(По рассказу очевидца)
Не только простолюдины, везде и всегда легковерные, но мюриды, и даже наибы -- сами администраторы, опытные в делах управления,-- все остались убеждены, что Абу-Джафар говорил по подкупу от князя Воронцова, получил достойное наказание за обман; и все смеялись над его лживым словом: -- Но не долго. На пятую пятницу после страдальческой смерти несчастного марабута,-- в то самое время, когда муэдзин [мусульманский священнослужитель. (Примеч. ред.)], взобравшись на минарет или единственной, как мае показалось по характеру выражений рассказчика, или если не единственной, то главной, мечети в Гунибе, взвизгнул пронзительным голосом, призывая правоверных к утренней молитве,-- в тот же самый миг пронесся, над Гунибом, с той стороны, где дом Шамиля, другой крик, заливающийся перекатами еще более визгливыми и пронзительными,-- козлиный крик,-- чистейший козлиный крик, но чрезвычайной энергии.
"Что такое? Неужели сбывается?" -- вздрогнул сам Арслан-бей,-- хоть и человек вообще бестрепетного мужества, хоть и приготовленный не ныне-завтра услышать козлогласование, предсказанное пророком. Тем ужаснее, разумеется, затрепетали сердца других, менее бесстрашных и не ожидавших. Кто в чем был,-- многие даже не надевши туфель, бежали, как и сам Арслан-бей, к дому Шамиля, бежали, оглушаемые неутомимым и неимоверно звонким козлиным воплем.
И подбегая, видели: сбылось. На кровле дома Шамиля стоял и блеял совершенно по-козлиному,-- действительно, баран; очень обыкновенный с виду и даже не из казистых: самый простой баран, тускложелтоватый, среднего роста, сухощавый,-- словом, незавидный, простой баран. Как подбегал кто, остолбеневал, и стоял молча, разинув рот, вытаращив глаза. Баран заливался с каким-то неистовством, будто в упоении восторга от своего искусства и звучного органа: задравши кверху голову, тихо поводил носом и раскрытым широко ртом, и драл горло по-козлиному с силою десяти козлов.
Несколько минут было гробовое молчание в толпе под ужасом этих рулад.
И вдруг зашумел народ, заколыхался, взволновался, взрывы шума заглушали даже неистово-пронзительное блеяние барана.
Выбежал на крыльцо Шамиль, и Арслан-бей, опомнившись, бросился стать подле него.
-- Мириться! Мириться! --был гвалт народа.
-- Молчать, сволочь!-- крикнул Шамиль. Никого не испугал: был страх страшнее всякого Шамиля.
-- Мирись с русскими! Мирись!-- кричал и подступал народ. Шамиль бросился к окружавшим его мюридам:
-- За мной, друзья! Разгоним этих трусов!
Пять или шесть человек из мюридов взялись за шашки. Остальные пожали плечами: "Нет, Шамиль; когда народ глуп, то глуп; а когда прав, то прав".
Как тут было быть?-- Если б один Гуниб -- не велико бы горе,-- или хоть бы только Кумыки,-- хоть и с Казы-Кумы-ками, пожалуй,-- все бы не проиграно дело, если бы только. Но куда ни придет слух о блеянии барана по-козлиному, везде будет то же.
Шамиль стоял, хмурясь. А народ подступал: "Мирись с русскими! Мирись!" -- А баран заливался неумолкаемо своими шай-танскими козлиными перекатами.
-- И как не стащили его до сих пор?-- сказал Арслан-бей Шамилю.
-- Да, как не стащили?-- сказал Шамиль мюридам,-- тем, которые еще держались за шашки.
-- Не было приказания от тебя.
-- Правда! --проговорил Шамиль, стиснув зубы, и холодный пот выступил на лбу старика: -- Струсил я, Арслан-бей, растерялся: сидел, как дурак, пока опомнился от крику народа и выбежал: Шамиль струсил, Арслан-бей -- а? -- Шамиль трус!
-- Нечего тут стыдиться, Шамиль, и нельзя называть себя трусом за это,-- сказал Арслан-бей.-- Тахой случай, как не растеряешься? И со мною то же было: одурел я совсем.
-- Плохо дело, Арслан-бей.
-- Плохо, Шамиль. -- А народ подступал: "Мирись! Мирись!"
-- И ума не приложишь, как быть с ними,-- сказал Шамиль уныло. Но вслед за тем и оживился: находчивость ума воскресла.
-- Дурачье, с чего беснуетесь-то? Какой тут страх, что тут за знаменье, какое тут диво? Должно быть, вырвался баран, когда хотел зарезать его кто из таких шелопаев, как те вот, которые кричат: "Мирись!" Такому ротозею, ослу, и барана не суметь зарезать как следует; напугал барана и упустил. С перепугу это орет баран так. Вот и все диво. С перепугу, не то что по-козлиному, может заорать и по-коровьему, и по-лошадиному. Понимают это, я думаю, кто здесь умные люди. Не все же кричат.
-- Нашел дураков обманывать! Рассказывай! -- закричал народ: -- Да что ты нас обижаешь-то? Шелопаи мы, по-твоему, ротозеи, ослы? Смотри, Шамиль, не поплатиться бы тебе за это!
И некоторые в народе уж выхватывали шашки. А мюриды, кроме пяти, шести, пожимали плечами и говорили: "Нет, Шамиль, народ не всегда дурак. Иной раз и прав бывает".
-- Дети мои... братья мои...-- начинал Шамиль опять заговаривать с народом. Народ не давал ему выговорить слова: "Ты обидел нас! Еще и трусами назвал! и сволочью! Поплатишься! Мирись! Мирись!"
-- Не слушают; шутя и бросятся изрубить,-- сказал Арслан-бей. -- Уйдем. Выпросим время подумать. -- Закричал народу: "Друзья, дайте Шамилю время подумать".
Сначала не хотели слушать. Он уговаривал, упрашивал.
-- Отвечаешь ли за то, что отсрочка не будет в обман? -- стали соглашаться.
-- Отвечаю,-- сказал Арслан-бей.
-- Хорошо. Твоему слову верим. Даем Шамилю время подумать до следующего намаза.
-- Братья, оцепим двор, караулить,-- закричали из толпы.
-- Так, так,-- подтвердили все.
Обидно показалось это Арслан-бею: он привык, что его слову верили.
-- Братцы, как же это? Меня под караул?
-- Не тебя. Ты нас не обманешь. Но Шамиль и тебя и нас обманет. Известный обманщик. И Абу-Джафара погубил за правду, обманувши нас. Кровь праведника на нем.
Некоторые даже кричали: "Шамиль хуже гяура!", "Шамиль хуже пса!", "Шамиль проклят от бога!"
Шамиль скрежетал зубами и порывался броситься с шашкою на толпу. Здоровый мужчина, хоть уж и не молодой был тогда. Но Арслан-бей имел атлетическую силу, и удерживал его; и, получивши позволение от народа, насильно увел в дом, отвел в особую комнату, усадил.
-- Трусы! Неблагодарная сволочь!-- говорил Шамиль и сидел, стискивая шашку.
-- Шашкою тут ничего не сделаешь,-- сказал Арслан-бей. -- Надо придумать что-нибудь.
Шамиль будто не слышал. Сидел, понуря голову.
-- Плохо дело, об этом и спору быть не может,-- сказал Арслан-бей. -- Но все же, может быть, и придумаешь как-нибудь, если подумаешь поспокойнее.
Шамиль усмехнулся. "Досадно только, Арслан-бей. А придумывать, нет надобности ломать голову теперь. Предвидено; стало быть, и обдумано".
-- Как же?
-- Простое дело. Только выгоды от него мало. Как бы те две бомбы годились, приятнее бы. А то, не годятся. И должно дело поэтому не иметь никакой пользы нам.
-- А те две бомбы не годятся?
-- Ни к чему.
-- Да ты знаешь о них?
-- Знаю.
-- Имел видение о них?
-- Имел. Ты ему так и окажешь: было видение Шамилю. Стало быть, и сомнения тут не должно быть у него: так будет. Вторая бомба полетит на Турцию. И истребит Стамбул. И землетрясением и осколками опустошит землю на сто часов пути кругом. И развалинами завалит Босфор.
Третья бомба -- на Австрию. И истребит Вену. И землетрясением и осколками опустошит землю на сто часов пути кругом. И развалинами завалит Дунай и все реки и озера на пятьдесят часов пути кругом.
Стало быть, на эти бомбы нечего рассчитывать, чтоб от страха перед ними была помощь нам. Турция -- страна правоверных, оно так. Но годится она лишь на то Кавказу, чтобы черкесы имели куда продавать дочерей. Кроме, ни к чему. Гнилая трость, и сломится под рукой опирающегося на нее, и ранит руку. И Австрия не лучше, сколько я слыхивал.
"Сколько я слыхивал",-- запало это в душу Арслан-бея. Простой был человек он; и мог иногда казаться недалеким, потому что никогда не хитрил. Но я могу сказать по личному знанию: не был обделен умом этот прямодушный человек. "Сколько я слыхивал",-- это что-то не похоже на видение. Хотел он заметить Шамилю: "Да уж говори, ты сам так сообразил". -- Но не ко времени, терять время. Промолчал он. "Вот потому-то и горько,-- продолжал Шамиль,-- у кого силы нет, между теми еще есть люди, как люди. Вот хоть бы мы с тобой, к примеру. А у кого могла бы быть сила,-- и есть, может быть,-- сами-то ни к чему неспособные люди. Ну, да не о том речь. О бомбах дело. От тех двух пользы нет. Но дело не кончится на них. Пустивши их, урусы начнут делать еще. То было три,-- значит, четвертую. На кого, не открыл мне бог. Но то верно, что начнут делать. Только, не будет уж доставать у них ни железа, ни пороху, ни работников. Потому что -- слышал ты сам: Магер-Шалал-Хаз-Базо -- сильный этим Потрясателем земли скоро разорится. Не такое еще будет разорение ему, но и это будет, попрежде того: ни железа, ни пороху, все истрачено на те три бомбы; ни работников -- заморены работники над теми. Однакоже охота сильная: сам ты слышал, это оружие Хадергет, сила геенны в этом оружии. Кто раз отдал душу Иблису, тому уж не вырвать ее из-под управления Иблиса. И будет Иблис заставлять урусов делать четвертую бомбу, хоть обнищали они и от тех трех. Сами, может быть, не желали бы, а будут делать: Иблису отдали души свои.
Ну, слушай же, Арслан-бей, как дальше открыл мне бог. Будут делать урусы четвертую бомбу,-- а другие-то гяуры не глупее ж их. Хоть три бомбы и проворонили, но по короткости времени, потому что не знали заранее. А теперь, скажут: "стой, парень-урус, довольно пошалил иблисовой игрой". И сложатся другие гяуры -- немцы, и французы, и англичане,-- и легко им вместе сделать Потрясателя Земли и бомбы еще гораздо больше тех.
Сделают Потрясателя Земли и две бомбы, втрое больше тех,-- продолжал Шамиль,-- и пустят одну бомбу на Петербург; истребит она его, и опустошит Россию на триста часов пути кругом. Другую бомбу пустят на Москву; и истребится Москва, и опустошится Россия на триста часов пути кругом. И мало останется живых людей в России, только по самым дальним углам кое-кто. А вся Россия на триста часов пути кругом Петербурга и кругом Москвы 'будет пустыня в развалинах без живых людей. Так исполнится название Потрясателя Земли,-- помнишь, Арслан-бей!-- Магер-Шалал-Хаз-Базо, Сильный оружием вскоре разорится.
-- Помню, как не помнить? -- отвечал Арслан-бей.-- И понимаю все теперь.
Шамиль посмотрел на него:
-- Что же ты понимаешь?
-- Понимаю, что ты хорошо сообразил, Шамиль. Оно точно, так должно быть.
Шамиль посмотрел на него еще,-- опустил глаза, подумал: -- хорошо; так, то пусть и по-твоему. Мы с тобою свои люди. -- Поезжай же ты, Арслан-бей, к Пожирателю Книг. Ищи его в том городе. Не там он, то можно узнать, где. У гяуров так заведено, что известно обо всяком начальству.
-- Понимаю, не толкуй. Найду, не бойся.
-- Отдашь Пожирателю Книг эту книжку, в которой написано мной все видение Абу-Джафара; и перескажи все, что слышал теперь от меня о бомбах на Турцию и Австрию и о разорении России. Если Пожиратель Книг поверит, бросит выдумывать свою машину. Не поверит, ты убьешь его. -- Смотри же хорошенько, можно ли оставить его в живых. Я надеюсь на тебя, как на себя самого.
-- Не опасайся, Шамиль,-- сказал Арслан-бей,-- оно правда, иной раз, по жалости к людям, делаю не совсем как следовало бы. Но отпустить живым какого-нибудь генерала, от этого не велика беда Кавказу. А тут совсем иное дело. Думаю, что придется убить Пожирателя Книг. Будь он и добрый человек, и пусть кажется, что на его слово можно положиться,-- а убить, это будет вернее.-- Значит, в дорогу. Схожу проститься с женой и с детьми. Дорога опасная.
-- Месяц буду ждать тебя назад. После месяца подожду еще полгода,-- сказал Шамиль.
-- Ну, а не ворочусь и через полгода с месяцем?
-- Тогда посмотрю, как быть. Подожду слухов, когда начнут делать бомбы. Оно, положим, будет это втайне. Но слухам нельзя же не быть. Кто не знает, тому и останется непонятно; а мне известно, могу понять, что такое делают втайне.
-- Тогда будешь мириться?
-- Тогда ничего другого не остается. -- Шамиль вздохнул. -- Однако народ ждет. Пойдем сказать. -- Он отдал Арслан-бею книжку, в которой описал видение Абу-Джафара.
Вышел на крыльцо. Народ столпился: -- Ну, что скажешь?
-- Братья,-- начал Шамиль,-- у гяуров есть поговорка: голос народа -- голос божий. Есть, видно, и у гяуров кое-что правдивое в мыслях. Поищем же правды у гяуров. Посылаю Ар-слан-бея.
-- Хорошо, хорошо,-- закричал народ. И не догадался даже потребовать определительных слов, куда и зачем едет Арслан-бей.
А баран продолжал блеять по-козлиному.
-- Братья,-- сказал Шамиль, этот проклятый слуга шайтана сделал свое дело. Стащите его с кровли, зарежьте. И мясо бросьте собакам, сами не ешьте: он слуга шайтана, он проклятый.
-- Так, так,-- заговорил народ,-- он слуга шайтана.
"Вот и подготовлено, чтобы дело опять повернулось, как надобно Шамилю,-- подумал Арслан-бей: баран -- слуга шайтана; шайтан -- обманщик; шайтан приятельствует гяурам, старается вредить правоверным. Дня через два для народа будет явное дело: баран понапрасну смущал правоверных, надобно смеяться над шайтаном: не удалось проклятому шайтану обмануть народ. И каждый будет говорить, что он с самого же начала понимал это; только дивился глупости других: чего пугаются? Как не понимать, что это шайтанова проделка,-- он с самого начала понимал это,-- будет говорить каждый".
А между тем тащили с кровли барана. "Иди, иди, шайтан, шайтанов сын",-- покрикивал на него народ. Бедный баран упирался и продолжал во весь дух блеять по-козлиному. Но стащили-таки его и зарезали. И прекратилось его козлогласование.
Автограф состоит из 3 страниц убористого почерка. Хранится в ЦГЛА (ф. I. со стр. 324).