Воспоминание об отсутствующих. -- По Южной Америке. -- Обилие комаров. -- Стреляющий чертополох. -- Тревога, враги близко! -- Стрелки. -- Фрике становится генералом. -- Страшная паника. -- Будут ли они повешены, расстреляны, утоплены или съедены живьем? -- Среди стаи караибов. -- Ужасная пытка. -- Электрические феномены. -- Трудный переход. -- Верхом на трупах. -- Мальчуган превращается в простого пехотинца. -- Нет больше табака!
Четыре дня прошло с тех пор, как мы оставили обоих французов спящими в гамаках на вершине небольшой возвышенности среди пампы.
Друзья скакали без устали, но вопреки расчетам Буало и несмотря на быстроту коней, оставили за собой за это время сравнительно небольшое расстояние: они находились теперь всего в ста восьмидесяти километрах от того места, где так жестоко проучили гаучо из саладеро. И этому есть причины: они следовали в направлении, которое приходилось им постоянно изменять, а отсутствие точных инструментов мешало установить, на какое расстояние они удалились, считая по прежней линии.
Французы намеревались добраться как можно более коротким путем до Сантьяго. Это была заветная мечта Фрике. Поэтому Буало отказался от первоначальной мысли направиться в Санта-де-Барья.
-- Видите ли, -- говорил весьма убедительно мальчуган, -- я почти уверен, что в Сантьяго мы встретим месье Андре и доктора... Я видел и узнал их тогда, будучи на рее невольничьего корабля, когда крикнул им: "Сантьяго!", и уверен, что они слышали меня. А потому, несомненно, они направились в этот город, поняв, что я назначал им место свидания, и будут ждать меня там... У меня была такая мысль: разыскав их, мы все вчетвером двинемся в путь на розыски Мажесте, и, если бы нам пришлось для этого спуститься в ад или взобраться на луну, я все-таки готов поклясться, что мы достигли бы своей цели.
-- О да! Вчетвером! -- с неподражаемой уверенностью в себе соглашался Буало, никогда ни в чем не сомневавшийся. -- Вчетвером, конечно, добьемся, чего хотим... Но, черт побери!..
-- А что такое?
-- А то, что ведь существует три города Сантьяго... Сантьяго на Кубе, где идет и теперь еще торг неграми, затем Сантьяго, столица Чили, и, наконец, Сантьяго-дель-Эстро в Аргентинской республике.
-- И эти города расположены очень далеко друг от друга? -- спросил Фрике.
-- Два последних не особенно далеко, но Сантьяго на Кубе находится на Антильских островах; это черт знает где!
-- Ну так отправимся прежде всего в Сантьяго, столицу Чили; не может быть, чтобы их там не было... Но если мы все-таки не найдем их там, то отправимся на Кубу... Не так ли?
-- Как хотите! -- соглашался Буало, чрезвычайно покладистый в тех случаях, когда дело шло об оказании кому-нибудь помощи или о каком-либо добром деле.
И вот после многих отклонений в ту или другую сторону приятели свернули на восток, оставив справа Кокговейру, и достигли берегов Ибикюи, одного из притоков Уругвая, в восьмидесяти километрах от Ягуарая, начального пункта строящейся железнодорожной линии на Монтевидео.
Впервые после очень долгого времени жизнь Фрике не была переполнена неожиданными событиями и приключениями. Их путешествие по пампе тянулось так же спокойно и однообразно, как и сама пампа с ее бесконечными волнующимися под ветром травами и палящим солнцем, беспощадно сжигавшим все вокруг.
Путешественники жили охотой; отличное ружье Буало раза три-четыре в сутки давало о себе знать меткими выстрелами. Фрике, если не стал отменным стрелком, то, во всяком случае, был очень сносным кавалеристом. Они намеревались следовать по течению Ибикюи до его впадения в Уругвай и пересечь провинцию по Энтре-Риос (Междуречье), образующую что-то вроде полуострова между реками Уругвай и Парана.
Затем они рассчитывали спуститься по Паране до одноименного города, добраться до Росарио, по железной дороге достичь Кордильер и прибыть прямо в Сантьяго, ее конечный пункт.
Таким являлся план, выработанный Буало. Этой части кругосветного путешествия, предпринятого парижским гаменом, было суждено совершиться довольно прозаично, но зато быстро.
Но постоянные препятствия, везде и во всем преследовавшие бедного Фрике, и на этот раз решили иначе, и целый ряд фантастических приключений и злоключений должен был изменить весь этот так хорошо задуманный план.
О саладеритах не было слышно ни слуху ни духу; и это до известной степени тревожило Буало. Он слишком хорошо знал мстительный нрав южноамериканских метисов, чтобы быть уверенным, что они так легко откажутся от своей мести, и потому принимал все меры предосторожности на случай возможного ночного нападения гаучо, которые могли вдруг появиться как из-под земли.
В ожидании предполагаемого нападения он спутал ноги своих коней, чтобы они не могли далеко отойти от бивуака, соорудил из поклажи что-то вроде редута и раскинул свой лагерь спиной к реке.
Это было весьма разумно. И мы сейчас увидим на практике, что небесполезно изучать, хотя бы даже и в кабинете, стратегию, прежде чем применить эту науку на деле.
Фрике ворочался с боку на бок. Вспомнив с грустью о своих отсутствующих друзьях -- докторе, его приемном отце, об Андре, его старшем и горячо любимом брате, и о Мажесте, его чернокожем малыше-братишке, он тщетно старался заснуть. Он вертелся, переворачивался, ругался и ворчал, но ничто не помогало -- сон не шел к нему. И немудрено: целые полчища комаров и мошек одолевали его, жалили, кусали, пили его кровь.
Напрасно он расчесывал кожу до крови, -- ненасытные насекомые, решив утолить свой аппетит, не оставляли его в покое ни на одну секунду и впивались своими жалами глубоко в тело маленького парижанина.
Буало курил сигареты с невозмутимостью сфинкса. Не то чтобы его кожа больше освоилась с жалами этих ужасных насекомых или была толще, чем у мальчугана, но он хорошо знал, что всякая попытка отогнать их от себя будет совершенно бесполезна.
-- Месье Буало!
-- Что?
-- Они меня буквально раздирают на части, места живого на теле не остается из-за этих проклятых зверюг!
-- Что же я могу поделать?
-- О, черт! Да у меня больше трехсот тысяч тараканов в моей рубашке!
-- Так отправьте ее к вашей прачке и не мешайте мне спать!
-- Ах, громы небесные! Если бы у меня была хоть шепотка персидского порошка или если бы их можно было угостить французским боксом, этих мерзавцев!
-- Да полно вам сердиться! -- унимал его Буало.
-- Неужели же они не кусают вас?
-- Еще как! Это вы увидите завтра, когда меня всего раздует, как пузырь; но раз ничего сделать нельзя, то не стоит и бесноваться!
-- Клопы этакие! -- выругался Фрике, вложив в это слово все свое презрение к настырным насекомым.
-- Вы несправедливы, сын мой, -- заметил Буало, -- вы клевещете на клопов. Эти насекомые не имеют ничего общего с несносными обитателями постелей наших парижан и называются они "pullen" за необычайной длины и силы жала. Мы обязаны присутствием этих мелких вампиров соседству реки!
-- Гм! У меня появилась мысль!
-- Какая?
-- А что, если бы я пошел и обвалялся в речном иле?! Мое тело покрылось бы тогда липким слоем, который, быть может, защитил бы меня от уколов этих мучителей.
-- Нет, вы шутите!.. Разве вы не слышите этот плеск воды, как будто в реке купаются? Этот шум свидетельствует о том, что воды эти населены нежелательными обитателями и никому не рекомендуется кататься верхом на резвящихся в воде кайманах!
-- Кайманы -- ведь это название американских крокодилов?
-- Совершенно верно!
-- Но что же мне делать? Посоветуйте поскорее!
-- Ждать полуночи!
-- Полуночи? Да разве еще не полночь? Мне кажется, что эти насекомые уже двадцать четыре часа мучают меня... При чем тут полночь?
-- Обыкновенно эти кровопийцы исчезают к полуночи как благоразумные посетители кабачков и ресторанов; набив свои желудки, они благонравно отправляются на покой, как только хозяин корчмы или ресторана начинает гасить огни.
-- Слава богу! В таком случае мне удастся заснуть хоть со второй вахты!
-- Сделайте милость! Желаю вам от всей души!.. Только не забудьте, что, когда "pullen" улетают, на их место прилетают их ближайшие родственники, и можно сказать, двоюродные братья, если хотите, "заракудос", укол которых не столь болезнен, но звуки, которые они издают, просто невыносимы. Впрочем, вы это сами вскоре испытаете. Крылатые виртуозы через несколько минут исполнят свою увертюру, а затем примутся истязать вас по-своему.
-- A-а, если так, то я попробую выкурить их! -- заявил Фрике.
-- Как угодно, но что касается меня, то я решил с философским спокойствием дожидаться утра!
Между тем Фрике схватил нож своего товарища и принялся косить им росшие кругом в изобилии полевые чертополохи.
-- Кой черт! Что вы там делаете? -- спросил Буало.
-- Срезаю эти чертополохи и хочу сделать из них костер!
-- Да вы себе все руки раздерете!
-- Ай, колется... Но все равно, я сдержу свое слово и скорее подожгу весь этот лес чертополохов, терний и колючек, чем сдамся тараканам.
И упрямый, как андалузский мул, видя, что уколы чертополоха еще болезненнее уколов насекомых, не обращая внимания на колючки, Фрике высек кремнем огонь, зажег трут и запалил пучок сухих трав.
Огонь сразу разгорелся и побежал, как будто по пороховой дорожке.
Вдруг раздался громкий хлопок, другой, третий, и началась настоящая пальба, точно беглый огонь, открытый стрелковой цепью, рассеянной по степи.
-- Это еще что значит? -- воскликнул Буало, вскочив с места.
-- Да вот посмотрите, сделайте милость, что в них такое сидит! Этот проклятый чертополох начинен петардами! Словно это селитра!.. Вот комедия-то!..
Все поле чертополохов пылало, как сухая солома; пламя извивалось длинными языками, к немалому восторгу мальчугана, который вообразил, что этим способом он покончит с комарами.
Но, увы! Старания его были напрасны: насекомые принимались снова за свое дело и безжалостно продолжали жалить и кусать Фрике.
Однако пожар чертополохового поля, бесполезный в этом отношении, сослужил нашим друзьям большую службу в другом отношении и спас их от серьезной беды. В тот момент, когда, изнемогая от усталости, оба француза готовы были предаться сну, невдалеке послышался бешеный конский топот.
-- Слышите, наши кони сорвались?..
-- Нет, этот топот несется с противоположной стороны!
В одну минуту оба француза были уже наготове: с револьверами в руках, напряженно насторожив и слух, и зрение, они ждали встретить выстрелами врагов и дружеским приветствием безобидных путешественников.
Им недолго пришлось пребывать в сомнении: прогремел целый ряд беспорядочных выстрелов, рассыпав во все стороны заряды, не причинившие им ни малейшего вреда.
Это не был резкий звук американских карабинов, сопровождаемый пронзительным свистом конических пуль, или звонкий раскат военных ружей. Нет, эта трескотня скорее напоминала хлопки духовых ружей в тирах, на пригородных ярмарках, и она только рассмешила наших французов.
-- Ну вот и они, -- воскликнул Буало, -- наши гаучо... Они опорожняют свои кремневые ружья... Можно ли так глупо расходовать порох и дробь!
-- А я подумал, что это все тот же чертополох стреляет, -- засмеялся Фрике, -- и что какие-нибудь шутники зарядили их картечью!
-- Нет, голубчик, это наши мясники, которым, вероятно, понадобилось свежее мясо. Им, видимо, очень хочется превратить нас в бульон Либиха... хотя эта затея может им дорого обойтись.
-- И что же, неужели они думают этими пищалями с дулами, похожими на слуховые трубки или рупоры, прижать нас с вами к стене! Правда, хотя я и дуралей, но все же мы с вами-то с ними расправимся! Приладьте-ка мне один из ваших револьверов да привинтите к нему один из этих удобных треугольничков, образующих приклад, и я постараюсь не ударить в грязь лицом... Я буду изображать стрелковый отряд... Вот будет забавно!
-- Хорошо, только цельтесь хорошенько, не торопясь, берегите заряды!
С этими словами Буало не спеша превращал свои револьверы в шестизарядные карабины, один из которых с известным количеством запасных патронов вручил Фрике, а другой взял себе.
Издали донесся вторичный залп, заглушивший на время своей трескотней хлопки горящих чертополохов, но столь же безобидный, как и они. Невидимые еще враги палили над пеленой пламени, и их выстрелы, направленные наугад, рассыпались вокруг, как пригоршни гороха.
Буало и Фрике, растянувшись на земле и опершись локтями в землю, выжидали, весело болтая и посмеиваясь.
Да, они смеялись. Но что же вы хотите? Всякий поступает по-своему. Краснокожие перешли бы тотчас же в наступление, англичане стали бы заносить заметки в свои записные книжки, американцы -- обсуждать курс или рыночные цены на кожу и хлопок, а наши парижане балагурили, как школьники на каникулах. И правда, им были смешны эти шипящие, хриплые выстрелы!
Наконец появились два всадника. Их фигуры четко вырисовывались на фоне красноватого света от горящего чертополоха. Кони отказывались идти вперед по горячим углям, которые жгли им ноги, но бешеные удары шпор заставили их рвануться вперед.
-- Вы цельтесь в левого, а я в правого! -- прошептал Буало. -- Огонь!
Паф! Паф! -- щелкнули почти одновременно оба револьвера-карабина.
Под одним из всадников лошадь упала на одно колено, затем приподнялась, снова упала и осталась лежать на земле. Это был удачный выстрел Фрике, уложивший вороного коня. Тот гаучо, в которого метил Буало, в одну секунду потерял стремена и, точно громом сраженный, свалился на землю, а его белый конь, жалобно заржав, взвился на дыбы и понесся как стрела вдоль пампы.
-- Ну а теперь за кем очередь? -- крикнул пронзительным голосом мальчуган. -- Кому еще угодно? Все -- беспроигрышные!
Но врагу было ясно, что шансы слишком неравные, а потому нападающие не стали продолжать в том же духе, и вслед за атакой наступило затишье.
Буало призадумался. Фрике ликовал и горел нетерпением вновь проявить свое искусство.
-- Погодите, матросик, вы еще будете иметь случай применить ваши таланты на рассвете! Это -- гаучо, я в этом уверен, а потому не станем слишком рано торжествовать победу! Не я ли вам говорил, что эти мстительные люди, озлобленные против нас за то, что мы их проучили, шли за нами по следу, точно гончие собаки, и теперь вот они, здесь!
-- Да-с, вот они! Ну что же, мы их встретим утром так же, как сейчас!
-- Таково и мое намерение, но надо знать, что битва будет жаркой... И прежде всего мы непременно должны переправиться на тот берег реки. Это военная хитрость первой важности, особенно когда наша действующая армия состоит из двух человек и десяти лошадей.
-- Я ничего не говорю против этого, но прежде переправитесь вы, месье Буало, а я буду прикрывать тыл главной армии. Я буду состоять в резерве и сражаться до последнего патрона!
-- Фрике, вы прирожденный стратег!
-- Я в себе этого никогда не подозревал, но раз вы так думаете, так оно, вероятно, и есть... Черт возьми! Да я повышаюсь в чинах... Какая, право, прекрасная вещь -- кругосветное путешествие! Я начал со звания угольщика, потом стал кочегаром, затем матросом, после того кавалеристом и немного генералом, а вот теперь представляю собой уже целый корпус армии!
-- О да! -- согласился Буало. -- Но послушайте, я знаю наших врагов: они больше не станут нападать на нас до рассвета, но зато едва только забрезжит, явятся как раз. Я пойду, спутаю потуже ноги наших коней. Правда, они не тронулись на этот раз с места, тем не менее ничем не следует пренебрегать! Затем вы поспите часок, а я буду на страже на всякий случай. По прошествии же этого времени вы смените меня, и я отдохну в свою очередь!
-- Прекрасно, через пять минут я буду спать, невзирая на укусы всех этих насекомых, так же крепко, как на броненосце в тихую погоду!
Действительно, ночь прошла спокойно; но, как и предвидел Буало, нападение возобновилось, едва только первые лучи солнца позолотили верхушки трав этого зеленого океана.
Только на этот раз враги оказались осторожнее, чем в первый раз, -- они поняли, что имеют дело с опасным соперником.
Фрике, простояв две вахты, спал как убитый. Он пробудился, сладко позевывая, и, к немалому своему удивлению, увидел, что его товарищ, оседлав и взнуздав коней, успел уже приторочить вьюки и на других лошадей. Последние, привязанные друг к другу головой к хвосту, должны были идти не иначе как гуськом.
Буало с ружьем за спиной и карманами, набитыми патронами, с карабином-револьвером в руке, внимательно изучал горизонт.
Мальчуган снарядился в одну минуту. Вдали виднелись яркие пончо гаучо, развевающиеся по ветру. Их было двенадцать человек, и они быстро неслись вперед, выстроившись полукругом.
-- Скажите, Фрике, вы хорошо умеете плавать?
-- Как рыба!
-- Прекрасно, так становитесь во главе колонны, возьмите за узду переднюю лошадь, остальных заставьте спуститься в реку и переправьте их. Если они не пойдут, пырните переднюю лошадь ножом в круп!
-- Хорошо... но... вы?
-- Я буду стоять в арьергарде. Я со своим конем останусь на этом берегу до тех пор, пока вы не достигнете середины реки. Если они будут нас теснить, то есть слишком напирать, я сумею ссадить полдюжины из этих всадников, нам не придется даже убивать их: стоит только убить под гаучо лошадь -- и в пешем строю он уже не боевая единица... с ним можно даже не считаться...
-- Понимаю! Значит, надо переправляться!
С этими словами Фрике стал спускаться к реке, ведя под уздцы переднюю лошадь. Буало, вскочив на коня, оставался неподвижным, как статуя, держа карабин наготове.
Гаучо неслись во весь опор.
Но не успел мальчуган отплыть и десяти метров от берега, как душераздирающий крик ужаса и боли огласил воздух. Страшная паника овладела лошадьми, которые стали беситься, подниматься на дыбы, пятиться назад и ржать отчаянно, как ржут в бою смертельно раненные кони.
Этот крик, похожий на последний безнадежный вопль, заканчивающийся предсмертным хрипом, был поистине душераздирающим воплем. В одну минуту вода в реке окрасилась кровью; казалось, будто маленький отряд купался в крови.
Буало, у которого при этом сжалось сердце, однако, не моргнул глазом, даже не повернул головы; он знал, что там происходит. Он сделал один за другим три выстрела, и три чистокровных мустанга, таких же полудиких, как и их хозяева, опрокинулись на землю. Тогда, подняв на дыбы своего коня, француз повернул его на месте и одним скачком прыгнул в реку, которая забурлила кровавой пеной.
Тот же крик вырвался теперь и у него, как раньше у Фрике.
-- Тысяча чертей! Нас пожирают эти проклятые караибы! [ В данном случае речь идет о семействе южноамериканских пресноводных рыб, больше известных как пираньи. "Прожорливость пираний, которых называют речными гиенами, превосходит всякое вероятие, они нападают на всякое животное, которое появится в их области, даже на рыб, превосходящих их в 10 раз по величине... Очень часто крокодил обращается в бегство перед дикой стаей этих рыб, причем переворачивается брюхом вверх. Хищность их доходит до того, что рыбы эти не щадят даже своих раненых товарищей... Зубы пираньи очень остры и крепки: палка из твердого дерева моментально ломается этой рыбой, даже толстые удильные крючки не могут устоять против силы их зубов", -- пишет А. Брем. Размеры их не так уж малы, эти рыбы достигают 30 сантиметров в длину ]
Он был не трус, никогда не знал страха во всю свою жизнь, но впоследствии признавался, что в тот момент почувствовал, как у него на лбу выступает холодный пот. Умереть от пули или сабельного удара -- в этом он не видел ничего ужасного. Когда человек избирает себе карьеру путешественника по различным дебрям, то должен быть к этому привычен, и хотя всячески старается отсрочить этот роковой момент, все же в крайнем случае готов спокойно встретить неизбежную смерть. Но погибнуть съеденным, растерзанным на клочки легионами маленьких существ, которые, несмотря на свою незначительную величину, обладают невероятной прожорливостью, -- это ужасная пытка!
Чувствовать, как ваше мясо по кускам отдирают от костей, как в ваше тело впиваются мириады рыб-людоедов, присутствовать при своей собственной агонии, чувствовать, как становишься скелетом еще заживо, -- это ужасно, даже больше чем ужасно!..
Что же такое представляют собой эти караибы?
Это, если можно так выразиться, живые клеши, превращенные в голубовато-серебристых рыбок длиной десять сантиметров, с опаловыми глазками, окаймленными рубиновой каймой. Несмотря, однако, на свой привлекательный вид, это -- кровожадные существа, населяющие некоторые южноамериканские реки и, кажется, созданные исключительно только для того, чтобы кусать.
Мускулы, приводящие в движение их челюсти, обладают невероятной силой, а их трехгранные зубы достаточно крепки, чтобы прокусывать медь и даже сталь. Запах и вкус крови приводят их в ярость и возбуждают в них инстинкт разрушения. Обыкновенно они держатся стаями, и потому ни человек, ни животное не могут погрузиться в реку без того, чтобы не подвергнуть себя страшной опасности быть съеденными заживо.
Караибы охотно накидываются на лошадей и коров и работают своими адскими челюстями с такой быстротой, что в несколько минут выедают брюшину и начинают пожирать внутренности, отчего они и получили название "mondongueros", то есть пожиратели внутренностей.
В некоторых местностях они столь многочисленны, что, по словам жителей, иногда в реке меньше воды, чем караибов. Будучи вынуждены часто переправляться вплавь, аборигены боятся караибов несравненно больше, чем кайманов.
Если бросить в реку кусок негодного мяса, то эти маленькие симпатичные рыбки моментально сожрут его, и затем аппетит так сильно заговорит в них, что они начнут пожирать друг друга до тех пор, пока не останутся одни скелеты.
К счастью для людей, эти маленькие чудовища подвержены сильной смертности, и во время большой жары они целыми стаями всплывают на поверхность брюхом кверху и уносятся течением. Но даже дохлые они еще опасны: отмели оказываются усеянными их челюстями и костями, которые вонзаются в ноги людей и животных.
Индейцы племени варроун сотни лет тому назад, спасаясь от караибов-людоедов, от которых рыбешки получили свое название, бежали и укрылись на плавучих островах в большой дельте Ориноко. С тех пор они строят свои хижины на высоких столбах и не имеют даже клочка земли для погребения мертвецов. Но так как индейцы особенно чтут останки своих усопших, то завели у себя малоприятный обычай: сохранять кости своих умерших подвешенными под крышей своих жилищ. А из-за недостатка опытных препарировщиков, которые могли бы чисто выделать скелет, аборигены пользуются прожорливостью тех же караибов. Для этой цели они привязывают тело покойника крепкими веревками к одному из столбов, на которых построена хижина, опускают в реку и предоставляют караибам поработать над ними. Через несколько часов скелет совершенно готов. Родственникам остается только разъединить кости, положить их в маленькую плетеную корзиночку, разукрашенную раковинами, бусами и цветными стеклышками.
Эти красиво разукрашенные корзиночки служат, таким образом, погребальной урной, и их объем позволяет вместить все кости усопшего, а вместо крышки корзиночки накрывают черепом.
Таковы были эти плотоядные маленькие чудовища, среди которых вдруг очутились Фрике и Буало, спасавшиеся от гаучо вместе со своими конями.
Положение их было отчаянное. Не только каждая минута, но и каждая секунда казалась веками мучений. В один момент среди лошадей наступила паника: они рвались, метались в разные стороны, подымались на дыбы или вылезали наполовину из воды. Маленькие кровопийцы повисали на них, и несчастные животные бились в страшных конвульсиях.
-- Крепитесь, Фрике! -- крикнул Буало, сжав зубы от боли. -- Крепитесь! Шевелитесь как можно больше: это их отгоняет!
-- Тысяча чертей! Да они жрут мои ноги, я больше не могу... От боли я теряю сознание... помогите!..
Вдруг он выпустил узду из рук и стал идти ко дну. Обезумевшие кони в этот самый момент порвали веревку, связывавшую их между собой, и чуть не половина из них тотчас же скрылась под водой, а остальных, подхваченных течением, понесло вниз по реке.
Между тем гаучо подскакали к самому берегу реки и, увидев разыгравшуюся только что драму, сразу сообразили, в чем дело. Они встретили громким смехом несчастье своих врагов и осыпали их насмешками.
Благодаря знанию всех местных условий им нетрудно было предвидеть финал этой неожиданной катастрофы.
Даже и они не могли надеяться, что наступит подобное жестокое мщение, которое притом же стоило им так мало. Какой дикой радостью было для них видеть двух смелых европейцев во власти маленьких чудовищ, упивающихся их теплой кровью.
Буало не слезал с коня, несмотря на то что тот бился под ним, подымался на дыбы и кидался в стороны. К счастью для смелого всадника, его высокие кожаные ботфорты отчасти предохраняли от укусов караибов. Впрочем, несколько десятков этих мерзких тварей все-таки повисли у него на бедрах, он потерял много крови, и раны его были страшно болезненны, хотя и не опасны для жизни.
Не обращая внимания на коней, тонувших или уносимых течением, француз проворно высвободил свое лассо и не хуже настоящего гаучо пустил его по воздуху к Фрике, который начинал уже скрываться под водой.
Услыхав свист ременной плети у себя над головой, Фрике ухватился за нее с надеждой утопающего.
Все это продолжалось не более минуты. Положение обоих парижан было отчаянное: перед ними расстилалась на протяжении четырехсот метров река, которую им приходилось переплывать, а позади, на расстоянии всего каких-нибудь ста метров, находились гаучо, которые решили не допустить ни малейшей попытки путешественников вернуться назад. Со всех сторон их окружили легионы ужаснейших врагов -- караибов, а мальчуган почти терял сознание и едва держался за лассо, кинутое ему товарищем, под которым конь, наполовину объеденный, уже начинал тонуть, несмотря на то что его всадник изо всех сил держал его в шенкелях.
Еще несколько минут, и все было бы кончено.
Только чудо могло спасти несчастных европейцев, и это чудо свершилось.
В тот момент, когда Буало со своим конем начал уже скрываться под водой, он вдруг ощутил сотрясение всего тела -- от нижних конечностей и до корней волос, сотрясение столь сильное, что, будь Буало на суше, его, наверное, свалило бы с ног.
Но в данном случае это сотрясение подействовало как раз наоборот.
Пегий конь, совершенно обессилевший и начинавший идти ко дну, почувствовав внезапное сотрясение, снова всплыл на поверхность, как будто в нем возродились силы.
Фрике, все еще висевший на петле лассо, вдруг пришел в себя, очнулся, сильно чихнул и начал корчиться, как эпилептик.
Вслед за первым сотрясением последовало второе, не менее сильное, затем третье.
-- Но что происходит, черт побери! -- воскликнул мальчуган, теперь уже совершенно оживший и повеселевший. -- Какие это дьяволы живут в реках этой непонятной страны?
-- Мужайтесь! Теперь мы спасены!
-- Тем лучше... но это меня положительно разбивает на кусочки... О-ля-ля!.. О-ля-ля!
-- Вас это разбивает, а караибов убивает!
-- А ведь это правда!.. Смотрите, в самом деле, хотя раны еще болят и везде жжет и горит, но уже больше никто не кусает!
-- Плывите... плывите как можно быстрее!
-- Ого! Да посмотрите же, месье Буало, тысячи этих караибов всплыли на поверхность и все брюхами вверх!..
-- Да плывите же скорее, болтун неисправимый, не то и с вами будет то же самое, что с этими злобными тварями.
Между тем со дна реки медленно всплывали самые разные обитатели глубины: громадные bagreraydo, панцирные щуки, окрашенные, словно тигры, и caribbitos, и payaros, два вида летучих рыб, а также молодые и старые кайманы, неподвижные теперь, как плавучие бревна, колючие скаты с ядовитыми иглами, и perros de agua или myopotamus coypas -- водосвинки, род речных выдр с хвостом опоссума, и сверх всего тысячи караибов. Течение медленно уносило все эти тела мертвых животных, крупных и мелких, по-видимому, погибших от действия каких-то таинственных природных сил, главный центр которых, без сомнения, находился где-то выше вверх по течению реки.
Несомненно, что если бы наши друзья случайно находились в двух сотнях метров выше, то и они неизбежно могли бы погибнуть, как все эти животные.
Гаучо, видя, что враги избавились от караибов и плывут к другому берегу, кинулись вслед за ними в реку. Но, увы! Не проплыли они и сорока метров, как весь их маленький отряд смешался, сбился в кучу. Описать этот страшный вой, какой подняли степные разбойники, было бы невозможно, да и бесполезно; все гортанные звуки, которыми так изобилует испанский язык, сливались, вырываясь из их побледневших уст в какой-то протяжный рев. Эти превосходные всадники не в состоянии были справиться со своими конями. Словом, и гаучо, и лошади оказались в еще более критическом положении, чем некоторое время тому назад наши французы, которые между тем продолжали плыть к противоположному берегу и, вероятно, сильно опередили бы своих преследователей, если бы их силы не начинали изменять им. Вместе с тем они не хотели расстаться со своим оружием и патронами, тяжесть которых начинала их обременять и почти парализовала движения друзей.
Бедный Фрике пыхтел, как тюлень.
-- Не можем же мы, однако, побросать наши карабины... Но как же они тяжелы... и еще, если эти канальи не объели мои ноги и не выпустили из меня всю кровь, я бы плыл лучше...
Буало молчал и ни на что не жаловался, но и закаленный путешественник был, видимо, сильно утомлен.
-- В сущности, -- проговорил он, -- лучше нам расстаться с частью патронов, чем рисковать своей жизнью!
С этими словами он облегчил свой карман, хотя и скрепя сердце, от одной пачки патронов, которую бросил в воду. Эта мера предосторожности была далеко не лишняя, и Фрике поспешил последовать его примеру.
-- Ах, если бы нам попался хоть какой-нибудь плавучий ствол или хоть копна сена, все же бы это нам помогло держаться на воде! -- проговорил Буало.
Он собирался уже бросить в воду вторую пачку патронов, как вдруг у него вырвался радостный крик:
-- Плот! Два плота! Целая флотилия плотов!
-- Да где вы их видите? Я не вижу ни одного, а только с полдюжины окоченелых лошадей, которые крутятся на воде, как пробки, и, вероятно, уже давно подохли! -- сказал Фрике.
-- Ах, какой вы недогадливый! Да разве не понимаете, что эти дохлые лошади полны газов и что именно благодаря только этому они могут держаться на поверхности... Ухватившись за них, как за спасательные круги, мы можем, толкая их перед собой, добраться без труда до берега и, главное, сохранить наше оружие.
-- Фуй! Сесть верхом на падаль!.. Меня это совсем не вдохновляет.
-- Да полно вам, не разыгрывайте очень брезгливого, а делайте лучше, что вам говорят.
И, не теряя времени на бесполезные препирательства, Буало из последних сил ухватился за плывшую мимо дохлую лошадь, которую судьба послала ему так кстати.
Фрике также не стал церемониться. Видя, что его товарищ так разумно воспользовался законом, открытым Архимедом во время купания, он тоже уцепился за плывший мимо него труп, и оба друга с помощью этих громадных плавательных пузырей без труда добрались до противоположного берега.
Гаучо, уже довольные тем, что так дешево отделались, совершенно отказались от дальнейших планов мщения и, повернув своих коней, помчались обратно к ранчо.
Оба парижанина вышли на берег и предоставили оказавшим им столь существенную услугу дохлым лошадям плыть дальше по течению. Но, увы, они были теперь одни: от превосходного табуна не осталось ни одного животного. Фрике был этим очень недоволен: с тех пор как он стал сносным кавалеристом, скачка в беспредельном просторе пампы доставляла ему огромное удовольствие.
Теперь из кавалеристов они превращались в пехотинцев, и эта злая шутка судьбы очень его огорчала. Отряхнувшись, как мокрый пудель, Фрике дал волю своему дурному расположению духа, которое он высказал в столь забавных выражениях, что Буало не мог не рассмеяться.
-- Нет у нас больше ни коней, ни гамаков, ни пончо... и придется трусить пешочком, спать под открытым небом и пробираться, как жулики, пользуясь прикрытием громадных трав, которые станут шуметь у нас над головой!..
-- Это, конечно, не особенно приятно, -- согласился Буало, -- но что же я могу поделать?!
-- О, я знаю, что ничего, и сознаю, что глупо с моей стороны сожалеть об утраченном комфорте, но что вы хотите?! Так легко привыкаешь к хорошей жизни, что после не хочется с ней расставаться... Кроме всего, мне очень жаль бедных лошадей. Я так успел полюбить их!
-- Да, но делать нечего! Когда человек избирает жизнь, полную приключений, то должен быть готов ко всему. И мы теперь не в худшем положении, чем когда покинули саладеро. Заметьте, как странно сплетаются обстоятельства: ведь, в сущности, то, о чем вы горюете, то есть потеря нашего имущества, является главной причиной нашего спасения. Если бы не караибы, эти злобные рыбки, гаучо, наверное, догнали бы нас, поймав своими лассо!
-- Конечно, быть пойманным лассо не представляет ничего приятного, но быть растерзанным живьем, право, не лучше! -- заметил Фрике. -- Я и сейчас еще истекаю кровью. Эти отвратительные кровопийцы сожрали мои штаны вместе с подкладкой!
-- Зато гимноты избавили вас одновременно и от караибов, и от гаучо.
-- Гимноты?.. Вот снова я встречаю такое ученое словечко, которого не могу понять. Как вам известно, я получил свое образование у сапожника, весь круг познаний которого ограничивался определением крепости водки и прочности колодок... Так что же означает это ваше мудреное слово?
-- Гимноты, то есть те животные, которые заставили вас испытать сильные сотрясения в реке, это, в сущности, угри, так называемые "электрические угри".
-- Господи, как это, однако, любопытно! Я действительно испытал точно такое же ощущение, как при прикосновении электрического тока, и, признаюсь, это не всегда бывает приятно!
-- И часто даже смертельно, как вы сейчас могли убедиться при виде всех этих трупов животных, уносимых рекой!
-- Неужели всех их -- и лошадей, и кайманов -- убило электрическим током?
-- Без сомнения! Вероятно, караибы, разлакомившись мясом наших коней и нашим тоже, напали и на гимнотов, а те пустили в ход свое природное оружие, и вы сами видели результаты их самозащиты! Первые разряды электричества вслед за нападением рыбок были, очевидно, страшно сильны, и счастье наше, что мы находились не близко оттого места, где это случилось, иначе мы также не остались бы в живых! Потом, истощив свой запас электричества, который у них не пополняется немедленно, а лишь постепенно, их электричество могло лишь слабо подействовать на нас в данном случае.
-- Знаете, месье Буало, если даже счастье наблюдать подобный феномен, быть свидетелем всего того, что мы видели и испытали, и не восполняет вполне постигшего нас несчастья, то все же оно значительно умеряет его.
-- Очень рад, что вы так рассуждаете! Следуйте моему примеру и будьте философом! Экая досада, черт побери...
-- Что такое?
-- Где мой табак!
-- А что с ним случилось?
-- Он весь на дне реки!.. Ни одной сигаретки! Что я теперь буду курить?
-- Караибы угостятся им теперь!
-- Я предпочел бы, чтобы они лучше угостились мной! Это начало бедствий, сын мой... Прошли наши прекрасные дни. Памперо задул, тучи собираются, и небо чернеет! Сейчас разразится страшная буря!.. Еще будь у меня несколько сигареток, я бы посмеялся над судьбой, но без табака тяжело жить на свете!
-- Да... нет ни крошки табака! -- сказал со вздохом и Фрике, хотя сам не курил.