Острием своим все социал-фашистские фальсификации марксизма направлены против марксистско-ленинского учения о пролетарской революции и диктатуре пролетариата. Лучшим ответом всем этим врагам марксизма, прикрывающим лживыми и клеветническими искажениями Маркса свою борьбу против его учения, является пропаганда действительных воззрений Маркса на коммунистическую революцию. Мы в дальнейшем ограничимся при изложении этих воззрений «Немецкой идеологией», чтобы со всей наглядностью обнаружить абсолютную беспочвенность последних социал-фашистских подлогов — их попыток опереться в своей контрреволюционной работе на это произведение Маркса.
«Немецкая идеология», которую десятки лет скрывали и искажали социал-демократы и их пособник Рязанов, впервые полностью и без искажений опубликована Институтом Маркса—Энгельса—Ленина при ЦК ВКП(б) накануне пятидесятилетия со дня смерти Маркса.
Каждая публикуемая страница неизданных рукописей Маркса, Энгельса и Ленина, каждое их беглое замечание представляет новый вклад в сокровищницу марксизма-ленинизма, глубже раскрывает коммунистическое мировоззрение, совершенствует понимание материалистической диалектики и дает новое оружие в борьбе против классового врага. Тем большее значение имеет опубликование такого крупного и многостороннего произведения, как «Немецкая идеология», теоретическое богатство которого неизмеримо велико.
Это замечательное произведение написано совместно Марксом и Энгельсом в 1845–1846 гг. Полное его заглавие: «Немецкая идеология. Критика новейшей немецкой философии в лице ее представителей Фейербаха, Б. Бауэра и Штирнера и немецкого социализма в лице его различных пророков». «Немецкой идеологией» завершается процесс формирования марксизма на основе преодоления младогегельянской и фейербахианской философии и уничтожающей критики мелкобуржуазного «истинного социализма». Выработка научного пролетарского мировоззрения, создание теоретических основ международного коммунистического движения, критическая переработка исторического философского наследства, уничтожающая критика буржуазной идеалистической философии, преодоление непоследовательного, созерцательного материализма, сокрушительная критика ничтожества и пустозвонства современной «радикальной» интеллигенции, разоблачение мелкобуржуазной природы и идейного убожества так называемых «истинных социалистов», этих представителей той опасной породы «литераторов, кокетничающих с социализмом», против которых Маркс и Энгельс вели, начиная с 1845 г., непрерывную борьбу, — таковы задачи, блестяще разрешенные в «Немецкой идеологии». Это — первое произведение зрелого марксизма, в котором дано развернутое изложение и обоснование нового, коммунистического мировоззрения.
Меньшевистские и меньшевиствующие «марксоведы» немало сил положили на то, чтобы извратить действительный ход формирования марксизма. Представляя этот процесс в виде метафизических «фаз эволюции» («гегельянский период», «фейербахианский период»), они игнорировали своеобразие воззрений Маркса и Энгельса с первых же шагов их научной и литературной деятельности. Меньшевистские «марксоведы» превращали активный процесс выработки нового учения, совершавшийся тернистым путем овладения и преодоления буржуазной философии, в цепь пассивных заимствований, или в «синтез» Гегеля и Фейербаха. Они видели влияние Гегеля и Фейербаха, но не видели того, какому преломлению подвергались с самого начала эти влияния в самостоятельной установке Маркса и Энгельса, благодаря их активному участию в современной политической и экономической борьбе. Развитие молодых Маркса и Энгельса есть история размежеваний, история критического преодоления буржуазного философского наследия, история «вышелушивания» того, что в нем было ценного и положительного.
Оказывая решительное противодействие всяким попыткам цепляться за слабые стороны ранних работ Маркса и Энгельса в ущерб более зрелым и совершенным продуктам их творчества для того, чтобы таким путем протаскивать гегельянскую и фейербахианскую контрабанду под видом разработки марксизма, вместе с тем следует усвоить, что Маркс с самого начала не был ортодоксальным гегельянцем или правоверным фейербахианцем. Опираясь на более передовые буржуазные учения как рычаги для преодоления менее совершенных учений (а в этом и заключается смысл его «увлечений» сперва младогегельянством, затем фейербахианством), он не переставал быть самим собой, мыслителем, пробивающимся к последовательному коммунистическому мировоззрению.
Прочтите юношескую диссертацию Маркса «О различии между натурфилософией Демокрита и Эпикура», эту первую пробу пера гения, — разве, несмотря на ее идеалистичность. ее отношение к античному материализму не прямо противоположно отношению Гегеля к античному материализму? В ней и следа нет того пренебрежения античным материализмом, того игнорирования его глубоких для своего времени учений, игнорирования, которое, как указал Ленин, составляет характерную черту гегелевской истории античной философии. Разве смысл увлечения Фейербахом и граница этого увлечения не в том, что Фейербах помогает выбраться из туманного гегелевского царства идеалистических абстракций на свежий воздух материальной, чувственной действительности? Фейербахианство служит рычагом для преодоления Шеллинга (см. письмо Маркса к Фейербаху) и Гегеля и трамплином для дальнейшего развития материалистической философии.
Присмотритесь к так называемым «фейербахианским» работам Маркса: в то время как характернейшая черта материализма Фейербаха — борьба против гегелевского отношения к природе («Поскольку Фейербах материалист, он не занимается историей, поскольку же он рассматривает историю, он вовсе не материалист. Материализм и история у него совершенно не связаны друг с другом», — сказано в «Немецкой идеологии»[137] ), «фейербахианские» работы Маркса занимаются именно критикой идеалистической философии права, расчищают путь для материалистического понимания истории. Разве отношение молодого Маркса к «массам», к роли пролетариата, к критике оружием не отличает его коренным образом от фейербаховской любви между «Я» и «Ты»? Разве под названием «гражданского общества» здесь уже не фигурируют производственные отношения?
Маркс и Энгельс с полным правом заявляют в «Немецкой идеологии», что изложенный здесь ход мыслей «был намечен уже в «Немецко-французских ежегодниках» (1844 г.)', во «Введении к критике гегелевской философии права» и в статье «К еврейскому вопросу», но так как это было сделано то да еще в философской фразеологии, то попадающиеся там по традиции такие философские выражения, как «человеческая сущность», «род» и т. п., дали немецким теоретикам желанный повод к тому, чтобы неверно понять действительное развитие мыслей и вообразить, будто и здесь все дело только в новой перелицовке их истасканных теоретических сюртуков» (215).
Этот процесс формирования противостоящего всей предшествующей философии учения, о котором мы здесь можем лишь бегло упомянуть, достигает своего завершения к 1845 г. По сути дела уже в «Святом семействе» Маркс и Энгельс не нуждаются более в фейербахианстве, однако в этом произведении еще формально сохраняется «культ Фейербаха» (см. письмо Маркса к Энгельсу от 24 апреля 1867 г.). В «Немецкой идеологии» мы не только не находим этого «культа», но имеем здесь блестящую критическую характеристику Фейербаха на фоне развернутого очерка теории исторического материализма, впоследствии сконденсированного в лапидарных строках предисловия к «Критике политической экономии». Что касается критики Штирнера, занимающей больше половины всего объема «Немецкой идеологии», то она является образцом того, как логическая, методологическая и фактическая критика доводится до вскрытия социальной сущности опровергаемого учения, до обнаружения его классовой природы, притом в конкретных исторических условиях. Образы Дон-Кихота и его оруженосца — Санчо Панса не случайно проходят через все произведение. «Немецкая идеология» бичует буржуазную философию 40-х годов, подобно тому как бессмертный роман Сервантеса бичевал феодальную романтику, воплощенную в рыцарском романе. По своей полемической манере «Немецкая идеология», вследствие однородности противников, сходна со «Святым семейством»; по своей же многосторонности и энциклопедичности, по сочетанию вопросов философии, политической экономии и социализма «Немецкая идеология» напоминает написанный Энгельсом тридцать лет спустя «Анти-Дюринг».
Несмотря на то, что «Немецкая идеология» написана восемьдесят семь лет тому назад, она для нас теперь нисколько не потеряла своего актуального значения. Она дает революционным марксистам новое оружие в борьбе с врагами, способствует углублению понимания важнейших вопросов марксистской теории и практики пролетарской революции.
В известном письме к Вейдемейеру от 5 марта 1852 г. Маркс писал: «То, что я сделал нового, состояло в доказательстве следующего: 1) что существование классов связано лишь с определенными историческими формами борьбы развивающегося производства, 2) что классовая борьба неизбежно ведет к диктатуре пролетариата, 3) что эта диктатура сама составляет лишь переход к уничтожению всяких классов и к установлению общественного строя, в котором не будет места делению на классы».
«Немецкая идеология» основывается на понимании истории во всей многосторонности ее проявлений как истории классовой борьбы. Красной нитью через все произведение проходит утверждение о том, что все политические, правовые и разнообразные идеологические явления суть не что иное, как формы борьбы общественных классов. Развитие религии, права, философии — лишь одна из сторон единственной, действительной человеческой истории — той истории, стержнем которой является борьба классов. Маркс и Энгельс с полной отчетливостью понимали уже тогда, что классовое деление общества отнюдь не есть вечная и неизменная форма его бытия. «Немецкая идеология» понимает исторический, преходящий, ограниченный лишь определенными ступенями экономического развития характер классовой разорванности общества. Классы возникли и классы исчезнут.
В первой части рассматриваемого произведения, в «Фейербахе», дан очерк появления классов, их развития на различных экономических ступенях (там показано, как «определенный способ производства или определенная промышленная ступень всегда связаны с определенным способом сотрудничества, с определенной общественной ступенью» (20)) и намечены условия их неминуемого уничтожения. «Раздвоение единого» первобытного общества совершается на основе неуклонно развивающегося общественного разделения труда. Первоначально «общественное расчленение ограничивается лишь расширением семьи: патриархальные главы племени, подчиненные им члены семьи, наконец рабы». Последние появляются лишь постепенно, на известной ступени развития материальных производительных сил, с расширением войны и меновой торговли. Такова первая «форма собственности». Маркс и Энгельс насчитывают три докапиталистические формы собственности: племенную, античную общинную или государственную и феодальную или сословную. Каждая из них характеризуется особым способом производства и обусловленной им особой классовой структурой. Далее дается очерк развития городов: характеризуются цеховый строй средневековой ремесленной копорации, появление купцов, мануфактура и наконец «третий со времени средневековья период частной собственности» — крупная промышленность, связанная с машинным производством. Сжато и ярко очерчивают авторы каждую из этих ступеней общественного развития и движущие ее классовые противоречия. Не «богатые» и «бедные», не «угнетатели» и «угнетенные» «вообще», а борьба совершенно конкретных, различных на разных ступенях производства, общественных классов заполняет историю. Почти дословно повторенные в «Манифесте коммунистической партии» слова резюмируют исторический очерк: «Таким образом общество развивалось до сих пор всегда в рамках некоей противоположности, которая была в древности противоположностью между свободными и рабами, в средние века — между дворянством и крепостными, а в новое время — между буржуазией и пролетариатом» (419).
В современном капиталистическом обществе классовый антагонизм достигает наибольшей остроты и резкости. Здесь «на одной стороне — совокупность производительных сил, которые как бы приняли вещественный вид и являются для самих индивидов уже не силами индивидов, а силами частной собственности и следовательно силами индивидов лишь постольку, поскольку последние являются частными собственниками… На другой стороне находится противостоящее этим производительным силам большинство индивидов, от которых оторвались эти силы…» (57). Маркс и Энгельс формулируют закон прогрессирующего обострения классовой борьбы в процессе исторического развития. В противоположность теории притупления классовой борьбы на высших ступенях цивилизации, измышленной социал-предателями, «Немецкая идеология» выдвигает принцип неизбежного обострения борьбы на высших ступенях развития классового общества. «…Основа, на которой каждый новый класс устанавливает свое господство, шире той основы, на которую опирается класс, господствовавший до него; зато впоследствии также и противоположность между негосподствующими и ставшим господствующим классом развивается тем более остро и глубоко» (38).
Через всю работу Маркса проходит жгучая и действенная ненависть к буржуазному строю. С предельной ясностью он вскрывает противоречия этой исторически необходимой формации и ее неизбежное падение.
В «Немецкой идеологии» мы находим вполне ясно сформулированным понимание классовой борьбы как единства борьбы экономической и политической. Зоркий взгляд основоположников марксизма, несмотря на малый исторический опыт пролетарской борьбы, уже тогда приводил их к утверждению о неизбежности превращения экономической борьбы в борьбу политическую. «…Даже меньшинство рабочих, объединяющееся для прекращения работы, очень скоро оказывается вынужденным к революционным выступлениям…» (183). Это отнюдь не единичное высказывание. Понимание того, что политика есть концентрированная экономика, не только почти дословно сформулировано в «Немецкой идеологии», но неизбежно вытекает из теории государства, как она изложена в рассматриваемом произведении.
Говоря об учении о государстве на рассматриваемой стадии развитая марксизма, нельзя упускать из виду, что наиболее богатый опыт пролетарской борьбы, на основе которого отлилась наша теория, был еще впереди. Опыт революции 1848 г. и уроки Парижской коммуны теоретически осмыслены лишь в последующих работах Маркса и Энгельса. Дальнейшее развитие марксистской теории государства на основе опыта трех русских революций и опыта международной борьбы с парламентским кретинизмом, культивируемым II Интернационалом, нашло свое классическое выражение в работах Ленина и Сталина. «Государство и революция» написано Лениным 70 лет спустя после «Немецкой идеологии». Делая эту оговорку, мы хотим обратить внимание на глубочайшую прозорливость наших учителей, на то, как правильный научный метод, соединенный с беззаветной преданностью пролетариату и подлинной революционностью, создает положения, находящие блестящее подтверждение в последующей исторической практике и вошедшие после многолетней проверки в железный инвентарь научного коммунизма.
Государство есть орудие классового господства — таков краеугольный камень концепции Маркса и Энгельса. «Так как буржуазия уже не является больше сословием, а представляет собой класс, то она вынуждена организоваться не в местном, а в национальном масштабе и должна придать своему общему интересу всеобщую форму. Благодаря освобождению частной собственности от коллективности государство приобрело самостоятельное существование наряду с гражданским обществом и вне его; но на деле оно есть не что иное, как организационная форма, которую необходимо должны принять буржуа, чтобы как вовне, так и внутри взаимно гарантировать свою собственность и свои интересы …» «Государство есть та форма, в которой индивиды, принадлежащие к господствующему классу, проводят свои общие интересы и в которой концентрируется все гражданское общество данной эпохи…» (52–53). Маркс и Энгельс со всей беспощадностью вскрывают природу и цели буржуазного государства: «Буржуа хорошо оплачивают свое государство и заставляют нацию оплачивать его, чтобы иметь возможность безнаказанно платить плохо (рабочим. — Б. Б. ); хорошей платой они обеспечивают себе в лице государственных служащих силу, которая их охраняет, — полицию» (180). По выражению Маркса, буржуазное государство является лишь «собакой, охраняющей дом» буржуазии.
Уже в 1845 г. Марксу и Энгельсу было ясно, что «всякая борьба внутри государства — борьба между демократией, аристократией и монархией, борьба за избирательное право и т. д. и т. д. — представляет собой не что иное, как иллюзорные формы, в которых ведется действительная борьба различных классов друг с другом» (24), и что в буржуазном государстве «личная свобода существует только для индивидов, принадлежащих к господствующему классу и только поскольку они являются индивидами этого класса. Мнимая коллективность, в которую объединялись до сих пор индивиды… так как она была объединением одного класса против другого, то для подчиненного класса она представляла собою не только совершенно иллюзорную коллективность, но и новые оковы» (65).
Вскрыв природу буржуазного государства с его институтами как организацию классового господства капиталистов, Маркс и Энгельс однако не приходили к анархо-синдикалистскому отрицанию роли политических форм борьбы для революционного движения. Они осмеивают Штирнера, который «воображает, что права гражданства безразличны для пролетариев». Напротив, «рабочим настолько важно гражданство, т. е. активное гражданство, что там, где они уже пользуются им, как в Америке, они извлекают из этого пользу, а там, где они лишены гражданских прав, они стремятся приобресть их» (195).
Но основной вывод, который следует из марксистского понимания государства, из понимания того, что господствующие, это — «люди, заинтересованные в том, чтобы сохранить нынешнее состояние производства», — основной вывод, который отсюда следует, заключается в том, что невозможна успешная борьба против капиталистов, против эксплоатирующего класса без борьбы против существующего государства, против господствующего класса. «Условия, при которых могут быть применены определенные производительные силы, являются условиями господства определенного класса общества, социальная мощь которого, вытекающая из его имущественного положения, находит свое практически- идеалистическое выражение в соответствующей государственной форме, а поэтому всякая революционная борьба направляется против класса, который до того господствовал» (59). Таким образом высказывания Маркса и Энгельса в «Немецкой идеологии» о государстве подводят вплотную к учению о пролетарской революции.
Диалектическое учение о «скачках» в истории, о социальных революциях как границах экономических формаций и вместе с тем переходах из одной в другую, материалистическое понимание противоречия между производительными силами и производственными отношениями как основания социальных революций, — это учение изложено в «Немецкой идеологии» с большой ясностью. «Все исторические коллизии, — читаем мы там, — согласно нашему пониманию, коренятся в противоречии между производительными силами и формой общения» (64). «Эти различные условия (при которых люди производят)… образуют на протяжении всего исторического развития связный ряд форм общения, связь которых заключается в том, что на место прежней, ставшей оковами, формы общения становится новая, соответствующая более развитым производительным силам… форма общения, которая в свою очередь превращается в оковы и заменяется другой формой» (62). «В своем развитии производительные силы достигают такой ступени, на которой появляются производительные силы и средства общения, которые при существующих отношениях приносят лишь вред, которые становятся уже не производительными, а разрушительными силами (машины и деньги); с этим связано то, что появляется класс, который вынужден нести все бремя общества, не пользуясь его благами, который, будучи вытеснен из общества, неизбежно становится в самое решительное противоречие ко всем остальным классам…» (59). (Мы обращаем внимание на единство «объективной» — кризис производительных сил — и «субъективной» — революционный класс — предпосылки революции. — Б. Б. ). «Это противоречие между производительными силами и формой общения… должно было каждый раз прорываться в виде революции…» (64). От высказываний в предисловии к «Критике политической экономии» (1859 г.) эти формулировки имеют только некоторое терминологическое отличие («формы общения» вместо «производственные отношения»); по существу же взгляд на социальную революцию здесь уже вполне определился.
Минуя прекрасные характеристики буржуазных революций, которые имеются в «Немецкой идеологии» (отметим попутно лишь одно любопытное «предсказание» Маркса: «Подобно тому, — писал он, — как французские аристократы сделались после революции танцмейстерами всей Европы, и английские лорды скоро найдут себе подобающее место в качестве конюхов и собачников цивилизованной Европы» (122). Как известно, русские князья, нарушив очередь, опередили лордов. Мы перейдем непосредственно к тому, как на основе общей теории революции Маркс и Энгельс представляли на данной ступени своего развития основные законы развития пролетарской револющш. Отношение основоположников марксизма к вопросу о пролетарской революции. — которая так ненавистна агентам буржуазии в среде пролетариата, — это отношение, как мы сейчас увидим, служит достаточным объяснением того, почему социал-предатели в течение десятилетий скрывали от рабочего класса «Немецкую идеологию».
Мы отметили выше, что Маркс и Энгельс в своем понимании социальной революции сочетают ее объективные и субъективные предпосылки. В учении о пролетарской, коммунистической революции это сочетание получает дальнейшее развитие и конкретизацию. Пролетарская революция предполагает, во-первых, определенное состояние производительных сил — «крупную промышленность» («только при крупной промышленности становится возможным уничтожение частной собственности») и, во-вторых, определенное состояние пролетариата. Присвоение пролетариатом наличной совокупности производительных сил прежде всего «обусловлено объектом присвоения, производительными силами… далее, это присвоение обусловлено присваивающими индивидами» (57). Или в другом месте: существующее положение вещей «может быть уничтожено конечно только при наличии двух практических предпосылок. Чтобы стать «невыносимой силой», т. е. силой, против которой совершают революцию, необходимо, чтобы оно превратило массу человечества в совершенно «лишенных собственности» людей, противостоящих в то же время существующему миру богатства и образования, что — как то, так и другое — предполагает огромный рост производительной силы, высокую ступень ее развития. С другой стороны, это развитие производительных сил… есть абсолютно необходимая практическая предпосылка еще и потому, что без него лишь обобщается нужда, а с нуждой должна была бы снова начаться борьба за необходимые предметы и значит должна была бы воскреснуть вся старая мерзость…»(25). «И если налицо нет этих материальных предпосылок (мы обращаем внимание на это, имеющее большое методологическое значение понимание и «субъективных» предпосылок как материальных. — В. В. ) полного переворота, а именно: с одной стороны, существующих производительных сил, а с другой — образования революционной массы, восстающей не только против отдельных сторон прежнего общества, но и против самого прежнего «производства жизни», против «всей деятельности», на которой оно базировалось, — если этих материальных предпосылок нет налицо, то, как доказывает история коммунизма, для практического развития не имеет никакого значения, что уже сотни раз высказывалась идея этого переворота» (29).
Марксистское учение о пролетарской революции с самого начала со всей остротой ставило вопрос о «субъективном факторе». Революционное учение Маркса глубоко чуждо люксембургианской теории автоматического краха капитализма с ее недооценкой роли «субъективного фактора» — организованности и боевой готовности рабочего класса.
Никогда основоположники марксизма не ставили схоластического вопроса, который возникает лишь для противников революции, — вопроса о том, какой именно определенной высоты должно достигнуть развитие капиталистического производства, чтобы служить достаточной предпосылкой коммунистической революции. «Мы показали также, что в настоящее время индивиды должны уничтожить частную собственность, потому что производительные силы и формы общения развились настолько, что стали при господстве частной собственности разрушительными силами, и потому что противоположность между классами достигла своих крайних пределов» (427).
Социал-предатели могут обвинять Маркса в склонности к «большевистским экспериментам», но им не опровергнуть того, что даже в условиях крайне отсталой Германии того времени для основоположников марксизма вопрос о пролетарской революции не был отдаленной «музыкой будущего». Они исходили из необходимости во всей работе по организации и воспитанию пролетариата руководствоваться перспективой подготовки к пролетарской революции, как к задаче, которой подчинены все остальные виды и формы борьбы. Вопрос о степени распространения капиталистического производства имеет для Маркса смысл не только как вопрос о развитии производительных сил, но и как вопрос о наличии достаточно многочисленного и революционного организованного пролетариата, способного совершить революцию, тогда как для социал-демократов постановка этого вопроса — лишь предательский маневр для обоснования необходимости удержать пролетариат от революции. Руководствуясь решающим методологическим принципом, сформулированным во время подготовки «Немецкой идеологии» в «тезисах о Фейербахе», — о практике как высшем критерии истины, — Маркс и Энгельс считали победоносную практику пролетарской революции единственным надежным критерием зрелости ее предпосылок. Совершив революцию, пролетариат доказывает и свою зрелость и зрелость объективных условий для построения коммунистического общества.
В гениальной заметке против Суханова Ленин развил далее исконную марксистскую концепцию, которая ничего общего не имеет с признанием автоматической зависимости общественных отношений от производительных сил. Авторы «Немецкой идеологии», давая первую развернутую формулировку материалистического понимания истории, утверждали, что «промышленность и торговля, производство и обмен потребных для жизни средств, с своей стороны, обусловливают и в свою очередь обусловливаются в своих формах распределением, расчленением различных общественных классов» (34). Или в другом месте: «способ производства и форма общения, которые взаимно обусловливают друг друга, есть реальный базис государства» (311).
«Немецкая идеология» писалась в стране запоздалого развития капитализма, в стране, развитие которой «носило совершенно мелкобуржуазный характер». На страницах «Немецкой идеологии» дана непревзойденная характеристика этой социальной отсталости Германии первой половины XIX века. Но на страницах «Немецкой идеологии» нет и тени попытки на основании этой отсталости снять для Германии вопрос о подготовке пролетариата к борьбе за пролетарскую революцию, прикрываясь отсталостью, отгородиться от борьбы за перерастание назревшей буржуазнодемократической революции в социалистическую и предоставить пролетариату итти на поводу у буржуазных демократов. Напротив, Маркс и Энгельс приводят аргументы, обосновывающие возможность включения относительно отсталых стран в борьбу за пролетарскую диктатуру, — аргументы, непосредственно связанные с самым существом социально-экономических воззрений Маркса и Энгельса.
«Разумеется, — пишут основоположники марксизма, — крупная промышленность не во всех местностях данной страны достигает одинакового уровня развития. Это однако не задерживает классового движения пролетариата, так как порожденные крупной промышленностью пролетарии становятся во главе этого движения и увлекают за собой всю остальную массу и так как невовлеченные в крупную промышленность рабочие попадают из-за нее еще в худшее положение, чем сами рабочие крупной индустрии. Точно так же страны, в которых развита крупная промышленность, воздействуют на более или менее непромышленные страны, поскольку последние благодаря мировым сношениям втягиваются во всеобщую конкурентную борьбу» (51). Речь идет не о чем ином, как об объективных предпосылках революции, о коллизии между производительными силами и производственными отношениями: «Для возникновения коллизий в какой-нибудь стране нет вовсе необходимости, чтобы именно в этой стране противоречие это было доведено до крайности. Достаточно вызванной расширением международного общения конкуренции с более развитыми в промышленном отношении странами, чтобы породить в странах с менее развитой промышленностью подобное же противоречие» (64). Вот где зародыш ленинского учения о революции, о прорыве капиталистической цепи в ее наиболее слабом звене. Вот где дана революционная постановка вопроса. Господ Каутских; и Сухановых; она бьет без пощады. Великие учителя пролетарской революции никогда не учили пролетариат штурмовать капитализм лишь после предъявления последним «аттестата на зрелость».
Как мы уже видели, у Маркса и Энгельса объективные предпосылки революции неразрывно связаны с предпосылками субъективными. Маркс и Энгельс дают жестокую критику метафизического разрывай противопоставления «изменения существующих условий» — «людям». Под субъективными предпосылками здесь понимается прежде всего организация революционного пролетариата. Пролетариат может выполнить свои задачи только «посредством объединения». Авторы жестоко высмеивают Штирнера, воображающего, что рассеянным по всему миру, разрозненным рабочим «стоит только принять известное решение, чтобы избавиться от всех затруднений», воображающего, «что достаточно только принять решение о «захвате», чтобы на следующий день огульно покончить со всем существующим строем. Но в действительности пролетарии приходят к этому единству лишь путем долгого развития» (305). Маркс и Энгельс указывают на ту огромную работу, которую необходимо проделать, и на те трудности, которые следует преодолеть, чтобы достигнуть объединения пролетариата даже в пределах одной страны.
Марксом дано глубокое диалектическое разрешение вопроса о революционном сознании, являющегося одной из сторон учения о революционной организации пролетариата. Подобно тому как в вопросе об объективных предпосылках марксизму совершенно чужда предательская по социальному существу и метафизическая по своей методологии позиция: сначала развитие производительных сил, потом перестройка производственных отношений, так же недопустима аналогичная постановка вопроса по отношению к изменению сознания людей: социалистическое общество могут де строить только новые люди, с иным сознанием, поэтому пролетариям следует предварительно переделать самих себя, а потом браться за революцию. «Неустанная пропаганда… пролетариев, — разъясняет Маркс, — дискуссии, которые они ежедневно ведут между собой, в достаточной мере доказывают, насколько они сами не хотят оставаться «прежними» и насколько они вообще не хотят, чтобы люди оставались «прежними»… Но они слишком хорошо знают, что лишь при изменившихся обстоятельствах они перестанут быть «прежними», и поэтому они проникнуты решимостью изменить эти обстоятельства при первой возможности. В революционной деятельности изменение самого себя совпадает с преобразованием обстоятельств» (192). «Массовое изменение людей возможно только в практическом движении, в революции ». В наши дни, когда перед ВКП(б) стоит во весь рост задача массовой социалистической переделки людей, трудящихся Советского союза, в процессе классовой борьбы и социалистического строительства, когда во второй пятилетке предстоит «преодоление пережитков капитализм в экономике и сознании людей, превращение всего трудящегося населения страны в сознательных и активных строителей бесклассового социалистического общества», эти слова Маркса и Энгельса звучат с особенной силой.
Мы показали, каковы были в расматриваемой работе взгляды Маркса и Энгельса на условия, при которых возможна пролетарская революция. Необходимость же ее они подчеркивали неизменно и повсюду. «Коммунистическое сознание» для них то же самое, что «сознание необходимости коренной революции». Охраняющая реакционные общественные отношения власть «может быть сломлена только посредством революции». «Революция необходима не только потому, что никаким иным способом невозможно свергнуть господствующий класс, но и потому, что свергающий класс только в революции может избавиться от всей старой мерзости и стать способным создать новое общество» (60). Революция при этом не понимается анархически, как уничтожение всякого государства и власти вообще. Пролетариат, свергая господствующий класс, должен установить свою власть, диктатуру пролетариата. «Каждый стремящийся к господству класс, если даже его господство обусловливает, как у пролетариата, уничтожение всей старой общественной формы и господства вообще… должен прежде всего завоевать себе политическую власть» (24). Коммунистическая революция лишь «в конце концов устранит политические учреждения».
Сколь мало идиллически (избирательные бюллетени, демократические свободы для контрреволюционеров и т. п.) представлялась нашим учителям пролетарская революция, свидетельствует следующий отрывок, направленный против Бруно Бауэра и не вошедший в окончательный текст рукописи несомненно по цензурным соображениям: «Между тем как насчет этой необходимости революции все коммунисты как во Франции, так и в Англии и Германии, давно уже согласны между собой, святой Бруно (Бауэр. — Б. Б. ) спокойно продолжает грезить… И тогда, грезит он…«придет наконец спасение, земля станет небом и небо землей». (Богослов все никак не может позабыть о небе.) «Тогда радость и блаженство будут звучать небесными гармониями из века в век». (Не у Бауэра ли заимствуют свои проповеди Макдональды? — Б. Б. ) Святой отец церкви будет немало изумлен, когда день страшного суда, в который все это исполнится, обрушится на него, — день, утренней зарей которого будет зарево пылающих городов, — когда среди этих небесных гармоний раздастся мелодия марсельезы и карманьолы («Интернационал» в то время, как известно, еще не был написан. — Б. Б. ) с неизбежной пушечной пальбой, а такт будет отбивать гильотина, когда подлая «масса» заревет, ça ira, ça ira и упразднит « самосознание » — (которое Бауэр противопоставлял «массе» — Б. Б. ) с помощью фонарного столба» (60). Как не отрекаться социал-фашистам от Маркса—Энгельса, как не объявлять устарелыми их взгляды, если уже в самых ранних их высказываниях с могучей силой звучит пламенный призыв к пролетарской революции, бесстрашной и беспощадной к классовым врагам, твердой рукой осуществляющей экспроприацию экспроприаторов.
Разве не о духовных предках Адлеров, Вельсов и Блюмов говорил Маркс, когда он писал в «Немецкой идеологии»: «Мы должны еще показать читателю путь, ведущий, по господину Кульману, из Гольштинии («истинно-социалистический» проповедник в Швейцарии, как ныне установлено, провокатор. — Б. Б. ), «из этого горестного настоящего в радостное будущее». По Кульману — этому праотцу современных социал-предателей — путь к социализму рисуется так: «Путь этот прекрасен и очарователен, как весна в цветущем саду или же как цветущий сад весною. Она приходит тихо и нежно, теплой рукой взращивает ночки, и почки становятся цветами, она кличет жаворонка и соловья и пробуждает кузнечика в траве. Пусть так же, как весна, придет и новый мир». Наш пророк (так именует Кульмана Маркс. — Б. Б. ) рисует в поистине идиллических красках переход от нынешней социальной изолированности к коллективной жизни… Реальное социальное движение, уже вырастающее во всех цивилизованных странах в предвестие грозного общественного переворота, он превращает в идиллическое мирное обращение, в тихую уютную жизнь, при которой все имущие и властвующие могут преспокойно спать» (539). И как ярко звучит рассказ Маркса о янки, который возмущенно восклицает: «И это вы называете свободной страной, где человек не может высечь своего негра?»
Коммунистическая революция коренным образом отлична от всех предыдущих социальных революций. Задачей коммунистической революции, «ниспровергающей существующий общественный строй», является «уничтожение частной собственности». Это уничтожение совершается «на базе уже имеющихся производительных сил». Пролетариат «должен присвоить себе наличную совокупность производительных сил». Это «присвоение всех производительных сил объединившимися индивидами уничтожает… господство каких бы то ни было классов вместе с самими классами…» (59).
В рассматриваемой работе Маркса нет еще диференциации двух фаз коммунистического общества: социализма и коммунизма. В «Немецкой идеологии» конечно не следует искать того разветвленного и всесторонне разработанного учения о пролетарской революции и диктатуре рабочего класса, каким оно впоследствии выработалось у Маркса, Энгельса и особенно у Ленина и Сталина. Значение «Немецкой идеологии» в том, что здесь заложен фундамент, четко установлены основные отправные принципы дальнейшего развития революционной теории. И как бы велико ни было развитие научного социализма за истекшие с тех пор восемьдесят семь лет, содержащиеся в «Немецкой идеологии» основоположения остались незыблемыми и непоколебимыми.
Последующее развитие революционного марксизма-ленинизма не устранило их, а подтвердило, развило и обогатило.
Маркс и Энгельс упрекают Фейербаха в том, что он опустошает понятие «коммунист», которое в действительности «обозначает приверженца определенной революционной партии». То, что для Маркса и Энгельса было основным положением этой партии — учение о пролетарской революции («для коммуниста все дело в том, чтобы революционизировать существующий мир, чтобы практически обратиться против существующего положения вещей и изменить его» (33), — и поныне осталось основой программы и тактики коммунистических партий, решительно противопоставленной главной социальной опоре «существующего положения вещей» — социал-демократии.
Каковы же содержащиеся в «Немецкой идеологии» представления о коммунистическом обществе? Как представляли Маркс и Энгельс основные черты того строя, за который они боролись? Для нас, участников социалистического строительства, этот вопрос представляет практический интерес и имеет вполне актуальное значение. Для пролетариата СССР, взявшего в свои руки власть, умеюшего отстоять ее и построившего фундамент социалистического общества, вопросы коммунистического строя — не «музыка будущего», а непосредственные и очередные проблемы.
Напомним характеристику коммунистического общества, данную т. Сталиным в беседе с американской рабочей делегацией: «Если дать вкратце анатомию коммунистического общества, то это будет такое общество: а) где не будет частной собственности на орудия и средства производства, а будет собственность общественная, коллективная; б) где не будет классов и государственной власти, а будут труженики индустрии и сельского хозяйства, экономически управляющиеся, как свободная ассоциация трудящихся; в) где народное хозяйство, организованное по плану, будет базироваться на высшей технике как в области индустрии, так и в области сельского хозяйства; г) где не будет противоположности между городом и деревней, между индустрией и сельским хозяйством; д)где продукты будут распределяться по принципу старых французских коммунистов: «от каждого по способностям, каждому но потребностям»; е) где наука и искусство будут пользоваться условиями достаточно благоприятными для того, чтобы добиться полного расцвета; ж) где личность, свободная от забот о куске хлеба и необходимости подлаживаться к «сильным мира», станет действительно свободной…»
Характеризуя общество, в котором ликвидируются классы и частная собственность, Маркс и Энгельс отмечают прежде всего его планомерный характер, планомерную сознательную организацию хозяйственной жизни. «Пока люди находятся в стихийно развивающемся обществе, пока следовательно существует расхождение между частным и общим интересом, пока следовательно разделение труда совершается не добровольно, а стихийно, собственная деятельность человека становится для него чуждой, противостоящей ему силой, которая подчиняет его себе, вместо того чтобы он владел ею… Это самоупрочение социальной деятельности, это консолидирование нашего собственного продукта в какую-то вещественную силу над нами, ускользающую от нашего контроля, идущую вразрез с нашими ожиданиями и сводящую на-нет наши расчеты, является одним из главных моментов в предшествующем историческом развитии» (23). «…Торговля, которая представляет ведь не что иное, как только обмен продуктами различных индивидов и стран, господствует над всем миром благодаря отношению спроса и предложения, — отношению, которое, по словам одного английского экономиста, тяготеет, подобно древнему року над землей, невидимой рукой распределяя между людьми счастье и несчастье, созидая царства и разрушая их, заставляя возникать и исчезать народы» (25–26). «Эта, столь таинственная для немецких теоретиков сила уничтожится благодаря ниспровержению существующего общественного строя коммунистической революцией и благодаря тождественному с ней уничтожению частной собственности». «Суничтожением… частной собственности, с коммунистическим регулированием производства… исчезает также и мощь отношения спроса и предложения, и люди снова получают власть над обменом, над производством, над способом их взаимных отношений» (26).
Опыт нашего социалистического строительства дает блестящее подтверждение правильности этого предвидения Маркса. Шаг за шагом, по мере вытеснения частнокапиталистического сектора в народном хозяйстве СССР, чуждая деятельности людей стихийность уступет место плановому, сознательному регулированию. Планомерность (скачок в «царство свободы») всегда была неотъемлемым атрибутом коммунистического общества в марксистской теории, — «пятилетка» является неотъемлемым атрибутом социалистического общества в революционной практике строительства социализма.
Нельзя не отметить необходимую зависимость, в которой, как видно из приведенных цитат, находится у Маркса и Энгельса возможность планомерного хозяйства но отношению к коммунистической революции, уничтожающей частную собственность. Эта связь свидетельствует о том, что социал-фашистская «социализация» без революции, на основе сохранения частной собственности, ничего общего с марксизмом не имеет.
Социал-фашистские восхваления венской общины как «соц алистического оазиса», или их дифирамбы буржуазно-демократическим конституциям невольно заставляют вспомнить острые слова «Немецкой идеологии» о том, что, следуя этому методу, можно «перебрать» все буржуазные институты и найти повсюду кусочек коммунизм, так что, взятые вместе, они должны были бы дать законченный коммунизм». Можно «Кодекс Наполеона окрестить Кодексом общности и открыть в публичных домах, казармах и тюрьмах коммунистические колонии» (524).
Другой задачей, к разрешению которой приведет коммунизм, является, согласно «Немецкой идеологии», уничтожение разделения труда. Маркс и Энгельс часто говорят об уродующем людей разделении труда при капитализме, о мертвящей односторонности жизни наемного рабочего, о его прикованности к своей узкой профессии. В противоположность этому коммунизм устранит профессиональное обособление индивидов, откроет перед ними путь к всестороннему и разнообразному проявлению своих способностей. При этом Маркс и Энгельс говорят в первую очередь об уничтожении противоположности между физическим и умственным трудом. Если взглянуть с этой точки зрения на наши достижения, представится грандиозная картина: в сотнях форм осуществляется в СССР приобщение миллионов работников физического труда к умственному труду, к государственной деятельности, к науке и искусству.
С первого взгляда может показаться странным, что в «Немецкой идеологии» речь идет не только об уничтожении разделения труда, но и самого труда. Многократно говорится здесь о том, что труд должен быть устранен, упразднен. «Дело не в том, чтобы освободить труд, а в том, чтобы его устранить» (184). «Пролетарии, чтобы отстоять свою личность, должны уничтожить условие своего собственного существования, которое является в то же время и условием существования всего предшествующего общества, т. е. должны устранить труд» (68). О чем говорят здесь основоположники марксизма? Разумеется не о том, что коммунистическое общество — царство безделия. Напротив, Маркс и Энгельс заявляют, что «сладостная лень целиком принадлежит тривиальнейшему буржуазному воззрению» (196). Дело в том, что речь идет о подневольном труде как противоположности наслаждения, радостной жизнедеятельности, о труде рабском, убивающем индивидуальность, о тупом наемном труде. Устранение труда означает «отпадение самой основы всей этой противоположности между трудом и довольством», устранение того положения, когда «труд теряет всякую видимость самодеятельности». В коммунистическом обществе нет противоположности «обязанностей» и «интересов», труд превращается в «вытекающее из свободного развития всех способностей творческое проявление жизни». Таким образом речь идет о новых социалистических формах труда, о радостной, творческой, сознательной социалистической дисциплине труда, о превращении труда «в дело чести, дело славы, дело доблести и геройства» (Сталин).
Тов. Сталин в беседе с Э. Людвигом уже отметил, что в «Немецкой идеологии» Маркс и Энгельс отмежевываются от мелкобуржуазного представления о коммунизме как обществе, основанном на уравнительном распределении. Другие стороны проблемы коммунистического потребления, занимающие авторов «Немецкой идеологии», это, во-первых, — изменение характера наслаждения и, во-вторых, изменение самих желаний. «Наслаждения всех существовавших до сих нор сословий и классов, — читаем мы, — должны были вообще быть либо ребяческими, утомительными, либо грубыми, потому что они всегда были оторваны от общей жизнедеятельности, от подлинного содержания жизни, и более или менее сводились к тому, что бессодержательной деятельности давалось мнимое содержание» (406). Нетрудно заметить, что это — не что иное, как оборотная сторона критики труда при прежнем обществе. Разорванность труда как противоположности наслаждения и наслаждения как противоположности труда сменяются в коммунистическом обществе творческой жизнедеятельностью, которая есть полезная деятельность и вместе с тем наслаждение — «первая жизненная потребность».
Говоря об уничтожении разделения труда, Маркс и Энгельс конечно не забывают о противоположности города и деревни, а наоборот, подчеркивают задачу уничтожения этой противоположности как одну из важнейших задач коммунистической революции. «Противоположность между городом и деревней, — заявляют они, — может существовать только в рамках частной собственности. Она наиболее грубо выражает подчинение индивида разделению труда и определенной, навязанной ему деятельности, — подчинение, которое одного превращает в ограниченное городское животное, а другого — в ограниченное деревенское животное и ежедневно заново порождает противоположность между их интересами… Уничтожение противоположности между городом и деревней есть одно из первых условий коллективности, условие, которое в свою очередь зависит от множества материальных предпосылок и которое, как всякий видит сразу же, не может быть осуществлено одной только волей» (41).
Грандиозные успехи проведения политики индустриализации нашей страны, в результате которых создана мощная машинно-тракторная база сельского хозяйства, разгром кулачества и подрыв корней капитализма в нашем сельском хозяйстве, «решение исторической задачи перевода мелкого, индивидуального, раздробленного крестьянского хозяйства на рельсы социалистического крупного земледелия» — как раз и являются созданием решающих условий, которые выводят деревню на столбовую дорогу социалистического развития, открывают перспективу уничтожения, на основе дальнейших побед социалистического строительства, противоположности между городом и деревней.
Отметим в заключение взгляды Маркса и Энгельса на отношение коммунизма к личности, к индивидуальности. Вопреки широко пропагандируемым врагами коммунизма басням о враждебности коммунизма по отношению к личности, о «социалистической казарме» и тому подобный злостной и грязной клевете, действительные родоначальники научного социализма с самого начала четко определили свое отношение к этому вопросу. Штирнеру, утверждавшему, что «поднятие общества на ступень верховного собственника было бы ограблением личности в интересах человечности», Маркс и Энгельс отвечают, что «на самом деле коммунизм есть ограбление «ограбления личности». Ибо «только в коллективе получает индивид средства, дающие ему возможность всестороннего развития своих задатков, и следовательно только в коллективе возможна личная свобода». В «коллективности революционных пролетариев индивиды принимают участие как индивиды». Разумеется, добавляют при этом авторы «Немецкой идеологии», «то, что буржуа считают «личным», коммунизм несомненно подвергнет «ограблению» (186).
Таковы важнейшие стороны коммунистического общества, как они представлялись в то время Марксу и Энгельсу. Какой огромный путь пройден рабочим классом с тех пор от первых набросков коммунистической стратегии до построения фундамента социализма в СССР! И путь этот подтвердил и оправдал всей последующей практикой революционного рабочего движения представления основоположников научного социализма. Теоретические прогнозы Маркса и Энгельса ныне на шестой части мира претворены в великие реальные достижения социалистического строительства рабочим классом СССР, уверенно идущим вперед под развернутыми знаменами марксизма-ленинизма. Такова могучая сила революционной теории.