Рысь не хитра, доверчива, в ней не развито столь сильное чувство самосохранения, какое есть в лисице, и потому добыть ее не составляет особенной важности для охотника, хотя мало знакомого с характером и манерами этого зверя. Имея легких и приемистых собак, хорошо натасканных на рысей, почти всегда можно надеяться на успех при этой охоте; разве какие-нибудь особые причины помешают добыть рысь, причины, которых не в состоянии предвидеть охотник. Сибиряки по большей части бьют рысей из винтовок, отыскивая их зимою по следу. Охота состоит в том, что промышленник, найдя свежий рысий след, сначала делает большой круг, то есть обходит или объезжает ту часть тайги, в которой, по его предположению, должна находиться рысь, и если он при этом не перехватит следа, выходящего из этой части, что ясно покажет, что рысь тут, в определенной округе, то охотник располагается к нападению, соображаясь с местностью. Если же след покажет, что рысь вышла из окруженной части, он делает другой круг и так далее, до тех пор, пока рысь не будет обойдена; это делается для того, чтобы охотник, зная ту часть тайги, в которой находится зверь, мог избрать удобное место, с которого можно будет сделать нападение. Избрав его, охотник спускает собаку (которая до тех пор была привязана к седлу на поводке) на свежий след и едет поспешно за ней, изредка останавливаясь и прислушиваясь, не лает ли где, или, как говорят охотники, не скалит ли где-нибудь его верный соболька, и, чуть только заслышит знакомое частое тявканье, немедленно бросается на голос, не разбирая ни дороги, ни чащи леса, ни гор, ни утесов, ни каменистых россыпей… Достоинство хорошей собаки при охоте за рысями состоит в том, чтобы она, взбудив (подняв, испугав) рысь, стремглав бросилась за ней и следила бы ее не одним чутьем, но ловила бы и взором. Рысь, заслыша собаку, тем более увидя ее близко, как молния бросается спасаться; с неимоверною быстротою делает огромные прыжки, стараясь скакать с корня на корень или с камня на камень, чтобы скрыть свой след, но бежит так скоро не более 80 и много ста сажен, после чего утомляется, почему хорошая собака скоро загонит ее на дерево и не спустит с него до тех пор, пока не подоспеет хозяин и не убьет ее из винтовки. Если же место чистое и собака догнала рысь, не дав ей заскочить на дерево, то усталая рысь, видя опасность, тотчас ложится на спину и жестоко защищается своими острыми когтями и зубами. Одной хорошей собаке не задавить большой рыси; были примеры, что рысь, защищая себя от собачьих зубов, наносила собакам столь ужасные раны, что те пропадали. Обыкновенно рысь, лежа на спине, задними ногами приподнимает врага на воздух, а передними лапами распарывает животы нападающим на нее собакам, и нередко так сильно, что тут же выпускает им кишки, но почти никогда не кусает, как бы гнушаясь собачьим мясом.
Рысь, преследуемая собаками, иногда прибегает к хитрости, весьма не оригинальной, но зато постоянно одинаковой: убежав от собак, она заскакивает на пень, колоду или на камень и стоит, притаившись, как мертвая, до тех пор, пока собаки в зарях (т. е. в азарте), как здесь говорят, не пробегут мимо нее; тут она тотчас соскочит и убежит собачьим следом в обратную сторону. Собаки, заметив свою ошибку, поспешно возвращаются назад и нагоняют рысь на охотника, который едет собачьим следом. Рысь при такой встрече обыкновенно заскакивает на первое попавшееся дерево, а охотнику того и нужно!.. Таким образом, ее хитрость смертельна для нее и способствует скорейшему окончанию дела в пользу охотника. Здешние промышленники хорошо знают это, почему нарочно ездят собачьим следом, в совершенной готовности принять на меткую пулю спасающуюся рысь. Странно, что рысь быстра на бегу только на таком коротком расстоянии! Не дюжа — говорят сибирские промышленники. Вот по этому-то случаю и необходима горячая, приемистая собака, то есть такая, которая, взбудив рысь, сама сразу употребляет все свои силы, чтобы скорее нагнать ее.
При этой охоте промышленнику нужно знать хорошо местность и необходимо соображаться с тем, чтобы заехать с той стороны, откуда способнее взбудить рысь: именно надо соображаться, чтобы не загнать ее в каменистые россыпи, где собака не в состоянии бежать сильно, а рысь может спрятаться в пустотах и расселинах между камнями и скалами. Нередко молодые рыси, вместе с матерью преследуемые собаками, заскакивают все на одно дерево; в таком случае нужно стараться убить сперва мать, а потом уже стрелять по молодым, потому что дети после первого выстрела по матери не соскочат с дерева, а напротив, видя смерть матери, будут прятаться на ветвях и сидеть так крепко, что их можно перебить всех по одному; в противном случае старая рысь после выстрела тотчас спустится на землю и быстрее птицы снова бросится спасаться, а за нею и молодые.
С худыми, неприемистыми собаками рысей добывать трудно; случается, что с такими собаками гоняют их по нескольку дней сряду и все без успеха, потому что рыси, не нажимаемые ими, успевают отдохнуть и, поздно настигнутые, снова уйти от преследования. Такая охота утомительна и неприятна, потому что, носясь верхом по лесистым горам, каменистым россыпям, едва проходимым чащам, скоро утомишься, передерешь свое платье, оцарапаешь себе лицо и руки об мерзлые сучки и прутья, которые, как стальные пружины, без пощады бьют по открытой физиономии; признаюсь, тогда подобная охота становится в тягость и для страстного охотника. А что достается на долю бедных лошадей в подобных случаях, об этом уже и говорить страшно!.. Зато как весело и приятно, если хорошая собака, взбудив рысь, скоро загонит ее на дерево и своим тревожным, радостным лаем зовет на помощь своего хозяина!.. О господа! Какое тут радостное чувство наполняет душу страстного охотника! С какою поспешностию и осторожностию он, подскакав и привязав коня, скрадывает дорогую добычу, видя ее на дереве! С замирающим сердцем, едва переводя дыхание, подходит он к дереву, осторожно ставит винтовку на сошки, вместе с тем торопливо поглядывает на лающую собаку и на рысь, притаившуюся на суке и не спускающую глаз с собаки, ища удобной минуты, чтобы воспользоваться каким-нибудь промахом собаки и скрыться. Наконец, с каким проворством сибирский промышленник взводит свой забавный курок и затаив дыхание выцеливает верную добычу!.. Еще мгновение, и пронзенная насквозь винтовочной пулей рысь без чувств, без дыхания, с едва заметными судорогами, медленно падая с сучка на сучок, рухнется на землю, к ногам давно ожидающего собольки!..
Кроме того, рысей добывают и другими способами, хотя и редко здесь употребительными, как, например, капканами, луками и пастями, которые ставят на рысьих тропах или около трупов животных, ими задавленных.
Сибирский промышленник считает за большое счастие, если, охотясь в тайге, он найдет свежезадавленных рысью: козу, зайца, глухаря и тому подобных зверей; он тотчас делает простую опадную колоду или пасть, настораживает над своей находкой и вполне надеется на успех, потому что рысь вскоре непременно явится к своей добыче, если только она не задавила кого-нибудь еще, и попадется сама в ловушку. На этот раз она чрезвычайно проста и доверчива, так что идет даже под пасть, только что сделанную.
Ловкие промышленники, хорошие стрелки, иногда приманивают рысей, подражая крику зайца, попавшегося в петлю, или пастушку, и стреляют их из винтовок. Рысь, заслыша как бы голос зайца, не замедлит явиться к охотнику, особенно голодная; тут стрелку нужно быть готовому к поспешному выстрелу, потому что рысь, заметя ошибку, тотчас скроется. Понятно, что это делается в таком случае, если охотник найдет свежие рысьи следы и надеется, что рысь лежит где-нибудь недалеко от того места, где он остановился, чтобы подманить ее на голос зайца.
Рысь крепка к ране; ее нужно стрелять в самые убойные места, то есть в голову или в грудь, и то так, чтобы задеть пулей мозги, печень, легкие или сердце; если же попасть по полому месту, то есть по животу, в ногу и в другие части, не имеющие большого влияния в организме животного на скоропостижную смерть, то рысь может уйти от преследований охотника, тем более если с ним нет собаки. Раненую рысь не следует не только хватать руками, но даже и подходить к ней близко без обороны, потому что она бросается на человека и может нанести жестокие раны. Даже видя смертельную рану, не надо допускать к ней и собаки.
Шкурку с рыси снимают тоже чулком, как с лисицы[35]. Как говорят, прежде рысей было гораздо больше в здешнем крае, нежели в настоящее время, впрочем, эта горькая истина относится и ко всем зверям, водящимся в Забайкалье. «Что делать! Мало ли чего прежде бывало!.. В старину и зверя-то было не в пример больше тапершиного. Деды наши порассказывали, что они за огородами, на деревенских ключах, сохатых да изюбров бивали; а нынче — срам! просто срам!.. Все глаза-то себе выстегаешь, из рубахи вылупишься, покуль их в лесу-то отыщешь… Э-эх, было времечко — не воротишь!..» Это слово в слово переданный мною рассказ одного старика промышленника, славившегося в былое время своим удальством на поприще охоты по целому околодку в мире зверопромышленников. При последних словах своей типичной речи старик глубоко и тяжело вздохнул, а потом, кажется, заплакал — я хорошенько не видал, потому что вышел из избы…
Передам еще эпизод из рассказа одного достоверного сибирского промышленника; постараюсь сохранить его типическую речь: «Долго я ехал с товарищем по худой вершей (верховой) дороге, в страшной тайге, с Чикойских покатей (Чикой — река в ю.-з. Забайкалье) в самое белковье. Стало уже смеркаться, и до табору было еще дивно (далеко, много). «Заночуем-ка, паря», — говорю я товарищу. «Ну что ж, заночуем так заночуем», — говорит он, а конь у него пристал маленько, я и поехал вперед на своем коурке до места, где прежде ночевывали. Приехав, разложил огня, нарубил больше дров для ночи, запалил ганзу (китайская медная трубка), слышу там позади — гац, маленько погодя опять — гац!.. «Слава тебе, господи, — подумал я, — чего-то бог товарищу, видно, еще послал — вот уже два раза отвесил, да только голк отчего-то не бравый, будто мимо»[36] … Сам между тем притащил воды, повесил карымского чаю в котелке, а тут слышу опять — гац, а там еще и еще. «Тьфу ты, господи, — проговорил я. — Кого он там постреливает? Уж не на зверя ли (медведя) натакался, сердечный?» Ну, как это подумал, верите ли, так у меня ретивое и защемило, индо дыхать тяжело стало — жаль мне товарища, будто отца родного… Чай между тем вскипел; я выпил чашечку, другую, да больше-то и не могу — так сердце и ноет. А тут слышу — опять гац, а вот и собака залаяла уже ближе ко мне… Ну, зверь, беспременно, мол, зверь; я, нечего делать, схватил поскорее винтовку, на коурка да и нутко наливать на голк-то, где он палит. А месяц уже вышел, и так стало светло! Я еду, еду да и приостановлюсь. Слышу, собака так и рвет, будто сдурела, — ха-м, ха-м, ха-м… А товарища и не слыхать. «Ну, — думаю, — Христос с ним, а чего-то не ладно!» Опустил[37] коня, подскакал ближе и вижу: товарищ мой сидит сгорбившись под деревом, а собака подле него лает, задравши голову кверху… «Ты кого это, паря, стреляешь, — говорю я, — вот уж сколько времени?» — «Да чего, брат, — говорит он, — ты только что от меня уехал, а соболька мой бросился в сторону да и нутко лаять на дерево; я соскочил с коня, подбежал к дереву и вижу: на нем сидит, притаившись, рысь. Я обрадовался, палил, палил, раз с десяток отвесил, и все мимо, все заряды расстрелял, убить не могу, я попуститься жалко, да и подумал, что ты, наверное, услышишь и меня выручишь…» — «Эх ты, голова сердечная, — говорю я, — пошто это от месяца-то стреляшь, вот потому мимо да мимо!..» Сам скорей соскочил с коня, схватил свою винтовку, зашел с другой стороны, значит, к месяцу, и вижу: сидит на суке, притаившись, голубушка, только глаза светят!.. «Благослови, господи», — подумал я, да как торнул — вот и полетела моя рысь вниз головой, прямо на собольку!.. «Вот как по-нашему, — говорю я, — сразу повалил, а то гац да гац!.. Пожалуй, без толку-то пали сколько хошь, проку мало будет». Ну, тогды свалил я такого матерого оморочо, что боже упаси! После в Кяхте за 18 рублев продали».