...во всех и научных, и художественных, и житейских деятельностях с людьми, усвоивающими себе что-нибудь, по их мнению, новое и важное. Пока принимаемое ими новое остается для них новизной, увлекаются любовью к нему далеко за границы рассудительности и приписывают ему важность, далеко превосходящую действительное, независимое от фантастической оценки, значение. Наиболее часты такие новизны в тех направлениях человеческой деятельности, которые не имеют очень важного влияния на повышение или понижение общественного благосостояния и потому могут без большой опасности для общества принимать характер забавы, ребяческой игры взрослых людей пустяками. Таков, например, покрой одежды и характер украшений, надеваемых на открытые части тела, на голову, пальцы рук. Для благосостояния общества совершенно безразлично, какой фасон имеет верхнее платье мужчин светского сословия, будет ли это куртка или фрак, или сюртук, или что-нибудь более длинное и широкое. Безразлично и то, какова ширина юбок светских женщин, каким способом соединена юбка с верхней половиной платья, образует ли линия соединения резкую границу или переход образуется легким изгибом одной и той же вертикальной линии, какую отделку имеют юбка и лиф. Этими пустяками, не имеющими никакого отношения к важным вопросам общественного блага, люди могут забавляться как им угодно, не делая вреда ни себе, ни другим, потому не встречая со стороны нации сопротивления игре своего произвола. На той высокой степени умственного развития, которой уже довольно давно достигли цивилизованные народы, образованные и зажиточные сословия их имеют в своих забавах потребность разнообразия; продолжительная забава одним и тем же скучна для них, им нужны перемены в ней для того, чтобы игра в нее оставалась занимательной; потому-то фасоны одежды и украшений непрерывно и быстро видоизменяются. Это специальная область того, что называется модой. Вникнув в соотношения между сменяющимися модами фасонов одежды и украшений {Так в рукописи. -- Ред. }. Цивилизованные нации с довольно давнего времени трудятся над улучшением своей умственной и материальной жизни успешно. В последние три, четыре столетия каждое из них подвергалось затруднениям или бедствиям, оказывавшим понижающее влияние на ее умственную и материальную жизнь; "о о каждой должно признать, что эти понижающие влияния были менее постоянны и сильны, чем повышающее действие хороших элементов быта и благоприятных обстоятельств, так что если мы будем сравнивать два состояния какой-нибудь цивилизованной нации, отделенные одно от другого значительным периодом времени, например, двумя столетиями, то во всех случаях увидим, что умственное и материальное положение нации во вторую из сравниваемых эпох было значительно лучше, нежели в первую. Сравним для примера состояние французской нации во второй четверти XIX века с ее состоянием во второй четверти XVII столетия, или состояние английской нации в те же эпохи, или состояние немецкой, итальянской, испанской наций в те же эпохи. В каждом случае мы увидим, что нация, жизнь которой мы рассматриваем, была во второй четверти XIX века образованнее, гуманнее, благосостоятельнее, нежели за два столетия перед тем. Потому должно думать, что фасоны одежды и украшений ее образованных и зажиточных сословий были во второй из этих эпох изящнее, удобнее, сообразнее с требованиями эстетического чувства и гигиены. Словом, лучше, в серьезном значении этого выражения, чем за два века перед тем. Сколько я знаю, вопросы этого рода не были до сих пор исследованы с должной основательностью и решаются до сих пор или наудачу, или под влиянием предубеждений в пользу или против нового времени или старины, или под влиянием современных мод. Но, судя по общему ходу умственной и материальной жизни наций, должно полагать, что повышение ее, составившее в два столетия очень значительное улучшение, отразилось и на той игре фантазии, которая производит перемены в фасонах одежды и украшений. Справедливо ли это предположение, или нет, сущность дела не в том для нас теперь; мы хотим только сказать, что считаем его справедливым и будем продолжать наши соображения о модах на его основании. Итак, мы полагаем, что фасоны платья и украшений какого-нибудь близкого к нам времени были лучше фасонов, господствовавших за два столетия до него. Следует ли из того, что мы должны предполагать такое же преимущество фасонов этого недавнего времени над теми, какие существовали за 10 лет до него? Нет, эта разница времени не так велика, чтобы общий ход прогресса непременно был достаточен для уравновешения вредных влияний, какие могли возникнуть в течение десятилетия и понизить качество забавы фасонами одежды и украшений. Нельзя утверждать, что, например, моды 1810 года были лучше мод 1800 года, что моды 1820 года были лучше мод 1810 года, и так далее; в каждый следующий десятилетний срок перемены фасонов непременно были улучшением мод, существовавших за десять лет перед тем. Очень возможно, что в некоторые десятилетия преобладали обстоятельства, портящие вкус, и моды ухудшались. Но предположим, что улучшение мод было непрерывное. Примем, наперекор правдоподобию, что моды каждого следующего десятилетнего срока были непременно лучше мод, существовавших за десять лет до него. Рассудим, вероятно ли, чтобы разница имела величину, дающую право людям в одежде, например, 1870 года называть фасон одежды 1860 года несравненно худшим нынешнего их фасона, говорить, что до введения новой моды у людей не было изящного вкуса, что он возник лишь в последние два, три года или, точнее сказать, лишь в нынешнем году? Хороши ль, или дурны были моды 1860 года, люди, восхищающиеся своими новыми фасонами одежды в 1870 году, не имели никакого права смеяться над модами 1860 года; разница так невелика, что насмешки над модами прежнего десятилетия применяются почти с такой же силой к новым модам 1870 года. Если модные люди этого года были рассудительны, они должны были говорить о превосходстве своих новых мод в самых скромных выражениях: "Кое-что немножко улучшено", "Некоторые второстепенные недостатки слегка исправлены", "Вообще говоря, нынешний вкус почти так же дурен или хорош, как прежний: улучшение есть, но оно ничтожно". Только говоря таким языком, модные люди не будут навлекать на себя насмешек за излишнее самохвальство.

Нечего говорить о том, что произведения изящных искусств, вообще говоря,-- предметы, порождаемые мотивами более серьезными, чем продукты мастерства модных мастерских; что картина или статуя, опера или роман -- нечто уважаемое обществом больше, чем сюртук или женское платье новомодного фасона. Но и искусства служат в очень значительной степени лишь забавой скучающей фантазии общества или его тщеславия. Все согласны в том, что огромное большинство людей, с восхищением говорящих о новой картине или статуе, или опере, или повести, вовсе не понимают ее достоинств и в глубине души совершенно равнодушны к ней, а выставляют себя восхищающимися ею лишь по желанию показать, что они не меньше других любят искусства, имеют изящный вкус, идеальные стремления, что они люди образованные, гуманные, поэтичные. Для этой массы действительное достоинство новых произведений искусств нечто совершенно безразличное, они ценят только новизну произведений (мы говорим о массе образованных людей так называемого прогрессивного влечения души; масса противоположной партии, имеющей влечение порицать новое, предпочитать ему старое, точно так же равнодушна к достоинству восхваляемых ею старых произведений, ценит в них лишь то, что они принадлежат к старому времени). Может ли не оказывать сильного влияния на характер деятельности художников равнодушие огромного большинства ценителей и ценительниц к действительному достоинству новых произведений, влечение этой массы искать в искусстве лишь новизны, которая развлекала бы скучающую фантазию сменой впечатлений? Масса общества хочет иметь искусство игрушкой для себя; может ли деятельность значительного числа художников не иметь характера игрушечного мастерства при таком направлении заказчиков и заказчиц, хвалителей и хвалительниц статуй и картин, значительной части публики, посещающей театры и читающей книги? Скульптура, живопись, музыка, поэзия в очень значительной степени такая же праздная игра, "ах изобретение и изменение фасонов одежды. Но это игра менее быстрого темпа, чем игра фасонами одежды. Покрой одежды в модном обществе больших городов меняется каждый год; фасоны произведений искусства сменяются по срокам менее кратким, мода яа какой-нибудь стиль живописи или музыки длится лет пять или десять, иногда и больше, лет двадцать пять. Эта разница происходит от того, что большие 'Произведения изящных искусств работаются не та"быстро, как изделия модного мастерства, и не так скоро теряют прелесть новизны. Богатое платье модного покроя можно сшить, вообще говоря, в два-три дня. Живописец не может написать большую картину хорошей отделки в такой короткий срок; на нее нужны по крайней мере многие недели, если не месяцы работы; сделать хорошую статую -- работа еще более продолжительная. Есть разница и в продолжительности ощущения новизны, производимого новой одеждой и новой картиной или статуей: люди, видевшие новое платье один раз, уже не находят интереса смотреть на него в другой раз: оно уж присмотрелось, смотреть на него стало скучно, а картина или статуя доставляет вновь приятное впечатление смотрящим на нее и в пятый раз. Еще медленнее идет работа над большими хорошими произведениями ученой деятельности, и впечатление новизны, даваемое ими, еще продолжительнее; потому смены направлений в науке происходят менее часто, чем в искусстве; но господство одного направления длится в ней, вообще говоря, десятки лет. В искусстве каждое новое поколение публики требует нового направления, каждое новое поколение художников удовлетворяет этому требованию введением нового стиля в свои работы. В науке обыкновенно бывает так, что то поколение ученых и публики, при котором производится перемена направления, проводит свою жизнь в борьбе за новизну или против нее, и только следующее поколение, воспитанное под влиянием нового направления, чувствует его родным себе; оно дорожит им, не расстается с ним во всю жизнь, и часто бывает, что третье, даже четвертое поколение все еще любит его, как свое родное, все еще не перестает находить его новым, наслаждается им, как собственным своим приобретением. Работа над применением основных мыслей и приемов нового направления к частным вопросам, остававшимся неразработанными в трудах первого и второго поколения, представляется третьему и четвертому поколениям такой важной новизной, дающей такие важные новые результаты, что эти позднейшие работники воображают себя первостепенными деятелями нового направления, труды своих предшественников считают лишь слабыми опытами переработки прежних знаний, а серьезную переработку их -- своим делом.

Итак новые направления в науке возникают несравненно реже, чем в умственной деятельности щеголей и щеголих, в материальной деятельности портных и модисток, осуществляющих идеалы своих заказчиков и заказчиц. Господство новоизобретенного направления в науке несравненно продолжительнее господства нового фасона мужской или женской одежды, но новизна все-таки новизна, является ли она каждый год, или только два-три раза в целое столетие, остается ли она новизной лишь два месяца, или 30 лет, 50 лет; одинаково в обоих случаях она новизна и одинаково производит те действия, какие неизбежно происходят от принадлежащего ей характера новизны. Есть в этих действиях хорошая сторона: интерес, возбуждаемый новизною, увеличивает энергию умственной деятельности и физического труда. Не говорю об исполнителях и исполнительницах заказов, потому что без нашего напоминания все помнят, что моды заставляют их столько же трудиться и умственно и физически, как и занятия серьезными надобностями общества. Но надобно обратить внимание на умственную и физическую пользу, получаемую от мод щеголями и щеголихами. Праздный мужчина, праздная дама или девушка, не интересующиеся ничем, кроме своих нарядов и светских успехов, проводили бы жизнь в умственной летаргии, если бы не приходилось им ломать голову над придумыванием новых нарядов для себя, над соображениями о том, какие цвета и покрои больше к лицу им или произведут больше эффекта своей оригинальностью. Что ж, для умственного здоровья лучше думать хоть об этом, чем не думать вовсе ни о чем. А физическая гигиена этих людей получает еще больше пользы от мод: щеголи и щеголихи бегают вниз и вверх по своим лестницам, по лестницам модных мастерских и магазинов, роются в материях, примеряют наряды -- все это моцион, все это гимнастика, все это благотворно для их физического здоровья, которое страдало бы, если б они сидели и лежали у себя дома в физической неподвижности и умственной дремоте. Нет, не правы те суровые моралисты, которые толкуют исключительно о вредном влиянии щегольства на людей, увлекающихся страстью к нему. Перерывы совершенной праздности каким-нибудь занятием все-таки полезны, хотя бы занятие было самое пустое. Если следует видеть хорошую сторону даже и в хлопотах щеголей и щеголих о новых нарядах, то как же возможно было бы не признавать, что желание щеголять новизною приносит много пользы почтенным людям, пишущим ученые книги? Оно возбуждает их трудиться энергичней, чем было бы без него. Но, выставляя на вид эту благотворную сторону действий ученого щегольства новизной направления трудов, должно, к сожалению, прибавить, что и в этом щегольстве, как во всяком другом, есть дурная сторона. Как щеголиха, нарядившаяся в новомодное платье одним вечером раньше своих соперниц, расположена бывает слишком высоко ценить -- несомненно бесспорные -- преимущества новых особенностей выкройки и отделки своего наряда над их нарядами, так и ученые, которым удалось украсить свои работы новомодными ленточками неведомых их соперникам истин, открытых ими или изобретенных учителями их и усовершенствованных ими, расположены слишком превозносить достоинства этих украшений и слишком низко ставить чужие работы, не имеющие этих украшений. -- "Истина открыта нами" -- или, если нет никакой возможности сказать "нами", то -- "открыта нашими учителями и разработана нами", "до нас -- или до наших учителей и нас -- люди блуждали во мраке; мы -- или наши учителя и мы -- вывели человечество на истинный путь". Эти самохвальные фразы пестрят книги большинства ученых, воображающих себя открывшими или раньше других усвоившими себе новооткрытые каким-нибудь другим ученым великие истины; -- "мы -- или наши учители и мы -- пересоздали, или, точнее говоря, создали науку, по которой пишем свои трактаты; до нас она не существовала, был только собран некоторый запас сведений, относящихся к предмету, разъясненному теперь нами (или нашими учителями и нами). Но эти сведения оставались грудой материалов, не подведенных под научное объяснение; составляли, можно сказать, груду хлама; только благодаря нам -- или нашим учителям и нам -- предмет разъяснен, а без истинных понятий о нем человечество не могло жить разумно; оно, можем мы сказать по справедливости, начинает получать спасение себе, благодаря нам (или нашим учителям и нам)". Самохвальство действует неприятно на людей, посторонних самохвалам. Но не в том главная беда, что само по себе оно дурно, а в том, что оно проявление самодовольства. Дельный работник перестает быть дельным, когда слишком восхищается своим искусством и результатами своей работы; и откуда происходит в данном случае само восхищение? Источник его -- преувеличенное мнение о важности новых открытий, щегольство ими или усвоение их себе. Щегольство вредит серьезным достоинствам предмета, служащего поводом к нему. Вспомним о модах одежды. Хорош ли материал новомодной ткани? Этот вопрос закрывается от щеголей и щеголих блеском новомодности ее. Потому, что видят на балах и в театрах люди, хладнокровно рассматривающие блистающую новомодными нарядами часть публики? Они видят, что ткани, из...

(На этом рукопись обрывается).

ПРИМЕЧАНИЯ

Печатается впервые. Рукопись: 13 полулистов почтовой бумаги большого формата, исписанных рукой К. М. Федорова; полулисты, являющиеся началом статьи и ее продолжением или концом, не сохранились. Рукопись хранится в ЦГЛА (No 380).

Эта незавершенная статья относится к периоду последних лет жизни Н. Г. Чернышевского. Как показывает содержание начала статьи, она должна была носить обобщающий философский характер. Уже в предпосылке о модах, изменение которых Чернышевский связывает с общим ходом культурного развития, Чернышевский резко критикует "ученое щегольство" представителей идеалистических школок.