Вилюйск. 15 сент[ября] 1876.
Милые мои друзья Саша и Миша. Возобновляю мою беседу с вами об ученых вещах.
В прошлый раз я сделал характеристику моего образа мыслей по отношению к естествознанию. Она была не длинна,-- всего пять, шесть строк. Но можно, не уменьшая полноты ее, формулировать ее еще гораздо короче.
Например, так:
То, что существует,-- материя. Материя имеет качества. Проявления качеств -- это силы. То, что мы называем законами природы, это способы действия сил.
Это мой образ мыслей. Но мой он лишь в том смысле, что я усвоил его себе. Лично мне ровно ничего не принадлежит в его разработке. В мое молодое время, когда формировались мои понятия, натуралисты, за немногими исключениями, были враждебны этому образу мыслей, и я приобрел его не от них, а наперекор им. Теперь почти все они стараются держаться его. Но вообще они еще плохо усвоили его себе.
В прошлый раз я хотел, сделав общую характеристику моего образа мыслей, изложить мои понятия о важнейших из специальных вопросов естествознания и успел коснуться двух: 1, однородна ли материя? -- я отвечал: химики рассуждают об этом правильно; 2, можно ли допустить, что эфир -- невесомое вещество? -- я отвечал: нельзя, потому что ничего невесомого не существует и не может существовать.
Не знаю, вздумается ли вам, чтоб я продолжал такой обзор специальных вопросов естествознания. Если захотите, то буду. Не захотите, то не нужно.
А что касается до моих личных склонностей, то естествознание никогда не было предметом моих ученых занятий. Я всегда интересовался им лишь настолько, насколько того требовала какая-нибудь надобность разъяснить какое-нибудь обстоятельство по какому-нибудь предмету моих ученых работ, прямым образом относившихся исключительно к нравственным наукам, а не к естествознанию.
Надобности эти состояли не в том, чтобы естествознание помогло разъяснению дела, а только в том, чтобы устранить затемнение дела, производимое неудачными аналогиями, заимствованными из естествознания, или фальшивыми понятиями натуралистов, или невежеством специалистов по данной отрасли знаний. Например, историки постоянно переносили и продолжают переносить на понятие о нации понятие о росте и увядании дерева. Никакие ботанические аналогии ровно ничего не могут разъяснить в истории1. Все они -- чепуха. Но чтоб устранить эту глупую аналогию "нация растет и увядает, как дерево", надобно же иметь понятие, что такое "дерево". И окажется, пожалуй, что иное дерево не имеет никакой физиологической необходимости когда-нибудь "увянуть". Дуб или сосна увянет когда-нибудь, если и не будет сломана ветром. Но что за необходимость увянуть когда-нибудь той индийской смоковнице, которая разрастается в целую рощу? -- Правда, аналогия нации и с нею -- тоже чепуха. Но доказать говорящему чепуху, что из их же собственной чепухи выходит чепуха совсем иного характера, нежели они утверждают, это иногда годится, хоть для смеха над ними.
Вообще естествознание достойно всякого уважения, сочувствия, ободрения. Но и оно подвержено возможности служить средством к пустой и глупой болтовне. Это случается с ним в очень большом размере очень часто; потому что огромное большинство натуралистов, как и всяких других ученых, специалисты, не имеющие порядочного общего ученого образования, и поэтому, когда вздумается им пофилософствовать, философствуют вкривь и вкось, как попало; а философствовать они почти все любят.-- Я много раз говорил, как нелепо сочинил свою "теорию борьбы за жизнь" Дарвин, вздумавши философствовать по Мальтусу. Приведу другой пример.
До сих пор остается во мнении натуралистов "непоколебимою истиною" так называемый "закон Бэра". Он выражается, вы помните, так:
"Степень совершенства организма пропорциональна его дифференциации".
Бэр -- великий ученый; далеко не равный Дарвину, с которым чуть ли не спорит, отрицая чуть ли не одно только то, что совершенно справедливо у Дарвина: трансформизм; но хоть и не равный Дарвину, все-таки великий ученый. Великий, да. И его "закон", как теория Дарвина, имеет в себе кое-что совершенно справедливое: организм моллюска менее дифференцирован, чем организм рыбы; дифференциация в млекопитающем еще больше, чем в рыбе. Это так. Но почему ж бы это считать не случайным совпадением фактов, а законом природы? -- Потому, говорит Бэр, что при разделении функций между разными органами каждая функция будет совершаться лучше.-- Так? А это почему ж так? Ни зоология, ни ботаника, ни физиология не в состоянии объяснить, почему так. Откуда ж узнал Бэр, что это так? -- Из книги Адама Смита2. Там доказывается, что для успешности, например, выделки гвоздей, булавок и игральных карт полезно, чтобы отдельные фазисы производства, например, булавки, были разделены между разными работниками.-- О булавках это, положим, правда. Но что из того следует, например, о глазе млекопитающего? -- Вот что:
Зрение -- чувство сложное. Мы видим 1, очертание фигуры; 2, цвет.
Если работник делает и стерженек и головку булавки, одно дело мешает другому; надобно разделить их по разным людям.
Глаз млекопитающего, когда видит цвет фигуры, то не отвлекается ли этим от наблюдения формы фигуры? Когда глаз не различает цветов, то не более ли способен он наблюдать очертание фигуры? -- Вы знаете, есть люди, не различающие некоторых цветов; этот порок глаз, вы знаете, называется дальтонизмом. Если дальтонизм абсолютный, то глаз видит все предметы одноцветными, например, серыми. Глаз такого устройства не наиболее ли хорош? -- Но закону Бэра, да.
Что же такое закон Бэра? -- Неудачная формула, без критики перенесенная из политической экономии в зоологию и ботанику.-- А реальный закон, наполовину выражаемый, наполовину искажаемый этой неудачной формулой, в чем же состоит?
Относительно ботаники я не знаю. Но относительно зоологии дело просто.
Как скоро в организме есть нервная система, главная норма для определения степени совершенства этого организма -- степень развития нервной системы. А степень развития нервной системы легко ли определить анатомическими или вообще морфологическими способами? Нет, это во многих случаях труд, еще превышающий наши силы. Но функции нервной системы наблюдать легко; и сущность достоинства нервной системы данного животного -- в этих функциях. Выше ли дифференцирован организм слона или лошади, чем организм барана или коровы? -- Нет, я полагаю. Но лошадь умнее барана; лошадь организм более совершенный. Это главный критериум. Придаточный критериум: степень способности всего остального организма служить требованиям нервной системы. Из двух пород лошадей, равных но уму, та порода совершеннее, которая имеет мускулы более сильные и неутомимые. -- О мускулах это лишь так подвернулось мне под перо. Второстепенных критериумов много, не одни мускулы; тоже и способность желудка переваривать пищу, и способность органов движения передвигать организм (у лошади это будет степень крепости копыт) и степень здоровости всего организма (это вообще будет, я полагаю, степень устойчивости крови в нормальном своем составе) и т. д., и т. д.-- Но все это критериумы физиологические, а не морфологические, которые одни захватываются законом Бэра и которые находятся, правда, в связи с физиологическими, но прямого значения ровно никакого не имеют ни для кого, кроме живописцев и всяческих других любителей артистического созерцания.
Это пусть будет примером того, как вообще думаю я о нынешнем состоянии естествознания. Оно -- путаница здравых научных понятий с понятиями, которых без разбора нахватались натуралисты откуда случилось.
И пока довольно о естествознании. И конец этому письму к вам обоим вместе. Если успею, напишу еще но письму каждому врознь. Не успею, то до следующей почты.