H. Г. Чернышевский в Вилюйске
Публикация Г. Е. ХАИТА
Многие, очень многие в России да и за ее пределами с нетерпением ждали лета 1871 года. Тогда кончался срок каторги Николая Гавриловича Чернышевского. Но "милостью" кабинета министров он был переведен из разряда ссыльнокаторжных в разряд ссыльнопоселенцев. Ему предстояло покинуть Александровский завод в Забайкалье и отправиться в Якутскую тундру, в богом и людьми забытый Вилюйск. Но шла неделя за неделей, а приказ о переводе не выполнялся. Властям стало известно о том, что П. А. Ровинский и Г. А. Лопатин предпринимают попытки освободить Чернышевского.
Приезжавший с этнографической экспедицией в Забайкалье П. А. Ровинский не смог ничего предпринять. Оказалась неудачной и попытка Г. Лопатина. Его арестовали 1 февраля 1871 года, через месяц после приезда в Иркутск. 3 июня он пытался бежать, но был пойман. И только после суда над Германом Лопатиным Николая Гавриловича в декабре отправили в Вилюйск. Была разработана специальная, поистине инквизиторская "инструкция наблюдения за государственным преступником Чернышевским".
Вилюйск -- деревушка, по тупоумию чиновничьему названная городом. Здесь в адских условиях привелось жить Николаю Гавриловичу: окна забраны решетками -- как а тюрьме. Двери на ночь запираются -- как в тюрьме. Днем можно выйти на улицу, но за околицу -- нет. И повсюду, за каждым шагом следит опьяненный своей властью садист -- унтер-офицер Ижевский. Но сей страж закона получил достойный отпор от Н. Г. Чернышевского. "Я мягок, деликатен, уступчив, -- писал о себе Николай Гаврилович, -- но я помну каждого, кому вздумается помять ребра: я медведь..." (Н. Г. Чернышевский, Собр. соч., т. XV, стр. 790). Испытав на себе силу Николая Гавриловича, жандарм завопил об "умопомешательстве" Чернышевского и доложил по начальству, что его поднадзорного посещают посторонние лица -- политические ссыльные Шаганов и Николаев.
Это был тот самый Ижевский, в дежурство которого бежал из камеры Иркутской жандармской команды Герман Лопатин. Этого унтера приставили не случайно именно к Чернышевскому. Власти считали, что Лопатин может предпринять еще одну попытку освободить вилюйского узника. Ижевский, знавший Германа Александровича в лицо, мог бы такую попытку предотвратить. И Герман Лопатин летом 1872 года действительно бежал из Иркутска. "Мне казалась нестерпимой мысль, -- писал он генерал-губернатору Восточной Сибири Синельникову, -- что один из лучших граждан России, один из замечательнейших мыслителей своего времени, человек, по справедливости принадлежащий к Пантеону русской славы, влачит бесплодное, жалкое и мучительное существование, похороненный в какой-то сибирской трущобе..." Он не скрывал, что намеревался снова предпринять попытку освободить Чернышевского.
Герман Александрович проплыл по Ангаре и Енисею 2 тысячи километров на легкой, двухвесельной лодке, но был снова схвачен. Материалы о побегах Г. А. Лопатина и доносы о свиданиях Н. Г. Чернышевского с друзьями в Вилюйске и легли в основу специального дела: "О побеге из г. Иркутска находящегося под надзором полиции коллежского асессора Германа Александровича Лопатина". Это дело упоминалось в литературе с указанием, что хранится оно в Иркутском областном архиве. Но летом 1964 года оно было обнаружено в Иркутском областном краеведческом музее (ф. 9904, оп. 1, связка 1, ед. хр. 44). И вот оно перед нами. Побег Лопатина вызвал переполох среди властей предержащих. Генерал-губернатору Восточной Сибири предписывали: "По случаю побега Лопатина командировать немедленно чиновника в Якутск и Вилюйск для проверки надзора за преступниками и телеграфируйте в Кяхту и по дороге. Если есть карточки, то пошлите". Побег побегом, но губернатора беспокоило и то, что, несмотря на запрет, Н. Г. Чернышевский в Вилюйске встречался с каракозовцами В. Н. Шагановым и П. Ф. Николаевым, с которыми он сдружился еще на Александровском заводе. Все это послужило основанием для посылки в Вилюйск специального эмиссара -- адъютанта генерал-губернатора Восточной Сибири штаб-ротмистра князя Голицына. В "акте дознания", составленном им, говорится, что приезд Николаева и Шаганова в Вилюйск скрывали от Чернышевского, но "...на пятые сутки, сей последний случайно встретил их на улице и пошел к ним. Чернышевский в последующие дни пребывания Николаева и Шаганова в Вилюйске каждый день ходил к ним и просиживал часа по два, по три. Во время свиданий Чернышевского с Николаевым и Шагановым он, Ижевский, находился постоянно в соседней комнате, о чем они говорили, сказать не может, так как говорили не по-русски. Затем Николаев 2 и 3 сентября снова приезжал в Вилюйск, и Чернышевский, узнав о приезде Николаева, несмотря на все увещевания, ходил к нему оба дня". П. Ф. Николаев позднее рассказывал, что при встрече "...не выразив ни одним словом жалобы на свою судьбу, этот благородный человек был страшно огорчен встречей и горько жаловался на нашу судьбу" (П. Ф. Николаев, Личные воспоминания о пребывании Н. Г. Чернышевского на каторге (в Александровском заводе) 1867--1872, М., 1906, стр. 51).
Ниже публикуется впервые (с незначительными сокращениями) рапорт князя Голицына генерал-губернатору Восточной Сибири (листы 33--36, указ. дела):
"...Я 25-го августа отправился в город Якутск и Вилюйск, и 5-го октября, прибыв в Вилюйск, я тотчас же приступил к производству дознания о свидании государственного преступника Чернышевского с таковыми же преступниками Николаевым и Шагановым при проезде последних через Вилюйск при следовании их к указанным местам жительства. По дознанию, которое в подробности при сем прилагаю (оно повторяет рапорт, и нами не публикуется. -- Г. X.) оказалось, что: Преступники Николаев и Шаганов были поставлены в Вилюиске по распоряжению тамошнего исправника на 9 дней. Причина остановки их была полная распутица. Свидание их с Чернышевским хоть и не было разрешено, но также и не было запрещено ни исправником, ни жандармским унтер-офицером, находившимся при Чернышевском. Свидание не имело ничего преступного, тем более что до отправления Чернышевского в Якутскую область из-за Байкала он жил в продолжение 4 месяцев, помещался в одной квартире с вышеупомянутыми Николаевым и Шагановым.
Меры, указанные в инструкции Вашего Высокопревосходительства, делают невозможным побег Чернышевского из мест его содержания. Люди, находящиеся при государственном преступнике Чернышевском, т. е. жандармский унтер-офицер и два казачьих урядника, совершенно надежны и старательно исполняют данные им предписания. Несмотря же на желание и старание жандармского унтер-офицера выполнить в точности 16-й пункт инструкции Вашего Высокопревосходительства: следить на прогулках и устроить свой надзор незаметно, чтобы не придавать Чернышевскому вида арестанта, унтер-офицер не достигает цели, так как, в-1-х, по разбросанности и пустынности города Вилюйска, собирая сведения на прогулках о Чернышевском, не может быть не замеченным, а во-2-х, самое здание, в котором помещается Чернышевский, в окнах которого решетки, имеет вид острога. Запирание здания на ночь на замок и, наконец, помещение в одном и том же коридоре с Чернышевским жандарма и двух урядников ставят его в положение арестанта. Все это, сколько я успел заметить, имеет большое влияние на резко раздражительный характер Чернышевского.
Так, 5 июля в 6 часов утра Чернышевский, желая выйти на улицу, был поражен, что дверь была заперта на замок, и, рассерженный этим, пытался сломать замок угольными щипцами. Затем обратился к жандармскому унтер-офицеру и потребовал оного показать ему инструкцию и предписание, на основании которых он распоряжается подобным образом.
Получив от него отказ выполнения своего требования, Чернышевский обратился к казакам со следующими словами: "Если это распоряжение генерал-губернатора или кого-нибудь другого из высших властей, то я повинуюсь, но если это распоряжение только Ижевского (так зовут жандармского унтер-офицера), то не намерен его слушать". Вообще, как видно, Чернышевский, не понимая хорошенько своего положения, приписывает все распоряжения жандармского унтер-офицера лично ему и почему-то недружелюбно относится к нему и, часто выходя из себя, говорит ему дерзости. Впрочем, все вышесказанное обнимает по времени -- от начала мая и до конца июня, когда, по словам исправника, унтер-офицера и урядников, находящихся при Чернышевском, сей последний был совершенно не в нормальном состоянии и раздражался каждой безделицей. С тех пор Чернышевский успокоился и живет совершенно тихо и скромно. Но с жандармским унтер-офицером он все-таки не говорит ни слова, с казаками же очень вежлив и ласков. Из окружающих Чернышевского лиц особенно ему симпатизирующих нет, так как он почти никого не видит. В своих прогулках он заходит иногда в лавки, девая пустячные покупки. Также бывает иногда у казака Якова Попова, доверенного Домбровского-Бабушкина, и у вдовы чиновника Карякина, от которой получает обед. Посещает он вышеупомянутых лиц крайне редко и всегда на очень короткое время. До мая, т. е. до свидания с Николаевым и Шагановым, эти лица были по нескольку раз и у него, но также на весьма короткое время и всегда в присутствии одного из казаков.
С тех пор он больше не принимает у себя никого.
Чернышевский до настоящего времени ничего не писал. Даже по показанию жандарма и казаков, у него не было в квартире ни пера, ни чернил. Письма, отправленные им в установленном порядке, были писаны пером и чернилами, взятыми на то лишь время у одного из казаков.
За несколько дней только до моего приезда в Вилюйск Чернышевский обзавелся всем нужным для письма и объявил мне о своем намерении писать" {"Чернышевский, -- писал В. Н. Шаганов в своих мемуарах, -- после рассказывал, что просил Голицына сказать Синельникову (генерал-губернатору. -- Г. X.), не разрешат ли ему списаться с Петербургом, чтобы ему прислали книги для переводов и эти переводы он мог отсылать в Петербург.
Голицын категорически заявил, что это желание Чернышевского не будет удовлетворено", (Н. Г. Чернышевский на каторге и в ссылке. Воспоминания В. Н. Шаганова. СПБ, 1907, стр. 38).}.
Большую часть дня и до поздней ночи он проводит в чтении.
Из дома выходит только перед вечером и то ненадолго и всегда в сопровождении жандарма.
Место содержания Чернышевского соответствует вполне данному назначению".