"Русское богатство", 1911, No 3--4.
"Если ты не наврал, что можешь достать мне паспорт, то хлопочи, ибо по университетскому диплому жить не позволяют. Нельзя ли что-нибудь по медицинскому департаменту, ибо я -- лекарь".
Так писал мне покойный брат мой Антон Павлович. В котором году и месяце это было -- с полной точностью трудно сказать, потому что Ант. П. очень редко ставил в своих письмах даты. Письмо, из которого взята вышеприведенная выписка, помечено одним только словом "четверг". Нет ни места, откуда послано письмо, ни года, ни месяца, ни числа. Во всяком случае это происходило между октябрем 1892 г. и январем 1894 г.
Дело в том, что покойный писатель, окончив курс на медицинском факультете Московского университета, получил при выпуске диплом на звание лекаря, и этот диплом был единственным документом, удостоверяющим его личность. Но этот документ открывал только дорогу к поступлению на службу в какое-нибудь ведомство, паспортом же служить не мог, и в участках его не прописывали.
Брат не имел ни малейшего желания поступать куда-либо на службу и предпочитал оставаться свободным человеком, тем более, что в это время он посвятил себя исключительно литературе и уже начинал приобретать имя, как писатель.
О своем паспортном горе Ант.П. писал брату Михаилу и мне. Я пообещал ему добыть паспорт и имел к тому основание. Приведенная выше выдержка из письма показывает, что Ант.П. согласился на мое предложение.
На этой страничке моих воспоминаний я хочу рассказать, как именно я добывал этот паспорт. Здесь интересны, конечно, не я и не мои хлопоты, а те высокопоставленные лица, которые принимали участие в создании для А.П. "вида на жительство".
Первым из этих лиц был покойный статс-секретарь Константин Карлович Грот. Он, как известно, патронировал слепых, сумел перевести в Александро-Мариинское попечительство о слепых из какого-то ведомства миллионный капитал, построил в Петербурге Александро-Мариинское училище слепых (на Аптекарском острове) и вообще держал все "слепцовское дело" всей России в своих руках.
В то время, к которому относится этот коротенький рассказ, я был официальным и фактическим редактором издававшегося попечительством журнала "Слепец" (выходит, кажется, и теперь) и потому часто встречался и был в очень хороших отношениях с К.К. Гротом. К нему-то я и обратился.
К.К. Грот пользовался огромным влиянием. Для того, чтобы иллюстрировать дальнейшее изложение, приведу следующий пример. Известно, как в то время было строго главное управление по делам печати. Редакторы повременных изданий утверждались не иначе, как после целого ряда формальностей, наведения негласных справок о благонадежности и т.п. Алчущим редакторства приходилось по целым неделям, а иногда и месяцам обивать пороги Главного управления, напоминать о себе и наводить справки о ходе своего дела. Я это знал. Когда я согласился на предложенное мне К.К. Гротом редактирование "Слепца", то был уверен, что утвердят меня не скоро. Каково же было мое удивление, когда не далее, как на третий день после нашего разговора, ко мне на квартиру был доставлен пакет, в котором значилось, что я уже утвержден. На квартиру! Это что-нибудь да значило!
Ввиду этого, получив письмо от брата, я отправился к К.К. Гроту с некоторой уверенностью. Как теперь помню наш разговор в его гостиной, в доме на Б. Конюшенной. Гостиная, как и вся остальная квартира, была обставлена богато. Все в ней, начиная от стула и кончая каким-нибудь бюстом, стоило очень дорого, всюду была безукоризннейшая, доведенная до педантизма чистота, но все говорило, что среди этой богатой обстановки живет человек одинокий и что в доме нет женщины... От всего веяло высокопоставленностью и какой-то грустью.
Выслушав историю с паспортом, К.К. Грот ответил мне своим бесстрастным, ровным, старческим голосом.
-- Хорошо. Я постараюсь это сделать. Я вас уведомлю.
Это было сказано таким тоном, что я возвратился домой почти с полной уверенностью в том, что у брата паспорт будет. И действительно, на другой или на третий день я получаю телеграмму: "Завтра в три часа поезжайте к Рагозину. Грот".
Лев Федорович Рагозин был директором Медицинского департамента. Это была милейшая, даровитая, развитая и добрейшая личность. Те, кому приходилось служить вместе с ним или под его начальством, относились и относятся до сих пор с теплым чувством к его памяти. (Он умер 30 марта 1908 г.) Впоследствии одно лето мне пришлось быть его ближайшим соседом по даче и я лично убедился в справедливости этих отзывов. До истории с паспортом я знал его только по имени да по адрес-календарю.
Само собой разумеется, что в назначенный час я был уже в департаменте. Лишь только я назвал свою фамилию -- не помню кому: курьеру или дежурному чиновнику, -- как обо мне было не только немедленно, но даже, как мне показалось, и торопливо доложено.
"Вот он, Грот!" -- промелькнуло у меня в голове.
-- Пожалуйте-с. Директор просят!
Передо мной в один миг распахнулись настежь двери директорского кабинета -- двери, перед которыми многим и многим приходилось вероятно простаивать не без трепета по получасам, а иногда и по часам и перешагивать через порог еще с большим трепетом.
Л.Ф. Рагозин -- высокий, статный мужчина с очень симпатичным и вовсе не чиновничьим лицом встретил меня очень радушно и, вероятно, вследствие привычки иметь дело постоянно с врачами, он протянул мне руку со словами.
-- Очень рад познакомиться с вами, коллега.
Я поспешил ответить, что я -- не врач, но что я явился во врачебный департамент хлопотать о своем брате -- враче. На лице Л.Ф. ясно выразилось недоумение. Я понял, что К.К. Грот, прося его принять и выслушать меня и сделать то, о чем я буду просить, не сообщил ему, в чем именно будет состоять моя просьба (впоследствии это оправдалось). Поэтому приходилось начинать сказку сначала. В глазах директора департамента был ясно написан молчаливый вопрос:
-- Кто же ты и чего тебе нужно, если ты не пришел просить какого-нибудь места по медицинской епархии?
Приходилось поневоле знакомить прежде всего со своею особой. Я сообщил ему, что представляю собою редактора журнала "Слепец" и явился...
-- А! Так вот почему вы так дороги сердцу Константина Карловича! -- перебил он меня. -- Вот почему он принимает в вас такое участие! Давайте, сядем и потолкуем. В чем дело?
Л.Ф. сел за свой письменный стол, а мне указал на кресло, сбоку стола. Я начал с того, что брат мой -- начинающий писать "А. Чехонте"...
-- А.Чехонте!? -- снова перебил меня Л.Ф. -- Читал, читал... Прелестные вещицы!.. Так это он? Ваш брат?
-- Да.
-- Прелестные вещицы! Как он чудесно схватывает с натуры! Какие типы! И все живые люди!.. Он врач и практикует?
-- Нет. Кажется он занимается одною только литературой. По крайней мере, в Москве, где он живет, у него на дверях вывески нет.
-- И прекрасно делает, что не практикует. Средних и плохих врачей у нас много, а даровитых писателей очень и очень мало. Раз-два -- и обчелся. Пусть лучше пишет. Ну-с?
Я рассказал уже известную историю о дипломе, который необходимо заменить "видом на жительство", признаваемым полицией.
Л.Ф. подумал немножко и сказал:
-- Для такого писателя, как А. Чехонте, необходимо сделать все, что только возможно. Мы даже обязаны сделать все, чтобы облегчить ему жизнь и избавить его от волнений, вызываемых каким-нибудь глупым паспортом... Кто знает, может быть, из него выйдет большой писатель, который даст нам что-нибудь крупное... Вот что: хотите вы на неделю превратиться в вашего брата? Всего только на одну какую-нибудь неделю или дней на шесть?
-- Я вас не понимаю, Л.Ф., -- ответил я, широко раскрыв глаза.
Директор департамента добродушно улыбнулся.
-- Я вам сейчас объясню, -- сказал он. -- Все можно обделать, нисколько не тревожа вашего брата и без него. Он, говорите вы, живет в Москве -- так не тащить же его из-за какой-нибудь невинной комедии сюда, в Питер. Дело вот в чем. Пусть ваш брат подаст прошение в Медицинский департамент о том, чтобы его определили на какую-нибудь должность...
-- Но он не желает служить. Он хочет быть свободным человеком.
-- Погодите. Пусть он, как я уже сказал, подает прошение. Согласно этому прошению мы сделаем журнальное постановление, в силу которого он делается чиновником департамента и служит три или четыре дня. За эти дни служба надоедает ему хуже горькой редьки, и он подает новое прошение -- об отставке. Мы тотчас же выдаем ему аттестат -- и вот вам паспорт, самый настоящий паспорт, который будет признавать и прописывать полиция не только во всей России, но даже и на Новой Гвинее, если только она там есть.
-- Превосходно -- воскликнул я. -- И быстро, и на законном основании!
-- Да. И быстро, и на законном основании, и комар носа не подточит. Но для этого необходимо, чтобы вы на эту неделю сделались самозванцем и превратились бы из Александра Чехова в Антона Чехова -- не для всего мира, а только для нашего департамента. Согласны? Ну, так садитесь и сейчас же пишите прошение от имени вашего брата.
-- Но ведь это будет подлог, Л.Ф., -- возразил я.
-- Я уверен, что вы не пойдете к прокурору доносить, что я вас учу делать подлоги, -- засмеялся директор департамента, а сам на себя я не донесу, тем более, что через три дня вы сделаете второй такой же подлог с прошением об отставке... Нас с вами и упекут в Сибирь...
Л.Ф. позвонил. Вошел длинный, сухощавый чиновник.
-- Вот г.Чехов, Антон Павлович, желает поступить к нам в департамент младшим сверхштатным чиновником, -- обратился к нему Л.Ф. Рагозин, -- будьте добры, продиктуйте форму прошения.
-- Пожалуйте-с, -- пригласил меня длинный чиновник, направляясь к двери.
-- Прошение подадите мне лично, -- сказал директор вдогонку.
Длинный чиновник привел меня в большую комнату, в которой за тремя или четырьмя столами шла обычная канцелярская работа. У одного из окон стояли чиновник и типичный, серый труженик -- земский врач. Врач что-то горячо и возбужденно доказывал чиновнику. До меня долетали отрывочные фразы: "скарлатина"... "дети мрут, как мухи"... "эпидемический характер"... "рук нет совсем"...
Длинный чиновник предложил мне сесть за один из столов -- очевидно, за его стол -- и стал громко диктовать прошение.
-- Ну-с, теперь подписывайте ваше звание и имя: "лекарь Антон Чехов", -- закончил он.
Я исполнил это.
-- Теперь благоволите подать директору.
Но лишь только я поднялся с места и с листом бумаги в руке направился к двери, как слева послышалось умышленно громкое:
-- Гм!..
Я оглянулся и едва не растерялся. За одним из столов сидел и глядел на меня улыбающимися глазами знакомый мне чиновник г.Р. (имени не называю, потому что он и ныне здравствует), с которым мне часто приходилось встречаться в театрах, на Невском и в ресторанах и который прекрасно знал, какой я Антон. Он ласково смотрел на меня и мне казалось, будто в глазах его было написано:
-- Э, брат, да ты подлогами занимаешься! Я ведь знаю наверное, что ты -- Александр...
Я подошел к нему. Раскланялись, как добрые знакомые, и немножко поболтали о пустяках.
-- Прошение подаете? -- спросил он под конец беседы.
-- Да. От имени брата... по доверенности, -- солгал я.
Он ничего не ответил и только засмеялся как-то беззвучно, в нос. Через минуту я был уже в кабинете директора и подал ему прошение.
-- Вот и прекрасно, -- сказал Л.Ф., пробежав написанное. -- Теперь мы пустим эту бумажку в ход.
-- Должен предупредить вас, Лев Федорович, -- начал я, -- что наш заговор открыт и мое самозванство разоблачено. В канцелярии я встретился с г.Р., с которым я хорошо знаком и который отлично знает, что я -- не Антон.
-- Пустое. Приходите через три или четыре дня подавать прошение об отставке.
Мы пожали друг другу руки, и я ушел. В тот же день я уведомил брата об успешности начатых хлопот.
Дня через два мне понадобилось по делам "Слепца" побывать у К.К. Грота. Окончив деловой разговор, К.К. как бы вскользь и мимоходом бросил:
-- Ваш брат уже зачислен на службу... Меня Рагозин уведомил...
Само собою разумеется, что я возликовал и тотчас же написал брату.
Еще через два дня я снова был в Медицинском департаменте, и тот же длинный, сухощавый чиновник, за тем же столом диктовал мне прошение об отставке, -- и я совершил второй подлог, подписавшись именем брата. Л.Ф. Рагозина я в этот раз не видел. Он был в каком-то важном заседании. Прошение принял от меня тот же длинный чиновник.
-- Пожалуйте завтра в это же время, -- сухо сказал он.
Опять послышалось слева многозначительное.
-- Гм!..
Р. смотрел на меня смеющимися глазами. Пришлось подойти к его столу.
-- Отслужили? Подаете в отставку?
-- Да.
-- Не долго же вы украшали наш департамент своим присутствием... под чужим именем. Сегодня в театре будете?
Он опять засмеялся беззвучно в нос, и я почувствовал, что проглотил пилюлю.
На следующий день меня провели прямо в кабинет директора.
-- Ну, вот и сделано, -- весело и почти дружески встретил меня Л.Ф. -- Вашему брату теперь не о чем больше беспокоиться... Я вот сейчас по дороге в департамент прочел новенький рассказ А. Чехонте. Что за прелесть! Пусть пишет милый человек, а медицину путь бросит. Бог с ней. От моего имени скажите ему: пусть пишет, а не лечит. Лечить и без него есть кому, а писать без него некому. Если ему нравится медицина, пусть занимается ею мимоходом, для своего удовольствия, но пусть не делает из нее профессии. Его сила не в скальпеле, а в пере.
Л.Ф. позвонил. Вошел чиновник.
-- Принесите сюда, -- коротко распорядился Л.Ф. Чиновник поклонился и вышел.
-- Его сила в пере, и я уверен, сердце мне подсказывает, что из него со временем выйдет величина -- и я очень рад, что мог быть хоть немножко для него полезен.
Вошел чиновник и почтительно положил на стол перед директором раскрытую книгу, на одной странице которой лежал свеженький, чистенький и каллиграфически написанный аттестат с печатью.
-- Распишитесь в получении, -- сказал Л.Ф., подавая мне перо и указывая пальцем на клетку в книге.
-- Это будет уже третий подлог, -- улыбнулся я, подписываясь именем брата.
-- И, как видите, в Сибирь нас с вами не сослали, -- улыбнулся в свою очередь Л.Ф. -- Ну-с, извольте-с.
Директор взял аттестат, собственноручно свернул его вчетверо и подал мне. Чиновник взял книгу и мигом улетучился.
-- Теперь вы можете быть опять самим собою, -- пошутил Л.Ф.
Я принялся горячо благодарить его.
-- Очень рад, очень рад, что мог хоть что-нибудь сделать, -- отвечал он. -- Впрочем это не я сделал, а Константин Карлович Грот... Так и напишите, что его сила не в медицине, а в пере. От моего имени напишите, -- добавил он, провожая меня чуть не до двери.
Нечего и говорить, что, выйдя из департамента, я не шел, а летел для того, чтобы поскорее отослать брату заказным письмом драгоценный документ, и мое радостное волнение улеглось только тогда, когда я ощутил у себя в пальцах почтовую росписку.
В тот же вечер мне случайно и совсем неожиданно пришлось встретиться с К.К. Гротом. Я стал благодарить его.
-- И славу Богу, что так вышло, -- ответил он своим старческим, монотонным голосом. -- Только я тут ни при чем и меня благодарить не за что. Это все -- Рагозин.
Через два или три дня я получил от брата коротенькое и, по обыкновению, юмористическое письмо:
"Merci. Теперь я -- не лекарь, а гражданин, и полиция меня уважает и боится. А за подлоги я тебя сошлю на Сахалин. Отставной младший сверхштатный чиновник А.Ч."...
Такова история первого паспорта Ан.П. Чехова.
С тех пор прошло много лет. К.К. Грот умер; умер и брат; смерть его, как известно, произвела глубокое впечатление на всю Россию. Пошли новые веяния.
Как-то раз я шел по одной из боковых улиц, впадающих в Невский проспект. Меня кто-то окликнул с противоложного тротуара. Это был Л.Ф. Рагозин -- единственный оставшийся в живых участник только что описанной паспортной эпопеи. Я поспешил перебежать через дорогу, и мы пожали друг другу руки, как добрые знакомые. Он сильно постарел и был чем-то недоволен. Недовольство оказалось административным: объявления о разных медицинских, патентованных и секретных средствах разрешено было печатать с меньшими стеснениями, чем прежде.
-- Теперь мы махнули на все рукой, -- сказал он. -- Laissez faire, laissez passer.
Затем разговор незаметно перешел на другую тему. Вспомнили о покойном брате.
-- Вот уж и нет Антона Павловича, -- с глубоким вздохом произнес он. -- Помните, я говорил вам тогда, когда вы хлопотали о паспорте, что из него выйдет величина? К моему удовольствию, я оказался пророком.
-- Кстати, Лев Федорович, ответил я, -- я собираюсь как-нибудь в свободную минуту написать эту эпопею с паспортом так, как она была в действительности. Вы в ней были главным действующим лицом. Позвольте писать начистоту и упомянуть ваше имя?
-- Сделайте одолжение. Сколько угодно. Маленькая неприятность, которую я от этого получу, вполне уравновесится значением той маленькой услуги, которую я когда-то оказал вашему брату. Пишите. Я прочту с удовольствием.
Но прочесть ему не удалось. Я все собирался написать, а неумолимое время делало свое. В скором времени после этого разговора в траурной каемке на первой странице "Нового Времени" появилось имя Л.Ф. Рагозина.
Я не знаю, сохранился ли в семейном архиве паспорт, обменивавшийся несколько раз на заграничный, но он был подписан Л.Ф. Рагозиным.