Успехи матроса Фрике в верховой езде. -- Преследование. -- Гринер. -- Арсенал путешественника. -- Двойной выстрел. -- Еще двойной выстрел. -- Мастерский выстрел. -- Выигранный бой. -- Преимущества картечи перед пулей. -- В путь, в Санта-Фе. -- Через пампасы. -- Лагерь без палаток и солдат. -- Атака карьером на путешественников. -- Растительность пампасов. -- She habla espanol. -- Фрике не может жить без пищи.
Бешеная скачка продолжалась около двух часов. Кони, как ветер, мчались по песчаной равнине, являющейся продолжением мыса, образуемого пампасами и вдающегося острой конечностью в Лагоа-дос-Патос.
Здесь были представлены самые разнообразные виды растительности. Благодаря теплому и влажному местному климату толстый слой чернозема в местах, расчищенных от леса, был покрыт сплошным ковром великолепнейших образцов тропической флоры, хотя местность эта находилась на 32° южной широты.
Кофе, сахарный тростник, кокосы, бананы, ананасы, магнолии и другие растения росли здесь в изобилии в двух шагах от возделанных полей, на которых произрастали ячмень, просо, виноград и yerba-mate (парагвайский чай).
На узкой песчаной полосе, по которой неслись всадники, а за ними кони торпильи, росли громадные кактусы, сплошь покрытые кошенилью. Неутомимые мустанги, казалось, не чувствовали усталости, а между тем они мчались с такой быстротой, что всадники с трудом могли обмениваться лишь обрывочными фразами.
Фрике порядком растрясло, так как его навыки в верховой езде были из числа самых элементарных, но он крепко держался в седле, а это было самое важное. Он, правда, сжимал бока мустанга так же, как сжимал коленями рею на судне, чтобы удержаться на ней во время качки.
Но вскоре он, однако, освоился с движением коня и, уже не столь заботясь о сохранении равновесия в седле, мог теперь рассмотреть своего избавителя.
По-прежнему невозмутимо спокойный на своем громадном пегом скакуне, словно вылитый из бронзы, этот человек с видом сибарита курил свою папиросу из французского табака, которую он только что свернул с таким видом, как будто он был не в седле, а спокойно сидел в кресле у камина.
Перед ним был молодой человек высокого роста, мощного телосложения, с широкими плечами, но при этом тонкими, даже изящными кистями рук, несколько загорелыми от солнца, с ногтями холеными и отточенными, как у кокетливой женщины. Ему было не более двадцати пяти -- двадцати шести лет.
Широкополая черная поярковая шляпа, украшенная белым орлиным пером, лихо надетая чуть набок, прекрасно оттеняла лицо, выражавшее смелость и энергию. Большие блестящие, как вороненая сталь, глаза, смотревшие прямо и открыто, еще больше подчеркивали это выражение неустрашимости. Резко очерченный рот с тонкими темными усиками и ослепительно-белыми зубами приятно улыбался, смягчая до известной степени его насмешливое выражение и несколько неприятную настойчивость и жесткость взгляда.
Под тонким слоем золотистого загара, оставленного на его лице тропическим солнцем, легко было угадать характерный цвет кожи парижанина. Впрочем, цвет его лица, по-видимому, мало его интересовал, хотя все, даже мельчайшие подробности его костюма, обличало в нем человека, чрезвычайно заботящегося о своей внешности и любящего элегантность и удобство. Это был одновременно красивый мужчина и щеголь.
На нем как влитой сидел костюм европейского путешественника, осложненный им некоторыми принадлежностями одежды гаучо [ Гаучо -- этническая группа, образовавшаяся в позднем Средневековье от браков испанцев с индейскими женщинами Аргентины и Уругвая. Вначале они вели бродячую жизнь, занимаясь контрабандой, крали и перепродавали скот. Другими словами -- аргентинские ковбои. Характер и нрав этих отважных мужчин вызывал страх и у земляков, и у чужеземцев. Не было стрелков лучше и отважнее, чем они ], необходимыми в Южной Америке.
Голова его была повязана шелковым платком, связанным под подбородком таким образом, что во время скачки воздух, врываясь в складки фуляра по обе стороны головы, образовывал постоянный ветер, освежавший лицо и голову всадника. Это очень ценится в пампе.
Второй фуляровый платок, небрежно надетый на шею и ниспадавший на плечи, дополнял его убор, заимствованный от гаучо, которые не выйдут из дома без этого шелкового платка, точно так же, как парижанин не выйдет без галстука.
Серая шерстяная блуза, очень широкая, с неимоверным количеством карманов, была стянута у талии широким поясом, к которому пристегивались два пистолета системы Смита и Вессона.
Короткие бархатные, оливкового цвета штаны были заправлены в высокие охотничьи сапоги рыжей кожи, с набором у щиколотки и прямым, щегольского покроя голенищем, доходившим до колен. Вместо громадных серебряных шпор гаучо, с репейком величиной с чайное блюдечко, легкая маленькая стальная шпора с зазубренным репейком пристегивалась цепью к сапогу.
Щегольское пончо из вигоневой шерсти дополнял этот костюм. Всякий знает, что такое пончо. Это род обширного пледа в два квадратных метра, с отверстием посередине, в которое продевают голову. Этот своеобразный плащ предохраняет путешественника от тропических ливней и обильных рос и вместе с тем служит ему одеялом там, где нельзя подвесить гамак. Он также защищает от палящих солнечных лучей, так как опыт доказал, что толстое шерстяное покрывало сохраняет в теле влагу и прохладу днем и тепло ночью. Пончо незнакомца было двойное, то есть состояло из двух родов тканей, наложенных одна на другую: одной темно-синей, другой светло-желтой.
Зной и свет различно действуют на эти два цвета, и в зависимости от температуры незнакомец мог поворачивать свое пончо той или другой стороной: когда было холодно и сыро, он оборачивал наружу синей, почти черной стороной, поглощающей наибольшее количество тепла, когда же температура повышалась, он выворачивал вверх желтую сторону, которая отражала зной.
Наконец из стремления к тому же комфорту явно бывалый путешественник пользовался в настоящее время гаучосским седлом, несколько тяжелым, правда, но великолепно приспособленным для продолжительных и дальних путешествий. Вышивка серебром по сафьяну и богатейшие украшения в арабском стиле в изобилии украшали это седло, заканчивавшееся спереди и сзади высокой и острой лукой. Чепрак из мягкой овчины покрывал сиденье и спускался красивыми складками по обе стороны седла. Кроме того, у седла было несколько кобур, в которых находились дорожный провиант и амуниция.
В этом седле человек чувствовал себя, как на мягком диване. На нем хорошо и спокойно можно было скакать во весь опор или же сладко дремать, как у себя дома. Стремена, обыкновенно вырезанные из дерева, были длиннее обычных, и хотя они и носят название "Africa", тем не менее не имеют ничего общего с арабскими.
Наш путешественник заменил эти неудобные деревянные коробки общепринятыми стальными стременами, несравненно более удобными.
Между тем Фрике, которого все сильнее и сильнее мучил голод, начинал ощущать некоторую слабость. Закончив подробно изучать внешний вид своего спутника, мальчуган стал с мучительной тревогой спрашивать себя, когда же настанет час обеда. Теперь, когда лошади шли несколько ровнее, он решился заговорить со своим новым знакомцем.
-- Я вам сказал в этой бойне, -- начал он, -- что я совершаю кругосветное путешествие. Это, в сущности, так и есть, но настоящая причина, почему я зашел на эту бойню, была та, что мне захотелось получить бифштекс. Уже почти тридцать часов, как у меня не было маковой росинки во рту. И хотя мой желудок покладистый и голова не слабая, но признаюсь, мне кажется, что все вокруг кружится!..
-- Вот черт! Отчего же вы мне этого раньше не сказали? Я могу предложить вам только маисовые лепешки и глоток водки, но предлагаю вам то и другое от чистого сердца!
-- Черт возьми! -- воскликнул Фрике. -- Предложенное от доброго сердца встретит с добрым аппетитом мой отощавший желудок!
-- Пока вы подкрепляете свои силы, я дам отдохнуть лошадям, а мы воспользуемся этим, чтобы немного поболтать. Вы мне определенно нравитесь! -- добавил молодой человек.
-- Да и вы мне тоже! -- отозвался Фрике с набитым ртом. -- Вы славный и отважный малый, такой же, как месье Андре и доктор.
-- Месье Андре и доктор? Кто они?
-- Это мои самые близкие друзья. И какие молодцы! Ах, если бы мы здесь были вместе все четверо! Мы бы недолго думая захватили судно и освободили моего бедного малыша!
-- Вы говорите загадками, дружище! -- заметил молодой человек. -- Так, значит, нужно захватить судно и освободить какого-то малыша, прекрасно! Это, в сущности, значит зацепить и прижать к стене каких-нибудь негодяев и вырвать из их рук пленника. Что же? Я готов! Но так как в подобных случаях время всегда дорого и минуты стоят часов, то вы могли бы, кушая, объяснить мне, в чем дело.
-- Охотно!
-- Только будьте кратки!
-- Хорошо!
Фрике, продолжая жевать, в нескольких словах рассказал свою историю новому приятелю.
Когда он окончил, молодой человек протянул ему руку и сказал:
-- Оба ваши друга -- благородные люди, и мы их разыщем. Вашего маленького чернокожего братца вернем, я в этом тоже уверен. Вас раньше было четверо, а теперь нас будет пятеро! Если вы согласны, то ударим по рукам. Кстати, как вас зовут?
-- Фрике... Я парижанин, был матросом, кочегаром, чуть было не утонул с месье Андре, чуть не был съеден с доктором и чуть было не был зарезан, когда явились вы, а теперь, как видите, я превратился в кавалериста... последнего разбора, правда, но, во всяком случае, я вам чрезвычайно обязан!
-- Не будем говорить об этом! Я ведь тоже парижанин.
-- А... А еще говорят, что мы, французы, домоседы! Как ни странно, вот уже четверо, из которых три парижанина и один марселец, скитаются по свету в поисках приключений с единственной целью совершить кругосветное путешествие и встречаются вместе!
-- Да, ведь шар земной так невелик, что, шатаясь по нему, невольно сталкиваешься с интересными людьми... Меня зовут Альфонс Буало. Я -- журналист, так как это занятие мне нравится; одновременно я также и художник, так как люблю природу. Кроме того, я -- музыкант, так как мелодия чарует меня; я -- путешественник, так как я -- парижанин и мне надоели эти смешные физиономии и объемистые брюшки всяких буржуа и рантье... Словом, я что угодно; я -- немножко и миллионер, и лишние деньги водятся у меня в кармане; но мне хочется израсходовать их не так глупо, как это делает большинство.
-- Очень объемный портрет! Я вас вполне понимаю. Пословица говорит, что противоположности сходятся, и это правда. Вот мы случайно столкнулись на жизненном пути, один бедняк, другой богач. Господи! Как это забавно! Ах, если бы месье Андре и доктор были здесь, и вместе с ними Мажесте, как бы он, бедняжка, разинул рот, стараясь произнести ваше имя... Вообразите, этот милый негритенок до сих пор называет меня Флики, доктора -- Доти, а месье Андре -- Адли... Бедняжка, он такой славный, преданный и честный... и, право, у меня душа переворачивается, когда я подумаю, как-то он мается без меня на этом проклятом судне.
-- Но, черт побери! Не можем же мы вдвоем взять этот корабль на абордаж... Если бы еще ваши друзья были с нами... Ну, тогда еще можно было бы подумать!
-- Да, -- сказал ни в чем не сомневавшийся мальчуган.
Между тем на краю горизонта показалось облако пыли.
-- Ну что, оправились вы теперь? -- спросил Буало.
-- Ничего! Все слава богу!
-- Ну и прекрасно! Нам пора пошевеливаться: ведь это за нами гонятся! Негодяи-саладеристы хотят во что бы то ни стало вернуть вас вашему Флаксхану, но это мы еще посмотрим. Я не считаю нужным говорить вам, что я не отделяю себя от вас: я здесь случайно, путешествую для своего удовольствия, встречаю вас, вы мне по душе!
Тем временем облако пыли приближалось. Наши друзья устремились в небольшую рощицу мастиковых деревьев, куда за ними последовали и запасные кони.
Всегда невозмутимый Буало отстегнул от седла чемоданчик приблизительно метр длиной и сантиметров тридцать шириной, обтянутый парусиной, не торопясь раскрыл его и достал из него ружейный ствол, затем приклад и в одну минуту собрал ружье.
-- Хм! -- воскликнул Фрике. -- Двуствольное ружье!
-- Да еще какое ружье! Вы сейчас увидите, дорогой мой, его в работе, если только дело дойдет до выстрелов!
-- У месье Андре тоже был прекрасный карабин!..
-- Ну, я предпочитаю чок-бор!
-- А что это такое?
-- Это гладкоствольное ружье, которое на сравнительно небольшом расстоянии, то есть на полтораста или двести шагов, обладает всеми преимуществами карабина и не имеет ни одного из его неудобств.
-- В самом деле?
-- Да, через пять минут вы будете иметь случай убедиться в справедливости моих слов... В нарезном карабине вы имеете всего только один заряд, и если, целясь, ошиблись на один миллиметр, то ваша пуля отлетит в сторону на целых четверть метра на каждые сто метров расстояния; поэтому получается верный промах.
-- Это я по опыту знаю!
-- Следовательно, это пропащий выстрел, а от него часто зависит ваша жизнь!
-- Да, конечно!
-- Это ружье хорошей работы, как вы видите. Ружье центрального боя, двенадцатого калибра, с зарядом, содержащим шесть граммов английского пороха и двенадцать крупных дробин, весящих вместе тридцать пять граммов. Я берусь угостить ими вернее, чем пулей, на расстоянии ста двадцати шагов любого из этих крикунов, которые гонятся за вами.
-- Я готов в это поверить!
-- Вот сейчас увидите и убедитесь, что я говорю правду, когда я выстрелю по этим негодяям, которые несутся сюда во весь опор... Будьте спокойны: каждый из них проглотит по крайней мере половину дробин каждого заряда и не выплюнет их, за это я ручаюсь! Я попрошу вас только заряжать оружие по мере того, как буду выпускать свои заряды. Наши револьверы Смита и Вессона, как видите, имеют очень длинный ствол и калибр одиннадцать миллиметров. Они бьют на двести пятьдесят метров... Превосходное оружие, милейший! Я приставляю к каждому из них небольшой приклад, -- вот эти треугольники, -- привинчиваю их к рукоятке и получаю таким образом два шестизарядных карабина, да еще два выстрела у меня есть в чок-боре, что составляет четырнадцать выстрелов, не считая запасных патронов!
-- Браво! -- воскликнул восхищенный Фрике.
-- Ну а теперь побольше хладнокровия, -- сказал Буало и едва успел это сказать, как враги стали ясно видны: кучка гаучо, человек двенадцать, с капатасом во главе неслась с быстротой ветра.
С ружьем в руке Буало встал за стволом мастикового дерева, прицелился и выстрелил.
Капатас первым кубарем слетел с седла. Грянул второй выстрел, и его ближайший помощник также покинул место, где сидел, и, повиснув на одном стремени, поволочился по земле. Возмущенные и озлобленные гаучо махали палками и громко кричали, однако придерживали своих коней.
Буало передал мальчугану ружье, которое тот немедленно снова зарядил, а молодой человек уже держал наготове один из шестизарядных револьверов, из которого открыл беглый огонь по группе гаучо.
Тогда пеоны, взбешенные тем, что два человека осмеливаются так сопротивляться, и видя, что чуть не треть из них уже выбыла из строя, подняли своих коней на дыбы, чтобы защититься ими от пуль француза.
Буало засмеялся.
Фрике передал ему вновь заряженное ружье, и теперь, когда маленький отряд пеонов был на расстоянии всего каких-нибудь сорока шагов, выстрелы из ружья и пистолета последовали один за другим.
Два коня, раненные один прямо в лоб между глаз, другой в грудь, опрокинулись, как подстреленные зайцы, и придавили собой своих всадников.
-- Видите ли, я недаром предпочитаю свое ружье карабину! -- проговорил Буало.
-- Да-а... чистая работа, можно сказать! Бедные животные не виноваты, что их хозяева -- злодеи!
После их выстрелов оставшиеся в живых пеоны повернули своих коней и обратились в бегство, оставив на земле двух своих убитых мясников, нескольких раненых, двух убитых лошадей и их всадников, еще живых и отчаянно бившихся, чтобы высвободиться из-под придавивших их своей тяжестью лошадей. Бой был выигран.
-- Ну а теперь совершим вылазку, чтобы закрепить победу! -- заметил Буало.
-- О, не станем их убивать: ведь негодяи уже на земле! -- проговорил мальчик.
-- За кого же вы меня принимаете, мой друг? Мы просто обезоружим их, отберем все холодное и огнестрельное оружие, возьмем седла и отпустим искать себе виселицы, где им будет угодно!
Сказано -- сделано. Оставшиеся в живых гаучо, униженные и оробевшие, сдались на милость победителей и, получив свободу, поплелись потихонечку, провожаемые насмешливым пожеланием молодого француза: "Buenos dias, caballeros!" ("Добрый день, господа!"), пославшего им вслед это приветствие.
Когда они скрылись из виду, наши приятели смогли беспрепятственно осмотреть смертельные раны обеих лошадей.
Действительно, раны, нанесенные коническими пулями, были поистине ужасны: у первой из них был раздроблен череп и один глаз вырван начисто. Что же касается второй, то в белой груди ее зияла громадная круглая рана, в которую можно было бы засунуть кулак. Заряд прошел несколько вкось, и дробь разорвала легкое на части. Некоторые дробины засели между ребер или вылетели наружу.
-- Ну что вы на это скажете? -- спросил Буало. -- Неплохие пули, не правда ли? И заметьте, пуля всегда может уклониться в сторону, может отскочить от кости или даже от складки на коже!
-- Скажу, что это ужасно! Но я не понимаю, каким образом ваше ружье бьет так кучно на расстоянии сорока шагов!
-- Ага, вас интересует баллистика, и слава богу! На свете нет ничего более занимательного, чем оружие. Я сейчас все объясню, когда буду чистить ружье, чего я никогда не откладываю на завтра и никому не доверяю! Слово "чок-бор" состоит из двух английских слов: to choke -- давить и to bore -- сверлить, или проделывать отверстие. Стволы моего ружья, вместо того чтобы быть внутри правильно цилиндрическими, слегка суживаются от казенной части до половины ствола, затем канал становится цилиндрическим вплоть до самого дула, где вдруг сильно сдавливается.
Это устройство ствола не только имеет целью концентрировать заряд и группировать снаряды настолько, что они рассыпаются вдвое меньше, чем обычно это бывает, но и распределяет дробины не горстями и без большого разброса, а почти с математической равномерностью!
-- Это просто чудесно! Я прекрасно понимаю преимущества этой системы! Дичь не сможет пролететь в промежутке между дробинами крупными или мелкими, так как ствол концентрирует дробины до крайних пределов их полета!
-- Браво! Вы прекрасно меня поняли. Гюинар будет очень доволен, когда узнает, что его ружье так прекрасно действовало в Рио-Гран-де-ду-Сул!
-- Кто этот месье Гюинар?
-- Это один из моих добрых друзей, один из лучших стрелков, каких я когда-либо знал! Он брал в своей жизни бесчисленное множество призов на всевозможных состязаниях!
-- Хорошо было бы, если бы он согласился дать мне несколько уроков, этот ваш приятель! -- заметил Фрике. -- Где он живет?
-- Когда мы с вами вернемся в Париж, я сведу вас к нему, в его магазин, avenue de l'Opera, 8.
-- Какой магазин?
-- Ах да! Ведь я не сказал вам, что чок-бор высшего качества -- производства Гринера в Лондоне, и единственный представитель Гринера в Париже -- мой приятель Гюинар. Это он перед моим отъездом в Америку вручил мне это превосходное оружие, пообещав, что я буду доволен. И, как видите, он был прав! Ну, теперь мое ружье опять в порядке, и я могу уложить его в ящик до следующего случая. А теперь -- в путь! Я уверен, что гаучо не успокоятся на этом. Они не захотят отказаться от причитающейся им за поимку беглеца премии, а потому надо, чтобы между ними и нами было возможно большее расстояние! Как знать, что нас еще ждет впереди. Итак, на коней и вперед доброй рысью!
Вся торпилья моментально понеслась с развевающимися по ветру гривами и раздувающимися ноздрями за двумя всадниками и пропала в высоких травах пампы.
Фрике был в отчаянии.
-- Так, значит, приходится оставить на страдания моего бедного малыша у этих гнусных работорговцев! Бедняжка, как он, должно быть, мучается!
-- Да, приходится, -- сказал Буало. -- Наши жизни зависят от быстроты наших скакунов. Я сам вне себя от нетерпения выручить вашего дружка, как и вы, друг мой... Но я ничего не могу поделать. Эти пеоны из саладеро, которых мы так жестоко проучили, непременно возобновят свое нападение, желая во что бы то ни стало отомстить нам. Они ведь злопамятны. Кроме того, мое оружие, несомненно, прельщает их, и они сделают все на свете, чтобы завладеть им. Они известят о нас всех своих друзей, и не позднее чем через двенадцать часов все черти пампы будут гнаться за нами по пятам.
-- Как, через двенадцать часов?
-- Ну да! Они будут гнаться за нами и днем и ночью, не давая вздохнуть нам ни минуты, ни на секунду не теряя нашего следа, так как это хорошие следопыты.
-- Вы говорите, что они выследят наш путь даже в этих травах, в этих колдобинах?
-- Не сомневайтесь в этом!
-- Но куда же мы несемся?
-- На северо-запад! Нам необходимо, как я говорил, укрыться в каком-нибудь городе, а там уж видно будет!
-- А какой город ближайший, по вашему мнению?
-- Я знаю только Санта-Фе-да-Борха.
-- А далеко это?
-- Приблизительно четыреста восемьдесят километров по прямой линии!
-- О, черт! Четыреста восемьдесят километров на лошадке... для матроса, как я, о-ля-ля! Да я останусь без задних частей брюк... Или теперь, или никогда мне суждено стать первоклассным кавалеристом, это несомненно!
-- Да вы и сейчас неплохой кавалерист!
-- Вы находите?
-- Без преувеличения! Я, конечно, не скажу, что у вас особенно красивая посадка в седле, но вы держитесь уверенно, а это самое важное!
-- Тем лучше! Элегантную посадку мы приобретем, когда будет время. Но хотя наши кони несутся, как первоклассные авизо, тем не менее мы никогда не заставим их промчаться все эти сотни километров... Ведь они же не птицы.
-- Нам потребуется на это дней семь, ну, возможно, чуть меньше!
-- Раз вы мне это говорите, я готов верить на слово, но, во всяком случае, это здорово!..
-- Ах да, я и забыл, что у нас по пути будет еще маленький городок Кашовейра на Рио-Пардо, и если нам не отрежут путь направо, естественным образом разгадав наши намерения, то нам можно будет направиться туда!
Буало придержал своего коня. Фрике сделал то же самое. Запасные кони маленького табуна последовали их примеру и тотчас же принялись есть траву. Они тоже не теряли даром времени.
Молодой человек достал из одного из своих бесчисленных карманов превосходную карту Южной Америки. Разложив ее перед собой, он принялся определять свое местонахождение с искусством опытного путешественника.
Руководствуясь своим компасом, он провел линию маршрута и, уложив на место карту и компас, с довольным видом прищелкнул языком, сказав своим обычным спокойным голосом:
-- Вперед!
-- Хм! -- заметил Фрике. -- Как видно, и на суше тоже прокладывают курс, как и в море!
-- Ну конечно, без этого нельзя распознать свое положение на суше и на море!
-- Да, но у вас нет ни инструментов капитана судна, ни его методов!..
-- Да, и мое определение несколько иное. Я приблизительно знаю пройденное пространство, судя по быстроте хода наших коней. Компас определяет мне только направление, а карта укажет мне те естественные препятствия, которые должны встретиться нам на пути!
-- Что ни говори, а наука и опыт дело хорошее! Что бы я стал делать здесь один, без вас?! Когда я вернусь во Францию, то ручаюсь, что примусь самым усерднейшим образом учиться всему, чему можно!
-- И вы хорошо сделаете, друг мой. Я, со своей стороны, помогу вам, насколько только смогу!
Время шло. Лошади мчались во весь опор, нимало не замедляя своего аллюра; ничего не говорило о том, что они начинали утомляться или чувствовали потребность восстановить свои силы отдыхом. Бесконечная пампа простиралась во все стороны до края горизонта, только кое-где виднелись кустарники или иная поросль, нарушающие ее однообразие.
-- Ну вот мы и в пампе! Европейцы называют также все пространство вне городов "камп". Это сокращенное слово от "campo", означающее по-испански "поле". Я тоже не знал этого названия -- ведь наши комнатные путешественники злейшие шутники. Представьте себе, что, прежде чем отправиться путешествовать, я набил себе голову целой серией сведений, почерпнутых мною из толстых томов, принадлежащих перу плодовитых и с весьма богатой фантазией господ, не видавших даже и колокольни Сен-Клу. Я принял все это за чистую монету, а они лгали, как простые болтуны.
-- В самом деле? А я бы выпил это, как молочко, и не поперхнулся; ведь это напечатано в книгах!
-- Это, видите ли, от того, что всякие россказни, когда их читаешь в книге, всегда кажутся правдой. Я сам попался, как простачок, на их басни. Так, например, господа писатели позволяли себе уверять людей, что пампа -- это сплошная равнина, плоская, как озеро, и что на ней, куда ни кинешь взгляд, всюду видны только травы, травы и травы... Мало того, они уверяли даже, что трава-то здесь только одного рода -- Gynerium argenteum -- знаете, те серебристые метелочки на тонком стебле, род ковыля, который можно встретить и у нас в садах?
-- Да, да. Я их видел на дачах в окрестностях Парижа!
-- Ну а здесь эти метелочки виднеются тут да там!
-- Я их еще не замечал!
-- Местами, на разном расстоянии друг от друга, их действительно очень много, целые островки, если можно так выразиться. Но зачем же нам рассказывать, будто "кортадеро", так они называют здесь это растение, -- единственная растительность, встречающаяся в пампе? Посмотрите кругом. Видите эту низкорослую, плотную, словно стриженый газон, траву, на которой едва заметен след копыт наших лошадей? Видите эти торчащие, растрепанные массы рауа, а эти кусты диких артишоков, крапивы, юкки, а также группки алоэ и кактусов и еще всякие другие растения? А вот, смотрите, красуются пурпурные ковры пунцовых душистых вербен? Отчего они ничего об этом не писали?
-- Потому что сидели дома и никуда не ездили! -- согласился Фрике.
-- Наконец, -- продолжал Буало свои нападки на комнатных путешественников, -- разве здесь нет деревьев?
-- Как, да разве они имели смелость утверждать, что здесь нет деревьев? -- подхватил Фрике. -- Неужели?
-- Да, черт возьми! Они даже и не воображали, что океан трав местами прерывают целые рощи великолепнейших деревьев. Взять хотя бы вот этих великанов, которые своими величественными стволами и густолиственными вершинами так напоминают наши дубы. А дальше по берегам речек мы увидим ивы, ясени и даже тополя. Кроме того, пампа уж вовсе не такая плоская равнина, как нас хотят уверить.
-- Действительно! -- спохватился Фрике. -- Вот уже час, как мы все время то поднимаемся в гору, то спускаемся под гору.
-- Без сомнения! Конечно, эти возвышенности не заслуживают названия плоскогорий, тем не менее иногда совершенно скрывают от глаз горизонт... Если бы мы только нашли теперь между этими каньядами какую-нибудь эстансию или даже просто ранчо, в котором живет хотя бы один пеон!
-- Ну, извините, месье Буало, вы теперь говорите на таком языке, который я совершенно не умею понимать!
-- Я это делаю умышленно, чтобы ознакомить вас с самыми употребительными здесь словами. Ведь вы совершаете свое первое кругосветное путешествие с целью узнать как можно больше, не так ли?
-- Несомненно... Я только этого и желаю!
-- Так вот, каньяда -- это впадина между пригорками, в которых охотнее всего предпочитает пастись рогатый скот и овцы, так как здесь трава сочнее и нежнее, чем на пригорках; эстансия же -- ферма, а ранчо -- обыкновенная хижина, в большинстве случаев просто глинобитная. А пеоны -- это наемные работники.
-- Прекрасно! Теперь я могу составить себе маленький словарь: "каньяда", "эстансия", "ранчо" и так далее. Ах, как я доволен! Я научу всему этому Мажесте и буду говорить по-испански с месье Андре и доктором... А когда поселюсь в Париже, то напишу на витрине большими буквами: "Se habla espanol" (Здесь говорят по-испански), кажется, так?
-- Да, мой милый друг, -- засмеялся Буало, -- вы действительно самый милый и веселый товарищ, какого только можно себе пожелать!
-- Вы могли бы смело к этому еще прибавить: и самый жаждущий не только знаний, и самый алчущий... Я готов был бы кричать от голода, если бы это не было мне на роду написано -- вечно голодать!
-- Но, увы, мой верный спутник, ваши ватрушечки очень далеко! -- сказал Буало. -- Впрочем, нет... Право же, вы -- счастливчик, Фрике. Смотрите, там, вправо, в этой каньяде действительно виднеется ранчо!
-- Вот это здорово. Какое счастье!
-- Там мы, наверное, найдем сушеное мясо тасахо, то есть те бифштексы, которые изготовлялись у мясников в саладеро.
-- A-а... так они называются здесь тасахо! Странный это язык: когда на нем говорят, то постоянно кажется, будто сердятся.
-- Кроме того, нам, вероятно, дадут чашку хорошего молока, а если вы не боитесь мешать вместе то и другое, то и шкалик каньи. Это такой горлодер, который я позволю себе вам рекомендовать!
-- Мой желудок ничего решительно не боится! Хлеба, молока, водки и возможность присесть на минуту на ином седалище, чем костлявый хребет моей лошадки, и ваш товарищ будет счастливее всякого короля!
-- Ну, так вперед!
-- А нас встретят?
-- Конечно!
-- Разве здесь так развито гостеприимство? У этих-то дикарей?
-- А вот увидите сами!
В десять минут они доскакали до скромного жилища одинокого обитателя пампы.