Политическая экономия настоящего и будущего. Сочинение Бруно Гильдебранда1. Перевод М. П. Щепкина. С.-Петербург. 1860

Книга Гильдебранда в "Энциклопедии Государственных наук" знаменитого публициста Роберта Моля 2 рекомендуется как сочинение в высшей степени остроумное и отличающееся изложением особенно (?) поучительным и даже грандиозным (!). Следовательно, необходимо перевести ее на русский язык, на который переводятся часто сочинения, не имеющие не только грандиозности и особенной поучительности, но даже и просто -- здравого смысла.

После такого отзыва Роберта Моля о книге Гильдебранда нам сильно хотелось познакомиться скорее с возвышенностью и моральностью идей, заключающихся в творении "одного из даровитейших представителей (как утверждает г. Щепкин) современной науки о народном хозяйстве", и посредством перевода на русский язык, ставших наконец доступными для той части русской публики, которая не имеет удовольствия быть знакомой с отечественным языком Гильдебранда. Но прочитавши его книгу, мы не встретили в ней ничего ни особенно поучительного, ни особенно нового, быть может потому, что Гильдебранд не кончил еще своего сочинения и не успел раскрыть собственного учения, которое должно, без всякого сомнения, отличаться грандиозностью и моральностью своего содержания, а изложил одни лишь существующие политико-экономические теории с критическою оценкою их. Поэтому от предлагаемой нам книги мы имеем полное право ждать того только, чтобы критический взгляд на вещи Гильдебранда отличался правильностью и беспристрастием. А правильности-то и беспристрастия мы и не нашли в ней, что и разрушает эффект ее грандиозности и поучительности и охлаждает возбуждаемые ею ожидания.

Главная заслуга Гильдебранда состоит, как надобно думать, в том, что он принимает на себя роль солидного наставника незнакомых с действительною жизнью социалистов; жаль только, что Гильдебранд обнаруживает крайнюю несостоятельность своих понятий и наклонность к пустому словоизвержению, когда вступает в борьбу с их положениями. Посмотрите, напр., как опровергает даровитейший представитель старой науки о народном хозяйстве 3 отрицательную форму новых теорий. "Собственность 4,-- восклицает Гильдебранд,-- первая стала источником личной, нравственной силы каждого человека. Она пробудила в нем глубокую и теплую привязанность к предмету и месту его деятельности, любовь к родине, отечеству. Она составляет основу семейства... Без нее нет ни домашнего хозяйства, ни семейного духа, ни воспитания детей, ни развития высшего нравственного образования из поколения в поколение. Она есть могущественнейший двигатель развития человеческого духа и пр., и пр." (стр. 200) 5. Можно ли более несчастным образом полемизировать, и есть ли что-нибудь дельного в этой тираде, написанной по всем правилам российских реторик? Правда, как красноречие для красноречия, она может быть помещена в каких-нибудь семинарских учебниках за образец для распространения темы "собственность благодетельна для человечества", но как серьезное рассуждение солидно мыслящего человека, говорящего "о предмете, вызывающем на серьезное размышление", она не стоит внимания. Поставьте на место собственности что-нибудь другое, хоть какую-нибудь добродетель, и вся сумма слов, подобранных под собственность, подойдет и к этой добродетели. Патриотизм, напр., есть первый источник личной, нравственной силы каждого человека. Он пробуждает в нем глубокую и теплую привязанность к предмету и месту его деятельности, любовь к родине и пр. Совершенно одно и то же. Подобным пустословием извинительно еще заниматься школьнику, упражняющему свои силы в литературных приемах, но непростительно для человека ученого и читавшего много дельных сочинений 6, каким кажется Гильдебранд.

Та же наклонность к реторике и идиллическому миросозерцанию открывается в Гильдебранде и тогда, когда он пишет красноречивые панегирики настоящей цивилизации, раскрывает пред нами преимущества пред сельскою жизнью жизни городов, в которых "существуют огромные водопроводы, парки и скверы, переносящие в них свежий воздух деревень", описывает благодеяния, оказанные человечеству изобретением машин, "вырвавших рабочие классы из лени и невежества, из тупого и бессмысленного коснения, пробудивших в них стремления к более высокому и достойному жребию в истории, вселивших в них духовные и нравственные свойства, пробудивших в них сознание того, что и они содействуют своими умственными и физическими силами великому развитию истории" (стр. 188) 7. Вместо того, чтобы писать подобного рода пустозвонные фразы, следовало бы познакомиться лучше с действительною жизнью и спросить рабочие классы, в самом ли деле машины пробудили в них сознание своего человеческого достоинства, вырвали их из тупого и бессмысленного коснения и пр., и хладнокровнее вдуматься в то, как и самые благотворные открытия гения, при анормальности существующих порядков, могут делать зло большинству и вести совершенно к противоположным целям. Вся выписанная нами красноречивая тирада станет действительно дельною и правдивою только тогда, когда все классы общества будут в состоянии равномерно пользоваться благодетельными открытиями гения, когда эти открытия станут служить действительно общему благу, а не частным целям богатых капиталистов, когда ложное положение, в каком находится ныне человечество, изменится и станет более соответствовать требованиям разума -- а ведь так называемые утопические учения именно и стремятся к этой цели.

Но они не исполнимы,-- восклицает Гильдебранд,-- и сделал бы, скажем мы, большое благо человеческому роду, если б потрудился доказать основательнейшим образом свое положение. Добрые люди, занимающиеся теперь социалистическими бреднями, не стали бы понапрасну терять время, а занялись бы чем-нибудь дельным. Выходит, что каждый социалист похож на Манилова, раздумывающего о том, как хорошо будет ему, когда начальство узнает о его дружбе с Чичиковым, призовет их к себе и пр. Но дело-то в том скорее, что сам автор разбираемой нами книги отстал немного от современной мысли и слишком сильно привязался к рутинным понятиям. А известное дело, что человек, отстающий от чего-нибудь, непременно придумает и какую-нибудь благовидную причину своей отсталости: вообразит себе, что дальнейший шаг вперед невозможен, и уж не двинет ни рукой, ни ногой. Исполнимость или неисполнимость, возможность и невозможность -- понятия слишком неопределенные. Что для одного века невозможно и неисполнимо, то для другого совершенно исполнимо и возможно. Есть невозможность, заключающаяся в самой сущности вещей, так сказать невозможность абсолютная, хотя и тут разнообразятся взгляды людские на сущность вещей. Одни утверждают, например, что человеку нельзя по своему произволу распоряжаться законами природы, что солнцу нет дела до наших земных занятий, что его нельзя ни остановить, ни заставить итти скорее, хотя бы- какому-нибудь страстно влюбленному юноше и сильно хотелось скорее дождаться назначенного ему вечером свидания, в какой-нибудь тенистой аллее, при свете слабо мерцающей луны, когда вся природа предается сладострастному сну, поют соловьи и пр., что подробно воспевает г. Греков 8. А есть люди, говорящие противное. Бывает невозможность только относительная, заключающаяся в известных обстоятельствах, и при перемене их делающаяся совершенною возможностью. Чтоб люди приделали себе крылья и подлетали на "их к луне, с целью помочь г. Страхову в решении вопроса, есть ли там жители 9,-- мы считаем это невозможным и никогда не осуществимым, но в том предположении, что человечество достигнет когда-нибудь возможности управлять по своему желанию аэростатами и будет летать на них из Петербурга в Москву, не видим ничего невозможного, потому что "и в природе, ни в сущности человека не находится ничего такого, что б опровергало наше убеждение.

Конечно, если Гильдебранд считает полное осуществление утопий невозможным только в настоящее время, и притом не по самой их сущности, а вследствие случайных обстоятельств, которые также имеют только временное существование, то мы с ним вполне согласны. Но нет, неисполнимость этих тенденций он видит не в тех случайных обстоятельствах, в каких находится ныне европейский мир, не в том, что еще сильны в нынешнем обществе остатки средневековых убеждений, а в самой сущности новой теории. Она представляется Гильдебранду неосуществимою потому, что ведь "все народы живут в разных странах света, имеют различные представления и понятия, нравы и обычаи, образованность и историю". А социалисты будто так неразумны и так близоруки, что не хотят и знать народности, предполагают везде одинаковые стихии и средства цивилизации и пр. и пр. Рассуждение, как видите, справедливое и проникнутое самыми прогрессивными, либеральными, гуманными тенденциями! Национальность, народность -- тонкая штука! Но, г. Гильдебранд, вы в своем увлечении народностью разных народов забыли, что есть: "одна вещь, общая всем людям, столь различным по их странам, рождению, нравам, цвету, по временам, характерам, языкам, чертам лица, наклонностям и чувствам, без всякого подобия во всем, и сходным только в этом (Байрон. Сарданапал). Эта вещь самая простая и естественная -- стремление людей к счастию, удобствам жизни". И именно многое-то из обыкновений народа, многое-то из его истории и служит ему препятствием к счастливой жизни. На этом основании выходит, что и рабство южных штатов вещь очень хорошая, ведь она -- продукт истории тех штатов; народ, по-вашему, привык к нему, и трогать его не надо? В том и дело, что выше всякой народности стоит еще общечеловечность. То, что истинно-человечно, истинно-разумно, найдет себе симпатию во всех народах,-- за то мы и считаем китайцев людьми, чуждыми истории и прогресса, что они не принимают общечеловеческих идей, живут только китайскою, а не человеческой жизнию. Разум один и тот же под всеми широтами и долготами, у всех чернокожих и светлорусых людей. Конечно, в американских степях живут другие люди, чем в русских деревнях, и на Сандвичевых островах обитают господа, не похожие на английских джентльменов; но ведь и русскому мужику и дикарю, так же, как высокопочтенному римскому кардиналу, хочется, думаем мы, есть, а затем, чтобы есть, хочется что-нибудь иметь. Стремление к улучшению своего положения составляет существенное свойство всего человечества. Если бы новые теории были противны природе человека, они и не пошли бы дальше той страны и тех людей, которым угодно было выдумать их, не стремились бы к ним все народы образованного мира. Если бы людские дела шли нормально, то военное положение, в каком находится ныне европейский мир |0, давно бы прекратилось, и не понадобилось бы тогда обществу платить деньги за штыки и пушки. Неисполнимость мечтаний, как вам угодно называть их, заключается вовсе не в сущности самых "мечтаний", а в том отпоре, какой дают им элементы, поставленные историею в благоприятное положение. Впрочем, и сам Гильдебранд чувствует неловкость своего нападения со стороны разнообразия человеческих характеров, климатических условий и старается найти что-нибудь посильнее и поблаговиднее. "Предположим,-- говорит он,-- что на свете не существует естественного и необходимого разнообразия в человеческой образованности, то и тогда все настоящие и будущие планы общинного хозяйства неприложимы к действительной жизни" 11. Но тут автор предается просто пустословию. Уж если он успел доказать, что разные народности мешают войти в жизнь новому экономическому порядку, то следовало бы тем и ограничиться; зачем же дальше вести свои доказательства? Кто ж не знает, что на свете есть и русские, и немцы, и французы: зачем же предполагать, что будто их нет? А! верно совесть подсказала, что вышеприведенный аргумент очень слаб. Это дело другое. Посмотрим, каковы следующие. Новые теории, как известно, учат, что право пользования благами жизни должно определяться личными заслугами каждого, что тунеядцев не должно существовать на белом свете, что труд одного должен быть направляем не к тому, чтоб подрывать благосостояние другого, а к тому, чтоб возвышать его,-- одним словом: они хотят ввести гармонию в людские отношения. "Для этой цели,-- утверждает Гильдебранд,-- необходим конечно закон, который определял бы как отношение личных услуг и наслаждений к целой общине, так и взаимное отношение их между собою, и такая сила, которая поддерживала бы этот закон. Но ни то, ни другое невозможно". Отчего же? -- "Сумма всех услуг должна быть равна по крайней мере сумме всех наслаждений; следовательно, закон уравнения предполагает знание совокупных потребностей и услуг всех членов общины. Но эти услуги можно узнать только из их последствий, а так как способности и потребности людей постоянно изменяются, то никак нельзя наперед предугадать и этих последствий. Следовательно, даже нельзя найти и основания для закона уравнения..." Следовательно, продолжим мы от себя уже, человечество напрасно хлопочет об уравнении прав людских, о пропорциональном отношении между трудом и наслаждением, следовательно ему остается только сложить руки и преклониться пред фаталистическим фактом неравномерного отношения услуг к наслаждению, ведь и основания-то для этого уравнения вовсе нет. Положим опять, продолжает Гильдебранд, что найден этот уравнивающий закон, но невозможно найти тогда такую силу, которая поддерживала бы всегда господство уравнительного закона. Эта сила должна быть сильнее всех членов общины, чтоб могла обуздывать поползновение к непослушанию оной. А так как известное дело, что утописты на место всякой другой силы ставят силу большинства и разума, то существование ее предполагает, что все отдельные лица добровольно подавят в себе свою индивидуальность и откажутся от своей личности. С другой стороны, если власть над общиною будет вручена отдельным лицам и будет основана диктатура, то не будет ручательства в том, что все члены общества подчинятся этой диктатуре, но и потребуется еще другая власть, которая наблюдала бы за первою, третья -- за злоупотреблениями второй и т. д. -- точь-в-точь, как у полковника Кошкарева 12 контора построений должна наблюдать за конторою донесений, контора донесений за конторою рапортов и т. д. в бесконечность. Сильнее ли эти аргументы предшествующего аргумента, доказывавшего несостоятельность новых учений тем, что существуют на свете разные народы, имеющие свою собственную историю, свои обыкновения, свою цивилизацию и пр.?

Абсолютно справедливый закон уравнения заслуг с наслаждениями, какой представляет себе Гильдебранд, составляет идеал стремления нашего к справедливости. К достижению этого идеала человечество будет приближаться вековыми опытами,-- ведь и новый порядок отношений будет иметь свою историю, свой прогресс: разве уж должен он так и замереть в одних формах и стеснять ими вечно развивающийся дух человеческий? Сидеть сложа руки потому только, что дело, за которое надо приняться, слишком громадно,-- это смешно и недобросовестно. Если мы сделаем хотя один высший шаг к более правильному определению уравнительного закона услуг с наслаждениями, если в сравнении с настоящим порядком вещей этот закон является более разумным, то ч слава богу -- мы и тем довольны. Во имя высших идеалов отвергать какое-нибудь хотя бы и не вполне совершенное улучшение действительности -- значит слишком уж идеализировать и потешаться бесплодными теориями. Мы знаем, что есть много почтенных людей, воображающих, будто по сущности своей они не люди, облеченные плотью и кровью, а какие-то бесплотные существа, обязанные жить на высших планетах, и вследствие этого воображения задающие себе такие идеалы, которых трудно достигнуть и высшим-то существам. Дело у них большею частью кончается тем, что после напряженных усилий подняться до своего идеала, они опускаются так, что уже вовсе не имеют пред собою никакого идеала.

Автора "Политической экономии настоящего и будущего" тревожит еще то опасение, что если и будет отыскан уравнительный закон, так где взять силу, поддерживающую этот закон? Ответ на это очень прост: да она будет заключаться в том же самом законе. Если все члены общества будут довольны своим положением, если прежняя чрезмерная несправедливость между ними уничтожится, так зачем опасаться, будто люди, из худшего состояния поставленные в лучшее, будут нуждаться в силе, которая насильно заставляла бы их оставаться в лучшем положении! Нас скорее занимает другой вопрос: где берется сила поддерживать худой порядок вещей, как теперь сносят люди совершенное уничтожение своей личности? -- Решение этого вопроса гораздо мудренее, чем предложенного Гильдебрандом. Ведь различного рода порядки, нуждающиеся во внешней силе для своей поддержки, могут существовать только при отсутствии здравого смысла в устройстве дел человеческих. Пусть здравый смысл будет основанием этого устройства, он же самый будет и силой, поддерживающей его.

Впрочем, Гильдебранд сознается, что мы живем в переходное время, в которое все настоятельнее чувствуется потребность в правильном распределении ценностей и в прекращении вражды между капиталом и трудом. Он не только не отвергает великой задачи нового времени, но даже считает ее величайшею задачею, какую когда-либо предстояло решить человечеству. Стало быть, он чувствует ненормальность того порядка вещей, в каком находится ныне человечество, и постарается поэтому в своей собственной политико-экономической теории, которая должна, без всякого сомнения, отличаться грандиозными и поучительными идеями, предложить средства для улучшения земного быта людей, гораздо лучше тех, какие предлагаются утопистами. Мы готовы от всей души приветствовать будущую теорию Гильдебранда, если только она исполнит ожидания. А в настоящее время рекомендуем пока русским читателям его книгу, как недурное пособие для знакомства с разными политико-экономическими теориями 13, и просим их не соблазняться только находящимися в ней собственными соображениями автора "Политической экономии настоящего и будущего".

ПРИМЕЧАНИЯ

Впервые опубликовано в журнале "Современник" 1861, No 3, без подписи автора. Рукопись не сохранилась.

О том, что "Современник" стал на защиту Энгельса против Гильдебранда в рецензии на книгу последнего, впервые указал Е. М. Ярославский в своей статье "О жизни и деятельности Николая Гавриловича Чернышевского" ("Историк-марксист", 1939, кн. 5--6, стр. 26).

В рецензии указывается на необходимость ознакомления читателей с книгой Гильдебранда ввиду интереса, какой представляет опровергаемая им теория. "Современник", таким образом, в этом вопросе занял революционную позицию в русской журналистике, которая в то время единодушно приветствовала книгу Гильдебранда, присоединяясь к его клеветнической критике марксизма. Хотя данная рецензия числится по гонорарным ведомостям за третьестепенным случайным литератором-саратовцем Самоцветовым, ее теоретический уровень, глубина мысли, языковые и стилистические особенности приводят к заключению, что Чернышевский принимал в составлении рецензии не только как редактор, но и как автор, самое непосредственное участие, по существу определившее ее идейную направленность.

Но вследствие отсутствия неопровержимых данных данная рецензия публикуется в разделе Dubia. Печатается по тексту "Современника".

1 Гильдебранд Бруно (1812--1878) -- немецкий буржуазный экономист и статистик.

2 "Энциклопедия государственных наук" ("Die Geschichte und Literatur des Staatswissenschaften). -- Отзыв Роберта Моля о книге Гильдебранда помещен в III томе "Энциклопедии" и приведен переводчиком в предисловии к книге Гильдебранда в качестве рекомендации, с которой солидаризируется сам переводчик Щепкин. Этим собственно начинается литературная кампания в связи с книгой Гильдебранда. Роберт Моль объявляет "Политическую экономию настоящего и будущего" Гильдебранда работой, в которой впервые история политической экономии связана с "одновременными явлениями в других отраслях государствоведения, а именно: с явлениями в философии государственного права".-- Моль Роберт (1799--1875) -- немецкий юрист.

3 Старая наука о народном хозяйстве -- буржуазная политическая экономия. Определению политической экономии как науки о народном хозяйстве Чернышевский противопоставил свое определение -- наука о материальном благосостоянии человека.

4 В книге Гильдебранда -- "частная собственность".

5 Отрывок приведен с сокращениями и в связи с этим несколько несходен с текстом цитируемой книги.

6 В книге Гильдебранда много ссылок на различные источники, главным образом экономические. Это и дает повод Чернышевскому иронизировать над ученостью и начитанностью автора.

7 Цитата взята из того места книги Гильдебранда, в которой ее автор пытается опровергать Энгельса.

8 Греков Николай Порфирьевич (1810--1866) -- поэт, переводчик. Его стихи воспроизводят, главным образом, впечатления, навеянные картинами природы; они печатались в журналах 1830--1860-х тт. и выходили отдельными изданиями в сборниках.

3 Страхов Николай Николаевич (1828--1896) -- реакционный публицист. Упоминание Чернышевского относится ко времени, когда Страхов был известен только по "Письмам об органической жизни", которые он печатал в "Русском мире" в 1858 г. Начав с 1861 г. сотрудничать в журнале "Время" и других реакционных журналах, выступал против революционных демократов.

10 Речь идет, повидимому, о закончившейся в конце 1860 года войне Англии и Франции против Китая, о войне Австрии против Сардинии в 1859 году, о войне Франции и Австрии в том же году.

11 Выписка приведена с сокращениями.

12 Персонаж из II тома "Мертвых душ" Н. В. Гоголя.

13 Чернышевский рекомендует читателям книгу Гильдебранда в той части, где автор пишет о социалистических учениях, не потому, что считает изложение им социалистических учений беспристрастным, а потому, что s России не было до этого легальных подцензурных источников для ознакомления с ними.

С. В. Басист, А. Ф. Ефремов Н. М. Чернышевская