ИСЧЕЗНУВШЕЕ ОЧАРОВАНИЕ

Четыре века настойчивости и последовательности. – Триумф. – Радость и разочарование. – Владыки мира. – Мечты в момент перемирия. – Свидание. – Россия. – Германии предоставляется удобный случай. – Новое оружие. – Новая знать. – Непредвиденная ситуация. – Внезапное потрясение. – Мир. – Исчезнувшее очарование.

Окончание Великой войны подняло Англию на небывалую высоту. Вновь, в четвертый раз на протяжении четырех веков Англия организовала во главе Европы сопротивление военной тирании, и в четвертый раз война закончилась тем, что малые государства Нидерландов, ради защиты которых Англия объявила войну, сохранили полную независимость. Испания, Франция – королевство и империя, Германская империя – все они поочередно стремились к захвату этих областей или к господству над ними. В течение 400 лет Англия противодействовала их намерениям, то военным, то дипломатическим путем. В список могущественных государей и военачальников, включавший уже имена Филиппа II, Людовика XIV и Наполеона, можно было теперь внести имя германского императора Вильгельма II. Эти четыре цепи великих событий, неизменно служивших одной и той же цели на протяжении жизней многих поколений и неизменно оканчивавшиеся успехом, представляют редкий пример настойчивости и последовательности; достижения, подобные ему, отсутствуют в истории древности, как и в истории нового времени.

Удалось добиться и других существенных выгод. Угроза со стороны германского флота была устранена, и высокомерное могущество Германии было на долгие годы подорвано. Российская империя, бывшая нашим союзником, уступила место революционному правительству, которое отказалось от всяких притязаний на Константинополь и которое, в силу внутренне присущих ему пороков и неспособности, не было в состоянии скоро стать серьезной военной угрозой для Индии. С другой стороны, со своим ближайшим соседом и самым старым противником – Францией – Англия была теперь связана узами общих страданий и общей победы, и узы эти казались сильными и прочными. Войска Британии и Соединенных Штатов впервые сражались бок о бок, и тем самым история обоих великих народов, составляющих англосаксонский мир, стала единой. Наконец Британская империя выдержала все потрясения и удары, связанные с долгим и страшным мировым катаклизмом. Парламентские учреждения, в которых отражалась политическая жизнь метрополии и самоуправляющихся доминионов, оказались столь же пригодными для целей войны, как и для целей мира. Невидимые узы интересов, чувств и традиций, преодолевавшие все расстояния и объединявшие империю, оказались более действительными, чем самые точные взаимные обязательства; повинуясь этому непреодолимому и почти неощутимому тяготению, полумиллионные армии канадцев, австралийцев и новозеландцев преодолели огромные расстояния, каких не приходилось до сих пор преодолевать ни одной армии мира, чтобы вести борьбу н пасть в борьбе за то дело, которое лишь отдаленно затрагивало непосредственную материальную безопасность этих стран. Представители всех народностей и верований Индии в эти критические годы по-своему непосредственно выражали свою лояльность и помогали в войне оружием и денежными средсгвами с неслыханной дотоле щедростью. Восстание в Южной Африке, вспыхнувшее в 1914 г., было подавлено теми же бурскими генералами, которые были самыми опасными противниками во время Южноафриканской войны и которые затем подписали вместе с нами освободительный мирный договор, объединивший Южную Африку под британским флагом. Только в некоторых частях Ирландии можно было отметить неудачи и отказы от английского дела, но объяснение этих неудач на этот раз завело бы нас слишком далеко.

Перед глазами британского народа проходило триумфальное шествие победителей. Все императоры и короли, с которыми мы воевали, были низложены, и их храбрые войска разбиты на голову. Страшный враг, военная и техническая мощь которого столь долго грозила существованию нашей родины и армии которого погубили цвет британской нации, уничтожили Русскую империю и довели всех наших союзников, кроме Соединенных Штатов, до полного изнеможения, был повержен во прах и сдался на милость победителей. Испытание кончилось. Опасность была отражена. Массовое истребление людей и материальные жертвы не были напрасны и могли быть прекращены. Народ, все силы которого были напряжены до последней степени, дожил наконец до часа избавления и на некоторое время целиком отдался чувству победы. Церковь и государство объединились в торжественных изъявлениях благодарности всевышнему. Наступил праздник для всей страны. Вдоль улицы Мэлл были выстроены тройные ряды захваченных неприятельских пушек. Улицы были полны торжествующей толпой. В общей радости объединились все классы общества. Города, во время войны погруженные по ночам в глубокий мрак, горели теперь праздничными огнями и оглашались музыкой. Огромные толпы были охвачены неописуемым возбуждением, и гранитное подножие Нельсоновской колонны в Трафальгарском сквере по сей день хранит следы восторгов лондонской праздничной толпы.

Кто пожалеет об этих чувствах или захочет осмеять их несдержанные проявления? Эти чувства разделяла каждая страна союзной коалиции. В каждой столице, каждом городе стран-победительниц, во всех пяти континентах по-своему повторялись сцены, происходившие в Лондоне. Недолго длились эти часы триумфа, и воспоминание о них скоро исчезло. Они оборвались так же внезапно, как и начались. Слишком много было пролито крови, слишком много затрачено жизненных сил, и слишком остро ощущались утраты, понесенные почти каждой семьей. Вслед за торжествами, – радостными и в то же время печальными, – которыми сотни миллионов людей отпраздновали осуществление своих задушевных желаний, наступило тяжелое пробуждение и разочарование. Правда, безопасность была обеспечена, мир восстановлен, честь сохранена, промышленность могла отныне процветать и развиваться, солдаты возвращались на родину, и все это давало известное чувство удовлетворения. Но это чувство торжества отходило назад, уступая место чувству боли за тех, кто никогда не вернется.

Наступившее в одиннадцать часов дня перемирие вызвало по всей линии британского франта во Франции и Бельгии своего рода реакцию, ярко обнаружившую удивительную природу человека. Смолкла канонада, и враждебные армии остановились на тех позициях, которые они занимали. Солдаты смотрели друг на друга молча, неподвижно, невидящими глазами. Чувство страха, смущения и даже грусти охватывало людей, которые всего за несколько минут до того быстро двигались вперед по пятам неприятеля. Перед победителями как будто разверзлась пропасть.

«Оружие прочь. Пришел Эрос. Закончен долгий труд!»

Некоторое время сражавшиеся войска были как будто не в состоянии привыкнуть к внезапному прекращению своих напряженных усилий. В ночь победы на бивуаках передовых позиций было так тихо, что их можно было бы принять за бивуаки храбрецов, сражавшихся изо всех сил и наконец признавших свое поражение. Эта волна психологического утомления прошла так же быстро, как и противоположные ей настроения, проявившиеся в это время в Великобритании, и через несколько дней возвращение на родину стало венцом всех желаний. Но и тут их ждало разочарование, а надежды пришлось отложить.

Вечером, в тот день, когда было заключено перемирие, я обедал с премьер-министром на Даунинг-стрит. Мы сидели одни в большом зале, стены которого были украшены портретами Питта, Фокса, Нельсона, Веллингтона и, быть может несколько неожиданно портретами… Вашингтона. Одной из наиболее прекрасных черт в характере Ллойд-Джорджа было то, что на вершине власти, ответственности и успеха ему были чужды по-прежнему всякая заносчивость или надменность. Он был всегда естественен и прост. Для хорошо знавших его людей он оставался тем же; он готов был спорить и выслушивать неприятные истины даже в пылу спора. Ему можно было сказать все, при условии, что в ответ он имел право сказать все. Величина и полнота победы располагали к внутреннему спокойствию и сосредоточенности. Не было ощущения, что дело сделано. Напротив того, Ллойд-Джордж ясно сознавал, что ему предстоят новые и может быть еще большие усилия. Мое собственное настроение было двойственным: с одной стороны, я боялся за будущее, с другой – хотел помочь разбитому врагу. Мы говорили о великих качествах германского народа, о той странной борьбе с народами, населяющими три четверти земного шара, которую он выдержал, о том, что восстановление Европы без помощи Германии невозможно. В то время мы думали, что немцы на самом деле умирают с голоду и что под влиянием одновременного военного поражения и голода тевтонские народы, уже охваченные революцией, могут соскользнуть в ту страшную пропасть, которая уже поглотила Россию. Я сказал, что мы должны немедленно, не дожидаясь дальнейших известий, отправить в Гамбург десяток больших пароходов с продовольствием. Хотя условия перемирия предусматривали продолжение блокады до заключения мира, союзники обещали доставить Германии необходимые продукты, и премьер-министр благожелательно относился к этому проекту. С улицы к нам доносились песни и радостные крики толпы, напоминавшие гул морского прибоя. Как мы увидим, вскоре толпа обнаружила совершенно иные чувства.

В этот ноябрьский вечер владыками мира казались три человека, возглавлявшие правительства Великобритании, Соединенных Штатов и Франции. За их спиной стояли огромные государства. В их руках были силы непобедимых армий и флота, без разрешения которого ни одно надводное или подводное судно не смело пересекать морей. Не было ни одного такого мудрого, справедливого и необходимого решения, которого они не могли бы сообща провести в жизнь. Национальные различия, различия в интересах и огромные расстоянии были преодолены этими людьми в общей борьбе против страшного врага. Вместе они достигли цели. В их руках была победа, – победа абсолютная, ни с чем не сравнимая. Как поступят они – победители?

Но время летело быстро. Ни вожди, ни толпа не заметили, как исчезло очарование, под властью которого все находились. Новые силы должны были начать действовать, и многое можно было еще сделать. Но для величайших задач, для лучших решений, для самой целесообразной политики – следовало действовать только немедленно.

Эти люди должны сойтись вместе. Географические и конституционные препятствия – все это лишь мелочи. Люди эти должны встретиться лицом к лицу, и, обсудив все, должны как можно скорее разрешить важнейшие практические проблемы, возникшие в виду полного поражения врага. Им необходимо стряхнуть с себя все низменные страсти, порожденные военным конфликтом, отказаться от всех соображений партийной политики, дающих себя чувствовать в представляемых ими странах, от всех личных стремлений к сохранению власти. Они должны искать наилучших решений, соответствующих интересам великих наций, следующих за ними, интересам измученной Европы и пораженного ужасом мира.

Вместе они не побоятся учесть подлинные факты и их значение. Германская, австрийская и турецкая империи, и все те мощные силы, которые так долго стояли поперек дороги сегодняшним победителям, сдались на капитуляцию; они беспомощны и безоружны. Но поставленная цель еще не достигнута. Еще остались иные враги; у победителей оспаривают власть новые силы, препятствующие справедливому разрешению мировых проблем. Bo-время было вспомнить девиз древних римлян: «Щади побежденных и усмиряй войной гордых».

Здесь читатель может быть не откажется вместе со мной призвать воображение на помощь для обсуждения некоторых вопросов. Оставим на несколько мгновений изложение того, «что случилось в действительности», и перейдем к тому, «что случиться могло бы». Отдадимся во власть тех мечтаний, которыми так много бредили наяву в момент перемирия! Пусть это будет только мечтой.

На президента Вильсона победа произвела удивительное действие. Сознание ответственности и слава высоко подняли его над уровнем той партийной полемики, которой он в мирное время посвящал большую часть своей жизни. В то же время война оказала умеряющее влияние на его взгляды на иностранные государства и их политику. Лишь только Вильсон получил от Ллойд-Джорджа и Клемансо совместное приглашение устроить еще до конца ноября встречу на острове Уайте (быть может речь шла об острове Джерси), он понял, что он должен ехать, и что бы ни происходило в прошлом, он должен быть подлинным представителем США, как единого целого. Он спросил себя, какое бы место он занял в истории, если бы он поручился за свою страну, не имея на то полномочий, или если бы не были осуществлены обещания, данные им от имени страны. Поэтому в пылу успеха он обратился к сенату США с просьбой отправить в помощь ему делегацию наиболее выдающихся деятелей сената, в полном согласии с республиканским большинством в сенате[11]. «Я не могу предвидеть, – сказал он, – какие партийные соотношения установятся в течение ближайших нескольких лет, но это совершенно неважно по сравнению с нашей обязанностью так же хорошо выполнить свое дело во время мира, как наши солдаты выполняли свое дело во время войны. В европейские дела мы были вовлечены вопреки нашему желанию и вопреки всем нашим традициям. Мы вступили в войну с полным основанием, мы должны выйти из нее с честью».

Клемансо сказал (про себя): «Мне следует стремиться к тому, чтобы надолго обеспечить Франции безопасность. Не собственными усилиями, а чудесным образом удалось нам спастись. Нам на помощь пришли величайшие нации мира, и мы избавлены от смертельной опасности. Никогда в будущем мы не сможем рассчитывать на такую помощь. Такое счастливое для Франции стечение обстоятельств не повторится и в тысячу лет. Именно теперь наступило время установить дружбу с Германией и закончить спор, продолжавшийся много веков. Мы, более слабые, победили более сильных, и мы, победители, поможем им оправиться».

Что касается Ллойд-Джорджа, то он сказал: «Мои поступки будет судить история и не найдет их недостойными. Чтобы выиграть эту войну, я разрушил самые основания моего политического успеха и моей карьеры. Но в конце концов жизнь длится недолго, и суть дела заключается лишь в том, чтобы в наиболее важный момент не оказаться несоответствующим тем требованиям, которые предъявляют события. У английского народа хорошая память, и я доверяюсь ей».

Итак, эти три человека через три недели после заключения перемирия встретились на острове Уайте (а может быть на острове Джерси) и совместно выяснили все те практические меры, которые нужно было предпринять для того, чтобы обеспечить прочный мир и снова поставить мир на ноги.

Тем временем делегация сената США проследовала прямо в Париж и посетила американские войска на фронте.

Когда эти три человека встретились, они согласились между собой, что Лига наций должна быть основана не как верховное государство, а как верховное учреждение, которое стояло бы над всеми государствами мира. Но они видели, что Лига, как учреждение, может полностью развиться только постепенно и поэтому на своем первом заседании, – состоявшемся 1 декабря 1918 г., они условились, что Лига наций должна включать все господствующие на земле народы. Таково было их первое решение. Вильсон сказал: «Я могу отвечать за Соединенные Штаты, ибо меня поддерживают обе великие партии, – и республиканцы, и демократы». Ллойд-Джордж сказал: «Я говорю от имени британской империи, за меня стоят премьер-министры всех самоуправляющихся доминионов; кроме того Асквит и Бонар Лоу согласились поддерживать меня, пока не будет достигнуто окончательное решение. После этого я твердо решил удалиться от политической жизни (хотя, может быть, и не навсегда)». Клемансо сказал: «Мне семьдесят пять лет, и я представляю Францию».

Сообща они решили следующее: «Создавать Лигу наций без России не имеет смысла, а Россия все еще находится вне нашей юрисдикции, большевики не представляют России, – они представляют лишь интернационал, – учреждение и идею, которая совершенно чужда и враждебна нашей цивилизации; но русские сражались вместе с нами в тяжелую годину войны, и мы обязаны предоставить им подлинную возможность национального самоопределения».

Затем они приняли вторую резолюцию: «Русскому народу нужно предоставить возможность избрать национальное собрание, которое и должно рассмотреть поставленные на очередь вопросы мира».

Они послали за маршалом Фошем и спросили его: «Что вы можете сделать в России?»

Фош отвечал: «Особых трудностей нам не представится, и вряд ли придется долго воевать. Несколько сот тысяч американцев, горячо желающих принять участие в мировых событиях, действуя совместно с добровольческими отрядами британских (я боюсь, что Фош сказал „английских“) и французских армий, с помощью современных железных дорог могут легко захватить Москву. Да и кроме того, мы уже владеем тремя окраинами России. Если вы хотите подчинить своей власти бывшую русскую империю для того, чтобы дать возможность русскому народу свободно выразить свою волю, вам нужно только дать мне соответствующий приказ. Для меня, Хэйга и Першинга эта задача будет очень легкой по сравнению с задачами восстановления фронта после битвы 21 марта (1918 г.) или прорыва оборонительной линии Гинденбурга».

Но трое государственных людей сказали: «Это не только вопрос военной экспедиции, это – вопрос мировой политики. Несомненно, покорить Россию в материальном отношении вполне возможно, но в моральном отношении это слишком ответственная задача, чтобы ее могли выполнить одни лишь победители. Осуществить ее мы можем лишь с помощью Германии. Немцы знают Россию лучше, чем какая бы то ни было другая страна. В настоящее время немцы занимают самые богатые и населенные части России, и их пребывание является там единственной гарантией цивилизации. Разве Германия не должна сыграть свою роль в замирении восточного фронта, с тем, чтобы привести его в такое состояние, в каком находятся ныне все остальные фронты?» И трое властителей решили: «Теперь для Германии открыта исключительная возможность. Гордый и достойный народ сможет таким образом избежать всякого унижения от постигшего его военного разгрома. Почти незаметно он перейдет от жестокой борьбы к естественному сотрудничеству со всеми нами. Без Германии в Европе ничего нельзя сделать, а с ее помощью все окажется легким».

И тогда они приняли третью резолюцию: «Германию нужно пригласить помочь нам в освобождении России и восстановлении Восточной Европы».

Фош возразил: «Как же вы гарантируете существование Франции?» Президент Вильсон и Ллойд-Джордж отвечали: «В пределах четырнадцати пунктов Вильсона существование Франции будет гарантировано всеми говорящими по-английски народами и всеми примыкающими к ним государствами и расами».

Затем, разрешив все наиболее существенные вопросы, три вождя перешли к проблеме военных издержек. Но здесь не возникло никаких затруднений. Очевидно можно было руководиться только одним принципом, – принципом равенства жертв. Надо было взвесить и учесть три фактора: потерю человеческих жизней, потерю материальных богатств, а с другой стороны – приобретение имеющих большую ценность территорий. Мысль о том, что потери в людях следует перевести на деньги, а затем из этой суммы вычесть стоимость приобретенных территорий, возбудила в них смех. Тем не менее они сказали: «Хотя деньги конечно являются совершенно неточным масштабом, все же при данном состоянии развития это самый удобный измеритель. В конце концов нам нужна лишь математическая формула, которой могли бы руководствоваться эксперты при исчислении репараций, уплачиваемых Германией и побежденными странами. Многое из разрушенного никогда не может быть восстановлено, но если мы будем действовать дружно, то даже тяготы, возложенные на побежденных, не будут чрезмерно велики. Мы создадим мировую банкноту, обеспеченную двойной гарантией – победой и примирением. Все будет содействовать поддержанию ее ценности, учитывая в то же время различие между проигравшими и выигравшими. В конце концов она может быть положена в основу международного денежного обращения. Но во всяком случае, раз мы согласились в принципе, мы легко можем разработать его практическое применение».

Затем они вернулись к плану создания Лиги наций. Если в нее войдут все наиболее крупные государства, то уже одной моральной силы будет достаточно в качестве величайшей гарантии мира и справедливости. Почти всеобщий торговый и финансовый бойкот и полная морская блокада – таковы будут жестокие кары, грозящие стране, нарушившей мир. Страны, подвергавшиеся нападению, будут пользоваться могучей защитой, ибо они будут получать кредиты, продовольствие и военное снаряжение. Но верховные власти Лиги конечно не отступят в последнем счете и перед применением военной силы.

Неизвестно, какой именно из вождей впервые изобрел гениальный план, благодаря которому всеобщий мир в настоящее время настолько обеспечен, что национальным вооружениям уделяют все меньше и меньше внимания. В истории сохранилась память о том, что на второй день беседы было решено, что новый орган мирового порядка должен быть вооружен новым оружием науки. Большим и малым нациям предоставлялось право, если они того пожелают, иметь ради чувства собственной безопасности броненосцы, крейсера, кавалерию, пехоту и артиллерию и тратить на это денежные средства, как им заблагорассудится; однако воздушными и химическими средствами войны могла пользоваться отныне только Лига и опирающаяся на нее международная власть.

После того как наука создала орудия, грозящие безопасности и даже жизни целых городов и населению целых стран, орудия, действию которых не могли помешать никакие границы, никакие флоты и армии, по необходимости пришлось создать новый ведающий ими орган всемирного правительства. И напротив того, как раз в тот момент, когда возникал этот новый орган, в его распоряжении очутились эти новые необходимые для него средства. Всех трех многоопытных государственных деятелей отличал практический дух, и поэтому им удалось сразу установить как общие принципы, так и методы его постепенного осуществления. Каждое государство, подписавшее договор о Лиге, должно было сразу же предоставить этой последней определенное число аэропланов. Из них составились новые вооруженные силы. «Мы, – сказал Клемансо, – в сущности восстанавливаем старый рыцарский орден, наподобие ордена тамплиеров или Мальтийского ордена, для охраны цивилизации от варварства». При этом Клемансо допустил какую-то непочтительную шутку, забытую летописцем событий. «Для образования ордена, – сказал президент Вильсон, – нет недостатка в рыцарях, стяжавших себе бессмертную репутацию. Французские, британские, американские, германские и итальянские герои совершили подвиги, равных которым не найдется в летописях человечества. Из этих должна составиться новая знать». – «Во всяком случае, – сказал Ллойд-Джордж, – они лучше спекулянтов, ежедневно обивающих пороги моего дома».

Итак было решено в принципе, что воздушные силы будут оставлены исключительно за Лигой наций для поддержания всеобщего мира и борьбы с его нарушителями. На первых порах организация национальных воздушных сил не была абсолютно воспрещена, но вся политика великих держав должна быть направлена к тому, чтобы создать международный воздушный корпус. Предполагалось, что после всеобщего умиротворения только коммерческая авиация будет развиваться в национальном масштабе, военная же авиация будет предоставлена исключительно международному органу власти – Лиге наций.

Немедленно разрешить вопрос о химической войне оказалось слишком трудным, и потому было решено ограничиться изданием мирового декрета, запрещающего какой бы то ни было отдельной нации прибегать, к этому способу. «Впрочем, – оговорились вожди, – когда-нибудь может быть и придется наказать непокорные нации, заставив их применением газов чихать или в крайнем случае вызывая у них рвоту».

Когда в третий вечер своих собеседований они расходились, кто-то спросил на прощанье: «А что будет, если наши народы не захотят принять наших советов?» И все в один голос ответили: «Тогда пусть они возьмут кого-нибудь другого. Во всяком случае мы исполним свой долг». Как раз в эту минуту очарование пропало. Иллюзия власти исчезла. Я пробудился от своих грез, и все мы очутились в том противном, темном, гнилом и холодном потоке, в котором барахтаемся и поныне.

Поведению всех народов и всех их правительств – как победителей, так и побежденных, – в тот момент, когда они только что вышли из пекла пятидесятидвухмесячной мировой войны, можно до известной степени найти извинение в лице многих смягчающих обстоятельств. Создавшаяся обстановка была совершенно беспримерной. В начале войны, открывавшей неизвестные и неизмеримые по своим последствиям перспективы, кризис шел по путям, до некоторой степени уже предусмотренным заранее. Начальники морских и сухопутных сил и находившиеся в их распоряжении штабы немедленно взяли управление армией в свои руки. И планы их – хорошо или плохо – были разработаны в мельчайших подробностях. Стали осуществляться планы научного разрушения, и в результате их взаимного столкновения возник второй ряд событий. Каждое военное министерство и каждое адмиралтейство издавали лаконические распоряжения, некоторое время исполнявшиеся почти автоматически. Были пущены в ход огромные разрушительные силы, собиравшиеся и накоплявшиеся в течение многих лет. Спуск на воду броненосца очень прост и отнимает мало времени. Произнесут несколько речей, несколько молитв, откупорят бутылку шампанского; уберут несколько подпорок, и броненосец, весящий многие тысячи тонн, быстро, по инерции ускоряя ход, соскальзывает в воду. Но совершенно иначе обстоит дело, когда это же самое судно, помятое в бою, продырявленное торпедами, до половины наполненное водой и с множеством раненых на борту приходится вводить, обратно в гавань среди бури, тумана и неблагоприятной морской погоды. Больше чем за год до окончания войны были разработаны планы демобилизации и реконструкции. С фронта были призваны люди, которые должны были изучать и обсуждать меры на случай предполагавшегося успешного для союзников заключения мира. Но они не привлекали к себе общественного внимания. Взоры всех были прикованы к войне. Весь разум страны, вся энергия, которой она могла располагать, были пущены в ход, чтобы добиться победы и спастись от гибели. Другая область интересов – гипотетическая, отдаленная – представлялась широкой публике очень неясной. Зачем нам было думать о мире, если мы еще не были уверены, что нам удастся уцелеть? Кто мог думать о реконструкции в то время, когда весь мир разбивался на куски, или рассуждать о демобилизации, когда единственная цель заключалась в том, чтобы бросить в бой каждого человека и каждый снаряд?

Кроме того руководящие деятели союзников никогда не ожидали, что война окончится в 1918 г. Хотя союзнические армии подвигались вперед, принимались все подготовительные меры к тому, чтобы провести весеннюю кампанию на Мозеле или на Рейне. Эта грядущая кампания представлялась им самой крупной из всех, которые приходилось вести до сих пор. Новые миллионы людей, новые тысячи пушек, новые десятки тысяч изготовляемых еженедельно снарядов, сто тысяч новых аэропланов и десять тысяч танков, новые смертоносные орудия войны, новые аппараты и яды дьявольской силы, применяемые в гигантских размерах, – все это постепенно подготовлялось при напряженнейших усилиях всего населения каждого воюющего государства. И вдруг наступил мир. Сразу рассыпались оборонительные сооружения, по которым били орудия наиболее сильной части человечества, и вместо них осталось лишь облако пыли, в котором очутились союзники со всей своей организацией; им оставалось оправиться от усталости.

Если не говорить о флоте, то Британская империя вступала в войну постепенно. Ее армии росли дивизия за дивизией. Линия ее фронта мало-помалу удлинялась. Перестройка промышленности потребовала нескольких лет. Обязательная воинская повинность и строгое законодательство военного времени вступали в силу так постепенно, что это казалось незаметным. В области материальных ресурсов мы как раз приближались к пределу наших возможностей. Уже всюду обнаруживались качественные и количественные границы наших военных достижений. Сколько времени мы могли бы оставаться на этом максимальном уровне, сказать нельзя, ибо всякое сопротивление сразу прекратилось как раз в тот момент, когда достигли предела.

В одно мгновение исчезли и тяжелая нужда и общее великое дело, которые скрепляли союз 27 государств и объединяли их рабочих и воинов узами боевого товарищества. Серп, каждый год подсекавший новые молодые побеги, остановился у самых ног молодого поколения. Люди, приготовившиеся к испытанию, были ошеломлены и почти не ощущали радости по случаю своего избавления от предстоящей бойни. Весь поток человеческой воли и человеческой судьбы не только сразу остановился, но и обратился вспять. Поэтому мне кажется, что для нас, англичан, переход к мирным условиям был еще более резок, чем наше вступление в войну, ибо он требовал от нас еще более полного и всеобъемлющего изменения в общем направлении нашей мысли.

Люди, стоявшие во главе держав победительниц, подверглись самым тяжким испытаниям. Они казались всемогущими, во власть их уже исчезала. Хотя она исчезала, видимость ее на некоторое время все еще оставалась, и может быть необходимость совершить какой-либо великий акт могла бы снова восстановить ее. Но время брало свое. С каждым днем становилось все труднее и труднее пожать плоды победы. С каждым днем неизбежно убывало могущество не только государственных людей. но и самих союзных армий, и рассыпалось их единство. Армии должны были вернуться на родину, и власть должна была быть снова возвращена избирателям. Зависть, партийные споры, желание отомстить за причиненные когда-то обиды – все эти страсти, до сих пор подавленные, давали теперь себя чувствовать на каждом шагу. И однако каждый день приносил с собой такое множество важных и неотложных дел, такую борьбу отдельных лиц и такие столкновения событий, что человеческая природа была не в силах справиться с поставленной ей задачей. Удивительно ли, что руководители поддались иллюзии власти, радостному чувству одержанной победы и повседневной деловой сутолоке? Удивительно ли, что они хотели перевести дух перед тем, как приняться за разрешение новых задач? Некоторое время они все еще думали, что будет оставаться в действии тот же самый строгий контроль, но только в других формах, и что для преодоления новых трудностей им будут предоставлены такие же полномочия и такие же права. А на самом деле, как только корабль стал входить в порт, большая часть его руля отвалилась, причем кормчие этого даже и не заметили.

Прежняя мирная структура общества в течение более чем четырех лет не существовала, и обстановка военного времени придала жизни странную напряженность. Повинуясь таинственному влиянию войны, люди гораздо меньше считались со смертью, страданиями и трудом. Ничто не казалось невыносимым и ничто не было слишком драгоценным, чтобы им нельзя было пожертвовать. Дружеские товарищеские связи, установившиеся между людьми различных классов и наций, становились все теснее и теснее по мере того, как обострялась борьба с врагом и росли потребности общего дела. Но теперь чары войны были сняты: сняты слишком поздно для одних, слишком рано для других и слишком внезапно для всех! Каждая страна-победительница вернулась к своему прежнему образу жизни и к своей прежней обстановке. Но эта обстановка во многих своих подробностях разрушилась, общая система отношений ослабела и расклеилась, и установленные рамки казались слишком узкими и устарелыми. Быстро погасли те огромные надежды, которые поддерживали войска и народы во время их страданий. Греза о залитом солнцем мире, где страдания искуплены мужеством, где работают меньше и где труд оплачивается лучше, где царствуют Справедливость и Свобода и люди живут мирно веками, – эта мечта, носившаяся над полями сражений, манившая солдат из-за германских и турецких траншей, их утешавшая и подкреплявшая, скоро уступила место холодной, серой действительности. Могло ли быть иначе? В самом деле, можно ли было ожидать, чтобы уничтожение десятка миллионов людей и разрушение одной трети сбережений величайших наций мира привели к золотому веку? Жестокое разочарование неизбежно должно было постигнуть всех. Все мужчины, все женщины, все солдаты, все граждане ждали какого-то великого подъема, а на самом деле им приходилось идти на жертвы: народным массам грозило ухудшение материальных условий жизни, а людям, которые достигли успеха благодаря своим способностям – таких людей насчитывались сотни тысяч, – предстояло сужение сферы их деятельности.

Но как только исчезло очарование войны, в значительной степени исчезли и исключительные полномочия, позволявшие направлять жизнь наций, исчезли как раз в ту минуту, когда новые затруднения стали чувствоваться всего острее. Победоносные государственные деятели, идолы масс, провозглашенные спасителями своих народов, все еще были окружены блеском своих военных побед и облечены полномочиями, которые дала им демократия. Но их час уже пробил; работа их была почти сделана, и Вильсон, Клемансо и Ллойд-Джордж вскоре должны были отстраниться от дел, как отстранились от них низложенные ими короли и императоры.

Для доверчивых, истомленных работой масс победа казалась настолько полной, что они считали ненужными какие-либо новые усилия. Германия пала, а вместе с ней пал и тот мировой союз, который сокрушил ее. Власть рассыпалась; с мира были сняты оковы; слабые стали сильными; люди, которые искали убежища, проявляли наступательные стремления, а контраст между победителями и побежденными все более и более уменьшался. Страшная усталость парализовала коллективную деятельность. Хотя все разрушительные элементы общества поднимали голову, революционное пламя, как и все прочие формы психической энергии, горело слабо. Кончились все пять актов драмы; огни истории потушены, мировая сцена погружается во мрак, актеры уходят, хоры замолкают. Борьба гигантов кончилась, начались ссоры пигмеев.