Джины.

Стынутъ пески въ тишинѣ и молчаніи ночи...

Вдругъ зашумѣло сухимъ и холоднымъ пескомъ,

Пыль заклубилась, сверкнули несмѣтныя очи,

Вѣтромъ пахнуло -- и снова все стихло кругомъ.

Звѣзды горятъ надъ безлюдною, мертвой землею,

Царственно блещетъ святое созвѣздіе Пса...

Вдругъ потемнѣло -- и огненно-красной змѣею

Кто-то прорѣзалъ надъ темной землей небеса.

Путникъ, не бойся! Въ пустынѣ чудеснаго много:

Это не вихри, а джины тревожатъ ее,

Это архангелъ, слуга милосерднаго Бога,

Въ демоновъ ночи метнулъ золотое копье.

Демоны всюду преграды куютъ человѣку --

Имъ ненавистна святая дорога во храмъ.

Но не страшись: на разсвѣтѣ увидишь ты Мекку

И облечешься въ Ирамъ.

Сборникъ Товарищества "Знаніе" за 1905 годъ. Книга седьмая

Полдень.

Былъ веселъ этотъ полдень знойный,

Сіяли дали, и блисталъ

Въ дубравѣ свѣтлой и спокойной

Горячій воздухъ, какъ кристаллъ.

Широко межъ вершинъ дубравы

Струилась синяя рѣка

Благоухая, сохли травы,

Дымясь, курились облака;

Дымясь, вставали изъ-за лѣса

На склонъ небесъ, и вотъ одно

Могучимъ обликомъ Зевеса

Воздвигло снѣжное руно.

Но таетъ призракъ величавый --

И снова свѣтозарный сонъ,

И снова можъ вершинъ дубравы --

Лазури пламенный виссонъ.

Иванъ Бунинъ.

Сборникъ "Итоги". Изданіе газеты "Курьеръ". М., 1903 г.

Ночь безконечная, глухая...

Ночь безконечная, глухая,

Ночь молчаливая близка...

А я одинъ... Въ душѣ нѣмая,

Невыразимая тоска...

Какъ въ мутный сумракъ ночи черной

Уходитъ жизнь въ глубокомъ снѣ,

Я отдаюсь душой покорной

Ея могильной тишинѣ...

Но есть мечта: она любовью,

Она надеждою живитъ;

Она, склоняясь къ изголовью,

Про міръ иной мнѣ говоритъ.

И тихо я несусь душою

Къ роднымъ полямъ: тамъ, далеко,

Во тьмѣ лѣсовъ, подъ зимней мглою,

Мнѣ и отрадно, и легко!

Въ глуши нѣмой и непривѣтной,

Въ нуждѣ, въ терпѣньи безъ конца

Тамъ бьются жизнью незамѣтной

Родныя, милыя сердца.

И сладко думать, что мерцаетъ

Тамъ огонекъ и за трудомъ

Не слышно вечеръ протекаетъ

И дышитъ миромъ и тепломъ;

Что не всесиленъ тамъ угрюмый

Ни мракъ ночей, ни жизни гнетъ

И молодыя зрѣютъ думы,

И нѣжно молодость цвѣтетъ...

И горько думать, что далеко

Родимый край, что онъ забытъ

И позабытый, одиноко

Все переноситъ и молчитъ!..

Ив. Бунинъ.

Спб. Дек. 1895 г.

"Міръ Божій", No 3, 1897

МАТЬ.

И дни, и ночи до утра

Въ степи метели бушевали

И вѣшки снѣгомъ заметали,

И заносили хутора.

А домъ стоялъ въ открытомъ полѣ

Печальнымъ сторожемъ степнымъ,

И вѣтеръ бѣшеный надъ нимъ

Какъ будто тѣшился на волѣ.

Онъ крышу снесъ, врывался въ домъ --

И стекла въ рамахъ дребезжали,

И снѣгъ въ пустой, старинной залѣ

Кружился въ сумракѣ ночномъ.

Но былъ огонь... Не угасая,

Въ пристройкѣ робко онъ свѣтилъ,

И кто-то тамъ всю ночь ходилъ,

Главъ до разсвѣта не смыкая...

То мать моя... забывши страхъ,

Она одна насъ не видала,

Съ больнымъ ребенкомъ на рукахъ

Она одна душой страдала.

Она мерцавшую свѣчу

Старинной книгой заслонила

И, положивъ его къ плечу,

Все напѣвала и ходила.

И ночь тянулась безъ конца...

Порой дремотой обвѣвая,

Шумѣла тише вьюга злая,

Шуршала снѣгомъ у крыльца.

Когда жъ буранъ въ порывѣ дикомъ

Внезапнымъ шкваломъ налеталъ,--

Казалось ей, что домъ дрожалъ,

Что кто-то слабымъ, дальнимъ кривомъ

Въ степи на помощь призывалъ...

И до утра не разъ слезами

Ея усталый взоръ блестѣлъ,

А мальчикъ вздрагивалъ, глядѣлъ

Большими, темными глазами...

Далеко хуторъ мой родной;

Давно прошли тѣ дни и ночи,

Когда я видѣлъ предъ собой

Ея заплаканныя очи.

Но не забыть ихъ никогда!

Во тьмѣ житейскаго ненастья,

Въ часы раздумья и труда

Я вспоминаю ихъ, какъ счастье,--

Какъ радость дѣтства моего,

Какъ утѣшенье предъ разлукой,

Какъ ласку нѣжную того,

Кто далъ мнѣ жизнь своею мукой!..

Ив. Бунинъ.

"Міръ Божій", No 1, 1898