Оболенский болезненно вздохнул и открыл глаза. Он лежал, на полу в сыром, полутемном помещении. Узенькая полоска света из иллюминатора освещала дубовую обшивку. Слышался равномерный плеск воды. Как видно, Николай находился в трюме корабля. Но какого корабля? Как он сюда попал?
Николай приподнялся на локте, чтобы лучше осмотреться. Острая боль в правом плече заставила его глухо вскрикнуть и вновь повалиться на спину.
— Очнулись, ваше благородие? — услышал он из полутьмы голос.
— Кто здесь? — опешил Оболенский.
— Да это я, Чайкин. А вон и Сунцов с нами. — Матрос подполз поближе. — Вот славно, что голос подали. А уж мы думали совсем карачун вам. Мы и водой брызгали и уши вам терли, а вы лежите и не шелохнетесь. Мы тут с Сунцовым стражу звали, а они, дьяволы, будто и не слышат.
— Какую стражу? — удивился Николай. — Разве мы… разве мы под стражей?
— Эх, ваше благородие, попались мы, как кур во щи…
И только теперь Оболенский начал припоминать, что с ним произошло на берегу. Вот он сидит на камне у старой крепости, ждет Паркера. А того все нет и нет… Потом он встретил Паркера в аллее, назвал его трусом, потом неизвестно откуда появились английские матросы… и дальше он ничего не помнит.
Мало-помалу Николай начал догадываться, что Паркер подстроил ему какую-то каверзу. Но какую? Может быть, все же это простое недоразумение, придут старшие офицеры, все узнают и его с матросами выпустят на свободу…
— А вы как, братцы, живы-здоровы?
— Целы, ваше благородие, — отозвался Чайкин. — Нашего брата свалить трудно. Да и мы им спуску не дали.
— Вот и свиделись, ваше благородие, — подал голос Сунцов. — У нас, у простых людей, говорят: от тюрьмы да от сумы не зарекайся.
— Как же вы возле меня оказались? — спросил Оболенский.
— Да что же было на берегу сидеть! — ответил Чайкин. — Мы тоже не без понятия, сразу смекнули, куда ваше благородие пошли. Вот и решили под рукой быть для всякой надобности.
— Поздно прибежали, — сказал с сожалением Сунцов. — Кабы раньше чуток, отбились бы. Опять же, оружия не было. С оружием нас бы ни за что не взяли.
— Оно и лучше, — сказал Оболенский. — Было бы кровопролитие, напрасные жертвы. Как вызовут вас на допрос, говорите, что я приказал вам защищать меня.
— Это для чего, ваше благородие?
— Так нужно… Вероятно, в стычке кого-нибудь поранили?
— Не без того, — спокойно ответил Сунцов. — Нас помяли, ну и мы в обиду себя не дали.
И, помолчав немного, он добавил:
— Только, ваше благородие, я так думаю: вы всю вину на себя не берите. Вместе бились, вместе и ответ держать. Как же так можно за своего командира — и не заступиться!
— Это правильно, — поддержал его Чайкин. — Так-то лучше будет. Они скажут, что вы нарочно того офицера вместе с нами дожидались, чтобы покалечить… А надо как есть правды держаться. Как было, так и надо доказывать.
— За все это вас могут осудить на каторгу, — сказал Оболенский.
— Двум смертям не бывать, одной не миновать! — вздохнул Сунцов.
Наступила тишина. Каждый предался своим невеселым думам. Оболенский подумал о том, что сейчас делается на “Авроре” — собирается ли экипаж в плавание или капитан принимает меры к его розыску. Николай представил себе, как корабль поднимет все паруса и пойдет на запад, к родным берегам. А он? Трезво и хладнокровно перебирая в памяти прошедшие события, Оболенский приходил к печальным выводам! Положение его было трудным. Один на корабле чужой страны, которая в ближайшее время может начать военные действия против его родины… С ним могут поступить, как с военнопленным. Он здесь беззащитен.
И самое главное — когда начнется война, он, русский офицер, будет в стороне от событий, вдали от родины. Вместе с ним безвинно могут погибнуть Сунцов и Чайкин.
Как же легкомысленно он поступил! Оболенский тяжело вздохнул. Его плеча осторожно коснулась рука Чайкина:
— Не горюйте, ваше благородие, все сладится.
— Ты думаешь? — обрадовался его спокойному голосу Оболенский. — Сладится?
— Беспременно вырвемся отсюда. Не в таких переделках случалось быть, да и то выпутывались.
— Много ты за свою жизнь пережил? — с внезапно проснувшимся интересом спросил Оболенский.
— Всяко бывало. Однажды тоже чуть не окачурился, да, видите, жив. Дело-то на Аляске было…
— Ты на Аляске бывал?
— Случалось. Вместе с отцом, когда мальцом еще был. Ходили туда с капитаном Кашеваровым…
Оболенский признался, что он не слыхал про Кашеварова. И Чайкин, устроившись поудобней, стал рассказывать о жизни открывателей новых земель, о людях беспримерной стойкости и отваги, коими так богата русская земля.
Неожиданно раздались шаги. Узники прислушались. Дверь открылась, и два английских матроса, освещая себе путь фонарем, вошли в трюм.
Приглядевшись, один из них ткнул пальцем в Оболенского и велел ему следовать за собой.
— Вот сейчас все выяснится, — сказал Оболенский своим товарищам, — и нас отпустят на свободу.
— В добрый час! — сказал Чайкин.
Английские матросы повели Оболенского к адмиралу Прайсу.