Непослѣдовательность.

У реакціи выдумки нѣтъ:

"Бей жидовъ!" "Бѣгъ на мѣстѣ!" -- и только.

Все одно да одно, столько лѣтъ.

Даромъ денегъ-то тратится сколько!

Нѣтъ размаха... Въ потемкахъ ночныхъ

Такъ легко быть открытымъ и смѣлымъ,--

Но упорно въ отпискахъ смѣшныхъ

Называется черное бѣлымъ...

Запретили-бъ сморкаться въ платки.

Что намъ слѣдовать западной модѣ?

Человѣку даны кулаки --

И сморкайся въ кулакъ по природѣ.

Запретили-бъ ходить на ногахъ:

Вѣдь еще регрессивнѣе будетъ

Ковылять на ногахъ и рукахъ,

Какъ когда-то пещерные люди.

Можно бриться еще запретить,

Злиться (впрочемъ, послѣднее сложно),

Безъ прописки въ трамваи входить,

Ѣсть халву... Словомъ, многое можно...

Что касается книгъ и газетъ --

Вотъ онъ, вѣчный источникъ крамолы!--

Наложили-бъ на чтенье запретъ,

Распустивъ предварительно школы.

Кое-что бы могли разрѣшить,

Напримѣръ -- воровать патріотамъ.

Надо-жъ чѣмъ-нибудь ихъ наградить

(И судамъ было-бъ меньше работы).

-Вотъ тогда-бъ покорили мы свѣтъ!

Сомнѣваться не смѣю нисколько.

У реакціи выдумки нѣтъ:

"Бей жидовъ!" "Бѣгъ на мѣстѣ!" -- и только.

Размышленіе русскаго гражданина по поводу новѣйшихъ открытій.

Прогрессъ науки все бойчѣй:

Свистя, парятъ аэропланы,

И южный полюсъ у моржей

Завоевали капитаны.

То телефонъ чрезъ океанъ,

То новый типъ подводной лодки...

Я все, какъ нищій и профанъ,

Пріемлю сдержанно, но кротко.

Но чуть прочтешь, что Эдиссонъ

Корпитъ надъ новою задачей,--

Бѣжитъ отъ глазъ покой и сонъ,

И духъ дрожитъ, какъ песъ бродячій:

Не изобрѣлъ-бы онъ на грѣхъ

Чего-нибудь для чтенья- мыслей...

Такой приборъ, сошлюсь на всѣхъ,

Испортитъ жизнь намъ въ худшемъ смыслѣ!

Просвѣщеніе.

(Изъ Гейне).

Михель! Съ глазъ упали-ль шоры?

Замѣчаешь, простота,

Какъ прекрасный супъ твой воры

Вырываютъ изо рта?

А въ награду,-- празднословятъ,--

Будетъ въ небѣ сытъ твой трупъ,

Тамъ, гдѣ ангелы готовятъ

Всеблаженный постный супъ...

Что же, вѣра не слабѣе?

Не сильнѣй твой аппетитъ?

Кубокъ жизни въ ротъ смѣлѣе,

Пусть героя пѣснь гремитъ!

Ѣшь, не бойся, Михель милый,

Набивай животъ, теперь --

Въ тишинѣ на днѣ могилы

Переваришь все, повѣрь.

"Современникъ", кн. III, 1913 г.

Дежурное блюдо.

Всегда готовое голодное витійство

Нашло себѣ вопросъ очередной:

Со всѣхъ столбовъ вопитъ "Самоубійство",--

Масштабъ мистическій, научный и смѣшной.

Кто чаще травится -- мужчины или дамы,

И что причиной -- мысли иль любовь?

Десятки праздныхъ съ видомъ Далай-Ламы

Мокаютъ перья въ тепленькую кровь.

А лихачи, искрясь дождемъ улыбокъ,

И не жалѣя ловкихъ рукъ и ногъ,

Въ предсмертныхъ письмахъ ищутъ лишь ошибокъ:

Тамъ смерть чрезъ ять,-- а тамъ комиченъ слогъ.

Послѣдній мигъ подчасъ и глупъ и жалокъ,

А годы скорби скрыты и темны,--

И вотъ съ апломбомъ опытныхъ гадалокъ

Ведутъ расцѣнку труповъ болтуны.

Въ моря печатныхъ праздныхъ разговоровъ

Вливаются потоки устныхъ словъ:

Въ салонахъ чай не вкусенъ безъ укоровъ

По адресу прострѣленныхъ головъ...

Однихъ причислятъ просто къ сумасшедшимъ,

Иныхъ къ незрѣлымъ, а иныхъ къ "смѣшнымъ"...

Поменьше-бы вниманія къ ушедшимъ,

Побольше-бы чутья къ еще живымъ!

Безсмысленно стрѣляться изъ-за двойки,--

Но сами двойки -- ваша ерунда,

И вашъ рецептъ тупой головомойки

Не менѣе безсмысленъ, господа!

И если кто изъ гибнущихъ, какъ волки,

Выходятъ изъ больницы иль тюрьмы,--

Не всель равно вамъ, выпьетъ онъ карболки

Или замерзнетъ въ полѣ средь зимы?...

Когда утопленника тащатъ изъ канала,

Бѣгутъ подростки, дамы, старички,

И кто-нибудь, болтая, что попало,

Заглядываетъ мертвому въ зрачки.

Считайте-жъ ведра уксуснаго зелья!

Пишите! Глотка лжива и черства:

"Сто тридцать отравилось отъ бездѣлья,

А двѣсти сорокъ два -- изъ озорства".

Новый "измъ".

Нѣтъ денегъ, уголъ хуже склепа,

Талантъ въ предѣлахъ ремесла,

Работать скучно, ждать нелѣпо,

И конкурентамъ нѣтъ числа.

Что дѣлать? Тлѣя незамѣтно,

Писать портреты съ чахлыхъ дѣвъ?

Но самолюбіе, какъ Этна,

Но самолюбіе, какъ левъ!

И вотъ развязные кастраты,

Раскрасивъ синькой животы,

Толпою лѣзутъ въ Геростраты

И рушатъ славныхъ съ высоты.

"Долой слащавыхъ Тиціановъ!

Долой бездарныхъ пастуховъ!

Подъ громъ турецкихъ барабановъ

Построимъ храмъ изъ лопуховъ!"

И спорятъ: въ центрѣ крыши -- двери,

Вдоль пола -- окна. Принципъ простъ!

Со стѣнъ глядятъ смѣшные звѣри,--

Шесть ногъ, шесть глазъ, изъ пасти -- хвостъ.

Пускай пріемъ не геніальный,

Но онъ испытанъ. Цѣпь зѣвакъ

Бѣжитъ, шумя, на видъ скандальный

Въ салонъ "Квадратный Вурдалакъ".

Сначала хохотъ и глумленье,

Потомъ глядишь -- одинъ, другой

Стоитъ у стѣнки, въ размышленьи,

Тряся задумчивой ногой...

"А нѣтъ-ли здѣсь чего такого?

Вѣдь самъ маститый разъяснилъ,

Что Врубель тоже былъ сурово

Осмѣянъ стадомъ пошлыхъ силъ"...

Въ четвергъ маститый гибкій критикъ

Оцѣнитъ новый "Вурдалакъ",--

Онъ въ ногу съ вѣкомъ и политикъ,

И онъ напишетъ... такъ и сякъ.

Готово Новое Теченье!

Смѣются, спорятъ и хулятъ,--

А вурдалаки въ восхищеньи

Пьютъ легкой славы острый ядъ...

"Современникъ". Кн. I, 1913 г.

Раздавателю вѣнковъ.

"Искусство измельчало!"

Ты жаждешь облаковъ?

Приподыми забрало,

Читатель Кругляковъ:

Вербицкая и сало

И юморъ пошляковъ.

Тебѣ нужны молитвы?

Предъ сномъ, иль просто такъ?

Быть можетъ, гимнъ для битвы?

Ахъ, ты, тишайшій ракъ!

Возьми-ка лучше бритву,

Побрейся -- и въ кабакъ.

Что далъ ты Аполлону?

Идею, яркій бытъ?

Опору, оборону?

Вознесъ его на щитъ?

Вонъ сохнутъ по хитону

Слѣды твоихъ копытъ...

Кто моденъ -- ревъ хваленій,

Не моденъ -- и дебошъ.

Вчера былъ Гамсунъ -- геній,

Сегодня Гамсунъ -- грошъ.

Для всѣхъ, братъ, воскресеній

Гдѣ геніевъ найдешь?

"Искусство измельчало!"

А знаешь, Кругляковъ,

Какъ много славныхъ пало

Въ тискахъ твоихъ оковъ?

Заглохло и завяло

Иль не дало ростковъ...

Въ любой семьѣ ты сила.

И это ты виной,

Что и дѣтей могила

Плѣняетъ тишиной...

А вѣдь средь нихъ, мой милый,

Былъ геніемъ иной.

Брось, рупоръ стадной глотки,

Румяное робя!

Заказывай колодки

Лишь шьющимъ на тебя,--

Богъ музъ безъ глупой плетки

И самъ найдетъ себя.

Табу.

Иванъ Петровъ, лойядьный человѣкъ,

Приплелся въ баню ради омовенья --

(Въ лавинѣ благодѣтельныхъ опекъ

Лишь бани избѣжали запрещенья).

Средь клубовъ пара, въ кучѣ голыхъ тѣлъ

Петровъ узналъ вдругъ поясницу друга,

Подкрался и слегка его огрѣлъ,--

Но тутъ же чуть не умеръ отъ испуга...

Фигура обернулась,-- правый Богъ,--

То былъ кипящій гнѣвомъ городничій:

"Какъ? Что?! Меня?! Молчать! Въ баррраній рогъ!

Забвеніе законовъ и приличій!!":

Ви-ви-но-ватъ!..." -- сипитъ дрожа Петровъ,--

"Я полагалъ по сходству ногъ и жира..."

"Мнѣ все равно-съ! Подъ судъ, безъ лишнихъ словъ"

Подъ судъ за оскорбленіе мундира!"

"Какъ передъ Истиннымъ! Ошибся, Боже мой!..

Вѣдь вы же безъ мундира... Думалъ сзади,

Что это кумъ мой, Петръ Ильичъ, портной,

И вотъ... по дружбѣ... хлопнулъ, шутки ради".

"Что? Безъ мундира?... Видѣли глупца?

Такъ я тебѣ напомню, братъ, "по дружбѣ",--

А оскорбленіе казеннаго лица

При исполненіи обязанностей службы?!"

"Современникъ", No 2, 1913