Непредвиденная выходка
Дети остались одни. Толпа крестьянских ребятишек окружила Марго и рассматривала ее, как какого-нибудь диковинного зверя. Маленькая француженка, в свою очередь, не отрываясь, смотрела на детей.
Их было человек двенадцать. Кроме Ванюши и Груни, пришли еще Сенька-большой и Сенька-маленький, Мишутка-чернявый, Алексаша, сын мельника, его две сестрички, Ганя и Анюта, рябой Митюха, двое сыновей лавочника да Никитка-шалун, самый большой проказник изо всей сельской школы, где он обучался.
Дети продолжали долго и молча рассматривать Марго, Марго — детей. Наконец, Никитка-шалун не выдержал и сказал, первый прервав молчание:
— Французинка… Ишь ты, глаза-то какие черные. Издалеча приехали, видать… На карте географической я Париж ихний видал. Как поедешь в этот Париж, так и угоришь. Важно! — заключил он свою речь смехом.
— Ты-то не поедешь. Не угоришь, не бойся, — засмеялся Ванюша.
— В истории мы учили в классе, что шибко с французами в 1812 году наши дрались… — вставил Алексаша, желая хвастнуть своими познаниями перед детьми.
— У нее мамка померла… бедна-а-я, — произнесла с чувством жалостливая Груня. — Я ей землянику отдам, что для Олимпиады Львовны насбирала.
— А мы цветы!
— Я ей гнездышко с яичками зябликовыми подарю! — торжественно произнес Митюха, некрасивый, рябой, застенчивый мальчик, вытащив из кармана птичье гнездо с прелестными крошечными яичками, и протянул его Марго.
За ним потянулись к Марго и другие детские ручонки, с большими лесными букетами дикой гвоздики, ромашки, куриной слепоты, кашки… Маленькая Груня, потупившись, подала Марго свою корзиночку с земляникой.
И тут внезапно произошло нечто, чего менее всего ожидали дети.
Лишь только Марго увидела ягоды, вся картина недавно пережитого несчастья воскресла перед ее глазами. Вспомнилась сразу маленькой француженке другая точно такая же крестьянская русская девочка с ягодами на станции железной дороги… Вспомнилось с поразительной ясностью, как покупала она у той девочки землянику, как та отняла корзинку обратно… как она, Марго, побежала за крестьянской девочкой вдогонку и осталась из-за этого на станции… как поезд ушел без нее… Мама уехала и… погибла… Если бы не девочка с ягодами, гадкая, скверная девчонка, она, Марго, во-время вернулась бы в вагон и не разлучилась бы уже с мамой… Не разлучилась бы ни за что… Вместе умерли бы они с мамой… под обломками поезда. Это было бы во сто раз лучше, нежели жить такой одинокой на свете. А теперь… теперь… О, как ненавидит она всех этих гадких девочек с ягодами, всех до одной, из-за той девчонки, которая ее сделала такой несчастной. И эта такая же, как та: босая, загорелая, грязноватая.
И Марго с такой ненавистью и злобой взглянула на ни в чем неповинную Груню, что той в первую минуту даже страшно стало.
Однако Груня все-таки поборола свое смущение и, протягивая корзиночку с ягодами маленькой француженке, произнесла робко:
— На… возьми, барышня. Кушай на здоровье… Сама утром собирала свеженькие в лесу. Возьми же, кушай…
Марго показалось, что девочка дразнит ее и нарочно напоминает ей о том, что случилось вчера. Маленькая француженка еще больше рассердилась, побледнела от злости и, резко вырвав из рук Груни корзинку, размахнулась ею и изо всей силы швырнула ее за изгородь сада.
Марго размахнулась корзинкой и изо всей силы швырнула ее за изгородь сада…
— Ах! — вырвалось дружно у недоумевавших детей.
Но Марго уже не могла сдержать своего волнения и начала вырывать из рук ребятишек цветы и букеты и швырять их на траву.
— Вот, вот, куда их надо, — лепетала она по-французски, бледная, с горящими глазами, топча цветы ногами, — мне никого не надо и ничего не надо теперь… Только маму. Только маму. Верните мне ее. Верните сейчас.
— Ну, и барышня! Ну, и гостья! — первый опомнился Никитка. — Зверь какой-то, а не барышня. Разве можно так злиться?
— И свирепая же она, братцы, — протянул Алексаша, испуганно глядя на взволнованную Марго.
— Гляди, гляди, глазищами-то как ворочает, — крикнул Сенька-большой.
— А лопочет-то, лопочет по-свойски, ровно горохом сыплет, — вставил другой Сенька, маленький. — Такая невеличка, ростом от земли не видать, поди-ка, а сердитая, ровно большая.
— Полно, братцы, пущай ее. Слышали, мать у нее померла в крушении… так мудрено ли… — примиряюще произнес Ванюша и, прикрикнув на плачущую от обиды Груню, решительно подошел к Марго.
— Перестань сердиться, барышня, — кладя ей руку на плечо, произнес мальчик. — Мы к тебе всей душой, то-есть… а ты это в толк себе не возьмешь никак… Эх, жалость какая, по-нашему ты говорить не можешь. А вот мы…
Ванюша не успел докончить начатой фразы… Малютка Марго с новым приливом отчаяния и тоски взглянула на него своими черными глазами и, внезапно сбросив с плеча руку мальчика, стрелою кинулась из школьного палисадника по направлению к лесу…
Куда и зачем она бежит — Марго и сама не знала хорошенько, сами ноги, казалось, несли ее.
Олимпиады Львовны, которая одна могла бы остановить девочку, не было подле; ребятишки растерялись и, выпучив глаза от изумления, смотрели вслед маленькой француженке…
А малютка Марго все бежала, все мчалась, как на крыльях. Вот и лес близко… Вот добежала она до его опушки… Вот приветливо накрыли ее шатром его тенистые деревья. Девочка вбежала под их гостеприимную сень, взяла вправо, потом влево и, измученная, изнеможенная, бросилась на мягкий мох, на согретую июньским солнышком траву. И тут только она дала полную волю слезам, полную волю своему горю…