Вправе ли критик касаться личности писателя, рассматривая продукты его творчества сквозь призму социальной принадлежности автора к определенному классу?
На почве этого вопроса создается исконная тяжба между двумя воинствующими сторонами литературы: писателем и критиком.
Пожелания писателя формулированы еще Гете, который хотел, чтобы "читатель меня, себя и целый мир забыл и жил бы только в книге моей"1.
На что возражал "неистовый" Белинский: "Приняв это требование на веру и безусловно, критик только и делал бы, что кланялся в пояс то тому, то другому поэту, ибо все имеет свою причину и основание -- даже эгоизм, дурное направление, самое невежество поэта, -- то... естественно, что творчество поэта, будь оно только талантливо, является с этой точки зрения достойным безусловной похвалы"2.
В особенности это "противоречие интересов" обострилось и углубилось между писателями и критиками в настоящее время.
И ныне здравствующие беллетристы часто поднимают знамя протеста в защиту писательской неприкосновенности против дерзаний современной критики.
Так, художественная деятельность И. А. Бунина с изображением жизни народа в темных тонах вызвала ряд нападок со стороны известных наших критиков по адресу самого писателя3.
По этому поводу И. А. Бунин заявляет:
-- Критики обвиняют меня в сгущении красок в моих изображениях деревни. По их мнению, пессимистический характер моих произведений о мужике вытекает из того, что я сам барин4.
Я хотел бы раз навсегда рассеять подозрение, что никогда в жизни не владел землей и не занимался хозяйством. Равным образом никогда не стремился к собственности.
Я люблю народ и с неменьшим сочувствием отношусь к борьбе за народные права, чем те, которые бросают мне в лицо "барина"5.
А что касается моего отношения к дворянству, это можно увидеть хотя бы из моей повести "Суходол", где помещичья среда изображается далеко не в розовых, оптимистических красках.
Я протестую, -- говорит автор "Деревни", -- против искажения критиками моего мировоззрения, моих подлинных взглядов, тем более, что подобные наветы совершенно не соответствуют действительности.
ПРИМЕЧАНИЯ
Печатается по: Писатели и критики: И. А. Бунин протестует против обвинения его в "барской" точке зрения на деревню // Московская газета. 1912. No 191. 21 мая. С. 2.
1 Цитата из стихотворения Гете "Herbst" ("Осень"), входящего в цикл "Vier Jahreszeiten" ("Четыре времени года"): "Welchen Leser ich wünsche? Den unbefangensten, der mich,/Sich und die Welt vergißt und in dem Buche nur lebt".
2 Неточная цитата из работы Белинского "Сочинения Александра Пушкина. Статья пятая" ( Белинский В. Г. Собрание сочинений: В 9 т. Т. 6. М., 1981. С. 252).
3 В письме А. Черемнову от 30 мая 1912 г. Бунин называет возмутившего его критика, чья статья появилась незадолго до публикуемой здесь газетной заметки: "Запуган я критиками. Есть милостивые, но есть и свирепые: начинают во здравие: "дивно, красочно, сильно..." и т.д. и т.д. А в конце: "а все-таки барин, погромами запуган..." Больше всех, кажется, Амфитеатров старается: на днях написал в "Одесских новостях", что я "головой выше и Горького, и Андреева, и Куприна", но... но совсем не имею любви. Вот и угоди тут" (Литературное наследство. Т. 84. Кн. 1. С. 642).
В упомянутой Буниным статье Амфитеатров писал по поводу "Веселого двора": "Во всех толстейших двух томах полного собрания сочинений Засодимского не наберется столько художественного блеска, виртуозной образности, тонкой проницательной наблюдательности деталей, как на одной странице И. А. Бунина. Но -- читаю Засодимского, слышу о народе от человека из народа, читаю Бунина -- барин стоит где-то сбоку от народа, присматривается к нему внимательно, с научным любопытством, чужими, часто брезгливыми, насилующими себя во имя "долга" глазами, пишет наблюденное в книжку... и все, может быть, и правда, но -- не тепло душе от правды его. И не потому, что она -- "может быть, обух для тебя", а потому что -- "то же бы ты слово, да не так бы молвил!".
Вон -- в первой книжке нового журнала "Заветы" рядом напечатаны деревенские рассказы И. А. Бунина и начинающего молодого автора И. Вольного. В обоих правда, и как будто одна и та же правда. Но, когда вы читаете неумелого и неуклюжего, плохо правленного Ивана Вольного, вы чувствуете, что захватил вас и душит мукою своею страшный человеческий документ, что автор имеет возможность и право писать свою правду именно так грубо и будто обухом колотя, потому что каждое слово его своим хребтом куплено и выношено, каждый эпизод потоками трудового пота и жаркою сердечною кровью облит. <...> Правда же г. Бунина -- правда писателя, спокойно прочитавшего несколько "человеческих документов" и спокойно же и щегольски извлекающего из них несравненно умелою рукою обобщения и типы -- "возведения в перл создания". <...> эстетической любви к отчизне г. Бунин далеко не чужд, напротив, может быть, его артистическая натура, по преимуществу, соткана из нее. Но той -- первой -- демократической любви печали и гнева -- нет в нем ни капельки, и потому-то он, когда виртуозно пишет деревню, холоден... нет, даже не холоден, потому что до совершенного холода та, первая, любовь его не допускает, -- а чуть тепел: "ни холоден, ни горяч... о, если бы ты был холоден или горяч!.." И г. Бунин отлично знает этот пробел в своей литературной силе и иногда, напрягая свои виртуозные средства, старается искусственно достигнуть недостающей ему беспокойной любви печали и гнева. Но выходит из этих покушений только тот результат, что он "в спокойном духе горячится", и тогда теряет присущее ему обаяние искренности... <...> Бунин -- один из всех их <т.е. Горького, Куприна, Андреева. -- Д.Р.> -- почти не может быть совершенно плох: как образец ровной виртуозной силы, он головою выше всех названных" ( Амфитеатров A. B. Записная книжка // Одесские новости. 1912. No 8724. 19 мая. С. 2).
4 Особенно возмутил Бунина цикл статей В. Муйжеля, озаглавленный "На господском положении", в котором тот сопоставлял "Деревню" с "Нашим преступлением" И. Родионова и, между прочим, писал: "Прежде всего, книга эта ошибочно называется "Деревней". Деревни, в прямом и точном значении этого слова, тут нет. Нет ее внутренней, -- боюсь сказать, что нет и внешней даже, -- жизни, нет характера ее своеобразных взаимоотношений, -- есть только отношение ее и к ней мира внешнего, недеревенского... <...> И не мчался ли другой <т.е. Бунин. -- Д.Р.> в сверкающих электрическим светом вагонах экспресса по Курской или Орловской губ<ерниям> <...> Он не был в деревне. Не из приема письма, где все проходит сквозь призму двух мещан -- лавочника Тихона и его брата Кузьмы, это видно, а из того, что в книге, названной автором "Деревней", нет деревни, нет ее сложных, глубоких взаимоотношений, нет корня, которым так глубоко и прочно сидит она в земле. Есть внешность деревни -- мужики, бабы, избы, ребята, гуси, лошади, дорога, станция, гулянья, базары -- все, что можно видеть, не вылезая из тарантаса, смотреть, запоминать зрительной памятью художника-красочника. <...> Как в кинематографе -- четко, ясно, до иллюзии живо и до безнадежности плоско, нарисованно -- проходят перед читателем все эти избы, гуси, деревни, мужики, похожие на Некрасова, девочки с ребятами на руках... И даже самая драма деревенская -- не общественная, не характерная для деревенских взаимоотношений, простая семейная, жены, отравившей мужа, -- таинственная драма, в которую не смот, а, может быть, просто "по господскому положению" не захотел заглянуть Бунин -- проходит перед читателем так же красочно и так же плоско, кинематографически, как и все...
Это номер "Пате-журнала", посвященный деревне. Чрезвычайно много внешности -- характерной, типичной, яркой -- и ни малейшего углубления, ни малейшего любопытства к внутренним причинам, обусловившим и мужика в разорванной на ленты рубахе, и трагически-загадочную Молодую, и таинственно равнодушного, спокойно озлобленного Серого.
"На господском положении", вот чем объясняется то странное обстоятельство, что два, стоящие на противоположных сторонах, человека оказались стоящими рядом. <...> Вам <т.е. Бунину и Родионову. -- Д. Р.> неинтересно это, ибо не вашими выхоленными господскими руками, с отточенными розовыми ногтями, разбирать кровавую ткань внутренней мужицкой жизни. <...> Он <Бунин. -- Д. Р.> стал присматриваться -- правда, из окна вагона -- и увидел, а увидев, брезгливо сморщился и с негодованием и тоской (спасибо, что хоть с тоской, а не так, как Родионов -- со злостью) отвернулся, махнув рукой на всех, кто хочет видеть в мужике человека, как он сам.
И не в этой ли тоске, несомненной в книге Бунина, разгадка сравнительно слабого успеха его книги в сравнении с книгой Родионова?" (Муйжелъ В. В. Деревенские заметки: "На господском положении"//Живое слово. 1911. No 10. 9 мая. С. 1; No11. 16 мая. С. 2).
Бунин неоднократно возвращался в своих публичных выступлениях к этой рецензии Муйжеля, не называя при этом автора по имени; подробнее см. предисловие к настоящей публикации.
5 Ср. в этой связи заявление Бунина в газетном интервью 1912 г.: "Теперь тяготею больше всего к социал-демократии, хотя сторонюсь всякой партийности" (И. А. Бунин // Голос Москвы. 1912. No 245. 24 октября. С. 4; Бунин И. Собр. соч. Т. 9. С. 541).