Первая стычка.-- Оля Петрушевич.
Дзинь! Дзинь! Дзинь! -- прозвучал невидимый колокольчик, когда я вышла из приемной начальницы в коридор.
-- Это звонок к обеду! -- произнесла моя спутница.-- Мы сейчас пойдем в столовую, где соберется весь институт.
Бесконечный темный коридор с дюжиной газовых рожков представился моему воображению какой-то таинственной древней подземной гробницей.
-- Это нижний коридор,-- поясняла мне m-lle Рабе.-- Вон, сзади, лазарет и квартира maman. Дальше номера для музыкальных упражнений, гардеробная, бельевая и комнаты музыкальных дам... А вот и столовая,-- заключила моя спутница и ввела меня в огромную длинную комнату с бесчисленными столами, поставленными в два ряда и образующими широкий проход между ними.
-- Сейчас сюда соберутся все наши,-- пояснила мне опять m-lle Рабе.
Не успела она договорить своей фразы, как на пороге столовой появилась барышня в сером платье и черном переднике, ведя за руку двух малюсеньких девочек в зеленых платьях с белыми передниками. За этими тремя фигурами замелькали другие зелено-белые фигурки, ровно выстроенные в ряд, настолько ровно, что все многочисленные пары казались одной прямой зелено-белой лентой. Сначала шли маленькие девочки, потом--ростом побольше, дальше--еще выше и, наконец, самые высокие замыкали шествие
-- Это твой класс,-- проговорила m-lle Рабе, указывая мне на девочек седьмого класса,-- а эта барышня в сером -- наша пепиньерка. Пепиньерками,-- прибавила она,-- мы называем старших воспитанниц, которые готовятся в наставницы и которые у нас наблюдают за младшими институтками... Сделай реверанс пепиньерке.
Я повиновалась.
Девочки подошли к столам и быстро расселись по своим местам. Их было более сорока и все они показались мне на одно лицо.
Никто из них не обратил на меня особого внимания, по крайней мере, как мне казалось. Что же касается меня, то я не сводила глаз со всех этих черненьких и белокурых девочек, с белыми фартучками и смешными полотняными трубочками вместо рукавов или же с очень коротенькими рукавами.
-- Воронская! -- послышался надо мною знакомый голос m-lle Рабе,-- закрой рот! Ворона влетит! Это дурная привычка разевать рот таким образом.
Я страшно сконфузилась и взглянула на классную даму: ее глаза насмешливо сверкали, а крупный рот улыбался снисходительной усмешкой.
Кто-то хихикнул позади меня. Я быстро оглянулась. Красавица-девочка с карими глазами и белокурыми, цвета льна, пушистыми волосами кривила свои тонкие недобрые губки, всеми силами стараясь удержать смех.
При виде насмешливого лица маленькой красавицы я вспыхнула вдвое, но не от смущения, нет. Злость разбирала меня: как могла эта маленькая и, наверное, глупая девчонка издеваться надо мною'?
Я пристально взглянула на белокурую красавицу и вдруг заметила, что рот у нее кривится поминутно и что это у нее, очевидно, одна из дурных привычек. Забыв в эту минуту только что пережитую тяжелую сцену прощанья с папой и резкое замечание классной дамы, я быстро подошла почти вплотную к все еще насмешливо улыбающейся девочке, высоко подняла голову и, дерзко глядя ей в лицо, произнесла громко:
-- Нечего надо мною смеяться. Сами-то хороши! Криворотый херувимчик и больше ничего...
Девочка даже в лице изменилась и подскочила на месте.
M-lle Рабе подошла в это время к соседнему столу. Я находилась у крайнего, ближайшего к буфетной, и она не могла слышать моей фразы. Зато девочки все, как по команде, повернули головы в мою сторону.
-- Как тебе не стыдно задирать?-- произнесла одна из них, бледная, довольно плотная брюнетка с очень симпатичным серьезным лицом.-- А еще новенькая!
-- Это не твое дело!-- произнесла я запальчиво.-- Вот она (тут я ткнула указательным пальцем в белокурую красавицу) меня первая задрала, а я только ответила.
-- Грубо ответила! Вот что! Плохо тебя дома воспитывали! Да!-- улегшись с локтями на столе, громким шепотом говорила рослая полная девочка с лицом отъявленной шалуньи и вздернутым носом.-- Кто тебя воспитывал? -- Верно солдат какой-нибудь или денщик...
-- Не смей говорить так!-- не помня себя и стуча кулаком по столу вскричала я вне себя от злости.-- Меня "солнышко" воспитывал. А "солнышко" не можетъ худо воспитывать. Поняли! Он умнее всех в мире...
-- Кто? Кто?-- так и покатились со смеху девочки.
-- Батюшки!-- кричала сидевшая напротив толстая девочка с вздернутым носом,-- да она совсем порченая, душки! Что говорит-то! Солнышко ее воспитало! Будет солнце воспитывать такую глупую, такую невежу-девчонку.
-- Солнышко, не солнце!-- ничего не понимая, кричала в свою очередь я.-- Солнышко--это мой папа, папа-Алеша! Ну, поняли, наконец?
Но тут хохот сразу усилился.
-- Она отца своего по имени называет! Слышали вы это?-- неслось с одного конца стола на другой.
-- Да это дикарка какая-то!
-- Наверно из племени зулусов...
-- Ей надо серьгу через нос продеть...
-- Как она смеет нападать на нашу Колибреньку!..
-- Зина, Зиночка, Дорина! Не обращай, душка, внимания на нее!-- бросились сразу несколько девочек к белокурой красавице, которую я в припадке злости назвала криворотым херувимчиком.
Пепиньерка в сером платье и черном фартуке, услыша шум, быстро вскочила со своего места на первом столе и подбежала к тому концу, где мы сидели.
-- Что за шум? Что такое?
-- Да вон новенькая обижает Колибри,-- бойко отвечала толстая девочка, вздергивая кверху свой и без того глядевший в небо нос.
-- Дорину обижает... Да неужели? Новенькая Дорину обижает?!-- так и всколыхнулась та.-- А ты чего смотришь, Лида?-- обратилась она к серьезной темноглазой девочке.-- Лучшая ученица, ей доверяют столь, а она Бог знает как следит за этим! Стыдно вам, моя милая!
-- M-lle Комисарова, дуся, не сердитесь. Мишка не виновата! -- вскричала русая девочка с коротко остриженными волосами, которую, как я узнала впоследствии, звали Милой Рант, прозвали же Стрекозой за ее веселость и шалости.-- Мишенька смотрела, но она не могла же зажать рот нахальной...-- и серые глаза впились в меня со злым негодованием.
-- Так вот ты какая! -- значительно протянула пепиньерка, сердито глядя на меня злыми глазами.-- Не успела еще перезнакомиться, а уже стала обижать других!.. А я-то вообразила, что ты самая милая девочка на свете!.. Изволь сейчас же сидеть смирно!..-- прикрикнула она на меня и топнула ногою, при чем маленькое птичье лицо ее сделалось красное -- раскрасное и глаза смешно округлились.
"Злючка какая!"-- мысленно произнесла я, стараясь не смотреть на сердитое лицо пепиньерки.
Между тем столовая понемногу наполнилась бесчисленным количеством зелено-белых девочек всех возрастов, начиная с десяти лет и кончая девятнадцатью.
За крайними к выходу столами уселись серые барышни в черных фартуках вроде нашей пепиньерки.
Там было шумно и весело. Пепиньерки держали себя вообще далеко не так чинно, как младшая, и довольно громко разговаривали между собой.
Впрочем, шумели одинаково все -- и большие, и маленькие, и смутный гул от трехсот голосов стоял под сводами длинной огромной комнаты. От этого шума, напоминающего собою пчелиное жужжанье, у меня голова начинала кружиться и болеть.
С ближайших столов, предназначенных шестому и пятому классу, к нам поминутно долетали фразы:
-- У седьмушек новенькая.
-- И какая бойкая!
-- Хорошенькая девочка...
-- Нет, дурнушка...
-- Неправда--дуся! Бледнушка только...
-- Ах, много ты понимаешь, Македонская.
-- Урод какой-то!
-- Неправда--душка!
-- Нет, урод!
-- Сама ты урод!
-- Прелестно!.. Я m-lle пожалуюсь.
-- Ябедница, фискалка!
Эти фразы достигали моих ушей, и я не знала
куда деть глаза и от похвал, и от порицаний, и потому была рада-радехонька, когда одна из воспитанниц V класса стала читать предобеденную молитву, а старшие повторили ее хором и вслед затем в столовой зазвенели тарелки. Девушки-служанки в полосатых платьях разнесли дымящиеся миски и крайняя из девочек стала разливать суп по тарелкам своих соседок.
Я не дотронулась ни до супа, ни до второго, ни до сладкого.
Когда подали последнее, подле меня раздался умильный голосок:
-- Ты наверное не будешь есть пирожного, новенькая, отдай его мне.
Я быстро вскинула глазами на говорившую. Это была та самая толстушка, которая смеялась над тем, что меня "солнышко воспитало". Она смотрела теперь на меня смущенными и в то же время просящими глазами.
Я уже протянула руку к тарелке, чтобы передать ее девочке вместе с горячей пышкой, облитой вареньем, как неожиданно чья-то рука быстро вцепилась мне в руку.
-- Не смей делать этого!-- вскричал подле меня звучный голос.
Быстро взглянув по тому направленно, откуда слышался этот голос, я увидела смуглую, тоненькую, как былинка, девочку, со смелыми черными глазами, чуть-чуть вздернутым носом и короткой заячьей губой над белыми, острыми, как у мышонка, зубами.
Ее так и звали "Мышкой", как я узнала впоследствии, эту черноглазую и подвижную, как ртуть, быструю Олю Петрушевич.
-- Не смей отдавать своей порции этим девчонкам! -- произнесла она своим смелым, необычайно звучным голоском.-- Гадость какая!-- вся пылая румянцем и сверкая разгоравшимися глазами, вскричала она, обращаясь к окружающим ее за столом девочкам,-- нападать, дразнить, ябедничать, а потом к ней же лезть с клянченьем "Дай пирожного!" Срам! Ты класс свой срамишь, Мендель,-- прибавила она, обращаясь к моей соседке, просившей у меня сладкое. Стыдись!
И она обдала таким негодующим, таким презрительным взглядом толстячку, что мне вчуже стало совестно за нее.
На минуту за столом воцарилось молчание. Потом чей-то иронический голос произнес:
-- Мышка выступает в роли защитницы угнетенных. Очень похвально!
Это говорила Колибри, немилосердно кривя свой хорошенький рот.
-- Лучше быть защитником, нежели командиром над теми, кто не имеет силы воли не подчиняться тебе!-- гордо ответила черноглазая девочка.
Зина Дорина -- она же Колибри -- позеленела от злости. Она немилосердно еще раз скривила рот и хотела ответить что-то, но в эту минуту задребезжал колокольчик. Воспитанница "пятушка" прочла послеобеденную молитву. Старшие пропели ее хором, и мы, быстро выстроившись в пары, двинулись к выходу из столовой.
Подле меня шла черноглазая девочка, пристыдившая за столом остальных.