Теккерей обладаетъ колоссальнымъ талантомъ. Изъ всѣхъ европейскихъ писателей настоящаго времени, только одинъ Диккенсъ можетъ быть поставленъ наряду съ авторомъ "Ярмарки Тщеславія" или выше его. "Ньюкомы" -- одинъ изъ тѣхъ романовъ Теккерея, которые самымъ блистательнымъ образомъ обнаруживаютъ всю громадность его дарованія. И, однакоже, "Ньюкомы", говоря по правдѣ, произведеніе не вполнѣ достойное автора. Странно такое противорѣчіе между степенью таланта, обнаруживаемаго произведеніемъ, и степенью достоинства самого произведенія. Оно такъ странно, что мы, быть можетъ, не рѣшились бы выставить его во всей рѣзкости, опасаясь за вѣрность впечатлѣнія, сдѣланнаго на насъ чтеніемъ послѣдняго романа Теккерея, еслибъ не знали, что и на другихъ онъ дѣйствовалъ такимъ же образомъ. Удивленіе къ таланту автора и вмѣстѣ съ тѣмъ недовольство самимъ романомъ чувствовалось почти каждымъ, кто имѣлъ терпѣніе внимательно прочитать весь романъ; а у многихъ и не доставало на то терпѣнія. Мы знаемъ поклонниковъ Теккерея, которые въ послѣднемъ его романѣ пропускали цѣлыми десятками страницы, хотя и были увѣрены,что каждая изъ этихъ небрежно перелистываемыхъ страницъ написана превосходно. Талантъ автора возбуждаетъ удивленіе, произведеніе этого таланта вызываетъ только равнодушное пренебреженіе,-- это хорошій урокъ для Теккерея, который, конечно, читаетъ по русски и чрезвычайно интересуется успѣхомъ своихъ романовъ въ русской публикѣ. Безъ сомнѣнія, авторъ "Ньюкомовъ" ожидаетъ, что скажутъ о его послѣднемъ романѣ русскіе журналы, чтобы воспользоваться ихъ замѣчаніями. Надобно предполагать, что и другіе англійскіе романисты съ интересомъ и не безъ пользы прочтутъ русскіе отзывы о писателѣ, котораго берутъ образцомъ для себя. Искренно желая успѣховъ англійской литературѣ, мы откровенно выскажемъ мысли, возбуждаемыя печальнымъ несоотвѣтствіемъ незначительнаго содержанія съ прелестнымъ разсказомъ "Ньюкомовъ".
Мы пишемъ, какъ сказано, не для русскихъ читателей, а для самого Теккерея, который, конечно, помнитъ содержаніе своего романа, потому и нѣтъ надобности пересказывать его. Да и изъ нашихъ обыкновенныхъ читателей, вѣроятно всѣ читали или, по крайней мѣрѣ, перелистывали "Ньюкомовъ" -- стало быть, и для нихъ будетъ понятна ваша статья. Займемся же прямо впечатлѣніями, которыя возбуждаются послѣднимъ романомъ Теккерея.
Разсказъ, какъ мы говорили, прекрасенъ. Такъ какъ мы пишемъ свою статью собственно съ тою цѣлью, чтобъ она была прочитана г. Теккереемъ, то и распространимся предварительно въ похвалахъ достоинствамъ романа, чтобы смягчить для г. Теккерея горечь замѣчаній, которыя намѣрены мы ему сдѣлать, а также и для того, чтобы г. Теккерей не вздумалъ назвать рецензента "московитскимъ медвѣдемъ, не имѣющимъ понятія о законахъ изящнаго и требующимъ отъ искусства одной грубой утилитарности."
"Ньюкомы" заставляютъ насъ восхищаться вашимъ талантомъ, г. Теккерей. Отъ пролога, съ чрезвычайною прелестью составленнаго изъ соединенія нѣсколькихъ басенъ и сказокъ, до эпилога, заключающаго въ себѣ граціозное напоминаніе о прологѣ, и проникнутое задушевною теплотою обращеніе автора къ творческой фантазіи и созданнымъ ею лицамъ,-- каждый эпизодъ, каждая сцена даннаго романа таковы, что могли быть написаны только такимъ геніальнымъ поэтомъ, какъ г. Теккерей. Всѣ лица, выведенныя въ романѣ, живые люди, очерченные превосходно. Мы не будемъ хвалить пpeлестнаго monsieur де-Флорака, этого неподдѣльнаго француза, сорокалѣтняго юношу, плачущаго о томъ, что огорчаетъ своею безпутною жизнью обожаемую мать,-- это лицо по достоинству было уже оцѣнено и англійскими журналами, отзывы которыхъ давно уже, конечно, прочитаны г. Теккереемъ. Но еще больше восхищаютъ насъ Эсель и полковникъ Ньюкомъ. Въ обрисовкѣ этихъ лицъ видно истинное мастерство первокласснаго художника. Эсель -- дѣвушка вполнѣ милая, совершенно очаровательная. Въ комъ есть хотя искра поэзіи, тотъ не можетъ не полюбить ее. И, однако же, эта дѣвушка постепенно охлаждается къ человѣку, котораго искренно любила,-- охлаждается только потому, что выйти за него значило бы сдѣлать неравный бракъ: быть женою живописца Клэйва, когда можно быть женою лорда Фаринтоша -- вѣдь это ужасное пожертвованіе! Эсель дѣлается невѣстою лорда Фаринтша. Нуженъ необыкновенный талантъ, чтобъ изобразить ату перемѣну, не уничтожая очаровательности и благородства въ молодой дѣвушкѣ,-- только великіе писатели умѣютъ понять и изобразить это соединеніе прекраснаго и мелочнаго въ одномъ и томъ же сердцѣ. Только г. Теккерей могъ остаться вѣренъ жизни, изображая это положеніе, могъ заставить насъ "понять и простить" въ романическомъ лицѣ то, что даже въ живомъ лицѣ дѣйствительнаго міра понимается и извиняется только опытнѣйшими, проницательнѣйшими знатоками жизни и человѣческаго сердца. А этотъ, по истинѣ дивный, полковникъ Ньюкомъ,-- этотъ идеалъ доброты, любви, благородства, этотъ старикъ, сохранившій всю нѣжность, всю чистоту, всю пылкую самоотверженность юношескихъ своихъ лѣтъ, -- какъ мастерски задумано и создано это лицо! Еслибъ г. Теккерей не написалъ ничего, кромѣ сценъ, въ которыхъ является полковникъ, этихъ однѣхъ сценъ было-бы достаточно для истинныхъ цѣнителей искусства, чтобы назвать г. Теккерея великимъ поэтомъ. Да не подумаютъ читатели, что мы говоримъ подъ вліяніемъ увлеченія,-- нѣтъ, мы говоримъ холодно и безпристрастно: полковникъ Ньюкомъ -- лицо, достойное самого Шекспира, который умѣлъ изображатъ идеалъ человѣка такъ, чтобы этотъ идеалъ былъ не безцвѣтнымъ отвлеченіемъ, не реторическою фигурою, не безплотнымъ совершенствомъ, а живымъ человѣкомъ, съ румянцемъ горячей крови на щекахъ. Это дѣло, доступное только немногимъ избраннѣйшимъ геніямъ, это высочайшая степень искусства. Да, самъ Шекспиръ позавидовалъ-бы Теккерею въ томъ, что Теккерей далъ намъ этого полковника Ньюкома. Мы не хотимъ послѣ этого говорить о совершенствѣ, съ которымъ обрисованы Теккереемъ всѣ второстепенныя лица романа,-- Фредъ Бейамъ, Гониманъ и его сестра, другіе родственники полковника,-- начиная съ честной, холодной и практически мудрой бабушки до негодяя Барнса,-- не говоримъ ни о лэди Кью, ни о m-me де-Флоракъ, ни о Розѣ, первой женѣ Клэйва, ни о ея матери, этомъ драгунѣ въ юбкѣ,-- всѣ эти лица прекрасны, всѣ достойны великаго художника,-- такъ, мы восхищаемся ими; -- но создать полковника Ньюкома -- это истинный подвигъ въ искусствѣ, это почти тоже, что создать Дездемону или Офелію.
Пусть не упрекаютъ насъ въ восторженномъ тонѣ рѣчи,-- да, исполинскою силою таланта обладаетъ писатель, который создалъ полковника Ньюкома. И какою благородною, симпатичною натурою долженъ быть одаренъ человѣкъ, могшій создать полковника Ньюкома! Талантъ могучъ и возвышенъ только тогда, когда соединенъ съ благородною и сильною натурою. Можно лгать довольно складно въ прозѣ,-- въ поэзіи ложь невозможна, она окажется вычурною, нелѣпою реторикою; чего нѣтъ въ душѣ автора, того не будетъ въ его созданіяхъ. И дѣйствительно, какою любовью согрѣты разсказы Теккерея! у него нѣтъ ни одной холодной страницы, у него нѣтъ ни одного мертваго слова. Радостно сочувствуетъ онъ всему живому и прекрасному. И какую прелесть даетъ эта широкая, горячая симпатичность его разсказу! Не книгу читаете вы, раскрывая "Ньюкомовъ" -- нѣтъ, вы бесѣдуете съ другомъ о его и вашихъ друзьяхъ,-- онъ самъ, этотъ благородный Теккерей, котораго не можете вы не любить подъ именемъ Пенденниса, хлопочетъ о нихъ, горюетъ и радуется за нихъ -- и ваша дружеская бесѣда оживлена, освящена присутствіемъ, участіемъ его милой жены, его Лауры; говоря о нихъ, онъ говоритъ о ней,-- вѣдь и она любила ихъ, вѣдь она являлась ангеломъ-утѣшителемъ ихъ, и его дружескій разговоръ озаряется воспоминаніемъ о его собственной, вѣчной, вѣчно-счастливой любви,-- и она, краснѣя, жметъ его руку....
Боже! какъ хороши бываютъ люди! Сколько любви и счастія, сколько свѣта и теплоты!
Но.... но отчего же меня утомляетъ эта сладкая бесѣда съ другомъ, котораго я такъ люблю, который такъ хорошо говоритъ?
Но.... отчего же, когда я дочиталъ книгу, я радъ, что наконецъ дочиталъ ее?
Будемъ говорить прямо: бесѣда ведена была о ничтожныхъ предметахъ, книга была -- пуста.
Послѣ всего сказаннаго нами о лицахъ и разсказѣ "Ньюкомовъ", надѣемся, никто не заподозритъ насъ въ желаніи не замѣчать достоинствъ этого романа; -- а кого не убѣдить это доказательство, тотъ можетъ повѣрить, что, конечно, мы не стали бы переводить этого огромнаго романа въ нашемъ журналѣ, еслибъ не думали, что, несмотря на всѣ свои недостатки, "Ньюкомы" -- одно изъ лучшихъ произведеній новой литературы. Дѣйствительно, романъ этотъ написанъ чрезвычайно хорошо,-- съ этимъ согласятся всѣ наши читатели. Заговоривъ о его достоинствахъ, мы, хотя и старались, не могли удержаться отъ увлеченія,-- и мы далеко не кончили всего, что могли бы сказать о его достоинствахъ -- каждый читатель легко прибавитъ къ нашимъ похваламъ новыя похвалы, столь же справедливыя и важныя. Не только лица романа задуманы очень вѣрно природѣ и обрисованы очень отчетливо,-- не только разсказъ согрѣтъ неподдѣльнымъ вдохновеніемъ автора -- о какомъ бы чисто формальномъ требованіи художественности вы ни вздумали,-- каждому такому требованію романъ удовлетворяетъ почти безукоризненно. Какая въ немъ легкость и безъискусственность рѣчи! Отъ него не пахнетъ потомъ, этимъ столь противнымъ и столь обыкновеннымъ запахомъ такъ называемыхъ "художественно обработанныхъ" произведеній,-- въ немъ не видно ни малѣйшей претензіи со стороны автора,-- этой несносной претензіи раздувающагося самолюбія, кокетничанья своею граціозностью, своимъ знаніемъ жизни или своимъ умомъ, своимъ олимпійскимъ величіемъ -- о, какъ немногіе счастливцы между поэтами умѣютъ прятать эти красныя павлиньи ноги, безобразящія надутую птицу! -- а какое знаніе человѣческаго сердца, какая обширная и вѣрная житейская опытность, какое богатство и разнообразіе наблюденій, какой мудрый и безпристрастный, какой широкій и любящій, какой благородный и кроткій взглядъ на жизнь, какая непреклонная правда въ разсказѣ! И если говорить о манерѣ автора, какой тонкій и милый юморъ, какая веселая и вмѣстѣ ѣдкая иронія!
Мы опять увлекаемся въ восклицательный тонъ;-- дѣйствительно, если говорить о достоинствахъ Теккереева таланта и Теккереевыхъ романовъ, то нельзя говорить равнодушно,-- такъ многочисленны и велики они, и въ "Ньюкомахъ" эти достоинства обнаруживаются не менѣе блестящимъ образомъ, нежели въ "Ярмаркѣ Тщеславія" или "Пенденнисѣ". Однако же, невозможно остановиться на этомъ восхищеніи; нельзя забыть того назидательнаго факта, что русская публика,-- которая скорѣе пристрастна, нежели строга къ Теккерею, и во всякомъ случаѣ очень хорошо умѣетъ понимать его достоинства,-- осталась равнодушна къ "Ньюкомамъ", и вообще приготовляется, повидимому, сказать про себя: и если вы, г. Теккерей, будете продолжать писать такимъ образомъ, мы сохранимъ подобающее уваженіе къ вашему великому таланту, но -- извините -- отстанемъ отъ привычки читать ваши романы."
Для Теккерея, конечно, не много горя отъ такой угрозы,-- онъ, бѣдняжка, въ простотѣ души, и не подозрѣваетъ, сколькихъ поклонниковъ имѣетъ на Руси и сколькіе изъ этихъ поклонниковъ готовы измѣнять ему. Но, было бы хорошо, еслибъ этотъ опытъ, намъ посторонній и никому не обидный, обратилъ на себя вниманіе русскихъ писателей,-- было бы хорошо, еслибъ они подумали о томъ, нельзя ли имъ воспользоваться этимъ урокомъ.
Почему, въ самомъ дѣлѣ, русская публика насилу одолѣла, протирая смыкающіяся свои вѣжды, "Ньюкомовъ" и рѣшительно не одолѣетъ другаго романа Теккерея въ такомъ же родѣ? Почему не принесли никакой пользы "Ньюкомамъ" всѣ тѣ совершенства, о которыхъ нельзя говорить безъ искренняго восторга, если только говорить о нихъ?
Не вздумайте сказать: "Ньюкомы" -- слишкомъ растянуты. Это объясненіе внушается слишкомъ громаднымъ размѣромъ романа, но оно нейдетъ къ дѣлу,-- во-первыхъ потому что оно не совсѣмъ несправедливо, во-вторыхъ и потому, что ничего не объясняло бъ, еслибъ и было справедливо.
Если кто, то уже, конечно, не мы будемъ защитниками растянутости, этой чутъ ли не повальной болѣзни повѣствователей нашего вѣка. Сжатость -- первѣйшее условіе силы. Драма обязана преимущественно строгой ограниченности своихъ размѣровъ тѣмъ, что многіе эстетики считаютъ ее высшею формою искусства. Каждый лишній эпизодъ, какъ бы ни былъ онъ прекрасенъ самъ по себѣ, безобразитъ художественное произведеніе. Говорите только то, о чемъ невозможно умолчать безъ вреда для общей идеи произведенія. Все это правда, и мы готовы были бы причислить къ семи греческимъ мудрецамъ почтеннаго Кошанскаго, за его златое изрѣченіе: "всякое лишнее слово есть бремя для читателя".-- Но "Ньюкомы", если и грѣшатъ противъ этого правила, и даже очень сильно грѣшатъ, то все же не больше,-- напротивъ, даже меньше, нежели почти всѣ другіе современные романы и повѣсти. Не обманывайтесь тѣмъ, что "Ньюкомы" составили 1042 страницы журнальнаго формата въ нашемъ переводѣ,-- цифра дѣйствительно ужасна, и мы не сомнѣваемся въ томъ, что еслибъ, вмѣсто 1042 страницъ, Теккерей написалъ на эту тэму только 142, то-есть, въ семь разъ меньше, то романъ былъ бы въ семь разъ лучше,-- но почему мы такъ думаемъ, скажемъ послѣ,-- а теперь пока замѣтивъ, что въ томъ видѣ, какой имѣетъ его романъ, вы не можете при чтеніи пропустить пяти-шести страницъ, не потерявъ нити и связи разсказа -- вамъ прійдется воротиться назадъ и перечитать эти пропущенныя страницы. Въ иной вѣкъ это не служило бы еще особенной честью,-- а въ нашъ вѣкъ безконечныхъ разведеній водою гомеопатическихъ дозъ романнаго матеріала и то уже чуть не диво. Когда то, выведенный изъ терпѣнія укоризнами многихъ тонкихъ цѣнителей изящнаго, за то, что не читалъ пресловутой "Dame aux Camelias", рецензентъ взялъ въ руки эту книжку,-- прочиталъ страницъ десять -- скучно, -- перевернулъ пятьдесятъ страницъ -- не будетъ ли интереснѣе тутъ, около 60 страницы -- и къ великому удовольствію замѣтилъ, что ничего не утратилъ отъ этого скачка -- на 60-й страницѣ тянулось тоже самое положеніе,-- или можетъ быть и другое, но совершенно такое же, какъ и на 10-й страницѣ; прочитавъ двѣ-три страницы, опятъ перевернулъ тридцать -- опять тоже,-- и дальше, и дальше по той же системѣ, и все шло хорошо, связно, плавно, какъ будто бы непрочитанныхъ страницъ и не существовало въ книгѣ. А книжка и не велика, кажется. Вотъ это можно назвать растянутостью.
Теккерея такъ читать нельзя -- какъ же винить его въ растянутости? У него очень обиленъ запасъ наблюденій и мыслей,-- онъ плодовитъ, "слогъ его текущъ и обиленъ", по терминологіи Кошанскаго,-- оттого и романы это очень длинны, это порокъ еще не большой, сравнительно съ другими. "Но все-таки 1042 страницы -- это ужасно!" -- нѣтъ, числомъ страницъ не опредѣлишь законнаго объема книги. "Томъ Джонсъ" или "Пиквикскій Клубъ" не меньше "Ньюкомовъ", а эти обширные разсказы прочитываются такъ легко, какъ самая коротенькая повѣсть. Все дѣло въ томъ, чтобы объемъ книги соотвѣтствовалъ широтѣ и богатству ея содержанія.
Но пустъ "Ньюкомы" назовутся растянутымъ разсказомъ -- это слово само по себѣ ничего не объясняетъ,-- оно только указываетъ на необходимость другаго объясненія, заставляетъ вникнуть въ вопросъ не о томъ, хорошо ли вообще роману имѣть 1042 страницы журнальнаго формата,-- вообще ничего опредѣлительнаго нельзя сказать объ этомъ,-- почему не написать и 1042 страницы, если такого широкаго объема требуетъ содержаніе? -- нѣтъ, надобно вникнуть въ вопросъ о томъ, каково содержаніе романа,-- можетъ ли оно занять читателя болѣе, нежели на четверть часа? О серьезномъ предметѣ можно толковать и нѣсколько дней, и нѣсколько недѣль, если онъ такъ многосложенъ,-- но если пустое дѣло растянется въ такую длинную исторію, то не лучше ли бросить его? Вѣдь игра не стоитъ свѣчъ: если пустяковъ нельзя рѣшить въ пять минутъ, лучше предоставить ихъ рѣшеніе судьбѣ,чтобы не ломать головы понапрасну.
Вотъ въ этомъ-то смыслѣ для "Ньюкомовъ" было бы лучше имѣть вмѣсто 1042 страницъ только 142. Къ сожалѣнію, Теккерею вздумалось вести съ нами слишкомъ длинную (умную, прелестную, все это такъ, но длинную) бесѣду о пустякахъ.
Сначала, мы попробуемъ доказать это съ литературной точки зрѣнія, а потомъ и съ простой житейской точки зрѣнія,-- съ точки зрѣнія здраваго смысла.
Восхищаясь отъ втораго до послѣдняго всѣми лицами романа, мы не упомянули о первомъ лицѣ его, о героѣ романа -- сынѣ полковника Ньюкома, Клэйвѣ Ньюкомѣ. Дѣло извѣстное, что рѣже всего удается романисту очертить главное лицо романа,-- герой выходитъ безцвѣтенъ. Есть этотъ грѣхъ за бѣднымъ Клэйвомъ,-- блѣдноватъ выходитъ онъ сравнительно со всѣми другими лицами, изъ которыхъ каждое имѣетъ такую выразительную физіономію. Но этотъ грѣхъ, важный въ художественномъ отношеніи, очень легко прощается читателемъ, привыкшимъ къ снисходительности относительно всякихъ первостепенныхъ личностей, даже первостепенныхъ личностей въ романахъ. На героя,-- именно за то, что онъ герой,-- возлагаются самыя легкія требованія: пусть только служитъ онъ центромъ, около котораго группируются лица и событія, мы, пожалуй, и тѣмъ останемся довольны. Но тогда пусть онъ не имѣетъ и претензіи приковывать преимущественно къ себѣ наше вниманіе,-- у Клэйва есть этотъ недостатокъ, онъ своею мизерною судьбою и своими жиденькими ощущеньицами отвлекаетъ наше вниманіе отъ другихъ лицъ, истинно интересныхъ,-- онъ хочетъ быть не только центромъ, но и двигателемъ романа,-- ну, это ему не по силамъ,-- и романъ движется -- не то чтобы медленно, это бы еще ничего,-- но вяло, движется къ цѣлямъ вовсе не интереснымъ. Клэйвъ хочетъ давать тонъ всему хору,-- и хоръ поетъ довольно пустые мотивы, довольно безжизненнымъ, хотя и стройнымъ тономъ. Голоса хороши, но чтожь дѣлать, если капельмейстеръ слабъ и плохъ? Полковникъ Ньюкомъ только и дѣла дѣлаетъ, что хлопочетъ объ обезпеченіи участи своего сына,-- старается разбогатѣть, чтобы милый Клэйвъ могъ на досугѣ рисовать милыя картинки (Клэйвъ, видите-ли, хочетъ быть живописцемъ),-- хочетъ женить его на Эсели, которую Клэйвъ любитъ. Чтожь, со стороны полковника это очень похвально; но намъ-то какое дѣло, будетъ ли однимъ посредственнымъ живописцемъ больше или меньше, и будетъ ли мистеръ Клэйвъ умѣренно-счастливъ, съ своею милою Эселью? Мы знаемъ, что бѣдный юноша не застрѣлится и не утопится, выслушавъ отъ Эсели, что она не хочетъ быть его женою,-- куда ему застрѣлиться! онъ не выпьетъ даже лишней рюмки хересу съ горя,-- мы не увѣрены даже, вырветъ ли онъ хотя волосокъ изъ своихъ прекрасныхъ локоновъ,-- онъ будетъ плакать,-- это его дѣло,-- но вѣдь извѣстно, что слезы -- вода для такихъ натуръ. Выйдетъ ли за Клэйва Эсель? и это слабо насъ интересуетъ: любовь такого человѣка пріятна, если хотите -- почему же не желать хорошей дѣвушкѣ смирнаго и любящаго мужа? Дай Богъ ей всякаго счастья! Но, по нашему мнѣнію, миссъ Эсель очень невыгодно рекомендовала бы себя, еслибъ сходила съума отъ отчаянія, что отказала Клэйву, или восхищалась восторгомъ до седьмаго неба, удостоиваясь наконецъ счастія быть его супругою,-- къ счастію она и не дѣлаетъ этого: намъ кажется, что полковникъ Клэйвъ имѣетъ надъ ея мыслями гораздо больше власти, нежели его прекраснокудрый сынокъ, котораго, впрочемъ, и мы любимъ отъ всей души, какъ человѣка хорошаго. Мы не имѣемъ никакого основанія не любить его. Только какъ кажется, что и Эсель любитъ его не болѣе сильною любовью, нежели мы.
Но Теккерей вздумалъ питать къ нему болѣе сильное участіе. Это ошибка со стороны мистера Пенденниса,-- и мы переходимъ отъ литературной точки зрѣнія къ простымъ соображеніямъ здраваго смысла,-- записные любители художественныхъ разсужденій могутъ называть эти соображенія излишними, нейдущими къ дѣлу,-- но для насъ, признаемся, они важнѣе и интереснѣе всѣхъ другихъ предметовъ,-- мы даже скажемъ, что они-то собственно и составляютъ цѣль нашей рецензіи,-- все предъидущее написано только для того, что бы не получить отъ Теккерея укоризны за пренебреженіе къ художественнымъ совершенствамъ и условіямъ, "пренебреженіе, достойное московитскаго медвѣдя, не имѣющаго ни чувства художественной красоты, ни понятія объ ея условіяхъ."
Съ литературной точки зрѣнія, "Ньюкомовъ" погубилъ герой, Клэйвъ; а съ простой точки зрѣнія погубила этотъ романъ мысль Теккерея, что великій художникъ можетъ серьёзно говорить о чемъ его душѣ угодно, хотя бы о такихъ вещахъ, какъ жизнь и приключенія мистера Клэйва Ньюкома. Видите ли, все дѣло состоитъ только въ томъ, чтобы разсказать хорошо,-- что ни разскажи хорошо, все будетъ хорошо. Хорошо или нѣтъ, пока не станемъ разбирать,-- а подумаемъ только о томъ, нуженъ ли кому нибудь, интересенъ ли кому нибудь будетъ вашъ разсказъ.
Вамъ нравится говорить о мистерѣ Клэйвѣ Ньюкомѣ, потому что вы его любите. Прекрасно. Но мнѣ онъ человѣкъ посторонній,-- пріймите же на себя трудъ сообразить, есть ли какой нибудь объективный интересъ въ вашемъ разсказѣ, интересны ли для меня, для одного изъ толпы, ваши разсказы. Мистеръ Клэйвъ восхищается, находя въ себѣ талантъ къ живописи -- очень интересно это для меня! Иное дѣло, еслибъ съ дѣломъ о живописи соединялись для Клэйва серьёзные, дѣйствительные, общепонятные интересы: еслибъ вы поставили это дѣло какъ вопросъ о средствахъ къ жизни, или, о борьбѣ генія съ обстоятельствами, призванія съ предубѣжденіями,-- о, тогда иное дѣло,-- картины и живопись были бы для васъ случаемъ говорить о человѣческой жизни, о силахъ, ею управляющихъ, о бытѣ людей,-- но вашему мистеру Клэйву отъ нечего дѣлать вздумалось писать картины, которыя никому не нужны (потому что плохи), да и самому ему безполезны (потому, что живетъ онъ въ довольствѣ, сначала насчетъ отца, потомъ насчетъ жены) -- вы такъ и ставите это дѣло: "послушайте, какъ мистеру Клэйву вздумалось, отъ нечего дѣлать, что онъ будетъ живописцемъ" -- да что жь тутъ слушать? -- далѣе, мистеру Клэйву случилось полюбить миссъ Эсель,-- прекрасно; чтожь, это была истинная страсть? -- Да, говорите вы. -- Посмотримъ. Миссъ Эсель говоритъ ему: "бросьте вашу глупую живопись, будьте офицеромъ, адвокатомъ, купцомъ, банкиромъ, членомъ парламента, чѣмъ хотите, только не живописцемъ, и я выйду за васъ, потому что вы человѣкъ хорошій; но согласитесь, вѣдь до сихъ поръ вы не занимаете никакого положенія въ обществѣ; я не хочу быть женою ничтожнаго человѣка". -- "Не могу бросить живописи, буду рисовать свои картины, которыхъ не допускаютъ на выставку за то, что онѣ плохи", отвѣчаетъ Клэйвъ. Ну, глубока же его страсть къ Эсели! Такія положенія и страсти годятся для водевиля, для повѣсти въ водевильномъ духѣ,-- но если говорить о вздорѣ серьёзно, то кому же будетъ охота слушать разсказъ?
Правда, можно брать какой угодно сюжетъ,-- но если сюжетъ пустъ, онъ долженъ выкупаться богатствомъ обстановки. Пусть приключенія и ощущенія Клэйва служили бы рамою для соединенія эпизодовъ болѣе глубокаго содержанія,-- тогда истинное содержаніе романа состояло бы уже не въ приключеніяхъ Клейва, а въ эпизодахъ, чуждыхъ этому пустому сюжету, связывающему ихъ внѣшнимъ образомъ. Но нѣтъ, Теккерей хотѣлъ сдѣлать содержаніемъ своего романа именно Клэйва съ его приключеніями и его никому не нужными, не для кого не интересными ощущеніями. Тратить свой талантъ на подобные пустяки нельзя безнаказанно. Наказаніемъ Теккерею было то, что "Ньюкомы" ничего не прибавили къ его славѣ,-- мы говоримъ, конечно, о славѣ его въ Англіи.
Зачѣмъ написанъ этотъ романъ? спрашиваешь себя, дочитавъ его. -- Ни за чѣмъ, если не затѣмъ,что Теккерею вздумалось изъ ничего создать романъ. Въ романѣ нѣтъ содержанія, и это убиваегтъ его.
"Какъ нѣтъ содержанія? А сколько въ немъ прекрасно задуманныхъ и прекрасно очерченныхъ характеровъ?" -- И кромѣ того, много другаго прекраснаго: удивительное знаніе жизни и т. д., и т. д., о чемъ смотри выше. Но именно потому и досадно читать его, что въ немъ есть всѣ эти прекрасныя вещи. Онѣ ни къ чему не служатъ, и потому ни на что не годны. Зачѣмъ, напримѣръ, выводятся всѣ эти прекрасно обрисованные характеры? Затѣмъ, чтобы вы знали, въ какихъ отношеніяхъ были они къ герою и главнымъ событіямъ романа,-- а герой и событія пусты, потому и роль всѣхъ другихъ дѣйствующихъ лицѣ ничтожна. Вотъ, напримѣръ, полковникъ Ньюкомъ -- онъ прекрасный человѣкъ; чтожь жъ изъ того -- ничего, онъ прекрасный человѣкъ. -- А, ну такъ мы очень рады тому, что онъ прекрасный человѣкъ, но очень жалѣемъ о томъ, что не представилось ему случая сдѣлать ничего хорошаго въ романѣ -- надѣемся, въ жизни онъ дѣлалъ много хорошаго, но Теккерей не почелъ нужнымъ выставить такихъ положеній и столкновеній.
Обидно за этого бѣднаго полковника, обидно за всѣхъ другихъ лицъ романа, столь прекрасно очерченныхъ -- они являлись передъ нами безъ всякаго дѣла, и, какъ ненужныя намъ люди, должны были умолять насъ о благосклонномъ вниманіи, считать себя осчастливленными, если мы нехотя, съ оскорбительнымъ пренебреженіемъ, позволяли имъ оставаться въ нашемъ присутствіи,-- бѣдные, они, кажется, каждую минуту трепетали, что читатель, наскучивъ ихъ празднословіемъ, скажетъ имъ: "извольте убираться изъ моей комнаты,-- ни вамъ нѣтъ дѣла до меня, ни мнѣ нѣтъ дѣла до васъ". Жалкая судьба! въ какое странное положеніе поставлены отсутствіемъ дѣльной мысли эти люди, которые могли бы быть такими интересными, такими дорогими для насъ гостями, еслибъ пришлось имъ говорить или дѣлать что нибудь достойное вниманія!
Въ прискорбное положеніе ставитъ себя авторъ, когда является передъ читателемъ съ празднословіемъ. Вѣдь онъ хочетъ занимать своею рѣчью общество,-- а въ этомъ случаѣ неизбѣженъ выборъ между двумя положеніями; если человѣкъ не имѣетъ права сказать: "вы должны меня слушать, потому что дѣло, о которомъ идетъ рѣчь, нужно и важно для васъ", онъ долженъ заискивать празднаго вниманія слушателей, долженъ для ихъ забавы сдѣлаться сказочникомъ, потѣшникомъ,-- а роль забавника, потѣшника ни мало не завидна.
Досадно видѣть, когда силы истрачиваются попусту, когда здоровый и умный человѣкъ,-- лучше ужь ничего не дѣлалъ бы онъ, если не хочетъ дѣлать чего нибудь нужнаго,-- нѣтъ, онъ занимается толченьемъ воды, пересыпаньемъ изъ пустаго въ порожнее,-- вырѣзываніемъ изъ очень милой цвѣтной бумаги очень милыхъ лошадокъ, овечекъ, деревцевъ, даже человѣчковъ, рисованіемъ замысловатыхъ и пріятныхъ арабескъ.
"Это капризъ таланта" -- кому нужны капризы? -- "Это свобода творчества" -- развѣ свобода состоитъ въ празднословіи"?-- "Это мнѣ доставляетъ удовольствіе" -- жаль, если вы не находите другаго источника удовольствія, кромѣ пустяковъ, не заслуживающихъ вниманія. -- "Я не нуждаюсь въ вашемъ вниманіи" -- такъ зачѣмъ же напрашиваетесь на него, выставляя книгу въ окнахъ книжныхъ магазиновъ?
Такимъ-то образомъ отразились на "Ньюкомахъ" послѣдствія ошибки, порожденной или гордостію или предубѣжденьемъ: "съ моимъ талантомъ нѣтъ надобности ни въ какой мысли, ни въ какомъ дѣльномъ содержаніи. Отдѣлка хороша, разсказъ прекрасенъ -- чего же больше? -- и романъ будетъ хорошъ".
И романъ оказался имѣющимъ мало достоинства, -- даже художественнаго достоинства. Великолѣпная форма находится въ нескладномъ противорѣчіи съ бѣдностью содержанія, роскошная рама съ пустымъ пейзажемъ, въ нее вставленнымъ. Въ романѣ нѣтъ единства, потому что нѣтъ мысли, которая связывала бы людей и событія; въ романѣ нѣтъ жизни, потому что нѣтъ мысли, которая оживляла бы ихъ.
Совѣтуемъ прочитать "Ньюкомовъ" тѣмъ, которые думаютъ, что для романа не важно содержаніе, если есть въ немъ блестящая отдѣлка и прекрасный разсказъ. О необходимости таланта нечего и говорить,-- нечего говорить о томъ, что безсильный работникъ не работникъ, что слѣпой -- не живописецъ, что хромой -- не танцоръ, что человѣкъ безъ поэтическаго таланта -- не поэтъ. Но талантъ даетъ только возможность дѣйствовать. Каково будетъ достоинство дѣятельности, зависитъ уже отъ ея смысла, отъ ея содержанія. Если бы Рафаэль писалъ только арабески, птичекъ и цвѣтки -- въ этихъ арабескахъ, птичкахъ и цвѣткахъ былъ бы виденъ огромный талантъ,-- но скажите, останавливались ли бы въ благоговѣніи передъ этими цвѣтками и птичками, возвышало ли бы, очищало ли бы вашу душу разсматриваніе этихъ милыхъ бездѣлушекъ? -- Но зачѣмъ говорить о васъ, будемъ говорить о самомъ Рафаэлѣ -- былъ-ли бы онъ славенъ и великъ, еслибы писалъ бездѣлушки? Напротивъ, не говорили ли бы о немъ съ досадою, почти съ негодованіемъ: онъ погубилъ свой талантъ?
Въ настоящее время, изъ европейскихъ писателей никто, кромѣ Диккенса, не имѣетъ такого сильнаго таланта, какъ Теккерей. Какое богатство творчества, какая точная и тонкая наблюдательность, какое знаніе жизни, какое званіе человѣческаго сердца, какое свѣтлое и благородное могущество любви, какое мастерство въ юморѣ, какая рельефность и точность изображеній, какая дивная прелесть разсказа! -- колоссальнымъ талантомъ владѣетъ онъ! -- все могущество таланта блестящимъ образомъ выразилось въ "Ньюкомахъ",-- и что-же? останется ли этотъ романъ въ исторіи, произвелъ ли онъ могущественное впечатлѣніе на публику, заслужилъ ли онъ, по крайней мѣрѣ, хотя одобреніе записныхъ цѣнителей изящнаго, которые требуютъ только художественныхъ совершенствъ отъ поэтическаго произведенія? -- Ничего подобнаго не было. Равнодушно сказали цѣнители изящнаго: "въ романѣ видѣвъ огромный талантъ, но самъ романъ не выдерживаетъ художественной критики"; равнодушно дочитали его иные изъ большинства публики, иные и не дочитали. Не упомянетъ о немъ исторія, и для славы самого Теккерея было бы все равно, хоть бы и не писать "Ньюкомовъ."
"Современникъ", 1857 , Т. 61, No 2