшей недѣлѣ. Я уже не чувствую подагры. Я теперь уже цѣлый мѣсяцъ отдыхалъ. Довольно. Въ мои года время дорого: надобно пользоваться каждою минутой. Притомъ, ты знаешь, я влюбленъ.

-- Влюблены, милордъ? Кажется, вы запретили мнѣ говорить о...

-- Болванъ! на мой чортъ было толковать объ этомъ, когда я былъ весь закутанъ въ фланель! Больной я никогда не бываю влюбленъ. Теперь же я здоровъ, или почти здоровъ. Завтра же ѣдемъ въ Лондонъ, а потомъ въ Фернсидъ. Охоты не будетъ и гостей также никого, кромѣ той милашки.... Молчи! Если ты такъ глупъ, что не умѣешь устроить такой бездѣлицы, то я самъ устрою.

На другой день лордъ Лильбурнъ уѣхалъ. Это было сигналомъ къ отъѣзду большей части гостей, потому что они были приглашены лордомъ. Водемонъ также собрался. Сэръ Робертъ, дѣйствуя по плану и совѣту зятя, упрашивалъ его остаться, осыпалъ ласками, вѣжливостями, такъ, что Водемонъ изумился, но не успѣлъ еще разгадать этой тайны, какъ съ почты принесли нѣсколько писемъ; между прочимъ одно къ сэру Роберту отъ Артура, который извѣщалъ, что вслѣдъ затѣмъ ѣдетъ самъ, а другое къ Водемону, отъ адвоката. Водемонъ, объявивъ, что его призываетъ въ Лондонъ важное дѣло, тотчасъ же уѣхалъ, несмотря на то, что даже Камилла,-- конечно, по тайному приказанію отца,-- просила его остаться.

-- Миссъ Бофоръ, сказалъ онъ на прощаньи тихимъ, дрожащимъ голосомъ, когда она, просто для того, чтобы сказать что-нибудь, спросила его о причинѣ поспѣшности: позвольте мнѣ покуда умолчать объ этомъ. Послѣ, быть-можетъ, вы узнаете. Я оставляю васъ и, какъ ни странно это кажется, не сожалѣю объ этомъ, потому что предпринимаю путь, но которому быть-можетъ скоро ворочусь, съ правомъ высказать мысли и чувства, волнующія меня теперь.

Тутъ подошелъ сэръ Робертъ и разговоръ былъ прерванъ. Воденонъ раскланялся и уѣхалъ, но не прямо въ Лондонъ, а на станцію, на половинѣ дороги, гдѣ ожидалъ его адвокатъ съ извѣстіями о первыхъ поискахъ. Изъ бумагъ перваго процесса онъ увидѣлъ, что просительница, жена сэръ Филиппа Бофора, хотя постоянно настаивала на справедливости своихъ показаній и утверждала, что законный актъ существуетъ, однако жъ признавалась, что никогда сама не видала этого акта и не знаетъ, гдѣ онъ находится, и что она, вполнѣ довѣряя мужу, никогда объ этомъ не спрашивала. Мистеръ Барловъ разсудилъ, что этотъ актъ долженъ былъ находится или у какого-нибудь довѣреннаго лица, у какого-нибудь друга покойнаго, или хранится въ домѣ, гдѣ онъ жилъ съ женою. Надобно было узнать, нѣтъ ли въ томъ домѣ какихъ-нибудь потаенныхъ шкафовъ въ стѣнахъ или нѣтъ ли какой-нибудь мебели съ подобными ящиками. Съ этимъ намѣреніемъ мистеръ Барловъ отправился въ Фернсидъ и, подъ видомъ любопытнаго путешественника, за нѣсколько шиллинговъ, данныхъ ключницѣ, осмотрѣлъ богатую дачу лорда. Онъ развѣдалъ, что павильонъ, въ которомъ находился кабинетъ покойнаго, остался совершенно въ томъ видѣ въ какомъ былъ тогда, и что даже мебель вся тутъ, за исключеніемъ стульевъ и ковровъ, которые перемѣнены недавно. Между прочею мебелью адвокату бросилось въ глаза старинное бюро, съ великолѣпною рѣзьбой голландской работы, точно такое, какое ему самому недавно случилось купить съ публичнаго торгу, и въ которомъ онъ нашелъ нѣсколько потаенныхъ ящиковъ. Съ этой минуты онъ былъ почти убѣжденъ, что актъ долженъ храниться тутъ. Оставалось обдумать, какимъ образомъ завладѣть этимъ бюро, или какъ объискать его. Для совѣтовъ этихъ онъ пригласилъ своего кліента. Филиппъ былъ такъ обрадованъ, что почти уже почиталъ дѣло рѣшенымъ. Онъ самъ вспоминалъ о существованіи бюро и удивлялся, какъ это прежде никому не пришло въ голову поискать тамъ. Адвокатъ спросилъ также, можетъ ли Филиппъ, въ случаѣ нужды, доказать подлинность собственнаго лица. Филиппъ отвѣчалъ, что это очень легко, потому что онъ можетъ напомнить еще живымъ на мызѣ людямъ множество мелочныхъ, но въ подобномъ случаѣ очень важныхъ, обстоятельствъ своего дѣтства. И это было принято въ соображеніе. Наконецъ мистеръ Барловъ объявилъ, что хочетъ самъ съѣздить въ Валлисъ, въ то мѣстечко, гдѣ, по показанію Катерины, она была вѣнчана, съ тѣмъ, чтобы лично удостовѣриться нѣтъ ли какихъ живыхъ свидѣтелей. Съ этимъ они разстались. Адвокатъ уѣхалъ. Филиппъ также садился въ карету, когда на станціи остановился запряженный четверкою дормёзъ, въ которомъ лежалъ на подушкахъ и закрытый двумя теплыми плащами молодой человѣкъ, худой, блѣдной, изнуренный продолжительною болѣзнью. Пріѣзжій какъ-будто съ завистью обратилъ впалые, мутные глаза на атлетическую, величественную, полную жизни и здоровья фигуру Филиппа, стоявшаго подлѣ скромнаго почтоваго экипажа. Тотъ, напротивъ, взглянулъ на больнаго съ участіемъ и прыгнулъ на свое мѣсто. Лошади тронулись и карета исчезла въ столбѣ пыли. Такъ, сами того не зная, еще разъ встрѣтились двоюродные братья, Артуръ и Филиппъ. Кто теперь смотрѣлъ на восходъ, кто на закатъ? У кого въ жизни разсвѣтало утро, у кого наступала ночь?

-----

Эти дни и недѣли, которые приносили съ собою столѣ важныя перемѣны въ судьбѣ Филиппа, не даромъ протекли и для Фанни. Она постоянно была занята мыслью о средствахъ къ образовавію себя, чтобы сдѣлаться достойною вниманія брата, чтобы заслужить его одобреніе и заставить его говорить по больше. Она на другой же день по отъѣздѣ Фанни, отправилась въ учительницѣ, у которой прежде, и распоряженію брата и завѣщанію отца, брала уроки, но довольно безъуспѣшно, вѣроятно, потому, что мудрые воспитатели, проницательные знатоки природы человѣческой, съ перваго взгляду признали ее слабоумною и не хотѣли поискать средствъ къ развитію незрѣлаго ума, который однако жъ нерѣдко изумлялъ ихъ неожиданными проблесками, да только не тогда, когда они старались расшевелить его своею книжною ученостью. Теперь у нея самой родилась потребность знанія; она по собственному побужденію начала учиться, стала проводить съ учительницею, недалекою, но доброю женщиной, цѣлые дни, и оказывала изумительно быстрые успѣхи. Она стала гораздо разсудительнѣе, спокойнѣе, перестала ребячиться, но сохранила всю прелесть невииности. Что пробудило ея дремавшій духъ?....

Однажды вечеромъ, на возвратномъ пути отъ учительницы, опа была остановлена на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ уже выдержала нападеніе съ помощью неожиданно подоспѣвшаго избавителя.

-- Надѣюсь, что вы не будете такъ жестоки ко мнѣ какъ были къ моему посланному, сказалъ незнакомецъ, схвативъ ее за руку: видите, какъ я люблю васъ, я самъ пришелъ за вами.

Фанни задрожала всѣмъ тѣломъ и отчаянно вскрикнула.

-- Тише, тише! что вы кричите? Поѣдемте со мной. Здѣсь моя карета... я и вамъ подарю карету... домъ прислугу. Вы будете знатною дамой.

-- Пустите! пустите! кричала Фанни, стараясь вырваться.

-- Берегитесь, милордъ! шепнулъ кучеръ съ козелъ кареты, стоявшей за угломъ: кто-то идетъ; не полицейскій ли?...

Услышавъ это, Фанни пуще прежняго закричала: "Помогите!" И въ туже минуту она была черезъ голову завернута въ плащъ, поднята и посажена въ карету, которая помчалась во всю лошадиную прыть. Похититель сѣлъ подлѣ своей добычи и всячески старался утѣшить ее, успокоивалъ, улещалъ увѣреніями, обѣщаніями, клятвами, что онъ желаетъ ей только добра, что она не понимаетъ своего счастія, которому позавидовала бы половина дѣвушекъ въ городѣ. На все это Фанни отвѣчала только рыданіями и мольбами выпустить ее. Черезъ часъ карета остановилась у загороднаго дому. Фанни была насильно вытащена изъ кареты и внесена въ комнату. Тутъ, видя, что дѣвушка ничего не хочетъ слушать, похититель сдалъ ее на руки молодой женщинѣ и тайно отдалъ нѣсколько приказаній, а самъ ушелъ.

-- Успокойтесь, миссъ! говорила ключница; я васъ увѣряю, вы не будете раскаяваться, что пріѣхали сюда. Лордъ Лильбурнъ не обидитъ васъ. Онъ ни къ чему не станетъ принуждать васъ противъ вашихъ желаній. Это не въ его характерѣ: онъ предобрѣйшій и прекраснѣйшій человѣкъ. А ужъ какъ богатъ!.... Онъ, просто, не знаетъ, куда деньги дѣвать.

Ключница съ полчаса продолжала говорить въ этомъ тонѣ. Фанни на все отвѣчала только слезами и просьбами выпустить ее на свободу. Принесли роскошный ужинъ. Она его не тронула. Видя, что упросить ключницу невозможно, она сѣла въ кресла и, отъ утомленія, начала дремать. Ей указали особую комнату, въ которую изъ той, гдѣ она сидѣла, вела узенькая деревянная лѣстница. Фанни испугалась и этого предложенія. Насилу ключница уговорила ее, и то тѣмъ только, что въ той комнатѣ она можетъ запереться одна, а сюда, въ кабинетъ, можетъ во всякое время войти милордъ. Испуганная, измученная дѣвушка ушла въ указанну. комнату и дѣйствительно, заперлась на замокъ и задвижку, потомъ подошла къ окну и старалась отворять его, чтобы какъ-нибудь найти возможность къ побѣгу. Но усилія эти были напрасны, тѣмъ больше, что окно было высоко отъ земля и соскочить ни какой возможности. Наконецъ она невольно прилегла на великолѣпную постель и уснула.

На-утро лордъ Лильиурнъ пошелъ въ кабинетъ и, чтобы умилостивить строптивую красавицу, хотѣлъ подарить ей кое-какихъ золотыхъ вещицъ, которыхъ у него всегда былъ порядочный запасъ. Онъ послалъ ключницу на верхъ, къ своей плѣнницъ, а самъ отворилъ бюро, чтобы отъискать топазовую брошку, которая, какъ онъ полагалъ, непремѣнно должна ослпѣпить дѣвушку. Онъ забылъ, куда положилъ ее, и долго выдвигалъ ящикъ за ящикомъ по-напрасну. Одно изъ гнѣздъ или отдѣленій бюро было глубже другихъ Лильбурнъ засунулъ туда руку, обшаривая всѣ углы и наткнулся на что-то острое, металлическое, такъ, что оцарапалъ себѣ палецъ и невольно вскрикнулъ, дернувъ руку назадъ. Въ то же время онъ почувствовавъ, что дно отдѣлеиія подалось впередъ. Онъ вытащилъ досчечку и открылъ потаенный ящикъ, котораго прежде не видывалъ. Въ ящикѣ лежала какая-то бумага. Онъ развернулъ ее. Это было свидѣтельство о бракосочетаніи Филиппа Бофора съ Катериною Мортонъ, формально совершенномъ приходскимъ священникомъ Калебомъ Прайсомъ, въ присутствіи двухъ свидѣтелей, и по требованію Бофора, выписанное изъ книги, за болѣзнію Прайса, священникомъ другаго прихода, Джонсомъ. Документъ былъ справленъ по всѣмъ формамъ закона. Лордъ Лильбурнъ оторопѣлъ и съ изумленіемъ смотрѣлъ на свою находку. Въ эту самую минуту тихонько, на цыпочкахъ, подошла ключница и сказала:

-- Милордъ! она скоро прійдетъ. Она не знаетъ, что вы здѣсь.

-- Хорошо, хорошо.... ступай!

Едва ключница успѣла выйти, какъ къ крыльцу съ громомъ подъѣхала карета и въ кабинетъ вбѣжалъ сэръ Робертъ.

Уходя, ключница сказала Фанни, что внизу, въ кабинетѣ, никого нѣтъ, для того, чтобы успокоить ее и заставить выйти. Бѣдная дѣвушка всё-еще не теряла надежды выбраться какъ-нибудь на свободу. Она, обождавъ съ минуту и облегчивъ грудь глубокимъ вздохомъ, начала осторожно спускаться съ лѣстницы. Только-что хотѣла отворить нижнюю дверь, какъ съ противоположной стороны вошелъ Бофоръ. Фанни испугалась и отскочила. Къ этому испугу прибавилось еще, изумленіе, когда она вдругъ услышала имя, съ которымъ были связаны всѣ ея мысли. Лильбурнъ, увидѣвъ Бофора, блѣднаго, разстроеннаго, запыхавшагося, догадался, что привести его въ такое положеніе могло только что-нибудь необычайное, и, самъ только-что озадаченный неожиданною находкою, встрѣтилъ тестя восклицаніемъ:

-- Что съ вами?.... Вѣрно, вѣсти о Водемонѣ.... о Филиппъ? Что случилось? Говорите!

Услышавъ это имя Фанни невольно просунула голову въ дверь, но тотчасъ же отдернула и, держась за ручку, съ сильнымъ напряженіемъ стала прислушиваться.

-- Да! да... Водемонъ.... Филиппъ, говорилъ сэръ Робертъ опускаясь въ кресла и отирая потъ со лба: я пришелъ посовѣтоваться съ вами. Артуръ пріѣхалъ.

-- Ну, такъ что жъ?

-- Я имѣлъ неосторожность открыть ему свои подозрѣнія насчетъ Водемона и его намѣреній. Артуръ,-- больной, раздражительный,-- съ ума сошелъ, взбѣленился: хочетъ это всего отказаться, чтобы не допустить до процесса; хочетъ, чтобы мы признали Филиппа наслѣдникомъ! Что мнѣ дѣлать? Я хотѣлъ посовѣтоваться съ сыномъ, а онъ вооружается противъ меня же! Но это не главное. Сегодня я узналъ, что Водемонъ, на прощаньи, сказалъ Камиллѣ нѣсколько словъ такихъ, въ которыхъ заключается явный намекъ, что онъ надѣется доказать свои права, и которыя пугаютъ меня. Отправляясь сюда, я освѣдомлялся о его занятіяхъ и узналъ, что онъ нѣсколько разъ уже совѣтовался съ адвокатомъ Барловомъ о какомъ-то важномъ дѣлѣ. Неужто онъ затѣетъ тяжбу? И какимъ образомъ? на какомъ основаніи? Неужто онъ можетъ выиграть ее? Я не хочу поступить на безчестно, ни низко. Но я убѣжденъ, что брака не было... это не возможно!

-- Былъ, Бофоръ, былъ бракъ! сказалъ лордъ Лильбурнъ, почти радуясь мукамъ тестя: вотъ, у меня бумага, за которую Филиппъ Водемонъ отдалъ бы правую руку. Я сейчасъ только нашелъ ее въ этомъ ящикѣ. Отъ этой бумаги, Робертъ.... отъ этой бумаги зависитъ будущая судьба, благосостояніе, богатство, знатность Филиппа Водемона и ваше разореніе.

Бофоръ вскочилъ, взглянулъ на бумагу, уронилъ ее и снова упалъ на стулъ. Лильбурнъ хладнокровно положилъ бумагу въ бюро и, подошедши къ тестю, сказалъ съ улыбкой:

-- Бумага эта покуда у меня. Я не уничтожу ея, я не имѣю права уничтожить ее. Но если я отдамъ ее вамъ, вы можете сдѣлать съ нею, что хотите.

-- О! Лильбурнъ! пощадите! пощадите!... Я желалъ быть честнымъ человѣкомъ.... я.... я....

Бофоръ зарыдалъ. Лильбурнъ посмотрѣлъ на него съ презрѣніемъ, съ насмѣшкой и изумленіемъ.

-- Не бойтесь, что я послѣ этого перемѣню свое мнѣніе о васъ, а другой вѣдь никто не узнаетъ. Меня не опасайтесь: я самъ имѣю основаніе ненавидѣть и бояться этого Филиппа Водемона. Онъ зналъ человѣка, моего злѣйшаго врага.... онъ владѣетъ тайною, которая касается моего прошедшаго.... быть-можетъ, и настоящаго.... но я смѣюсь надъ нимъ, покуда онъ безъ-именный, нищій бродяга.... Я затрепеталъ бы, если бъ онъ могъ заговорить со мною какъ Филиппъ Бофоръ. Видите, какъ я откровененъ съ вами! Слушайте же; вотъ мой совѣтъ. Возьмите эту бумагу, уничтожьте ее, потеряйте, сдѣлайте, что хотите, лишь бы она не попала въ руки Филиппу. А на него подайте доносъ, докажите, что онъ воръ, мошенникъ, сообщникъ Вилліама Гавтрея, фальшивый монетчикъ. Это доказать не трудно. Онъ будетъ повѣшенъ, и дѣло съ концомъ.... Не хотите этого, ну, такъ просто оставьте его: пусть онъ будетъ тѣмъ, что есть, бродящимъ французомъ, Водемономъ, а эту бумагу всё-таки возьмите, ступайте домой, потеряйте ее, или скажите мнѣ, что вы никогда не видали, не получали ея. Возьмите, говорятъ вамъ, потеряйте, потеряйте ее! Потомъ приходите посовѣтоваться со мной объ остальномъ.

Цѣпенѣя отъ ужасу, пораженный словно громомъ, слабый человѣкъ вытаращилъ глаза на спокойное лицо совершенно полнаго злодѣя такъ, какъ, по словамъ старинной басни, могъ бы смотрѣть на лукаваго, который предлагалъ ему всѣ мірскія блага и вѣчную погибель души. До-сихъ-поръ онъ еще не видывалъ Лильбурна въ настоящемъ его свѣтѣ. Онъ содрогнулся, увидѣвъ такъ неожиданно всю черноту ею сердца.

-- Я не могу уничтожить.... не могу! пробормоталъ Робертъ: и если бъ я рѣшился сдѣлать это.... изъ любви къ Артуру.... не говорите, пожалуйста, о доносахъ.... мести.... я.... я ...

-- А доходы, которыми вы пользовались, покуда владѣли имѣніемъ? Вѣдь вы должны будете возвратить истраченное. Откуда же вы возьмете? Ихъ не мало было. Сгніете въ долговой тюрьмѣ. Нѣтъ, не уничтожайте этого документа, нѣтъ!

Бофоръ съ отчаяннымъ напряженіемъ силъ всталъ и подошелъ къ бюро. Фанни притаила дыханіе. Изъ всего разговору она удержала въ умъ только слова Лильбурна: "отъ этой бумаги зависитъ вся судьба Филиппа Водемона!" Судьба Филиппа!... ея Филиппа! Тутъ она вспомнила, что Филиппъ самъ говорилъ: "отъ одного такого клочка бумаги, если бы я нашелъ его, зависитъ все мое состояніе, мое счастіе, все, что мнѣ мило на свѣтъ!" Робертъ Бофоръ открылъ бюро, взялъ бумагу, поспѣшно еще-разъ пробѣжалъ ее глазами, неровными шагами подошелъ къ камину и, отворотясь, бросилъ въ огонь. Въ то же мгновеніе что-то бѣлое,-- Бофору показалось, будто это было привидѣніе,-- мелькнуло мимо его и схватило бумагу съ горящилъ угольевъ. На полмгновенія наступила тишина. Потомъ глухой стонъ ужасу и изумленія вырвался изъ груди Бофора. Лильбурнъ также вскрикнулъ; Фанни захохотала. Она выпрямилась во весь ростъ и обращая блестящій, торжествующій взоръ то на-того, то на другаго, прижала бумагу къ груди. Оба слишкомъ оторопѣли, длятого чтобъ принять какую-нибудь мѣру. Лильбурнъ первый опомнился и поспѣшилъ къ дѣвушкѣ. Она уклонилась и бросилась къ главной двери. Онъ за нею и схватилъ ее за руку;

-- Глупенькая! отдай бумагу!

-- Нѣтъ! не отдамъ иначе какъ съ жизнью!

И крикъ Фанни огласилъ весь домъ.

-- О! тогда....

И слово замерло на губахъ Лильбурна, потому что въ передней послышались поспѣшные шаги, громкій споръ, борьба, и вдругъ дверь съ трескомъ распахнулась; каммердинеръ кувыркомъ полетѣлъ къ ногамъ Лильбурна. На порогѣ стоялъ Филиппъ Водемонъ.

Лильбурнъ попятился. Фанни бросилась на шею къ Филиппу.

-- На! на! возьми.... возьми! говорила она всовывая ему въ руку бумагу: не отдавай имъ.... ради Бога, не отдавай! Прочти.... посмотри! Не заботься обо мнѣ.

Хотя рука Филиипа инстинктивно сжала драгоцѣнный документъ, однако жъ глаза его видѣли только Фанни. Ея дѣло въ эту минуту было для него важнѣе всего на свѣтѣ.

--          Бездѣльникъ! вскричалъ онъ, приступая къ Лильбурну, между-тѣмъ какъ Фанни всё-еще висѣла у него на шеѣ: говори! что, она.... она?... говори, подлецъ! ты знаешь, что я хочу сказать! Она дочь твоей собственной дочери.... внучка той матери, которую ты обольстилъ и развратилъ.... дитя женщины, которую Вилліамъ Гавтреій спасъ отъ позору! Передъ смертью онъ поручилъ ее мнѣ. Говори же! опоздалъ я, или нѣтъ?

Эта рѣчь, голосъ, выраженіе лица Филиппа убѣждали лорда Лильбурна въ ужасной истинѣ. Онъ содрогнулся. Вѣдь и онъ былъ еще человѣкъ. Однако жъ присутствіе духа этого человѣка, издавна уже привычное къ злоупотребленію, восторжествовало даже надъ раскаяніемъ. Онъ взглянулъ на Бофора.... на каммердинера.... и остановилъ взоръ на Филиппѣ. Три свидѣтеля! Быстрота соображенія была отличительною его способностью.

-- Что жъ, мосьё де-Водемонъ? сказалъ онъ спокойно: если я знаю, если я убѣжденъ, что Фанни моя внучка? Иначе, за чѣмъ же бы ей и быть здѣсь? Подумайте, мосьё де-Волемонъ: вѣдь я уже старъ!

Филиппъ отъ изумленія отступилъ на шагъ. Прямая душа его была обманута хладнокровною ложью, онъ взглянулъ на Фанни, которая изъ всего сказаннаго ничего не понимала, потому что всѣ умственныя силы ея были заняты опасеніемъ за него.

-- Не безпокойся обо мнѣ!... не безпокойся о Фанни! вскричала она: мнѣ не сдѣлали ни какого вреда.... я только испугалась. Читай! читай! спасай эту бумагу! Помнишь, ты говорилъ о клочкѣ бумаги! Это онъ! Пойдемъ.... Уйдемъ отсюда!

Филиппъ взглянулъ на бумагу. Ужасная минута для Роберта Бофора.... даже для Лильбурна! Вырвать ату роковую бумагу изъ рукъ Филиппа? Скорѣе можно бы было вырвать добычу изъ когтей тигра. Филиппъ поднялъ взоръ и остановилъ его на портретѣ матери, который всё-еще висѣлъ надъ бюро, по-прежнему. Ея уста улыбались сыну. Онъ обратился къ Бофору съ волненіемъ, которое было слишкомъ радостно, слишкомъ величественно для низкой мести, для низкаго торжества, и слишкомъ сильио для словъ. Съ минуту длилось молчаніе.

-- Взгляните туда, Робертъ БоФоръ! взгляните туда! сказалъ наконецъ Филиппъ, указывая на портретъ: ея имя чисто! Я опять стою подъ кровлею моего отца! Я наслѣдникъ Бофора! Мы съ вами увидимся передъ судилищемъ. Что же до васъ, лордъ Лильбурнъ,-- я вѣрю вамъ: слишкомъ ужасно было усомниться въ вашихъ намѣреніяхъ. Если бы она была оскорблена..., я тутъ же, на мѣстѣ, растерзалъ бы васъ на части.

Лильбурнъ между-тѣмъ успѣлъ совершенно оправиться и, съ видомъ оскорбленнаго, съ наглостью, которая замѣняла у него мужество, поднявъ голову, мѣрными шагами подошелъ-было къ Филиппу.

-- Благодарите ее, продолжалъ Филиппъ, понижая голосъ до шопоту: только за родство съ нею я не хочу вести васъ къ позорному столбу, какъ обманщика и вора!... Молчать! бездѣльникъ!... Молчать! ученикъ Джоржа Гавтрея! Я стрѣляюсь только съ честными людьми.

Лильбурнъ поблѣднѣлъ и надменное слово остановилось на губахъ его. Филиппъ взялъ Фанни подъ рук; и вышелъ.

-- Дикманъ! сказалъ лордъ Лильбурнъ послѣ долгаго молчанія: въ другой разъ я спрошу тебя, какъ тебѣ вздумалось впустить сюда этого пахала. Теперь пошелъ, подай завтракъ сэръ Роберту Бофору.

Каммердинеръ съ удивленіемъ посмотрѣлъ на барина и поспѣшно вышелъ. Бофоръ сидѣлъ неподвижно, словно разбитый параличомъ. Лильбурнъ подошелъ къ нему и, грубо толкнувь, вскричалъ съ нетерпѣніемъ:

-- Годдемъ! что это такое? Шевелитесь! Нельзя терять ни минуты. Я уже обдумалъ, что должно дѣлать. Эта бумага не стоитъ соломенки, если священникъ, выписавшій свидѣтельство изъ церковной книги, не подвердитъ подлинности ея личнымъ свидѣтельствомъ. Если опъ живъ, такъ поѣзжайте къ нему тотчасъ же.... на документѣ выставленъ адресъ.... въ Валлисѣ.... Кардиганское графство.... Онъ простой деревенскій священникъ, а вы вѣдь покуда всё-еще сэръ Робертъ Бофоръ! Обработайте его хорошенько, онъ дастъ другое свидѣтельство, и тогда мы можемъ обвинить Филиппа въ подлогѣ, въ посягательствѣ на чужую собственность. Въ крайнемъ случаѣ, вы можете заставить попа позабыть все это дѣло, такъ, чтобы онъ ни во что не мѣшался. Поѣзжайте тотчасъ же, и когда обдѣлаете дѣло съ мистеръ Джонсомъ, воротитесь и подавайте скорѣе доносъ. Скорѣе! живѣй! годдемъ! если бъ это было мое дѣло, мое имѣніе, и кривой булавки не далъ бы за этотъ клочокъ бумаги. Я, можетъ-быть, еще обрадовался бы этому случаю, потому что вижу, какимъ образомъ можно употребить противъ нихъ! Поѣзжай-те же!

-- Нѣтъ, нѣтъ! Я не въ состояніи.... хотите вы взять это на себя?... Половину моего имѣнія.... все возьмите, только спасите....

-- Подите вы! перебилъ Лильбурнъ съ презрѣніемъ: у меня богатства столько, сколько миѣ нужно. Деньгами меня не подкупишь. Чтобы я взялъ это дѣло на себя?... я? лордъ Лильбурнъ? Да за кого вы меня принимаете? Вѣдь это ваше дѣло; вамъ грозитъ гибель и разореніе, а не мнѣ. Я тутъ ничего не тѣряю.

-- А я не могу! я не въ состояніи! задыхаясь бормоталъ Бофоръ: вѣдь это подкупъ, подлогъ.... можетъ повлечь за собою безчестіе, позоръ.... наказаніе!... Моя репутація.... мое честное имя!... Притомъ мой сынъ.... въ которомъ я надѣялся жить второю жизнью!... мой сынъ противъ меня! Нѣтъ, нѣтъ! пусть они возьмутъ все, все! Пусть возьмутъ! Прощайте.

-- Куда же вы?

-- Поѣду посовѣтоваться съ Блаквелемъ. Потопу увѣдомлю васъ.

Бофоръ, шатаясь, пошелъ къ своей каретѣ.

-- Къ стряпчему пошелъ! проворчалъ Лильбурнъ сквозь зубы: да! если правовѣдъ поможетъ ему обмануть людей на законномъ основаніи, то онъ не призадумается, роднаго отца обманетъ! Это будетъ честнымъ образомъ сдѣлано, по справедливости! Гмъ! можетъ выйти гадкая исторія и для меня.... Документъ здѣсь найденъ.... если дѣвушка можетъ засвидѣтельствовать то, что слышала.... а она вѣрно, слышала.... Она.... моя внучка!... возможно ли?... И Гавтрей укрылъ ея мать.... мою дочь отъ разврата!... Мое чувство къ этой дѣвушкѣ дьйствительно казалось мнѣ чѣмъ-то инымъ противъ обыкновеннаго. Оно было чисто.... да, оно было чисто!... Это было состраданіе, нѣжность, и я никогда не долженъ видѣть ея.... долженъ все это позабыть!... А я старѣю.... дѣтей у меня нѣтъ.... я одинъ!

Онъ остановился почти го стономъ. Но вдругъ черты лица его судорожно исказились подъ выраженіемъ бѣшенства, и опъ закричалъ:

-- Этотъ бродяга грозилъ мнѣ и я струсилъ! Что дѣлать? Нечего! Мнѣ можно только обороняться. Я не играю больше. Я ни на кого не нападаю. Кто жъ осмѣлится обвинить лорда Лидьбурна? Но всё-таки Робертъ дуракъ. Нельзя предоставить его самому тебѣ. Эй! Дикманъ, карету! Я ѣду въ Лондонъ.

Дня черезъ три Филиппъ получилъ письмо отъ Артура.

"Пишу къ вамъ не опасаясь быть не понятымъ, потому что пишу за глазами всего моего семейства и потому, что я одинъ только могу не принимать никакого участія въ предстоящемъ спорѣ между нами и моимъ отцомъ. Прежде нежели законъ успѣетъ рѣшить дѣло, я буду въ могилѣ. Я пишу это на смертномъ одрѣ. Филиппъ! это пишу я.... а я, стоялъ у смертнаго одра вашей матери, принялъ послѣдній вздохъ ея! И этотъ вздохъ сопровождала улыбка, которая осталась на помертвѣвшихъ устахъ, потому что я обѣщалъ бытъ другомъ и защитникомъ ея дѣтей. Богу извѣстно, какъ усердно старался я исполнить эту торжественную клятву! Самъ будучи слабъ и боленъ, я гонялся за нами и братомъ вашимъ съ единственнымъ желаніемъ обнять васъ и сказать: пріймите меня какъ брата! Не стану напоминать вамъ вашего обращенія со мной. Оно не для меня оскорбительно. Несмотря на то, я старался спасти по-крайней-мѣрѣ Сиднея. Но и тутъ поиски мои остались тщетными. Черезъ нѣсколько времени мы получили отъ неизвѣстнаго письмо, изъ котораго могли заключить, что онъ хорошо пристроенъ и ни въ чемъ не нуждается. Съ вами я потомъ встрѣтился въ Парижѣ. И видѣлъ, что вы были бѣдны. Я хотѣлъ помочь вамъ, но меня не допустили и вы скрылись. Притомъ, судя по вашему тогдашнему товарищу. я принужденъ былъ повѣрить, что вы человѣкъ погибшій. Я и тутъ не покинулъ надежды найти, уговорить, спасти васъ, но всѣ поиски мои до-сихъ-поръ остались тщетными. Вы спросите, зачѣмъ я говорю вамъ это теперь? Вы подумаете, что я хочу просить васъ не искать правъ, въ законности которыхъ вы убѣждены? Нѣтъ! Коли право на вашей сторонѣ, то вы обязаны требовать его; вы обязаны сдѣлать это ради имени вашей матери. Нѣтъ! я говорю вамъ это только длятого, чтобы вы, требуя своихъ правъ, удовольствовались правосудіемъ и не искали бы мести; чтобы вы, требуя своей законной собственности, не поступили несправедливо съ другими. Если законъ рѣшитъ дѣло въ вашу пользу, вы можете потребовать истраченныхъ доходовъ, а это доведетъ моихъ родителей и сестру до нищеты и погибели. Такъ можетъ рѣшить судъ, но не правосудіе; потому что отецъ мой былъ твердо убѣжденъ въ законности своихъ правъ на наслѣдство, которое мы получили. Я слишкомъ мало понимаю законы и судопроизводство, и не знаю, что изъ такого дѣла могутъ сдѣлать клевета и сутяжничество недобросовѣстныхъ адвокатовъ. Желаю, чтобы вы нашли себѣ въ посредники человѣка благороднаго, и объ одномъ только прошу: будьте справедливы и не мстите! Прилагаю здѣсь собственноручное ваше письмо, которое я получилъ въ день смерти вашей матери. Предоставляю вамъ самимъ рѣшить, въ какой мѣрѣ оно важно. Артуръ Бофоръ.

Вечеромъ того же дня мистриссъ Бофоръ стояла у постели больнаго сына и наливала на ложку лекарства. Въ это время тихонько отворялась дверь и появился сэръ Робертъ, ведя за руку высокаго, красиваго мужчину, который однако жъ былъ сильно взволнованъ и какъ-будто падалъ подъ тяжестью. Камилла взглянула на гостя и поблѣднѣла. Гость вырвалъ свою руку у Бофора и невѣрными шагами подошедши къ постели, преклонилъ колѣно, схватилъ руку Артура и склонился надъ нею. Онъ молчалъ. Но это молчаніе было выразительнѣе всѣхъ возможныхъ словъ. Грудь его волновалась; все тѣло трепетало. Артуръ тотчасъ угадалъ, кого видитъ передъ собой, и наклонялся, чтобы приподнять гостя.

-- О! Артуръ, Артуръ! вскричалъ Филиппъ: прости мнѣ! Утѣшитель моей матери.... братъ мой! братъ мой! Прости мнѣ!

Когда онъ приподнялся, Артуръ протянулъ руки и они упали другъ другу въ объятія. Напрасный былъ бы трудъ описывать чувствованія присутствующихъ.

-- Такъ ты признаешь меня? ты признаешь меня? восклицалъ Филиппъ: ты принимаешь братство, которое я, ослѣпленный страстями, такъ долго отвергалъ? И вы, Камилла, вы никогда стояли, подъ этою же кровлею, подлѣ меня, на колѣняхъ.... и вы узнаете меня теперь?.... О, Артуръ! зачѣмъ ты раньше не показалъ мнѣ этого письма?.... Безумецъ я, зачѣмъ я не хотѣлъ выслушать тебя прежде! Быть-можетъ, я меньше пострадалъ бы.... Но я только страдалъ. Совѣсть моя чиста. Я ношу чужое имя, но не запятналъ его. Ты, Артуръ!... братъ мой, не просить долженъ: ты имѣешь право требовать.... Я умоляю тебя, прости мнѣ.

Сцена эта сильно растревожила больнаго. Чтобы дать ему отдохнуть, Филиппъ поспѣшилъ выйти въ другую комнату и увлекъ за собою Бофора.

-- Сэръ Робертъ, забудемъ прошлое, сказалъ онъ: мы оба, можетъ-быть, нуждаемся въ прощеніи и снисходительности; я нѣкогда жестоко оскорбилъ вашего сына, а теперь готовъ признаться, что невѣрно судилъ и васъ. Я, правда, не могу отказаться отъ тяжбы.... (Сэръ Робертъ нахмурился.) Я не имѣю права на это. Я здѣсь полномочный представитель чести моего отца и добраго имени матери.... ихъ долженъ я отстоять. Въ ту минуту, когда впервые вступилъ въ вашъ домъ, въ надеждѣ отъискать свое право, я твердо рѣшился изгнать изъ души своей всякое чувство, похожее на ненависть и месть. Теперь я хочу сдѣлать больше. Если приговоръ закона будетъ противъ меня, все между нами останется по-прежнему; если же въ мою пользу, то.... слушайте: я оставляю Бофорское имѣніе въ вашемъ владѣніи по жизнь вашу и вашего сына, а себѣ требую лишь столько, чтобы я могъ помочь брату Сиднею, если онъ еще живъ и, быть-можетъ, нуждается, и чтобы я могъ доставить приличную и безбѣдную жизнь той, которой всѣмъ сердцемъ желаю предложить мою руку. Робертъ Бофоръ, въ этой самой комнатѣ я нѣкогда умолялъ васъ, отдать мнѣ единственное существо, которое я тогда любилъ. Теперь я опять люблю васъ.... и теперь вы въ состояніи исполнять мою просьбу. Пусть Артуръ будетъ мнѣ истиннымъ братомъ.... Отдайте мнѣ.... если мои права на наслѣдство отца будутъ признаны законными отдайте мну Камиллу, и я не позавидую имѣнію, отъ котораго, для себя собственно, отказываюсь. Когда же оно перейдетъ къ моимъ дѣтямъ, то вѣдь это будутъ дѣти вашей же дочери.

Первымъ побужденіемъ сэръ Роберта было схватить предложенную руку, разразиться ливнемъ восхваленій, отреканій, увѣреній, что онъ желаетъ только справедливости, только правдиваго, и законнаго, что онъ гордятся такимъ зятемъ, я такъ далѣе. Но вдругъ ему пришло въ голову, что Филиппъ не могъ бы говорить въ такомъ великодушномъ тонѣ, если бы былъ совершенно увѣренъ въ томъ, что выиграетъ процессъ. Онъ искусно уклонился отъ дальнѣйшихъ объясненій, съ тѣмъ, чтобы прежде посовѣтоваться съ Лильбурномъ и съ адвокатомъ. Между-тѣмъ заговорилъ объ опасеніяхъ своихъ насчетъ Артура, о разстроенномъ духѣ всего семейства, итакъ далѣе. Потомъ опять увѣрялъ, что онъ ни за что не станетъ противиться счастію Филиппа и очень радъ помириться на предложенныхъ условіяхъ, если только для этого не нужно будетъ принуждать Камиллу, что онъ также готовъ выдать ее за мосьё де-Водемона съ приличнымъ приданымъ, если и выиграетъ процессъ,-- разумѣется, если Камилла сама пожелаетъ.

Какъ ни хитеръ былъ сэръ Робертъ, но Филиппъ разгадалъ его мысль. Какъ часто въ жизни случается, что подойдешь къ кому-нибудь съ величайшей искренностью, въ минуту увлеченія дашь волю благороднымъ и прекраснымъ чувствамъ,-- такимъ чувствамъ великодушнымъ и мечтательнымъ, что сторонній человѣкъ, глядя на тебя, назоветъ сумасбродомъ, донъ-Кихотомъ,-- и вдругъ наткнешься вмѣсто сердца на такую ледяную глыбу, что кровь застынетъ въ жилахъ, и увидишь, что тебя вовсе не поняли, что свинья, которая съ жадностью сожрала бы жолудь, вовсе не знаетъ, что дѣлать съ алмазомъ. Лихорадочная дрожь, которая тогда потрясаетъ нервы, полное, отчаянное отвращеніе, которое тогда мы чувствуемъ ко всему свѣту въ одномъ лицѣ, понятны тѣмъ, кто испытывалъ подобное. Филиппъ молча, съ глубокимъ отвращеніемъ слушалъ Бофора и потомъ сказалъ только:

-- Сэръ, во всякомъ случаѣ это такой вопросъ, который можетъ быть рѣшенъ только судомъ. Если судъ рѣшитъ такъ, какъ вы думаете, то ваша очередь будетъ дѣйствовать; если же такъ, какъ я надѣюсь, то очередь будетъ моя. До-тѣхъ-поръ я ничего не стану говорить вамъ ни о вашей дочери, ни о моихъ намѣреніяхъ. Позвольте мнѣ только посѣщать вашего сына. Я бы не желалъ быть удаленнымъ отъ постели его.

-- Любезнѣйшій племянникъ! вскричалъ Бофоръ, снова встревоженный: считайте этотъ домъ своимъ собственнымъ.

Племянникъ важно поклонился и вышелъ; дядя чрезвычайно вѣжливо проводилъ его до дверей.

Лордъ Лильбурнъ и мистеръ Блаквель были того же мнѣнія, какъ и сэръ Робертъ Бофоръ, то есть, они полагали, что не надо торопиться; надо обождать, посмотрѣть, нельзя ли вывернуться. Положили избрать посредниковъ изъ своего же класса, съ тѣмъ, чтобы они разсмотрѣли дѣло прежде начатія процесса и рѣшили, можетъ ли найденный актъ быть признанъ законнымъ. Когда уже не оставалось сомнѣнія въ томъ, какимъ образомъ рѣшатъ посредники, тогда сэръ Робертъ, черезъ своего адвоката, формально объявилъ, что онъ насколько не намѣренъ препятствовать разсмотрѣнію дѣла судебнымъ порядкомъ и утвержденію правъ за тѣмъ кому они принадлежатъ; что онъ, Робертъ Бофоръ, лишь-только документъ былъ найденъ, первый объявилъ желаніе повѣрить его подлинность и первый радуется, что можетъ отдать должное должному, и такъ далѣе. Онъ предложилъ только, чтобы вопросъ о спорномъ имѣніи былъ разсматриваемъ, не какъ тяжба враждующихъ сторонъ, а какъ полюбовное соглашеніе. Это предложеніе было охотно принято Филиппомъ и его адвокатомъ.

Между-тѣмъ Артуру становилось всё хуже и хуже, и наконецъ онъ умеръ на рукахъ Филиппа.

Сэръ Робертъ, предвидя неминуемый конецъ дѣла, разсчелъ, что нужно выказать какъ-можно больше великодушія и пріязни, чтобы потомъ имѣть право пользоваться тѣмъ, что ему предложатъ. Притомъ онъ опасался, чтобы Филиппъ какъ-нибудь не передумалъ, или чтобы не узналъ о предложеніяхъ и надеждахъ своего соперника въ любви, Чарлза Спенсера, то есть, Сиднея, и чтобы дѣло отъ этого не приняло другаго обороту. Сообразивъ все это, онъ торопилъ заключеніемъ брака между Филиппомъ и Камиллой, несмотря на трауръ, подъ тѣмъ предлогомъ, чтобы прежде формальнаго начатія процесса избѣжать всякаго скандала и показать публикѣ, что это дѣйствительно не тяжба, а мировая семейная сдѣлка. Филиппъ, влюбленный, страстный, былъ радъ скорѣе увѣриться въ своемъ счастіи и, также предвидя рѣшеніе суда, разумѣется, не отказывался. Камилла не смѣла противорѣчить волѣ отца. Положено было вѣнчаться Филиппу подъ именемъ Водемона, потому что онъ не хотѣлъ припять своего родоваго имени иначе, какъ законнымъ порядкомъ. И такъ все было порѣшено; день свадьбы назначенъ.

Между-тѣмъ какъ эти происшествія тревожили и волновали семейство Бофоровъ, Сидней продолжалъ свою спокойную, безмятежную поэтическую жизнь на берегахъ прелестнаго Озера. Онъ былъ увѣренъ въ неизмѣнности Камиллы, какъ въ своей собственной. Эту увѣренность поддерживали ея письма, которыя были, правда, не лишены принужденности, потому что ценсировались матерью, однако жъ доставляли влюбленному жениху большое наслажденіе и утѣшеніе. Впослѣдствіи онъ сталъ замѣчать, что эти письма были такъ же длинны, но того же содержанія. Камилла какъ-будто начала избѣгать обыкновеннаго предмета: бесѣды и меньше говорила о своемъ сердцѣ нежели о гостяхъ, посѣщавшихъ ихъ домъ, и раза два упомянула о мосьё де-Водемонѣ. Поводу къ ревности не было подано рѣшительно ни какого, но Сиднею, не извѣстно почему, это имя и этотъ человѣкъ показались подозрительными. Онъ началъ безпокоиться, тѣмъ больше, что письма Камиллы стали приходить рѣже, рѣже, и съ каждымъ разомъ были всё принужденнѣе. Наконецъ онъ получилъ одно, въ большомъ конвертѣ, съ широкою черной каймой и торжественною черною печатью. Оно было отъ сэръ Роберта, который съ душевнымъ прискорбіемъ извѣщалъ о послѣдовавшей такого-то числа кончинѣ своего сына, о томъ, что теперь дочь его, Камилла, стала единственною наслѣдницею большаго имѣнія, что по этому планы касательно ея замужства по необходимости должны измѣниться, что такому прекрасному и умному человѣку, каковъ мистеръ Спенсеръ, нѣтъ ничего легче, какъ найти себѣ другую партію, даже гораздо лучшую; просилъ по этому случаю прекратить всякую дальнѣйшую переписку, до времени болѣе спокойнаго и заключилъ весьма обязательными увѣреніями въ совершенной преданности и всегдашней готовности къ услугамъ. Можно себѣ представить, какой это произвело эффектъ. Но Сидней былъ убѣжденъ, что во всемъ этомъ нисколько не участвуетъ сердце его милой и въ тотъ же день поскакалъ въ Лондонъ на почтовыхъ.

Пріѣхавъ туда.... Это было вечеромъ.... онъ остановился у самаго дому Бофора, почти сшибъ съ ногъ лакея въ передней, и безъ доклада ворвался въ гостиную. Онъ не замѣтилъ ни хозяина, который вскочилъ въ испугѣ, ни оторопѣвшей жены его, ни чужаго человѣка, который сидѣлъ съ ними за чайнымъ столомъ. Онъ видѣлъ только Камиллу и въ одно мгновеніе очутился у ея ногъ.

-- Камилла! я здѣсь!... Ты знаешь какъ я люблю тебя!...Ты знаешь, что на всемъ свѣтѣ у меня нѣтъ нечего милаго кромѣ тебя! Я здѣсь, съ тѣмъ, чтобы отъ тебя.... отъ тебя одной услышать, дѣйствительно ли правда, что ты предпочла мнѣ другаго?

Вбѣжавъ, онъ бросилъ шляпу въ уголъ; прекрасные длинные волоса его, овлаженные снѣгомъ, въ безпорядкѣ разсыпались по лбу; глаза съ напряженіемъ, какъ у ожидающаго приговору, были устремлены на блѣдныя, дрожащія уста Камиллы. Робертъ Бофоръ, зная пылкій нравъ Филиппа и опасаясь бури, съ безпокойствомъ смотрѣлъ на будущаго зятя, въ лицѣ котораго однако жъ не видно было ни гнѣву, ни гордости. Филиппъ всталъ, но стоялъ сгорбившись; колѣни его сгибались; ротъ былъ полу-открытъ, глаза неподвижно остановились на нежданномъ гостѣ. Вдругъ Камилла, раздѣляя опасеніе отца, также встала и протянувъ руку надъ головою Сиднея, какъ-бы для защиты, съ умоляющимъ видомъ взглянула на Филиппа. Сидней послѣдовалъ глазами по направленію ея глазъ и вскочилъ.

-- Такъ это правда?.... И это тотъ, который предпочтенъ мнѣ? Но если вы.... вы сами, Камилла, собственными своими устами не скажете, что уже не любите меня, то я не уступлю васъ другому иначе какъ съ жизнію!

Онъ съ мрачнымъ выраженіемъ быстро подступивъ къ Филиппу; тотъ пятился по мѣрѣ приближенія соперника, но не спускалъ съ него глазъ. Характеры обоихъ какъ-будто обмѣнялись. Робкій мечтатель, казалось, сталъ безстрашнымъ солдатомъ; солдатъ какъ-будто робѣлъ, трепеталъ. Сидней своими нѣжными, тонкими пальчиками смѣло схватилъ мускулистую, твердую руку Филиппа и мрачно, грозно глядя ему въ глаза, проговорилъ глухимъ шопотомъ:

-- Слышите?.... понимаете вы меня? Я говорю, что никто въ мірѣ не въ состояніи принудить ее къ союзу, которому, я увѣренъ, противится ея сердце! Мои права священнѣе вашихъ. Откажитесь, или возьмите ее вмѣстѣ съ моею жизнью!

Филиппъ, казалось, ничего не слыхалъ. Всѣ чувства ею перешли въ зрѣніе. Онъ продолжалъ осматривать говорящаго и, постепенно обративъ глаза на руку, которая все-еще не опускала его руки, вскрикнулъ, схватилъ руку и указалъ на перстень, но не проговорилъ ни слова. Сэръ Робертъ подошелъ и пробормоталъ Сиднею нѣсколько словъ, но Филиппъ сдѣлалъ ему знакъ чтобы онъ молчалъ, и наконецъ съ величайшимъ напряженіемъ спросилъ у Бофора:

-- Имя?.... имя его?

-- Мистеръ Спенсеръ.... мистеръ Чарлзъ Спенсеръ! вскричалъ Бофоръ: выслушайте, выслушайте меня.... я все объясню.... я....

-- Молчите! молчите! вскричалъ Филиппъ, и обратясь къ Сиднею, положивъ руку ему на плечо, уставя глаза въ глаза, спросилъ: не было ли у васъ когда другаго имени? Вы не..... да!.... да, да!.... это вѣрно.... это такъ! Пойдемте, пойдемте со мной!

Филиппъ насильно увлекъ своего соперника въ другую комнату и заперъ дверь. Комната эта была освѣщена одной свѣчою и трепетнымъ огнемъ камина. Молодые люди, какъ-бы обаянные какими-нибудь чарами, долго смотрѣли другъ на друга молча. Наконецъ Филаппъ, увлеченный неодолимымъ чувствомъ, упалъ на грудь Сиднея, судорожно сжалъ его въ объятіяхъ и простоналъ:

-- Сидней! Сидней! братъ мой!

-- Какъ! вскричалъ Сидней, вырываясь и отступивъ: такъ это ты?.... ты?.... брать?.... ты, который всегда былъ терніемъ на моемъ пути.... тучею на моемъ небѣ? Ты пришелъ теперь сдѣлать меня несчастнымъ на всю жизнь? Я люблю эту дѣвушку и ты хочешь вырвать ее у меня? Ты, который еще въ дѣтствѣ принудилъ меня терпѣть горе, который.... если бы не вступились добрые люди.... быть-можетъ, сдѣлалъ бы меня негодяемъ, преступникомъ.... покрылъ бы позоромъ...

-- Остановись! остановись! закричалъ Филиппъ такимъ пронзительнымъ голосомъ, что онъ впился какъ ножъ въ сердце всѣмъ бывшимъ въ сосѣдней комнатъ.

Они со страхомъ переглянулись, но никто не осмѣлился помѣшать объясненію. Даже Сидней ужаснуло звука этого голосу. Онъ упалъ на стулъ и, пораженный этими новыми для него страстями, закрылъ лицо руками и зарыдалъ какъ дитя. Филиппъ нѣсколько разъ большими шагами прошелся по комнатѣ, потомъ остановился передъ братомъ и сказалъ съ спокойною холодностью неузнаннаго и глубоко уязвленнаго чувства:

-- Сидней Бофоръ! выслушай меня. Мать моя, умирая, поручила тебя моему попеченію, моей любви. Въ послѣднихъ строкахъ, написанныхъ ея рукою, она просила меня заботиться меньше о себѣ нежели о тебъ; быть тебѣ не только братомъ, но отцомъ. Прочитавъ это письмо, я упалъ на колѣни и далъ клятву исполнять завѣщаніе, пожертвовать собой, если этимъ можно будетъ доставить тебѣ состояніе или счастіе. И это не столько для тебя, но ради моей матери, ради нашей оскорбленной, оклеветанной матери, умершей съ разбитымъ, растерзаннымъ сердцемъ.... О, Сидней, Сидней! неужто у тебя нѣтъ слезъ для нея?... Да! ради того, что мать въ послѣднемъ письмѣ сказала мнѣ: "пусть моя любовь къ нему перейдетъ въ твое сердце"... Вотъ почему, Сидней! вотъ почему, при всемъ томъ, что дѣлалъ для тебя, я воображалъ что вижу улыбающійся мнѣ образъ матери. Позже, быть-можетъ, когда мы поговоримъ о томъ времени, какъ я работалъ для тебя, когда я переносилъ униженіе длятого чтобъ доставить тебѣ спокойную жизнь,-- позже быть-можетъ ты будешь справедливѣе ко мнѣ. Ты оставилъ меня или былъ у меня похищенъ, и я отдалъ все что получилъ въ наслѣдство отъ матери, чтобы только добыть вѣсть о тебѣ. Я получилъ твое письмо.... твое горькое письмо.... и меня уже не тревожило то, что я нищій: я былъ одинокъ. Ты говоришь, что пострадалъ отъ меня... ты? И теперь ты требуешь, чтобы я.... чтобы я.... Боже милосердый! объяснись! Ты любишь Камиллу?.... Она любитъ тебя? Говори! говори!.... Какое новое мученье ждетъ меня?

Тутъ Сидней, несмотря на свое болѣе себялюбивое горе, тронутый и пристыженный рѣчью и выраженіемъ брата, въ короткихъ словахъ разсказалъ исторію своей любви и наконецъ подалъ письмо Бофора. При сихъ усиліяхъ Филиппа сохранить власть надъ собой, душевныя страданія его были такъ сильны, такъ виданы, что Сидней чистосердечно раскаялся въ своей опрометчивости и со слезами бросился къ брату на грудь.

-- Братъ! братъ! прости меня! Я вижу, что былъ несправедливъ къ тебѣ. Если она забыла меня.... если она любитъ тебя, женясь на ней и будь счастливъ!

Филиппъ обнялъ его, но безъ теплоты, и потомъ отошелъ. Снова началъ онъ ходятъ въ сильномъ волненіи по комнатѣ; и отрывистыя слова невольно вырывались изъ трепещущихъ устъ: "Мнѣ сказали, она любитъ меня!... Господи, пошли мнѣ силы!.... Матушка! матушка! помоги мнѣ исполнить данное слово!.... О, зачѣмъ я не умеръ прежде!" Наконецъ онъ остановился; и крупныя капли поту покатились у него со лба.

-- Сидней, сказалъ онъ, тутъ есть тайна, которой я не понимаю. Но голова моя теперь разстроена. Если она любитъ тебя.... если.... возможно ли, чтобы женщина любила двоихъ?... Хорошо.... хорошо. Я пойду, разрѣшить эту загадку. Подожди меня здѣсь.

Онъ ушелъ въ гостиную и Сидней съ полчаса оставался одинъ. Сквозь стѣну онъ слышалъ неясный говоръ и отличалъ рыданія Камиллы. Подробностей этого разговора между Филиппомъ и Камиллой, происходившаго сначала наединѣ, потомъ при отцѣ и матери, Филиппъ никогда не открывалъ и Сидней никогда не могъ получить полнаго объясненія отъ Камиллы, которая даже въ поздніе годы вспоминала объ немъ съ сильнымъ волненіемъ. Наконецъ дверь отворилась и Филиппъ вошелъ, ведя Камиллу за руку. Лицо его было спокойно; на устахъ улыбка. Во всемъ существѣ его выражалось торжественное величіе. Камилла, закрывъ глаза платкомъ, плакала. Сэръ Робертъ слѣдовалъ за ними, недовольный, разстроенный.

-- Кончено, Сидней! сказалъ Филиппъ: все кончено. Я уступаю твоимъ первымъ, слѣдовательно, лучшимъ правамъ. Сэръ Робертъ согласенъ отдать ее за тебя. Онъ при удобномъ случаѣ объяснитъ тебѣ, что наше родовое право наконецъ будетъ признано законнымъ, и что нѣтъ уже ни какого пятна на имени, которое мы будемъ носить. Сидней, обними свою невѣсту.

Оглушенный, восхищенный, не совсѣмъ вѣря своему счастію, Сидней схватилъ и началъ цѣловать руку Камиллы. И когда онъ повлекъ ее къ себѣ на грудь, она оборотилась и, указавъ на Филиппа, сказала:

-- О? если вы любите меня такъ, какъ говорите.... смотрите на него, великодушнаго.... благороднаго....

Новыя рыданія заглушили ея слова. Когда же Сидней опять схватилъ ея руку, чтобы осыпать поцѣлуями, она съ истинно женскою, нѣжною проницательностью чувства шепнула:

-- О! уважьте.... пощадите его! Посмотрите!

И Сидней, взглянувъ на брата, увидѣлъ, что онъ старался улыбаться, но блѣднѣлъ и трепеталъ: черты лица искажались, какъ у страждущаго подъ пыткой.

-- Я исполнилъ свою клятву! сказалъ наконецъ, Филиппъ: я отдалъ тебѣ единственное благо въ жизни, которое надѣялся назвать своимъ. Будь счастливъ, Сидней! И я успокоюсь, если Богу угодно будетъ заживать эту рану. Теперь же не удивляйся и не осуждай меня, если я на время оставлю брата, котораго такъ поздно нашелъ. Сдѣлайте мнѣ одолженіе, вы, сэръ Робертъ, и ты Сидней.... Пусть вѣнчальный обрядъ будетъ исполненъ въ Г--скомъ предмѣстій, въ деревенской церкви, гдѣ покоится прахъ нашей матери, и отложите свадьбу до окончанія процесса. До того времени я надѣюсь быть въ состояніи подойти опять ко всѣмъ вамъ.... и къ вамъ, Камилла, такъ, какъ прилично брату. Но покуда пусть мое присутствіе не нарушаетъ вашего счастія. Не отъискивайте меня; не освѣдомляйтесь обо мнѣ, пока я самъ не явлюсь, прошу васъ.... Не возражайте! не возражайте! Пощадите меня. Прощайте.

Твердость, которую Филиппъ такъ долго сохранялъ, оставила его, когда онъ вышелъ изъ дому. Онъ чувствовалъ, что духъ его разбитъ и смѣшанъ въ хаосъ. Онъ бѣжалъ машинально, изъ улицы въ улицу, несмотря за темноту и глубокій снѣгъ. Онъ вышелъ изъ городу и остановился не прежде какъ на кладбищѣ, на могилѣ матери. Снѣгъ толстымъ слоемъ лежалъ на могилахъ; одѣтыя въ бѣлые саваны, печальныя ивы стояли какъ вышедшія изъ гробовъ привидѣнія. На перилахъ, окружавшихъ могилу Катерины, еще висѣлъ вѣнокъ, сплетенный руками Фанни, но цвѣтовъ было не видно: это былъ вѣнокъ изъ снѣгу. Сквозь промежутка огромныхъ, неподвижныхъ тучъ уныло мерцали двѣ три одинокія звѣзды. Самое спокойствіе этого священнаго мѣста казалось невыразимо печальнымъ. И когда Филиппъ склонился надъ могилою, то въ немъ и внѣ его все было холодно и темно!

Долго ли оставался тутъ, что чувствовалъ, о чемъ молился, этого онъ и самъ послѣ не могъ припомнить. Къ утру Фанни услышала его шаги на лѣстницѣ и шорохъ въ комнатѣ, надъ ея головой. Потомъ, когда она встала, ее испугали несвязныя, дикія восклицанія и неистовый хохотъ. Горячка бросилась въ голову: онъ былъ въ бреду.

Нѣсколько недѣль Филиппъ былъ въ непрерывной опасности и большую часть времени находился въ безсознательномъ состояніи. Это была первая жестокая болѣзнь его въ жизни, и потому она тѣмъ сильнѣе потрясла его. Но опасность миновала и онъ медленно, постепенно началъ поправляться. Сидней, полагая, что братъ уѣхалъ куда-нибудь, ничего не зналъ объ этомъ. Притомъ Филиппъ настоятельно просилъ, чтобы его не отъискивали. Никого не было у его болѣзненнаго одра, кромѣ наемной сидѣлки, и неподкупнаго сердца единственнаго существа, которому ничего не значили богатство и знатность наслѣдника Бофоръ-Кура. Здѣсь получилъ онъ послѣдній урокъ судьбы,-- о суетности тѣхъ человѣческихъ желаній, которыя стремятся въ золоту и могуществу. Сколько лѣтъ сирота-изгнанникъ съ негодованіемъ плакалъ объ отнятыхъ правахъ своихъ! И вотъ, они были возвращены. Но вмѣстѣ съ этимъ разбито сердце и изнурено тѣло! Мало-по-малу начиная приходить въ себя и разсуждать, онъ невольно напалъ на эту мысль. Ему казалось, что онъ по-дѣломъ наказанъ за то, что въ молодости съ пренебреженіемъ отвергалъ радости, которыми еще могъ бы пользоваться, которыя еще были доступны и сиротъ. Развѣ его чудесное здоровье ничего не значило? Развѣ ничего не значила безсмертная надежда? Ничего не значило юное сердце, хотя оскорбленное, уязвленное и тяжко испытанное, однако же еще не растерзанное самыми ужасными муками страстей, обманутою, ревнивою любовью? Несмотря на увѣренность, что, если останется живъ, будетъ обладать огромнымъ имѣніемъ и знатнымъ именемъ, онъ сожалѣлъ о своемъ прошедшемъ, даже о томъ времени, когда съ осиротѣвшимъ братомъ своимъ бродилъ по пустыннымъ полямъ и чувствовалъ, какими силами, какою мощью владѣетъ человѣкъ, когда ему есть кого защищать, есть о комъ заботиться; сожалѣлъ и о той порѣ, когда, утративъ первую свою любовь, первую свою благодѣтельницу, Евгенію де-Мервиль, онъ смѣло, грудь противъ груди, на чужой сторонѣ боролся съ судьбою за честь и независимость. Въ тяжкой болѣзни, -- особенно человѣка непривычнаго, есть нѣчто такое, что имѣетъ часто самое благодѣтельное вліяніе на душу; что посредствомъ насильственнаго и, правда, часто жестокаго потрясенія физическаго организма, освобождаетъ насъ отъ болѣзни нравственной; что заставляетъ васъ чувствовать, что въ самой жизни, въ такой, какою наслаждаются здоровые и крѣпкіе, заключается уже великое благо, неоцѣнимый даръ Божій. И потому мы съ одра болѣзни обыкновенно встаемъ болѣе кроткими, смиренными, болѣе склонными искать такихъ скромныхъ благъ, которыя еще могутъ быть доступны намъ.

Пока Филиппъ былъ счастливь, кипѣлъ надеждами, Фанни была несчастна. Онъ пламенно, краснорѣчиво благодарилъ ее за это счастіе, называлъ благодѣтельницей, которая возвратила ему богатство, имя, честь матери; которая наконецъ даетъ ему прекрасную супругу, соединяетъ его съ тою, кого онъ любитъ пуще всего на свѣтѣ. Фанни радовалась его счастію, улыбалась, потомъ уходила и проплакивала ночи напролетъ. Счастливый Филиппъ не замѣчалъ этого. Когда же онъ воротился, страждущій, больной, лежалъ въ безпамятствѣ, она совершенно забыла о себѣ и посвятила ему исключительно всѣ попеченія, всю нѣжную заботливость, къ какимъ способна бываетъ женщиная. И когда Филиппъ очувствовался, первое лицо, которое увидѣлъ онъ, было ея лицо; первое имя, которое выговорилъ -- было ея имя. Начавъ поправляться и переселившись съ постели на диванъ, онъ гораздо охотнѣе прежняго слушалъ, какъ она читала и пѣла съ чувствомъ, котораго не можетъ дать ни какой учитель. И однажды онъ откровенно заговорилъ съ нею, разсказалъ всю свою исторію и послѣднюю жертву. И Фанни, проливая слезы узнала, что онъ уже не принадлежитъ другой.

Въ этомъ тихомъ, дружественномъ сожительствѣ, постепенно, съ минуты на минуту, наступали тѣ драгоцѣнныя эпохи, которыя означаютъ переворотъ въ чувствахъ. Невыразимая благодарность, братская нѣжность и соединенныя силы состраданія и уваженія, которыя Филиппъ чувствовалъ къ Фанни, по мѣрѣ выздоровленія его, сливалось въ одно еше болѣе нѣжное чувство. Онъ уже не могъ обманывать себя ничтожнымъ, горделивымъ мнѣніемъ, будто принялъ подъ свое покровительство слабую, несовершенную душу, существо, обиженное природой; онъ снова началъ замѣчать рѣдкую красоту этого нѣжнаго лица, которое, быть-можетъ, стало еще милѣе, когда легкая блѣдность замѣнила прежній пышный цвѣтъ.

Однажды вечеромъ, полагая, что былъ одинъ, онъ погрузился въ глубокое раздумье и, мгновенно пробудившись отъ него, громко сказалъ:

-- Истинную ли любовь чувствовала я къ Камиллѣ? Не была ли это только страсть, безуміе, заблужденіе?

Отзыомъ на это восклицаніе былъ звукъ, который обнаруживалъ вмѣстѣ и страданіе и радость. Онъ взгланулъ.... передъ нимъ стоила Фанни. Только-что взошедшая луна обливала ее серебристымъ свѣтомъ. Она закрыла лицо руками. Филиппъ слышалъ, какъ она плакала.

-- Фанни! милая Фанни! вскричалъ онъ, вскочивъ и простирая къ ней объятія.

Но Фанни уклонилась и исчезла ивъ комнаты какъ сонъ.

Филиппъ, еще слабо держась на ногахъ, въ первый разъ началъ прохаживаться по комнатѣ. Какъ противоположны были въ эту минуту чувства его съ тѣми, отъ которыхъ онъ въ послѣдній разъ метался въ этой же тѣсной комнатѣ! Прошла болѣзнь; прошла и зима. Онъ подошелъ къ окну, отворилъ его, и съ наслажденіемъ впивалъ весенній, ароматическій воздухъ, освѣжавшій его голову. Все, и тихая ночь, и ясное небо, и снова зеленѣющее кладбище, представлялось ему въ новомъ, прекраснѣйшемъ видѣ. Воспоминаніе о матери слилось у него съ мыслью о Фанни.

-- Я исполнилъ завѣтъ твой.... Сидней счастливъ! шепталъ онъ: благодари ее!

Долго стоялъ онъ у окна съ веселыми мыслями, съ сладостными надеждами, и забылъ объ опасности.

На другой день врачъ нашелъ его опять въ безпамятствѣ, которое продолжалось нѣсколько дней. Наконецъ Филиппъ пробудился, какъ отъ долгаго, тяжелаго сна, оживленный, укрѣпленный, такъ, что чувствовалъ самъ, что тягостный кризисъ миновался, чувствовалъ, что наконецъ пробился къ свѣтлому, озаренному солнцемъ берегу жизни.

У постели его сидѣлъ Ліанкуръ, который долго безпокоился объ участи друга и, наконецъ, съ помощью мастера Барлова, отыскалъ его и раздѣлялъ съ Фанни попеченія объ немъ. Черевъ нѣсколько дней больной былъ въ состоянія выйти изъ комнаты и свѣжій воздухъ уже сталъ необходимъ къ совершенному его выздоровленію. Тутъ Ліанкуръ, который уже дня два горѣлъ какимъ-то нетерпѣніемъ, на прогулкѣ завелъ разговоръ, серіозно.

-- Любезный другъ, я узналъ теперь всю вашу исторію отъ Барлова, который во время вторичной вашей болѣзни приходилъ нѣсколько разъ н нетерпѣливо желаетъ видѣться съ вами, потому что процессъ вашъ скоро долженъ кончиться. Вамъ надобно оставить этотъ домъ, чѣмъ скорѣй, тѣмъ лучше.

-- Оставить этотъ домъ? Зачѣмъ же? Не здѣсь ли та, которой я обязанъ нетолько имѣніемъ, но и жизнью!

-- Да! Поэтому-то я и говорю вамъ: удалитесь. Это единственное удовлетвореніе, которое вы можете дать ей.

-- Говорите яснѣе!

-- Я вмѣстѣ съ нею сидѣлъ у вашей постели, продолжалъ Ліанкуръ: я знаю то, о чемъ вы уже должны догадываться. Даже старая служанка уже осмѣлилась говорить мнѣ объ этомъ. Вы внушили бѣдной дѣвушкѣ такія чувства, которыя навсегда могутъ нарушить ея спокойствіе.

-- А! вскричалъ Филиппъ съ такою радостью, что Ліанкуръ нахмурился.

-- Доселѣ я считалъ васъ слишкомъ честнымъ, чтобы....

-- Такъ вы полагаете, что она любитъ меня! прервалъ его Филиппъ.

-- Да; но что жъ изъ итого? Вы, наслѣдникъ знатнаго имени и двадцати тысячъ фунтовъ доходу, можете ли вы жениться на этой бѣдной дѣвушкѣ?

-- Я подумаю объ этомъ. Во всякомъ случаѣ я оставлю этотъ домъ, покуда, до окончанія процесса. Перестанемъ говорить объ этомъ.

У Филиппа было довольно проницательности на то, чтобы замѣтить, что Ліанкуръ, тронутый красотою, невинностью и сиротствомъ Фанни, не удовольствовался предостереженіемъ друга, но, по праву пожилаго человѣка, съ благонамѣренною суровостью подалъ добрый совѣтъ и самой Фанни. Она, по-видимому, избѣгала встрѣчи съ нимъ; глаза ея пухли; обращеніе было принужденно. Филиппъ видѣлъ эту перемѣну и радовался ей.

Наконецъ онъ уѣхалъ съ Ліанкуромъ въ Лондонъ я пробылъ тамъ три недѣли. Тѣмъ временемъ окончился полюбовный разборъ юридическаго вопроса, и публика была внѣ себя отъ восхищенія, когда узнала о великодушномъ поступкѣ сэръ Роберта Бофора, который найдя документъ, не только не уничтожилъ его, но тотчасъ же добровольно рѣшился дать ему законную силу и отказаться отъ огромнаго имѣнія, потому что нѣволѣ спокойствіе совѣсти выше всякаго богатства. Нѣкоторые замѣтили мимоходомъ, что и Филиппъ Бофоръ поступилъ довольно великодушно, согласившись оставить дядѣ владѣніе имѣніемъ по смерть и выговоривъ себѣ на это время только четвертую часть доходовъ. Но это было очень естественно: могъ ли онъ поступить иначе?

Бракъ Сиднея и Камиллы былъ совершенъ въ той церкви гдѣ желалъ Филиппъ. По окончаніи церемоніи Филиппъ взялъ брата за руку и, пока другіе садилась въ экипажи, вывелъ на кладбище, къ могилѣ матери украшенной свѣжими цвѣтами. Старая надпись была стерта съ камня и вмѣсто нея выставлено имя "Катерина Бофоръ".

-- Братъ! сказалъ Филиппъ: не забудь этой могилы.... не забудь и тогда, когда дѣти будутъ рѣзвиться вокругъ тебя. Замѣть, имя это свѣжѣе чиселъ рожденія и смерти.... Это имя изсѣчено сегодня, въ день твоей свадьбы. Братъ! эта могила наконецъ истинно соединяетъ насъ снова!

-- О, Филиппъ! вскричалъ Сидней, съ глубокимъ чувствомъ схвативъ и сжимая руку, которую тотъ ему подалъ: я чувствую.... я чувствую, какъ благороденъ, какъ великъ ты!.... Ты принесъ больше жертвъ, нежели я когда-либо былъ въ состояніи вообразить!

-- Полно! полно объ этомъ, перебилъ Филиппъ съ улыбкою: я счастливѣе нежели ты думаешь. Ступай; она ждетъ тебя.

-- А ты?.... оставить тебя?.... одного?

-- Я не одинъ! отвѣчалъ Филиппъ, указывая на могилу.

Едва онъ выговорилъ это, какъ у воротъ раздалися звонкій голосъ лорда Лильбурна:

-- Мистеръ Сидней Бофоръ! мы васъ ждемъ!

Сидней провелъ рукою по глазамъ, еще разъ сжалъ руку брата и черезъ минуту былъ подлѣ Камиллы.

Филиппъ, въ раздумьи, простоялъ съ четверть часа, не трогаясь съ мѣста. Наконецъ онъ почувствовалъ, что кто-то тихонько тащитъ его за рукавъ. Онъ обернулся, и увидѣлъ Фанни.

-- Ты не хотѣла быть при обрядѣ? спросилъ онъ.

-- Нѣтъ. Но я думала, что ты здѣсь одинъ.... печаленъ.

-- И ты не хотѣла даже надѣть платья, которое я подарилъ тебѣ?

-- Въ другой разъ надѣну. Скажи мнѣ, ты несчастливъ?

-- Несчастливъ, Фанни! Нѣтъ! оглянись, посмотри! даже кладбище какъ-будто улыбается. Посмотри на цвѣтущій вьюнокъ, какъ онъ вьется и лѣпится по забору; послушай, какъ щебечутъ птички, качаясь въ вѣтвяхъ ивы.... Посмотри, какой прекрасный мотылекъ сядетъ на могилѣ! Нѣтъ! я не несчастливъ! сказалъ онъ, нѣжно взявъ ее за руки. Фанни! здѣсь я увидѣлъ тебя впервые, по возвращеніи на родину. Я пришелъ навѣстить мертвую, и съ-тѣхъ-поръ всегда думалъ, что духъ моей матери привелъ меня съ тамъ, чтобы я нашелъ тебя, живую! И-часто потомъ, Фанни, ты со мной ходила сюда, когда я слѣпо и глухо предавался мрачнымъ, печальнымъ думамъ и не видѣлъ драгоцѣнныхъ сокровищъ, которыя были подлѣ меня! Но такъ было нужно. Испытаніе, которое я выдержалъ, сдѣлало меня болѣе благодарнымъ и научило лучше цѣнить то, что теперь надѣюсь пріобрѣсть. Эту могилу твоя рука ежедневно украшала цвѣтами. У этой могилы, у этого звена между временемъ и вѣчностью, я спрашиваю тебя: хочешь ли ты навсегда связать свою судьбу съ моею? Фанни! милая! добрая! неоцѣненная! я люблю тебя.... люблю наконецъ такъ, какъ ты должна быть любима! Будь моею женой! Будь моею навсегда.... не только на всю жизнь, но и тогда, когда эти могилы вскроются и міръ будетъ свернутъ какъ исписанный свитокъ. Понимаешь ты меня?.... Слышишь?.... Или я видѣлъ сонъ.... когда.... когда....

Онъ остановился. Безотвѣтность дѣвушки поразила его. Неужто онъ ошибся въ своемъ пламенномъ вѣрованіи? Но страхъ его былъ непродолжителенъ. Фанни отступила, пока онъ говорилъ, и теперь, обѣими руками сжавъ себѣ виски, едва дыша открытыми устами, какъ-будто скромный умъ ея дѣйствительно не могъ, при всемъ напряженіи, обнять огромности неожиданнаго счастія,-- облитая яркимъ румянцемъ, робко приближалась и, пристально глядя Филиппу въ глаза, какъ-будто желая прочитать самую сокровенную тайну его сердца, спросила такимъ голосомъ, который ясно показывалъ, что отъ его отвѣта зависитъ вся ея судьба:

-- Но не состраданіе ли это? Вамъ сказали, что я.... Вы великодушны!.... вы.... о! не обманывайте меня! Неужто вы еще любите.... неужто вы можете любить бѣдную, глупенькую Фанни?

-- Клянусь Богомъ, милая, я говорю откровенно! Я пережилъ страсть, которая никогда не была такою сладостною, нѣжною, полною, какъ та, которую теперь чувствую къ тебѣ. О, Фанни! выслушай это истинное признаніе. Ты... ты.... къ тебѣ было обращено мое сердце прежде нежели я увидѣлъ Камиллу. Въ гордомъ ослѣпленіи я боролся съ этою страстью, и теперь только вполнѣ вижу мое заблужденіе.

Фанни испустила слабый, полу-подавленный крикъ радости. Филиппъ страстно продолжалъ:

-- Фанни! осчастливь жизнь, которую ты спасла. Судьба назначила насъ одного для другаго. Судьба для меня развила и взлелѣяла твой разумъ. Судьба для тебя укротила мой строптивый нравъ. Намъ, можетъ-быть, еще много прійдется перевести въ жизни. Будемъ другъ другу помогать, другъ друга научать и утѣшать!

Говоря это онъ привлекъ ее къ себѣ на грудь. Она трепетала, плакала, но уже не уклонялась отъ его объятій.

В. ДЕРИКЕРНЪ.

"Библіотека Для Чтенія", т.62, 1844