Почему негритенок очутился в пещере. -- Подводный бой. -- Цитадель морских бандитов. -- Смертельный удар невидимого врага. -- Отступление. -- Встреча. -- Два старых друга. -- Что было бы, если бы у Андре не было очень здоровых кулаков. -- Парадокс бандита. -- Негодование патриота. -- Почему Андре не захотел, чтобы Флаксхан был повешен. -- Игрок. -- Залог пирата. -- Наводнение. -- Могила морских разбойников.
Как ни странно было неожиданное появление негритенка, но, в сущности, все оказалось вполне естественным. Бедный мальчуган, серьезно раненный в момент бегства Фрике со стоянки разбойничьего судна близ Лагоа-дос-Патос на южноамериканском берегу, был захвачен бандитами и возвращен на невольничье судно.
Флаксхан, этот торговец живым товаром, был, в сущности, человеком весьма флегматичным, как настоящий, чистокровный янки. Он смотрел на каждого из "своих пансионеров" с вниманием и заботливостью хорошего скотовода или заводчика, для которого каждый отдельный человеческий экземпляр скота представляет собой известную ценность.
После того как покупатели разобрали требующийся живой товар и отчасти облегчили груз невольничьего судна в Лагоа-дос-Патос, Флаксхан направил свой путь на Кубу, где сеньор Рафаэль Кальдерон давно уже поджидал "человеческие машины" для своих рафинадных заводов.
Тем временем Мажесте стал поправляться. Его рана почти совсем зажила, и матросы полагали, что и его высадят вместе с остальными нефами; но вышло совсем не так. Флаксхан удержал его в списках экипажа, где он числился с самого начала, а так как капитан являлся полным хозяином у себя на судне, то его слово было законом.
Закончив свои дела на Кубе, невольничий корабль зашел за таинственными предписаниями в Сантьяго, Чили, где их должен был вручить командиру один из старших агентов корпорации. Здесь-то волею обстоятельств встретились пират с "Молнией", осуществив желание маленького парижанина и капитана де Вальпре.
Первый, зная, что разбойничий корабль пойдет в Сантьяго, во время столкновения предупредил об этом друзей. Капитан думал, что речь идет о Сантьяго в Чили, тогда как подразумевалось Сантьяго на Кубе. Что случилось дальше, уже известно.
С того момента, как его названый брат бежал, все помыслы маленького негритенка были направлены на то, как бы бежать самому. Но черное судно, благополучно сдав живой товар, вернулось на отдых в свое обычное убежище.
Мажесте, упорно преследуя свою цель, не переставал думать о побеге, хотя такого случая не представлялось. Разделяя участь своих непрошеных спутников, он, естественно, сделался и обитателем кораллового убежища. Берлога морских бандитов вскоре стала Мажесте знакома как собственные пять пальцев: все ходы, галереи, выходы, все помещения и комнаты, если можно так выразиться, стали ему хорошо известны. Также неплохо он изучил и все средства обороны: мортиры, искусно скрытые в извилинах и расщелинах атолла, бойницы и брустверы, частью сооруженные полипами, частью -- человеческими руками, наконец, крытые ходы и подземные галереи, дающие доступ к минам, всегда заряженным и постоянно могущим быть в случае надобности пушенными в дело.
Мажесте тотчас же узнал "Молнию". Он слышал стрельбу из орудий, присутствовал при схватке и теперь видел в темноте своими зоркими, как у кошки, глазами, как высадился десант.
Когда ему показалось, что положение осаждающих стало весьма затруднительным, он решил геройски пожертвовать собой, спустился в минный погреб и преспокойно поджег фитиль одной из мин с той стороны, откуда наступали матросы с крейсера.
Никто не заметил его отсутствия; этот чернокожий мальчуган умел быть невозмутимым и хладнокровным, передвигался бесшумно, как тень, когда это было нужно: он прошел хорошую школу.
Когда он убедился, что фитиль потрескивает, то убежал в одну из боковых галерей и стал там ожидать результатов своего подвига.
Раздался взрыв. Мажесте чуть было не сгорел, чуть было не был убит обломками рухнувших сводов и едва не задохнулся, но у него была живучая натура: смерть и на этот раз пощадила мальчугана. В сущности, судьба благоволила к нему.
Ушибленный, пораненный, отхаркивая кровь, обсыпанный обломками, весь в ссадинах, синяках и кровоподтеках, он вылез из-под обломков и с невероятным трудом взобрался на край бреши, откуда вскоре увидел своих друзей.
Его отчаянный поступок, несомненно, спас французский десант от страшной катастрофы, так как взрыв, открыв брешь, избавил их от адски трудной работы, которую они никогда не смогли бы выполнить, даже напрягая все свои силы.
Но этим не ограничилось благотворное вмешательство чернокожего храбреца.
Матросы со свойственной французам нетерпеливостью хотели тотчас же устремиться в открывшуюся брешь, еще дымившуюся от недавнего взрыва, но сообразительный мальчуган остановил их.
-- Нет! Нет! -- крикнул он. -- Нельзя... Не идите туда!..
Тогда принесли корабельные фонари, и четверо матросов вызвались пойти вперед в качестве разведчиков. К ним присоединился и Мажесте, объяснив, что он понесет фонарь и проведет их так, чтобы не попасть под выстрелы.
Так как действительно один негритенок знал все ходы и выходы этого кораллового лабиринта, то командир одобрил его предложение.
Корабельный фонарь был снабжен сильным рефлектором, кидающим яркий луч света вперед и оставлявшим во мраке все, что было позади. Это обстоятельство не ускользнуло от внимания маленького негритенка, и он решил тут же воспользоваться им, к великой радости Фрике, заметившего, что его "малыш" стал удивительно смышленым и сообразительным.
Мажесте укрепил фонарь на конце двухметровой палки и, припав почти плашмя к земле, смело направился в длинную крытую траншею, держа фонарь как можно выше, что позволяло видеть впереди, а самому оставаться в тени. За ним пригнувшись, с ружьями наготове, двинулись матросы.
Дорога шириной не более двух метров быстро шла под уклон. Пятеро разведчиков прошли таким образом более сорока метров, не произведя ни малейшего шума, точно отряд краснокожих на военной тропе. Вскоре к разведчикам присоединилось еще четверо матросов, затем еще, и, наконец, осаждающие образовали сплошную цепь.
Вдруг раздался оглушительный шум. Весь коридор как бы загорелся странным белесоватым светом, и целый ураган картечи обрушился на стены тоннеля, дробя и пробивая ту массу, которой они были обмазаны.
Фонарь негритенка разлетелся вдребезги.
Воцарился полнейший мрак; тоннель постепенно стал наполняться густым удушливым дымом.
Благодаря уклону почвы снаряды, к счастью, пролетели над головами атакующих. Поэтому матросы даже не ответили на этот безвредный огонь. Но бандиты, не теряя ни минуты, с настойчивостью продолжили свою стрельбу, которая, хотя и не причиняла большого вреда, тем не менее мешала продвижению наступающих. Судя по вспышкам выстрелов, можно было подумать, что разбойников было человек около пятисот, тогда как на самом деле их оказалось менее десяти человек.
Их пули пробивали своды и стены тоннеля. Дым становился все гуще и удушливее, так что даже красноватые огни, вспыхивавшие при выстрелах, стали пропадать в этой густой завесе.
Наконец матросы не выдержали; запах пороха опьянил их. Сжавшись, как хищные звери, готовые кинуться на добычу, они ожидали только команды или сигнала. И вот несколько резких звуков сигнального рожка огласили мрачные своды.
-- В атаку! Открыть огонь!
Затрещали выстрелы, засвистели пули. Что из того, что они раздробляли кости, пробивали тела, калечили людей? Человеческая волна, сдавленная между тесными стенами прохода, как река в узких берегах, быстро хлынула вперед. Люди уже не шли, а бежали, неудержимо рвались вперед. Тела убитых под напором этой человеческой волны катились впереди живых, подобно обломкам скал, оторванных лавиной.
Бандиты, скрывавшиеся сначала, а теперь уже явно теснимые, выбитые с позиции, стали в беспорядке отступать, преследуемые неумолимыми пулями и штыками матросов.
-- Ура! Вперед! -- раздавалась команда.
-- Вперед! -- повторяли матросы и с неудержимой силой кидались в бой.
Наконец первые из нападавших после довольно продолжительного спуска под уклон и множества поворотов вправо и влево попали в обширную круглую залу с куполообразным потолком, высотой свыше десяти метров.
Ее можно было принять за огромный шар лавы, который пламя не успело расплавить в то время, когда фундамент атолла был еще действующим вулканом. Верхний купол этой залы затопило водой, и он образовал собой дно лагуны, где отдыхало теперь таинственное судно. Эта цитадель морских бандитов была, в сущности, подводной пещерой. Громадный электрический фонарь заливал ослепительно-белым светом большую круглую залу, совершенно пустую. Две тяжелые массивные двери из шестидюймовых дубовых досок, расположенные одна напротив другой, с шумом захлопнулись в тот момент, когда матросы ворвались в это оригинальное помещение.
Вбежавшие первыми не успели даже подивиться представившемуся им неожиданному зрелищу этой прекрасной белой залы, как страшный залп из сотни бойниц, проделанных в стенах залы, осыпал их со всех сторон градом пуль. Громадный купол этого полушария наполнился стонами, криками, проклятиями раненых и умирающих.
Удержаться на этой позиции было совершенно невозможно. Что могли сделать мужество и самоотверженность храбрых матросов против врага, скрывавшегося за крепкими стенами, врага, с которым нельзя было сразиться, но который сам разил беспощадно?!
-- Назад!.. Отступайте!.. -- крикнул звонкий голос молодого мичмана, командовавшего передовым отрядом.
С перебитой пулей левой рукой этот геройский юноша не покидал своего поста и бодро шел вперед, стиснув зубы от боли и заложив сломанную руку за борт своего туго застегнутого мундира.
-- Отступай! -- крикнул он еще раз.
И матросы, устремившиеся было, подобно диким зверям, в эту залу, стали отступать в строгом порядке и вернулись в темный коридор, где находились остальные их товарищи.
Тем не менее атака была удачна, хотя эта удача была куплена ценой пролитой крови. Теперь уже победа над бандитами была вопросом только времени. Блокированные снаружи крейсером и паровым катером, они не могли и подумать о бегстве; их положение становилось отчаянным.
В коридоре стали совещаться и единогласно решили притащить в зал маленькое носовое орудие с парового катера, установить его напротив дубовой двери и, пробив ее, продолжать атаку.
Тем временем Андре в сопровождении негритенка отыскал в коридоре боковую дверь, герметично запертую, как и двери залы.
-- Право, здесь все оборудовано, как в театре, где даются мелодрамы! -- шутил он. -- Но все это -- настоящая действительность! Здесь пахнет свежими трупами и... поджаренным мясом... Мне кажется, я стою в липкой крови!..
Он толкнул дверь, ткнул ее ногой -- дверь не поддавалась, но издала глухой звук. Молодой человек стал стучать сильнее; тогда дверь стала издавать звук, подобный металлическому гонгу.
Несмотря на свое обычное хладнокровие, Андре на этот раз начал раздражаться.
-- Да откройте же, дьяволы! -- крикнул он своим властным, сильным голосом, который, подобно набату, гулко прозвучал в длинном темном тоннеле.
Ни звука не донеслось в ответ.
Тогда он занес свой тяжелый абордажный топор и замахнулся им изо всей силы. Но топор отскочил от крепкого и плотного, как кость, дерева.
-- Тысяча чертей!.. -- воскликнул молодой человек. -- Да это поистине неприступная крепость! Ну, мы сейчас посмотрим! -- И, откинувшись немного, он напряг всю силу своих стальных мускулов и затем бросился на дверь с топором в руке. Топорище раскололось, как ручка простой швабры, хотя было сделано из сердцевины крепчайшего дуба, а лезвие топора застряло в дереве так, что никакая сила не смогла бы выдернуть его оттуда.
После этого к Андре вернулось обычное хладнокровие, и он сам устыдился своей горячности.
-- Я веду себя как ребенок! -- произнес он. -- Что, если бы меня теперь видел Фрике? Он, наверное, посмеялся бы надо мной и был бы прав... А между тем средство открыть эту дверь есть: когда сюда спустят орудие, то от первого же снаряда дрянная дверь разлетится в щепки, и мы увидим, что это за тайник!
Однако до этого дело не дошло, так как в тот момент, когда Андре уже собирался вернуться назад по коридору, тяжелая дубовая дверь, над которой он только что тщетно трудился, медленно раскрылась без малейшего шума, и целый поток света вырвался из отверстия, откуда появилась фигура высокого мужчины с револьвером в руке.
-- Вы крепко стучитесь, милостивый государь, -- холодно проговорил он. -- Я не признаю непрошеных гостей! У меня в обычае встречать их вот этим! -- И он поднял свой револьвер.
-- Вы не посмеете! -- возразил Андре, смело наступая на него, со скрещенными на груди руками, с высоко поднятой головой, глядя прямо в глаза угрожающему ему пирату.
Вдруг последний опустил свое оружие, уже коснувшееся груди молодого человека. Андре улыбнулся и, протянув вперед с быстротой молнии свою правую руку, схватил ею кисть руки своего противника и сжал ее, как в тисках. Тот взвыл, как раненый дикий зверь. Андре напряг свои мускулы так, что кости руки пирата затрещали.
-- Будет!.. Довольно!.. -- прохрипел тот, выронив из руки свой револьвер.
-- А если так, то поговорим! -- заметил Андре и смело вошел в роскошно обставленную комнату, все богатство и изящество обстановки которой на него не произвело ни малейшего впечатления. Вдруг из его груди вырвался резкий крик, почти вопль:
-- Флаксхан!.. Ты?.. Вы?.. Здесь?..
-- Андре! -- заревел тот. -- Андре Б.! Ах, проклятие!..
-- Но, бога ради, что ты здесь делаешь, Флаксхан? -- Ты?..
-- Да! Я -- глава пиратов!.. Я -- владелец негров, хозяин невольничьего судна!.. Командир разбойничьего корабля... Раб главарей пиратской конфедерации... Я -- главный морской разбойник... бандит!
Андре побледнел. Ему показалось, что сердце у него перестало биться. Все, что сообщал Фрике, пришло ему на память. Этот Флаксхан, командир "Роны" и "Джорджа Вашингтона", -- виновник ужасной катастрофы с "Виль-де-Сен-Назэр" и он же его близкий друг!..
Равнодушный и невозмутимый перед лицом опасности и даже смерти, Андре почувствовал себя совершенно подавленным позором своего старого друга. Ему казалось, что целый поток этого позора обрушился на него!
-- Что же вы молчите? -- продолжал Флаксхан своим звенящим голосом.
Андре оставался неподвижен, с выражением растерянности на лице. Он немало повидал на своем веку, немало пережил и думал, что испил всю чашу страданий, -- и вдруг этот человек, которого он всегда считал достойным членом общества, предстал перед ним отъявленным негодяем, морским разбойником, губителем судов, профессиональным убийцей, словом, одной из отвратительных фигур преступного мира.
-- Как это вы, Флаксхан, дошли до такой жизни, -- проговорил тихо Андре, -- вы, герой американской войны... вы, который в семнадцатилетнем возрасте удостоился чинов и орденов, которого генерал Ли лично поздравлял и обнимал перед всей армией... вы -- тот безупречный джентльмен, который во время осады Парижа предложил для защиты осажденных свои руки, свое благородное сердце и свой сильный дух, вы, наконец, с кем я бок о бок имел честь сражаться?!
-- Да, это все я! -- проскрипел бандит сдавленным голосом. -- И признаюсь, нахожу крайне смелым с вашей стороны явиться сюда читать мне мораль! Перестаньте перебирать старые воспоминания, мой бывший друг! Да, я был отважным и всякое такое прочее... Но разве я не остался им и теперь? Вы скажете, что я применяю свои способности не так, как это предписывают ваши благородные понятия... Все это предрассудки, мой милый. Уверяю вас, не все ли равно: вести войну с одним народом или со всем человечеством? Последнее только грандиознее! Разве я не был таким же пиратом, когда воевал с северянами, такими же американцами, как я сам? Разве я не был разбойником, когда приказывал стрелять в немцев, которые мне ровно ничего не сделали? Скажите же, где кончается долг и доблесть, и начинаются позор и бесчестье? Как! Два народа, отделенные друг от друга рекой, а иногда просто воображаемой линией, проведенной дипломатами, могут, когда их правительствам придет блажь, резать и убивать друг друга сколько душе угодно, и в целом мире не возникнет против них ни единого звука порицания! Мало того, их генералам воздвигнуты статуи на площадях за то, что они убили и искалечили наибольшее количество людей!.. А когда какой-нибудь бедняга на своей шхуне-скорлупке пробьет дно громадному пароходу, то все возмущены, все негодуют и сыплют проклятьями! Я прятал у себя в трюме пятьсот человек негров! Да! Но разве немцы не уморили голодом и холодом в своих казематах двести тысяч французов, быть может, лучших сынов Франции, разве они не убивали их? Я же не истязаю своих негров, не морю их голодом, не мучаю, а только продаю, и благодаря им вы, гуманные, сердобольные люди, пьете кофе и сдабриваете его сахаром!.. Пускай я краду сто, двести, пятьсот тысяч франков! Ну а где те пять миллиардов, что вас, французов, заставили заплатить немцы?! Как видите, милый мой, раз уж признавать принцип войны, то надо признавать его до конца. По-моему, не лучше и не хуже -- убивать ли одного человека или сотню человек, не лучше и не хуже -- воевать ли с одним народом или со всем человечеством!.. Это вы непоследовательны, благообразные обличители! Вы награждаете своих офицеров за то, что они протаранивают или пускают ко дну суда, стоящие в десять раз больше, чем те транспорты, за которыми охочусь я; и вы же вешаете таких, как я, которые делают то же самое, только в меньших масштабах! Вы обманываете себя! Вы сами преступники, а называете преступниками нас!..
-- Лжете! -- воскликнул Андре, сверкая глазами. -- Вы -- негодяй! Вы -- убийца в мелком масштабе, который изворотливостью, достойной бандита, извращает историю и находит оправдание своим преступлениям... Да, мы сражались и убивали людей! Это правда, но, как вам известно, потому, что эти пруссаки завоевали нашу Францию! И тогда человекоубийство становилось для каждого из нас священным долгом! Каждый порядочный человек нес свою жизнь на алтарь родине, жертвовал собой ради ее блага, ради ее спасения!
-- Значит, вы защищаетесь?! Прекрасно! Так пусть же пароходы, которые я пускаю ко дну, и негры, которых я вывожу с их родины, пусть также защищаются!
-- Да это уже сделано! Час возмездия настал! Ваше убежище открыто, и вы обречены!
-- Прекрасно! Так прикажите повесить меня!
-- Нет! Я этого не хочу и не допущу!
-- Почему?
-- Потому, что я был вашим другом; потому, что ваше сердце билось в унисон с моим в те холодные ночи на бивуаках, потому, что вы проливали свою кровь за Францию... Потому, наконец, что в вечно проклятый день капитуляции я видел, как вы переломили свою шпагу!..
-- Довольно! Довольно!.. Я не хочу больше ничего подобного слышать... не хочу, прекратите...
-- Эти дорогие, хотя и тяжелые воспоминания волнуют и трогают меня, -- продолжал Андре, -- и я не хочу, не могу допустить, чтобы человек, который был моим боевым товарищем, который страдал и дрался вместе со мной, который сделал столько ради моей родины, умер, как висельник, на рее военного судна... Нет!.. Нет!..
-- Но я не могу больше терпеть такое положение! -- с отчаянием вырвалось из груди бандита. -- Разве ты не видишь, что во мне кипит вся кровь... Что она заливает мне глаза... Знаешь, еще никто не сумел пробудить в моей судьбе раскаяние, но ты покорил меня! Позволь мне еще раз быть твоим другом... всего на несколько минут... ведь осужденным на смерть ни в чем не отказывают... а я обречен на смерть и умру... Так слушай!.. Я буду очень краток... Одно слово объяснит тебе очень многое, больше, быть может, чем длинная речь!.. Я погиб, так как был игроком! Ах, эта картежная игра! Ты знаешь, что она может сделать из человека! Эта роковая страсть разбила мне жизнь и сделала меня негодяем; она связала меня по рукам и ногам, лишив всякой надежды на возрождение к нормальной жизни... Я попал в лапы негодяев совершенно неожиданно для самого себя: проиграв однажды громадную сумму, я не смог ее уплатить, и меня вынудили подписать договор... Я долго не соглашался, но мне больше ничего не оставалось -- меня заставили подписать... Об остальном ты можешь сам догадаться. Мне грозили страшный скандал, бесчестье, позор и, конечно, полная нищета... Еще будь я один, я пустил бы себе пулю в лоб, и дело было бы кончено. Но у меня на руках был ребенок... чужая девочка... Мэдж... бедное дитя, стоившее жизни ее покойной матери, такой же чудной и прекрасной, как она... Я не мог решиться обречь ее на позор и нищету и согласился на это нравственное падение ради своего ребенка... Я стал их рабом, я продал свою душу этим дьяволам и стал вершителем их приговоров!.. Когда впоследствии я хотел вступить в борьбу с ними, хотел восстать против них, вырваться из их лап и порвать цепи, связывавшие меня, то было уже поздно. Они похитили у меня мою дочь, единственную мою привязанность в жизни, -- этот ребенок, которого они скрывали от меня, был им залогом для повиновения отца... Я убивал людей, чтобы моя Мэдж была жива! Понимаешь ли? Затем, когда я возвращался из какой-нибудь удачной экспедиции, мне позволяли в награду за мои успехи повидать своего ребенка... прижать ее к своему сердцу, покрывать поцелуями, купленными ценой крови, -- и я испытывал при этом горькое наслаждение целовать этого непорочного, чистого ангела под строжайшим надзором своих властителей.
Затем я мало-помалу стал свыкаться с преступлениями, и тяжесть нечистой совести стала мне менее чувствительна. Не имея возможности вернуть мою дочь, я перестал бороться с негодяями, опасаясь чем-нибудь навредить ей, моей несчастной заложнице...
Теперь еще одно последнее слово, Андре. Через минуту здесь произойдет, вероятно, резня, и моя дочь лишится отца. Тем лучше для нее! Пусть она никогда не узнает, кем я стал на самом деле. Ты, как я вижу, все тот же благородный и великодушный человек, каким я тебя всегда знал... Я преклоняюсь перед тобой и чту тебя... как бандит может чтить честного и порядочного человека!
-- Флаксхан, -- заметил Андре, прервав своего бывшего друга, -- твоя дочь будет моей дочерью, и если она лишится отца, то я буду ей отцом!
Искаженное горем лицо Флаксхана при этих словах Андре сразу прояснилось, даже мимолетный румянец окрасил его щеки.
-- Подожди меня здесь... одну минуту... я сейчас вернусь! -- сказал он и скрылся за занавесом в смежной комнате. Минуту спустя он вернулся, держа в одной руке довольно объемистый портфель, туго набитый документами, в другой -- тяжелый двуствольный карабин.
-- Вот, возьми это! С содержанием этого портфеля ты ознакомишься, когда все будет кончено. Это касается моего ребенка. Когда меня не будет в живых, я уверен, что они вернут ее тебе, но в случае, если они откажутся, ты сумеешь вынудить их к этому. Ну а теперь прощай. Иди по этому коридору все прямо и уходи как можно скорее. Уведи отсюда всех своих товарищей и друзей. Пусть командир даст приказ к отступлению, иначе через пять минут уже будет поздно: ни один человек не останется в живых. Мои сподвижники, запершись в своих казематах, ничего не подозревают о своей скорой кончине!.. Прощай. Андре! Прощай! Пусть это место станет могилой морских бандитов! -- добавил он громким и звучным голосом, в котором слышалось что-то торжественное.
Вверху высокого свода большой белой залы, в самой вершине ее купола, был вделан большой иллюминатор, подобный иллюминаторам в подводных частях судов, но это был иллюминатор громадных размеров. Он был вделан в лаву атолла с целью дать возможность бандитам наблюдать, благодаря известной игре призм, за тем, что делалось вокруг, не имея надобности выходить из пещеры. Как мы уже знаем, то же приспособление было и на разбойничьем корабле.
Это стекло шириной около трех метров, тщательно вделанное и впаянное в свою оправу, прекрасно выдерживало напор волн, не пропуская ни одной капли влаги, несмотря на страшное давление воды лагуны, заполнявшей середину атолла.
В тот момент, когда Флаксхан произнес слова: "Пусть это место станет могилой морских бандитов!", он медленно поднял вверх свой карабин, нацелился на стекло, которое казалось как бы мертвым глазом, смотревшим на трупы и тела, валявшиеся в зале, и выстрелил. Пуля царапнула стекло. Удивленный Андре стоял как прикованный к месту.
-- Да беги же! Спасайся!.. Ведь сейчас вода ворвется сюда... Беги... ради моей дочери... ради твоей дочери теперь!..
-- Прощай! -- воскликнул Андре в последний раз, совершенно растерянный и растроганный. -- Прощай и умри с миром!
От второго выстрела в стекле образовалось отверстие толщиной в палец, -- и тотчас же оттуда хлынула неудержимая струя воды, прямая, как стальной прут. Эта струя под громадным давлением в несколько тысяч атмосфер с шумом низринулась в пещеру.
-- Прекрасно, -- проговорил бандит, -- но этого еще недостаточно! -- И он стал делать один за другим выстрелы, чтобы раздробить стекло. Его карабин мог давать двенадцать выстрелов.
Но уже пяти или шести пуль было достаточно, чтобы разнести вдребезги толстое стекло иллюминатора. Тогда море неудержимым потоком ворвалось в большое круглое отверстие, наполнив бушующим ревом пещеру, где и без того внизу уже плескалась вода.
Флаксхан, опершись на свой карабин, спокойно ожидал смерти. Остальные бандиты, выгнанные из своих казематов этим неожиданным наводнением, хотели было бежать в верхнюю галерею, но было уже поздно: всю пещеру в одну минуту затопило. Успевшие бежать матросы с крейсера услышали еще взрыв проклятий, и затем все стихло. Безымянный атолл действительно стал могилой морских бандитов.