Страны и мѣстности земнаго шара въ пріобрѣтеніи дурной или хорошей репутаціи подвергаются иногда такой же участи, какъ и индивидуумы человѣческаго рода. Какъ въ частномъ быту человѣкъ, однажды угодившій общественному мнѣнію, пользуется потомъ неизмѣннымъ его расположеніемъ, какъ бы ни велъ себя, а однажды вооружившій его противъ себя, не можетъ уже примириться съ нимъ, такъ точно лестныя или нелестныя понятія о извѣстной странѣ, установившіяся вслѣдствіе какихъ-нибудь обстоятельствъ, переживаютъ годы и вѣка, противостоятъ разнымъ противорѣчивымъ свѣдѣніямъ и превращаются наконецъ въ упрямыя предубѣжденія. Примѣръ тому видимъ въ предубѣжденіяхъ, существующихъ между европейцами о Востокѣ, или, сказать опредѣлительнѣе, о мусульманскомъ Востокѣ, потому-что, произнося этотъ географическій терминъ, каждый европеецъ имѣетъ преимущественно въ виду ту систему азіатскихъ государствъ, которая основана во имя пресловутаго ислама и о которой больше всего судятъ и рядятъ на Западѣ.
Существенный недостатокъ этихъ понятій заключается въ томъ, что они еще слишкомъ-лестны для мусульманскаго Востока. Чтеніе нѣкоторыхъ, довольно-дѣльныхъ путешествій, отчасти подорвало уже знаменитость этого міра, но несовсѣмъ еще и неповсемѣстно, потому, главнымъ образомъ, что такія путешествія мало читаются. Оно оказалось особенно-безсильнымъ предъ привычкою поэтизировать Востокъ, представлять его себѣ въ какомъ-то фантастическомъ свѣтѣ, какъ отечество роскоши, пышности, утонченной нѣги, какъ страну, въ которой все живетъ и дышетъ наслажденіемъ. Въ тѣхъ случаяхъ, гдѣ Западъ сравнивается съ Востокомъ, не отстали еще отъ привычки видѣть въ Западѣ прозу, а въ Востокѣ поэзію; это досадное упрямство, поддерживающее между европейцами устарѣлый взглядъ на мусульманскій Востокъ, ни для кого не бываетъ такъ замѣтно и такъ досадно, какъ для прибывающихъ оттуда путешественниковъ, которымъ предстоитъ непріятная участь подвергнуться долгимъ и безпрестаннымъ разспросамъ о поэтическомъ Востокѣ. Смѣло можемъ увѣрить и читателей и читательницъ, что, когда имъ случается мучить своими разспросами пріѣхавшаго оттуда человѣка, хорошо-изучившаго видѣнныя имъ страны, то въ душѣ его непремѣнно кипитъ скрытая досада противъ тона и смысла вопросовъ, ему предлагаемыхъ.
Въ оправданіе этихъ предубѣжденій можно сказать только то, что они имѣютъ свое начало въ исторической судьбѣ отношеній Европы къ мусульманскому Востоку.
Идеи эти сохранились отъ тѣхъ временъ, когда Востокъ находился въ цвѣтущемъ состояніи и потому дѣйствительно могъ поражать своимъ блескомъ бѣдныхъ жителей Южной Европы, наглядѣвшихся у себя дома на неразлучныя съ недостаткомъ образованія скудность и неудобства жизни. Въ какомъ же бѣдственномъ видѣ должна была находиться тогда Европа, если удивленіе къ жизни Востока, родившееся изъ сравненія тогдашняго европейскаго быта съ бытомъ мусульманскимъ, могло такъ укорениться, что сохранилось донынѣ!
Люди, пріѣзжавшіе тогда изъ странъ мусульманскихъ, разсказывали про нихъ чудеса, которыя дѣйствительно должны были въ свое время поражать бѣдныхъ и полудикихъ европейцевъ; но движеніе Европы впередъ на поприщѣ всего хорошаго и полезнаго, и коснѣніе мусульманскаго міра во всемъ старомъ, каково бы оно ни было, перемѣнило роли: и пора бы уже было истребить до корня восторженныя понятія о томъ, чему въ свое время Европа, положимъ, удивлялась и справедливо.
Изо всѣхъ ложныхъ понятій о Востокѣ особенно-непростительны тѣ, которыми поэтизируется положеніе женщины въ мусульманскомъ мірѣ. Непростительны они потому, что Европа, и во времена дикости все-таки имѣла въ этомъ отношеніи важное преимущество предъ міромъ, которому удивлялась, преимущество, заключавшееся въ моральности семейнаго быта, проникнутаго идеею одноженства, между-тѣмъ, какъ уродливость семейныхъ мусульманскихъ учрежденій могла принимать въ глазахъ тогдашнихъ наблюдателей сколько-нибудь поэтическій видъ, только потому, что окружена была богатствомъ и блескомъ.
А между-тѣмъ ни къ одному изъ предубѣжденій о Востокѣ нѣтъ такого пристрастія, какъ къ предубѣжденію о поэтической обстановкѣ тамошней судьбы женщины. Европейцы питаютъ какую-то особенную привязанность къ этимъ предубѣжденіямъ. На ложный блескъ обстановки гаремной жизни, созданный досужею фантазіей, продолжаютъ еще любоваться издали, несмотря на то, что основная идея мусульманскаго семейства признана уже всѣми нелѣпою.
Смѣло можно предположить, что большая часть читателей, которые, увлекшись названіемъ, дадутъ себѣ трудъ прочесть эту статью, будутъ искать въ ней описанія тѣхъ роскошныхъ, дышащихъ утонченною нѣгою гаремовъ, мысль о которыхъ невольнымъ образомъ соединяется у всякаго съ мыслью о женщинѣ на Востокѣ и о семейномъ бытѣ поклонниковъ Мухаммеда. Несмотря на все отвращеніе свое къ безнравственности и уродливости брачной -жизни, допускающей многоженство, котораго смѣшныя и печальныя стороны могутъ быть постигнуты малѣйшимъ напряженіемъ разсудка, Западъ невполнѣ еще понимаетъ высокое превосходство своихъ семейственныхъ учрежденій предъ домашнею жизнью мусульманскаго Востока и недовольно-ясно представляетъ себѣ положеніе, которое женщина должна занимать въ домашнемъ быту мусульманина. Еслибъ Западъ вполнѣ понималъ свое превосходство въ этомъ отношеніи, то значительно охладѣлъ бы восторгъ стихотворцевъ, которые, говоря о такъ- называемомъ поэтическомъ Востокѣ, еще чаще, чѣмъ во всѣхъ другихъ случаяхъ, становятся въ самыя непріязненныя отношенія съ истиною. Не стѣсняясь литературнымъ вкусомъ вѣка, въ которомъ такъ много положительности, что благозвучная напыщенность фразъ и блескъ созданныхъ вымысломъ, но далекихъ отъ истины образовъ, совершенно почти безсильны предъ его холодностью, они упрямо остаются при своей привычкѣ говорить объ этомъ мірѣ не иначе, какъ съ удивительною восторженностью, между-тѣмъ, какъ вещи, которымъ придаютъ они блестящій, изящный обликъ, вовсе его не заслуживаютъ. Въ гаремной жизни нѣтъ поэзіи, да и никогда ея не было. Съ этимъ согласится всякій, кто наблюдалъ эту жизнь безъ мечтательнаго увлеченія.
Все, доселѣ сказанное, служитъ приступомъ къ сужденію о судьбѣ женщины на мусульманскомъ Востокѣ. Читатель предупрежденъ уже, что онъ не долженъ надѣяться найдти здѣсь пышное, восторженное описаніе гаремовъ. Если онъ чувствуетъ желаніе прочесть что-нибудь въ этомъ родѣ и потѣшить свое соображеніе роскошными, привлекательными вымыслами, то пусть ищетъ этой забавы гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ; статья паша наполнена совсѣмъ не тѣмъ, что ему нужно. Въ плѣнительныхъ разсказахъ о тѣхъ мѣстахъ,
Гдѣ, въ гаремахъ наслаждаясь,
Дни проводитъ мусульманъ,
нѣтъ, кажется, недостатка; были бъ поэты, а на вымыслы всегда будетъ урожай. Нѣтъ надобности увеличивать число росказней, заключающихъ въ себѣ тѣ плѣнительныя картины, которыя такъ разгорячаютъ воображеніе молодаго человѣка и такъ ласкаютъ охладѣвшую чувственность отцвѣтшаго старика.
Многогрѣшный виновникъ появленія въ свѣтъ этихъ строкъ самъ отчасти увлекался въ старое время тѣми идеями о гаремной жизни, противъ которыхъ возстаетъ теперь. Онъ перемѣнилъ свои идеи только тогда, когда судьба дала ему возможность познакомиться съ Востокомъ поближе. Разочаровавшись же самъ, онъ хотѣлъ подѣлиться своими свѣдѣніями съ европейскими собратіями, и такимъ образомъ уничтожить въ нихъ желаніе искать на Востокѣ того, что существуетъ единственно въ воображеніи поэтовъ.
Но спросятъ многіе: откуда же взялъ авторъ предлагаемыя имъ свѣдѣнія?
Само-собою-разумѣется, что онъ не могъ, какъ очевидецъ, изучать мусульманъ въ кругу семейства. Онъ даже не совѣтуетъ никому изъ европейцевъ позволять себѣ на мусульманскомъ Востокѣ подобныя выходки нескромнаго любопытства. Узнать такимъ образомъ европеецъ ничего не можетъ, а только окомпрометируетъ себя и даже навлечетъ на себя опасности.
Да едва-ли и существуетъ какая-нибудь возможность для европейскаго любопытства проникнуть въ это убѣжище мусульманскаго быта такъ, чтобъ можно было изучить его. Смѣло можно назвать это дѣломъ положительно-невозможнымъ, съ чѣмъ согласится и всякій серьёзный путешественникъ, видѣвшій мусульманскій міръ.
Скажемъ болѣе: всякаго, кто станетъ хвастать тѣмъ, что онъ проникалъ во внутренность гаремовъ и хорошо ознакомился съ этимъ бытомъ, наблюдая его какъ очевидецъ, слѣдуетъ счесть хвастуномъ, приписывающимъ себѣ небывалыя удачи.
Конечно, допускаются исключенія изъ общаго правила въ пользу европейскихъ докторовъ; но и это дѣлается не иначе, какъ съ большими предосторожностями. Докторъ допускается къ больной не наединѣ, а въ присутствіи евнуховъ и при большомъ стеченіи другихъ женщинъ, а послѣ консультаціи его тотчасъ же просятъ удалиться изъ внутреннихъ покоевъ дома.
Свѣдѣнія свои авторъ собиралъ изъ разспросовъ знающихъ людей, изъ сравненія и повѣрки слуховъ, которые доходили до него черезъ нѣкоторыхъ словоохотливыхъ мусульманъ и старыхъ мусульманокъ, и только этими средствами могъ онъ составить себѣ новыя понятія о томъ, что прежде понималъ превратно.
Первый источникъ свѣдѣній объ этомъ предметѣ -- разговоры со старухами мусульманскими, которыя дотого состарѣлись и подурнѣли, что, считая себя свободными отъ обязанности закрывать лицо и прятаться отъ постороннихъ мужчинъ, ходятъ но чужимъ домамъ, промышляя стиркою бѣлья, шитьемъ и другими услугами. Онѣ заходятъ иногда и въ домы европейцевъ, вмѣшиваются въ ихъ прислугу и бываютъ очень-рады, когда ихъ начинаютъ о чемъ-нибудь разспрашивать. Болтливость дѣлаетъ этихъ старухъ истиннымъ сокровищемъ для человѣка, желающаго поразвѣдать о домашнемъ, закулисномъ бытѣ мусульманъ. Большая часть изъ нихъ могутъ поразсказать только то, что дѣлается въ домахъ людей незажиточныхъ, средняго сословія; но есть между ними и такія разскащицы, которыя могутъ сообщить подробности о всевозможныхъ слояхъ общества. Если разскащица была въ свое время хороша собою и переходила изъ дома въ домъ въ качествѣ сига (наложницы, см. ниже), то она имѣетъ обыкновенно въ своей головѣ богатый запасъ свѣдѣній о всякаго рода семействахъ, отъ самыхъ бѣдныхъ до самыхъ богатыхъ, и отъ самыхъ простонародныхъ до самыхъ знатныхъ, массу разныхъ анекдотовъ, комическихъ и трагическихъ, однимъ словомъ: въ ея разсказахъ наблюдатель можетъ видѣть подробную картину семейнаго мусульманскаго быта.
Второй источникъ свѣдѣній о домашней жизни мусульманъ -- разговоры съ самими мусульманами; но источникъ этотъ доступенъ только для того, кто съумѣегъ имъ воспользоваться съ должною осторожностью. Заставить мусульманъ поразговориться объ этомъ предметѣ -- нелегко. Они избѣгаютъ разговоровъ о своемъ семейномъ бытѣ съ кѣмъ бы то ни было, а особенно съ иновѣрцами, потому-что разговоры о такихъ вещахъ считаются въ высочайшей степени неприличными. Человѣкъ, неумѣющій обращаться съ поклонниками пророка, не долженъ и браться за подобные разговоры съ ними: онъ ничего не узнаетъ и только оскорбитъ своихъ собесѣдниковъ неумѣстнымъ и неделикатнымъ любопытствомъ. Позволить себѣ это можетъ только человѣкъ, свыкшійся съ ними и пріобрѣтшій уже между ними друзей, которымъ внушилъ неограниченную къ себѣ довѣренность. Но и онъ, несмотря на всю свою тѣсную дружбу съ собесѣдниками, все-таки не можетъ въ этомъ случаѣ дѣйствовать иначе, какъ посредствомъ извѣстныхъ уловокъ, которыя могли бы довести мусульманскихъ друзей его до задушевныхъ признаній о томъ, какъ живутъ они съ своими женами и дѣтьми. Самая лучшая для достиженія этой цѣли уловка -- споръ съ ними о превосходствѣ одноженства надъ многоженствомъ. Мусульмане такъ любуются своими семейными учрежденіями, такъ любятъ свободу брать женъ сколько имъ вздумается, и ограниченіе числа женъ до одной считаютъ такимъ притѣснительнымъ уставомъ, что никакъ не могутъ говорить объ этомъ хладнокровно. Стоитъ только навести ихъ на такой разговоръ, и они тотчасъ измѣнятъ своей обыкновенной скромности и осторожности. Они непремѣнно выскажутъ тогда свой взглядъ на всѣ частности семейной жизни, на воспитаніе женщины, ея назначеніе, на теорію супружескаго счастія и даже, пожалуй, заговорятъ о характерѣ собственныхъ женъ своихъ. Задирая ихъ болѣе-и-болѣе разными придирчивыми возраженіями, можно дойдти до того, что они наконецъ выболтають всѣ подробности своего житья-бытья. Иногда путемъ такихъ разговоровъ можно узнать гораздо-болѣе, чѣмъ изъ бесѣды съ мусульманскими старухами. Отъ старыхъ разскащицъ узнаются обыкновенно одни голые и сухіе факты; но значеніе этихъ фактовъ, идеи, которыя въ нихъ выражаются, лучше всего можно вывести изъ словъ разгоряченнаго возраженіями мусульманина.
Есть много и другихъ источниковъ, изъ которыхъ можно получать свѣдѣнія, относящіяся къ предмету этой статьи; но это все источники случайные, и пересчитать ихъ невозможно. Мало ли что можетъ случиться съ человѣкомъ, живущимъ на Востокѣ, и мало ли какія случайности могутъ расширять и обогащать взглядъ его на наблюдаемые предметы! Главные же источники для свѣдѣнія о судьбѣ женщины на мусульманскомъ Востокѣ все-таки тѣ два, о которыхъ говорено выше.
Я долженъ признаться, что хотя заглавіе этой статьи и обѣщаетъ описаніе быта женщины на мусульманскомъ Востокѣ вообще, но большая часть замѣчаній, включенныхъ въ нее, основаны на фактахъ, собранныхъ собственно въ Персіи. Впрочемъ, не считайте картинъ, здѣсь представленныхъ, отрывками изъ этого интереснаго и малоизвѣстнаго быта: нравственное положеніе Персіи относительно къ мусульманскому Востоку даетъ всѣмъ фактамъ жизни персіянъ значеніе типическое, дѣлаетъ ихъ какъ-бы образчиками, но которымъ можно судить о прочихъ однородныхъ проявленіяхъ жизни въ этой части свѣта. Описаніе каждой черты жизни персидской -- до извѣстной степени нравственная характеристика какой-либо части обычаевъ или нравовъ большинства мусульманскихъ націй. Такимъ значеніемъ своимъ Персія обязана давнишнему, искони принадлежавшему ей нравственному перевѣсу надъ прочими азіатскими народами; да и ныньче Персія продолжаетъ еще оставаться представительницею древне-азіатскаго образованія. Современное превосходство турокъ-Османлу надъ персіянами по разнымъ отраслямъ просвѣщенія ничего въ этомъ отношеніи не значитъ. Это образованіе, привитое черезъ частыя сношенія съ Европою, но не сроднившееся еще съ началами, къ которымъ оно привито, остается покуда поверхностнымъ. Самымъ образованнымъ въ Азіи народомъ, въ мусульманскомъ смыслѣ, все-таки остаются еще персіяне: все-таки они должны считаться главными представителями древне-азіатскаго образованія.
Къ этому надо еще присоединить, что религіозные уставы, относительно семейства, почти одинаковы какъ и у шіитовъ-персіянъ такъ и у другихъ мусульманскихъ народовъ, исповѣдующихъ суннитскій толкъ, за исключеніемъ нѣкоторыхъ частностей. Участь женщины почти одинакова вездѣ, гдѣ господствуетъ многоженство; сверхъ-того, изъ-за этихъ различій въ частностяхъ, главнѣйшее не упущено здѣсь изъ виду. Автору этой статьи случалось также наводить справки о томъ, какія именно характеристическія черты гаремной жизни принадлежатъ исключительно персіянамъ и какія имъ общи съ прочими мусульманами.
Такимъ-образомъ впродолженіе этой статьи, дѣлая замѣчанія, относящіяся ко всему мусульманскому міру, а не къ одной только Персіи, вмѣсто того, чтобъ говорить о персіянахъ, я буду говорить о мусульманахъ, показывая этимъ терминомъ, что разсказываемое обще всѣмъ мусульманскимъ семействамъ; когда же разсказъ коснется особенностей персидскаго семейства, тогда слово мусульмане я буду замѣнять словомъ персіяне или буду дѣлать еще, сверхъ-того, приличную оговорку.
Начнемъ ab ovo, то-есть съ самыхъ первыхъ годовъ жизни восточной женщины, ея младенчества, и потомъ, слѣдя за разными эпохами ея постепеннаго развитія, покажемъ разныя перемѣны въ судьбѣ ея отъ дѣтской колыбели до перехода въ дряхлую старость.
Кто не согласится съ тѣмъ, что самый многозначительный для женщины періодъ -- пора ея цвѣтущей молодости, пора любви и вліянія на мужчинъ, пора той нѣжной дѣятельности, для которой она предназначена отъ самаго рожденія, и что бытъ ея въ эту нору жизни заключаетъ въ себѣ самое характеристическое выраженіе всей судьбы женщины, такъ-что представить яркую картину этого періода ея земнаго странствованія, значитъ дать понятіе обо всей ея жизни? Нетрудно представить подобную картину, миновавъ дѣтство и старость женщины. Изъ дѣтства она выноситъ почти весь запасъ чувствъ, которыми будетъ жить впослѣдствіи, а старость представляетъ для нея будущность, къ которой она должна готовиться цѣлую жизнь. Воспоминанія о житьѣ-бытьѣ въ дѣтствѣ и думы о томъ, что будетъ съ ней въ преклонныхъ лѣтахъ, имѣютъ такое вліяніе на внутренній міръ и внѣшніе поступки женщины, что безъ описанія этихъ двухъ періодовъ жизни неполно будетъ изображеніе и эпохи цвѣтущей ея молодости -- апогея ея земнаго бытія. Итакъ не пренебрегая никакими мнѣ извѣстными подробностями, я разскажу, какъ проводитъ мусульманская дѣвочка годы своего младенчества, что ожидаетъ ее по достиженіи возраста мусульманскаго совершеннолѣтія, какая судьба готовится ей въ брачномъ состояніи и чѣмъ наполнены дни ея, когда неумолимое время лишитъ ее красоты и свѣжести.
Первыя минуты жизни мусульманской дѣвочки бываютъ уже окружены такими предзнаменованіями, которыя не предвѣщаютъ ей блистательной будущности и тутъ же какъ-бы указываютъ на невысокое и нелестное мѣсто, назначенное ей мусульманскими повѣрьями въ ряду живыхъ существъ.
Младенцемъ женскаго пола дорожатъ на мусульманскомъ Востокѣ гораздо-менѣе, чѣмъ дитятею пола мужескаго, рожденіе котораго считается даже особеннымъ благословеніемъ небесъ и ставится въ большую заслугу виновникамъ его дней, между-тѣмъ, какъ рожденіе дѣвочки родители встрѣчаютъ до нѣкоторой степени съ горестью обманутой надежды. Кромѣ существующихъ у всѣхъ народовъ и даже, пожалуй, очень-понятныхъ чувствъ особеннаго предпочтенія къ младенцамъ мужескаго пола, мусульманинъ, сверхъ-того, находится въ этомъ случаѣ и подъ вліяніемъ своихъ религіозныхъ вѣрованій. Въ младенцѣ-сынѣ онъ видитъ будущаго защитника ислама, и, вспоминая тѣ слова религіи, которыми восхваляется человѣкъ, дающій жизнь мусульманину и обѣщаются богатыя награды счастливому отцу каждаго новаго поклонника пророка, ободряется духомъ по случаю этого новаго приращенія семейства, какъ-то возвеличивается передъ религіею и заранѣе пускается въ мечтанія о привлекательной наградѣ, ожидающей его въ будущей жизни. Въ этой семейной радости заключается для него пріятное окончаніе тѣхъ тревожныхъ ожиданій, которыя мучили его въ продолженіи беременности его жены. Въ-теченіе цѣлыхъ девяти мѣсяцевъ мусульманинъ и мусульманка только и мечтаютъ о томъ, что небо пошлетъ имъ сына. Но совершенно въ такой же степени, какъ ни велика ихъ радость при оправданіи сладкихъ надеждъ, горько бываетъ и разочарованіе ихъ. Случается иногда что мать и отецъ впадаютъ въ какое-то дикое отчаяніе, когда увидятъ, что, вмѣсто ожидаемаго сына, имъ суждено имѣть дочь, которой они не желали. Конечно, отчаяніе это мало-по-малу умѣряется; врожденное чувство родительской привязанности къ дѣтямъ, какого бы они пола ни были, беретъ верхъ, и ревностные мусульмане свыкаются съ той мыслью, что и на дѣвочку можно также возлагать своего рода надежды. Они начинаютъ раздумывать, что и она современемъ, когда выйдетъ замужъ, также можетъ принести своего рода пользу, давъ жизнь нѣсколькимъ мусульманамъ. Мать начинаетъ мечтать, что если дочь ея будетъ хороша собой -- а какая мать не увѣрена въ этомъ?-- то ее можно будетъ выдать за богатаго человѣка и получить отъ будущаго зятя хорошіе подарки. Отецъ утѣшаетъ себя тою мыслью, что будущій зять, наслаждаясь прелестями его дочери, непремѣнно будетъ осыпать благословеніями виновника дней ея, и во время супруніескихъ восторговъ неоднократно повторитъ эту фразу: худо педеретро бсіомурзедъ ки гемчинъ духтери хубъ дурустъ керде есть (Богъ да благословитъ твоего отца за то, что онъ далъ жизнь такой прекрасной дочери). Но всѣ эти мечты, всѣ эти искусственно-придуманныя утѣшенія только умѣряютъ, но не вырываютъ съ корнемъ горя, западающаго въ душу мусульманскихъ родителей, когда сладкія надежды ихъ имѣть сына разлетятся, какъ дымъ. Все это не что иное, какъ уловка безвыходнаго горя, которую веселые французы обозначаютъ забавною поговоркою: faire bonne mine au mauvais feu. Первыя чувства, съ которыми мусульманскіе родители встрѣтили появленіе на свѣтъ дочери никогда не изглаживаются въ сердцахъ ихъ и, продолжая оставаться подъ вліяніемъ мусульманскихъ повѣрій, родители рѣдко, очень-рѣдко удостаиваютъ ее той же нѣжности, какой удостоили бы тщетно-ожиданнаго сына.
Вотъ почему присмотръ за мусульманской дѣвочкой, когда она еще въ пеленкахъ, бываетъ уже гораздо-небрежнѣе, чѣмъ присмотръ за мальчикомъ.
Назначеніе имени дѣвочки относится у мусульманъ, какъ и повсюду, къ первымъ днямъ ея младенчества. Выборъ имени для женщины заключаетъ въ себѣ многозначительныя указанія на понятія, существующія между мусульманскими народами о прекрасномъ полѣ и о единственномъ назначеніи, которое приписываютъ ему азіатцы.
Для мужчинъ существуетъ у мусульманъ богатый запасъ именъ, заимствованныхъ или изъ древней ихъ исторіи, какъ, напримѣръ, имена героевъ, законодателей, царей, ознаменовавшихъ себя какими-либо достославными дѣяніями, или изъ первыхъ временъ ислама, въ память спутниковъ и сподвижниковъ пророка. Въ воспоминаніе непосредственнаго послѣ Мухаммеда, по понятіямъ шіитовъ, наслѣдника духовной власти, Алія и родственниковъ его, персіяне очень любятъ давать имена ихъ своимъ дѣтямъ. Сунниты особенно привязаны къ именамъ первыхъ трехъ халифовъ: Абу-бекра, Омара и Османа. Для мусульманскихъ женщинъ почетъ такого рода почти не существуетъ; для нихъ имена, ознаменованныя какими-нибудь священными воспоминаніями, весьма-немногочисленны, потому-что въ исторія ислама жепщнны оченьрѣдко появлялись на сцену, я недостатокъ этотъ восполняется произвольно-выдуманными именами, въ которыхъ, правда, иногда бываетъ очень-много игры воображенія, одушевленной умилительными чувствами привязанности, но которыя все-таки чрезвычайно-непочетны уже и потому, что въ ихъ изобрѣтеніи существуетъ у мусульманъ такая же неограниченная свобода, какъ у насъ въ пріискиваніи кличекъ для лошадей или собачекъ, носящихъ, если хотите, и у насъ очень-трогательныя прозванія.
Хотя имя дѣвочкѣ дается обыкновенно въ такое время, когда нельзя еще вовсе предвидѣть, чѣмъ она будетъ по достиженіи полнаго развитія, несмотря на то, оно всегда заключаетъ въ себѣ какой-нибудь лестный отзывъ о красотѣ лица, глазъ, стана или пріятныхъ качествахъ обращенія. Вотъ, для примѣра, небольшой каталогъ женскихъ именъ, особенно-часто встрѣчающихся въ Персіи и другихъ мусульманскихъ странахъ.
Гульчегре -- розолицая, Наргис-ханумъ {Слово "ханумъ", которое значатъ тоже самое, что у насъ "барыня", можетъ быть присоединяемо ко всѣмъ прочимъ женскимъ именамъ.} -- нарцисъ-барыня, Пери-пейкеръ -- одаренная видомъ Пери, Гуль-ендамъ -- имѣющая тѣлосложеніе розы, Джейран-ханумъ -- серна-барыня, Бенефше-ханумъ -- фіялка -- барыня, Тути-ханумъ -- попугаи-барыня, Пушаферинъ -- сладотворная, Гаугер-ханумъ -- драгоцѣнный камень-барыня, Магтабъ -- сіянье мѣсяца, Нариндж-ханумъ -- апельсинъ-барыня, Шахпесендъ -- такая, что и шахъ похвалитъ, Назенинъ -- нѣжненькая, Неилуферъ -- лилія, Пур-джанъ -- блескъ-душенька, Таус-ханумъ -- павлинъ-барыня, Нист-ендер-джегои-ханумъ -- такая барыня, что нѣтъ ей подобной въ цѣломъ свѣтѣ, и проч. Всѣхъ именъ мусульманокъ не пересчитать, потому-что нѣтъ предѣла для фантазіи, когда она коснется этого нѣжнаго, интереснаго предмета.
Просимъ вникнуть въ приведенный выше переводъ женскихъ именъ и сдѣлать общій выводъ изъ значенія ихъ. Какъ много эти созданныя мусульманскою фантазіею имена разоблачаютъ взглядъ мусульманъ на женщину! Не правда ли, что называть такими именами женщинъ можетъ только народъ, смотрящій на нихъ совершенно какъ на игрушку, какъ на предметъ забавы для мужчинъ, какъ на существа, стоящія гораздо-ниже мужскаго пола? Жители Востока, какъ-будто отвергаютъ въ женщинахъ существованіе нравственной природы; изъ наименованіи, которыя они даютъ дѣвочкамъ, очень-ясно, что восхищаться они могутъ только одними прекрасными глазами, красивымъ, возбуждающимъ чувственность тѣлосложеніемъ, пустою болтовнею, а о нравственныхъ достоинствахъ своихъ сожительницъ они и думать не хотятъ; имъ этого ненужно; да и правду сказать, они этого не стоятъ, потому-что оцѣнить подобныхъ достоинствъ были бы не въ состояніи, и даже еще, пожалуй, стали бы тяготиться ими. Чѣмъ ниже стоитъ женщина въ нравственномъ отношеніи, тѣмъ она и пріятнѣе и какъ-то сподручнѣе для азіатца.
А какъ смѣшны и жалки бываютъ эти затѣйливыя имена, когда дѣвочка, достигнувъ своего нолнаго развитія, не оправдаетъ значенія даннаго ей отъ родителей имени, и когда въ предсказанныхъ имъ совершенствахъ лица, или тѣлосложенія, откажетъ ей злая судьба, которая часто подшучиваетъ надъ этими именами, давая носящимъ ихъ женщинамъ качества, совершенно-противоположныя ихъ значенію! Очень-часто случается, что какой-нибудь Гульчегре (розолицой) судьба даетъ наружность грубую и безобразную, далеко-ненапоминающую нѣжность я красоту розы; Дженран-ханумъ (серна) бываетъ неповоротливой, неуклюжей толстушкой; Тути-ханумъ (попугай) молчитъ, какъ нѣмая; изъ дѣвушки, носящей лестное имя Шахпесендъ (такая, что и шахъ похвалитъ) выходитъ какое-нибудь уродливое существо, которое едва-едва найдетъ себѣ мужа въ бѣдномъ, грязномъ погонщикѣ муловъ; а та, которую нѣжные родители одарили затѣйливымъ именемъ Нистендер-джеган-ханумъ (такая барыня, что нѣтъ ей подобной въ цѣломъ свѣтѣ) дѣйствительно пріобрѣтетъ громкую извѣстность въ цѣломъ околоткѣ, да только не красотою, а самымъ безпримѣрнымъ безобразіемъ. Да и красивымъ женщинамъ недолго удается носить достойнымъ образомъ эти великолѣпныя имена. Старость не щадитъ ни розолицыхъ, ни нарцисовъ, ни сладотворныхъ, и наравнѣ съ другими смертными превращаетъ ихъ въ безобразныхъ старухъ, для которыхъ имена, прежде до такой степени имъ приличныя, дѣлаются подъ-конецъ злою насмѣшкою. Но послѣднее неудобство закрывается тѣмъ, что на мусульманскомъ Востокѣ жизнь женщины ограничивается только временемъ ея молодости и красоты. Лишь только исполнила она свое грубое назначеніе -- усладить нѣсколько лѣтъ жизни какого-нибудь правовѣрнаго, мусульманка, можно сказать, уже отжила свой вѣкъ: сама она и имя ея предаются забвенію.
Свойственная всему Востоку неопрятность встрѣчаетъ только-что родившуюся дѣвочку еще въ пеленкахъ, которыя, но всесвѣтному обычаю, служатъ первымъ одѣяніемъ для человѣка, при появленіи его на свѣтъ.
Дѣти вообще воспитываются на Востокѣ очень-грязно. Это происходитъ отчасти и не отъ того, чтобъ мать не была побуждаема къ заботливости чувствомъ родительской любви, или чтобъ это чувство вовсе не существовало въ сердцѣ мусульманской матери относительно къ дочери; очень-много тому содѣйствуетъ проявляющійся во всѣхъ вообще случаяхъ восточной жизни недостатокъ чувства изящнаго, который мѣшаетъ мусульманамъ понять сущность и необходимость чистоплотности. Неопрятность, могущая породить въ европейцѣ отвращеніе, кажется имъ еще довольно-сносною.
Различіе въ званіи и степень достаточности семейства, въ которомъ дѣвочка воспитывается, нисколько не имѣютъ въ этомъ отношеніи вліянія на судьбу ея. Въ этомъ случаѣ разница состоитъ только въ большей или меньшей дороговизнѣ предметовъ, окружающихъ лѣта ея младенчества. Неопрятность, съ которой ее воспитываютъ, все одна и та же, принадлежитъ ли дѣвочка къ знатному, богатому роду, или имѣла несчастіе родиться отъ людей недостаточныхъ. Въ дорогомъ убранствѣ комнаты, гдѣ воспитывается дочь богача, въ ея кашмировыхъ и бархатныхъ платьицахъ господствуетъ та же небрежность относительно чистоты, какъ и въ тѣсной конурѣ, служащей убѣжищемъ для дочери бѣдняка, и въ грубыхъ, бумажныхъ тряпьяхъ, покрывающихъ тѣло бѣднаго дитяти. Частое употребленіе бань, гдѣ вода бываетъ грязнѣе тѣла моющагося въ ней человѣка, вовсе не помогаетъ этому неудобству. Впечатлѣнія, полученныя въ младенчествѣ, не остаются, разумѣется, безъ вліянія на образъ жизни и вкусъ женщины въ дальнѣйшихъ эпохахъ ея существованія. Отъ самыхъ раннихъ лѣтъ свыкнувшись съ видомъ неопрятности и не получивъ яснаго понятія о томъ, что такое опрятность, она, разумѣется, впродолженіе цѣлой жизни никогда и не вздумаетъ сдѣлать въ этомъ отношеніи какія-нибудь хорошія перемѣны въ своемъ домашнемъ обиходѣ; а если она и затѣетъ какія-нибудь улучшенія въ своемъ быту съ претензіей жить почище другихъ, такъ эти улучшенія все-таки будутъ проникнуты нелѣпыми азіатскими понятіями о чистотѣ. Положимъ, что она вздумаетъ мыться въ банѣ еще чаще, чѣмъ прочія мусульманки, но все-таки она будетъ полоскаться тамъ въ такой грязной и вонючей водѣ, что европейская женщина, хоть сколько-нибудь брюзгливая, не только не употребила бы ея для мытья, по даже не рѣшилась бы и подойдти къ ней поближе. Положимъ, что она станетъ еще больше, чѣмъ другія, хлопотать о содержаніи въ порядкѣ головы и волосъ своихъ; но вѣдь къ этимъ хлопотамъ никогда не присоединится забота объ изгнаніи оттуда извѣстныхъ насѣкомыхъ, которыхъ европейцу и по имени назвать гадко. Она пріучена смотрѣть на нихъ довольно-хладнокровно, и все-таки будетъ чесать волосы не иначе, какъ очень-рѣдкимъ гребнемъ, который вовсе ихъ не безпокоитъ, а предназначается единственно для выпрямленія скручивающихся волосъ. Азіатцы и азіатки вообще не раздѣляютъ съ европейцами отвращенія къ этимъ животнымъ, не тревожатъ ихъ тщательнымъ преслѣдованіемъ и смотрятъ на нихъ, какъ на насѣкомыхъ, которыя очень могутъ быть терпимы въ такъ-называемыхъ пышныхъ гаремахъ Востока.
Ясно, что персидская дѣвочка, сдѣлавшись, въ свою очередь, матерью, будетъ воспитывать дочерей своихъ совершенно такъ же, какъ была воспитана сама. Такимъ-образомъ этотъ грубый образъ воспитанія, столь вредный и въ гигіеническомъ отношеніи, передается на мусульманскомъ Востокѣ изъ рода къ родъ, отъ матери къ дочери, какъ драгоцѣнное наслѣдство.
Что касается до дальнѣйшаго воспитанія дѣвочки, то надо прежде всего замѣтить, что воспитанія дѣтей въ такомъ смыслѣ, какъ его понимаютъ у насъ, между мусульманскими народами вовсе не существуетъ, особенно же для дѣтей женскаго пола. Они обыкновенно ростутъ, какъ дѣтеныши животныхъ, безъ всякой со стороны родителей заботливости о ихъ развитіи, которое предоставляется произволу судьбы.
Тотъ возрастъ, когда дитя думаетъ только объ игрушкахъ, весьма-непродолжителенъ для мусульманской дѣвочки. Въ два или три года она только начинаетъ порядочно ходить и говорить, а въ девять лѣтъ, по мусульманскому обычаю, выходятъ уже замужъ. Едва только дѣвочка начинаетъ понимать себя, едва только станетъ она осматриваться въ этомъ мірѣ, какъ уже начинаютъ говорить и при ней и ей самой объ ожидающемъ ее замужствѣ. Въ Персіи почти нѣтъ игрушекъ для маленькихъ дѣвочекъ. Куколъ, составляющихъ отраду маленькихъ европеянокъ, почти не увидите тамъ. Да и на что онѣ персіянкамъ? есть ли имъ время о нихъ подумать? Для нихъ почти нѣтъ того нѣжнаго, блаженнаго возраста, изъ котораго человѣкъ выноситъ самыя лучшія, самыя пріятныя воспоминанія.
Все обученье дѣвочекъ состоитъ въ томъ, что, при первыхъ признакахъ развитія способности понимать что-нибудь, имъ излагаются относящіеся къ разнымъ случаямъ жизни религіозные обычаи, которыхъ исполненіе хотя и не вмѣняется женщинамъ въ такую строгую обязанность, какъ мужчинамъ, однакожь которыя, несмотря на то, каждая мать должна объяснить своей дочери. Они состоятъ въ обрядахъ ежедневной молитвы въ положеные часы дня, въ разныхъ пріемахъ омовенія послѣ извѣстныхъ случаевъ жизни, и въ другихъ тонкостяхъ, основанныхъ на мусульманскихъ предразсудкахъ. Даже въ-отношеніи и къ религіозному образованію дѣвочка становится гораздо-ниже мальчика. Молодому мусульманину родители стараются дать сколько-возможно ясное и положительное понятіе о религіи, въ которой онъ воспитывается. Не то бываетъ съ дѣвочкой. Мусульмане полагаютъ, что женщина не только неспособна къ постиженію великихъ истинъ религіи, но что она даже недостойна ихъ; что толковать ей о нихъ, значитъ унижать ихъ, ронять величіе ислама передъ существами второстепенными въ ряду существъ, одаренныхъ душою. Религіозное образованіе дается дѣвочкѣ самое поверхностное. Ее заставляютъ выучить наизустъ нѣсколько самыхъ главныхъ молитвъ, безъ всякаго толкованія ихъ смысла, скажутъ ей вскользь о важнѣйшихъ догматахъ ислама да пріучатъ ее къ исполненію нѣкоторыхъ внѣшнихъ обрядовъ, которыхъ смыслъ ей также не объясняется -- вотъ и все. Научить всему этому дѣвочку составляетъ обязанность матери; особыхъ учителей по этой части къ ней не приставляютъ; такого знака вниманія удостаиваются только мальчики. Да и трудно было бы дать полное религіозное образованіе мусульманской женщинѣ, когда она обыкновенно осуждается на безграмотность.
Читать и писать мусульманскихъ дѣвочекъ вовсе не учатъ, даже считаютъ знаніе этого искусства очень-предосудительнымъ и опаснымъ для нравственности женщины. Мусульмане боятся, чтобъ умѣнье читать и писать не облегчило впослѣдствіи для женщины возможность вступать въ связи съ любовниками и поддерживать сношенія съ ними посредствомъ тайной корреспонденціи. Предосторожность напрасная, потомучто для изобрѣтательнаго женскаго ума ничего не значитъ придумывать множество другихъ мелкихъ средствъ, которыя замѣняютъ въ этихъ случаяхъ грамотность и помогаютъ устраивать тайныя дѣлишки, ничего не ввѣряя коварной бумагѣ.
Впрочемъ, бываютъ примѣры, что мусульманки, пользуясь недосмотромъ родителей или пренебреженіемъ, которое сами родители ихъ иногда питаютъ къ разнымъ мусульманскимъ предразсудкамъ, научаются читать и писать; иныя изъ нихъ даже посвящаютъ много времени чтенію поэтовъ и прозаиковъ, пріобрѣтаютъ довольно-порядочную литературную начитанность, даже позволяютъ себѣ писать стихи, иногда довольно-порядочные, въ которыхъ воспѣваютъ волненія нѣжной страсти, страданія безнадежной любви и тому подобное. Есть даже женщины-сатирики, которыя осмѣиваютъ слабости и пороки своихъ мужей и слагаютъ про нихъ довольно-смѣшныя пѣсни. Трудно сказать, въ какомъ родѣ поэзіи мусульманскія женщины упражняются съ наибольшимъ успѣхомъ; онѣ одинаково продаются и эротическому и сатирическому вдохновенію. Но, сколько можно судить по нѣкоторымъ рѣдкимъ поэтическимъ произведеніямъ мусульманскихъ женщинъ, сатирическое вдохновеніе гораздо-доступнѣе для души ихъ, чѣмъ вдохновеніе эротическое. Воспитаніе не развиваетъ въ нихъ того нѣжнаго, изящнаго настроенія души, которое необходимо для поэтическихъ восторговъ, воспѣвающихъ любовь и душевныя движенія, ею расшевеливаемыя; тогда-какъ въ эпиграммѣ онѣ находятъ пріятное оружіе для мести за всѣ униженія и досады, наполняющія ихъ жизнь въ тѣсномъ и душномъ гаремѣ, и которыя онѣ сознаютъ въ душѣ своей, хотя неясно, неотчетливо, иногда просто инстинктивно, но глубоко. Неподдѣльность чувства озлобленія, вызывающаго ихъ на эпиграммы противъ виновниковъ своего униженія, то-есть мусульманскихъ мужей, отражается всегда въ персидской сатирѣ женскаго издѣлія самою злою ѣдкостью и придаетъ имъ ту естественность, которой никто не найдетъ въ эротическихъ произведеніяхъ персіянки.
Эпиграммы персидскихъ женщинъ невсегда бываютъ выходками безплоднаго озлобленія. Въ семействѣ одного знакомаго мнѣ хана, между многочисленными его женами, наложницами и служанками, находилась, а, можетъ-быть, и теперь находится женщина съ поэтическимъ дарованіемъ, но имени Нуш-аферинъ (Сладотворная). Она любила своего хана, разумѣется, по-своему, повосточному; но, принадлежа ему какъ наложница, тяготилась этимъ званіемъ и оскорблялась тѣмъ явнымъ предпочтеніемъ, которое ханъ, забывшій прежнюю любовь къ ней, оказывалъ другимъ женамъ, имѣвшимъ передъ ней не столько преимущество красоты, сколько преимущество богатства и тѣсныхъ родственныхъ связей съ людьми, страшными для ихъ мужа. Истощивъ напрасно всѣ средства женскаго кокетства для привлеченія къ себѣ невѣрнаго хана, она принялась изливать свою желчь и досаду въ эпиграммахъ на жестокосердаго мужа. Злоба ея была неутомима. Каждый знакъ вниманія его къ другимъ женамъ, каждое почти событіе его семейнаго быта тотчасъ же было переиначиваемо его на самый смѣшной ладъ и подавало поводъ къ какой-нибудь сатирической пѣсенкѣ, для которой она сама придумывала голосъ и которая потомъ переходила изъ устъ въ уста, изъ одного семейства въ другое. Ея насмѣшки были такъ метни и ядовиты, что бѣдному мужу скоро пришлось сдѣлаться посмѣшищемъ цѣлаго города. Онъ былъ человѣкъ съ большимъ тактомъ и потому не рѣшился прибѣгнуть къ какимъ-нибудь сильнымъ мѣрамъ для обузданія ея сатирическаго вдохновенія, опасаясь сдѣлаться чрезъ то еще смѣшнѣе; но, съ другой стороны, онъ видѣлъ необходимость оградить, наконецъ, себя отъ злыхъ насмѣшекъ, унижавшихъ его достоинство въ глазахъ общества. Долгое время ханъ находился въ этомъ затруднительномъ положеніи, теряя время въ безплодныхъ попыткахъ выйдти изъ него, и что жь? наконецъ изнемогъ въ борьбѣ и долженъ былъ помириться съ домашнимъ врагомъ, неумолимо-преслѣдовавшимъ его репутацію. Онъ сталъ снова заискивать расположенія оскорбленной имъ наложницы, и хотя не оставилъ для нея другихъ женъ, которыхъ любилъ и боялся, но, по-крайней-мѣрѣ, возвратилъ ей часть своей нѣжности, по-крайней-мѣрѣ сталъ дѣлить свою особу между ней и ея соперницами. Побѣдительница удовольствовалась этимъ успѣхомъ и оставила его въ покоѣ. Она понимала, что возвратъ нѣжности ханской былъ полонъ притворства, но ей и этого было довольно, отчасти потому, что самолюбіе ея было вполнѣ удовлетворено побѣдою, съ такимъ трудомъ одержанною, а, можетъ-быть, больше и потому, что женщина мусульманская и не пріучена къ претензіямъ обладать особою мужа вполнѣ и нераздѣльно, если богатство или какія-нибудь политическія связи не дѣлаютъ ея сильнѣйшею стороною въ семейномъ быту.
Примѣры грамотности и поэтическаго таланта очень-рѣдко встрѣчаются въ прекрасномъ нолѣ Востока; но замѣчательно, что мусульманскія женщины-поэты нисколько не бываютъ безнравственнѣе или легкомысленнѣе безграмотныхъ своихъ соотечественницъ, и мужьямъ ихъ отнюдь не чаще, чѣмъ другимъ, случается играть смѣшную роль обманутыхъ мужей или быть несчастными въ домашнемъ быту своемъ. Поведеніе грамотныхъ мусульманокъ показываетъ, напротивъ, что гоненіе на грамотность женщинъ -- самый пустой изъ многочисленныхъ пустыхъ предразсудковъ мусульманскихъ; онъ сильнѣе другихъ предразсудковъ, потому-что "правовѣрнымъ" нравится имѣть безграмотныхъ женъ и потому также, что чрезвычайно поддерживается муллами, которые, какъ сами они утверждаютъ, имѣютъ на то свои религіозныя основанія.
Кромѣ безграмотности, воспитаніе, которое даютъ мусульманскимъ дѣвочкамъ, заключаетъ въ себѣ еще одинъ важный недостатокъ, гибельный въ нравственномъ отношеніи. Мусульмане и мусульманки имѣютъ неосторожную слабость не скрывать отъ дочерей своихъ тѣхъ подробностей брачной жизни, которыя у всѣхъ образованныхъ народовъ составляютъ для дѣтей нѣжнаго возраста предметъ, недоступный ихъ юному любопытству.
Еще въ самомъ нѣжномъ возрастѣ, когда у насъ дитя думаетъ только объ игрушкахъ и воображеніе его не выходитъ изъ предѣловъ дѣтскихъ забавъ, мусульманка начинаетъ уже не только догадываться, но даже разсуждать о предметахъ, остающихся у насъ неизвѣстными даже и для взрослыхъ дѣвицъ. По достиженіи девятилѣтняго возраста, когда дѣвочкѣ пріискиваютъ жениха, она бываетъ уже до такой степени посвящена во всѣ тайны брачной жизни, что ея не удивитъ и не озадачитъ никакая новость, никакая перемѣна въ ея состояніи, неразлучная со вступленіемъ въ замужство; всѣ ожидающія ее обязанности супружества заранѣе уже извѣстны ей.
Родители нисколько не пугаются этого слишкомъ-ранняго развитія дочерей. Они и не думаютъ ничего скрывать отъ нихъ; сами шутятъ съ ними надъ этими предметами, съ любовью и умиленіемъ слушаютъ разныя наивныя замѣчанія ихъ и выходки; всѣ ихъ дѣтскія шуточки на этотъ счетъ со смѣхомъ и удовольствіемъ разсказываются роднымъ и знакомымъ, какъ доказательства живости воображенія и остроумія ребенка; чѣмъ эти, такъ-называемые, признаки остроумія бываютъ грязнѣе, тѣмъ считаются забавнѣе и милѣе. Сидя въ кругу семейства, въ припадкѣ умилительной нѣжности къ дочерямъ своимъ, персіянинъ очень-часто отпускаетъ самыя грязныя шутки насчетъ ихъ будущности; очень любитъ подшучивать надъ тѣмъ, что онѣ, вѣроятно, будутъ самаго сквернаго поведенія, и при этомъ нисколько не стѣсняется называть всѣ вещи настоящими именами, а дочерямъ своимъ давать прозвица, принадлежащія тому роду женщинъ, о которыхъ въ печати упоминается только посредствомъ оговорокъ. Дѣвочки, наслушавшіяся такихъ шуточекъ, переносятъ ихъ и въ свои дѣтскіе разговоры; въ ихъ ребяческомъ лепетѣ отражаются, какъ и должно быть, бесѣды родителей. При проѣздѣ по улицамъ въ Персіи, европейцу случается слышать въ разговорахъ малолѣтнихъ дѣвочекъ такія вещи, что если этотъ европеецъ скромный, благовоспитанный юноша, то онъ непремѣнно покраснѣетъ. Въ ссорахъ своихъ дѣвочки награждаютъ другъ друга такими эпитетами, которые у насъ можно слышать только изъ устъ непрекраснаго пола, разгоряченнаго виномъ или озлобившагося до неистовства. Если дѣвочка персидская назоветъ виновницу дней своихъ, даже въ лицо, какимъ-нибудь грязнымъ, постыднымъ для женщины именемъ, то это очень-рѣдко ставится ей въ вину; родители ея, побольшой-части любуются на эти признаки остроумія въ ихъ дочери.
Я думаю, что ненужно распространяться о вліяніи такого воспитанія на нравственность женщины; изъ всего сказаннаго легко можно сдѣлать самые поучительные выводы объ этомъ предметѣ. Но, не говоря уже о нравственности, можетъ ли хоть какое-нибудь чувство изящнаго сохраниться въ душѣ женщины, воспитанной такимъ образомъ? Вотъ какимъ воспитаніемъ приготовляются обитательницы тѣхъ гаремовъ, о которыхъ существуютъ еще въ Европѣ такія восторженныя понятія! Какихъ же удовольствій можно ожидать въ кругу женщинъ, которыя съ самой ранней молодости привыкли не стыдиться никакихъ словъ, которыхъ уши еще въ нѣжномъ возрастѣ освоились съ самой незастѣнчивой терминологіей, въ кругу женщинъ, самымъ воспитаніемъ лишенныхъ своего лучшаго украшенія -- стыдливости?
Когда дѣвочка начинаетъ подростать и приближаться къ дѣвичьему возрасту, то ея воспитаніе дополняется задушевными разговорами съ дражайшей родительницей, которая беретъ на себя какъ-можно-скорѣе и притомъ окончательно растолковать своей дочери назначеніе ея. Молодой мусульманкѣ излагаются тутъ надежды, которыми родители утѣшали себя при самомъ рожденіи ея, надежды, состоящія въ томъ, что она современенъ выйдетъ замужъ, разумѣется, на выгодныхъ условіяхъ для себя и для нихъ, а затѣмъ родитъ нѣсколькихъ мусульманъ, что будетъ чрезвычайно-пріятно пророку и что поставится ей въ важную заслугу передъ религіей. Другаго назначенія для нея въ жизни не существуетъ, а потому ей ни о чемъ больше и не говорятъ; даже наставленія, получаемыя ею отъ матери, все вертятся около этихъ надеждъ насчетъ ея будущности.
Около этого же времени, то-есть когда дѣвочка приближается уже къ девятилѣтнему возрасту, ей начинаютъ пріискивать жениха. Поспѣшность, которую въ этомъ случаѣ обнаруживаютъ родители, извиняется существующими на мусульманскомъ Востокѣ понятіями и обычаями. Выдать дѣвочку замужъ тотчасъ послѣ достиженія ею девятилѣтняго возраста, ставится родителямъ въ большую заслугу и передъ религіей и передъ приличіями общества. Чѣмъ долѣе дочь ихъ сидитъ въ дѣвицахъ послѣ этой эпохи въ ея жизни, тѣмъ болѣе ей безчестія, тѣмъ болѣе укора ея родителямъ въ небреженіи объ участи ихъ дѣтища, какъ-будто длятого только и рожденнаго, чтобъ, въ свою очередь, поскорѣе дать жизнь двумъ или тремъ мусульманамъ и тѣмъ увеличить число и силу поклонниковъ ислама. Если она не выйдетъ замужъ до двѣнадцати лѣтъ, то уже считается очень-засидѣвшеюся невѣстою и дѣлается предметомъ насмѣшекъ и эпиграммъ. Кромѣ религіозныхъ чувствъ и общественнаго мнѣнія, заботливость родителей подстрекается еще и разсчетомъ: свадьба дочери не только имъ ничего не стоитъ, но даже, какъ будетъ объяснено ниже, приноситъ имъ небольшія выгоды. Иныя изъ нихъ, чтобъ предупредить стыдъ видѣть дочь свою хоть сколько-нибудь времени незамужнею послѣ девятилѣтняго возраста, простираютъ свою заботливость дотого, что объявляютъ ее невѣстою и даже соединяютъ ее съ кѣмъ-нибудь свадебнымъ контрактомъ прежде этого возраста. Хотя она остается еще, до достиженія положенныхъ лѣтъ, въ домѣ родительскомъ, подъ присмотромъ отца и матери, и жизнь ея продолжаетъ быть жизнью дѣвицы, но тѣмъ пеменѣе нареченный мужъ ея можетъ уже видать ее. Новобрачные на Востокѣ не цалуютъ ручекъ у супругъ своихъ: это считается унизительнымъ для мужчины. Иногда лица, соединенныя свадебнымъ контрактомъ, оба бываютъ еще въ самомъ нѣжномъ дѣтскомъ возрастѣ; въ такомъ случаѣ имъ позволяется уже играть вмѣстѣ.
Эти преждевременныя бракосочетанія, хотя очень-нерѣдкія, по составляютъ еще постояннаго правила. Настоящая эпоха вступленія въ бракъ для мусульманки все-таки относится къ девятилѣтнему возрасту.
Первая перемѣна въ жизни мусульманской дѣвочки, какъ только по возрасту своему дѣлается она невѣстою, заключается въ обязанности закрывать лицо. Персіянки употребляютъ для этого чадру и рубендъ. Чадра {Покрывало это бываетъ или бѣлое, или темносинее; въ провинціяхъ Персіи мусульманки одинаково носятъ какъ тѣ, такъ и другія; но въ столицахъ и въ большихъ городахъ бѣлыя чадры въ употребленіи только у армянокъ, или у женщинъ низкаго класса. Женщины хорошихъ семействъ являются на улицахъ не иначе, какъ въ темносинихъ покрывалахъ. Существуютъ еще чадры пестрыя и клѣтчатыя, но онѣ составляютъ исключительную принадлежность старухъ, да и то только по деревнямъ.} -- покрывало, которымъ женщина окутываетъ станъ, голову и часть лица; но къ нему присоединяется еще рубендъ, закрывающій глаза, носъ, рогъ и подбородокъ. Рубендъ -- продолговатый кусокъ полотна, прикрѣпленный къ чадрѣ около висковъ, нижній конецъ котораго персіянка держитъ въ рукѣ подъ чадрою. Посреди его находится частая рѣшетка, состоящая изъ прорѣзей въ полотнѣ, обрубленныхъ нитками. Сквозь эту рѣшетку женщина можетъ дышать и видѣть всѣхъ, но ея никто не видитъ; даже обликъ лица ея совершенно закрытъ отъ постороннихъ глазъ.
Персіянкѣ, какъ и всѣмъ вообще мусульманкамъ, поставляется въ обязанность закрывать при выходѣ изъ дома нетолько лицо и изгибы стана, по даже цвѣтъ обыкновенныхъ одеждъ своихъ, въ которыхъ она можетъ являться только передъ мужемъ, или передъ лицами, допускаемыми въ сокровенное мѣсто мусульманскаго дома безъ установленныхъ предосторожностей, но близкому родству, или по давнишнему знакомству ихъ съ семействомъ. Съ этою цѣлью, кромѣ чадры, надѣваетъ она еще одноцвѣтные съ чадрою широкіе шальвары, поверхъ домашнихъ башмаковъ и многочисленныхъ разноцвѣтныхъ шальваровъ, надѣтыхъ одни на другіе. Но болѣе всего должна она скрывать лицо свое. Лицо женщины на Востокѣ можно видѣть только, или въ деревняхъ, гдѣ обычай этотъ соблюдается не такъ строго, какъ по городамъ, или когда сильный вѣтеръ сорветъ чадру съ головы и выдернетъ рубендъ изъ рукъ ея. Разумѣется, такіе случаи бываютъ только съ хорошенькими женщинами; женщины безобразныя или старыя бываютъ гораздо-осторожнѣе: онѣ обыкновенно такъ крѣпко держатъ рубендъ, что никакой ураганъ не вырветъ его изъ рукъ ихъ. Степень осторожности женщинъ въ этомъ случаѣ зависитъ также и отъ того, бываютъ ли онѣ однѣ, или въ обществѣ подругъ. Когда женщина увѣрена, что некому подмѣтить ея продѣлки, она всегда почти найдетъ случай показать свое личико; если же при ней находятся подруги, могущія позавидовать ея удовольствію, въ которомъ онѣ и себѣ рады были бы не отказать, то она заботливо старается соблюсти обычай восточной скромности, и такъ крѣпко держитъ рубендъ, какъ не удается и самой безобразной старухѣ.
Дѣвочка, надѣвшая чадру и рубендъ, считается уже вполнѣ невѣстою, и свахи, ремесло которыхъ такъ развито у всѣхъ народовъ, начинаютъ бѣгать изъ дома въ домъ, пріискивая ей жениха. Въ странѣ, гдѣ многоженство нетолько дозволено, но даже поощряется закономъ, въ женихахъ не можетъ быть недостатка.
Не всякій мусульманинъ въ-состояніи пріобрѣсти и содержать по нѣскольку женъ; но одну жену онъ долженъ имѣть непремѣнно; это поставляется ему въ обязанность передъ религіею. Мухаммедъ такъ заботился о распространеніи числа своихъ послѣдователей, что обязанность имѣть жену и дѣтей сдѣлалъ для нихъ первымъ долгомъ. У мусульманъ даже есть повѣрье, что если кто изъ нихъ ведетъ безбрачную жизнь, то земля, на которой онъ спитъ одинокій, каждую ночь приноситъ жалобу Богу. Для людей достаточнаго класса исполненіе этой обязанности весьма-легко, и они исполняютъ ее тотчасъ по достиженіи пятнадцатилѣтняго возраста: оно бываетъ нѣсколько-затруднительнѣе для людей недостаточныхъ, по причинѣ издержекъ, въ которыя вовлекаетъ свадьба, стоющая на Востокѣ очень-дорого, какъ это будетъ объяснено ниже; но одушевляющее ихъ желаніе имѣть поскорѣе жену бываетъ такъ сильно, что они скоро преодолѣваютъ всѣ препятствія, употребляя первыя деньги, которыя имъ удастся заработать, на этотъ похвальный въ религіозномъ отношеніи и вмѣстѣ съ тѣмъ очень-пріятный для нихъ предметъ. Они съ самаго малолѣтства только о томъ и думаютъ, какъ бы поскорѣе обзавестись женою. При первомъ вступленіи въ свѣтъ молодой мусульманинъ бываетъ чуждъ и видовъ честолюбія и заботъ объ устройствѣ своей будущности; вся дѣятельность и вся заботливость его бываетъ направлена къ одной цѣли -- женитьбѣ. При такихъ условіяхъ неудивительно, что онъ скоро успѣваетъ припасти средства, необходимыя для перехода изъ жизни холостой въ жизнь семейную. Родители также стараются помочь ему въ этомъ дѣлѣ; ихъ къ тому обязываетъ долгъ религіозный; покуда они не дали ему жены, до-тѣхъ-поръ воспитаніе его считается неконченнымъ, а родительскія обязанности ихъ невыполненными. Дальнѣйшій наборъ женъ, которыми дѣтищу ихъ вздумается населить свое жилище, до нихъ не касается, но въ пріобрѣтеніи для него первой сожительницы они непремѣнно обязаны принять участіе но мѣрѣ силъ и возможности.
Разумѣется, не одно только религіозное чувство влечетъ мусульманъ къ женитьбѣ; если они женятся ранѣе насъ и такъ хлопочутъ имѣть побольше хорошенькихъ женъ, то весьма-много дѣйствуетъ тутъ чувственность, а въ-особенности господствующій на мусульманскомъ Востокѣ образъ жизни. Мусульманская религія такъ неумолимо, строга ко всякаго рода увеселеніямъ, и общественная жизнь такъ мало развита между ея послѣдователями, что дѣйствительно для правовѣрнаго не остается никакихъ другихъ наслажденій, какъ только удовольствіе имѣть около себя побольше красивыхъ женъ. Поневолѣ приходится ему все почти состояніе свое тратить на украшеніе и содержаніе женъ, наложницъ и невольницъ да на увеличеніе числа ихъ; вотъ почему сколько бы на мусульманскомъ Востокѣ ни уродилось женщинъ, всегда найдутся желающіе разобрать ихъ по своимъ гаремамъ. Свахамъ трудно сбывать только однѣхъ безобразныхъ, а сколько-нибудь смазливую дѣвочку легко пристроить.
Кромѣ обычая имѣть по нѣскольку женъ, сбыту невѣстъ на Востокѣ способствуетъ и безконечная продолжительность того возраста, въ который мусульмане позволяютъ себѣ обзаводиться новыми сожительницами. Достаточный мусульманинъ почти до самой смерти продолжаетъ тѣшить себя этими перемѣнами въ домашнемъ быту. Престарѣлость лѣтъ нисколько не стѣсняетъ его въ этой прихоти. Очень-часто семидесяти и семидесяти-пяти-лѣтніе старики берутъ въ замужество десяти или одиннадцати-лѣтнихъ дѣвочекъ, публично объявляя, что дѣлаютъ это единственно длятого, чтобъ чрезъ сожительство съ молодою женою помолодѣть самому. Общество смотритъ на эту прихоть чувственнаго старика, какъ на дѣло самое обыкновенное; и дѣйствительно случается видѣть, что престарѣлый мусульманинъ, женившись на молоденькой, хорошенькой женѣ, становится гораздо-живѣе и бодрѣе, чѣмъ былъ прежде, и живетъ гораздо-долѣе, чѣмъ можно было предполагать, судя по дряхлости его до женитьбы.
Когда заботливыя свахи пріискали дѣвочкѣ жениха, начинаются переговоры между родителями двухъ сторонъ. Сходство возрастовъ или взаимное расположеніе жениха и невѣсты нисколько не принимаются въ разсужденіе. Взаимнаго расположенія между ними почти и не можетъ быть. До вступленія въ бракъ они не видятся никогда. Если жениху и удается видѣть свою невѣсту, то развѣ только, когда сами родители, какъ-будто безъ всякаго намѣренія, даютъ ему возможность видѣть лицо ихъ дочери, придавая этому видъ совершенной случайности. Это бываетъ въ тѣхъ случаяхъ, когда родители хотятъ сдѣлать изъ красоты своей дочери приманку для богатаго жениха и поощрить его къ подаркамъ и другимъ выгоднымъ для нихъ издержкамъ но сватовству. Дѣвица, конечно, можетъ видѣть лицо своего жениха, слышать его рѣчи и даже судить о его нравственныхъ достоинствахъ; но и съ ея стороны нельзя предполагать какого-нибудь предпочтенія въ пользу того или другаго изъ молодыхъ людей. Женщина получившая воспитаніе такого рода, какъ разсказано выше, неспособна къ нимъ; ей и въ голову не пріидетъ подумать, что она росла и хорошѣла не длятого, чтобъ отдать себя первому выгодному жениху, человѣку, вовсе для нея чуждому, неимѣющему на нее другихъ правъ, кромѣ правъ его каприза, подкрѣпленнаго выгоднымъ для родителей договоромъ. Мысль, что право на жизнь и мѣсто въ ряду живыхъ существъ даны ей не безусловно, а съ обязательствомъ приготовить въ своей особѣ пріятную игрушку для правовѣрнаго, которому вздумается на ней жениться, проникаетъ весь взглядъ ея на свою судьбу и назначеніе, и руководитъ ея рѣшительностью. Сладкой мечтѣ о томъ, что, составляя счастіе другаго, она и сама имѣетъ право на счастіе, неоткуда и закрасться въ ея молодую голову. Если же она не въ-состояніи сознать даже правъ своихъ, какъ живаго существа, одареннаго волею, то какъ должны быть далеки отъ ея воображенія разныя романическія грезы, часто-тревожащія душу всякой другой женщины, когда дѣло идетъ о соединеніи судьбы ея съ судьбой другаго!
Романовъ по случаю супружества на Востокѣ не бываетъ, или покрайней-мѣрѣ они составляютъ очень-рѣдкія исключенія; дѣло о вступленіи въ бракъ начинается съ самаго положительнаго вопроса -- о деньгахъ.
У насъ большею-частью водится, что дѣвушка, выходя замужъ, должна принести съ собою хоть что-нибудь въ приданое, если не деньгами, то по-крайней-мѣрѣ вещами. На Востокѣ дѣлается наоборотъ, хотя женѣ не запрещается имѣть разнаго рода собственность, но женихъ не получаетъ отъ невѣсты средствъ къ улучшенію своего быта, а, напротивъ, онъ долженъ, по-мѣрѣ-возможности, обезпечить будущность своей жены, предоставивъ въ ея пользу извѣстную сумму, которую она получаетъ или по смерти его, или въ случаѣ развода. Онъ какъ-будто покупаетъ жену. Нѣтъ сомнѣнія, что обычай этотъ основывается на первоначально-существовавшемъ обычаѣ пріобрѣтать жену за деньги какъ товаръ, за который платилось тѣмъ дороже, чѣмъ онъ былъ привлекательнѣе по своимъ внѣшнимъ достоинствамъ. Впослѣдствіи времени, вѣроятно, съ смягченіемъ нравовъ, этому торгу данъ видъ контракта. Въ этомъ видѣ существуетъ брачный союзъ между мусульманами и въ настоящее время. Но, несмотря на то, что первоначальная грубость торга красотою скрыта теперь для женщинъ въ болѣе-приличныхъ формахъ свадебнаго контракта, существующее и понынѣ на мусульманскомъ Востокѣ общественное мнѣніе объ этомъ предметѣ продолжаетъ поставлять невѣстамъ въ непремѣнную обязанность выходить замужъ неиначе, какъ для денегъ. Люди, исповѣдующіе это мнѣніе, никакъ не могутъ представить себѣ, чтобъ женщинѣ позволялось имѣть сердечную привязанность къ мужчинѣ, чтобъ она могла, при выборѣ жениха, оказать нѣжное предпочтенье тому или другому молодому человѣку, единственно по влеченію сердца. Если она позволитъ себѣ такое увлеченіе, если она отдастъ себя любимому человѣку, не выговоривъ себѣ суммы, соотвѣтствующей ея положенію въ обществѣ, или ея личнымъ прелестямъ, красивому лицу, прекрасному стану, округлости и дородности формъ, которыя такъ дорого цѣнятся восточными женихами, то она покроетъ себя на вѣкъ безчестіемъ и никогда общественное мнѣніе не забудетъ, что, вступая въ бракъ, она отдала себя даромъ. Подобныя замужства преслѣдуются на Востокѣ еще большимъ презрѣніемъ, чѣмъ у насъ на Западѣ торговля своими прелестями. Мусульмане мало горюютъ, если узнаютъ, что дочь ихъ, вышедшая замужъ за богатаго человѣка, несчастна; но они никогда не простятъ ей, если она, обманувъ ихъ бдительность, выйдетъ замужъ за человѣка бѣднаго, который не въ-состояніи купить ея прелестей за дорогую цѣну. Самолюбіе ихъ, оскорбленное этимъ поступкомъ дочери, и безпрестанно раздражаемое насмѣшками родственниковъ и знакомыхъ, не оставляетъ ихъ въ покоѣ до самой смерти. Знатность и богатство родителей нисколько не устраняютъ этого торга, напротивъ, только увеличиваютъ претензіи: чѣмъ богаче невѣста и чѣмъ она знатнѣе по происхожденію своему, или по политическому вѣсу родителей, тѣмъ дороже обойдется жениху счастье обладать ея прелестями. Даже при женитьбѣ на дочери или сестрѣ шаха, счастливецъ, получающій ея руку, долженъ выразить свое удовольствіе пожертвованіемъ въ ея пользу значительной суммы; кромѣ-того, онъ долженъ еще осыпать подарками всю родню ея и преподнести драгоцѣнные пишкеши {Пишкешами называются въ Персіи подарки, подносимые шаху или знатнымъ вельможамъ отъ подданныхъ или подчиненныхъ, но случаю празднествъ, торжествъ, или просто съ цѣлью выманить себѣ какую-нибудь милость, или назначеніе на доходное мѣсто.} самому шаху.
Когда согласіе на бракъ получено свахами отъ обѣихъ сторонъ, онѣ обыкновенно тотчасъ же сводятъ будущихъ родственниковъ для переговоровъ объ условіяхъ брака. Тутъ начинается въ полной формѣ торгъ, со всѣми замашками и хитростями обыкновенныхъ торговъ. Родители и даже сама невѣста обыкновенно стараются запрашивать подороже, нарочно назначаютъ такія суммы, которыхъ женихъ не въ-состояніи внести въ свадебный контрактъ, а женихъ, или представляющіе его при переговорахъ родственники, упрашиваютъ о пониженіи требуемой суммы и дѣлаютъ, разумѣется, для начала самыя умѣренныя предложенія, предоставляя себѣ повышать ихъ мало-по-малу впродолженіе торга. Они представляютъ, что женихъ, наслышавшись о красотѣ невѣсты отъ видѣвшихъ ее родственницъ, влюбленъ въ нее по-уши, что онъ чрезвычайно дорожитъ честью породниться съ такимъ знатнымъ домомъ, но что положеніе его финансовъ не позволяетъ ему внести въ свадебный контрактъ назначенной родителями невѣсты суммы, хотя, для достиженія страстно-желаемой имъ цѣли, онъ готовъ былъ бы пожертвовать всѣмъ своимъ состояніемъ, готовъ, просто, идти въ огонь и въ воду. Эти переговоры иногда тянутся впродолженіе нѣсколькихъ засѣданіи; родители вступающихъ въ бракъ, или ихъ повѣренные, по нѣскольку разъ расходятся, объявляя переговоры прерванными, и потомъ опять собираются, подъ какимъ-нибудь благовиднымъ предлогомъ, или вслѣдствіе чьего-нибудь посредничества -- и торгъ возобновляется. Мало-по-малу, торгующіеся съ обѣихъ сторонъ дѣлаются мягче-и-мягче; одна сторона начинаетъ понижать свои претензіи, а другая становится щедрѣе, итакъ, сближая постепенно цифры своихъ требованій, они сходятся на какой-нибудь суммѣ и, выпивъ шербету (то-есть воды съ сахаромъ, которая на Востокѣ въ торжественныхъ случаяхъ замѣняетъ шампанское) посылаютъ за муллой для составленія свадебнаго контракта.
Контрактъ этотъ заключаетъ обыкновенно только хвалу Аллаху, покровительствующему бракамъ правовѣрныхъ, имена вступающихъ въ бракъ да сумму, которую должна получить жена отъ мужа или изъ имѣнія его, въ случаѣ развода съ нимъ, или смерти его. Актъ отдаютъ въ руки самой женѣ и она хранитъ его, какъ драгоцѣнный вексель. Обычай этотъ, какъ и всякій согласится, имѣетъ своего рода хорошую сторону, потому-что въ немъ заключается обезпеченіе для будущности беззащитной женщины; но хорошая сторона его значительно помрачается тѣмъ, что не всегда актъ, полученный женою отъ мужа, приноситъ ей ту выгоду, для которой она рѣшилась выйдти замужъ. Рѣдки случаи, чтобъ жены дарили эти документы мужьямъ своимъ въ припадкѣ нѣжности, но весьма-нерѣдки бываютъ такого рода продѣлки, что мужъ тотчасъ послѣ брака, отложа въ сторону всѣ нѣжности, начинаетъ поступать съ женою такъ, что бѣдненькая сама отдаетъ ему въ руки свадебный контрактъ и черезъ то отказывается отъ всякихъ претензій на мужа, чтобъ только избавиться отъ корыстолюбивыхъ его преслѣдованій.
Издержки по женитьбѣ не ограничиваются однимъ внесеніемъ выговоренной суммы въ свадебный контрактъ: тотчасъ послѣ контракта женихъ долженъ зарекомендовать себя новой роднѣ богатыми подарками, смотря по состоянію своихъ финансовыхъ средствъ.
Первый подарокъ дѣлается матери невѣсты. Онъ называется шир-бег а (цѣна молока) и считается какъ-бы выраженіемъ благодарности жениха за материнскую заботливость о воспитаніи и сохраненіи невѣсты. Но эта благодарность не оставляется на произволъ жениха, напротивъ, право матери на полученіе шир-бега при выходѣ дочери замужъ, считается священнымъ и никакой женихъ не можетъ уклониться отъ этого знака вниманія къ ней. Очень-часто случается, что мать, еще прежде заключенія свадебнаго контракта, впередъ выговариваетъ себѣ въ видѣ шир-бега извѣстную сумму.
За подарками родственникамъ идутъ подарки самой невѣстѣ. Какъ бы ни былъ бѣденъ женихъ, онъ долженъ подарить ей нѣсколько паръ платьевъ, чтобъ она пришла къ нему въ домъ не въ одеждѣ, полученной отъ родителей, а въ платьѣ, подаренномъ отъ жениха. Богатые люди всегда дарятъ своимъ невѣстамъ, кромѣ драгоцѣнныхъ камней и кашмирскихъ шалей, безмѣрное количество разной одежды, такъ-что однихъ шальваръ {Въ Персіи женщины юбокъ не носятъ; ихъ замѣняютъ широкіе шальвары; юбки же носятъ только танцорки.}, которыхъ мусульманки надѣваютъ заразъ по нѣскольку, бываетъ иногда болѣе ста.
Но такъ-такъ всѣ эти обряды вынужденной щедрости, которые долженъ выполнить женихъ, прежде вступленія въ полное обладаніе купленною имъ красотою, относятся собственно къ церемоніалу женитьбы {Церемоніалъ этотъ чрезвычайно-длиненъ и затѣйливъ; въ немъ столько разныхъ правилъ и обычаевъ, что онъ можетъ составить предметъ особенной статьи; но о положеніи женщины на Востокѣ изъ него такъ мало можно сдѣлать выводовъ, что здѣсь его описаніе было бы совершенно-лишнимъ.} и слишкомъ-далеко отвлекли бы насъ отъ главнаго предмета статьи, то я не стану входить въ подробности церемоніала и обращусь къ изложенію судьбы мусульманки въ разныхъ эпохахъ ея жизни.
Между временемъ заключенія свадебнаго контракта и такъ-называемымъ аруси, то-есть вступленіемъ новобрачной въ домъ мужа, или настоящею свадьбою въ собственномъ смыслѣ, проходитъ иногда нѣсколько мѣсяцевъ, по-крайней-мѣрѣ эти два событія никогда не слѣдуютъ одно за другимъ непосредственно. Все это время новобрачные видаются, какъ это упомянуто выше, хотя неявно, по каждый день, или, лучше сказать, каждую ночь, потому-что видаться имъ днемъ считается дѣломъ неприличнымъ. Персіяне избѣгаютъ этого, опасаясь навлечь на себя насмѣшки.
За невѣстою строго наблюдаетъ мать, или, лучше сказать, она такъ хорошо приготовляетъ свою дочь наставленіями, что всякое наблюденіе за нею бываетъ почти излишне. Хитрая персіянка, какъ бы ни была она молода, при выходѣ замужъ, глубоко проникается совѣтами виновницы своихъ дней, и ни на секунду не забываетъ, что изъ этой непродолжительной эпохи можно ей извлечь важную пользу для своей будущности. Важничая надъ своимъ женихомъ, она находитъ средства пріучить его къ дорогой оцѣнкѣ счастія обладать ею; она узнаетъ его характеръ и заранѣе обдумываетъ всѣ тѣ хитрости, въ которыхъ будетъ имѣть большую нужду въ семейномъ быту. Эти хитрости для мусульманки необходимѣе, чѣмъ для всякой другой женщины: мусульманскіе мужья нелегко поддаются вліянію жены, потому-что имѣютъ своего рода понятія о семейномъ бытѣ; пріобрѣтая жену за деньги, они требуютъ отъ нея всякой нѣжной уступки съ такою же настойчивостью, какъ и всякій другой покупщикъ требуетъ вещи, за которую заплатилъ извѣстную сумму денегъ.
Отношенія между женихомъ и невѣстою оканчиваются, когда женихъ сдѣлаетъ такъ-называемое аруси, то-есть, когда, послѣ длиннаго ряда пиршествъ и церемоній, новобрачную съ торжествомъ и всевозможнымъ почетомъ приведутъ къ нему въ домъ. Послѣдній актъ ея независимости заключается въ томъ, что, при первомъ съ нимъ свиданіи въ брачной комнатѣ, она не начинаетъ говорить съ нимъ и не принимаетъ отъ него никакой ласки, пока онъ не положитъ передъ ней подъ коверъ такъ-называемаго пули-зири-зебанъ (слово-въ-слово: подъязычныя деньги). Никакія ласки, никакія убѣжденія новобрачнаго не заставятъ се прервать непоколебимаго молчанія; эту уступку мужъ непремѣнно долженъ купить деньгами; но въ этомъ заключается послѣднее проявленіе ея свободы, дозволенное обычаемъ, послѣ свадебнаго контракта.
Затѣмъ мусульманка дѣлается полною собственностью мужа и, какъ купленная за деньги, не имѣетъ передъ нимъ но закону никакихъ правъ, должна покоряться безпрекословно его волѣ, терпѣливо и безропотно переносить всѣ притѣсненія и ни въ какомъ случаѣ, даже когда дѣлается жертвою самой необузданной жестокости, не имѣетъ нрава никому жаловаться и ни отъ кого не можетъ просить защиты. Ни гражданскій, ни духовный судъ не могутъ принять ее подъ свое покровительство. Родственники теряютъ всякое право заботиться объ улучшеніи ея участи, какъ-бы ни была она тяжка.
Но такого рода зависимость жены отъ мужа простирается на всѣ семейства безъ исключенія только по теоріи, только но общему духу мусульманскихъ узаконеній; на практикѣ существуетъ множество исключеній. Разумѣется, въ простонародья этихъ исключеній не бываетъ; тамъ жена находится не только въ зависимости, но даже просто въ рабствѣ у мужа, и ея положеніе гораздо-болѣе похоже на положеніе кухарки и прачки, чѣмъ жены; по въ классѣ благородномъ, гдѣ на семейный бытъ имѣетъ большое вліяніе положеніе семейства въ обществѣ, гдѣ такъ высоко цѣнятся связи семействъ между собою, гдѣ въ дѣла семейныя вмѣшиваются иногда и политическіе разсчеты, участь мусульманки совсѣмъ-другая. Тамъ вступленіе въ замужство не всегда бываетъ вступленіемъ въ рабство; напротивъ, эта перемѣна въ положеніи благородной мусульманки бываетъ иногда началомъ совсѣмъ-другаго рода жизни, чѣмъ тотъ, который вела она до выхода замужъ. Если она съумѣетъ съ самаго начала хорошо поставить себя въ-отношеніи къ мужу и другимъ членамъ семейства, въ которое вступила, и если она искусно воспользуется политическимъ вѣсомъ своихъ родственниковъ, то дѣлается барынею, хозяйкою, которой все покоряется.
Вообще можно сказать, что слѣдующая затѣмъ судьба мусульманки, зависитъ и отъ состава семейства, въ которое ее вводятъ, и отъ того титула, съ которымъ она вступаетъ въ семейство супруга, потомучто въ мусульманскомъ семействѣ существуютъ жены разнаго рода и каждому разряду ихъ присвоены особенныя права, установленныя отчасти закономъ, отчасти обычаемъ, отчасти благоприличіемъ; сверхъ-того, каждому разряду назначается особенное положеніе въ семействѣ, и бытъ одного непохожъ на бытъ другаго. Дальнѣйшее повѣствованіе о томъ, какъ живетъ мусульманка послѣ замужства, рѣшительно невозможно безъ предварительнаго описанія мусульманскаго семейства и тѣхъ разрядовъ, на которые раздѣляются гаремныя затворницы.
Попытаемся сдѣлать это, принявъ за образецъ семейства персіянина, или, что все-равно, шіита, котораго бытъ составителю статьи гораздо-знакомѣе, чѣмъ бытъ всякаго другаго мусульманина, притомъ персіянина зажиточнаго, потому-что въ его-то семействѣ, какъ наиболѣе-многочисленномъ, и сосредоточиваются преимущественно характеристическія черты гаремной жизни; всѣ прочіе мелкіе гаремы составляютъ только снимки съ его богатаго семейнаго быта, тѣмъ болѣе близкіе къ оригиналу, чѣмъ достаточнѣе персіянинъ, подражающій богачу.
По составу семейства персидскаго можно получить понятіе обо всѣхъ мусульманскихъ семействахъ вообще; разница тутъ небольшая. Существенное отличіе семейства шіитскаго заключается только въ томъ, что въ немъ допускаются наложницы на срокъ (сиги), о которыхъ будетъ говорено ниже.
Сверхъ такъ-называемыхъ ханумъ, барынь, вступившихъ въ супружество по свадебному контракту и носящихъ названіе зени-акди (жена, пріобрѣтенная торжественнымъ актомъ, имѣющимъ силу на всю жизнь), въ мусульманскомъ обществѣ существуютъ еще и другія сожительницы главы семейства, хотя также законныя, но занимающія гораздо-низшую степень, чѣмъ такъ-нтіваемыя зени-акди. Главное мѣсто все-таки занимаютъ хапумы, барыни.
По обычаю, существующему, какъ у шіитовъ, такъ и у суннитовъ, каждый можетъ имѣть только четыре жены, связанныя съ нимъ такъ-называемымъ акдъ, то-есть пожизненнымъ свадебнымъ договоромъ. Эти-то жены, взятыя преимущественно изъ богатыхъ и благородныхъ фамилій и окружаются особеннымъ почетомъ, имъ-то собственно и присвояется титулъ ханумы, барыни. Онѣ пользуются тѣмъ преимуществомъ, что для каждой изъ нихъ отводятся особенные покои; къ отдѣльному помѣщенію прикомандировывается также и особенная прислуга, состоящая изъ служанокъ и наперсницъ; такъ-что каждая ханумъ имѣетъ около себя какъ-бы свой особенный дворъ. Хозяйство у нея также совершенно-отдѣльное. Если она имѣетъ свои особые доходы, то распоряжается ими совершенно-независимо, не давая никому отчета; если же своихъ доходовъ у нея нѣтъ, то мужъ назначаетъ ей особенную сумму, на которую она и содержитъ всю окружающую ея челядь.
Это ограниченіе, опредѣляющее число женъ не свыше четырехъ, относится только къ барынямъ (зени-акды), а до женъ другихъ разрядовъ оно не относится; ихъ каждый персіянинъ можетъ брать къ себѣ въ домъ сколько душѣ угодно.
Мусульманская религія, руководствуясь существующимъ на Востокѣ повѣрьемъ, будто многочисленность женъ въ семействѣ можетъ содѣйствовать возростанію народонаселенія, постоянно имѣетъ въ виду предоставить мужчинѣ какъ-можно болѣе свободы и возможности обзаводиться сожительницами. Шіиты, въ духовномъ законѣ своемъ о бракѣ, сверхъ женъ на всю жизнь, допускаютъ еще временныхъ наложницъ, составляющихъ середину между барынями и невольницами. Съ этими женами конктрактъ заключается также черезъ посредство муллы, но всегда на извѣстный срокъ и за извѣстную плату, которая получается женщиной или по окончаніи условленнаго срока, или при расторженіи контракта мужчиною, прежде истеченія срока сожитія. Такого рода сожительница называется сиг а {Сига значитъ собственно договоръ, условіе, какого бы рода ни было; но также этимъ именемъ называютъ и наложницъ, о которыхъ теперь идетъ дѣло въ статьѣ.}. Срокъ сожитія позволяется постановлять не далѣе девяносто-девяти лѣтъ и не короче нѣсколькихъ часовъ... Въ наложницы на срокъ поступаютъ большею-частью женщины, бывшія ужь замужемъ и овдовѣвшія или получившія разводъ отъ своихъ мужей. Незамужнія дѣвушки дѣлаются сигами только въ такомъ случаѣ, когда онѣ сами принадлежатъ къ низкому званію, а мужчина, съ которымъ вступаютъ въ сожитіе, какой-нибудь знатный вельможа. Такъ-какъ у знатныхъ людей положенное число женъ почти всегда существуетъ налицо, то имъ и нѣтъ возможности взять какую-нибудь новую сожительницу, иначе, какъ подъ именемъ сиги. Да если бы у вельможи и не доставало одной изъ четырехъ женъ, то взять на эту ваканцію дѣвушку не одного съ нимъ званія запрещаетъ ему общественное мнѣніе, которое нашло бы такой поступокъ предосудительнымъ для его достоинства, какимъ-то смѣшнымъ братаньемъ съ простолюдинами. Въ утѣшеніе бѣдной дѣвушкѣ, принимающей на себя званіе сожительницы временной, контрактъ съ нею заключается на девяносто-девять лѣтъ. Такого рода наложницы берутся часто во время путешествія, когда, напримѣръ, персіянину случается оставить по какимъ-нибудь дѣламъ мѣсто своей осѣдлости и пробыть нѣсколько мѣсяцевъ въ отдаленномъ городѣ, то, для утѣшенія себя въ одиночествѣ, онъ обыкновенно беретъ на все время своего тамъ пребыванія сигу, а иногда и нѣсколько такихъ наложницъ, съ разрѣшенія своей главной жены, а иногда и безъ вѣдома ея, какъ случится. Если персіянинъ находится не въ походѣ противъ непріятеля, и проживаетъ хотя и вдалекѣ отъ дома, но въ мѣстѣ совершенно-безопасномъ, то ему вмѣняется даже въ обязанность взять сигу, чтобъ не терять понапрасну драгоцѣннаго времени. Тутъ принимается въ разсчетъ, что, находясь поневолѣ вдалекѣ отъ женъ своихъ, онъ на все время разлуки съ ними сдѣлается безполезнымъ для увеличенія числа поклонниковъ пророка, если не пріиметъ противъ того мѣръ своихъ, то-есть, не обзаведется женою или нѣсколькими женами временными, за отсутствіемъ женъ постоянныхъ. Какъ надежный ревнитель могущества ислама, онъ долженъ постоянно имѣть въ помышленіи, чтобъ во время, свободное отъ дѣлъ, увлекшихъ его на чужбину, сдѣлаться отцомъ новаго мусульманина, или по-крайней-мѣрѣ мусульманки, потому-что, за неимѣніемъ мусульманина, и мусульманка на что-нибудь да годится.
Сиги берутся часто съ цѣлью, еще болѣе-унизительною. Положимъ, напримѣръ, что какому-нибудь вельможѣ нужна хорошая кухарка, или прачка, или, даже для увеселенія его въ домашнемъ быту, танцовщица, пѣвица, или музыкантша. Онъ тотчасъ приказываетъ своимъ людямъ отъискать такого рода женщину, и когда она бываетъ найдена, то беретъ ее къ себѣ; но такъ-какъ никакая посторонняя женщина, несвязанная съ нимъ контрактомъ и несоставляющая до извѣстной степени его собственности, не можетъ проживать въ его семействѣ и являться къ нему съ открытымъ лицомъ, то онъ, принимая къ себѣ въ домъ новую кухарку, или новую прачку, непремѣнно долженъ сдѣлать ее своею сигою. Поступившая къ нему такимъ образомъ женщина, хотя и носитъ названіе законной наложницы, но живетъ очень-часто какъ обыкновенная служанка, имѣющая свою особую должность. Она только исполняетъ свою обязанность, для которой взята, и никакихъ другихъ отношеній между нею и главою семейства не существуетъ. Ея присутствіе служитъ только дополненіемъ того, чего не доставало для комфорта или причудливости главы семейства.
Такъ-какъ сига -- учрежденіе чисто-шіитское, несуществующее у суннитовъ, то персіяне считаютъ очень-похвальнымъ въ религіозномъ отношеніи дѣломъ брать какъ-можно болѣе такихъ наложницъ, какъ бы на зло суннитамъ и ихъ первымъ тремъ халифамъ {Абубекръ, Омаръ и Османъ, которыхъ шіиты ненавидятъ, какъ похитителей халифскаго престола у уважаемаго ими Алія.}. Взять новую сигу къ себѣ въ домъ, въ глазахъ персіянина, великій мусульманскій подвигъ. Когда кто-нибудь совершаетъ этотъ великій подвигъ, то про него говорятъ, что онъ хулефои селосеро диль-кебобъ микунедъ, то-есть, сердце трехъ халифовъ обращаетъ въ жаркое. Хотя въ подобномъ случаѣ персіянинъ преимущественно передъ всѣмъ имѣетъ въ виду потѣшить себя обладаніемъ хорошенькой женщины, но это обстоятельство нисколько не умаляетъ ни въ его собственныхъ, ни въ глазахъ другихъ достохвальности совершеннаго имъ дѣла. Онъ все-таки увѣренъ, что пріобрѣтеніемъ новой сиги чрезвычайно раздражаетъ трехъ халифовъ, возвеселяетъ сердце имама своего Алія и тѣмъ облегчаетъ себѣ пріобрѣтеніе права на вѣчное блаженство, уготованное для правовѣрныхъ мусульманъ.
Какъ ни высоко цѣнятъ персіяне религіозное значеніе сиги, но ея свѣтское значеніе, ея положеніе въ семействѣ, несмотря на то, очень-низко. Она стоитъ обыкновенно гораздо-ниже зени-акди (жены по вѣчному договору), и очень-часто, какъ это сказано и выше, занимаетъ мѣсто простой служанки. Даже ласки ей оказывать мужъ не можетъ явно, въ присутствіи прочихъ женъ; по-крайней-мѣрѣ это считается неприличнымъ, предосудительнымъ. Особенно, если въ семействѣ его находится какая-нибудь знатная, по своему происхожденію или богатству, жена, которая успѣла внушить ему страхъ и уваженіе, то продѣлки его съ сигами скрываются всегда подъ покровомъ таинственности, какъ-будто бы онъ имѣлъ дѣло съ своими любовницами. Тогда покорный мужъ старается каждую сигу держать не иначе, какъ подъ какимъ-нибудь благовиднымъ предлогомъ: про иную онъ говоритъ, что держитъ ее потому только, что она хорошая прачка, про другую -- что она умѣетъ готовить какое-нибудь любимое его кушанье; иной приписываетъ талантъ пѣнья, другой -- талантъ стучать на тамбуринѣ, и такъ далѣе. Само-собою разумѣется, что въ такомъ случаѣ и подарки сигамъ своимъ онъ дѣлаетъ не иначе, какъ украдкой, подъ большимъ секретомъ, какъ-будто онъ воровалъ что-нибудь у своей главной супруги.
Кромѣ этихъ наложницъ, въ персидскомъ семействѣ также, какъ въ семействахъ суннитскихъ, существуютъ еще такъ-называемыя кенизы, то-есть, невольницы, купленныя за деньги, или плѣнницы. Это обыкновенно бываютъ или черныя негритянки, или плѣнницы, отнятыя у сосѣднихъ иновѣрныхъ народовъ, потому-что одновѣрныя съ персіянами женщины не могутъ быть продаваемы за деньги, какъ это, не знаю почему, думаютъ въ Европѣ, полагая, что въ Персіи всякій можетъ покупать женъ на рынкѣ, въ видѣ невольницъ. Правда, что свадьба мусульманская очень похожа на покупку невольницы, но въ ней купля скрыта подъ видомъ свадебнаго контракта, заключеннаго съ самой женщиной, какъ съ лицомъ свободнымъ; правда также, что сама дѣвушка, выходящая замужъ, мало имѣетъ вліянія на условія договора и все предоставляется родителямъ ея, но и родители въ этомъ случаѣ пользуются только положеніемъ, въ которое они поставлены относительно къ дочери самою природою, а не какимъ-нибудь правомъ продажи. Вести же торгъ шіитскими дѣвушками, то-есть, накупать ихъ, какъ стадо невольницъ, а потомъ продавать поодиночкѣ или гуртомъ тому, кто дастъ подороже, не дозволяется; подобный торгъ возбудилъ бы даже негодованіе между шіитами. Слухи о продажѣ и куплѣ персидскихъ женщинъ могли возродиться только изъ росказней тѣхъ путешественниковъ, которые не съумѣли вникнуть въ уставы и учрежденія, ими видѣнныя, и не поняли огромнаго различія, поставляемаго персіянами между женщиною мусульманскою и женщиною иновѣрною.
На невольницъ персіяне также, какъ и прочіе мусульмане, смотрятъ совершенно какъ на вещь и обходятся съ ними не лучше, какъ съ животными. Въ старыя времена очень-много привозили невольницъ изъ Грузіи, но участь грузинокъ была несравненно-лучше, чѣмъ другихъ невольницъ. Во уваженіе ихъ красоты, грузинокъ персіяне дѣлали обыкновенно своими женами. Теперь, когда для нихъ закрыта возможность получать изъ Грузіи красавицъ, они сильно вздыхаютъ о тѣхъ блаженныхъ временахъ, когда такъ легко было имъ населять свои гаремы хорошенькими грузинками. Исключенія, которыя были дѣлаемы въ пользу грузинокъ, персіяне не перенесли на невольницъ другихъ націй. Положеніе ихъ всегда бываетъ самое униженное, самое несчастное.
Между невольницами самое низкое мѣсто занимаютъ калмычки. Онѣ такъ безобразны, что персіяне покупаютъ ихъ только, какъ служанокъ, и больше ничего. Онѣ цѣнятся довольно-дорого только потому, что имѣютъ репутацію вѣрной, надежной и очень-трудолюбивой прислуги. Не имѣй онѣ этого неоцѣненнаго для гарема достоинства, персіяне вовсе не стали бы покупать ихъ. Чрезвычайно-рѣдки примѣры, чтобъ персіянинъ имѣлъ дѣтей отъ калмычки-невольницы.
Кромѣ невольницъ, принадлежащихъ хозяину дома, въ эндерунахъ {Энднрунъ -- женская половина персидскаго дома, гинекей.} персидскихъ бываютъ еще невольницы, составляющія собственность женъ его. Жены также имѣютъ право владѣть кенизами, пріобрѣтенными за деньги, доставшимися имъ по наслѣдству, или полученными въ даръ отъ родителей. Невольница жены не считается невольницею мужа; онъ не можетъ имѣть на нее тѣхъ правъ, какія имѣетъ на собственныхъ невольницъ, замѣняющихъ иногда ему женъ: вступить въ полное обладаніе ею онъ можетъ не иначе, какъ съ позволенія ея госпожи; до полученія этого позволенія, ему даже запрещается видѣть лицо ея, какъ женщины совершенно для него чуждой.
Вотъ составъ персидскаго семейства, описаннаго нами, какъ образчикъ мусульманскихъ семействъ вообще. Возвратимся къ описанію судьбы мусульманской женщины, когда она, послѣ извѣстнаго торжества, называемаго аруси, вступаетъ въ домъ нареченнаго мужа.
Конечно, невсегда бываетъ, что женщина, вступая въ домъ мужа, находитъ этотъ домъ уже наполненнымъ другими женами и всѣми тѣми существами женскаго пола, о которыхъ теперь шла рѣчь. Когда мужчина женится въ первый разъ, тогда новобрачная находитъ въ домѣ однѣхъ служанокъ, да и то купленныхъ, изъ деликатности, на ея имя, такъ-что онѣ собственно назначаются для прислуживанія ей, а мужъ, по смыслу духовнаго закона, не монетъ даже видѣть лица ихъ. Наложницъ, именуемыхъ сигами, онъ, также изъ учтивости къ первой женѣ, старается на первое время не имѣть у себя въ домѣ: Но подобное снисхожденіе дѣлается только для первой жены да и то ненадолго. Страсть персіянина видѣть себя въ многочисленномъ кругу бабья разнаго сорта скоро беретъ въ его душѣ верхъ надъ всѣми соображеніями, и не успѣетъ молодая жена обжиться въ домѣ, какъ уже онъ наполнится, подъ разными благовидными и неблаговидными предлогами, женами, сигами и служанками, набранными и накупленными со всѣхъ сторонъ. Поэтому, разсматривая судьбу женщины, вступившей въ домъ мужа, надобно сейчасъ уже представить ее себѣ въ кругу соперницъ.
Воображая женщину, поставленную въ такія обстоятельства, всякій, разумѣется, задастъ себѣ вопросъ: можетъ ли она быть счастлива при этихъ условіяхъ, какія возможны для нея утѣшенія, и ожидаютъ ли ее хоть какія-нибудь радости? Если задавшій себѣ подобный вопросъ, будетъ имѣть съ виду такое счастье, которое можетъ существовать для женщины образованной, или хоть сколько-нибудь очеловѣченной воспитаніемъ, то онъ долженъ рѣшить этотъ вопросъ непремѣнно отрицательно. При подобной обстановкѣ совершенно-невозможно то семейное счастье, основанное на взаимной любви, хотя не чуждое чувственности, но возвышенное, облагороженное перевѣсомъ нравственной природы, которое доступно только для семействъ, гдѣ женщина занимаетъ мѣсто, указанное самими прекрасными качествами, отъ природы ей дарованными, гдѣ ни воспитаніе, ни положеніе ей указанное не унижаетъ женщину до степени игрушки, до степени существа, которому позволяется имѣть только тѣло, въ которомъ души почти и не предполагается.
Да мусульманка и неспособна къ такого рода возвышенному, моральному счастью. Не слѣдуетъ упускать изъ виду ея неразвитости, которая доходитъ дотого, что, и при всякой другой обстановкѣ, мусульманская женщина не въ-состояніи была бы ощутить семейное блаженство, доступное женщинамъ другихъ народовъ. Это достаточно объясняется и доказывается всѣмъ тѣмъ, что до-сихъ-поръ сказано о предшествующей замужству судьбѣ мусульманки.
Рожденіе ея встрѣчено родителями съ горестью обманутой надежды и ей съ самаго начала отказываютъ даже въ тѣхъ, неочень-то, впрочемъ, нѣжныхъ попеченіяхъ, которыми окружаютъ дѣтей мужскаго пола; первые годы ея младенчества протекли въ неопрятности, въ небреженіи; какъ только начала развиваться въ ней способность пониманія, ее окружали уже такіе предметы, такія явленія, ей слышались такіе разговоры, которые должны были уничтожить въ душѣ ея до послѣднихъ зародышей чувство изящнаго, столь необходимое для женщины, что безъ него женщина -- самое ничтожное и (простите выраженіе) самое презрѣнное въ ряду существъ; въ образованіи ей отказано, какъ въ ненужномъ и даже вредномъ для ея пола; даже религія ей не растолкована порядочно; цѣль въ жизни указана ей самая жалкая -- жить для тѣла, украшать тѣло, мыть его разными мылами, холить его, мазать разными красками; замужъ она выдана за деньги, и даже мысль о томъ, что она можетъ выйдти замужъ по безкорыстному влеченію сердца, была ей запрещена, какъ мысль предосудительная; полюбить своего мужа ей позволено только послѣ свадьбы. Если же окажется, что она не можетъ полюбить его, такъ ей предоставлено замѣнить любовь притворствомъ, основаннымъ на безусловномъ повиновеніи его желаніямъ, притворствомъ, къ которому она пріучена самою виновницею дней своихъ, и которое въ глазахъ мусульманскихъ мужей нетолько замѣняетъ любовь, но даже иногда ставится выше всякой любви. Чего же можно и требовать отъ персіянки, воспитанной такимъ-образомъ? Ясно, какъ день, что семейное счастье, какъ его понимаютъ въ Европѣ, невозможно для нея; она не можетъ имѣть о немъ даже самаго темнаго понятія. Еслибъ, по какому-нибудь чуду, она его и встрѣтила въ семействѣ, въ которое ввели ее обстоятельства, такъ, навѣрное, не съумѣла бы оцѣнить, какъ вещь, слишкомъ для нея отвлеченную, умозрительную, созданую не для нея, а для другихъ существъ.
Но можетъ ли мусульманка, по вступленіи въ описанный выше семейный обиходъ, быть счастливою хоть по-своему? Отчего же нѣтъ? По-своему, многія изъ нихъ бываютъ счастливы. Счастье такъ повсемѣстно разлито по міру, что есть счастье и для животныхъ. Многія мусульманки, когда онѣ хорошо накормлены, тепло и красиво одѣты и не терпятъ притѣсненій отъ своего мужа и господина, бываютъ по-своему очень-довольны судьбою. Очень-часто онѣ доходятъ до такого нравственнаго оцѣпенѣнія, что имъ рѣшительно нѣтъ никакого дѣла до любви или нелюбви къ нимъ мужа, и даже нисколько не тяготятся рѣшительною невозможностью питать какое-нибудь нѣжное чувство къ такому супругу, который, по своему безобразію, или другимъ качествамъ, способенъ только внушать отвращеніе. Получая отъ него все необходимое для жизни, онѣ не отказываютъ ему ни въ чемъ, считаютъ себя въ долгу передъ нимъ за то платье и пищу, которыми онъ, по милости своей, снабжаетъ ихъ.
Самый завидный для мусульманки, какъ шіитки, такъ и суннитки, родъ семейнаго счастья есть тотъ, который возможенъ только для женщинъ, принадлежащихъ къ какому-нибудь знатному роду, преимущественно для принцессъ крови, или благородныхъ барынь, имѣющихъ на своей сторонѣ важныя для мужа преимущества богатства и связей. Мусульманка, поставленная въ такое положеніе, наслаждается счастіемъ семейнаго владычества, властью надъ мужемъ и надъ всѣмъ окружающимъ его составомъ семейства. При такихъ обстоятельствахъ мусульманка нисколько не стѣсняется религіозными постановленіями, предписывающими женѣ роль, совершенно-страдательную; она и знать не хочетъ ни про какія постановленія, а пользуется выгодами своего положенія безъ всякаго зазрѣнія совѣсти. Въ лицѣ своего супруга она инстинктивно отомщаетъ всему мужскому полу за угнетенія, которыя терпятъ прочія женщины отъ мужей своихъ, и мщеніе это бываетъ тяжко для того, кому выпадетъ на долю быть жертвою его. Мужъ дѣлается ея почтительнымъ слугою; она не только отравляетъ его семейный бытъ, но преслѣдуетъ его своимъ владычествомъ и въ дѣлахъ, касающихся до его положенія въ обществѣ, мѣшается въ каждое его предпріятіе, компрометируетъ каждый его шагъ, и если впродолженіе дня онъ позволитъ себѣ хоть малѣйшее отступленіе отъ указанныхъ ему правилъ дѣйствованія и поведенія, то къ вечеру, когда онъ непремѣнно долженъ прійдти во внутренніе свои покои, ему всегда готовится такая встрѣча, передъ которой всѣ наши семейныя сцены между сварливыми женами и угнетенными мужьями, ничего не значатъ. Если онъ и имѣетъ другихъ женъ, наложницъ и служанокъ, такъ это ему позволяется только подъ условіемъ, чтобъ всѣ онѣ были послушными прислужницами ихъ главной барыни, и нетолько не можетъ онъ имѣть съ ними никакихъ нѣжныхъ сношеній, но горе ему, если позволитъ себѣ подарить которую-нибудь изъ нихъ хоть ласковымъ взглядомъ. Европейскія дамы, также иногда налагающія на мужей своихъ довольно-нелегкое иго, воображаютъ, что онѣ довели уже теорію семейнаго владычества до высшей степени развитія; но онѣ ошибаются: каждая изъ нихъ могла бы еще многому, въ этомъ отношеніи, поучиться у той мусульманки, которой судьба доставила возможность взять въ руки бороду своего мужа. Несчастнымъ мужьямъ, поставленнымъ въ такое положеніе, приходится даже терпѣть побои отъ женъ своихъ, да еще какіе побои!
Авторъ этой статьи слыхалъ про забавныя похожденія одного хана, которому постоянно суждено было терпѣть несчастія отъ знатныхъ женъ. Спачала онъ имѣлъ несчастіе быть супругомъ очень-красивой, но чрезвычайно злой ханумы, дочери богатаго и сильнаго при дворѣ вельможи, управлявшаго тою самого областью, въ которой происходило разсказываемое происшествіе. Сколько ни хлопоталъ ханъ, чтобъ укротить сварливость своей супруги и жить съ нею въ мірѣ и согласіи -- всѣ старанія его оказались тщетными. Провѣдавъ однажды, что мужъ ея не въ-точности исполняетъ получаемыя отъ нея повелѣнія, она рѣшилась пожаловаться отцу. Строгій тестюшка принялъ противъ зятя самыя рѣшительныя мѣры. Онъ велѣлъ отсчитать несчастному хану двѣ тысячи ударовъ палками по пятамъ. Фарраши, назначенные для исполненія этого приказанія, были подкуплены злою ханшею, и потому выполнили свою обязанность съ такимъ усердіемъ, что ханъ потомъ цѣлую жизнь носилъ знаки ранъ на подошвахъ и икрахъ и страдалъ нестерпимою болью въ ногахъ.
Съ нимъ же впослѣдствіи случилось еще одно происшествіе, въ которомъ онъ опять былъ жертвою знатной жены.
Когда сварливая супруга, которой онъ обязанъ былъ двумя тысячами ударовъ палками по пятамъ, оставила его наконецъ въ покоѣ и обзавелась такимъ множествомъ любовниковъ, что ей некогда было и подумать о мужѣ, ханъ рѣшился наградить себя за долгія страданія бракомъ съ покой, молодой и хорошенькой женой. На этотъ разъ ему опять сосватали дочь одного вельможи, который хотя и не управлялъ никакою областью, но пользовался извѣстнымъ авторитетомъ при дворѣ. Новая ханша была нетолько молода и красива, но, сверхъ-того, владѣла значительными имѣніями, доходъ съ которыхъ былъ такъ великъ, что она могла жить совершенно на свой счетъ, не обременяя мужа никакими издержками. Однимъ словомъ, супружество это было для хана и пріятно и выгодно во всѣхъ отношеніяхъ. Но счастью его помѣшалъ одинъ недостатокъ, открывшійся въ ханумѣ только послѣ свадьбы. Она была ревнива и притомъ не такъ, какъ большая часть мусульманскихъ барынь, которыхъ ревность есть не что иное, какъ зависть къ другимъ женамъ въ подаркахъ имъ достающимся, и въ большемъ или меньшемъ почетѣ, имъ оказываемомъ; она ревновала мужа по-своему, то-есть, любила самую особу его и не хотѣла ни съ кѣмъ подѣлиться любовью его. Вѣтреному хану очень-тяжело приходилось отъ этой ревности, весьма-пріятной для его самолюбія, но за-то связывавшей его по рукамъ и по ногамъ, мѣшавшей разнымъ любовнымъ продѣлкамъ его, до которыхъ онъ былъ большой охотникъ. Онъ любилъ свою молодую ханшу, очень-часто и съ большимъ удовольствіемъ проводилъ у нея вечера; но, продолжая любить разнообразіе въ своихъ наслажденіяхъ, никакъ не могъ разстаться съ несчастною страстишкою приволокнуться и за другими. Сначала всѣ припадки ревности ханши ограничивались мелкими домашними сценами, потому-что ханъ умѣлъ хорошо скрывать свои шалости, если кое-что и доходило иногда до свѣдѣнія супруги; такъ, благодаря своему краснорѣчію и изворотливости ума, онъ всегда успѣвалъ усыплять ея ревнивыя подозрѣнія, и это было ему нетрудно, потому-что, подозрѣнія основывались покуда на однихъ слухахъ.
Скоро, однакожь, представлены были положительныя доказательства его невѣрности; тогда нѣжная супруга превратилась въ неистовую фурію и злобные крики ея, огласивъ всѣ концы эндеруна, въ которомъ она жила, взволновали всѣхъ обитательницъ этого доселѣ мирнаго жилища; со всѣхъ концовъ сбѣжалась толпа служанокъ, невольницъ и тѣхъ мужниныхъ наложницъ, которыя, состоя подъ покровительствомъ ханши, составляли ея свиту и принадлежали ей душой и тѣломъ. По знаку ханши, вся эта толпа, вооруженная разными кухонными орудіями, принадлежностями женскаго шитья, однимъ словомъ всѣмъ, что попало, бросилась на провинившагося мужа, которому нельзя было даже спастись бѣгствомъ, потому-что садъ былъ тотчасъ же запертъ на запоръ. Ханъ дорого поплатился за свою неосторожность; побои были прекращены только тогда, когда вся эта толпа, желавшая угодить госпожѣ и благодѣтельницѣ, до-сыта натѣшилась надъ его несчастною особою. Избитый до-нельзя, исцарапанный когтями, оставивъ половину бороды своей въ рукахъ неистовыхъ палачей, онъ едва-едва уплелся, пылая жаждою мести. Но все мщеніе его состояло бъ томъ, что онъ пересталъ посѣщать половину дома, занимаемую ханшей, которую больше и не видалъ послѣ того. Да и для этого-то мщенія много требовалось смѣлости съ его стороны. Родственники ханши, оскорбленные этимъ невниманіемъ къ ней и вовсе не поставляя ей въ вину побои, которыми она наградила своего мужа, сдѣлались его врагами на всю жизнь, старались ему вредить на каждомъ шагу и, вѣроятно, впослѣдствіи успѣли-таки отомстить ему наславу.
Въ недостаточномъ классѣ мусульманскія женщины имѣютъ преимущественно то утѣшеніе, что мужья ихъ, не будучи въ-состояніи окружить себя нѣсколькими сожительницами, принуждены довольствоваться одною женою. Мусульманка чрезвычайно-довольна, когда некому съ ней соперничествовать: она привязывается тогда къ мужу и душой и тѣломъ, но любовь ея бываетъ какою-то безотчетною, или, просто сказать, собачьей привязанностью, которая простирается дотого, что мусульманкѣ нравятся даже обиды и притѣсненія, терпимыя отъ капризовъ или вспыльчиваго характера мужа. Недостаточная мусульманка, искренно-привязанная къ мужу, способна переносить терпѣливо и даже безъ внутренняго, молчаливаго ропота, какіе бы то ни было побои. Побои бываютъ даже для нея пріятны: она принимаетъ ихъ за знакъ любви, за особенный родъ горячаго выраженія супружеской нѣжности. Когда мужъ не бьетъ любящую его мусульманку, или начинаетъ ее бить рѣже, чѣмъ прежде, она теряетъ бодрость духа, впадаетъ въ задумчивость, въ меланхолію; отсутствіе побоевъ ей кажется знакомъ того, что мужъ охладѣваетъ къ ней. Но стоитъ только мужу задать ей, какъ говорится, хорошую потасовку -- и она о?киваетъ духомъ. Чѣмъ больнѣе было для ея тѣла это супружеское выраженіе любви, тѣмъ здоровѣе и яснѣе становится душа ея: она оживаетъ для счастія.
Семейное счастіе, возможное для мусульманки, вступающей въ эндерунъ съ именемъ сиги, то-есть временной наложницы, состоитъ прежде всего въ томъ, чтобъ мужъ-господинъ не обдѣлилъ ее въ средствахъ къ жизни, которыя онъ обязанъ ей доставлять въ уплату за пріобрѣтенныя надъ нею права. Затѣмъ она имѣетъ въ перспективѣ приглянуться какъ-нибудь своему господину, пользоваться тайкомъ его ласками и точно также тайкомъ получать отъ него подарки. Если это ей не удастся, такъ она можетъ подбиться въ милость къ одной изъ четырехъ ханумъ, и черезъ покровительство и щедрость ея устроить свою будущность и свое настоящее такъ, что всѣ будутъ ей завидовать.
Невольницы, прислуживающія въ гаремахъ, способны къ одному только чисто-животному довольству. Быть сытой, не зябнуть отъ холода, да подвергаться какъ-можно-рѣже побоямъ -- вотъ все, чего онѣ добиваются и могутъ добиться. Если господину ихъ, по какому-нибудь капризу, вздумается обратить вниманіе на одну изъ нихъ и удостоить ее своей господской ласки, то это нисколько не улучшитъ положенія осчастливленной его взоромъ служанки; житье-бытье ея все-таки пойдетъ попрежнему: она все остается такою же работницею для другихъ, какъ была и прежде; права ея не увеличиваются, образъ жизни не улучшается. Особенно-жалка участь тѣхъ невольницъ, которыя принадлежатъ не мужу, а женѣ. Мусульманскія барыни обходятся съ своими невольницами еще хуже, чѣмъ мужья ихъ, и очень-часто доходятъ до неслыханныхъ жестокостей въ наказаніи за самые ничтожные проступки.
Хотя онѣ сами даютъ иногда мужьямъ своимъ позволеніе видѣть ихъ невольницъ съ открытыми лицами и даже доходить въ обращеніи съ ними до нѣкоторой вольности, но горе той невольницѣ, на которую мужъ ревнивой супруги станетъ заглядываться больше, чѣмъ она позволила, или которой онъ осмѣлится подарить что-нибудь. Разсказываютъ, что одинъ ханъ имѣлъ неосторожность показать знаки слишкомъ-нѣжнаго вниманія молоденькой и очень-миловидной невольницѣ своей ханши. Это такъ озлобило завистливую ханшу, что она на другой же день собственноручно обрѣзала носъ, уши и губы ея счастливой, но совершенно-невинной соперницѣ, исполосила ей ножомъ все лицо, и въ такомъ видѣ показала потомъ мужу съ тою цѣлью, чтобъ обезображеннымъ видомъ ея истребить въ сердцѣ мужа даже слѣды того пріятнаго впечатлѣнія, которое производило на него прежде хорошенькое личико несчастной невольницы, пострадавшей за красоту свою.
Разбирая разнаго рода способы для мусульманки быть счастливою по-своему, сообразно ея воспитанію, взгляду на жизнь и привычкамъ, съ самыхъ раннихъ лѣтъ привитымъ къ ея нравственной природѣ, нельзя не упомянуть о томъ счастіи, которое иногда находятъ молоденькія мусульманки въ супружествѣ со стариками, вступившими въ бракъ, какъ и выше упомянуто, съ тою единственно цѣлью, чтобъ оживить и согрѣть свою дряхлую и охладѣвшую отъ старости природу молодостью новой жены. При всей нелѣпости подобныхъ браковъ, ихъ рѣзкомъ несогласіи съ законами человѣческой природы, мусульманка, пожертвовавшая своею молодостью для оживленія послѣднихъ дней отцвѣтшаго старика, находитъ средство и въ этомъ анти-нормальномъ положеніи быть довольною своей участью. Она не можетъ любить своего мужа, но за-то мужъ старый бываетъ всегда богатымъ мужемъ, потому-что бѣдные старики не въ-состояніи пріобрѣсти молодую жену, и значительные подарки, выманиваемые у старика, которому она продала себя, могутъ совершенно-удовлетворительно восполнить для нея недостатокъ другихъ радостей супружеской жизни. Достигнуть этой цѣли она можетъ только посредствомъ притворства; по такое притворство очень-легко для мусульманки. Оно нисколько не можетъ казаться ей унизительнымъ и постыднымъ послѣ того, какъ ее съ молоду пріучили къ той идеѣ, что красота ея создана единственно для удовольствія самаго щедраго изъ покупщиковъ женскихъ прелестей, а совсѣмъ не длятого, чтобъ открыть ей самой путь къ счастью, основанному на взаимной любви. Оно также не можетъ быть очень-труднымъ для нея дѣломъ, потому-что успѣхъ его облегчается нетребовательностью самихъ мужей, имѣющихъ свой особенный взглядъ на семейное счастіе. Недолжно думать, чтобъ престарѣлые мусульманскіе мужья вѣрили въ возможность внушить нѣжную страсть женѣ, которая нѣсколькими десятками лѣтъ моложе ихъ. Они и не думаютъ ласкать себя такой несбыточной надеждой; да притомъ нисколько и не заботятся о нѣжныхъ чувствахъ ихъ дражайшей половины: имъ нужно только одно внѣшнее, чисто-матеріальное угожденіе. Пускай молодая жена думаетъ про-себя что хочетъ, да умѣй она только быть предупредительною и ласковою въ ея внѣшнихъ отношеніяхъ съ супругомъ, не отказывай ему ни въ чемъ, не оскорбляй замѣтною суровостью -- и старый мусульманинъ будетъ вполнѣ-доволенъ. Если онъ осыпаетъ молодую жену подарками, такъ совсѣмъ не потому, чтобъ считалъ угожденія, которыя ему дѣлаются, основанными на искренней любви, а потому, что угожденія эти хорошо придуманы, ловко разсчитаны и пріятно тѣшатъ его страсти. Семейное счастіе всѣхъ неравныхъ супружествъ между мусульманами устроено на одинъ ладъ: съ одной стороны мужъ, нисколько не сомнѣваясь въ отвращеніи, которое внушаетъ женѣ, щедро награждаетъ ее за притворство, а съ другой, жена, не тяготясь ролью невольной обманщицы, считаетъ себя очень-счастливою, потому-что, въ награду за искусный обманъ, ее окружаютъ роскошною жизнью, многочисленною прислугою, дарятъ богатыми платьями, шалями и драгоцѣнными каменьями.
Возможность для мусульманской женщины быть счастливою на свой ладъ, несмотря на униженное положеніе, въ которомъ прекрасный полъ находится на Востокѣ, показываетъ, что она можетъ также быть и несчастлива совершенно по-своему. Опредѣлить разнаго рода несчастія, встрѣчающіяся въ судьбѣ ея, нетрудно; опредѣленіе ихъ находится уже въ самыхъ понятіяхъ ея о семейномъ счастіи. Она считаетъ себя несчастною тогда, когда ей отказывается въ томъ, чего она добивается отъ мужа, руководясь своимъ особымъ взглядомъ на жизнь. Стоитъ только припомнить пересчитанныя выше требованія мусульманскихъ женъ, смотря но положенію ихъ въ обществѣ и семействѣ, и всякій тотчасъ пойметъ, какого рода неудачи въ семейной жизни могутъ составить несчастіе мусульманки. Дѣло теперь въ томъ, какъ переносятъ онѣ семейныя несчастія, постигающія ихъ вслѣдствіе холодности, суровости или скупости мужа ихъ и господина.
Ханумы, благородныя барыни, которыя чрезъ родственныя связи и богатство пользуются правомъ на особенный почетъ со стороны мужа, и, что главное, на отдѣльное помѣщеніе, независимое хозяйство и свой особенный дворъ, не переносятъ своихъ семейныхъ несчастій терпѣливо, и съ покорностью беззащитной жертвы, но принимаютъ участь пренебреженной жены неиначе, какъ послѣ долгой борьбы съ соперницами. Для ихъ счастья нужно прежде всего первенство надъ другими, властительство надъ цѣлымъ эндеруномъ: искреннее вниманіе къ нимъ мужа стоитъ для нихъ болѣе, чѣмъ на второмъ или на третьемъ планѣ, и прежде чѣмъ откажутся онѣ отъ честолюбивыхъ притязаній своихъ, счастливымъ соперницамъ долго приходится бороться съ ними.
Домъ зажиточнаго мусульманина, который, раздѣляя, какъ особу свою, такъ и богатство по-ровну между женами, не съумѣетъ извернуться такъ, чтобъ онѣ всѣ были довольны и не завидовали другъ другу, бываетъ обыкновенно театромъ нескончаемыхъ интригъ и ссоръ; миръ и спокойствіе положительно невозможны въ немъ. Все народонаселеніе его раздѣляется на нѣсколько партій, смотря по числу барынь соперницъ, партій враждующихъ другъ противъ друга съ такимъ остервенѣніемъ, которое трудно встрѣтить даже и между политическими антагонистами. Иногда вражда эта порождаетъ даже драки. Главное оружіе мусульманскихъ барынь -- сплетни другъ про друга, скандалёзные анекдоты и всевозможная клевета, которою наполняютъ онѣ городскіе слухи такъ, чтобъ она доходила и до ушей мужа. Вѣря въ разнаго рода колдовства, онѣ не пренебрегаютъ и этимъ средствомъ, и потому при дворѣ каждой изъ нихъ всегда состоитъ множество старухъзнахарокъ, подслуживающихся своимъ барынямъ тѣмъ, что умѣютъ придумывать разныя магическія ухищренія противъ здоровья и красоты соперницъ, пытаются приколдовывать мужа или по-крайней-мѣрѣ уничтожить въ немъ, посредствомъ колдовства, страсть къ другой женѣ-временщицѣ, осмѣлившейся отнять первенство и власть у ихъ покровительницы. Эти старухи-колдуньи дѣлаются всегда главными наперсницами и повѣренными богатыхъ мусульманокъ: для нихъ нѣтъ секретовъ и почти всѣ дѣла проходятъ чрезъ ихъ руки. Имъ же поручается противодѣйствовать колдовствамъ и заклинаніямъ враждебныхъ знахарокъ, дѣйствующихъ въ пользу непріязненной партіи. Каждая барыня очень-хорошо понимаетъ, что если она прибѣгаетъ къ колдовствомъ противъ соперницъ, такъ и тѣ не теряютъ драгоцѣннаго времени: и у нихъ есть колдуньи, которыя не дремлютъ въ бездѣйствіи. Старухи-знахарки собираютъ со всѣхъ сторонъ, какъ-можно-болѣе амулетовъ, которыми обвѣшиваютъ свою благодѣтельницу, для огражденія ея отъ злаго колдовства враговъ, безпрестанно и для той же цѣли подвергаютъ ея особу разнымъ предохранительнымъ заклинаніямъ, окуриваньямъ и проч. и за все это, разумѣется, берутъ деньги.
Все это еще не бѣда; продѣлки мусульманскихъ знахарокъ довольно-невинная вещь, потому-что отъ колдовства ихъ, какъ и отъ всѣхъ вообще магическихъ заклинаній, никому не бываетъ ни вреда, ни пользы. Бѣда въ томъ, что всѣ эти колдуньи бываютъ вмѣстѣ съ тѣмъ большими искусницами въ составленіи гибельныхъ отравъ, которыхъ секретъ передается у нихъ изъ рода въ родъ. Искусство отравлять вообще чрезвычайно-развито на Востокѣ. Ошибаются тѣ, которые думаютъ, что кинжалъ играетъ тамъ самую важную роль; это оружіе тамъ играетъ роль второстепенную, потому-что прибѣгающій къ нему подвергается неумолимому закону о кровавой мести и, стало-быть, окружаетъ свою особу безчисленными опасностями; погубить врага тайною отравою и легче и безопаснѣе, а потому этотъ способъ мщенія особенно предпочитается восточными жителями. Для женщинъ, которыя и не умѣютъ владѣть кинжаломъ, отрава еще любезнѣе, чѣмъ для мужчинъ; по онѣ не всегда прибѣгаютъ къ ней длятого, чтобъ посягнуть на самую жизнь счастливой соперницы; онѣ имѣютъ по-большейчасти въ виду или испортить ея здоровье, или погубить во цвѣтѣ лѣтъ красоту ея. Хотя не всѣ интриги мусульманскихъ соперницъ имѣютъ такое трагическое окончаніе, но можно сказать, что отравы въ мусульманскихъ эндерунахъ очень-нерѣдки. Даже и о такого рода отравахъ, которыя влекутъ за собою смертные случаи, очень-часто случается тамъ слыхать. Въ этомъ отношеніи старухи-знахарки представляютъ чрезвычайно-вредную часть эндеруннаго населенія.
Мусульманки, непользующіяся исключительнымъ положеніемъ знатныхъ барынь, то-есть, жены изъ бѣдныхъ, незначительныхъ фамилій, сиги и невольницы не позволяютъ себѣ вступать въ борьбу съ мужьями или соперницами, а покоряются судьбѣ своей безъ сопротивленія, предоставляя, однакожь, себѣ искать средствъ къ отмщенію въ тѣхъ женскихъ продѣлкахъ, которыя въ то же время составляютъ и утѣшеніе для женщинъ, обманутыхъ въ своихъ надеждахъ на семейное счастье.
Не трудно догадаться, что, при жалкомъ положеніи своемъ на мусульманскомъ Востокѣ, прекрасный полъ иногда принужденъ придумывать для себя утѣшенія внѣ строгихъ постановленіи мусульманской религіи и даже наперекоръ этой религіи, которая предоставила мужу все, а женѣ во всемъ отказала. Многія, очень-многія изъ нихъ стараются заглушить въ себѣ досаду удовольствіями нарушенія супружеской вѣрности, не стѣсняясь ни страхомъ наказанія, ни уваженіемъ къ строгимъ правиламъ ислама. Любовныя похожденія случаются на Востокѣ точно такъ же, какъ и вездѣ, не чаще и не рѣже, по-крайней-мѣрѣ ужь никакъ не рѣже.
Для ханумъ-барынь, какъ особъ, находящихся у всѣхъ на виду, онѣ труднѣе, чѣмъ для другихъ женщинъ; но эти особы, утѣшаютъ себя борьбою съ соперницами, и даже съ самими мужьями, находя даже иногда средства открыто мстить за оказанное пренебреженіе.
Существующій для женщинъ обычай закрывать лицо отъ постороннихъ и выходить на улицу не иначе, какъ въ чадрѣ и рубендѣ, нисколько не мѣшаетъ мусульманкамъ находить себѣ любовниковъ и дѣйствовать такъ скрытно, что почтенный поклонникъ пророка во все это время не имѣетъ ни малѣйшей тѣни подозрѣнія насчетъ жениныхъ продѣлокъ, украшающихъ благородное чело его убранствомъ, столь сходнымъ съ фигурою новонародишнагося мѣсяца, который такъ уважаютъ мусульмане. Показать свое лицо изъ-подъ рубенда мужчинѣ, котораго она хочетъ завлечь въ свои сѣти, для мусульманки очень-легкое дѣло: она въ глазахъ другихъ всегда можетъ придать этому видъ случайности; а когда уже достигла своей цѣли и завела интригу, то чадра и рубендъ служатъ гораздо-болѣе покровомъ, чѣмъ помѣхою для ея любовныхъ продѣлокъ. Женщина европейская связана отчасти тѣмъ, что куда бы она ни отправилась, вездѣ она рискуетъ быть встрѣчена и узнана мужемъ; это неудобство не существуетъ для мусульманки, какъ только она вышла изъ своего дома: она находится подъ защитою чадры и рубенда. Ей нечего опасаться встрѣчи съ мужемъ: онъ можетъ встрѣтить ее нѣсколько разъ на день и нетолько не узнать, но даже и не возъимѣть подозрѣній, что встрѣченная имъ женщина была его дражайшая сожительница. Неприкосновенность чадры и рубенда до такой степени священна, что еслибъ мужъ, встрѣтя женщину, и подозрѣвалъ, что это его жена, сига или невольница, такъ и тогда онъ не имѣлъ бы права требовать, чтобъ она открыла передъ нимъ лицо свое; онъ долженъ продолжать путь свой, какъ-будто бы ничего не подозрѣвалъ. Преслѣдовать подозрительную женщину -- не принесетъ ему никакой пользы; е!і стоитъ только войдти во внутренность какого-нибудь дома, и ревнивый мужъ долженъ остановить свои преслѣдованія: идти за нею въ чужой домъ ему не позволяется.
Но любовныя свиданія для мусульманокъ все-таки окружены трудностями и опасностями. Обыкновенныхъ свиданій въ обществѣ мусульманка не можетъ имѣть съ мужчинами; переписки съ любовникомъ она не можетъ вести, по причинѣ безграмотности; поэтому сношенія съ любовникомъ, переговоры съ нимъ, черезъ которые начинаются связи и условливаются свиданія, сопряжены съ многочисленными затрудненіями. Но у мусульманокъ для всего этого придуманы свои средства. Нѣмой языкъ, языкъ знаковъ доведенъ между ними до высшей степени совершенства. Всякое движеніе руки, игра пальцами, разныя наклоненія головы, даже разныя положенія тѣла имѣютъ у мусульманокъ свое значеніе. Изящная мусульманская молодежь знаетъ смыслъ всѣхъ этихъ пріемовъ едва-ли не тверже, чѣмъ молитвы, установленныя Кураномъ. Мусульманка и встрѣтившись на улицѣ съ предметомъ своей нѣжной страсти, или находясь съ нимъ гдѣ-нибудь въ публичномъ мѣстѣ, можетъ съ нимъ объясниться, даже на дальнемъ разстояніи, вести переговоры, получать отвѣты, и все это самымъ незамѣтнымъ образомъ. Подглядыванья подругъ она не боится, потому-что старается, въ подобныхъ случаяхъ, помѣститься между такими, у которыхъ есть свои дѣлишки и которымъ, стало-быть, не до нея. Мужья на Востокѣ, какъ и вездѣ, уступаютъ въ догадливости любовникамъ. Языка знаковъ они не понимаютъ; а если кто изъ нихъ въ старое время и зналъ его, такъ забылъ, сдѣлавшись степеннымъ человѣкомъ. Впрочемъ, еслибъ онъ и подмѣтилъ переговоры, такъ это не повело бы его ни къ чему: благодаря чадрѣ и рубенду, никто не можетъ отличить въ толпѣ жену свою отъ прочихъ женщинъ; а если онъ подмѣтитъ что-нибудь за чужой женой, такъ ему какое дѣло?
Для корреспонденціи персіянки употребляютъ вмѣсто писемъ особеннаго рода мѣшечки, въ которые кладутъ разныя зерна и сѣмена: каждое изъ этихъ зернышекъ имѣетъ свое условное значеніе. Такіе мѣшечки любовники передаютъ другъ другу черезъ посредницъ, роль которыхъ обыкновенно берутъ на себя старухи, въ свое время сами бывшія кокетками, а подъ-старость принявшіяся за утѣшительное для нихъ ремесло посредничества между молодыми любовниками. Если имъ не удалось пріискать себѣ такой услужливой старушки, любовники подкидываютъ другъ другу эти мѣшечки въ условленный мѣста.
Но ни языкъ знаковъ, ни мѣшечки съ зернышками не могутъ замѣнить вполнѣ грамотности. Посредствомъ этихъ уловокъ мусульманка можетъ передать своему любовнику лишь нѣсколько короткихъ фразъ -- вотъ и все: распространиться о нѣжности своихъ чувствъ не существуетъ возможности для нея. Настоящей любовной корреспонденціи, которая оживляетъ и поддерживаетъ нѣжные романы въ другихъ странахъ, мусульманка не можетъ вести.
Мусульманскіе мужья, кажется, не понимаютъ, что образованіе и обученіе женъ грамотѣ могло бы иногда принести имъ извѣстную пользу. Какъ часто случается, что грамотная европейская мечтательница, истративъ весь запасъ своихъ нѣжныхъ чувствъ въ романической перепискѣ, тѣмъ и оканчиваетъ свою Невинную интригу и едва-начатый романъ останавливается самъ-собою, безъ всякаго преступнаго окончанія, потому только, что вся мечтательность уже израсходовалась и ея не хватаетъ на продолженіе интриги. Не рѣже того случается также, что нѣжная переписка открываетъ глаза мечтательницѣ, разоблачаетъ предметъ ея страсти отъ всѣхъ воображаемыхъ достоинствъ, созданныхъ игрою ея собственной фантазіи, и, увидавъ самаго пустаго человѣка въ томъ, кого такъ опоэтизировало ея воображеніе, она возвращается къ холодной дѣйствительности и забываетъ свои грёзы. Для романовъ мусульманскихъ женщинъ такихъ невинныхъ введеній нѣтъ, да и не можетъ быть. Посредствомъ условныхъ знаковъ нельзя еще вести переписки: ихъ интрига почти всегда начинается прямо свиданіемъ лицомъ къ лицу; и роковое паденіе, наступающее для образованной женщины не иначе, какъ послѣ долгой борьбы со страстью, бываетъ для униженной необразованностью мусульманки прямою цѣлью ея перваго свиданія съ предметомъ страсти.
Въ выборѣ предметовъ своей страсти мусульманка руководится не тѣми чувствами любви, которыя одушевляютъ женщинъ образованныхъ. Способности оцѣнивать нравственныя достоинства и ставить ихъ выше совершенствъ тѣлесныхъ нельзя въ ней и предполагать, а потому нельзя въ ней предполагать и любви въ такомъ смыслѣ, какъ ее понимаютъ на Западѣ. Природа и воспитаніе сдѣлали мусульманку матеріалисткою, и это качество ея нигдѣ такъ не проявляется, какъ въ выборѣ любовниковъ. Мусульманка влюбляется въ красивое лицо, прекрасный станъ, а иногда, что, впрочемъ, случается довольно-рѣдко, въ пріятный голосъ, въ звучное пѣнье. Особенно-опасны для мусульманокъ безбородые юноши. Такъ-какъ на мусульманскомъ Востокѣ люди женатые и остепенившіеся носятъ бороды и стараются носить ихъ какъ-можнодлиннѣе, то женщинамъ бородатыя физіономіи чрезвычайно наскучаютъ, и какъ бы ни былъ красивъ собою бородатый мужчина, онъ не можетъ уже одерживать побѣдъ надъ женскими сердцами; это счастіе принадлежитъ исключительно молодымъ людямъ, неуспѣвшимъ еще обрости бородою, или тѣмъ изъ нихъ, которые хотя и дожили до бороды, но брѣютъ ее изъ щегольства. Этимъ вкусомъ мусульманокъ можно объяснить то обстоятельство, что онѣ чрезвычайно-падки до юныхъ европейцевъ, продолжающихъ брить бороду и на Востокѣ, разумѣется, не изъ щегольства передъ женщинами, а изъ неніеланія отстать отъ пріобрѣтенной въ отечествѣ привычки.
Упомянувъ о томъ, что мусульманскія женщины влюбляются иногда въ прекрасный голосъ, я разскажу анекдотъ, въ которомъ мусульманка является совсѣмъ не такъ матеріальною, какъ прочія ея соотечественницы, а мужъ, не въ примѣръ прочимъ мусульманскимъ мужьямъ, ведетъ себя въ деликатномъ дѣлѣ супружества гораздо-разсудительнѣе, чѣмъ это водится между ними. Надобно прежде всего знать, что анекдотъ этотъ разсказывается здѣсь не какъ характеристика восточныхъ нравовъ, а какъ случай, довольно-рѣдкій на Востокѣ, доказывающій только то, что, несмотря на всю униженность мусульманской женщины, въ ней можетъ иногда, хоть изрѣдка, сохраниться чувство изящнаго, и что, несмотря на всю грубость восточныхъ мужей и нелѣпость восточныхъ учрежденій, врожденное благородство человѣческой природы можетъ иногда сдѣлать и ихъ способными къ оцѣнкѣ этого чувства.
Персидскимъ свахамъ, устроивающимъ, по-большой-части, самые нелѣпые и противные человѣческой природѣ браки, удалось какъ-то, между рѣдкими счастливыми супружествами, сладить одно, такое счастливое, что въ немъ не оставалось ничего желать для блаженства обѣихъ сторонъ. Мужъ и жена были оба молоды, хороши собою, имѣли достаточное состояніе и, что главное, любили другъ друга самою нѣжною и искреннею любовью. Счастливые супруги прожили нѣсколько лѣтъ въ мирѣ и согласіи, пока, наконецъ, семейное счастіе ихъ не было помрачено самымъ неожиданнымъ образомъ. Мужъ замѣтилъ, что жена его съ нѣкотораго времени стала задумываться, чахнуть и горевать о чемъ-то, упрямо скрывая настоящую причину своего горя. Ему и въ голову не приходило, чтобъ въ ея сердцѣ, рядомъ съ неизмѣнною любовью къ нему, могла затаиться какая-нибудь другая любовь. Къ-несчастью, скоро пришлось ему разочароваться. Особенное удовольствіе, которое ощущала жена его всякій разъ, какъ ей, хотя издалека, случалось слышать голосъ одного знаменитаго пѣвца, находившагося въ томъ же городѣ, гдѣ жило счастливое семейство, безпрестанное желаніе ея отъискивать случаи насладиться его пѣньемъ, и многіе другіе признаки увѣрили мужа наконецъ, что счастье его разрушено и что жена, которую онъ любилъ больше всего на свѣтѣ, предалась страсти къ бродячему пѣвцу, извѣстному за отчаяннаго негодяя.
Сначала жена скрывала отъ мужа несчастную любовь, ни за что не хотѣла признаться въ ней и, какъ казалось, питала еще надежду преодолѣть ее; но когда любовь ея дошла наконецъ до предѣловъ самой необузданной страсти, сама открыла ему состояніе своего сердца и просила о разводѣ, объявляя, что не можетъ уже болѣе составлять его счастья, а что ея собственное счастье и даже жизнь зависятъ отъ соединенія съ человѣкомъ, котораго чудный голосъ взволновалъ все ея существованіе, овладѣлъ ея сердцемъ, и денно и нощно самымъ неотступнымъ образомъ сладко звучитъ въ ея ушахъ. Просьбы, мольбы и даже угрозы мужа не могли поколебать ея рѣшимости; она только и кричала, что о разводѣ, утверждая, что, въ противномъ случаѣ, непремѣнно сдѣлается жертвою безнадежной любви и умретъ отъ чахотки. Тогда мужъ, не оскорбляя ея страсти ни побоями, ни грубою бранью, подобно другимъ азіатскимъ мужьямъ, но сердечно сожалѣя ее, попытался излечить ее разными развлеченіями и притомъ перемѣною мѣста жительства. Но увеселенія еще болѣе раздражали ее, подарки принимала она съ отвращеніемъ, дорогія платья разрывала на куски, не надѣвая ихъ, а драгоцѣнные камни бросала; подругъ, которыя приходили поразвеселить ее своимъ обществомъ, выгоняла изъ дому съ бранью, а иногда и просто въ-толчки. Нравственныя лекарства отъ любви, придумываемыя супружескою нѣжностью, остались безъ всякаго дѣйствія на нее. Перемѣна мѣста жительства также не принесла никакой пользы. Куда ни перевозили ее, вездѣ она оставалась вѣрна своей страсти и упрямому желанію развода съ тѣмъ, кого прежде такъ любила. Мужу оставалось или исполнить ея желаніе, или быть свидѣтелемъ смерти своей жены, которая въ-самомъ-дѣлѣ начала приходить въ такое болѣзненное положеніе, что надо было бояться за ея жизнь. Безвыходность горя, его постигшаго, потеря послѣдней надежды воротить прежнее счастіе, привели мужа въ ужаснѣйшее отчаяніе, и что жь? когда уже все, повидимому, погибло для него, когда уже ему приходилось хоть въ петлю лѣзть, совсѣмъ-неожиданное обстоятельство указало ему путь къ спасенію, открывъ, что онъ еще не такъ несчастливъ, какъ думалъ.
Посреди жаркаго объясненія съ мужемъ, посреди града упрековъ, которыми она его осыпала, несчастная жена высказала, что не только она не нарушила еще супружеской вѣрности, хотя прежде и обвиняла себя въ томъ, но даже не видала еще и наружности чело вѣка, о которомъ мечтала день и ночь. Открылось, что она была влюблена исключительно въ голосъ, а что о красотѣ его и другихъ достоинствахъ составила себѣ понятіе по соображенію плѣнительности его голоса и того дѣйствія, которое восхитительное пѣніе его производило на ея сердце. Мужъ увидѣлъ, что женина страсть, отравившая все его существованіе, имѣла своимъ единственнымъ источникомъ излишне-раздражительное музыкальное чувство, къ которому привилась игра воображенія, создавшая образъ, никогда-непредставлявшійся въ-дѣйствительности глазамъ несчастной жертвы. Радостная надежда оживила его существованіе и указала на средство выпутаться изъ горестнаго положенія. Поразмысливъ хорошенько да припомнивъ наружность и разныя качества пѣвца, который надѣлалъ ему столько горя и хлопотъ, онъ увидѣлъ, что еще не все потеряно и что рано еще предаваться безполезному отчаянію.
Онъ тотчасъ же пересталъ огорчать жену упрямыми отказами въ разводѣ, а, напротивъ, объявилъ, что не будетъ болѣе препятствовать ея счастью и дастъ разводъ, какъ только они переѣдутъ опять въ тотъ городъ, гдѣ проживалъ предметъ ея пламенной страсти. Затѣмъ онъ поспѣшилъ собраться въ дорогу и отправился туда, гдѣ должна была рѣшиться участь жены его. Обрадованная согласіемъ мужа, она ожила, поздоровѣла, повеселѣла и, въ ожиданіи новаго супруга, сдѣлалась опять ласкова съ прежнимъ. Пріѣхавъ въ городъ, куда рвалась душа ея, она послушалась мужниныхъ убѣжденій не разводиться-до-тѣхъ поръ, покуда не увидитъ своего будущаго супруга и не познакомится съ нимъ лично. Между-тѣмъ, онъ устроилъ во внутреннихъ покояхъ своего дома вечеринку, на которую пригласилъ и пѣвца съ тѣмъ, чтобъ тотъ пришелъ повеселить его семейство пѣснями, и, вопреки мусульманскому обычаю ввелъ его въ комнату жены своей. Какъ только безутѣшная страдалица отъ любви вошла въ комнату и увидѣла пѣвца, о которомъ такъ давно уже мечтала, повязка спала съ глазъ ея и очарованіе ея исчезло. Глазамъ ея представилась самая отвратительная личность, какую никогда не могло нарисовать пылкое воображеніе мечтательницы. Пѣвецъ такъ былъ безобразенъ, что никакая мечтательность не могла бы примириться съ его физіономіей, никакая игра фантазіи не могла бы прикрасить уродливости его лица, или придать ей поэтическое значеніе, уродливая голова его поддерживалась туловищемъ неуклюжимъ, нескладно-тучнымъ, съ формами до нелѣпости некрасивыми. Манеры его были грубы, неотесаны и отзывались разгульною жизнью пьяницы и негодяя, съ которой онъ свыкся въ своемъ бродяжническомъ быту. Мечтательность страдалицы не устояла противъ такого безобразія. Она тотчасъ почувствовала, что не въ силахъ будетъ полюбить такого урода, несмотря на прекрасный голосъ, составлявшій поразительно-рѣзкую противоположность съ его наружностью.
Она оставила свои грёзы, перестала приставать къ мужу съ просьбами о разводѣ и никогда слышать не хотѣла о бракѣ съ пѣвцомъ. Но болѣзнь ея сердца еще тѣмъ не излечилась. Несчастная женщина перестала горевать о невозможности соединенія съ тѣмъ, чей голосъ ей такъ нравился; но ее грызло горе, что такой прекрасный голосъ, расшевелившій самыя нѣжныя фибры ея сердца, принадлежалъ такому отвратительному существу. Она была недолговѣчна, да и впродолженіе немногихъ лѣтъ ея жизни, протекшихъ послѣ этого происшествія, мужъ не видалъ уже того счастья, которымъ наслаждался въ прежнее время, до начала роковой страсти ея къ голосистому уроду.
Послѣ этого эпизода я ворочусь къ семейной жизни мусульманки, чтобъ сказать нѣсколько словъ о томъ, какъ смотритъ большая часть мусульманскихъ мужей на продѣлки женъ, когда въ душу ихъ западаетъ подозрѣніе о безпорядочной жизни супругъ. Не-уже-ли они не ревнуютъ тогда женъ своихъ? Нѣтъ, ревнуютъ -- да еще какъ! Не всѣ они ведутъ себя такъ кротко и разсудительно, какъ герой только-что разсказаннаго анекдота. Всѣ разсказы о подозрительности восточныхъ мужей и ихъ бѣшенствѣ, когда измѣна ясно доказана и дѣло доходитъ до наказанія измѣнницы и сообщника ея преступленія -- ничуть не преувеличены. Если мужа не удерживаетъ страхъ, или какой-нибудь разсчетъ, пресловутый восточный кинжалъ является тутъ на сцену и сцена кончается не бранью, а кровью, убійствомъ. Въ противномъ случаѣ, ревнивецъ ограничивается побоями, и онъ долженъ быть очень-запуганъ родней жены или ея сообщника длятого, чтобъ дѣло обошлось одними грубыми упреками.
Но ревность мусульманина постижима только для европейца, глубоко-изучившаго Востокъ -- такъ не похожа она на ревность европейскую. Когда страсть эта обуреваетъ душу европейца, то она всегда соединяется съ чувствомъ любви къ женщинѣ, составляющей предметъ ревности. Въ душѣ азіатца эта страсть подозрительна, жестока, бѣшено-мстительна, но бываетъ часто чужда всякой любви къ женщинѣ, ее возбудившей. Мусульманинъ, ревнуя женщину, способенъ дать ей разводъ, когда вполнѣ отомстилъ ей побоями, и какъ-только вышла она изъ дому, перестала быть его собственностью, онъ перестаетъ думать о ней, и ему все-равно, куда бы она потомъ un пошла, хотя бы въ домъ своего прежняго любовника. Какая же тутъ любовь? Первый двигатель мусульманской ревности -- свойственная всѣмъ азіатцамъ завистливая страсть обладать каждымъ предметомъ не иначе, какъ съ эгоистическимъ устраненіемъ всякаго посторонняго участія. Ревнуя жену свою, какъ вещь, онъ точно такимъ же образомъ можетъ ревновать свой садъ, свою землю, свою лошадь. Второй двигатель мусульмано-азіатской ревности -- самолюбивая гордость, страхъ навлечь на себя насмѣшки. Онъ боится, чтобъ измѣна жены не подала повода обвинить его въ ничтожествѣ характера, въ безсиліи, въ неумѣньѣ внушить другимъ такую боязнь къ себѣ, какая нужна, чтобъ отвадить ихъ отъ посяганій на его собственность. Любовникъ жены прежде всего ненавистенъ ему, какъ человѣкъ, который показываетъ ему, что не боится его, ставитъ его ни во что, не считаетъ его способнымъ отомстить за оскорбленіе.
Какъ ни сильны эти двигатели въ душахъ мусульманъ, но они, по всей вѣроятности, не могли бы еще порождать тѣхъ кровавыхъ выходокъ ревности, которыя такъ часто случаются на Востокѣ, еслибъ самъ законъ и преимущественно-существующіе тамъ обычаи не покровительствовали оскорбленному мужу до такой степени, что съ измѣнившей женой и ея сообщникомъ ему позволяется сдѣлать все, что внушитъ бѣшеная мстительность. Его можетъ еще удерживать месть за кровь со стороны родственниковъ умерщвленнаго; если же и этого опасенія для него не существуетъ, тогда для бѣшенства его нѣтъ никакой узды. Не существуй увѣренности въ безнаказанности, мусульмане, по врожденной имъ осмотрительности, непокидающей ихъ ни при какихъ порывахъ, были бы воздержнѣе и умѣреннѣе при исполненіи своей мести.
Восточныя женщины скоро старятся. Климатъ ли, раннее ли замужство, употребленіе ли косметическихъ средствъ тому виною, но къ тридцати годамъ восточная женщина совершенно отцвѣтаетъ, а къ тридцати-пятилѣтнему роковому возрасту она уже рѣшительно поступаетъ въ разрядъ никуда-негодящихся старухъ. Такъ-какъ женщина на Востокѣ живетъ довольно-долго и среднее число лѣтъ ея доходитъ до шестидесяти, а многія проживаютъ и до семидесяти, то рано-начавшаяся старость ея бываетъ чрезвычайно-продолжительна. Въ эти годы женщинѣ можно бы утѣшаться своими дѣтьми, но и въ этомъ утѣшеніи ей по-большей-части отказывается. Дочерей она выдаетъ замужъ, какъ только онѣ подростутъ, и потомъ совсѣмъ ихъ не видитъ. Въ бѣдномъ семействѣ сынъ у нея отнимается очень-рано, потому-что его сейчасъ отдаютъ въ какой-нибудь промыселъ, для снисканія насущнаго хлѣба, а потомъ когда подростетъ, то сейчасъ же женится и, составивъ отдѣльное смейство, почти не видается съ матерью. Въ богатомъ классѣ сынъ также не находится при матери; его отнимаютъ у нея по другимъ соображеніямъ. У зажиточнаго мусульманина, какъ мы уже объ этомъ и говорили, внутренніе покои всегда бываютъ населены женщинами самыхъ различныхъ возрастовъ, такъ-что, какъ бы ни былъ онъ старъ, но въ дому у него всегда есть нѣсколько смазливыхъ служанокъ, наложницъ или женъ. Изъ опасенія, чтобъ сынокъ не сталъ на нихъ заглядываться, отецъ какъ-можно-ранѣе старается взять его изъ внутреннихъ покоевъ и помѣстить во внѣшнихъ, съ какимъ-нибудь дядькою. Послѣ этого сыну дозволяется ходить во внутренніе покои для свиданія съ матерью никакъ не чаще одного раза въ недѣлю, да и то подъ присмотромъ дядьки. Впрочемъ, еслибъ даже и не существовало этихъ обстоятельствъ, такъ и тогда сынъ мусульманки не можетъ питать большаго уваженія къ матери. Онъ съ-молоду видитъ такое презрительное съ ней обращеніе, ее такъ унижаютъ всегда въ глазахъ его, и такія низкія понятія отъ самыхъ раннихъ лѣтъ внушаютъ ему о женскомъ полѣ, что мусульманинъ никогда не можетъ питать къ матери тѣхъ чувствъ сыновней любви, которыя питаютъ дѣти, рожденныя между народами, отвергающими многоженство. Можно тутъ сдѣлать нѣкоторое исключеніе относительно тѣхъ дѣтей, которыя бываютъ рождены отъ матерей богатыхъ и знатныхъ. Ихъ не отталкиваетъ отъ матери презрительное обращеніе съ ней отца, потому-что мужъ богатой и знатной ханумы обходится съ ней всегда очень-почтительно; но низкія понятія о женщинѣ, въ которыхъ онѣ воспитаны, дѣйствуютъ и на нихъ, поэтому и они, хотя и воздаютъ должный почетъ богатымъ и знатнымъ матерямъ, но сердечнаго, искренняго, вполнѣ-сыновняго уваженія къ нимъ не питаютъ.
Судьба мусульманской женщины съ той поры, какъ она потеряла свою красоту и когда у нея отняли дѣтей, становится такъ безотрадна, безрадостна, что въ старости она представляетъ какое-то полумертвое существо, кое-какъ доживающее до конца своего земнаго странствованія.
Даже богатыя и знатныя ханумы впадаютъ въ самую скучную, томительную апатію, отъ которой пробуждаются только тогда, когда имъ представится случай вмѣшаться въ дѣла мужа, относящіяся до его политическаго положенія въ обществѣ. Онѣ вмѣшиваются въ эти дѣла не изъ чего другаго, какъ отъ-нечего дѣлать, а возможность подобнаго развлеченія представляется имъ, и то отъ времени до времени, только въ такомъ случаѣ, если они успѣли сохранить до старости свои богатства, а знатные родственники ихъ не утратили еще своего политическаго вѣса. Безъ этихъ условіи, даже богатымъ и знатнымъ мусульманкамъ нѣтъ въ старости никакого развлеченія.
Для женъ незнатныхъ и наложницѣ старость не представляетъ слишкомъ печальной участи только въ такомъ случаѣ, если онѣ, въ періодѣ молодости, красоты и, слѣдовательно, извѣстнаго вліянія на мужа, успѣли выманить у него побольше денегъ и драгоцѣнныхъ подарковъ, и потомъ приберечь все это, какъ говорится, на черный день: тогда онѣ и въ преклонныхъ лѣтахъ могутъ наслаждаться извѣстнаго рода довольствомъ, даже еслибъ мужъ, что очень-часто случается на мусульманскомъ Востокѣ, выгналъ ихъ подъ старость изъ дому, какъ существа, ни на что ужь болѣе ему ненужныя. Эта необходимость заботиться объ обеспеченіи своей будущности въ преклонныхъ лѣтахъ, значительно оправдываетъ мусульманокъ въ ихъ корыстолюбивомъ поведеніи относительно къ мужьямъ, которое почти на каждомъ шагу проглядывало впродолженіе всей ихъ жизни, изложенной въ этой статьѣ. Не позволено ли мусульманской женщинѣ больше всего, а иногда и исключительно думать только о наживѣ отъ обладателя ея прелестей, когда изъ прошедшаго своего она вынесла только привычку смотрѣть на себя, какъ на товаръ, когда въ будущности ее ждетъ необходимость самой заботиться о средствахъ къ жизни, то-есть, жить на счетъ утраченной красоты, а въ противномъ случаѣ, или предаться какому-нибудь тяжелому ремеслу, на которое не всякая способна, или сдѣлаться нищею и жить подаяніемъ, или, наконецъ, что также нерѣдко случается, умереть отъ голода и другихъ лишеніи?
Иныя мусульманки простираютъ эту заботливость о будущемъ слишкомъ-далеко и накапливаютъ такія суммы, что подъ старость дѣлаются просто ростовщицами. Вотъ причина, почему въ Персіи такъ часто встрѣчаются старухи, промышлющія ростомъ денегъ.
Женщины, ничего ненакопившія потому, что имъ не было случая накопить, или потому, что онѣ все, нажитое молодостью, въ молодости же и прожили, пристроиваются, если у нихъ нѣтъ мужей, въ какомъ-нибудь чужомъ домѣ, платя за хлѣбъ услугами, на какія чувствуютъ себя способными: стряпнею, стиркою бѣлья, колдовствомъ, знахарствомъ, деченьемъ, а иногда и просто угодничествомъ молодымъ барынямъ. Такое положеніе чаще всего достается на долю сигамъ. Переходя изъ дома въ домъ, какъ временная наложница, и оставляя при временныхъ мужьяхъ своихъ даже дѣтей, отъ нихъ прижитыхъ, сига остается подъ старость болѣе одинока, чѣмъ всякая другая мусульманка и, не имѣя своего семейства, должна поневолѣ искать пріюта въ семействахъ чужихъ.
Тѣ изъ нихъ, которыя и на старости сохраняютъ еще бодрость и силы, устремляютъ всю свою дѣятельность на сватовство. Торговавъ большую часть жизни собственною молодостью, онѣ находятъ потомъ очень-пріятнымъ для себя занятіемъ торговать молодостью чужою; да притомъ это занятіе бываетъ для нихъ и очень-выгодно: кто не имѣетъ надобности въ услугахъ свахи? Такихъ старухъ на мусульманскомъ Востокѣ множество. Онѣ смотрятъ на сватовство, какъ на средство къ пропитанію; бѣгаютъ изъ дома въ домъ, пріискиваютъ жениховъ для невѣстъ и невѣстъ для жениховъ; не пренебрегаютъ также и ролью посредницъ въ любовныхъ интригахъ. Иныя предпочитаютъ даже это посредничество честному сватовству; выгоды бываютъ тутъ такъ велики, что можно забыть и страхъ побоевъ.
Тѣ женщины, которыхъ мужья оставляютъ у себя въ домѣ и на время старости, проводятъ послѣдніе дни свои въ сплетняхъ, перессоривая по нѣскольку разъ въ день весь домъ. Это имъ отчасти простительно: при такомъ воспитаніи, которое онѣ получили, и послѣ жизни, которую вели въ молодости, имъ нечего другаго и дѣлать въ старости. При проѣздѣ по мусульманскимъ улицамъ, изъ-за заборовъ домовъ только и слышатся, что брани да ссоры, и громче всѣхъ раздается всегда пискливый голосъ старухи, породившей ссору. Бездѣйствіе такъ мучитъ этихъ старухъ, что въ мусульманскомъ семействѣ, гдѣ есть хоть одна изъ нихъ, миръ и спокойствіе невозможны. Чего же ждать хорошаго, когда ихъ въ домѣ заведется нѣсколько? Присутствіе ихъ въ семействѣ такъ нестерпимо, что нельзя иногда слишкомъ обвинятъ мужей, которые выгоняютъ ихъ изъ дому; часто это дѣлается изъ желанія покоя.
Начавъ разсказъ о судьбѣ женщины на мусульманскомъ Востокѣ ab ovo, доведемъ его usque ad malum.
Мусульманка по-большей-части умираетъ никѣмъ-неоплаканная. Мужъ не прольетъ о ней ни слезинки; онъ радуется, что съ смертью ея уменьшается число безполезныхъ нахлѣбницъ, или богатыхъ, но злыхъ барынь, тоже порядочно ему надоѣвшихъ; дѣти отняты у нея слишкомъ-рано и успѣли отъ нея отвыкнуть; домашніе, окружавшіе, радуются, что избавились отъ ворчливой старухи. Женщина, оставшаяся до смерти при мужѣ, имѣетъ по-крайней-мѣрѣ то утѣшеніе, что умираетъ подъ своимъ кровомъ. Но несчастная, которая, за старостью лѣтъ, получила разводъ, и въ тотъ возрастъ, когда человѣку всего нужнѣе покой, сдѣлалась бездомовною скиталицей, умираетъ тамъ, гдѣ застанетъ ее смерть, не видя кругомъ себя ни одного роднаго лица.
"Отечественныя Записки", No 7, 1855