ЖИВАЯ ТУРЦИЯ
«Голосуйте, как вам угодно. Но есть группа бедняков, которые прольют последнюю каплю своей крови, прежде чем согласятся на такое решение». Оливер Кромвель .
Турция до войны. – Предложение союзников. – Пан-турецкое движение. – Энвер. – Германско-турецкие планы. – Реквизиция турецких броненосцев. – «Гебен». – Переворот, произведенный Энвером. – Окончательный крах. – После перемирия. – Американская критика. – Комиссия президента Вильсона. – Восстание и паралич. – Смертоносный шаг. – Греки обрушиваются на Смирну. – Турция жива. – Справедливость оказывается на стороне другого лагеря. – Новый поворот. – Газетные заголовки. – Ферид. – Армии тают. – Фактические возможности и иллюзии. – Разговоры о Константинополе. – Решение кабинета. Севрский трактат. – Ход событий. – Нападение на Исмидский полуостров. – Мое письмо от 24 марта.
Ни одно государство не вступало в мировую войну с такой охотой, как Турция. В 1914 г. Оттоманская империя уже умирала. Италия, пользуясь своим преобладанием на море, заняла и аннексировала в 1909 г. Триполи. Во внутренних областях этой провинции еще продолжалась иррегулярная война, когда в 1912 г. балканские государства обнажили меч и выступили против своего древнего завоевателя и притеснителя. По лондонскому договору, побежденная Турецкая империя уступила им важные провинции и многие острова, а раздел этой добычи послужил поводом для кровопролитной войны между самими балканскими победителями. Но в Европейской Турции еще оставалась богатая добыча, на которую претендовали Румыния, Болгария, Сербия и Греция. Самым лакомым куском был Константинополь – главный объект нападения. Но хотя Турецкой империи грозили большие опасности от мстительности и тщеславия балканских государств, боязнь перед Россией доминировала над всем. Россия соприкасалась с Турцией на суше и на море по длинной тысячемильной границе, простиравшейся от западных берегов Черного моря до Каспийского моря. Англия, Франция и Италия (Сардиния) во время Крымской войны, и могущественная дизраэлевская Англия во время русско-турецкой войны (1878 г.) спасли турецкую империю от гибели и Константинополь от завоевания. Хотя до того, как балканские союзники поссорились между собой, болгарская армия, двигаясь с запада, дошла до самых ворот Константинополя, опасность, грозившая с севера, в глазах турок перевешивала все остальное.
К этому прибавлялась еще ненависть к Турции арабов, населявших Йемен, Геджас, Палестину, Сирию, Моссул и Ирак. Население Курдистана и армянский народ, разбросанный по всей Турецкой империи, также были враждебны туркам. Все народы и племена, которые в течение 500 или 600 лет вели войны с Турецкой империей или были покорены ею, с безмерной ненавистью и жадностью смотрели теперь на умирающую империю, причинившую им столько страданий. Час возмездия и воскрешения пробил. Единственный вопрос заключался в том, насколько смогут оттянуть минуту окончательного расчета происки европейской и особенно английской дипломатии. Неминуемое крушение Турецкой империи, подобно прогрессирующему упадку Австрийской империи, которого не могли предотвратить никакие человеческие силы, грозило потрясти все основания восточной и юго-восточной Европы. На весь частный и государственный быт 120 млн. людей надвигалась перемена – огромная, неисчислимая по своим последствиям, но неотвратимая и близкая.
Именно в этот момент и при такой обстановке Германия бросила свою армию на Францию, и все прочие ссоры отступили на задний план перед этой великой борьбой. Что должно было случиться во время этого землетрясения с рассыпающейся, одряхлевшей, нищей Турцией?
Турция получила такие предложения, которые, по мнению Великобритании, были наиболее выгодными из всех, когда-либо делавшихся какому бы то ни было правительству. За сохранение нейтралитета Турции обещали гарантировать абсолютную неприкосновенность всех ее владений. Эта гарантия давалась ей не только ее старыми друзьями, Францией и Великобританией, но и ее врагом – Россией. Гарантия Франции и Англии охраняла бы Турцию от покушений балканских государств, в особенности Греции, гарантия России на неопределенное время отсрочивала угрозу с севера. Влияние Британии могло успокоить и во всяком случае отложить восстание арабов, которое началось уже давно. Никогда, думали союзники, более выгодного предложения не делалось более слабому и более угрожающему государству.
Была и другая сторона медали. В разваливавшемся здании Турецкой империи, под внешним покровом политических событий, действовали жестокие и сознательные силы людей и идей. Поражения, понесенные Турцией во время первой балканской войны, разожгли среди этих элементов тщательно скрываемый, медленный, но до странности яркий огонь, который не замечало ни одно из расположенных на Босфоре посольств, за исключением одного. «В это время (в годы непосредственно предшествовавшие великой войне), – писал весьма осведомленный турок в 1915 г., – вся будущность турецкого народа до мельчайших деталей изучалась комитетами патриотов».[70]
Пан-турецкий комитет считал, что англо-русская конвенция 1907 г. являлась окончательным союзом между державой, наиболее решительно и бескорыстно поддерживавшей Турцию, и державой, которая была исконным и неутолимым врагом Турецкой империи. Поэтому они искали себе новых союзников в той великой европейской войне, которая по их убеждению надвигалась. План их, казавшийся в 1912 г. фантастическим, исходил из того, что необходимо реорганизовать Турцию на основе чисто турецких элементов, т. е. с помощью анатолийского турецкого крестьянства. В качестве национального идеала комитет выдвигал объединение мусульманских районов Кавказа, персидской, азербайджанской провинции и русских закаспийских провинций (этой бывшей родины турецкой расы) с турками Анатолийского полуострова. Границы Турции должны были доходить до бассейна Каспийского моря. Программа предусматривала отмену теократического управления, радикальное изменение взаимоотношений между церковью и государством, обращение религиозных имуществ на нужды светского государства и суровое обуздание профессионального духовенства, составлявшего особый класс. Программа намечала также решительные экономические, социальные и литературные реформы, которые недавно были введены в Турции. Мустафа Кемаль, в сущности, выполнил план, который был разработан, – может быть, при его участии, – еще 15 лет тому назад. Центральным пунктом всех пан-турецких планов было использование Германии для избавления Турции от русской опасности. Маршал фон Биберштейн, много лет состоявший германским послом в Константинопле, искусно раздувал это скрытое пламя.
Пан-турецкие планы, может быть, так и остались бы в области грез, если бы в роковой час во главе Турции не оказался человек действия. Этот человек, который претендовал на роль турецкого Наполеона, и в жилах которого текла кровь воина, благодаря своей исключительной воле, честолюбию и вероломству был предназначен как раз для того, чтобы втянуть Турецкую империю в самую смелую авантюру. Энвер, поручик, воспитанный в Германии, но до глубины сердца преданный турецкому делу, дал сигнал младотурецкой революции 1909 г. Вместе с горсточкой своих младотурецких друзей, входивших в комитет «единения и прогресса», он смело выступал против всех врагов, число которых непрерывно увеличивалось. Когда Италия захватила Триполи, Энвер дрался в триполийских пустынях; когда армии балканских союзников дошли до Чаталджи, только один Энвер не приходил в отчаяние. «Адрианополь, – сказал Асквит, бывший тогда премьер-министром (1912 г.), – никогда не будет возвращен Турции». Но через месяц Энвер вступил в Адрианополь, и Адрианополь еще и по сей день принадлежит Турции. В начале великой войны всеми турецкими делами вершил Энвер совместно со своим другом Талаатом и его искусным и неподкупным министром финансов Джавидом. По отношению к ним султан и великий визирь играли роль великолепного фасада, но действительной правящей силой были только эти три человека и их ближайшие сторонники. Во всех практических выступлениях руководителем был Энвер.[71]
Турецкие вожди оценивали мощь России в мировой войне гораздо ниже, чем западные союзники царя. Они были убеждены, что на суше победит германская коалиция, что Россия будет разбита наголову и что в ней начнется революция. Турция хотела в момент германской победы обеспечить себе территориальные приобретения на Кавказе, что оттянуло бы русскую угрозу по крайней мере на несколько поколений. Во время долгих предварительных переговоров Германия обещала Турции территориальные приобретения на Кавказе в случае победы центральных держав. Это обещание окончательно определило турецкую политику.
Пан-турецкая политика во всех областях турецкой жизни и в сфере территориальных приобретений сочеталась с разработанным военным планом. Согласно плану турки должны были получить господство на Черном море. В тот момент, когда разразится великая война, – а турки были в этом уверены, – Россия начнет схватку с Германией и Австрией, а турки тем временем наводнят и завоюют Кавказ. Чтобы обеспечить продвижение армии по линии Трапезунд – Эрзерум необходимо было держать в своих руках морской путь от Константинополя до Трапезунда. Поэтому Турция должна была иметь флот. Всенародная подписка, открытая в 1911 и 1912 гг. не только во всей Анатолии, но даже во всех странах ислама, дала средства на постройку в Великобритании двух турецких дредноутов. Прибытие в Константинополь хотя бы одного из этих броненосцев было основным фактором, от которого зависел весь турецкий военный план. В июле 1914 г. самым главным вопросом для турецких лидеров было: успеют ли броненосцы прийти вовремя? Конечно, времени было мало. Первый турецкий дредноут, «Решадие», заканчивался постройкой в июле, а второй должен был быть готов через несколько недель. Турецкие агенты на русской территории около Ольти, Ардагана и Карса принимали меры к тому, чтобы мусульманские крестьяне, составлявшие здесь большинство населения, накопили запасы кукурузы, дабы обеспечить продвижение турецких войск через Чоракскую равнину в обход русского тыла. 27 июля Турция предложила Германии заключить оборонительно-наступательный союз против России. Предложение это было немедленно принято Германией и подписано 2 августа. 31 июля был издан приказ о мобилизации турецкой армии.
Но тут случилось нечто неожиданное. Англия решила оказать Германии сопротивление. Британский флот вышел в море в боевом порядке. 28 июля я реквизировал оба турецких дредноута для британского королевского флота. Турецкий транспорт с 500 турецких матросов уже стоял на реке Тан, готовый посадить экипаж на броненосец. Турецкий капитан потребовал передачи военного судна и угрожал силой войти на него и поднять на нем турецкий флаг. В эти страшные дни (31 июля) под свою личную ответственность я отдал приказ предупредить подобный шаг и в случае необходимости пустить в ход вооруженную силу, чтобы помешать туркам захватить корабль. Я сделал это исключительно в интересах британского флота. Добавление к британскому флоту двух турецких дредноутов казалось нам весьма важным в целях собственной безопасности. Ни в адмиралтействе, ни, поскольку я знаю, во всей Англии никто не знал о турецких планах и о той роли, которую должны были играть в этих последних выстроенные дредноуты. Неведомо для самих себя мы сделали самый правильный ход. Впоследствии некоторые круги порицали меня за реквизицию турецких судов. Говорили, что гнев и разочарование, вызванные в Турции этим поступком, опрокинули чашу весов и вызвали Турцию на объявление нам войны. Но теперь мы знаем, чем объяснялось это разочарование. Реквизиция броненосцев, вместо того чтобы сделать Турцию врагом, едва не сделала ее нашим союзником.
Но для турок оставалась еще одна надежда: «Гебен», этот германский быстроходный боевой крейсер, находился в западной части Средиземного моря и должен был направиться в Полу на Адриатическое море для переоборудования. Одного этого судна было достаточно для того, чтобы справиться с русской черноморской эскадрой. Пошлют ли немцы «Гебен» в Константинополь? Сможет ли «Гебен» добраться туда? Именно в этот момент в Константинополь пришло известие о британском ультиматуме Германии, за которым неизбежно должно последовать объявление войны. Турецкие реальные политики никогда не рассчитывали на такое событие. Оно совершенно меняло всю ситуацию в Средиземном море. Мог ли «Гебен» уйти от многочисленных британских флотилий, крейсерских эскадр и трех мощных, хотя и не столь быстроходных британских крейсеров, которые преграждали ему путь к морю? Когда вечером 3 августа Энвер узнал, что «Гебену» приказано пробраться через Адриатическое море в Полу, его тревога не знала границ. Он немедленно посетил русского военного атташе генерала Леонтьева, и, отказавшись от всех своих прошлых планов, включая и только что подписанное с Германией соглашение, предложил изумленному генералу заключить союз между Турцией и Россией при условии получения Турцией компенсаций в западной Фракии. Неизвестно, поняли ли немцы, что пан-турки никогда не простят им, если «Гебен» не сделает попытки добраться до Константинополя, или это входило в их военные планы, – во всяком случае в этот момент адмирал Тирпиц послал «Гебену», собиравшемуся запасаться углем в Мессине, приказ немедленно отправиться в Константинополь (3 августа). После хорошо известных эпизодов «Гебен» 10 августа прибыл в Дарданеллы и в конце концов получил разрешение войти в Мраморное море.
Уверенность Энвера была теперь восстановлена, ибо владычество над Черным морем оставалось за турками. Серьезную опасность представляла только враждебная позиция Великобритании, так как ее морское превосходство было бесспорно, а Дарданеллы не были как следует защищены. Кроме того, Италия неожиданно вышла из состава тройственного союза. Поэтому для Турции было бы разумнее выждать результатов великих битв, предстоявших на суше, и особенно битв на русском фронте. Тем временем мобилизация турецкой армии могла бы под шумок продолжаться, и шаг этот можно было бы объяснить как простую меру предосторожности. Последовали почти 3 месяца колебаний и оттяжек, обнаружившие удивительное двоедушие турок. Я не помню ни одной области политики, в которой британское правительство было бы менее осведомлено, чем в турецких делах. В настоящее время, когда мы знаем действительную обстановку того времени, странно перечитывать телеграммы, которые мы в то время получили из Константинополя. Все союзники, то успокаиваемые дружелюбными заверениями великого визиря и почтенной, но беспомощной группы кабинета, то негодующие на отказ турецких властей интернировать и обезоружить «Гебен» и все время мистифицируемые противоречившими друг другу осведомителями, были уверены, что Турция не решила следовать какой-либо определенной политической линии и может или присоединиться к союзникам, или отойти от них. Период этот кончился в ноябре, когда Энвер, действовавший от имени всех пан-турецких сил, приказал «Гебену» и турецкому флоту без всякого предупреждения обстрелять русские черноморские порты и таким образом сразу втянул Турцию в войну.
То, что последовало за этим, было в значительной части уже рассказано в предыдущих томах.
В течение всей этой четырехлетней борьбы Турция вдохновлялась, руководилась и поддерживалась германскими военными силами и германским интеллектом. С изменчивым успехом она боролась с Россией на Кавказе, но главным врагом стала для нее Британская империя. Главные силы турецкой армии были разбиты на Галлиполийском полуострове английскими и австралийскими войсками. В Месопотамии, где турки одержали несколько крупных побед, британские войска неудержимо двигались вверх по Тигру. Лоуренс набрал в Аравии вооруженные отряды я руководил в пустыне действиями арабских повстанцев. Алленби с англо-индийской армией, насчитывавшей 1/4 млн. человек, завоевал Палестину и вступил в пределы Сирии. Хотя на Салоникском фронте командовали французы, и наступлением на Константинополь, начатом с запада, руководил французский генерал, в момент перемирия турки были убеждены, что их погубила Англия. Несомненно, три четверти турок, убитых во время великой войны, пали от английских пуль и штыков. Турки теперь прекрасно сознавали, что эти тяжкие потери, причиненные им их старым другом и недостаточно оцененным противником, не смягчат его энергии и враждебности.
Когда гинденбурговская линия укреплений рухнула и вместе с ней рухнула Германия, турецкое сопротивление сразу прекратилось, Турция, повергнутая ниц, оглянулась и с облегчением увидела, что ее победители были англичане. «Мы сделали большую ошибку. Мы стали не на ту сторону, на какую следовало стать, нас принудили к этому шагу Энвер и Талаат, но теперь оба они бежали. Мы искренно сожалеем о том, что случилось. Разве мы могли знать заранее, что Соединенные Штаты станут воевать с Германией, или что Великобритания окажется первоклассной военной державой? Такие чудеса не поддаются человеческому предвидению. Нас нельзя порицать за то, что наши руководители повели нас неверным путем. Конечно, мы заслуживаем наказания, но пусть нас накажет наш старый друг – Англия». Таково было настроение Турции в течение 2 или 3 месяцев после Мудросского перемирия (30 октября), которое положило конец мировой войне на востоке.
Приведем здесь слова лорда Керзона:
«Когда собралась мирная конференция, союзные державы завладели Константинополем, где находилось турецкое правительство, которое, если не смирилось окончательно, то готово было к уступкам. Наших военных сил в занятых нами азиатских турецких областях было достаточно для того, чтобы настоять не только на условиях перемирия, но и на всяких дополнительных условиях, которые мы сочли бы нужным поставить. Англичане прочно владели Месопотамией вплоть до Моссула. Позиция Британии в Персии, как в военном, так и в политическом смысле была чрезвычайно сильной. Мы все еще занимали Закаспийскую область, но решили удалиться оттуда, что вскоре и было исполнено. Каспийское море было в наших руках и стало базой морских операций против большевистских войск. Британские дивизии занимали весь Кавказ от Черного моря до Каспийского и являлись единственной гарантией мира между соперничающими народами – грузинами, армянами, татарами, дагестанцами и русскими… В Малой Азии (вне зоны британской военной оккупации) не было никаких союзных сил. Судьба Армении оставалась еще нерешенной, так как большинство армян бежало из своей страны. О дележе Малой Азии – за исключением Армении и, пожалуй, Киликии – еще никто не говорил. В Сирии положение было гораздо более сложно, так как стремление французов трудно было примирить с реальной обстановкой, сложившейся в Аравии, а между тем французы продолжали настаивать на буквальном исполнении злосчастного соглашения Сайкса – Пико. В Палестине представлялось вполне возможным примирить интересы арабского населения и сионистских иммигрантов, и все признаки свидетельствовали о том, что Великобритания вскоре получит мандат на эту область с согласия обеих национальностей. В Египте было все еще спокойно».
При такого рода обстановке были необходимы широкие, ясные и, главным образом, быстрые решения. Каждый день промедления в этих плохо организованных и чрезвычайно неспокойных областях был чреват опасностями. Уже и без того два месяца прошло в оттяжках, и во всей этой огромной области, которая когда-то являлась центром скопления огромных богатств и очагом древних цивилизаций, а теперь была населена народами, склонными к жестокости и фанатизму, да притом еще вооруженными, все спрашивали себя: «Что случилось и что нам делать?» Но победоносные государственные деятели, заседавшие в Париже, не давали им никакого ответа. Они были заняты взаимной борьбой и должны были прийти к соглашению. Они должны были разъяснить Америке, что происходило в Европе. Они должны были отвечать на настойчивые требования Франции, утверждавшей, что раз ее армии достигли Рейна, они не должны оставлять его. Они должны были произвести над Германией справедливый суд и с помощью своих армий обеспечить исполнение своих требований. А кругом их бушевал хаос, вздымавшийся все выше и выше.
Президент Вильсон и американская мирная делегация крайне отрицательно относились к тайным договорам и гордились тем, что Америка не имела отношения ни к одному из них. На Ближнем Востоке Соединенные Штаты были действительно единственной незаинтересованной державой.
Обстоятельство это было несомненно весьма благоприятно, ибо, как мы уже говорили выше, многие тайные договоры были заключены под давлением военной обстановки и должны были быть аннулированы. Президент Вильсон и Соединенные Штаты, ничем не скомпрометированные и в то же время обладавшие огромным удельным весом, представляли собой как раз тот новый элемент, который мог содействовать здравому и практическому решению вопросов. Но трагедия заключалась в том, что когда президент Вильсон начал действовать, он мало считался с реальной действительностью. Оказанные им услуги были ценны, между тем как он мог бы оказать миру действительно неоценимые услуги.
Президент Вильсон говорил:
«Соединенные Штаты Северной Америки не считаются с притязанием Великобритании и Франции на владычество над теми или другими народами, если сами эти народы не желают такового. Один из основных принципов, признаваемых Соединенными Штатами Северной Америки, заключается в том, что необходимо считаться с согласием управляемых. Этот принцип глубоко укоренился в Соединенных Штатах. Поэтому… Соединенные Штаты желали знать, приемлема ли Франция для сирийцев. Точно также они желали знать, приемлемо ли британское владычество для жителей Месопотамии. Может быть, президент не должен был вмешиваться в это дело, но раз его об этом спрашивали, и раз вопрос этот был поставлен перед конференцией, то единственным возможным решением было установить истинное желание населения этих местностей. Поэтому он предложил послать в Турцию комиссию для обследования создавшегося положения вещей и таким образом наметил задачи: Комиссия должна была установить, к чему склоняется общественное мнение и те условия, при которых придется действовать мандатной державе. По своем возвращении комиссия должна была доложить конференции, что именно она нашла… это… убедило бы весь мир, что конференция старалась найти подлинно научные основания для решения вопроса. Комиссия должна была состоять из равного числа французских, британских, итальянских и американских представителей. Им следовало предоставить право рассказать факты, как они в действительности были». [72]
«Президент, – говорит Беккер, – с большим жаром отстаивал эту идею».
Требование это казалось вполне естественным. Мы знаем, что когда в нашей внутренней политике возникает сложный вопрос, волнующий публику, то обычно прибегают к домашнему лекарству – назначают комитет или королевскую комиссию. Лекарство это очень часто оказывается вполне успешным, хотя комиссия не решает вопроса и, по всей вероятности, менее компетентна решать его, чем ответственные министры. Тем не менее, во многих случаях долгая оттяжка, терпеливое собирание свидетельских показаний и изданная комиссией увесистая Синяя книга дают возможность изложить вопрос в различной и, может, менее резкой форме. Вполне естественно, что президент Вильсон предложил такой исход и что державы, спорившие друг с другом, согласились на него. В данном случае никого нельзя было за это порицать.
Но непосредственно заинтересованные нации не хотели без конца дожидаться вердикта нерешительных великих держав. Ничто не было более способно разжечь их страсти, чем эта блуждающая комиссия обследования, занимающаяся поисками истины, которой предстояло объехать все пороховые склады Ближнего Востока с записной книжкой в одной руке и зажженной папироской в другой. Всякому было ясно, что президент Вильсон прав и что его предложение было бы вполне уместно для разрешения тех или иных политических затруднений в Соединенных Штатах или в Великобритании, но при данных обстоятельствах и в данной обстановке этим способом можно было только подготовить взрыв. Во время кризиса государственные люди, подобно генералам и адмиралам на поле сражения, часто должны принимать роковые решения, не зная многих существенных фактов. Это очень трудно, но любое решение лучше, чем никакое. Расхаживать среди масс дезорганизованных и разъяренных людей и спрашивать их, что они об этом думают, или чего бы они хотели, – наиболее верный способ для того, чтобы разжечь взаимную борьбу. Когда люди помогают в таких делах, которых они не понимают и в которых они почти не заинтересованы, они естественно усиливают себе возвышенное и беспристрастное настроение. «Познакомимся со всеми фактами прежде, чем принять решение. Узнаем обстановку. Выясним желания населения». Как мудро и правильно все это звучит! И однако прежде чем комиссия, в которой в конце концов остались одни лишь американские представители, проехала треть пути через обследуемые ею местности, – почти все заинтересованные народы подняли вооруженное восстание и почти все союзные войска вернулись на родину.
Как бы то ни было, с момента назначения комиссии весь Ближний Восток на неопределенно долгое время, на которое были рассчитаны обследования, был охвачен колебаниями. Изо дня в день соответствующим британским министерствам доносили о десятках новых острых вопросов, из-за которых люди дрались друг с другом, а между тем ответственный чиновник министерства мог наложить только резолюцию: «С этими вопросами следует обождать, пока междусоюзническая комиссия не закончит своего обследования». Итак, дружественно расположенные элементы выжидали и обращались с вопросами, а враждебные элементы заряжали ружья и разрабатывали планы.
Но все это могло бы улечься, и событиями снова можно было бы руководить, если бы не был совершен один акт, противоречивший всем принципам государственной мудрости и разжигавшей страсти. Притязания Италии на Турецкую империю превосходили самое смелое воображение. В то же время Италия не замедлила доказать изумленному Парижу, что она будет активно отстаивать свои цели. Лишь только было принято решение послать комиссию на Восток (за что голосовала и Италия), итальянцы под предлогом усмирения местных беспорядков захватили Адалию и в то же время заявили официальный протест против того, что греки приготовляются послать десант в Смирну. Греки в свою очередь заявляли, что итальянское выступление в Адалин было только прелюдией, за которой должно последовать покушение на области, которые должны были перейти к грекам.
К концу апреля появились известия, что итальянцы высадили небольшие отряды в Будруме, Макри и Алайе. Одновременно с этим триумвират, под влиянием личного обаяния Венезилоса, все больше и больше склонялся к тому, чтобы передать грекам Смирну вместе с Айдинской провинцией. Смирна и часть примыкавшего к ней побережья в течение тысяч лет были населены главным образом греками. Благосостояние этой области объяснялось главным образом блестящими способностями греческого населения и успехами греческой промышленности и греческого сельского хозяйства. Уже в 1915 г. правительство Асквита решило, что если Греция примет участие в войне и состоится раздел Турции, то Смирна должна быть передана грекам. Территориальная комиссия на мирной конференции, разбиравшая вопрос о границах Греции, большинством голосов, включая британских, французских и американских представителей, высказалась в пользу греков. Президент Вильсон согласился с ее заключениями. Но слух об этом решении вызвал протесты европейской колонии в Смирне, и проживающие в Смирне американские миссионеры, а равно и британский верховный комиссар в Константинополе наперебой посылали предупреждения относительно опасности подобного шага.
Полный разрыв между президентом Вильсоном и итальянской делегацией привел к тому, что представители Италии временно покинули конференцию. Естественно, что в пылу схватки с синьором Орландо Вильсон принял сторону Греции. В лице британского премьер-министра он нашел горячего единомышленника. Клемансо, занятый вопросом о Рейне и о будущности Франции, любезно поддержал их обоих. События требовали действий. Когда появились сообщения, что итальянцы собираются захватить Смирну силой и турки производят насилия над греческим населением, был сделан роковой шаг. 5 мая триумвират решил, что греки должны немедленно занять Смирну для охраны проживающих там своих соотечественников. Ллойд-Джордж потребовал, чтобы Венизелосу было разрешено держать на борту посланных судов вооруженные отряды, которые можно было бы высадить на берег в случае необходимости. Президент Вильсон сказал, что войска лучше высадить сразу, ибо трудно поддерживать среди них дисциплину, если их держать на борту корабля. Ллойд-Джордж не возражал.
10 мая вопрос этот снова был поставлен на обсуждение. Предложение о высадке десанта было в принципе одобрено, и оставалось рассмотреть только практические детали. Сэр Генри Вильсон присутствовал на обоих заседаниях, но высказывался лишь по техническим вопросам. 12 мая состоялось третье заседание. Синьор Орландо вернулся теперь на конференцию. Его уверили, что греческая оккупация еще не предрешает будущей участи Смирны, что это есть только чрезвычайная мера, принимаемая для защиты греческого населения. В согласии с условиями перемирия следует потребовать от Турции, чтобы смирнские порты были переданы британским, французским и итальянским отрядам. Синьор Орландо, несколько подумав, не стал принципиально возражать против десанта, но требовал, чтобы британские, французские и итальянские отряды не были отозваны до тех пор, пока вопрос не будет разрешен окончательно. Совет четырех решил, что греческие войска должны немедленно выступить из Кавалы и что в операциях союзных войск должны принять участие итальянские отряды.
Венизелос имеет право утверждать, что, отправляясь в Смирну, он действовал в качестве уполномоченного четырех великих держав. Но при этом он проявил проворство утки, ныряющей в воду. Какова бы ни была ответственность Совета четырех или, вернее, триумвирата, который был главной движущей силой, ответственность Венизилоса не подлежит сомнению. Он один располагал средствами для военных выступлений. Не могло быть и речи о посылке сколько-нибудь крупных британских, французских и американских отрядов, отряды же, фактически посланные этими державами, имели лишь символическое значение. Но греческие дивизии были под рукой и рвались в бой. 15 мая, несмотря на серьезные предостережения и протесты британского министерства иностранных дел и военного министерства, двадцать тысяч греческих солдат, под прикрытием судовых батарей, высадились в Смирне, убили множество турок, заняли город, быстро двинулись по Смирно-Айдинской железной дороге; они вступили в ожесточенный бой с турецкими регулярными и нерегулярными войсками и с турецким населением в Айдине и водрузили в Малой Азии знамя победы новых завоевателей.
Я прекрасно помню, какое смущение и тревогу я испытал, когда узнал в Париже об этом роковом событии. Несомненно, я был также и под впечатлением той тревоги, которую этот шаг вызвал в британском генеральном штабе. Даже независимо от симпатий к туркам, которыми обычно отличаются британские военные деятели, ничем нельзя было извинить этот неосторожный и насильственный акт, вызывавший множество новых опасных осложнений в тот самый момент, когда силы наши все больше и больше убывали. В военном министерстве последствия этого шага почувствовались немедленно. Наши офицеры по двое и по трое разъезжали по всей Малой Азии, надзирая за сдачей оружия и амуниции согласно условиям перемирия. Безоружные и никем не стесняемые, они переезжали с места на место и только указывали, что надо делать. Турки подчинялись им почти механически и послушно складывали в кучу ружья, пулеметы, орудия и снаряды. Ведь Турция была разбита, и притом разбита заслуженно. «Пусть нас наказывает наш старый друг – Англия». Оружие отвозилось в склады, орудия отвозились в парки, снаряды складывались массивными грудами, ибо турки признавали, что это неизбежно вытекает из военных поражений и подписанных ими конвенций.
Но с того самого момента, когда турецкая нация, – она между тем продолжала существовать, хотя в Париже, по-видимому, об этом не знали, – поняла, что она должна подчиняться не Алленби с его англо-индийскими войсками, а Греции, этому ненавистному и искони презираемому врагу, той самой Греции, которая в глазах турок была лишь восставшей провинцией и к тому же неоднократно разбитым противником, – с этого момента Турция вышла из повиновения. Британских офицеров, следивших за исполнением условий перемирия, сначала стали игнорировать, затем оскорблять и наконец преследовать или безжалостно уводить в плен. Собранные кучи военного снаряжения в какую-нибудь неделю перешли из британских рук к туркам. Мустафа Кемаль, тот самый роковой человек, который находился на Галлиполийском полуострове в апреле и августе 1915 г. и который до тех пор считался чуть ли не бунтовщиком, восставшим против константинопольского турецкого правительства, был облечен теперь всеми полномочиями военного диктатора. Кемаль действительно обладал всеми нужными для того качествами.
Но моральные преимущества, которые он получил, были для него еще важнее, чем обратный захват оружия и военного снаряжения. Мы уже говорили, насколько обдуманна и злонамеренна была турецкая политика во время великой войны и насколько основательны были обвинения союзников по адресу Турции. Ужасная судьба армян еще у всех в памяти. Тем не менее, общее отношение мирной конференции к Турции было настолько сурово, что правда оказалась теперь на ее стороне. Справедливость, которой никогда не бывает места в советах победителей, перешла в противоположный лагерь. Поражение, рассуждали турки, приходится принять и последствия его необходимо сносить; но появление греческой армии в Малой Азии в тот самый момент, когда Турцию разоружали, предвещало уничтожение и смерть турецкой нации и превращение турок в угнетаемую и порабощенную расу. 9 июня в маленьком городишке Харасе около Амасии Мустафа Кемаль публично изложил свои планы спасения Турции. Огонь пан-турецкой идеи, почти погасший, снова вспыхнул ярким пламенем. Ни один турок не желал признать греческое завоевание велением судьбы. Хотя Оттоманская империя, отягощенная безумием, запятнанная преступлениями, истомленная дурным управлением, разбитая на поле брани и доведенная до истощения долгими и опустошительными войнами, распадалась на части, тем не менее турки были еще живы. В их груди билось сердце расы, бросавшей некогда вызов всему миру и в течение столетий успешно оборонявшейся от всех пришельцев. Теперь в руках турок снова было современное военное снаряжение, а во главе их стоял вождь, который, судя по всему, стоит рядом с теми четырьмя или пятью людьми, которые выдвинулись на первый план во время мирового катаклизма. В раззолоченных и увешанных коврами залах Парижа собрались законодатели мира. В Константинополе, угрожаемом пушками союзнических флотов, заседало кукольное турецкое правительство. Но в малодоступных холмах и долинах Анатолийской «турецкой родины» жила «группа бедняков, …которая не хотела примириться с подобным решением». В этот момент у их бивуачных костров вместе с ними был величавый дух справедливости, одетый в лохмотья изгнанника.
Я до сих пор не понимаю, каким образом собравшиеся в Париже выдающиеся политические люди – Вильсон, Ллойд-Джордж, Клемансо и Венизелос, – люди, мудрость, осторожность и способность которых подняли их столь высоко над всеми их коллегами, могли решиться на столь необдуманный и фатальный шаг. Многих, пожалуй, изумит то большое значение, которое я придаю вторжению греков в Смирну, совершенному по требованию союзников.
Значение смирнского эпизода некоторое время не было понято широкой публикой. Было так много тем для разговора, предстояло сделать столько интересных и важных вещей, описать так много жестоких и тяжелых инцидентов и нарисовать так много высоких идеалов, что посылка каких-то двух греческих дивизий в Смирну и расстрел нескольких сот турок во время десанта не оказали никакого впечатления на общественное мнение в главных союзнических странах. Пятьсот исключительно талантливых корреспондентов и писателей, обивавших пороги конференции, настукивали свои восемьдесят тысяч слов в ночь, и во всех руководящих газетах, располагавших огромным тиражом, никогда не было недостатка в сенсационных заголовках. Конечно среди этих заголовков нашел себе место и такой: « Греческие дивизии высаживаются в Смирне. Турецкое сопротивление сломлено». На следующий день появилась какая-либо другая сенсация, ибо ведь каждый день нужно было что-нибудь печатать крупными буквами. Ни газеты, ни читателей в этом винить не приходится. И издатели, и читатели были пресыщены сенсацией, и широкая публика, хотя и читавшая газеты, думала главным образом о восстановлении своих семейных очагов и о своих коммерческих делах. Ей с полным правом можно было разрешить «отпуск по неотложному личному делу». Мы должны теперь изложить несколько событий в хронологическом порядке. Младотурецкие лидеры, владычествовавшие над Турцией от революции 1910 г. до конца великой войны, рассеялись по всем странам и находились в изгнании. Энвер после рискованных приключений и военных подвигов в Туркестане погиб на поле сражения. Талаат был застрелен в Берлине армянином, совершившим этот акт в отмщение насилия над его соплеменниками. Джавид в 1926 г. был казнен победоносным Мустафой Кемалем и взошел на эшафот, повторяя строчки старинной турецкой поэмы.
Теперь в турецкой политике появляется новая фигура, действовавшая недолго, но оставившая по себе следы. Ферид-паша вступил в должность 4 марта 1919 г. и, действуя в тесном союзе с султаном, проявлял большую уступчивость. В Константинополе его окружали военные суда и штыки союзников. В горах Малой Азии укрывались остатки комитета «единения и прогресса», лишившегося всех своих лидеров. Это были мрачно настроенные люди и почти готовые на восстание. Фериду с трудом удавалось лавировать между этими двумя лагерями, с обеих сторон оказывавшими на него давление. Он кланялся и извинялся перед союзниками и в то же самое время поддерживал дружеские сношения с националистами. В виде протеста против оккупации Смирны он подал в отставку, но опять вступил в должность в тот же самый день. 7 июня во главе мирной делегации он прибыл в Париж, чтобы ходатайствовать о более снисходительном отношении к Турции. Конференция дала ему уничтожающий ответ. 1 июля он назначил Мустафу Кемаля генеральным инспектором в северной части Малой Азии. В августе и сентябре Мустафа Кемаль созвал в Эрзеруме и Сивасе съезды делегатов восточных областей. 11 сентября Сивасский конгресс опубликовал манифест относительно турецких прав, превратившийся впоследствии в «национальный договор» или торжественную конституционную хартию новой Турции. В конце сентября власть Константинополя не шла дальше берегов Босфора и Мраморного моря. Даже Брусса, находившаяся всего в одном часе железнодорожного пути по побережью Мраморного моря, в октябре перешла под власть ангорского правительства. Ферид снова подал в отставку и уступил место правительству, не знавшему, на чью сторону ему стать, – на сторону ли султана, находившегося в руках союзников, или на сторону Мустафа Кемаля и его «национального договора».
Тем временем наши армии быстро таяли. В январе 1919 г. военное министерство имело еще в своем распоряжении почти 3 млн. чел. Все эти войска находились на территориях иностранных государств. В марте от 3 млн. осталось 2 млн., да и эти быстро демобилизовались К середине лета 1919 г. у нас не было почти никаких войск, если не считать отрядов, посланных на Рейн. Войска, взятые на основании закона о воинской повинности, должны были быть посланы на родину. Новая постоянная армия находилась еще в процессе созидания, а добровольцы для постоянной военной службы набирались весьма медленно. Через год после перемирия вместо дивизий в 15–20 тыс. чел., снаряженных до последних деталей, у нас остались батальоны в 500—600 чел. Это быстрое сокращение нашей военной силы производило тем более странное впечатление, что как раз в это время угрожающие нам опасности и проявляемая к нам враждебность почти повсюду увеличивались. В декабре 1919 г. я разослал кабинету меморандум генерального штаба, сообщавший о быстром уменьшении наших военных сил и подчеркивавший несоответствие между нашей политикой и нашими реальными силами.
«Параграф 31. Вряд ли необходимо упоминать о том, что с момента вступления в действие турецкого перемирия, заключенного 31 октября 1918 г., ситуация значительно изменилась, как в смысле военных ресурсов правительства его величества, так и в смысле политического положения, создавшегося на территории бывшей Турецкой империи. Если не считать войск, действующих в Палестине и Месопотамии, то британские военные силы, имеющиеся в нашем распоряжении для обеспечения мирных условий, можно определить следующим образом. Одна дивизия плюс отдельные армейские отряды (включая батумский гарнизон). Эта дивизия состоит из 13 тыс. британцев и 18 тыс. индийцев, – всего 31 тыс. бойцов. Сил этих достаточно лишь для того, чтобы охранять железнодорожные линии. Генеральный штаб должен заметить, что для действий в Турции у нас не имеется никаких подкреплений, если мы не наберем новые войска путем обязательной воинской повинности или с помощью других средств».
Генеральный штаб высказывал по этому поводу следующие соображения:
«Правительство его величества должно серьезно настаивать лишь на таких требованиях, которые соответствуют нашим наличным ресурсам или ресурсам, которые мы имеем в виду создать для выполнения этих условий. Не входя в обсуждение политической стороны различных вопросов, генеральный штаб считает нужным перечислить следующие меры, которые по тем или другим соображениям могут быть предложены, но осуществление которых, согласно информации генерального штаба, может вызвать необходимость подкреплений нашей черноморской армии за счет военных сил союзников или за счет дальнейших британских наборов: 1. Создание великой Армении, в которую входят Киликия и Эриванская республика. 2. Создание независимого Курдистана. 3. Приобретение Грецией той или иной части черноморского побережья (sic!). 4. Греческая оккупация той или иной части Айдинского вилайета. 5. Постоянная оккупация Италией той или другой части южной Анатолии или Конии. Впрочем, трудно сказать, вызовет ли этот шаг такое же раздражение со стороны турок, как любой из вышеупомянутых. Помимо указанных выше мер, которые вызовут немедленную нужду в подкреплении, мы должны отметить следующие две меры, делающие необходимым содержание в соответствующих местах постоянного гарнизона в течение неопределенно долгого времени: 6. Приобретение Грецией восточной Фракии. 7. Изгнание турок из Константинополя».
Несмотря на все эти затруднения, союзники не принимали никакого решения и предоставляли событиям идти своим путем. Пока американская комиссия разъезжала по Среднему Востоку, выдвигались самые фантастические планы раздела Турции. Об аннексиях речи не было, но главным державам рекомендовалось дать «мандаты», предоставляющие им необходимый предлог для фактического владычества. Франция должна была взять Сирию и Киликию. Италия, нисколько не стесняясь, выражала намерение занять весь Кавказ, а также провинцию Адалию в Малой Азии; Англия намеревалась окончательно закрепить за собой Месопотамию и Палестину, где стояли наши армии. А что касается Соединенных Штатов, то все ожидали, что они примут мандат на Армению. В январе 1920 г. Греция, которая испытывала наибольшие затруднения от этой неопределенности финансового, военного и политического положения, начала обнаруживать признаки усталости.
В этих соблазнительных иллюзиях прошел 1919 г. Медленно, нерегулярно, тщательно, в обстановке постоянных споров и исчерпывающих дискуссий, подготовлялась в Париже новая карта Среднего Востока и разрабатывался проект мирного договора с Турцией. Правительствам приходилось решать целый ряд крайне острых вопросов. В декабре 1919 г. и в январе 1920 г. британский кабинет с большим вниманием обсуждал вопрос о том, можно ли оставить султана в Константинополе на положении калифа, обставив этот пост бесчисленными ограничениями, или же следует выгнать турок из Европы «со всеми их пожитками»[73]. Второй вопрос заключался в том, следует или не следует превратить мечеть св. Софии в христианскую церковь. Во время этих дискуссий лорд Керзон, заведовавший министерством иностранных дел, вовсю сражался с Эдвином Монтегю, которого поддерживало общественное мнение Индии, симпатии магометанского мира, туркофильские склонности консервативной партии и объемистые меморандумы министерства по делам Индии.
Борьба велась чрезвычайно энергично. По мнению Монтэгю, изгнание турок и калифа из Константинополя, с согласия или хотя бы при попустительстве Англии, окончательно должно было подорвать и без того уже колеблющуюся лояльность тех двухсот или трехсот народов и религиозных сект, которые населяют Индийский полуостров. Наоборот, лорд Керзон утверждал, что они не обратят на это никакого внимания. Некоторые одобрят это, большинство же останется безразличным, а что касается магометан, единственно заинтересованных в этом вопросе, то ведь они, нисколько не смущаясь, храбро и стойко сражались на различных театрах войны с армиями этого самого калифа. По вопросу о св. Софии, Монтегю утверждал, что это здание в течение 459 лет было чрезвычайно почитаемой магометанской мечетью. Этот довод производил на нас немалое впечатление, пока лорд Керзон не возражал, что ведь это же самое здание в течение 915 лет было христианским храмом. Доводы почти уравновешивались; в новое время право давности было на стороне магометан, но зато перед тем христиане владели храмом в течение вдвое большего срока. Это был один из тех вопросов, которые могли без конца дебатироваться университетскими учеными любой страны.
По вопросу о Константинополе Ллойд-Джордж был полностью солидарен с лордом Керзоном. Мало того, он даже проявлял здесь главную инициативу. Но военное министерство, представленное фельдмаршалом Вильсоном и мною, заявляло, что у нас нет солдат, а без солдат мы не можем выгнать турок из Константинополя. Вместе с министерством по делам Индии мы настаивали на заключении мира с Турцией, – мира настоящего, окончательного, а главное – быстрого. Нам было достаточно, чтобы проход через Дарданеллы был свободен для судов всех наций, включая и военные суда. Это повлекло бы за собою постоянную оккупацию международными силами обоих берегов пролива. Для международного гарнизона мы могли бы уделить отряды, соответствующие нашим ограниченным силам. Через несколько лет такая оккупация перестала бы формально оспариваться.
Споры по этим вопросам, ведшиеся в британском кабинете, были уже опубликованы во всеобщее сведение, в пределах возможности, в биографии лорда Керзона, написанной лордом Рональдсгеем. Мы не будет подробно говорить о них здесь. На рождестве в 1919 г. в Лондоне в здании министерства иностранных дел состоялась англо-французская конференция для разрешения многих щекотливых проблем, вставших перед обоими правительствами и касавшихся Турции и Аравии. Ллойд-Джордж, этот столь терпеливый и добродушный начальник, при всех предварительных обсуждениях выбирал обычно таких коллег, которые разделяли его взгляды, чтобы таким образом обеспечить за собою большинство. Для одной фазы обсуждений выбирались одни люди, а для другой – другие. С конституционной точки зрения этого, может быть, нельзя было одобрить, но в то лихорадочное время работать можно было только таким образом. Но когда 9 января предварительная работа была закончена и кабинет министров собрался в полном составе, то подавляющее большинство решило, что турки должны остаться в Константинополе. Дебаты велись в гораздо более горячем тоне, чем это бывает даже в палате общин. Премьер-министр согласился с решением своих коллег и на следующий день сообщил его парламенту, обосновав его убедительными аргументами.
В соответствии с этим Севрский трактат постановлял, что Константинополь должен оставаться турецкой провинцией. Босфор, Мраморное море и Дарданеллы должны были быть открыты для всех судов и находиться под международным контролем. Кроме западной и восточной Фракии почти до линии Чаталджи, Греция получала Галлиполийский полуостров и большинство Эгейских островов. Смирна и прилегающая к ней область переходили под управление Греции до тех пор, пока там не будет проведен плебисцит. Турция должна была восстановить капитуляции и передать свои вооружения и финансы под строгий союзнический контроль. Она должна была предоставить все гарантии справедливого отношения к национальным и религиозным меньшинствам. Французы должны были получить Сирию, охваченную в это время неописуемым возбуждением; Англия должна была взять на себя дорогостоящий и хлопотливый мандат над Палестиной и Месопотамией, а армяне должны были устроиться под крылышком Соединенных Штатов. Одновременно с подписанием Севрского трактата и при условии его ратификации Великобритания, Франция и Италия заключили трехсторонний договор, предоставлявший им в качестве сфер влияния те территории, которые были отведены каждой из этих держав соглашением Сайкса – Пико и на конференции в Сент-Жан-де-Морьен.
Посмотрим, как развертывались события в то время, пока все эти решения не были еще опубликованы. Угрюмый караван фактов упрямо шествовал по каменистым дорогам через труднопроходимые скалистые горы, по обожженным солнцем пустыням. Возвратимся же на мгновение к этим фактам.
12 января 1920 г. в Константинополе собралась новая турецкая палата депутатов. Союзники лояльно относились к принципу представительного правления и разрешили туркам производить голосование. К несчастью, почти все турки голосовали не так, как надо. Новая палата состояла в огромном большинстве из националистов или, проще говоря, из кемалистов. Положение стало столь затруднительным, что 21 января союзники в качестве меры практической предосторожности потребовали отставки турецкого военного министра и начальника генерального штаба. 28 января новая палата утвердила и подписала «национальный договор». В Константинополе грозило разразиться восстание, за которым могла последовать резня, и европейские союзники были вынуждены предпринять совместное выступление. 16 марта Константинополь был занят британскими, французскими и итальянскими войсками. Ферида опять уговорили кое-как составить правительство, – самое слабое из всех, которые он когда-либо образовывал. В конце апреля турецкое национальное собрание собралось в Ангоре, вдали от союзных флотов и армий. 13 мая, в недобрый день, Венизелос опубликовал в Афинах условия Севрского трактата. В июне британская передовая линия на Исмидском полуострове была атакована кемалийскими войсками. Атака была несерьезна. Британским отрядам было приказано открыть огонь, флот, стоявший в Мраморном море, засыпал нападавших снарядами, и кемалистские отряды отступили. Но они остались на своих позициях, и нам снова, – на этот раз с весьма незначительными силами, – пришлось оказаться «перед лицом неприятеля». В это самое время французы, которые, низложив эмира Фейсала, вели крупные сражения в Киликии, решили просить местные турецкие власти о перемирии. Это произошло в тот самый день, когда условия будущего Севрского трактата были оглашены в Афинах.
Венизелос решил сыграть теперь роль доброй феи. На выручку союзникам должна была прийти греческая армия. Из расквартированных в Смирне пяти греческих дивизий две должны были направиться на север и, пройдя на восток от Мраморного моря по трудной местности (которую, как утверждали греки, они хорошо знали), напасть на турок, угрожавших Исмидскому полуострову, и прогнать их. Маршал Фош, поддерживаемый генеральным штабом, заявил, что эта операция опасна и, по всей вероятности, закончится неудачей. Но Ллойд-Джордж принял предложение, и 22 июня греческая армия начала наступление. На первых порах она действовала вполне успешно. Греческие колонны, двигаясь по проселочным дорогам, счастливо миновали многие труднопроходимые ущелья. При их приближении турки, действовавшие под руководством энергичных и осторожных вождей, исчезли в глубь Анатолии. В начале июля греки вступили в Бруссу. В течение того же месяца другая греческая армия быстро прошла Восточную Фракию, сломила слабое сопротивление турецких отрядов и заняла Адрианополь.
Союзники радостно приветствовали эти замечательные и совершенно неожиданные проявления греческого военного могущества. Союзные генералы в изумлении протирали глаза, а Ллойд-Джордж был полон энтузиазма. По-видимому, он опять оказался правым, а военные эксперты ошиблись, как это часто бывало в Армагеддонской битве народов.
События окончательно решили судьбу Севрского трактата. Ферид послушно создал министерство марионеток, и 10 августа 1920 г. со всеми подобающими церемониями в Севре был подписан мирный договор с Турцией. Но этот документ, подготовлявшийся в течение 13 месяцев, устарел раньше, чем он был готов. Выполнение всех его главных пунктов зависело от одного условия – от действий греческой армии. Если бы Венизелос и его солдаты оказались господами положения и смирили Мустафу Кемаля, все было бы хорошо. В противном случае пришлось бы выработать другие условия, более соответствующие реальным фактам. Наконец мир с Турцией был заключен, но для ратификации его приходилось вести войну с Турцией. Но на этот раз великие союзные державы должны были вести войну не сами, а при помощи третьего государства или уполномоченного – Греции. Если великие нации ведут войну таким образом, то для уполномоченного она может оказаться весьма опасной.
Хотя настоящая глава касалась исключительно турецких дел, ее необходимо привести в связь с общим положением в Европе. Мне остается привести здесь письмо, которое я написал Ллойд-Джорджу, отправляясь на кратковременный пасхальный отдых во Францию.
Черчиль – премьер-министру 24 марта 1920 г . «Я пишу это письмо в пути через Ла-Манш с тем, чтобы высказать вам мои соображения. После заключения перемирия я рекомендовал такую политику: „Мир с германским народом, война с большевистской тиранией“. Сознательно или под давлением неумолимых событий вы проводили почти что обратную политику. Зная окружающие вас трудности, ваше умение и личную энергию, настолько превосходящие мои собственные, я не осуждаю вашей политики и не говорю, что я поступил бы лучше или кто-либо другой мог бы поступить лучше вас. Но теперь мы ясно видим результаты. Результаты эти ужасны. В скором времени нам, быть может, грозит всеобщий крах и анархия во всей Европе и Азии. Россия уже погибла. Все, что осталось от нее, находится во власти ядовитых змей. Но Германию еще, быть может, возможно спасти. С большим чувством облегчения я думал, что мы можем совместно обдумывать и проводить планы относительно Германии и что вы согласны сделать усилие для того, чтобы избавить Германию от ее страшной судьбы. Если эта судьба постигнет ее, то то же самое может постигнуть и другие страны. А раз так, то действовать нужно быстро и просто. Вы должны были бы сказать Франции, что мы заключили с ней оборонительный союз против Германии, но лишь при том условии , если она совершенно изменит свою тактику к Германии и искренно признает британскую политику дружеской помощи этой стране. Затем вы должны были бы послать в Берлин какого-либо крупного деятеля, чтобы консолидировать антиспартакистские и антилюдендорфские элементы в сильный центро-левый блок. Для этого вы могли бы воспользоваться двумя средствами: во-первых, продовольствием и кредитом, которые мы должны предоставить Германии, несмотря на наши собственные затруднения (которые в противном случае еще более усилятся), во-вторых, – обещанием в скором времени пересмотреть мирный трактат на конференции, куда новая Германия будет привлечена в качестве равноправного участника в восстановлении Европы [74]. С помощью этих средств можно будет объединить все добропорядочные и устойчивые элементы германской нации, что послужит к ее собственному спасению и к спасению всей Европы. Я молюсь только о том, чтобы все это не было сделано слишком поздно. Несомненно, ради этого гораздо более стоит рискнуть вашей политической карьерой, чем ради внутренних партийных комбинаций, как бы важны они ни были. Если это дело удастся осуществить, его результаты самым серьезным образом отразятся на всей мировой ситуации, – как внутри страны, так и вне ее. Мой план предполагает открытое и решительное выступление Британии под вашим руководством, причем в случае необходимости выступление это может быть сделано и независимо от других стран. При таких условиях я с радостью пошел бы за вами, хотя бы и рискуя тяжелыми политическими последствиями. Но я уверен, что таких последствий не будет, ибо в течение ближайших нескольких месяцев судьбы Европы все еще будут оставаться в руках Англии. Проводя такую политику, я был бы готов заключить мир с Советской Россией на условиях, лучше всего способствующих общему умиротворению и в то же время охраняющих нас от большевистской заразы. Конечно, я не верю, чтобы можно было установить настоящую гармонию между большевизмом и нашей нынешней цивилизацией, но в виду существующей обстановки приостановка военных действий и содействие материальному благополучию необходимы. Мы должны рассчитывать на то, что мирная обстановка поможет исчезновению этой опасной и страшной тирании. По сравнению с Германией Россия представляет меньшую важность, а по сравнению с Россией Турция совсем не важна. Но ваша политика по отношению к Турции тревожит меня. Несмотря на то, что кабинет сократил наши военные ресурсы до самых незначительных размеров, мы, руководя в этом отношении прочими союзниками, пытаемся навязать Турции мир, для осуществления которого потребовались бы большие и могущественные армии, долгие, дорогостоящие военные операции и продолжительная оккупация. В обстановке, полной раздоров, я боюсь, когда вижу, что вы пускаете в дело греческие армии. Я боюсь за всех и в том числе, конечно, за греков. А в то же время греческие армии – единственная действительная боевая сила, имеющаяся в вашем распоряжении. Как будем мы кормить Константинополь, если железнодорожные линии в Малой Азии будут перерезаны и съестные припасы не будут подвезены? Кто будет платить за них? С какого рынка будет поступать хлеб? Я опасаюсь, что вам придется нести ответственность за этот великий город, когда во всех окружающих областях будет свирепствовать партизанская война и проводиться блокада. Вот почему я советую осторожность и политику умиротворения. Постарайтесь создать действительно представительное турецкое правительство и договоритесь с ним. В своем настоящем виде турецкий трактат обозначает неопределенно долгую анархию».