Политическія теоріи Тэна.
Если Тэнъ и впадалъ порою въ пессимистическое настроеніе, прорывавшееся у него темъ и сямъ скорбно-краснорѣчивыми признаніями, то дѣлалось это противъ его воля и отнюдь не колебало его вѣры въ науку. Съ полною искренностью признавался онъ въ томъ мрачномъ личномъ впечатлѣніи, которое онъ испытывалъ при созерцаніи геометрической, угрюмой природы. Равнымъ образомъ онъ не пытался отрицать ту заразу безнадежности, которая распространяется на многіе умы нашего вѣка. Но онъ старался доказать, что эта безнадежность есть не болѣе, какъ личное предрасположеніе нашего ума и отнюдь не вытекаетъ по необходимости изъ выводовъ науки. По его мнѣнію, пессимизмъ и оптимизмъ суть два способа смотрѣть на вещи, ибо они равно законны и равно не точны; они свидѣтельствуютъ лишь объ особенномъ складѣ души, предающейся ямъ. Тэнъ идетъ даже далѣе. Онъ не только оправдываетъ науку отъ обвиненія въ томъ, что она породила болѣзнь вѣка, но и ждетъ отъ нея лѣкарства отъ этой болѣзни. Онъ старается найти разрѣшеніе антиноміи, существующей между наукой "нравственною жизнью. У него нѣтъ спеціальнаго трактата по этому предмету, но въ сопоставленія множества страницъ, разбросанныхъ въ его сочиненіяхъ, мы можемъ вывести тѣ нравственныя возирѣнія, которыхъ придерживается авторъ. Мѣстами эти воззрѣнія изложены совершенно категорически, макъ, напримѣръ, въ заключительныхъ страницахъ очерка, посвященнаго лорду Байрону, мѣстами же они обозначаются въ томъ страстномъ влеченіи, которое Тэнъ испытываетъ ко всему, свидѣтельствующему о равновѣсіи полнаго здоровья; именно это влеченіе сказывается въ его лекціяхъ о греческой скульптурѣ, въ его замѣткахъ объ Англіи, въ предпослѣдней главѣ его философіи искусства,-- главѣ, посвященной разсмотрѣнію вопроса о степени благотворности того или другаго идеала. Въ общемъ нравственныя воззрѣнія Тэна могли бы быть выражены словами Марка Аврелія: "Будь въ гармоніи съ космосомъ", или слѣдующими словами изъ Этики Спинозы: "Истинный мудрецъ тотъ, который пріобщается мыслью къ вѣчнымъ законамъ необходимости, дѣйствующимъ въ природѣ. Только такой человѣкъ и обладаетъ истиннымъ спокойствіемъ сердца". Наконецъ, и побѣдоносный глава этой школы, Гёте, говоритъ: "Старайся понять самого себя и понять окружающее". Для примѣненія этого воззрѣнія достаточно слѣдовать правилу, давно уже рекомендуемому обиходнымъ здравымъ смысломъ, и сообразовать наши желанія съ существующимъ порядкомъ вещей, вмѣсто того, чтобы бороться противъ этого неизбѣжнаго порядка съ цѣлью подчинить его нашимъ желаніямъ. Правда, правило это, со всѣми вытекающими изъ него выводами, не вкладывается въ рамки индивидуальной жмени, но пригодность его, представляющаяся весьма условною, въ виду случайностей, которымъ подвержена судьба единичной личности, становится почти абсолютною тамъ, гдѣ оно примѣняется къ обществу. Такъ, по крайней мѣрѣ, думаетъ Тэнъ и, исходя изъ этого правила, онъ выработалъ себѣ теорію политической нравственности, основанную на его научномъ представленіи о человѣкѣ и о вселенной.
Теорія эта, взятая въ наиболѣе общихъ своихъ чертахъ, сводится, какъ мнѣ кажется, къ тому, что государство разсматривается какъ организмъ. Подобно тому, какъ сила и здоровье личностей достигающей сознательнымъ или безсознательнымъ повиновеніемъ законамъ физіологическаго организма, такъ и сила и здоровье обществъ достигаются сознательнымъ или безсознательнымъ повиновеніемъ законамъ того, что можно бы было наэвать общественнымъ организмомъ. Всевозможнаго рода условія, неизбѣжныя и непоправимыя, произвели этотъ организмъ; въ образованіи его участвовали и расы, и среда, и рядъ историческихъ условій. Хорошъ или дуренъ этотъ организмъ, онъ дѣйствуетъ и существуетъ въ силу непреодолимой необходимости; слѣдовательно, мудрость, съ точки зрѣнія той философіи, которая исходитъ жъ вышеуказаннаго наша, состоятъ въ томъ, чтобы принимать эту необходимость. И такъ, уважать не только принципы, но и предразсудки своей расы, "такъ какъ наслѣдственный предразсудокъ есть разумъ, не сознающій самого себя"; сохранять не только полезныя учрежденія, но и такія, которыя, по всѣмъ вѣроятіямъ, сопряжены съ злоупотребленіями, такъ какъ онѣ, все-таки, живыя части живаго организма; не принимать за мѣрку интересовъ государственнаго организма ни логическія требованія нашего разума, ни благородныя потребности нашего сердца, такъ какъ дѣйствительность покорствуетъ своимъ правиламъ, не справляясь ни съ нашимъ разумомъ, ни съ вашимъ сердцемъ,-- придерживаться, словомъ, относительно общества той медленной и робкой осмотрительности, которой медикъ придерживается относительно больнаго и которая вытекаетъ изъ сознанія крайней сложности отправленій,-- таковъ, взятый независимо отъ практическихъ своихъ примѣненій, духъ политики, предписываемой Тэномъ въ тѣхъ статьяхъ, гдѣ онъ изъ простаго разскащика становится судьею. По его мнѣнію, нѣтъ дѣла болѣе труднаго, какъ замѣнить отжившія учрежденія новыми, и наилучшее, что можно сдѣлать, это -- вовсе отказаться отъ такого предпріятія, полагаясь на дѣйствіе двухъ великихъ началъ, заправляющихъ всякаго рода видоизмѣненіями: во-первыхъ, на дѣйствіе времени, т.-е. наслѣдственности, и затѣмъ на искусства, т.-е. спеціализацію.
Если мы припомнимъ теперь тѣ принципы, изъ которыхъ исходили дѣятели 1789 г., то намъ тотчасъ же бросится въ глаза, что ихъ идеалъ былъ прямо противуположенъ тѣмъ началамъ, на которыхъ Тэнъ основываетъ свою теорію. Тэнъ считаетъ неравенство существеннымъ закономъ общества; для нихъ же первою аксіомой было, что всѣ, съ извѣстной точки зрѣнія, равны. Для Тэна учрежденія страны представляются дѣломъ, которое должно являться a posteriori, какъ результатъ опыта, я лишь констатировать существующіе обычаи, а не создавать ихъ. Они же провозглашали творческую власть ревуна. Они допускали, что каждый гражданинъ можетъ быть пригоденъ для всякаго дѣла. Вспомните краснорѣчивыя страницы, въ которыхъ и Мишле развиваетъ эту мысль, нашедшую себѣ, по крайней мѣрѣ, временно, фактическое подтвержденіе въ подборѣ людей во время великихъ войнъ, и сопоставьте съ этимъ взглядомъ мнѣніе Тэна о спеціалистахъ. Наконецъ, люди того времени, вмѣстѣ съ авторомъ Эмиля, признавали, что человѣкъ по природѣ своей разуменъ и добръ и что портитъ его общество. Тэнъ же убѣжденъ, что плохо усыпленный дикій звѣрь можетъ проснуться въ каждомъ изъ насъ. Понятно, что при такомъ различіи въ самыхъ основныхъ воззрѣніяхъ ничто въ движеніи 1789 г. не нашло себѣ пощады передъ судомъ его ѣдкой критики, за исключеніемъ войны противъ иноземца; но и тутъ, въ тѣхъ соображеніяхъ, которыми онъ мотивируетъ свое восторженное удивленіе передъ воинами этой великой эпохи, онъ остается послѣдователенъ самому, себѣ: "Присутствіе опасности,-- говорить онъ,-- заставило ихъ вернуться къ здравому смыслу,-- они поняли неравенство талантовъ и необходимость повиновенія..."
Но если онъ питаетъ неодолимую антипатію къ людямъ и дѣлать 1789 г., то съ неменьшею антипатіей относится онъ и къ людямъ и дѣламъ стараго режима, -- и въ этомъ онъ опять-таки вполнѣ логиченъ. Въ одной изъ глазъ своихъ Origines de la France contemporaine онъ показываетъ, какъ старый режимъ нарушалъ одно за другимъ всѣ основныя правила политическаго здоровья. Для Тэна государство есть организмъ, т.-е. собраніе мѣстныхъ центровъ, которые всѣ должны быть дѣятельны и прогрессирующи; поэтому онъ не можетъ относиться иначе, какъ отрицательно, къ строго-централизованной правительственной системѣ Людовика XIV, которая, стянувъ всю власть и всѣ живыя силы націи кб двору, вызвала изсякновеніе провинціальной жизни. Будучи приверженцемъ спеціализаціи, онъ можетъ лишь оплакивать поведеніе французской аристократіи и духовенства, которыя не успѣли понять обязательства, вытекавшія для нихъ изъ ихъ привилегій и не сохранившія за собою первенство таланта на ряду съ первенствомъ общественнаго положенія. Старый режимъ, благодаря развитію придворной жизни, придалъ преувеличенное значеніе такимъ качествамъ, какъ тонкость и внѣшнее изящество, и вслѣдствіе этого мало-по-малу довелъ до наивысшей степени развитія того, Что Тэнъ называетъ классическимъ духомъ, т.-е. замѣну непосредственнаго изученія дѣйствительности -- идеологіей и экспериментальнаго метода -- отвлеченною разсудочностью и математическими пріемами. Наконецъ, Тэнъ принадлежитъ къ школѣ, слишкомъ недвусмысленно исповѣдующей культъ совершившихся фактовъ, чтобы не считать безполезными всѣ усилія, которыя могли бы быть сдѣланы реакціонерами съ цѣлью вернуться къ прошлому. Благотворна или вредна была та перемѣна, которая создала новую Францію, мудрость, по его мнѣнію, состоитъ въ томъ, чтобы считаться съ нею, какъ съ однимъ изъ такихъ совершившихся фактовъ. А теперь, если вы перечтете предисловіе, которое авторъ предпослалъ своему большому труду Origines de la France contemporaine въ изданіи 1875 г., то для васъ станутъ ясны причины той изолированности мнѣній, въ которой очутился Тэнъ,-- изолированности, которая въ наши дни навлекаетъ ему упреки республиканцевъ, подобно тому, какъ она когда-то навлекала на него анаѳемы монсиньора Дюманлу. "Въ 1849 г.,-- говоритъ Тэнъ,-- мнѣ исполнился 21 годъ; я сдѣлался избирателемъ и находился въ большомъ затрудненія. Мнѣ предстояло избрать пятнадцать или двадцать депутатовъ и при этомъ, по французскому обычаю, я не только долженъ былъ сдѣлать выборъ между людьми, но и долженъ былъ высказаться за ту или другую теорію. Мнѣ предлагали быть роялистомъ или республиканцемъ, демократомъ или консерваторовъ, соціалистомъ или бонапартистомъ. Я не былъ ничѣмъ изъ всего этого, да и вообще ровно ничѣмъ не былъ". Тэнъ и донынѣ своего, выбора между политическими партіями не сдѣлалъ. Онъ былъ тогда и остался и до сихъ поръ философомъ, глубоко-равнодушнымъ къ дѣятельной жизни и озабоченнымъ только логичностью и искренностью своей, мысли.
Три вопроса могутъ быть поставлены по поводу Histoire des origines de la France contemporaine, велико или мало достоинство метода, велико или мало достоинство текстовъ, велико или мало достоинство критики автора,-- этотъ вопросъ касается историковъ. Затѣмъ, какіе выводы и приложенія вытекаютъ изъ этихъ теорій, насколько состоятельны или не состоятельны эти выводы и приложенія,-- вопросъ этотъ касается политическихъ дѣятелей. Самое заглавіе настоящихъ очерковъ позволяетъ мнѣ отвѣтить лишь на третій вопросъ, касающійся психолога: какимъ образомъ Тэнъ дошелъ до того, что совершилъ своего рода крутой поворотъ, какъ думаютъ многіе изъ его бывшихъ поклонниковъ? Я пытался показать то полное единство, которое существуетъ въ развитіи этого кратнаго, но могучаго ума. Въ немъ съ крайнею типичностью олицетворяется религія чистой науки въ томъ видѣ, въ какомъ она существуетъ у французовъ второй половины XII вѣка. Этой религіи онъ все принесъ въ жертву, начиная съ самыхъ возвышенныхъ стремленій сердца и кончая самыми законными желаніями популярности.
Е. К.
"Русская Мысль", кн. VII, 1887