ПОѢЗДКА ЧРЕЗЪ БУЭНОС-АЙРЕССКІЯ ПАМПЫ (*).

Travel, in the younger sort, is а part of education; in the elder -- а part of experience...

Let the traveller not change his country manners for those of foreign parts; but only prick in some flowers of that he hath learned abroad into the customs of his own country.

Lord Bacon. "Essays Civil and Moral" (**).

(*) Съ особеннымъ удовольствіемъ помѣщаемъ здѣсь эту ученую и вмѣстѣ живую, любопытную статью нашего предпріимчиваго путешественника Пл. Ал. Чихачева. Читатели, вѣроятно, не забыли статьи его: "О пароходствѣ и озерахъ Сѣверной Америки", помѣшенной въ "Отеч. Запискахъ" 1839 года (т. III, отд. II, стр. 54). Пл. Ал. Чихачевъ наиболѣе изслѣдовалъ Сѣверную и Южную Америку, участвовалъ въ хивинской экспедиціи и недавно еще всходилъ на вершину Маладетты въ Пиренеяхъ, считавшуюся доселѣ неприступною. Читатели, конечно, уже имѣютъ свѣдѣнія объ этомъ восхожденіи какъ изъ иностранныхъ журналовъ, такъ и изъ статьи "Отеч. Записокъ" прошлаго года (т. XXV, отд. VIII: "Восхожденіе на пикъ Нету въ Пиренеяхъ").-- Предлагаемая теперь статья есть плодъ путешествій г. Чихачева по Америкѣ.-- Слово "пампа" происхожденія индійскаго (кичуа); собственно значитъ "луговая равнина". Ред.

(**) "Путешествія для молодыхъ людей составляютъ часть воспитанія; для взрослыхъ -- часть опытности... Путешественникъ не долженъ мѣнять свои народные нравы на иностранные: онъ долженъ только стараться перенести въ свое отечество цвѣты тѣхъ знаній, которыя пріобрѣлъ въ странахъ иноземныхъ."

-----

Область равнинъ занимаетъ большую часть материка новаго-свѣта {Баронъ Александръ Фон-Гумбольдтъ полагаетъ всю поверхность американскаго материка въ 3,534,000 морскихъ квадратныхъ миль, изъ которыхъ около 1,821,000 кв. миль приходятся на полуостровъ сѣверный и 1,713,000 кв. миль на южный полуостровъ. Тотъ же ученый полагаетъ пространство равнинъ на первомъ полуостровѣ въ 984.000 кв. миль, что почти равняется площади цѣлой Европы, на южномъ материкѣ, по его исчисленіямъ, равнины занимаютъ 1,370,700 кв. миль. Изъ этихъ приблизительныхъ исчисленіи видно, что на 3,034,000 кв. миль, составляющихъ всю поверхность новаго-свѣта, 2,354,700 кв. миль заняты равнинами, и что гористая поверхность относится къ плоской почти какъ 1 къ 4. (См. Voyage aux Régions Equinoxiales, tome IX et X, livre IX, p. 221, -- и Asie Centrale, Hauteur moyenne des continens. Tome I).}. Въ обоихъ полушаріяхъ она образуетъ необозримыя долины, которыхъ крайніе предѣлы, на западъ -- Анды, тянущіеся почти вровень съ Тихимъ-Океаномъ, отъ Магелланова-Пролива до Полярнаго-Моря; на востокъ -- Океанъ-Атлантическій и Бразильскія горы, Аллигены и ихъ канадскіе отроги.

По этимъ плоскимъ осадочнымъ землямъ, происшедшимъ отъ медленнаго и постепеннаго возвышенія земной коры, долгое время находившимся подъ водою и которыхъ высоту надъ уровнемъ моря можно полагать отъ 30 до 170 саженей {См. А. de Humboldt. Asie Centrale, Considérations Hypsomélriques, Томъ I, стр. 77.} -- присвоены разнообразныя названія: прери (prairies), саванъ (sayanas), ліановъ (lianos) и пампъ (pampas).

На южномъ материкѣ три поперечные хребта {Эти три поперечные хребта, а именно Кордиліеры Каракасскія, Паримскія и Чикитскія, связываются съ главнымъ Хребтомъ Андовъ.} горъ, идущіе отъ востока къ западу, между окраинами знойнаго пояса, раздѣляютъ на три ложбины огромную область равнинъ, простирающуюся отъ полуденныхъ предѣловъ южно-американскаго полуострова до Кордильеровъ {Слова "Кордильера", "Сіерра" (Cordillera, Sierra) значатъ по-испански -- цѣпь, или большой хребетъ горъ.} прибрежныхъ Караибскому-Морю. Эти три ложбины, открытыя на востокъ и на юго-востокъ, прилегаютъ къ рѣкамъ Ореноко, Амазонской и Ріо-де-ла-Плата. На обоихъ противоположныхъ концахъ Южной-Америки, онѣ покрыты высокими злаками и обильными пастбищами, но безлѣсны. Напротивъ, на равнинахъ Амазонской и Ріо-Негро, потопляемыхъ экваторіальными дождями, растутъ густые дѣвственные лѣса, гдѣ лишь протекающія по нимъ рѣки доступны человѣку {По исчисленію Гумбольдта, пространство этихъ лѣсовъ въ шесть разъ болѣе всей Франціи. См. Voyage aux Régions Équinoxiales. Tome VI.}.

Физическое образованіе саванъ Ореноко и Ріо-де-ла-Плата напоминаетъ наши степи между Днѣпромъ и Волгою, Иртышемъ и Обью {Я разумѣю здѣсь лишь низменныя луговыя степи, но отнюдь не плоскія возвышенности и пески.}. Пампы, какъ говорятъ знаменитые Мальт-Брёнъ и Гумбольдтъ, суть "настоящія степи Америки". Но первыя отъ вторыхъ отличаются особенно совершеннымъ безлѣсьемъ и отсутствіемъ тѣхъ глубокихъ рытвинъ, расширенныхъ стоками водъ и таящими снѣгами {Murchisson, Geological Structure and Tchernoу-Zein of Russia.}, и бугровъ, которые столь часто замѣчаются въ степяхъ стараго-свѣта. Хотя горизонтальность пампъ нарушается нѣкоторыми волнистыми неровностями, образовавшимися частію наносными песками (medanos) {Medanos, или наносные пески (дюны), состоятъ изъ земли легкой, песчаной и плодоносной; трава на нихъ не такъ густа, какъ на равнинѣ, но волчцы и солонцоватыя растенія плодятся сильно. Форма этихъ насыпей пампы весьма-разнообразна, и переходъ ихъ къ зеленой поверхности равнины рѣзокъ и безъ всякой постепенности. Ихъ высота, ничтожная сама по себѣ, кажется весьма-значительною на плоскости этого землянаго океана.}t частію углубленіями почвы, но эти неровности ничто предъ разнообразіемъ нашей степной поверхности.

Вѣроятно, скоро настанетъ время, когда ближайшее изученіе фактовъ, большая послѣдовательность въ наблюденіяхъ, основанныхъ на точныхъ числовыхъ показаніяхъ, наконецъ новыя ученыя пренія, докажутъ неопровержимо ипотезу, принятую нѣкоторыми учеными {I. Klaproth. Mém. relatifs à l'Àsie, Tome I.-- Erdkunde von Asien. Band I. Einleitung;-- А. Humboldt;-- Àbel Remusat, Mém. sur l'Asie Centrale, и прочіе ученые.} и оправдываемую присутствіемъ многочисленныхъ соленыхъ озеръ и морскихъ осадковъ, а именно: что эти низменныя области земнаго шара служили нѣкогда жолобовинами большимъ внутреннимъ морямъ. Доказать это -- дѣло геологіи, которой новѣйшія открытія пролили столько свѣта на давпіе перевороты нашей планеты.

Южное нагорье поперечной Чикитской-Кордильеры, подъ 19 и 20 градусами южной широты, можетъ быть принято за географическій самый сѣверный предѣлъ буэнос-айресскихъ пампъ, которыхъ поверхность, болѣе или менѣе связанная съ патагонскими равнинами, простирается на полдень до Магелланова-Пролива (53о юж. шир.). На одной изъ оконечностей этой огромной третичной долины, заключающей въ себѣ болѣе 128,000 кв. легвовъ {По мнѣнію Альсида д'Орбиньи, третичная плоскость пампъ обширнѣе Франціи, Испаніи, Португаліи и Англіи, взятыхъ вмѣстѣ. См. Alcide d'Orbigny. Voyage dans l'Amérique méridionale. Tome III, Chap. VI.-- Американская легва (légua) составляетъ болѣе 4 верстъ.}, растутъ бананы и пальмы, тогда-какъ другая покрыта снѣгами и льдами. По самой срединѣ пампъ протекаютъ рѣки Ріо-Негро и Ріо-Колорадо.

Въ дождливое время года, злаки въ 4 и 5 футовъ вышины и солонцоватыя растенія образуютъ необозримый зеленый, волнистый коверъ, который скоро желтѣетъ и высыхаетъ отъ зноя лѣтняго солнца и отъ порывовъ пампера {Памперо есть юго-западный вѣтеръ, который дуетъ въ пампахъ изъ андскихъ ущелій съ необоримою свирѣпостію. Мореплаватели замѣчаютъ его дѣйствіе на большомъ разстояніи отъ атлантическихъ береговъ.}. Тогда печальный видъ этихъ пустынь, особенно къ югу отъ Ріо-Негро, гдѣ начинаются безплодныя и песчаныя патагонскія степи, дѣлается нестерпимымъ; лишь миражи оживляютъ порою эту картину какою-то странною жизнію.

Небольшія соленыя озера, составляющія отличительную черту третичныхъ пластовъ {См. Elie de Reaumont et Dufrénoy -- Объясненіе къ ихъ великолѣпной геологической картѣ Франціи.} новаго и стараго свѣта, разсѣяны по глинистой почвѣ этихъ равнинъ, вообще проникнутыхъ соляными частицами, которыя вывѣтриваются на поверхности {Соляные осадки, жадно собираемые пасущимися стадами, называются туземцами салитраль (salitrales).}.

Можно ограничить собственно такъ-называемыя буэнос-айресскія пампы болѣе-близкими предѣлами {Кордуанскія и Сант-Луиса горы къ сѣверу; Тендильскія и Ріо-Негро на полдень; рѣіеи Парана и Ріо-Уругуай на востокъ, и послѣдніе отроги Андсвъ къ западу -- образуютъ до нѣкоторой степени границы буэнос-айресскихъ пампъ.}. По направленно отъ Мендосы къ Буэнос-Айресу находятся три пояса довольно другъ-отъ-друга отличные: первый начинается у подошвы послѣднихъ андскихъ отроговъ; -- здѣсь почва песчаная, изрѣдка покрытая мелкимъ колючимъ кустарникомъ (большею частію allgafoba) на пространствѣ около 350 верстъ; второй (около 600 верстъ) производитъ густыя травы; третій застланъ волчцомъ {Cynara cardunculus (Linn.).} и особеннымъ родомъ ковыля. Эти -- волчцы или репейникъ претерпѣваютъ довольно странныя превращенія. Весною и лѣтомъ, они вытягиваются полные силы и соковъ, до вышины отъ восьми до десяти футовъ; они растутъ такъ плотно другъ къ другу, что Гаучи {Гаучи (Gauchos) суть выродившіеся потомки Испанцевъ, которые первоначально разбросали ихъ по пампамъ, для сбереженія привезенпаго ими изъ Европы скота.} употребляютъ ихъ какъ шанцы противъ набѣгсвъ Индійцевъ. Смѣшанный съ коровьимъ навозомъ (кизякомъ) и животными костями, этотъ репейникъ также употребляется на топливо. Съ приближеніемъ осени, онъ внезапно желтѣетъ, стебли его высыхаютъ, и первый рѣзкій памперо разноситъ его по степи, гдѣ онъ быстро сгниваетъ и исчезаетъ.

Не смотря на довольно-толстый слой растительнаго перегноя (humus), деревья не растутъ на этой почвѣ, гдѣ, напротивъ, травяныя растенія достигаютъ до столь сильнаго развитія. Трудно объяснить это явленіе одною сухостію почвы и атмосфернаго воздуха, тѣмъ болѣе, что оно повторяется, хотя и не въ столь общемъ видѣ, въ саванахъ Миссури, въ Сѣверной-Америкѣ и въ нашихъ степяхъ, гдѣ влажность гораздо-обильнѣе. Объясненіе такого явленія вполнѣ достойно вниманія естествоиспытателей; усиленныя изъисканія по этому предмету были бы дѣломъ великой важности, какъ вообще для физической географіи, такъ и въ-особенности для сельскаго хозяйства.

До-сихъ-поръ, геологическое образованіе пампъ было мало изслѣдовано, и ни минералогическій составъ, ни относительный возрастъ формацій этого огромнаго осадка красноватой глины и песчаника, содержащаго въ себѣ допотопные остатки исполинскихъ животныхъ, еще не былъ подвергнутъ точнымъ изъисканіямъ. Господа д'Орбиньи и Даруинъ, которые болѣе всѣхъ новѣйшихъ ученыхъ подвинули науку въ этой части: новаго-свѣта, никогда не могли достигнуть до самой внутренности пампъ. Свѣдѣній, обнародованныя ими объ этомъ краѣ, суть болѣе плоды теоретическихъ соображеній, отличающихся рѣдкою проницательностью нежели слѣдствіе мѣстныхъ наблюденій {См. Alcide d'Orbigny. Voyage Dans l'Amerique Meridionale, и Darwin's Journal of the Surveying Expedition of Н. М. Ships Beagle of Adventure. 1832--1836.}.

Климатъ пампъ вообще здоровый и постоянный; однако хотя разность температуръ не достигаетъ тѣхъ предѣловъ, которые замѣчаются въ русскихъ и киргиз-кайсацкихъ степяхъ {Во время хивинской экспедицій (1839--1840) мнѣ удалось сдѣлать рядъ точныхъ метеорологическихѣ наблюденій, могущихъ дать понятіе о климатологіи этихъ степей. См. Poggendorf's Annalen; и Humboldt Asie Centrale. Tome III.}, но атмосферическія перемѣны бываютъ рѣзки и внезапны.

Между животными обитателями этихъ странъ занимаютъ первое мѣсто левъ, тигръ (жагуаръ) и страусъ {Страусъ пампъ (Rhea americana) хотя различенъ отъ африканскаго страуса, однако же силенъ и весьма-быстръ на бѣгу.}; гуанаки {Гуанако (Guanaco, Auchenia Uacma, Linn.) принадлежитъ къ породѣ антилопъ -- прекрасное животное, ловкое и легкое. Оно водится въ этихъ равнинахъ стадами отъ 20 до 50 головъ.}, бискачіи {Бискачіо (biscacho, callomus biscacia) живетъ въ норахъ, которыя онъ прокапываетъ на значительное углубленіе. Онъ, видимо толще и ниже нашего зайца.}, галинасы {Гальиасъ (calhartes urubu) и каракара (polyborus vulgaris) хищныя птицы, величиною съ маленькихъ кондоровъ.}, каракары и безчисленные рои москитовъ и саранчи населяютъ эти пустыни; змѣи встрѣчаются рѣдко, исключая мелкихъ породъ. Вообще, величина и сила породъ животнаго царства въ новомъ-свѣтѣ должны уступить мѣсто развитію растительнаго и минеральнаго.

Пампы населены дикими Индійцами {Альсидъ д'Орбиньи въ своихъ любопытныхъ изслѣдованіяхъ объ американской породѣ людей раздѣляетъ, племя Индійцевъ, населяющее пампы на три главныя отрасли, а именно: 1) отрасль Пампскихъ Индійцевъ собственно такъ-называемыхъ, 2) Чикитовъ и 3) Моховъ. Эти три отрасли подраздѣляются еще на 27 различныхъ родовъ. По исчисленіямъ этого ученаго, несообразность народонаселенія съ пространствомъ земли такъ велика, что собственно въ пампахъ считается одинъ человѣкъ на 3 квадратныя легвы или на 12 квадратныхъ верстъ. Въ Нидерландахъ считается 2829 человѣкъ на каждую квадратную легву, а въ Англіи 1457. (См. Alcide d'Orbigny. Voyage dans l'Amcrique Méridionale, Tome IV,

глава 1, стр. 16.)}, ведущими жизнь пастушескую и охотничью. Испанцы дали имъ названіе Индіосъ Бравосъ (Indios Bravos). Сверхъ этихъ коренныхъ жителей, по пампамъ разсѣяны семейства особаго рода, происшедшія отъ смѣшенія Европейцовъ съ краснокожими. Эти полудикіе люди носятъ ссобственно названіе Гаучей.

Попавшіе въ эти неооозримыя равнины еще со временъ завоеванія Америки, они до-сихъ-поръ сохранили притязанія на имя кастильянскихъ гидальговъ (hidalgos castillanos), но, къ-сожалѣнію, эти мнимые аристократы издавна лишились всѣхъ правъ своихъ, благодаря своей многочислепности и забвенію всѣхъ гражданскихъ доородѣтелеи.

Жизнь нынѣшняго Гауча есть любопытный образчикъ первобытной жизни, по большой части сохранившейся лишь въ историческихъ преданіяхъ; пастушеской и зв ѣ роловной; и добродѣтели и пороки Гаучей носятъ на себѣ отпечатокъ этого незапамятнаго состоянія общества. Безстрашный, ловкій, своевольный, но коварный, безпечный, вполнѣ преданный всѣмъ порывамъ страстей, Гаучо не знаетъ ни въ чемъ другихъ предѣловъ, кромѣ океана,-- другой узды, кромѣ своей дикой воли и страха, который наводятъ на него сосѣдніе Индійцы {Въ буэнос-айресскихъ пампахъ собственно такъ-называемыхъ, встрѣчаются 3 рода Индійцевъ: 1) Аранканы (Arancanos) въ южныхъ Андахъ Чили и въ восточной части пампъ, 2) Пуелчи (Puelchtfs) въ срединѣ равнинъ, и 3) Патагонцы (Patagones) въ полуденной части американскаго материка. Эти три рода принадлежатъ къ 1-й отрасли племени Индійцевъ, по классификаціи д'Орбиньи.}.

Никогда христіанство, произведшее столько чудесъ, не могло соединить этихъ людей узами общества. Они не знаютъ первыхъ, основныхъ началъ его и презираютъ тѣхъ, кто исполняетъ его правила. Суровый отъ природы, привыкшій съ рожденія къ быту кочевому и охотничьему, Гаучо знаетъ лишь одну отраду въ жизни -- далекія странствованія.

Съ лассо {Лассо (lasso) почти тоже, что казацкій арканъ, только онъ гораздо-длиннѣе, и Гаучо дѣйствуетъ имъ съ большею ловкостью. Болы (bolas) состоятъ изъ трехъ шаровъ, обыкновенно каменныхъ, вплетенныхъ въ три конца веревки, которые посрединѣ соединены въ одну веревку. Охотникъ держитъ ее промежь пальцевъ правой руки и вертитъ ее надъ головою, пока не улучитъ минуты, чтобъ пустить ихъ въ непріятеля. Сила пращи этого рода -- ужасна; она ломаетъ кости львамъ и тиграмъ. Есть еще такъ называемыя bolas perdidas (потерянные шары), которыя бросаются просто изъ пращи, безъ веревки. Съ этими двумя оружіями и навахой (ножомъ) Гаучо никогда не разстается, даже дома.} въ рукѣ, съ болами и ножомъ за поясомъ, Гаучо, одаренный истинно-воинственною красотою, кидается одинъ, на дикомъ конѣ, въ неизмѣримую даль своихъ равнинъ, и пробѣгаетъ невѣроятныя для Европейца разстоянія, преслѣдуя страуса или льва. Охотничьей добычи своей онъ не продаетъ; онъ презираетъ деньги и не знаетъ цѣны имъ; были бы ему только крѣпкій арчакъ, шпоры, соль, пахиты, да иногда мате (парагуаискій чай). Пончо { Пончо (poncho) -- квадратный, иногда продолговатый кусокъ шерстяной матеріи, въ которомъ посрединѣ сдѣлано отверстіе. Гаучо просовываетъ голову въ это отверстіе, и остальная часть плаща свободно раскидывается по его тѣлу. Слѣзая съ коня на-земь, онъ обыкновенно вынимаетъ шею изъ отверстія пончо, и съ безконечною граціею драпируетъ лѣвое плечо, какъ поступаетъ Испанецъ съ своимъ плащомъ (сара).} составляетъ всю его одежду. Это любимое его платье -- это единственная защита отъ ярости памперо, отъ солнечнаго зноя, отъ ночной росы и дождей. Онъ надѣваетъ пончо почти при рожденіи и въ немъ же ложится въ могилу. Широкіе бумажныя или полотняные шальвары, придерживаемые на бедрахъ шерстянымъ поясомъ, рубашка, иногда пестрый камзолъ -- вотъ остальная часть его наряда. Шпоры, допотопной величины, украшаютъ его пяту, нерѣдко голую; большею частью, обувь его составляютъ узкіе сапоги, безъ подошвъ, называемые потры (potros), которые восходятъ выше икоръ, и крѣпко сжимаютъ ихъ. Носки у нихъ отрѣзаны, такъ-что большой и второй пальцы выходятъ наружу и могутъ захватить маленькій деревянный треугольникъ, замѣняющій стремя. Ничего не можетъ быть забавнѣе, какъ видѣть Европейца, въ первый разъ уцѣпившагося ногами за эти стремена.

Красная шерстяная шапка или соломенная пальмовая шляпа (sombrero) съ широкими опущенными внизъ полями, вполнѣ оттѣняютъ прозрачный, оливковый цвѣтъ лица Гауча. Черты его правильны; глаза, высказывающіе всѣ мгновенныя движенія страстей, то горятъ огнемъ, то исполнены томной нѣги. Ротъ, полузакрытый шелковистыми усами, порою выказываетъ рядъ жемчужныхъ зубовъ, улыбку гордую и лукавую. Очеркъ лица овальный; волосы, черные какъ смоль, разсыпаются локонами вокругъ шеи. Въ цѣломъ, Гаучо -- одинъ изъ красивѣйшихъ типовъ рода человѣческаго.

Нельзя не пожалѣть, что человѣкъ, такъ щедро одаренный отъ природы, не испыталъ благодѣтельнаго вліянія нравственнаго образованія. Папизмъ, положившій, въ новомъ-свѣтѣ, первый камень многообразнаго зданія христіанскихъ обществъ, оставилъ въ сторонѣ лишь отеческую заботливость, какую должно было внушать ему грубое состояніе обитателей пампъ. Нельзя не подивиться, что миссіонеры, принесшіе столько жертвъ, оказавшіе столько благородныхъ усилій для распространенія началъ религіи, и не подумали о духовномъ состояніи этихъ заблудшихъ чадъ цивилизаціи. Тѣмъ болѣе надо жалеть о томъ, что евангельское слово, проповѣданное ими, просвѣтило не одну страну, оплодотворило не одно огрубѣвшее общество. Какъ ни разногласны сужденія объ этихъ проповѣдникахъ христіанства, но должно согласиться, что, вмѣстѣ со многими недостатками, они обладали и большими добродѣтелями; ихъ крѣпкая вѣра, ихъ высокое самоотверженіе выкупаютъ ихъ ошибки. Теперь, когда всѣ роды вѣрованій потрясены, когда холоднымъ разсчетомъ замѣнились восторженные порывы, отъ-чего самые невѣрующіе, самые ожесточенные критики еще останавливаются съ почтеніемъ передъ подвигами миссіонеровъ въ обоихъ полушаріяхъ?.. Вотъ что говоритъ о нихъ безпристрастный историкъ и вмѣстѣ съ тѣмъ строгій протестантъ:

"Нѣтъ сомнѣнія: велики были миссіонеры іезуиты; великая идея связана съ ихъ именемъ, съ ихъ вліяніемъ, съ ихъ исторіей. Они знали, что дѣлали, чего хотѣли; они имѣли полное, ясное сознаніе началъ, по которымъ дѣйствовали, цѣли, къ которой стремились,-- то-есть у нихъ было величіе мысли, величіе воли, -- и это-то спасло ихъ отъ смѣшнаго, которому подвергаются упрямые несчастливцы и скудныя средства {См. "Guizot. Histoire de la civilisation en Europe". Tome I. Leèon XII, p. 365.}."

"Дикіе нравы Гаучей, вѣроятно, были одною изъ главныхъ причинъ того, что вліяніе христіанства не проникло въ ихъ внутреннюю жизнь, а остановилось на одной поверхности. Испанскій духъ завоеваній встрѣтилъ у туземныхъ Индійцевъ неожиданную силу сопротивленія, которая до-сихъ-поръ держится съ величайшею энергіей. Патагонецъ -- природный врагъ христіанина; Гаучо -- христіанинъ болѣе по имени, чѣмъ на дѣлѣ, и предметъ той же ненависти. При встрѣчѣ Гауча съ Индійцемъ -- нѣтъ пощады. Одинъ не выпуститъ другаго изъ рукъ своихъ живымъ, если только сможетъ. Здѣсь прежняя война между Испанцами и туземцами еще длится между ихъ потомками и съ тою же жестокостью. Мужчины всѣхъ возрастовъ умерщвляются на самомъ полѣ битвы, а молодыя женщины, перекинутыя поперегъ коней ихъ похитителей, изчезаютъ съ ними въ неизмѣримыхъ пампахъ.

Оружіе Индійцевъ вообще состоитъ изъ дротика и стрѣлы, у которыхъ остріе составляютъ кость или кремень. Нагіе, безъ сѣдла и безъ узды, уклонясь на шею своихъ быстрыхъ бѣгуновъ, и предшествуемые страшнымъ военнымъ крикомъ, они бросаются на все, что ни встрѣтятъ. Ихъ нападеніе -- набѣгъ тропическаго урагана; оно опустошаетъ и истребляетъ все до корня. Они -- бичъ этихъ странъ, и одинъ разсказъ о ихъ кровавыхъ подвигахъ приводитъ въ трепетъ не только одинакаго странника, но и самаго Гаучо. Завидѣвъ на горизонтѣ облако пыли, онъ измѣняется въ лицѣ и ищетъ спасенія въ бѣгствѣ; о сопротивлениіи онъ уже не думаетъ.

Во время поѣздки по пампамъ, я не разъ былъ свидѣтелемъ подобнаго явленія. Я имѣлъ также случай видѣть нѣсколько Патагонцевъ, взятыхъ недавно въ плѣнъ регулярными войсками, посыланными противъ нихъ буэнос-айресскимъ правительствомъ. Эти люди, по росту своему, показались мнѣ далеко-ниже той молвы, какую распустили о нихъ первые европейскіе мореплаватели {Пигафетта (1520), товарищъ и историкъ безсмертнаго Магеллана, говоритъ, что этотъ мореходецъ назвалъ жителей южной оконечности Америки Патагонами. Это слово значитъ просто "ножища", по-испански, т. е., увеличительное слова pata, нога. Пигафетта, говоря о ростѣ перваго великана, котораго онъ увидѣлъ, прибавляетъ слѣдующее: "Costui era cosi grande chelinostri non li arrivavano alla cintura" (Этотъ человѣкъ былъ столь великъ, что наши не доходили ему до пояса). (См. "Viaggio atorno il Mondo", per Antonio Pigafetta въ "Delle Navigationi et Viaggi" raccolte da М. G. Batista Ramusio. Томъ I, стр. 353, изданіе XDCXIII года). Кавендишъ говоритъ, что, въ 1592 году, онъ видѣлъ на берегахъ Магелланова-Пролива великановъ, ростомъ отъ семи до восьми футовъ. См. "La Collection de Voyages de Purchass", и "Garcilasso de la Vega, Hisloria de los Incas".}. Патагонцы -- люди какъ люди, но, правда, роста очень высокаго, съ формами атлетическими, съ взглядомъ свирѣпымъ. Ученый натуралистъ, Альсидъ д'Орбиньи, говоритъ о ростѣ этихъ мнимыхъ Полифемовъ, слѣдующее:

"Что касается до меня, то въ-теченіе семи мѣсяцевъ сряду видѣлъ я много Патагонцевъ, разныхъ поколѣній, имѣлъ случай мѣрять ростъ ихъ, и могу утвердительно сказать, что въ самомъ высокомъ изъ нихъ не было пяти футовъ и одиннадцати дюймовъ, а средній ростъ ихъ не превышалъ пяти футовъ и четырехъ дюймовъ. Впрочемъ, я замѣтилъ, что мало было мужчинъ ниже пяти футовъ и двухъ дюймовъ, женщины почти также высоки и въ-особенности дородны {См. "Alcide d'Orbigny, Voyage dans l'Amérique Méridionale", Томъ IV, часть II, стр. 217, и показанія капитана Паркер-Кинга въ "Journal of the Expedition of the "Beagle" and "Adventure" in the-Pacific Ocean, 1832--30. Captain Parker-King.}."

Испанское правительство учредило нѣкогда небольшіе укрѣпленные посты въ восточной части пампъ. Эти посты служили отчасти и станціями для курьеровъ, ѣздившихъ изъ Буэнос-Айреса въ Чили {Русское произношеніе Хили (Chili) совершенно-неправильно. Ch произносится по-испански какъ ч, а j, g и х составляюсь такъ-называемую хоту (jota) и произносятся какъ русское х.}. Они были охраняемы и донынѣ охраняются нѣсколькими Гаучами. Эти жилища состоятъ изъ небольшаго четвероугольнаго пространства, окруженнаго рвомъ обыкновенно неглубокимъ. На берегу рва насажены, плотно одинъ къ другому, кактусы, акаціи и алоэсы, составляющіе ограду изъ колючей зелени. Избушка, смазанная изъ глины, прикрытая кожами и длинными стеблями бурьяна, нѣсколько тополей (alamos), и, иногда, родъ цистерны съ солоноватою водою,-- вотъ и всѣ оборонительныя средства этихъ небольшихъ блок-гаузовъ. Не смотря на крайнюю слабость такихъ укрѣпленій, Индійцамъ чрезвычайно-рѣдко случается овладѣть ими. Будучи неспособны сражаться и даже ходить пѣшкомъ, они бросаютъ въ укрѣпленіе свои дротики и стрѣлы, но не могутъ принудить коней своихъ перескочить чрезъ рвы, защищенные на другой сторонѣ живой оградой кактусовъ. Иногда они рѣшаются слѣзать съ коней, чтобъ проложить себѣ путь сквозь эту тернистую стѣну; но тогда Гаучо; до-тѣхъ-поръ равнодушный, спокойно бросаетъ сигару и берется за ржавое ружье, доставшееся, ему по его мнѣнію, въ наслѣдіе отъ Кортесовъ и Пизарровъ. При первомъ удачномъ выстрѣлѣ, Индійцы обыкновенно удаляются, оставляя на мѣстѣ одного или двухъ мертвыхъ, за которыми возвращаются какъ-скоро наступитъ ночь. Но если, по несчастію, имъ удастся проникнуть въ укрѣпленіе; чего почти никогда не случается, тогда все сожжено и разорено до основанія, а люди замучены въ ужаснѣйшихъ терханіяхъ.

Домашняя жизнь туземныхъ Индійцевъ, въ главныхъ чертахъ своихъ, есть жизнь человѣка кочеваго и дикаго; почти вездѣ встрѣчаете вы эту жизнь одинакою, не смотря на нѣкоторыя видоизмѣненія. Религіозныя идеи ихъ ограничиваются вѣрованіемъ въ двухъ геніевъ, добраго и злаго. Они вѣруютъ въ жизнь будущую, о которой имѣютъ нелѣпое понятіе: они воображаютъ, что, въ награду за воинскія доблести, будутъ обитать со временемъ на небѣ, на разныхъ созвѣздіяхъ тверди небесной; что тамъ они будутъ вѣчно охотиться за страусами и будутъ вѣчно пьяны. Брачная церемонія ихъ самая простая: съ послѣдними лучами солнца кладутъ жениха и невѣсту на землю, головою къ западу, покрываютъ ихъ лошадиною кожею, и какъ скоро поднимется солнцѣ въ ногахъ ихъ, женихъ, и невѣста признаются супругами. Остроумный англійскій путешественникъ, у котораго я занялъ часть этихъ подробностей, сэръ Францискъ Гедъ, говоритъ, что, за исключеніемъ нѣкоторыхъ формальностей, эта брачная церемонія очень походитъ на ту, которая соблюдается въ Шотландіи {См. Captain Head's Journey to the Andes'and across the Pampas, стр. 110.},-- можно прибавить и въ остальной Европѣ.

Во время набѣговъ, Индійцы питаются только мясомъ кобылъ, на которыхъ никогда не ѣздятъ, не знаю почему, развѣ изъ вѣжливости; въ этомъ они отличаются отъ кочевыхъ племенъ Средней-Азіи, которыя не такъ деликатны ни въ выборъ мяса, ни въ выборъ верховыхъ коней.

Впрочемъ, какъ исторія, такъ и нравы индійскихъ племенъ намъ мало извѣстны, за исключеніемъ Астековъ и перуанскихъ Инковъ, которые новѣйшими изслѣдованіями возвращены въ область науки. Не странно ли видѣть, что въ-продолженіе почти трехсотъ лѣтъ, изслѣдованія рудниковъ, описанія горъ, рѣкъ, животныхъ возбуждали болѣе любопытства и симпатіи въ Европѣ, нежели участь человѣка?.. Равнодушіе Европейцевъ ко всему, что касалось минувшей жизни туземцевъ въ эпоху завоеванія Америки, безпощадное корыстолюбіе, заставлявшее ихъ смотрѣть на Индійцевъ болѣе какъ на нѣмыя орудія своей воли, нежели какъ на существа, одаренныя разумомъ -- вотъ главныя причины, что мы ничего теперь не знаемъ положительнаго объ этомъ предметѣ.

Еслибъ Испанцы смотрѣли на туземцевъ какъ на людей себѣ-подобныхъ, и обращались съ ними съ большею заботливостью и съ умѣренностію болѣе-прозорливою, то, безъ сомнѣнія, образовалось бы ядро цивилизаціи д ѣ йствительной, а не наружной, къ которому была бы привлечена и остальная часть американскаго населенія. Конечно, еслибъ поболѣе было такихъ добродѣтельныхъ людей, какъ Варѳоломей де-лас-Казасъ, то участь Индійцевъ была бы совсѣмъ иная; но, съ другой стороны, по роковому стеченію обстоятельствъ, самое человѣколюбіе этого благочестиваго епископа, если смотрѣть на него съ болѣе-общей точки зрѣнія, можетъ-быть, было косвенною причиною несчастія племенъ африканскихъ? {Одинъ изъ новѣйшихъ писателей, Моро-де-Жоннесъ (см. "Recherches Statistiques sur l'ésclava de colonial, 1-ère Partie, p. 6 и 7), опровергаетъ показаніе англійскаго историка Робертсона, который приписываетъ Лас-Казасу утвержденіе невольничества негровъ въ Вест-Индіи. По фактамъ, приводимымъ Моро-де-Жоннесомъ видно, что негровъ стали привозить на островъ Гаити съ самаго начала колонизаціи. Не входя здѣсь въ разсмотрѣніе этихъ фактовъ, надо думать, однакожь, что какъ бы то ни было, преимущественно по просьбамъ добродѣтельнаго епископа новаго-свѣта, императоръ Карлъ V возвратилъ свободу индійцамъ, и утвердилъ, хотя и не прямо, невольничество негровъ; ибо набожность Лас-Казаса, освободивъ на нѣкоторое время американскихъ туземцевъ отъ ихъ тяжкой участи, родила у Испанцевъ необходимость искать въ другихъ мѣстахъ иныхъ работниковъ, способныхъ переносить нездоровый, жаркій климатъ. Такимъ образомъ, разбирая это дѣло, все-таки прійдемъ къ тому заключенію, что Лас-Казасъ былъ невольною, непрямою, по все-таки причиною бѣдствій, отяготѣвшихъ съ-тѣхъ-поръ надъ племенами африканскими.}

Поселившіеся въ 1610 году на берегахъ Параны и Уругуая миссіонеры-гіезуиты {См. "Histoire du Paraguay, par le Père Charlevoix".} не только поняли свои обязанности, но умѣли и исполнить ихъ благоразумно; ихъ истинно-отеческая заботливость смягчила грубые нравы Индійцевъ, ввела у нихъ религіозное образованіе и начала механическихъ искусствъ. Эти земли, уступленныя въ 1757 году Испаніею Португаліи, подпали вдругъ подъ иго жесточайшаго деспотизма, и люди, по убѣжденію могшіе сдѣлаться лучшими работниками для Европейцевъ, возвратились къ прежней свирѣпости и стали самыми неумолимыми ихъ врагами. Послѣ этого, что жь удивительнаго, что цвѣтныя племена такъ жестоко принялись отмщать бѣлымъ, когда насталъ часъ мести?.. Кого, дикаря или человѣка, называющаго себя христіаниномъ, надо болѣе винить въ этой ужасной борьбѣ, въ этихъ безчисленныхъ жестокостяхъ, хладнокровно обдуманныхъ, хладнокровно совершенныхъ и всегда ознаменованныхъ полнымъ разореніемъ имуществъ и преступленіями всякаго рода?.. Минувшая и современная исторія колоній множествомъ плачевныхъ фактовъ свидѣтельствуетъ, какъ опасно доводить до крайности полудикія племена, покоренныя мечомъ, но въ которыхъ не заглушены вполнѣ чувства человѣческія. Кто можетъ отвѣчать, что не настанетъ день, когда Индійцы, оставивъ кочевую жизнь и забывъ свои внутренніе раздоры, соединятся въ одно тѣло, прискачутъ къ городамъ бѣлыхъ на потомкахъ тѣхъ самыхъ коней, которыхъ Испанцы привезли къ нимъ чрезъ Атлантическій-Океанъ для покоренія ихъ предковъ {Въ послѣдніе годы уже было два набѣга дикихъ Индійцевъ (ïndios Bravos); они уже два раза доходили почти на сто верстъ до Буэнос-Айреса.}, и потребуютъ грознаго отчета за прошлое?..

Представивъ здѣсь приблизительное понятіе о физическомъ и нравственномъ состояніи этихъ странъ, я нахожу нужнымъ сказать нѣсколько словъ и о средствахъ сообщенія въ нихъ. Надѣюсь, читатель не посѣтуетъ на меня, если, для этого, я позволю себѣ взять никоторыя черты изъ собственнаго моего дорожника.

Въ началѣ января 1837 года, я прибылъ въ Вальпарайсо на военномъ англійскомъ корветѣ. Я былъ такъ доволенъ гостепріимствомъ офицеровъ, что не безъ сожалѣнія покинулъ радушный пріютъ благородныхъ моряковъ, которые усильно приглашали меня обогнуть съ ними Мысъ-Горнъ.

Тридцать-пять дней провелъ я на корветѣ, въ чудеснѣйшую погоду, на прекраснѣйшемъ изъ морей, наслаждаясь вполнѣ чудными ощущеніями, доставляемыми тропическимъ небомъ, наслаждаясь всѣми удобствами, какія только самый утонченный комфортъ можетъ перенести на тридцати-пушечный корабль.

Я былъ еще молодъ; поэзія жизни была еще мнѣ доступна, душа жадно порывалась ко всѣмъ новымъ ощущеніямъ. Я жаждалъ не только знанія, жаждалъ видѣть и чувствовать то, чего еще не видалъ и не чувствовалъ; неизвѣстное имѣло для меня прелесть неизъяснимую, а препятствія -- лишь раздражали мое любопытство. Торжество ума и воли человѣческой надъ грозными, нежданными опасностями, борьба трудная, ежечасная -- все это еще улыбалось моему юному воображенію.

И я покинулъ гостепріимный флагъ св. Георгія, прикрывавшій меня на Тихомъ-Океанѣ, и чрезъ Кордильеры и пампы направилъ путь свой къ устью Ріо-де-ла-Платы.

Это было въ началѣ лѣта; зной становится удушливымъ; вдоль прибрежья, правильное дыханіе пассатныхъ вѣтровъ и вѣтровъ сухопутныхъ (terralitos) умѣряли еще температуру; но внутри равнинъ, гдѣ отраженіе лучей такъ сильно надо было ожидать большаго жара. Черезъ два дня по выходѣ на берегъ, я нанялъ верховыхъ лошадей и, оставивъ всѣ свои книги и вещи на англійскомъ корветѣ, который надѣялся встрѣтить въ Монтевидео, я отправился одинъ съ проводникомъ въ Сант-Яго-де-Чили.

Пребываніе мое въ Вальпарайсо {"Valparaiso" состоитъ изъ слова "val", долина и "paraiso", рай; слѣдовательно -- значитъ "Райская-Долина".}, какъ, видите, было непродолжительно. Не смотря на пышное имя, носимое этимъ городомъ, я увѣренъ, что такое имя могло быть дано ему лишь людьми, измученными переходомъ въ атакамскихъ пескамъ, потому-что только въ глазахъ погибающаго человѣка, каменистая, изрытая оврагами почва, на которой построенъ этотъ безобразный городъ, могла показаться райскою долиною. Во всякомъ случаѣ, изъ уваженія къ географіи, нельзя предполагать, чтобы испанскіе завоеватели въ этомъ имени имѣли притязаніе на эпиграмму {Впрочемъ, должно замѣтитъ, что мѣстность Вальпарайсо, вѣроятно, много измѣнилась, съ-тѣхъ-поръ. Въ ноябрѣ 1822, этотъ городъ, вмѣстѣ со многими другими, былъ разрушенъ землетрясеніемъ: въ нѣкоторыхъ мѣстахъ земля поднялась отъ 3 до 6 футовъ выше прежняго своего уровня; Землетрясенія 1833, 1834 и 1835 произвели значительныя опустошенія почти на всемъ западномъ берегу Южной-Америки.}.

Разстояніе между Вальпарайсо и Сант-Яго-де-Чили невелико, -- около ста верстъ. Смотря на высокіе Анды, которыхъ вѣчно-бѣлыя главы какъ-бы склоняются надъ самыми водами океана, можно подумать, что разстояніе еще короче. Этотъ оптическій обманъ происходитъ отъ чрезвычайной прозрачности атмосферы; не смотря на красоту свою, онъ, наконецъ, выводитъ изъ терпѣнія; особенно онъ невыгоденъ для бѣдныхь лошадей, которыхъ безпрестанно погоняеть, потому-что кажется; вотъ сейчасъ пріѣдешь, а между-тѣмъ, хотя подо мной былъ превосходный конь, я употребилъ на эту поѣздку цѣлыя сутки.

Сант-Яго-де-Чили представляется въ истинно-величавомъ видѣ; онъ прислоненъ къ гранитнымъ и известковымъ стѣнамъ Андовъ, увѣнчанныхъ великолѣпнымъ волканомъ Аконкагуа {Волканъ Аконкагуа, по послѣднимъ тригонометрическимъ измѣренямъ капитана Фицроя (Capitan Fizroy. Surveying Expeditionof H. M. M's Ships Beagle etc. 1830), достигаетъ исполинской высоты 23,000 англійскихъ футовъ (3,594 сажени). Слѣдовательно, онъ 209 саженями выше Чимборассо (3,899 саженей), и только 305 саженями ниже Невадо-де-Сароте (3,899 саженей) самой высокой вершины новаго-свѣта. См. "Darwin's Geological observations, loc. cit." и "Mesures trigonometriques de Pentland en Bolivie", въ "Annuaire du Bureau des Longitudes".}, и окруженъ со всѣхъ сторонъ роскошными садами. Пышная флора этихъ странъ украшаетъ всю окрестность широкимъ густо-зеленымъ ковромъ. Почва вообще воздѣлана, и слѣды довольства и благоденствія, встрѣчающіяся на каждомъ шагу, невольно удивляютъ путешественника. Этимъ благоденствіемъ Чили обязана тому, что находится въ рукахъ правительства болѣе-благоразумнаго, чѣмъ въ другихъ республикахъ испанской Америки,-- тому, что законы основательнѣе; а администрація честнѣе, чѣмъ въ другихъ бывшихъ колоніяхъ Испаніи. Они-то сохранили въ обществѣ, едва вышедшемъ изъ дѣтскихъ пеленъ, то уваженіе къ властямъ и правамъ собствѣнности, безъ котораго само общество невозможно. Злоупотребленія строго обуздываются въ самомъ источникѣ; общественное мнѣніе, принужденное собственною выгодою тщательно надзирать за ними, указываетъ начальству на неисправности всякаго рода.

Здѣсь уже возникаетъ публичное воспитаніе, основанное на началахъ нравственности, сообразное съ требованіями времени, равно какъ и съ дѣйствительною пользою страны, безъ-сомнѣнія, оно улучшитъ настоящее состояніе низшихъ классовъ. Порядокъ и правосудіе мало-по-малу заступаютъ мѣсто бурь революціонныхъ которыя столь долго тревожили несчастныя государства Южной-Америки, и тревожатъ ихъ еще вездѣ, за исключеніемъ Парагуая и Чили,-- но въ Парагуаѣ порядокъ поддерживается желѣзною рукою доктора Франціа {Въ 1837 году, докторъ Франціа былъ еще живъ.}, а въ Чили -- согласіемъ частныхъ убѣжденій; наклонностію къ гражданскому благоустройству и отвращеніемъ отъ анархіи.

Какъ въ большей части испанскихъ городовъ, въ Сант-Яго-де-Чили улицы прямыя, раздѣляющія городъ на правильные квадраты. Излишне было бы описывать эту столицу. Первое "personal narrative" любопытнаго англійскаго моряка; получившаго позволеніе съѣздить на берегъ, сообщитъ вамъ о ней болѣе, нежели сколько могу я вамъ разсказать. Духъ изслѣдованій, страсть къ измѣреніямъ и ариѳметическимъ выкладкамъ, изумительны въ Англичанахъ: они въ состояніи сосчитать, сколько камней на площадяхъ, сколько черепицъ на кровляхъ -- съ такимъ же терпеніемъ, съ какимъ стали бы измѣрять высоту волкана на лунѣ.

У меня было много рекомендательныхъ писемъ къ начальствамъ Сант-Яго, между-прочимъ къ Muy excellentissimo Se ñ or Admirante чилійскаго флота, состоявшаго въ то время изъ одного корвета и трехъ или четырехъ военныхъ шхунъ, вооруженыхъ шестью или восьмью пушками; а потому, этотъ второй Нельсонъ, за недостаткомъ сто-пушечнаго корабля, достойнаго носить адмиральскій флагъ, разсудилъ за благо прикрѣпить его къ трубѣ собственнаго своего дома. Правда, оно не такъ-то величественно, но на дѣлѣ выходитъ почти одно и то же, потому-что чилійскій флотъ, какъ ни милъ, не достаточенъ для защиты береговъ и охраненія торговли, дѣятельность которой очевидно возрастаетъ; слѣдовательно; какъ бы то ни было, онъ достигаетъ цѣли своего назначенія.

Полковникъ В... былъ моимъ чичероне по Сант-Яго. Онъ выводилъ меня по цѣлому городу и не пощадилъ своихъ замѣчаній, которыя отличались необыкновенною проницательностью и основательностью. Однажды вечеромъ, онъ повелъ меня въ аламеду {Аламеда -- публичное гульбище.}. "Вамъ необходимо", говорилъ онъ: "посѣтить это мѣсто -- оно можетъ имѣть важное значеніе для путешественника". И, дѣйствительно, въ странѣ, гдѣ наклонность къ fa rniente, что ни говори прогрессисты, все еще сильно преобладаетъ надъ другими страстями, любопытно было бы для наблюдателя нравовъ взглянуть на публичное гулянье. Истинно-прекрасна аламеда; это граціозная миньятюра знаменитаго мадридскаго Прадо. Обставленное пышными тополями, окруженное роскошною растительностью, это гульбище есть арена моднаго свѣта.

Молодые люди въ разноцвѣтныхъ живописныхъ курткахъ и пончахъ, вышитыхъ серебромъ, въ сѣрыхъ шляпахъ съ длинными кистями, на андалузскихъ жеребцахъ, красуются по аллеямъ; ихъ движенія легки и ловки, не смотря на безобразныя шпоры, которыхъ верхушка иногда величиною съ шляпную тулью. Но женщины! Женщины!..

Нѣтъ въ свѣтѣ женщинъ очаровательнѣе Испанокъ, родившихся подъ тропическимъ небомъ; въ нихъ нѣтъ кокетства, но пылъ и нѣга креольской природы въ каждомъ движеніи. Черные какъ смоль глаза сверкаютъ на свѣтло-померанцевыхъ лицахъ; изящно-накинутыя прозрачныя мантильи обрисовываютъ ихъ дивныя формы; эти чудныя созданія здѣсь кдждый вечеръ; онѣ приходятъ сюда подышать свѣжимъ воздухомъ (tomar el fresco) и повидаться съ друзьями. Красота ножки американской Испанки вошла въ пословицу, и я не стану говорить о ней, потому-что боюсь заговориться...

An Arab horse, а stately stag, а barb

New broke, а camelopard, а gazelle,

No -- none of these will do;-- and then their garb!

Their veil and petticoat -- Alas! to dwell

Upon such things would very near absorb

А canto -- then their feet and ankles -- well,

Thank Heaven I've got no metaphore quite ready,

And so, my sober Muse-come, let's be steady.

Lord Byron. Don Juan, Canto II.

Въ этомъ счастливомъ сборищѣ веселыхъ людей, кажется, лицо самое любопытное -- европейскій наблюдатель съ его мнѣніями a priori, съ вопросительнымъ его видомъ. По видимому, онъ весь погруженъ въ глубокія размышленія о волканическихъ явленіяхъ Андовъ, о невещественности души, или, если угодно, о квадратурѣ круга,-- а между-тѣмъ, его философская любознательность такъ и тянется въ эти группы восхитительныхъ женщинъ, вѣроятно для того, чтобъ изслѣдовать причину этой изящной поступи, этихъ небрежныхъ пріемовъ, отъ которыхъ сама Тальйони занемогла бы желтою горячкою съ зависти. Что касается до меня, признаюсь, я до такой степени погрузился въ физіологическія изслѣдованія, вовсе недостойныя важнаго путешественника, разъигрывающаго роль Стерна, что почувствовалъ какъ-бы угрызеніе совѣсти, и малодушно пустился бѣжать со всѣхъ ногъ. Бѣдный полковникъ В.... потерявшій ногу въ сраженіи подъ Тулузою, бѣжалъ за мной переваливаясь со стороны на сторону, сколько доставало у него силъ, и тщетно стараясь добиться отвѣта на вопросъ; что со мною сдѣлалось?.. Но прежде, чѣмъ онъ догналъ меня, я уже былъ въ своей гостинницѣ (posada) и поспѣшилъ заказать къ завтрашнему утру лошаковъ, ибо еще минута -- и не бывать бы мнѣ въ пампахъ, а остаться на вѣкъ въ волшебной аламедѣ! На зарѣ, погонщикъ лошаковъ (arriero) уже гремѣлъ по лѣстницѣ огромными своими шпорами. Онъ привелъ трехъ добрыхъ муловъ; тотъ, который долженъ былъ везти меня, былъ красивъ и силенъ, и обѣщалъ мнѣ счастливый переѣздъ черезъ Анды. Арріеро проворно привязалъ позади сѣдла моего круглый чемоданчикъ, въ которомъ было лишь немного бѣлья, нѣсколько свертковъ испанскихъ піастровъ, компасъ, двѣ-три книжки, да два-три термометра. Когда кончились эти приготовленія, хозяйка гостинницы, добрая старушка лѣтъ пятидесяти, по неизмѣнному обычаю, поднесла мнѣ чашку шоколада {Въ испанскихъ земляхъ, шоколадъ составляетъ главный напитокъ, и въ путешествіи, служители, въ числѣ первыхъ вопросовъ, предлагаютъ вамъ слѣдующій: "El se ñ or es muy chocolatero" (большой ли вы охотникъ до шоколада?). Шоколадъ здѣсь то же, что въ Левантѣ кофе, пиво въ Германіи, или сивуха въ Россіи.}. Этотъ coup d'etrier тѣмъ больше мнѣ понравился, что, сверхъ удовлетворенія утренняго аппетита, я видѣлъ въ этомъ угощеньи знакъ простодушнаго, но искренняго участія. Добрую старушку, казалось, очень безпокоили мои отъѣздъ и мое одиночество; она употребляла всѣ усилія, чтобъ уговорить меня не ѣхать одному, безъ другаго спутника, кромѣ проводника. Но я уже не хотѣлъ располагать собою: жребій былъ брошенъ, и аламеда была еще слишкомъ-близка... Потому, въ то время, какъ заряжалъ я пистолеты, долженствовавшіе покинуть мой поясъ не прежде, какъ на берегахъ Атлантическаго-Океана, добрая старушка сказала мнѣ совершенно-материнскимъ голосомъ: "Lo siento mucho, hijo, que te hechas asi a perder,-- pero, como no liay remedio, -- vayas te con Dios" (Жаль мнѣ тебя, сынъ мой, что спѣшишь ты къ своей гибели; но если ужь бѣды нельзя миновать, поѣзжай съ Богомъ).

Я поблагодарилъ ее, какъ могъ, и минутъ черезъ десять мы были уже за воротами Сант-Яго. Намъ предстояли четыре дня пути до Мендосы, перваго города по ту сторону Андовъ.

Недалеко отъ Сант-Яго, путешественникъ въѣзжаетъ въ прекрасную долину Майпо. Эта долина плодоносна, хотя и невоздѣлана; здѣсь одинъ изъ лучшихъ видовъ, въ Америкѣ. Деревья, обремененныя плодами, склоняютъ къ землѣ свои, отяжелѣвшія вѣтви и некому срывать ихъ. Висячій мостъ, сдѣланный изъ кожъ и веревокъ {Эти веревки дѣлаются обыкновенно изъ алоэвыхъ листьевъ, называемыхъ здѣсь пита (pita). Эта промышленость значительно распространена въ Америкѣ изъ Алгиріи.}. Я видѣлъ подобные мосты въ Мехикь {Mexico или Mejico, произносится "Мехико" по-испански.} и въ Коломбіи; но этотъ мостъ превосходилъ ихъ прочностью постройки и изяществомъ своихъ формъ. Модель одинакая съ европейскими мостами изъ желѣзныхъ проволокъ, съ тѣмъ только различіемъ, что этотъ мостъ стоитъ тутъ съ незапамятныхъ временъ, и люди, строившіе его, вѣроятно, не учились ни геометріи, ни механикѣ, подобно европейскимъ инженерамъ. Лошаки наши благополучно прошли по немъ, хотя онъ иногда страшно гнулся подъ нами. Съ этого мѣста, почва начинаетъ постепенно возвышаться; кажется, можно рукой достать до Андовъ; но до ихъ оси еще болѣе 14 часовъ ѣзды. Чтобъ обмануть время, я счелъ нужнымъ поближе познакомиться съ своимъ спутникомъ. Антоніо былъ славный, красивый дѣтина, лѣтъ двадцати-пяти; въ лицѣ его, во всѣхъ движеніяхъ -- безпечность и самоувѣренность. Едва онъ успѣлъ выбраться изъ улицъ Сант-Яго, какъ безъ церемоній попросилъ у меня огня, закурилъ сигарку, и, не вымолвивъ ни слова, пустилъ лошака своего впереди моего; потомъ, нагнувшись на луку сѣдла, звучнымъ голосомъ затянулъ испанскую пѣсню. Неизъяснимо впечатлѣніе этого напѣва, соединеннаго съ весьма-чисто произносимыми звуками прекраснаго испанскаго языка; въ этомъ напѣвѣ что-то торжественное, вполнѣ отвѣчающее характеру пустыни, лежавшей передъ нами. Не смотря на странныя манеры моего проводника, я былъ о немъ вовсе не дурнаго мнѣнія: четыре путешествія по Андамъ мехиканскимъ, коломбійскимъ и перуанскимъ пріучили меня къ обращенію людей этого рода. Послѣдствія доказали, что я не ошибся. Въ минуты опасности, а въ подобныхъ поѣздкахъ онѣ не рѣдки,-- Антоніо былъ героемъ самоотверженнымъ.

Послѣ пятичасовой ѣзды, проводникъ, постоянно ѣхавшій все впереди, вдругъ остановился передъ грудою толстыхъ глыбъ и объявилъ, что пришла пора отдыха (siesta), и что надо дать муламъ пощипать травы. Я поглядѣлъ кругомъ: передо мной только камни, да терновые кусты; но послушный своему пеону (проводнику, или конюху), я слѣзъ съ лошака и разнуздалъ его. Антоніо тотчасъ разлегся на землѣ, вынулъ кусокъ какого-то пирога и со всею испанскою вѣжливостью предложилъ мнѣ раздѣлить его обѣдъ. Я взялъ, болѣе изъ учтивости, чѣмъ изъ аппетита; но каково было мое изумленіе, когда, проглотивъ первый кусокъ, почувствовалъ, что у меня зажгло горло! Этотъ пирогъ состоялъ просто изъ двухъ ломтей хлѣба, намазаннаго толстымъ слоемъ кайенскаго перца! Гримасы, ругательства, почти-эпилептичсскія конвульсіи -- ничто не могло избавить меня отъ этого проклятаго краснаго перца (pimiento)... Горло мое горѣло... Антоніо хохоталъ, говорилъ, что это его обыкновенная пища, и что онъ не понимаетъ страннаго вкуса господъ Англичанъ (de los sen ores l ù gleses) {Въ Америкѣ такъ сильно преобладаніе Англичанъ, что всякаго образованнаго Европейца, какой бы онъ ни былъ націи, простолюдинъ зоветъ Англичаниномъ. Будущее неизвѣстно, по смотря на такъ сказать вездѣсущую англійскую дѣятельность, можно подумать, что мало-по-малу эта привычка распространится и не въ одномъ новомъ-свѣтѣ...}. Нѣтъ надобности говорить, что я, хоть и не имѣлъ чести быть Англичаниномъ, не понималъ также его вкуса.

Сильный жаръ, непріятное воспоминаніе о моемъ обѣдѣ, который только возбудилъ голодъ, помѣшали мнѣ сомкнуть глаза. Я растолкалъ своего пропитаннаго перцомъ Санчо-Пансу, и около трехъ часовъ мы снова уже были верхомъ. Третій лошакъ для смѣны шелъ съ колокольчикомъ на шеѣ впереди: это былъ вожакъ нашего поѣзда, и въ каждой рекуа (recua -- рядъ навьюченныхъ лошаковъ) непремѣнно бываетъ такой вожакъ; товарищи, какъ ни будь они навьючены, не отстаютъ отъ него, и спѣшатъ догнать каждый разъ, когда извилины дороги, или другое какое препятствіе задержатъ ихъ назади.

Скоро начали мы подыматься по скату, возвышеніе котораго видимо возрастало. Вокругъ насъ торчали гранитныя отвѣсныя скалы, изрѣдка виднѣлись еще кой-гдѣ пятна желтоватой зелени и тощіе, искривленные кустарники. Земляныя глыбы, камни, скатившіеся съ высоты и безпрестанно смываемые водопадами, бѣгущими съ вершины горъ, иногда заваливали нашу тропинку и заставляли спотыкаться лошаковъ. Все вокругъ принимало видъ суровый и величественный. Мы вступали въ область Кордильеровъ...

АНДЫ.

Послѣдніе лучи солнца, косвенно скользя по бокамъ этихъ колоссовъ, обливали ихъ золотистыми и фіолетовыми оттѣнками. Казалось, небо бросало имъ послѣднюю свою благосклонную улыбку. Невыразимое чувство тоски, смѣшанное съ благоговѣніемъ, овладѣваетъ душою, по мѣрь того, какъ взбираешься на эти крутизны. Здѣсь разстаешься, кажется, навсегда съ міромъ обитаемымъ и вступаешь въ область мертваго уединенія; съ каждымъ шагомъ по кордильерскимъ косогорамъ, все болѣе и болѣе развертываются торжественныя, величественныя, но угрюмыя картины; съ каждымъ шагомъ прощаешься со всѣми прелестями гостепріимной природы. Сердце сжимается, воображеніе теряетъ свою живость -- оно какъ-бы оковано ужасною дѣйствительностію, возлѣ которой всякая фантазія превращается почти въ ребячество. Невольно взоръ дѣлается сумрачнымъ, неподвижнымъ; исчезаетъ вся нѣга, вся роскошь тропическаго неба; чувствуешь, что находишься подъ вліяніемъ какой-то дикой, необоримой власти; что въ каждую минуту жизни самое дыханіе должно покупать безпрестаннымъ напряженіемъ вниманія, непоколебимымъ хладнокровіемъ. Здѣсь малѣйшая разсѣянность наказывается смертію, одинъ невѣрный шагъ -- и вы добыча бездонной пропасти.

Лошаки, вытянувъ шею, расширивъ ноздри, казалось, обнюхивали дорогу и съ удивительною ловкостію и терпѣніемъ подымались по безчисленнымъ извилинамъ, означавшимъ издали горныя тропинки. Время-отъ-времени, запыхавшись, они останавливались, переводя духъ, и снова пускались въ путь, не дожидаясь понуканья.

Тому, кто не видѣлъ кордильерскаго лошака, трудно дать понятіе о чудной смышлености этого животнаго въ трудныхъ путешествіяхъ по горамъ; какую нужно ему имѣть ловкость и бдительность на каждомъ шагу, не только для того, чтобъ идти впередъ, но и чтобъ держаться на скатахъ, изъ которыхъ самые крутые имѣютъ отъ 30 до 35о наклоненія {При наклонности между 30 и 40 град. едва-ли можетъ удержаться какое-либо четвероногое животное. Это наблюденіе, кажется, противоречитъ эмпирическимъ показаніямъ нѣкоторыхъ Путешественниковъ, которые говорятъ иногда даже о 60 градусахъ наклоненія. Должно замѣтить, что здѣсь нельзя судить вѣрно на глазомѣръ: ничто такъ не обманываетъ, какъ наклоненіе горныхъ скатовъ. Выведенныя нами заключенія основаны на математическихъ наблюденіяхъ; ихъ подтверждаютъ новѣйшія измѣренія англійскихъ инженеровъ въ Гималайскихъ-Горахъ.}! Тропинки, по которымъ онъ прокладываетъ себѣ дорогу, часто, съ одной стороны, тянутся вдоль пропастей, отъ 6 до 8000 футовъ въ глубину, съ другой стороны жмутся къ вертикальнымъ стѣнамъ горы, -- такъ что лошакъ иногда пробирается по дорогѣ шириною отъ 3 до 1 аршина, а иногда и по такой, гдѣ, въ прямомъ, а не переносномъ смыслѣ, онъ едва можетъ уставить ноги, и гдѣ вьюки цѣпляются за утесы. Эти тропинки покрыты большею частію кругляками, особенно въ сланцовыхъ скалахъ; такое затрудненіе становится тѣмъ опаснѣе, что повороты быстры и неожиданны.

Сумерки подъ этими широтами непродолжительны: едва-лишь верхній край солнечнаго диска исчезаетъ подъ горизонтомъ, какъ наступаетъ мракъ и, для мечтателя, нѣтъ здѣсь восхитительнаго полусвѣта (chiarooscuro) итальянскихъ и испанскихъ вечеровъ. Но если желаніямъ путешественника не достаетъ здѣсь этого таинственнаго атмосферическаго явленія, за то ночь съ излишкомъ вознаграждаетъ его за все, что онъ покинулъ прекраснаго въ Европѣ. Никогда самое плодовитое, самое пылкое воображеніе не можетъ представить себѣ великолѣпіе тропическаго неба, озареннаго сверкающимъ свѣтомъ мильйоновъ міровъ, теряющихся въ безконечныхъ предѣлахъ вселенной... Невольно возвышается душа къ Творцу всѣхъ чудесъ, и Южный-Крестъ {Южный-Крестъ есть красивѣйшее созвѣздіе Южнаго-Полушарія.}, этотъ величественный соперникъ Оріона, принимаетъ смиренную дань молитвы странника!..

Вниманіе наблюдателя должно удвоиться, если онъ захочетъ распознать на лазурномъ сводѣ созвѣздія, положеніе которыхъ изучилъ онъ на картъ. Взоръ его сначала не знаетъ, гдѣ остановиться. Его поражаетъ яркій свѣтъ, бросаемый звѣздами второй и третьей величины, и только тогда, какъ глазъ его свыкнется съ блескомъ неба и прозрачностью атмосферы, онъ находитъ знакомыя группы и основные пункты, по которымъ можетъ дать настоящее направленіе своимъ изъисканіямъ.

Полная луна проливала какой-то молочный свѣтъ на темныя извивины Андовъ; опасно было продолжать путь по этому лабиринту запутанныхъ поворотовъ и тропинокъ. Когда по крутому косогору мы поднялись на небольшую, почти-горизонтальную плоскость, служившую въ то же время уступомъ другому косогору еще круче, Антоніо объявилъ, что мы должны здѣсь расположиться для ночлега. Этотъ бивуакъ не очень мнѣ правился, потому-что здѣсь не было ни кустарника, ни травы для нашихъ лошаковъ, по мой пеонъ сказалъ на-отрѣзъ, что не поѣдетъ далѣе, какъ потому, что мы можемъ заблудиться, такъ и потому, что онъ вовсе не намѣренъ подвергать усталыхъ муловъ пагубному вліянію луны {У кордильерскихъ погонщиковъ муловъ (arriéres) господствуетъ повѣрье, что луна вреднымъ образомъ дѣйствуетъ на животныхъ. Часто они даже заставляютъ ихъ работать въ самые сильные жары днемъ, чтобъ только не подвергать ихъ лунному вліянію. Этотъ предразсудокъ тѣмъ извинительнѣе, что до-сихъ-поръ еще въ Европѣ приписываютъ лунѣ большое вліяніе на различныя явленія нашей атмосферы, на природу органическую, даже на успѣхъ нѣкоторыхъ земледѣльческихъ и промышленыхъ производствъ. Кому желательно имѣть точныя свѣдѣнія объ этомъ предметѣ, тотъ можетъ обратиться къ любопытному разсужденію Араго о дѣйствіяхъ Земнаго спутника, помѣщенному въ "Annuaire du Bureau des Longitudes", за 1833 годъ.}.

Я не могъ отвергнуть справедливости перваго замѣчанія, а для того, чтобъ доказать ложность втораго, надлежало прочитать моему арріеро курсъ физики, къ чему ни я, ни мой слушатель не имѣли ни малѣйшаго расположенія,-- я безпрекословно покорился аргументамъ Антоніо. Въ одну минуту, лошаки были разнузданы, сѣдла положены, въ видѣ изголовья, на край утеса, и, послѣ скромнаго ужина, состоявшаго изъ нѣсколькихъ сухихъ фигъ и куска хлѣба, мы закурили сигары, разлеглись на нашей гранитной и мшистой постели, и сонъ, этотъ великій утѣшитель въ несчастіяхъ всякаго рода, "скоро сомкнулъ наши вѣжды", какъ говорятъ поэты.

Едва первые утренніе лучи начали прорѣзываться сквозь сѣроватый туманъ кордильерскій, Антоніо былъ уже на ногахъ. Я хотѣлъ сдѣлать то же, но не могъ. Ни величественное пробужденіе дикой природы, ни благозвучное пѣніе тропическихъ птицъ, спѣшившихъ привѣтствовать зарю въ долинѣ Майно, ни необходимость пользоваться временемъ -- ничто не могло извлечь меня изъ оцѣпенѣнія, причиненнаго вчерашнею усталостью и слишкомъ-кратковременнымь сномъ. Наконецъ, кое-какъ я собралъ силы, поднялся и, побѣжавъ къ небольшому ручью, низпадавшему съ одного изъ андскихъ ледниковъ, окунулъ всю голову въ холодную воду. Этотъ родъ туалета, хотя и не доставляетъ особеннаго удовольствія, но производитъ спасительное дѣйствіе на онѣмѣлыя фибры.

Возвращаясь назадъ, съ изумленіемъ увидѣлъ я, что на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ мы ночевали, вьются по кордильерскому скату легкія струйки синеватаго дыма. Не замѣтивъ наканунѣ въ этомъ мѣстѣ никакого топлива, я спросилъ Антоніо, что значитъ это поэтическое явленіе. Онъ скоро рѣшилъ загадку, показавъ нѣсколько пучковъ сухой травы, набранной имъ въ расщелинахъ скалъ. На этомъ поэтическомъ огнѣ,-- о радость! варился шоколадъ... Надобно быть въ моемъ положеніи, чтобъ понять это наслажденіе и постигнуть вполнѣ глубокую истину, что съ непустымъ желудкомъ и на душѣ становится веселье. Мы пустились опять въ дорогу.

Въ жизни путешественника по дѣвственнымъ странамъ земнаго шара раждается такая гибкость мысли и тѣла, такое движеніе ума и сердца, которыхъ не ощущаетъ онъ нигдѣ въ другомъ мѣстѣ. Великія картины природы, каковы бы ни были ихъ форма и характеръ, неизбѣжно дѣйствуютъ на всякую неиспорченную организацію, которой не изсушило еще дыханіе житейской тоски и бездѣлья. Онѣ пріучаютъ человѣка возноситься надъ ежедневными нуждами и ежедневными мыслями; его понятія облагороживаются посредствомъ особаго психическаго процесса; самоувѣренность его тверже, надежда на Провидѣніе -- сильнѣе и понятнѣе.

Но если это соприкосновеніе съ возвышеннѣйшими созданіями природы расширяетъ нравственный и умственный горизонтъ путешественника, то, можетъ-быть, оно не безъ опасности для его будущаго спокойствія. Возвращаясь въ жизнь обыкновенную, онъ тщетно ищетъ тѣхъ величавыхъ размѣровъ, съ которыми такъ скоро свыклась душа его: все съуживается, мельчаетъ въ глазахъ его, и тщетно онъ хотѣлъ бы найдти во всемъ его окружающемъ то ощущеніе, которое посреди первобытной природы раждалось въ его сердцѣ, -- тщетно: онъ чувствуетъ себя одинокимъ, скажу даже, чувствуетъ себя какъ-бы не на своемъ мѣстѣ въ этомъ мірѣ, занятомъ совсѣмъ-другими заботами и желаніями. Отъ этого невольнаго равнодушія къ обыкновеннымъ, житейскимъ интересамъ, въ душъ его возникаешь борьба и томленіе, -- и внутренняя жизнь его, нѣкогда столь полная, столь одушевленная, вянетъ, какъ растеніе безъ воздуха:

....Nessun maggior dolore

Che ricordarsi del tempo felice

Nella miseria...

Dante.

Утро было суровое; подъемъ на гору трудный; на каждомъ шагу -- скатившіяся съ высотъ глыбы, округленные камни, извилистыя тропинки, почти-невозможныя переправы. Изъ сожалѣнія къ лошаку, я слѣзъ съ него на крутомъ косогорѣ; утомившись, хочу опять сѣсть на него, какъ вдругъ это неблагодарное животное расширяетъ ноздри, складываетъ уши и пускается рысью -- въ ту самую минуту, какъ я успѣлъ поставить лишь ногу въ стремя... Вообразите себѣ положеніе человѣка, который одною ногою прицѣпленъ къ стремени и бьется изъ всѣхъ силъ, чтобъ перекинулъ другую черезъ сѣдло, готовое перевернуться, -- и все это на краю андской пропасти!.. Къ довершепію проказы, лошакъ брыкается, сколько достаетъ у него силъ: ему рѣшительно хочется сбросить меня съ косогора; на узкой тропинкѣ, я не имѣю возможности помѣшать его похвальному намѣренію; оступаюсь и лечу внизъ съ пріятною увѣренностью, что, перекатываясь изъ пропасти въ пропасть, могу докатиться до центра земли. Антоніо помираетъ со смѣха и хочетъ остановить меня арканомъ. Чувство моего достоинства возмутилось при этой вовсе-непристойной шуткѣ въ странѣ кондоровъ (Въ ту самую минуту, кондоръ { Кондоръ -- орелъ Андскихъ-Горъ.} величаво плылъ надъ головами нашими). Гнѣвъ прибавилъ мнѣ силы; я догналъ лошака и, воспользовавшись болѣе-удобною дорожкою, вскочилъ на него, не смотря на его сопротивленіе. Теперь я со смѣхомъ вспоминаю объ этомъ приключеніи, но между острыми отрогами скалъ и бездонными пропастями -- было не до шутокъ. Около полудня, мы доѣхали до одной изъ сторожекъ, построенныхъ для путешественниковъ, застигнутыхъ зимней снѣговой мятелью. Тамъ была наша сіеста (siesta). Отдохнувъ часа три и слегка закусивъ, мы снова начали подниматься въ гору. Труднѣй и труднѣй становилась дорога. Множество животныхъ труповъ и остововъ свидѣтельствовало о томъ, что можетъ ожидать путешественника на этомъ тяжкомъ пути.

Мѣстность верхнихъ поясовъ Чилійскихъ и Боливійскихъ Кордильеровъ такъ сурова, эти высоты такъ неудобопроходимы, что нельзя постигнуть, какимъ-образомъ въ 1535 году Альмагро съ пятьюстами-семидесятью Испанцами могъ пробраться чрезъ этотъ хребетъ подъ широтою немного-сѣвернѣе. Этотъ безстрашный намѣстникъ Пизарро, съ своимъ ничтожнымъ отрядомъ, црошелъ чрезъ страну, тогда еще совершенно-неизвѣстную, для завоеванія Чили. Большая часть людей его погибла, какъ отъ суровой, полярной температуры, такъ и отъ жесточайшихъ страданій, какія только можетъ вынести человѣкъ; но желѣзная воля Альмагро преодолѣла всѣ препятствія, и, какъ второй Аннибалъ, съ высоты этихъ Альповъ новаго-свѣта ринулся онъ на Индійцевъ. Сначала, изумленные видомъ невѣдомыхъ имъ людей, подавленные губительнымъ дѣйствіемъ ихъ огнестрѣльнаго оружія, Индійцы-Арауканы отступили на многихъ пунктахъ; но вскорѣ, ободрившись, они противопоставили Испанцамъ такое сопротивленіе, какого Европейцы еще нигдѣ не встрѣчали въ Америкѣ {"Garcilazo de la Vega, Commcntario del Peru"; "Herrera, Historia de las Indias Occidentales".}, и которое длится понынѣ.

Мы приближались къ предѣламъ снѣговъ; холодъ усиливался, и главная вершина (Kumbre) {"Cumbre" у Испанцевъ значитъ: высшая точка въ горахъ (Je point culminant).} этого прохода въ Кордильерахъ была уже въ виду. Но въ тотъ день намъ невозможно было подняться на нее; наступилъ вечеръ, и лошаки выбились изъ силъ. Антоніо предложилъ провести ночь въ ближайшей горной сторожкѣ. Мы добрались до нея, истощенные усталостью; на дворѣ нельзя было оставаться, потому-что воздухъ былъ слишкомъ-рѣзокъ. Мой арріеро, по своей благоразумной привычкѣ, отправился отъискивать въ скалахъ какихъ-нибудь альпійскихъ растеній, и чрезъ нѣсколько времени веселый огонекъ засверкалъ подъ скромнымъ нашимъ котелкомъ. Антоніо, въ самыхъ важнѣйшихъ случаяхъ жизни никогда незабывавшій сигары, вынулъ ножъ, накрошилъ табаку, завернулъ его въ листокъ маиса и, закуривъ, началъ пускать струйки дыма съ тѣмъ чувствомъ достоинства, съ тою особенною гордостью, къ которымъ способны только Испанцы во время подобнаго занятія. Прежде, чѣмъ я принялся подражать ему, я обвелъ глазами вокругъ себя, чтобъ осмотрѣть нашу сторожку: это было зданіе складенное изъ кирпичей, вышиной въ десять, или двѣнадцать футовъ отъ земли, съ толстыми стѣнами, съ узкими щелями, вмѣсто оконъ, въ которыя едва проникали слабые лучи свѣта. Теперь, когда было лѣто, оно казалось мнѣ мрачной тюрьмой: каково же оно зимой, когда горная вьюга шумитъ въ этой безотрадной пустынѣ, когда страшныя лавины грозятъ сокрушить все, что ни встрѣтятъ? И, въ добавокъ, воображенію моему представилась картина страшныхъ катастрофъ, почти каждый годъ производимыхъ изверженіями кордильерскихъ волкановъ {Въ Чилійскихъ-Андахъ, равно какъ въ Андахъ Средней-Америки, теперь самое значительное число волкановъ, находящихся въ дѣйствіи.}, и я невольно задумался: какъ мнѣ хотѣлось разспросить эти стѣны, нѣмыя свидѣтельницы столькихъ потрясеніи природы! Невозможно, чтобъ съ-тѣхъ-поръ, какъ онѣ построены, не свершилось въ нихъ какой-нибудь страшной драмы; я искалъ, нѣтъ ли гдѣ-нибудь на этихъ заплѣсневелыхъ камняхъ имени, слова, написаннаго въ минуту страданій, -- тщетно: стѣны были молчаливѣе могилы; вѣроятно, жестокость терзаній не дала возможности жертвамъ оставить даже какой-либо слѣдъ своего существованія.

Антоніо, посмотрѣвъ на меня, какъ-бы угадалъ мои мысли. Онъ приблизился ко мнѣ съ таинственнымъ видомъ, и сказалъ: "Знаете ли, сеньйоръ, тому четыре года, какое здѣсь случилось несчастіе? Восемь человѣкъ умерли съ голода на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ мы сидимъ. Это было зимою, въ іюль мѣсяцѣ {Можетъ-быть, не излишне будетъ напомнить здѣсь читателю, что времена года въ южномъ полушаріи противоположны временамъ года сѣвернаго.}. Партія буэнос-айресскихъ и чилійскихъ купцовъ поѣхала изъ Мендосы въ Сант-Яго чрезъ Кордильеры. Ихъ призывала крайняя необходимость, и они, вопреки совѣтамъ, рѣшились на опасную поѣздку. До сего мѣста, путешествіе ихъ было благополучно; недалеко отъ этой сторожки, ихъ застигла жестокая мятель. Не надѣясь въ пустынныхъ горахъ ни на какую помощь, они укрылись отъ ярости урагана въ этой хижинѣ. Съ страшною покорностью судьбѣ ждали несчастные возврата хорошей погоды, -- надежда ихъ не сбывалась, хорошая погода не приходила. Холодъ и голодъ заставили ихъ убить и съѣсть лошаковъ и сжечь на дрова деревянную дверь сторожки. То было ихъ послѣднее средство поддержать жизнь, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, ихъ смертный приговоръ. Снѣгомъ завалило внутренность хижины, и первый чилійскій курьеръ, въ началъ весны проѣзжавшій Кордильеры, нашелъ ихъ трупы, носившіе на себѣ слѣды жестокой борьбы съ предсмертными муками. Остовы и кости лошаковъ до-сихъ-поръ еще валяются вокругъ сторожки."

Съ мрачнымъ видомъ говорилъ Антоніо объ этомъ происшествіи; онъ мнѣ пересказалъ еще нѣсколько другихъ несчастныхъ случаевъ, недавно совершившихся въ этой части Андовъ. Всѣмъ этимъ несчастіямъ придаетъ особенный характеръ то ужасное убѣжденіе, что здѣсь никакая помощь невозможна, и что путешественникъ, на три, на четыре дня ѣзды отдаленный отъ жилищъ человѣческихъ, не можетъ ожидать ничего отъ состраданія себѣ-подобныхъ. Звукъ колокола, утѣшительный видъ альпійскихъ страннопріимныхъ домовъ и монаховъ -- здѣсь не оживляютъ умирающей надежды...

Признаюсь, хотя было лѣто и нечего было бояться ни лавинъ, ни мятелицы, но я долго не могъ сомкнуть глазъ; воображенію моему безпрестанно представлялись прежніе жильцы этого дома и ихъ томительная смерть. Мало-по-малу, усталость превозмогла -- я заснулъ глубокимъ сномъ, на зло всѣмъ фантасмагоріямъ, которыя, однакожъ, и во снѣ меня не оставляли.

На другой день утромъ, на зарѣ, мы были готовы начать восхожденіе на послѣдніе восточные скаты Кумбре.

На чилійской сторонъ Андовъ снѣговая линія спускается гораздониже, чѣмъ на сторонѣ, обращенной къ Мендосѣ {Объясненіе этого явленія физической географіи завело бы насъ слишкомъ-далеко, и потому отсылаю читателя, желающаго имѣть подробныя свѣдѣнія о немъ, къ ученымъ твореніямъ, трактующимъ объ этомъ предметѣ. Между-прочимъ см. "James Forbes. Report of the Meetings of the British association for the Advancement of Science, 1833 "Worlesungen über Meteorologie von Kämtz", и "Humboldt, Asie Centrale", tome III; и его же "Voyage aux Régions équinoxiales".}. На высшей точкѣ прохода, высота снѣжнаго предѣла измѣняется и даже иногда, въ жаркое лѣто, тамъ совсѣмъ не бываетъ снѣга. Это не удивительно, ибо въ Гиммалайскихъ-Горахъ {См. тригонометрическія и гипсометрическія наблюденія лейтенанта Уэбба и капитановъ Годгзона и Жерарда въ "Asiatic Researches", равно какъ въ "Account of Koonowur" и въ "Survey of the Himalaya" капитана Жерарда.}, подъ широтою почти-одинакою (31о), вершины, высотою отъ девятнадцати до двадцати тысячъ футовъ, совершенно-наги; англійскіе гидрографы корабля "Beagle", видѣли однажды волканъ Аконкагуа совершенно-безснѣжнымъ, хотя въ немъ, по собственнымъ ихъ тригонометрическимъ измѣреніямъ, 23,000 футовъ вышины {Darwin, Journal; loc. cit.}.

При восхожденіи на высшій пунктъ прохода, для большей безопасности, сѣлъ я на запаснаго нашего лошака, и, покрѣпче стянувъ подпруги, мы отправились. Скатъ почти-вездѣ представлялъ уголъ склоненія около 30о; онъ былъ такъ крутъ, что мы принуждены были постоянно держаться за жидкую гриву нашихъ лошаковъ. Тропинка шла къ вершинъ прохода безпрестанными зигзагами, и повороты были такъ быстры, что мулы не разъ рисковали опрокинуться навзничь. Не смотря на то, они подвигались впередъ съ удивительнымъ терпѣніемъ, лишь останавливаясь на нѣсколько минутъ, чтобъ перевести духъ. Послѣ двух-часоваго самаго труднаго восхожденія, мы наконецъ поднялись на высшую точку этого гребня. Величественная панорама, внезапно открывшаяся передъ взорами нашими, превосходила всякое ожиданіе. Подъ нами были видны тѣ самыя вершины, которыя, дня два тому назадъ, съ майноской долины намъ казались неприступными; бурныя тучи, которыхъ громовые удары грозно гремѣли надъ нами, теперь смиренно тянулись у ногъ нашихъ. "Невольно радуетъ" говоритъ Вольнэ {См. Volney. Voyage en Syrie.} "такое зрѣлище, когда предметы, казавшіеся столь великими, являются вдругъ столь мелкими, и человѣкъ съ гордостію можетъ бросить побѣдный взглядъ на окружающую его природу."

Волканы высились на бѣлыхъ вершинахъ Андовъ и придавали имъ характеръ еще болѣе-торжественный. Хотя долго, нѣмой отъ удивленія, стоялъ я, наслаждаясь этой великолѣпной картиной, но воспоминаніе скоро представило мнѣ другой пунктъ Андовъ, еще превосходнѣе, именно:-- въ одномъ ущеліи Квитскихъ-Кордильеровъ, откуда открывается видъ на очаровательную долину Чильпо. Тамъ взоръ, постепенно, отъ самаго роскошнаго пояса экваторіальной растительности, гдѣ цвѣтутъ пальмы, сахарный тростникъ, душистая ваниль,-- переходитъ къ дикой области альпійскихъ растеніи, къ громаднымъ ледникамъ Андовъ, увѣнчанныхъ волканами, пылающая лава и густой дымъ которыхъ величаво разстилаются то по бѣлымъ снѣговымъ куполамъ, то по лазури неба...

Я поспѣшилъ измѣрить здѣсь высоту точки кипѣнія воды посредствомъ баро-термометра, въ скалѣ котораго каждый градусъ имѣлъ десять подраздѣленій. Этимъ гипсометрическимъ опытомъ, котораго результаты не вполнѣ соотвѣтствуютъ настоящему состоянію науки, я долженъ былъ замѣнить пару барометровъ, разбитыхъ на дорогѣ. Операція была продолжительнѣе, нежели какъ предполагалъ я сначала: вѣтеръ безпрестанно колебалъ пламя спиртовой лампы, которою нагрѣвался снѣгъ, употребленный мною вмѣсто перегнанной воды. Записавъ въ дневникѣ цифры, полученныя посредствомъ этого наблюденія, я поспѣшилъ покинуть Кумбре {Воровство, сопровождаемое странными обстоятельствами, лишило меня, въ концѣ 1838 года, въ Парижѣ, большей части моихъ рукописей и вещей. Не смотря на всѣ розъиски, до-сихъ-поръ не открыты слѣды этого воровства. Такая потеря, для меня невознаградимая, лишила меня почти всѣхъ числовыхъ элементовъ моихъ наблюденій. Отъ множества записанныхъ фактовъ и цифръ, остались у меня только отрывки.}. Мы окоченѣли отъ холода.

Спускаться было еще труднѣе, нежели подниматься. Лошаки ступаютъ обыкновенно по слѣдамъ другъ-друга, и отъ-того выбиваютъ въ снѣгу глубокія ямы, чрезвычайно затрудняющія путь; снѣжныя стѣны, по обѣимъ сторонамъ дороги, часто принуждаютъ всадника вскидывать ноги почти въ уровень съ ушами мула. Мнѣ такъ это показалось непріятнымъ, что, слѣзши съ лошака и пустивъ его идти, какъ ему вздумается, пошелъ я одинъ внизъ горы. Заплеснѣвшій деревянный крестъ, замѣченный мною на одной скаль, возбудилъ мое любопытство. Я спросилъ Антоніо, зачѣмъ онъ тутъ поставленъ. Онъ отвѣчалъ, что крестъ воздвигнутъ въ память одного арріера, убитаго товарищами.

Широкіе, кровавые слѣды означали вокругъ насъ на снѣгу страданія, вынесенныя бѣдными вьючными мулами, проходившими по этимъ мѣстамъ съ тяжкимъ грузомъ. Одинъ изъ нашихъ лошаковъ сильно разрѣзалъ себѣ ногу остріемъ кремнистаго утеса, скрывавшимся подъ снѣгомъ: поэтому, мы поторопились добраться до перваго пріюта, чтобъ отдохнуть немного и перевязать раненнаго. Это тѣмъ было необходимѣе, что, въ-теченіе того же дня, намъ надо было проѣзжать самыя опасныя мѣста въ Кордильерахъ.

Потокъ, называемый "Ріо-де-лас-Ваккасъ" {Rio de las Vaccas -- коровья рѣка.}, есть страшилище и для путешественника, и для арріера. Вода въ немъ прибываетъ иногда такъ внезапно, что нѣтъ возможности переправиться чрезъ него, и нерѣдко надо ждать четыре или пять дней, пока понизится его уровень. Не смотря на привычку лошаковъ бороться съ подобными препятствіями, ихъ не иначе какъ шпорами можно заставить войдти въ потокъ; особенно ихъ пугаютъ обломки скалъ и каткіе кремни, увлеченные стремленіемъ.

Когда мы приблизились къ Ріо-де-лас-Ваккасъ, Антоніо слѣзъ съ лошака, раздѣлся и расположился у потока, ниже брода, гдѣ намъ должно было переправляться. Онъ схватилъ свой арканъ и, безпрестанно вертя его надъ головой, началъ звать по именамъ лошаковъ и громко понукать ихъ къ переправѣ. Вожакъ рекуи { Recua de mutas значитъ рядъ лошаковъ.} не слушался, и, не смотря на наши крики, на камни, которые бросалъ въ него Антоніо, никакъ не хотѣлъ идти первый въ воду. Такъ продолжалось нѣсколько времени; я не расположенъ былъ лично открывать шествіе, въ которомъ видѣлъ болѣе опасности, чѣмъ славы. Наконецъ, наскучивъ упорствомъ животнаго, которое до-сихъ-поръ такъ вѣрно указывало намъ путь, я пріударилъ шпорами своего лошака и, подобравъ какъ-можно-выше ноги, скоро очутился среди потока. Я переѣхалъ его благополучно, хотя въ эту минуту долженъ былъ очень походить на одного изъ буддистскихъ истукановъ, съ подогнутыми ногами, разинутымъ ртомъ и неподвижнымъ взоромъ. Переправясь на другой берегъ и покинувъ свою созерцательную позитуру, я схватилъ арканъ, чтобъ не дать погибнуть въ потокѣ нашему районному лошаку. Чего боялся я, то и случилось. Только-что это несчастное животное вошло въ Ріо-де-лас-Ваккасъ, большой камень, катимый стремленіемъ, ударилъ въ его окровавленную ногу. Лошакъ потерялъ равновѣсіе и, зашатавшись, силился удержаться передними ногами и даже зубами. Антоніо слѣдилъ взоромъ за каждымъ движеніемъ мула. Въ эту критическую минуту, съ удивительною меткостью накинулъ онъ на него свой арканъ и, крѣпко запутавъ конецъ веревки къ сосѣднему рифу, не заботясь о своей собственной опасности, бросился на помощь несчастному животному. Вода доходила Антоніо по самую грудь; онъ легко могъ утонуть, но въ глазахъ и мысляхъ его было только одно -- какъ бы спасти лошака. Съ величайшимъ трудомъ успѣлъ онъ поднять его опять на ноги и тогда это животное, образецъ терпѣнія и ловкости, проворно перешло потокъ и стало подлѣ спутника своего, спокойно отряхая воду струившуюся по его тѣлу. Кровь лилась изъ раны и во взглядѣ его было такое выраженіе страданія и покорности, которое могло бы тронуть самое жестокое сердце.

Между-тѣмъ, нельзя было оставаться тутъ далѣе, и мой арріеро, все еще въ костюмѣ новорожденнаго, уже кричалъ звучнымъ голосомъ: "Adelante, sonor, non hay que hacer aqui" (впередъ, сеньйоръ; тутъ нечего дѣлать). Я поѣхалъ впередъ. Черезъ полчаса, мои лихой малой догналъ меня, вытянувшись въ струнку на сѣдлѣ и вполнѣ-довольный собою. Когда онъ подъѣхалъ ко мнѣ, я предложилъ ему сигару; онъ тотчасъ закурилъ ее и затянулъ веселую пѣсню, лаконически замѣтивъ, что къ вечеру увидимъ мы и еще кое-что.

Дѣйствительно, вечеромъ увидѣли мы чрезвычайно-крутой скатъ, по которому наискось шла наша дорожка. Гора вверху была отвѣсная, и воды, съ страшною быстротою бѣжавшія съ вершины ея, уносили безпрестанно землю и обломки камней по тому направленію, по которому надо было слѣдовать. Огромныя гранитныя глыбы, висѣвшія надъ нашими головами, казалось, готовы были низринуться при малѣйшемъ прикосновеніи. Этотъ страшный спускъ былъ длиною около сорока саженей и такъ былъ узокъ, что съ одной стороны плечо всадника касалось вертикальной стѣны горы, а съ другой нога его висѣла надъ бездною, въ которой исчезали воды, съ шумомъ стремившіяся съ вершины.

Доѣхавъ до этого мѣста, Антоніо кинулъ на меня значительный взглядъ и сказалъ, что этотъ спускъ называется Ладера-де-лас-Ваккасъ {Ladera de las Vaccas -- коровья лѣстница.}, и что онъ считается весьма-опаснымъ для тяжело-навьюченныхъ лошаковъ. При всякомъ спускѣ, нѣсколько лошаковъ погибаетъ здѣсь непремѣнно, ибо, испуганные потокомъ, они жмутся къ скаль, задѣваютъ вьюками за отроги, теряютъ равновѣсіе и падаютъ. Сколько запомнятъ, уже здѣсь погибло болѣе шести-сотъ этихъ бѣдныхъ животныхъ, а сколько пало никѣмъ и никогда-несчитанныхъ?.. Послѣ этого предисловія, которое мнѣ пріятнѣе было бы услышать на другомъ краю "Ладеры", Антоніо двинулся впередъ, закричавъ, чтобъ я бросилъ узду совершенно на волю своему мулу. Я не заставилъ его повторить это замѣчаніе, и смышленый лошакъ мой, расширивъ ноздри, обнюхивая, такъ-сказать, дорогу, здраво и невредимо перенесъ меня за предѣлъ опасности.

Этотъ день былъ крайне-утомителенъ. Мы проѣхали самые трудные пункты въ Кордильерахъ и для ночлега должны были достигнуть Упсалатты, гдѣ находится небольшой серебряный рудникъ, лежащій въ долинѣ, которая составляетъ верхнюю основу главной цѣпи Андовъ. Нигдѣ не видалъ я такой сухой, безплодной земли. Три или четыре рудокопа, встрѣченные мною, говорили, что года два уже они вовсе не видали дождя. Съ величайшимъ трудомъ, на вѣсъ золота, досталъ я немного травы для бѣдныхъ нашихъ измученныхъ муловъ, и чахоточнаго козла для собственной нашей трапезы. Лошаки, казалось, были очень-признательны къ моей внимательности. Съ невыразимымъ наслажденіемъ они кушали свой засушенный салатъ, а между-тѣмъ и козелъ уже величественно жарился на горячемъ пеплѣ нашего бивуачнаго огня. Не смотря на все желаніе мое осмотрѣть остатки каменной дороги, построенной близь Упсаллаты древними Инками, я не могъ такъ далеко уклониться отъ пути. Впрочемъ, я зналъ, что эти остатки были сходны съ тѣми, которые не разъ уже случалось мнѣ видѣть въ другихъ частяхъ Южной-Америки,

На другой день утромъ, мы рано поднялись, чтобъ къ вечеру добраться до теплыхъ водъ Вилья-Висенцы. Намъ оставалось достигнуть до вершины Парамильйо: это была наша послѣдняя преграда; еще шагъ, и мы вступали въ область пампъ.

Послѣ шести-часовой ѣзды, достигли мы вершины этой горы, которая показалась мнѣ пигмеемъ, въ сравненіи съ исполинскими громадами, оставшимися позади насъ и стоявшими на западѣ, какъ непроходимая каменная и ледяная стѣна. Мнѣ почти не вѣрилось, что я переправился черезъ нихъ.

Горный остовъ Андскихъ-Кордильеровъ, приподнявшійся въ новѣйшіе геологическіе періоды силою плутоническихъ дѣятелей {Elie de Beaumont et Dufrenoy, Explication de la carte géologique de Fiance.}, можетъ быть раздѣленъ, въ этой части Чили, на двѣ параллельныя и отдѣльныя цѣпи,-- одну западную, состоящую изъ известковаго сланца и гранита, и другую восточную, состоящую изъ песчанника и конгломератовъ. Самая древняя и самая возвышенная -- цѣпь западная; это настоящая ось Андовъ {Darwin, Geological Observations; loc. cit.}.

Парамильйо -- высшая точка на пути чрезъ восточную цѣпь. Съ вершины ея, въ первый разъ открывается взору неизмѣримое протяженіе пампъ. Съ перваго взгляда, кажется, видишь океанъ. Путникъ, ослѣпленный очаровательнымъ дѣйствіемъ миража и неопредѣленностью горизонта, который тянется предъ нимъ въ безпредѣльную даль, съ трудомъ различаетъ, сквозь пары атмосферы, городъ Мендосу и зеленоватый оттѣнокъ растительности пампъ.

Вилья-Висенца стоитъ у подошвы Парамильйо. Крутой склонъ привелъ насъ къ этому мѣсту, названіе котораго крупными буквами написано на картахъ новаго-свѣта. Нѣсколько разъ обманутыя ожиданія уже пріучили меня къ фантасмагоріямъ европейскихъ картографовъ, но все-таки не ожидалъ я найдти здѣсь, вмѣсто города, безобразную, грязную массу избушекъ и шалашей, да старыя, развалившіяся стѣны, составляющія такъ-называемое водолечебное заведеніе. Какъ бы то ни было, я такъ давно не видался съ людьми, что невольно обрадовался, и хоть не могъ жаловаться ни на простуду, ни на другую какую-нибудь ревматическую немощь, проворно снялъ съ себя пистолеты, камзолъ и побѣжалъ къ шумному обществу купающихся. Они, сплошь, искали здоровья въ водахъ вилья-висенцскихъ, -- всѣ полы безъ различія, въ первобытномъ и наивномъ убранствъ нашихъ прародителей.

Здѣсь ванны -- просто ямы, вырытыя въ землѣ, одна выше другой, по покатости горы. Я рѣшился погрузиться въ одну изъ верхнихъ купалень, безъ дальнѣйшаго разсмотрѣнія. Вообразите же мой ужасъ, когда лишь только хотѣлъ я опуститься въ воду, изъ нея показалась испуганная голова безобразной старухи, которой физіономія очень-похожа была на взбѣсившуюся лягушку! Со страхомъ отступилъ я назадъ и пустился со всѣхъ ногъ искать мѣста не столь опаснаго.

Въ такихъ обстоятельствахъ, я не слишкомъ былъ расположенъ къ химическимъ изслѣдованіямъ о составѣ вилья-висенцской воды, но она показалась мнѣ весьма-пріятною; я выпилъ чашки двѣ и отправился спать. На слѣдующій день до зари пустились мы далѣе къ Мендосѣ.

Намъ оставалось еще проѣхать верстъ сорокъ. Послѣдніе склоны Андовъ видимо понижались передъ нами, и растительность, которой не видали мы съ отъѣзда изъ Сант-Яго, постепенно вступала въ права свои. Такъ-какъ скаты были довольно-отлоги, и мой лошакъ былъ утомленъ менѣе другихъ, то я, оставивъ назади бѣднаго раненнаго мула, шедшаго съ большимъ трудомъ, одинъ направился къ тополямъ мендосской аламеды, серебристыя вершины которыхъ по-временамъ мелькали вдали между извивами тропинки. Теплый, упоительный воздухъ заступилъ мѣсто сжимающей, холодной атмосферы Андовъ. Порывистый вѣтерокъ обдавалъ насъ душистымъ запахомъ степей, тихо шелестя листья придорожныхъ кустовъ. Все обличало здѣсь природу болѣе-нѣжную, ощущенія болѣе-отрадныя; воображеніе расширялось, и сердце, такъ долго сжатое ледяною корою, раскрывалось мало-по-малу для сладостныхъ впечатлѣній жизни.

Было уже за полдень, когда мы въѣхали въ прекрасный оазисъ Мендосы. Есть нѣчто совершенно-особенное въ ощущеніи, какое производитъ видъ цвѣтущей долины при выходѣ изъ страны дикихъ горъ, или при сходѣ съ корабля послѣ продолжительнаго плаванія. Въ этомъ ощущеніи есть что-то истинно-очаровательное, непонятное тому, кто по испыталъ его; въ душѣ рождается такая чистая, такая дѣвственная радость, что въ ней поглощаются всѣ другія впечатлѣнія, воспоминанія, надежды; малѣйшая подробность, цвѣтокъ, пѣніе птицы получаетъ ту прелесть, которую тщетно бы хотѣлъ въ нихъ найдти въ другую минуту. Солнечные лучи падали почти-вертикально, и жаръ, увеличенный отраженіемъ отъ бѣлыхъ домовъ Мендосы, сдѣлался такъ силенъ, что мы принуждены были поспѣшно искать прохлады въ поссад ѣ (гостинницѣ) этого города. Къ-несчастію, то былъ часъ сіесты, и мы но могли достучаться. Избѣгая шума и не желая нарушать общественный покой, я собирался идти отдохнуть въ одну изъ зеленыхъ бесѣдокъ, стоявшихъ на берегу канавокъ, не смотря на москитовъ, съ которыми я уже имѣлъ удовольствіе близко познакомиться подъ другими широтами жаркаго пояса, и увѣриться въ ихъ особенной наклонности къ европейской крови. Но Антоніо, мастеръ выпутываться изъ всякой бѣды, попросилъ меня подождать немного и чрезъ нѣсколько минутъ явился съ вѣстью, что открылъ сарай, въ которомъ всѣ мы, и люди и лошаки, могли спокойно расположиться. Пришедъ туда, я, къ величайшему удовольствію, набрелъ на старую койку изъ пальмовыхъ листьевъ, привѣшенную къ потолочнымъ перекладинамъ. Все исчезло для меня въ міръ -- я видѣлъ передъ собою лишь одну койку, бросился со всѣхъ ногъ въ этотъ земной рай и заснулъ мертвымъ сномъ.

Когда я проснулся, все уже приняло другой видъ; жизнь животная и растительная выходила изъ усыпленія, и народонаселеніе Мендосы стало показываться на улицахъ. Скажу даже, что было замѣтно нѣкоторое движеніе, если только это слово можно приложить къ лѣнивой природѣ людей, для которыхъ не существуетъ въ свѣтѣ ничего, кромѣ ихъ хозяйства и городскихъ сплетней. Да и можно ли имъ имѣть болѣе дѣятельности, когда -- съ одной стороны неудобопроходимыя равнины, которыя тянутся слишкомъ на 1,200 верстъ, отдѣляютъ ихъ отъ Атлантическаго-Океана, а съ другой -- Андскія Кордильеры преграждаютъ имъ почти всякій доступъ въ приморскіе города Тихаго-Океана? Мендоса уже положеніемъ своимъ отчуждена отъ всего свѣта; но, впрочемъ, щедрая природа, благодатное небо, поэзія созерцательной жизни, понятной лишь подъ этими таинственными широтами, -- чего больше для краткой жизни человѣка?.. Безъ-сомнѣнія, Европейцу, умъ и характеръ котораго образовались въ другой школѣ, при другихъ потребностяхъ, при другихъ занятіяхъ, апатія, въ которую погружены обитатели этихъ странъ, покажется невыносимою. Безконечные, разнообразные двигатели европейской цивилизаціи возбуждаютъ и поддерживаютъ въ немъ умственную дѣятельность и энергію воли. Здѣсь нѣтъ ничего подобнаго, и превосходство мысли, въ другихъ мѣстахъ ставящее человѣка такъ высоко надъ ему-подобными, -- здѣсь, за недостаткомъ сферы дѣйствія, было бы для него, можетъ-быть, безполезною мукой, трудомъ безъ плода и безъ награды!

Я снабженъ былъ нѣсколькими рекомендательными письмами и понесъ ихъ по адресамъ, но, не заставъ никого дома, отправился въ аламеду. Я былъ увѣренъ, что въ-теченіе вечера встрѣчу тамъ всѣхъ, кого мнѣ нужно. Я не ошибся, и мое знакомство съ мендосскимъ обществомъ завязалось на публичномъ гульбищъ. Дону Р. почетнѣйшему члену мендосскаго общества, пришла въ голову прекрасная мысль созвать подъ вѣковыя деревья аламеды тертулью {Испанская tertulia напоминаетъ венеціянскія conversazione. Это отборное, немногочисленное общество, гдѣ идетъ самая непринужденная, самая откровенная болтовня.}, т. е. вечеринку, состоявшую изъ добродушныхъ, но довольно простоватыхъ мужчинъ и очаровательныхъ женщинъ, которые, не обращая ни малѣйшаго вниманія на мое истерзанное платье, на мое иностранное обращеніе, приняли меня съ тою неподдѣльною любезностью и радушіемъ, которыя такъ рѣдко встрѣчаются у чопорныхъ, скучныхъ и скучающихъ идоловъ нашихъ салоновъ. Лунный свѣтъ придавалъ особенную прелесть этому собранію на открытомъ воздухѣ.

Вечеръ длился до двухъ часовъ утра. Глядя на насъ, можно было подумать, что мы толкуемъ о преважныхъ дѣлахъ, почти о судьбѣ міра -- такъ разговоръ былъ живъ и одушевленъ; ничего не бывало: мы пробыли такъ долго вмѣстѣ незамѣтно и непонятно для насъ-самихъ. Какъ объяснить это явленіе между людьми, въ первый разъ въ жизни встрѣтившимися, и встрѣтившимися на мигъ? Есть минуты подъ этимъ благословеннымъ небомъ, когда каждый чувствуетъ себя такъ счастливымъ, что невольно бережетъ и счастье другаго, чтобъ не испортить своего собственнаго. Послѣ этого вечера, я не знаю, какъ началъ отъискивать тысячу-одну причину, почему мнѣ совершенно-необходимо оставаться въ Мендосѣ, по-крайней-мѣрѣ на нѣсколько дней. Внезапно родилась пропасть новыхъ житейскихъ потребностей, желаній и проч., существованія которыхъ я и не подозрѣвалъ до сей минуты. Разсудокъ было-вооружился и выдержалъ прежестокое сраженіе съ этими новыми, незваными гостями, но, разумѣется, проигралъ -- и я остался... И Богъ знаетъ, когда бы мнѣ довелось образумиться, если бы чрезъ нѣсколько дней курьеръ чилійскаго правительства не оторвалъ меня отъ моей сладостной созерцательной лѣни. Онъ ѣхалъ въ Буэнос-Айресъ и, нуждаясь въ попутчикѣ, предложилъ мнѣ ѣхать съ нимъ вмѣстѣ.

Случай былъ такой удобный, обстоятельства такія благопріятныя, что я не могъ отказаться. Надо было поспѣшить воспользоваться ими, и я послѣдовалъ за коррео {Correo значитъ по-испански курьеръ.}.

Я имѣлъ духъ проститься лишь съ моимъ лихимъ Антоніо, съ которымъ очень-жаль мнѣ было разстаться, поспѣшно вскочилъ на лошадь, приведенную полунагимъ Гаучо, и вонзивъ въ нее шпоры, скоро очутился за городомъ.

ПАМПЫ.

Пампы были предо мною во всемъ своемъ безграничномъ пространствѣ. До Буэнос-Айреса оставалось около 1200 верстъ. Надо было въ нѣсколько дней проскакать ихъ галопомъ. Другой ѣзды, за исключеніемъ шага, не знаютъ въ этихъ странахъ. Степные кони пускаются вскачь тотчасъ, какъ-скоро вы поставили одну ногу въ стремя; имъ нѣтъ дѣла до того, попала ли ваша нога въ другое. Эта поѣздка изъ Мендосы въ Буэнос-Айресъ, на которую пускаются очень-немногіе Европейцы, имѣетъ, сверхъ разнаго рода затрудненій, одну выгоду, что путешественнику нечего заботиться о лошади -- перемѣна почты всегда готова: это дѣло Гаучо, который находится при путешественникѣ въ должности проводника и неизбѣжнаго друга; для этого онъ гонитъ передъ собой нѣсколько подставныхъ лошадей, и, какъ-скоро лошадь подъ вами утомилась, онъ бросаетъ арканъ свой на другую, и вамъ стоитъ только пересѣсть на свѣжаго коня. Эти подставныя лошади набираются обыкновенно изъ большихъ табуновъ, разсѣянныхъ по всей поверхности пампъ. Табуны эти двоякаго рода: одни состоятъ изъ домашнихъ лошадей, имѣющихъ владѣльца; другіе изъ лошадей, обратившихся въ дикое состояніе. Послѣднія ходятъ табунами слишкомъ въ 15,000 головъ, и большею частію гнѣдой или чалой шерсти.

Исторія этихъ табуновъ довольно-любопытна: лошади и рогатый скотъ {Apuntamientos para la Historia de los quadrupèdes del Rio de la Plata y del Paraguay, per Don Felix de Azana.} введены сюда Испанцами между 1530 и 1552 годами, и, благодаря изобилію пастбищъ, размножились до чрезвычайности. Пампскій конь не очень-силенъ, не очень-рослъ; легкость на бѣгу и гибкость его членовъ по-истинѣ изумительны. Думаю, онъ проворнѣе своего степнаго азіатскаго собрата, хотя и менѣе-способенъ выносить продолжительный трудъ. Впрочемъ, все-таки онъ кажется мнѣ породою гораздо ниже туркменской лошади.

Отъ пампскихъ лошадей перейдемъ къ пампскимъ людямъ; этотъ переходъ здѣсь очень-естественъ: Гаучо безъ лошади -- получеловѣкъ. Христіанскіе обитатели пампъ входятъ теперь въ составъ обширной, такъ-называемой федеральной Аргентинской Республики, состоящей изъ пятнадцати штатовъ; но все это -- слова: политическая машина этихъ странъ безпрерывно измѣняется, и въ этой конфедераціи съ громкимъ именемъ -- нѣтъ ничего прочнаго, ничего органическаго. Для такихъ небольшихъ обществъ людей, разсѣянныхъ по такой обширной поверхности, полудикихъ, едва-вышедшихъ изъ-подъ тяжкой колоніальной управы, сложныя формы Федеральнаго правленія (которое, по самой сущности своей, возможно лишь при высшей цивилизаціи) -- совершенная нелѣпость. Какое Федеральное правленіе можетъ существовать въ томъ обществѣ, гдѣ не развито понятіе ни о частныхъ правахъ и обязанностяхъ, ни объ общественныхъ? Это жалкое подражаніе союзу Сѣверо-Американскихъ-Штатовъ, за которое ухватились прежнія испанскія провинціи, едва отдѣлившись отъ метрополіи, составляетъ теперь неисчерпаемый источникъ безконечныхъ распрей и смутъ. Демократическія формы здѣсь у всѣхъ на языкѣ, хотя никто не понимаетъ ихъ; эти выкидыши цивилизаціи не умѣютъ ни повелѣвать, ни повиноваться; въ одномъ хаось, кажется, состоитъ вся ихъ правительственная теорія.

Такое несчастное состояніе дѣлъ должно отчасти приписать тѣмъ обстоятельствамъ, которыми сопровождалось завоеваніе этихъ странъ Испанцами; но какъ бы то ни было, прискорбно видѣть страну, въ-теченіе трехъ вѣковъ бывшую подъ владычествомъ одной изъ самыхъ могущественныхъ націй на свѣтѣ, доведенною до такого разстройства, до такого ничтожества. Что осталось отъ Испапцевъ въ новомъ-свѣтѣ? Вѣра, основывавшаяся гораздо-болѣе на суевѣрномъ чувствѣ, чѣмъ на искреннемъ убѣжденіи, исчезла теперь вмѣстѣ съ властію духовною и свѣтскою; затѣмъ, не было приготовлено ничего, чѣмъ скрѣпляются связи между людьми -- никакого нравственнаго элемента, никакого перехода отъ старыхъ повѣрій патріархальной жизни къ новому порядку вещей; и все охватила анархія, съ ея отвратительными, кровожадными страстями, и несчастная страна сдѣлалась игрушкою своекорыстныхъ честолюбцевъ, которые величаются теперь пышными именами протекторовъ, президентовъ и губернаторовъ, безъ права и безъ законной власти. Къ-сожалѣнію, Испанія не оставила по себѣ ни благодѣтельныхъ учрежденій, ни другихъ полезныхъ памятниковъ, которыми бы обезпечивалось нравственное и матеріальное состояніе этихъ странъ. Къ стыду папизма, должно признаться, что Ацтеки и перуанскіе Инки, въ матеріальномъ онношеніи, сдѣлали, можетъ-быть, гораздо-болѣе для обитателей новаго-свѣта. Висячіе мосты, водопроводы, широкія каменныя дороги, остатки которыхъ видны, еще и теперь въ Мехикѣ, Коломбіи, Перу и Чили {"John Gillies. Observations on the ancient causeways of the Peruvians", и "Robertson's History of America", кн. 7. Двѣ большія дороги изъ Квито въ Куско были длиною слишкомъ въ 1,600 верстъ. Онѣ поддерживались съ величайшимъ тщаніемъ.}, свидѣтельствуютъ о трудахъ цивилизаціи, менѣе-своекорыстной, болѣе-общеполезной. Испанцы въ Америкъ построили только форты, нѣсколько коллегій, которыя были управляемы суевѣрными монахами, церкви и монастыри, роскошь которыхъ до-сихъ-поръ составляетъ странную противоположность съ повсюдною бѣдностью жителей, -- да, сверхъ-того, вырубили въ скалахъ чудесныя подземныя дороги и шахты, чрезъ которыя золото и серебро щедрымъ дождемъ лились въ ихъ руки и -- проскочили сквозь пальцы {По словамъ Устариса ("Theoria y Practica de Commercio у de Marina") и Герреры ("Historia de las Incas"), американскіе рудники, чрезъ однѣ королевскія таможни, доставляли въ Испанію ежегодной прибыли слишкомъ 100,000,000 рублей ассиг.; на такую же сумму полагаютъ эти историки ежегодный ввозъ въ Испанію дорогихъ металловъ контрабандистами. Слѣдственно, общій итогъ ежегоднаго ввоза ихъ въ метрополію можетъ быть оцѣненъ въ слишкомъ 200,000,000 рублей.}.

Всѣ эти размышленія, невольно тѣснившіяся мнѣ въ голову, были прерваны лансадами моей лошади, которая безъ всякихъ церемоній перепрыгивала черезъ кустарники, попадавшіеся ей на встрѣчу; я принудилъ се наконецъ идти шагомъ -- и тогда лишь вспомнилъ о моемъ коррео.

Привыкнувъ съ дѣтства къ подобнымъ поѣздкамъ, онъ, какъ второй Августъ, сп ѣ шилъ медленно, но не любилъ и останавливаться. Этотъ человѣкъ былъ заведенная машина. Однакожъ, и онъ убавилъ шагъ на минуту; сигара дружбы размѣнена была между нами, но послѣ нѣсколькихъ незначительныхъ словъ, онъ снова кольнулъ шпорами лошадь, закричавъ мнѣ: "Adelante, senor cavallero" (впередъ, милостивый государь).

Чемоданъ съ депешами былъ крѣпко привязанъ къ сѣдлу лучшей лошади во всемъ табунѣ, скакавшей передъ нами. Любопытно было видѣть, съ какимъ проворствомъ два провожавшіе насъ Гауча безпрестанно сгоняли лошадей, разбѣгавшихся по тальнику, на дорожку, по которой намъ надо было ѣхать. Гаучи -- превосходные всадники; они такъ же твердо держатся въ сѣдлѣ, какъ наши казаки и Калмыки, но превосходятъ ихъ ловкостью и граціозностью.

Верстахъ въ тридцати отъ Мендосы, на краю широкой песчаной плоскости, завидѣли мы нѣсколько тощихъ тополей (аламовъ) и клочокъ свѣжей зелени. Коррсо объявилъ, что это почтовая станція. Пріѣхавъ туда, мы увидѣли нѣсколько Гаучей, безпечно-сидѣвшихъ на порогѣ ветхой хижины. Они, казалось, вовсе не обращали на насъ вниманія, и продолжали курить, какъ ни въ чемъ не бывали. Мы спросили, есть ли лошади. Тогда одинъ изъ нихъ, не говоря ни слова, указалъ намъ концомъ подбородка на корраль { Corail -- квадратное пространство, окруженное кольями и жердями, вбитыми въ землю; тамъ Гаучи держатъ лошадей.}. Родригесъ (имя коррео) сл ѣ зъ съ коня и, по-видимому, ни мало не удивясь дерзкой л ѣ ности Гаучей, весьма-вьжливо предложилъ пахильо { Pajillo или pajito, есть уменьшительное слова paja (паха), "солома", и значитъ соломенка. Странно слышать недавно-обрусѣлое множественное число этого слова: "пахитосы" вмѣсто "пахиты". Окончательные слоги: осъ, асъ, есъ, обозначаютъ множественное число по-испански; слѣдственно, прибавляя къ нимъ еще русскій знакъ множественнаго числа, его какъ-будто вздваиваютъ.} такъ-называемому почтмейстеру и сказалъ ему добродушнымъ тономъ: "vamos legero, amigo, tengo mucha priesa" (давай-ка скорѣе, пріятель; мнѣ очень недосугъ). Почтмейстеръ тотчасъ принялся за сѣдло, и въ мгновеніе все было готово. Родригесъ долговременнымъ опытомъ узналъ, что въ началѣ путешествія, не должно обращаться грубо cъ этими господами. Они могли пригодиться на будущее время. Заплативъ за лошадей, по полуреалу за легву {Полуреалъ -- около 10 коп. серебромъ. Легва -- около 4 верстъ.}, мы тотчасъ помчались въ галопъ.

Эти почтовыя хижины содержали нѣкогда линію сообщенія между вице-королевствомъ Перу и Буэнос-Айресомъ. Теперь, онѣ находятся только въ той части Пампъ, гдѣ есть въ сосѣдствѣ какое-нибудь значительное населеніе, на защиту котораго можно положиться; но нельзя быть увѣреннымъ, что проѣхавъ разъ по Пампамъ, встрѣтишь эти станціи въ другой разъ на томъ же мѣстѣ, потому-что отъ безпрерывныхъ набѣговъ Индійцевъ здѣсь все непрочно и ненадежно. Путешественники берутъ съ собой обыкновенно запасныхъ лошадей именно на случай, если не встрѣтятъ станціи.

Возвышеніе температуры, которое усиливалось по мѣрѣ того, какъ мы подавались внутрь степей, отраженіе солнечныхъ лучей отъ почвы, равно какъ и отъ растительныхъ и песчаныхъ частицъ {См. Humboldt. Voyages aux Régions Equinoxiales. Tome XI, chap. XXV, p. 57.}, двигающихся въ атмосферѣ, -- все это къ полудню начало насъ томить. Но когда жаръ, между 1 и 2 часомъ, достигъ высшей точки своей, сила его стала мало-по-малу уменьшаться. Легкіе, перемѣнчивые Вѣтерки освѣжали вечерній воздухъ. Лучше всего было ѣхать утромъ и вечеромъ, не смотря на то, что часто застигавшая насъ темнота заставляла лошадей спотыкаться и падать въ поры, вырытыя бискачами {Ничего нѣтъ труднѣе, какъ поймать этихъ звѣрей, хотя часто видишь, какъ сидятъ они спокойно на краю своихъ подземныхъ жилищъ. Днемъ рѣдко они выходятъ изъ норъ; но какъ-скоро нижній край солнца коснется линіи горизонта, бискачіо показывается на землѣ съ своею старческою мордою, бѣлыми бакенбардами и усами. Вообще, ничего не можетъ быть забавнѣе нахмуреннаго вида этихъ животныхъ.}, которыми, можно сказать, кишатъ пампы. Удивительно, какъ еще такъ мало бываетъ несчастныхъ случаевъ на этихъ обрывахъ; и я самъ не постигаю, какъ я отдѣлался лишь нѣсколькими ушибами и разъ двадцать не переломалъ себѣ рукъ и ногъ. Такія ямы обыкновенно прикрыты травою или хворостникомъ; лошадь, мчась по равнинѣ, тогда только ихъ можетъ замѣтить, когда въ нихъ очутится; въ подобныхъ случаяхъ, всадникъ дѣлаетъ обыкновенно salto mortale черезъ голову коня и за тѣмъ долженъ какъ-можно-проворнѣе встать и снова вскочить на него, чтобъ не остаться одному въ степи. Мнѣ не разъ приводилось упражняться въ такихъ гимнастическихъ штукахъ: не могу назвать ихъ слишкомъ-забавными. Лишь безстрашный Гаучо можетъ весело переносить ихъ. Надо замѣтить, впрочемъ, что онъ падаетъ, какъ кошка, всегда прямо на ноги. Звучное c...jo утѣшаетъ его въ величайшихъ несчастіяхъ.

На третьей станціи, я уже былъ совершенно измученъ; мы проскакали около 70 верстъ. И еще дней двѣнадцать сряду намъ надо было скакать такимъ-образомъ, чтобъ достигнуть цѣли! Пока надлежащая діэта и привычка не приготовятъ васъ къ этому, сильному и продолжительному движенію, -- бѣда, да и только. Простая пища Гаучей, состоящая изъ говядины, безъ всякаго мучнистаго кушанья, дѣлаетъ ихъ весьма-способными къ такой ѣздѣ, и Европеецъ убѣждается въ этомъ, какъ-скоро прійметъ такой же образъ жизни, какъ они. Видя мою блѣдность и изнуреніе, Родригесъ сжалился надо мною; онъ остановился на ночлегъ. Я бросаюсь съ сѣдломъ на-земь, у входа въ почтовую хижину; ночью на меня нападаютъ москиты, какъ саранча; я закрываю голову пончомъ -- жаръ невыносимый; въ отчаяніи, бѣгу въ хижину -- здѣсь блохи и клопы съ жадностію впиваются въ мое тѣло. Однакожь, такова была усталость, что я все-таки вздремнулъ къ зарѣ. Проснувшись, я увидѣлъ себя точно въ ноевомъ ковчегѣ. Женщины, дѣти, старики, собаки, все это лежало вмѣстѣ какъ-ни-попало. Мальчишка съ наслажденіемъ чесалъ подлѣ меня голову; страшная мысль, что изъ волосъ его выходитъ подкрѣпленіе ночнымъ врагамъ моимъ -- не на шутку испугала меня. Я выскочилъ изъ избы. Коррео, человѣкъ не столь щекотливый, занялся приготовленіемъ мате; у насъ было съ собой три или четыре фунга этого парагуайскаго чая {Парагуайскій чай или verba de Paraguay есть ilex paraguayensis. Въ Парагуаѣ и въ Ассамѣ, въ Индіи, пытались развести китайскій чай; опытъ былъ, кажется, удаченъ, хотя и не вполнѣ.}. Это лучшій напитокъ въ степяхъ; онъ освѣжаетъ и успокоиваетъ кровь. Настой этой травы готовится такъ же, какъ и китайскій чай, только пьютъ его здѣсь посредствомъ металлической трубки, называемой бомбильи; одинъ конецъ ея -- въ горшкѣ съ напиткомъ, другой -- во рту, и вы такимъ образомъ втягиваете въ себя жидкость. Безъ глубокихъ соображеній можно-бы устроить все это гораздо-удобнѣе; но такъ-какъ у цивилизаціи будетъ и безъ того здѣсь довольно работы, то можно надѣяться, что и лѣтъ черезъ двѣсти Гаучо будетъ по-прежнему жечь себѣ языкъ такъ же систематически, какъ и теперь, вставляя въ ротъ себѣ разгоряченную бомбилью. Дошедъ до этого глубокаго заключенія и тщательно записавъ его въ свою памятную книжку, я усѣлся спокойно на лошадиномъ остовѣ и закурилъ сигару. Я былъ очень расположенъ къ философическимъ размышленіямъ; но, къ-сожалѣнію, Родригесъ думалъ иначе. Я долженъ былъ заткнуть за-поясъ изслѣдованія и сѣсть на лошадь.

Восьмилѣтній мальчикъ явился къ намъ въ качествѣ проводника; отцу его было некогда: онъ былъ занятъ азартной игрой, которой Гаучи предаются съ неистовствомъ, и потому отправилъ сына вмѣсто себя. Мальчикъ, ни мало не робѣя, уцѣпился за переднія ноги лошади, чтобъ вскарабкаться на сѣдло. Онъ не могъ еще своей маленькой ножкой достать стремени, но черезъ минуту скакалъ уже по равнинѣ во всю лошадиную прыть. Поѣздка продолжалась болѣе пяти часовъ сряду, и, казалось, это было мальчику ни по чемъ. Дорогой, вѣтромъ снесло съ меня мою мендосскую соломенную шляпу, которая было-отправилась къ первому хозяину своему,-- я догналъ ее и продолжалъ путь. Въ этотъ день, проѣхали мы мимо нѣсколькихъ небольшихъ соленыхъ озеръ; ночевали подъ открытымъ небомъ и на другой день были уже въ Сапт-Луисѣ.

Не знаю, для чего это мѣстечко называется городомъ, да притомъ еще главнымъ городомъ провинціи Аргентинской-Конфедераціи. У рѣдкихъ домовъ окна. Строеніе большею частію изъ глины, окружено садами, зелень которыхъ была пожрана саранчою (langostas). Бичъ пампъ въ-теченіи двухъ или трехъ мѣсяцевъ въ году -- саранча совершаетъ и здѣсь, какъ въ старомъ-свѣтѣ, свои опустошительныя переселенія. Набѣгъ ея ознаменовывается истребленіемъ всей растительности; она пожираетъ даже соломенныя кровли на домахъ. Другой бичъ обширныхъ пустынь новаго-свѣта -- муравьи, густыя фаланги которыхъ, столь же страшныя, какъ и фаланги саранчи, выгоняютъ даже Индійцевъ изъ жилищъ ихъ.

Я засталъ обитателей Сант-Луиса подъ роковымъ впечатлѣніемъ этого бѣдствія. Въ нѣсколько часовъ, саранча лишила ихъ всѣхъ садовыхъ и полевыхъ плодовъ; уныніе было всеобщее.

За то въ Сапт-Лунсѣ былъ коррехидоръ {Corregidor есть, no-настоящему, родъ капитана-исправника; иногда онъ заступаетъ мѣсто губернатора.}, родъ начальника области. Частію изъ любопытства, частію по внушенію благоразумія, я отправился съ визитомъ къ сему важному сановнику. Увидѣвъ его толстую и грязную фигуру, которая разъигрывала позы Юпитера-олимпійскаго, я едва могъ удержаться отъ смѣха. Онъ тотчасъ принялся мучить меня высокопарными фразами о патріотизмѣ и безкорыстной преданности своей общественному благу; потомъ пустился въ невѣроятныя разсужденія о началахъ федерализма и политическаго единства {Это былъ главный современный вопросъ; въ то время существовали двѣ партіи: партія унитаріевъ и партія федералистовъ. Первая хотѣла, чтобъ всѣ штаты Аргентинской-Республики были соединены между собою подъ одною нейтральною властію. Вторая требовала учрежденія правительства чисто-мѣстнаго, которое не было бы обязано отвѣтственностію никакой другой власти.}, и за тѣмъ непосредственно перешелъ къ личнымъ намекамъ и далъ мнѣ довольно-грубо замѣтить, что онъ силою своей власти можетъ помѣшать мнѣ продолжать путешествіе. Ясно было, что ему хотѣлось наложить на меня косвенную подать. Зная напередъ, что все это можно уладить нѣсколькими піастрами {Испанскій піастръ -- слишкомъ 5 рублей.}, я поспѣшно оставилъ корыстолюбиваго американскаго мандарина и поручилъ Родригесу переговоры на-счетъ моей дани. За симъ, небольшое кровопусканіе, сдѣланное моему кошельку, доставило мнѣ свободный проѣздъ по Сант-Луисской Провинціи, съ оффиціяльнымъ пропускомъ, за подписью его превосходительства. Воротясь на почтовый дворъ, я спросилъ, нѣтъ ли чего поужинать. "Hay todo, señor", все есть, отвѣчала хозяйка -- и принесла дурнаго салата и прогорклаго масла. Взглянувъ на нихъ, я вздохнулъ и легъ спать на полу.

Усталость и плохая пища истощили меня. На другой день, я всталъ съ лихорадкою. Къ-счастію, толстый сан-луисскій коррехидоръ задержалъ Родригеса: онъ нашелъ необходимымъ отправить въ Буэнос-Айресъ нѣкоторыя изъ своихъ глубокомысленныхъ соображеній о настоящемъ ходѣ политическихъ дѣлъ. Опасаясь остаться одинъ въ этомъ жалкомъ мѣстечкѣ, я рѣшился на средство героическое, -- въ одинъ пріемъ проглотилъ двойную порцію ялаппы, которую всегда держалъ въ запасѣ, и съ самоотверженіемъ покорился ея спасительному дѣйствію.

Между-тѣмъ, въ Сант-Луисъ ввалилась длинная телега {Эти четырехколесныя и двухколесныя повозки очень-похожи на кибитки, употребляемыя Калмыками и Ногайскими Татарами въ астраханскихъ степяхъ.}, на непомѣрно-высокихъ колесахъ. Ее тащили съ трудомъ около двадцати лошадей, заложенныхъ за сѣдельныя подпруги длинными уносами, и съ пеономъ на каждой парѣ. Эту колесницу сопровождали пять или шесть Гаучей, и гнали передъ собою табунъ запасныхъ лошадей. Тутъ былъ Англичанинъ, ѣхавшій изъ Буэнос-Айреса въ Мендосу. Узнавъ, что въ городѣ есть больной Европеецъ, онъ навѣстилъ меня. Разумѣется, еслибъ я имѣлъ возможность выйдти изъ дома, то предупредилъ бы это посѣщеніе... Въ странахъ отдаленныхъ, гдѣ все окружающее вамъ чуждо, гдѣ ничто не напоминаетъ вамъ той образованной жизни, среди которой вы вскормлены, выросли,-- въ этихъ странахъ каждый Европеецъ уже для васъ почти родной. Что бы ни говорили о различіи національностей, понятіи, нравовъ и обычаевъ, поѣзжайте въ сообщество съ Гаучами, и вы едва замѣтите всѣ эти блѣдные оттѣнки: все исчезнетъ предъ однородностію европейскаго происхожденія, воспитанія, и нигдѣ вы такъ не убѣдитесь въ истинѣ, что человѣкъ прежде всего -- человѣкъ.

Въ англійскомъ путешественникѣ я узналъ майора N.... который, съ годъ тому назадъ, оказалъ мнѣ важную услугу въ Мехикѣ. Мы очень обрадовались другъ-другу; нашъ разговоръ не перерывался ни на минуту; наши приключенія, сходство сужденій о предметахъ, насъ окружавшихъ, сближали какъ братьевъ -- людей, которые, можетъ-быть, въ европейской гостиной ни въ чемъ не могли бы согласиться и ни о чемъ не разговориться. Майоръ N... путешествовалъ по дѣламъ одной рудокопной англійской компаніи {Это было въ то время, какъ англійскими капиталистами овладѣлъ родъ сумасшествія -- учреждать компаніи для отъисканія и добыванія рудъ въ новомъ-свѣтѣ. Повсюду образовались такія компаніи, и вездѣ, за исключеніемъ Реаль-дель-Монте, онѣ оказались несостоятельными.} въ Мехикѣ, когда мы встрѣтились съ нимъ на берегахъ Тихаго-Океана, въ минуту весьма для меня неблагопріятную.

Этотъ случай, хотя принадлежитъ къ другой эпохѣ моихъ странствованій, довольно-любопытенъ, и потому я попрошу у читателя позволенія -- на минуту перенести его изъ грязной сант-луисской хижины на цвѣтущіе берега Западной-Мехики.

ЭПИЗОДЪ.

Географическія изслѣдованія были всегда моимъ любимымъ конькомъ. Благодаря ему, я провелъ пять лѣтъ для изученія бывшихъ испанскихъ и англійскихъ колоній въ новомъ-свѣтѣ, равно какъ и ихъ метрополій. Болѣе семи мѣсяцевъ пробылъ я въ Мехикѣ и посѣтилъ важнѣйшіе рудники ея въ Гванахвато, Закатекасъ и Реаль-дель-Монте. Я намѣренъ былъ сухимъ путемъ пробраться въ Среднюю-Америку и продолжать потомъ путешествіе по Панамскому-Перешейку до Колумбіи; но междоусобная война, вспыхнувшая въ то время, и дождливое время года, испортившее дороги, преградили мнѣ путь въ эти любопытныя и малоизвѣстныя страны. Я рѣшился ѣхать въ Акапулько, чтобъ на первомъ, какой попадется, кораблѣ отправиться въ экваторіальную Америку.

Президентомъ Мехиканской-Республики былъ въ то время Сант-Анна. Онъ совѣтовалъ мнѣ не выѣзжать изъ столицы, потому-что на западѣ начало обнаруживаться общее возстаніе цвѣтныхъ людей противъ бѣлыхъ. То была естественная реакція безчеловѣчнаго обращенія бѣлыхъ людей съ цвѣтными во время испанскаго владычества. Окинутый, какъ сѣтью, этимъ кровавымъ разливомъ анархіи, ожидая, что не сегодня, такъ завтра, увижу баррикады на улицахъ самой столицы, я, послѣ зрѣлаго размышленія, рѣшился сдѣлать ни болѣе, ни менѣе того, что дозволялъ нормальный планъ моего путешествія, и, положась на милосердіе небесное, направилъ путь свои въ Акапулько. Молодой лордъ Р.... прибывшій со мной изъ Соединенныхъ-Штатовъ, чтобъ отсюда ѣхать въ Южную-Америку, не захотѣлъ продолжать путешествія. Его ждали въ Англіи ежегодный доходъ въ 20,000 фунтовъ стерлинговъ (460,000 рублей) и прекрасная молодая жена: потому я и не посмѣлъ настаивать, чтобъ онъ пустился далѣе, презирая всѣ опасности, сопряженныя съ такимъ положеніемъ дѣлъ. Я разстался съ нимъ въ Мехикѣ.

Въ мирное время, изъ Мехики въ Акапулько ѣздятъ обыкновенно въ восемь дней: я ѣхалъ полтора мѣсяца. Пока мы были въ холодной землѣ (tierra fria) { Tierra fria (холодная земля): такъ называется страна нагорная и возвышенныхъ плоскостей.}, то могли слѣдовать нашему направленію безъ большихъ затрудненіи; по какъ-скоро спустились въ теплую (tierra caliente) { Tierra caliente (теплая земля) -- есть, напротивъ, страна равнинъ, наиболѣе Приморскихъ.}, то разомъ попали въ самый разгаръ анархіи, опустошавшій эту несчастную страну. Испанскій купецъ, уроженецъ астурійскій, присоединился къ нашему маленькому каравану. Мы были хорошо вооружены и шли постоянно окольными дорогами, чтобъ не наткнуться на отряды Альвареса, который принялъ начальство надъ партіею цвѣтныхъ людей, хотѣвшихъ истребить всѣхъ бѣлыхъ. Сначала, счастіе улыбалось вамъ; мы думали, что уже миновали всѣ опасности, благословляли небо, какъ въ одно прекрасное утро, выѣзжая изъ лѣсной прогалины, неожиданно встрѣтили шайку разбойниковъ. Какъ громовой ударъ, поразили насъ крики: halto! ayi bocca a bajo! (стой! ложись на-земь!) {Этотъ крикъ употребляется вообще всѣми американскими разбойниками (salteadores). Они приказываютъ жертвамъ своимъ ложиться ницъ и затѣмъ грабятъ всю ихъ поклажу. Вѣроятно, эту предосторожность считаютъ они необходимою для того, чтобъ ограбленные ими не могли въ-послѣдствіи узнать ихъ съ перваго взгляда.}. Ихъ было человѣкъ 25 или 30, насъ четверо, да и то только двое могли сражаться. Я хотѣлъ войдти въ переговоры и заплатить выкупъ, но, въ отвѣтъ, услышалъ повтореніе перваго приказа. Думать было нечего; не подвергаясь вѣрной смерти, мы не могли сдѣлать ни малѣйшаго употребленія изъ нашего оружія, не могли также бѣжать, потому-что со всѣхъ сторонъ были окружены.

Итакъ, мы слѣзли съ коней, прилегли лицомъ къ землѣ, и въ нѣсколько минутъ были обобраны до-чиста; съ насъ сняли даже платье и сапоги, гдѣ грабители надѣялись найдти деньги. Насъ отвели, пѣшкомъ подъ крѣпкимъ прикрытіемъ, въ индійскую деревушку, въ нѣсколькихъ верстахъ отъ этого роковаго мѣста, заперли въ хлѣвъ и приставили къ дверямъ часоваго. Вечеромъ, герильи (guerillas) {Guerillas -- множественное отъ guerilla; слѣдственно, употребляемое у насъ часто выраженіе "Дерильясы" вовсе неправильно.}, покинувшіе насъ и отправившіеся на дальнѣйшіе подвиги, воротились полу-пьяные и объявили намъ, съ разными оскорбленіями, что убили двухъ гачупиновъ (gachupinos) { Gachupino -- ругательное прозвище, которое Мехиканцы даютъ всѣмъ Испанцамъ.}, и что вскорѣ и мы всѣ подвергнемся такой же участи. Я старался убѣдить ихъ, что я не Испанецъ; они не хотѣли вѣрить, и въ заключеніе сказали мнѣ: "es siempre la misma sangre maledita! (все та же проклятая кровь!)...

Цѣлую ночь мы не видали ихъ; насытясь кровью и золотомъ, они пресыщались пулькой { Pulque -- перебродившая жидкость изъ сердцевины алоя. Она имѣетъ молочный цвѣтъ и несовсѣмъ-пріятный вкусъ. Сначала освѣжаетъ, потомъ опьяняетъ.}. Астурійскій спутникъ мой, желтый и прозрачный, какъ восковая свѣча, перебиралъ чотки и пересчитывалъ грѣхи свои; онъ такъ былъ напуганъ, что считалъ себя уже почти-излишнимъ для сего свѣта. Смотря на него, сначала я не могъ удержаться отъ смѣха; наконецъ, мнѣ стало досадно. Въ томъ положеніи, въ какомъ мы находились, надо было предпринять какую-нибудь рѣшительную мѣру. То, на что, по-видимому, рѣшился Астуріецъ, мнѣ вовсе не нравилось. Я подползъ къ нему, тряхнулъ его за руку, чтобъ прервать его размышленія, заговорилъ о женѣ его, о дѣтяхъ, о родинѣ; наконецъ, испанская кровь пробудилась, и планъ нашъ былъ составленъ.

Задыхаясь отъ жара, мы попросили караульнаго достать намъ пульке. Я показалъ ему красивыя чотки изумленнаго Астурійца и обѣщалъ отдать ихъ въ награду за такую снисходительность. Двуногой церберъ поддался искушенію, и пульке была принесена. Мы принялись угощать его, и онъ имѣлъ неосторожность не отвергнуть нашего угощенія. Кончивъ попойку, мы легли на полу, въ углу хлѣва, а часовой, все еще помня о своей обязанности, легъ спать поперегъ отверстія, исправлявшаго должность двери нашей тюрьмы. Черезъ нѣсколько минутъ, мы услышали, онъ захрапѣлъ, и винтовка, которую онъ до-тѣхъ-поръ не выпускалъ изъ рукъ, покатилась по землѣ.

Настала критическая минута: надлежало или пройдти чрезъ этого человѣка, или на другой день, можетъ-быть, лишиться жизни. Я взглянулъ на Астурійца: онъ упалъ духомъ, дрожалъ, какъ листъ, и началъ опять что-то бормотать про себя. Я не сказалъ ему ни слова, но однимъ скачкомъ перепрыгнулъ черезъ соннаго часоваго. Поставленный между двухъ огней, Астуріецъ рѣшился послѣдовать за мной, но въ испугѣ зацѣпилъ ногой караульнаго. То была страшная минута,-- минута, когда сердце само-собою перестаетъ биться. Часовой, потревоженный неловкимъ моимъ спутникомъ, вдругъ протянулъ руки, какъ-будто желая что-то схватить. Мы кинулись на него, готовые задушить его при малѣйшемъ движеніи... Нѣсколько секундъ глядѣли мы на него, не рѣшаясь еще дѣйствовать: намъ не хотѣлось проливать крови безъ послѣдней крайности... Часовой не просыпался. Движеніе его было чисто-машинальное; скоро онъ снова захрапѣлъ.

На-разсвѣтѣ, мы уже были въ дѣвственныхъ лѣсахъ Мехики, далеко отъ того мѣста, гдѣ совершилась эта страшная сцена. Мы брели, сами не зная куда. Такъ прошло около двухъ недѣль. Днемъ, когда Индійцы были на работѣ, мы просили милостыни у женщинъ и стариковъ. Наконецъ, истощенные усталостью и голодомъ, истерзанные москитами и терніемъ, мы пришли въ одинъ вечеръ на берега морскіе, верстахъ въ 80 отъ Акапулько. То была бухта Тихаго-Океана, называемая Палисада,-- обыкновенный притонъ контрабандистовъ и корсаровъ. Тамъ, шесть дней, въ самомъ бѣдственномъ положеніи, ждали мы прихода какого-нибудь судна. На седьмой, первые лучи солнца, золотя отдаленную линію горизонта, вдругъ освѣтили мачты корабля и, всматриваясь въ него, мы замѣтили небольшой трехугольный парусъ, плывшій въ направленіи къ намъ. Къ вечеру, шлюпка, наполненная черными людьми, причалила къ берегу, и чрезъ нѣсколько минутъ два бѣлые человѣка раздѣлили съ нами нѣсколько морскихъ сухарей, у огня нашего бивуака. Одинъ изъ нихъ былъ капитанъ корабля, другой его подшкиперъ.

Скоро разсказана была имъ наша печальная исторія. Капитанъ, пришедшій сюда за контрабандой (за серебромъ въ слиткахъ и кошенилью), обѣщалъ взять насъ на корабль, съ условіемъ, чтобъ каждый изъ насъ заплатилъ за проѣздъ по 15 дублоновъ (1,200 руб.) { Дублонъ, или золотая унція, на наши деньги -- около 80 рублей ас.}. Эта плата елшикомъ-велика была даже для мильйонеровъ,-- а для насъ, неимѣвшихъ ничего, кромѣ рубашекъ, она была просто нелѣпостью. Не жалуясь на такое возмущающее душу корыстолюбіе, мы обѣщали ему все, и, уложивъ контрабанду въ шлюпку, съ нетерпѣніемъ выжидали прихода корабля, лавировавшаго въ открытомъ морѣ.

Между-тѣмъ, поднялась буря, одна изъ тѣхъ бурь, какія бываютъ только подъ тропиками. Ровная поверхность моря, которую вѣтеръ не успѣлъ еще взволновать, кипѣла и кружилась; пѣна бѣлѣла на ней. Корабль, не имѣя возможности продолжать лавированіе, исчезъ. Мы узнали въ-послѣдствіи, что, потерпѣвъ нѣсколько поврежденій, онъ нашелъ убѣжище въ акапулькской гавани. Два дня мы ждали его; наконецъ, не видя его возврата, отчалили отъ берега. Море снова было тихо и гладко, какъ зеркало. По-крайней-мѣрѣ, сутки намъ надо было грести, чтобъ обогнуть крутой, отвѣсный мысъ, которымъ оканчивались скалы акапулькскаго бассейна.

Чрезъ нѣсколько времени послѣ нашего отъѣзда, поднялся и началъ видимо свѣжеть противный вѣтеръ. Къ концу втораго дня, мы прошли только половину нашего пути. Провизія, состоявшая изъ сухарей и лука, почти вся истощилась; воды не было; пристать къ берегу мы не смѣли, изъ опасенія прибрежныхъ бандитовъ. Оставался еще небольшой боченокъ съ аракомъ. Время-отъ-времени капитанъ раздавалъ маленькія порціи этого напитка, чтобъ поддержать наши слабѣющія силы. Малайцы {Эти Малайцы навербованы были для "Воладоры" ("Voladora" -- такъ назывался бригъ нашего корсара) на Островахъ-Филиппинскихъ.-- Воладора значитъ: "Летунья" по-испански.}, составлявшіе большую часть экипажа, въ концѣ третьяго дня взбунтовались; они грозили кинуть насъ въ море, если мы не отдадимъ въ ихъ распоряженіе всего боченка арака. Надо было уступить; но какъ-скоро боченокъ перешелъ въ ихъ руки,-- какъ дикіе звѣри, съ безумною жадностью принялись они утолять свою жажду, и съ-разу осушили его.

Началась сцена отвратительная; никто не хотѣлъ ни грести, ни слушаться. Завязалась ссора. Уже одинъ мулатъ былъ умерщвленъ ударомъ крика (малайскаго кинжала). Мы не могли справиться съ шлюпкой на морѣ, которое въ-продолженіе ночи расходилось, и на-разсвѣтѣ брошены были на берегъ.

Всѣхъ насъ выкинуло въ море; двое утонули, остальные кое-какъ спаслись, борясь съ волнами, набѣгавшими на берегъ. Барка раскололась пополамъ о скалы; весь грузъ погибъ; о немъ никто не заботился,-- у всѣхъ на умѣ было одно: утолить нестерпимую жажду. Всѣ разбрелись отъискивать прѣсную воду. Помню чувство, когда мы наконецъ открыли ключъ, бѣжавшій изъ расщелинъ скалы: всѣ кинулись къ нему съ такою жадностью, что завязалась сильная драка... Краснѣю еще при воспоминаніи о кулачномъ побоищѣ, въ которомъ и я не могъ не принять участія при этомъ случаѣ. Къ-несчастію, есть истина неопровержимая: чувственная нужда можетъ довести человѣка до состоянія звѣря. Подъ этими знойными широтами, гдѣ солнце съ-дѣтства палитъ кровь человѣка, -- страшнѣе, чѣмъ въ климатахъ умѣренныхъ, бываютъ страсти его, когда выходятъ изъ своихъ предѣловъ. Справедливо также, что нѣтъ мученія ужаснѣе жажды: эта мука сильнѣе муки голода и раздражаетъ человѣка до невѣроятной свирѣпости.

Въ-волю утоливъ жажду, мы принялось за черепахъ, которыя водятся здѣсь въ большомъ количествѣ. Все, что мы могли найдти черепашьихъ яицъ, было съѣдено безъ милосердія. Солнце касалось уже зенита; надо было подумать о томъ, какъ бы взобраться на береговые утесы, отдѣлявшіе насъ отъ Акапулько. Малайцы не хотѣли слушаться и продолжали ѣсть; двое изъ нихъ объѣлись до того, что занемогли горячкою. Послѣ нѣсколькихъ переговоровъ, нѣкоторые изъ насъ рѣшились подняться на прибрежный гребень. Острыя вершины скалъ раздирали ноги, и мы пришли къ городскимъ воротамъ, какъ окровавленныя привидѣнія. Городъ Акапулько, безпрерывно тревожимый землетрясеніями, былъ тогда объявленъ въ осадномъ положеніи. Съ величайшимъ трудомъ добились мы, чтобъ насъ впустили въ городъ. Капитанъ тотчасъ отправился на свой корабль, стоявшій на якорѣ въ гавани, и на другой день сказалъ мнѣ рѣшительно, что покинетъ меня тутъ, если я не заплачу ему впередъ половины денегъ за проѣздъ. Это значило приставить мнѣ ножъ къ горлу.

Въ отчаяніи просилъ я его подождать, пока въ Сант-Леонѣ-де-Никарагуа или въ Гуаякиль не получу я дупликатовъ векселей моихъ, посланныхъ туда изъ Мехико другимъ путемъ. Все было безполезно: онъ рѣшительно хотѣлъ покинуть меня въ этомъ вертепѣ разбойниковъ.

Майоръ N... къ то время былъ въ Акапулько. Не зная меня, съ величайшимъ радушіемъ предложилъ онъ мнѣ 8 дублоновъ, съ тѣмъ, чтобъ я далъ ему вексель на моего банкира въ Мехико. Предоставляю вамъ отгадать, отказался ли я... Вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ не совѣтовалъ мнѣ плыть на этомъ бригѣ; по его вооруженію, майоръ N... предполагалъ, что это судно едва-ли ограничивается одною контрабандой. Да и капитанъ не внушалъ ему никакой довѣренности. Нѣтъ надобности говорить, что я былъ совершенно-согласенъ съ Англичаниномъ; но мнѣ нельзя было ни воротиться назадъ, ни оставаться здѣсь, потому-что ранѣе двухъ или трехъ мѣсяцевъ не было никакой надежды увидѣть другой корабль на этомъ береговомъ пунктѣ. Притомъ, мнѣ нечего было терять, кромѣ жизни,-- а жизнью такъ часто рискуешь въ подобныхъ путешествіяхъ, что я привыкъ думать о ней только въ минуты крайней опасности.

И такъ, я разстался съ великодушнымъ Англичаниномъ и бѣднымъ моимъ Астурійцемъ, который, казалось, истощилъ все свое мужество, перешагнувъ черезъ соннаго караульнаго: у него уже не доставало духа перешагнуть черезъ Тихій-Океанъ.

Попутный вѣтеръ надулъ скоро паруса наши, и "Воладора" легко понеслась къ зеленистымъ берегамъ Гуаякиля. Какъ-скоро мы вышли въ открытое море, на нашемъ суднѣ произошла совершенная перемѣна. Въ мгновеніе ока, оно приняло видъ воинственный и грозный. На палубь явились шестнадцать коронадъ, изъ которыхъ четырнадцать были спрятаны въ трюмѣ, когда бригъ стоялъ у берега, и вдругъ какъ-бы силой чародѣйства увеличился экипажъ его,-- казалось, будто изъ воды поднялись люди съ угрюмыми лицами. Капитанъ, сбросивъ личину, вдругъ принялъ свой естественный характеръ -- характеръ корсара.

Онъ былъ генуэзскій уроженецъ, воспитанникъ королевскаго морскаго корпуса. Достигнувъ мичманскаго чина, онъ покинулъ свой флагъ въ Ріо-Жанейро и взялся за ремесло морскаго разбойника. За разныя злодѣянія онъ осужденъ былъ на смерть; казни избѣжалъ онъ на той же самой "Воладорѣ", которая несла его и теперь, легкая и беззаботная, по струистой синевѣ океана. Въ наружности этого человѣка было что-то зловѣщее. Взглядъ его былъ взглядъ змѣи, и въ глубинѣ сѣро-зеленыхъ глазъ его была свирѣпость, пробивавшаяся сквозь коварныя ласки. Рѣчь его въ одно и то же время была пріятная и шипящая; небольшой ростъ и длинные рыжеватые волосы увеличивали странность его вида. По инстинкту и какъ-бы вопреки самому-себѣ, нельзя было довѣрять ему.

Не смотря на жестокость условій, на какихъ принялъ онъ меня на корабль, я старался всячески угождать ему. Я очень-хорошо чувствовалъ, что участь моя совершенно въ его рукахъ. Обрадовавшись, что у него есть въ запасѣ троутоновъ секстантъ, я предложилъ помогать ему въ астрономическихъ наблюденіяхъ и вычисленіяхъ.

Въ-теченіе восьми дней, все шло довольно-хорошо, хотя со времени отъѣзда изъ Акапулько онъ обращался со мной вообще очень-неласково.

Однажды, когда вѣтеръ былъ противный и волны сильно пабьгали на палубу брига, корсаръ, вѣроятно будучи не въ духѣ, оскорбилъ меня болѣе обыкновеннаго своимъ нахальствомъ. Нѣсколько времени я не отвѣчалъ ему; наконецъ, полагая, что уже пора остановить его дерзости, осмѣлился замѣтить ему, что за такое обращеніе вовсе не стояло платить 15 дублоновъ. При этихъ словахъ, змѣиные глаза его засверкали, онъ сжалъ зубы и отрывистымъ голосомъ приказалъ мнѣ сойдти въ трюмъ. Я не послушался; завязалась ссора -- онъ обнажилъ кинжалъ и погрозилъ мнѣ имъ. Доведенный до крайности, я потерялъ всякое терпѣніе, кинулся на него и вырвалъ кинжалъ. Признаюсь, демонстрація была ужь через-чуръ сильна, и я долженъ былъ поплатиться за нее. Она привела меня на край гибели. Корсаръ, не шевеляся, пристально слѣдилъ за движеніемъ моихъ глазъ, за движеніемъ моихъ рукъ. Вдругъ я почувствовалъ, что меня сзади схватили. Кинжалъ былъ у меня вырванъ. Видя, что я совершенно въ его власти, онъ вдругъ измѣнился въ лицѣ, будто дельфинъ, мѣняющій на солнечныхъ лучахъ оттѣнки своей блестящей чешуи. Самымъ оскорбительно-ироническимъ тономъ сказалъ онъ мнѣ: "Вы такъ жаловались на меня, сеньйоръ-кавальеро; посмотримъ, не лучше ли вамъ будетъ въ обществѣ акулъ. Бросить его въ море!"

Выраженіе, съ какимъ произнесъ онъ этотъ смертный приговоръ, окаменило меня. Я пошелъ на переговоры... съ большимъ трудомъ оставилъ онъ мнѣ жизнь, но велѣлъ надѣть на меня желѣза.

Дней черезъ двадцать, вошли мы въ гуаякильскій портъ. Красивый перуанскій корветъ стоялъ тамъ на якорѣ. Корсаръ поднялъ перуанскій флагъ и смѣло прошелъ мимо его. Мы кинули якорь подлѣ берега. Пушки снова были спрятаны, и половина экипажа исчезла. Корсаръ, имѣвшій въ городѣ связи съ капитаномъ порта и другими лицами, немедленно отправился на берегъ. Онъ строго запретилъ мнѣ слѣдовать за нимъ. Я не отвѣчалъ ни слова; но только лишь увидѣлъ, что онъ скрылся въ улицахъ гуаякильскихъ, я прыгнулъ въ воду и поплылъ къ пристани.

Вышедъ на берегъ, я спросилъ у прохожихъ, смотрѣвшихъ на меня съ изумленіемъ, гдѣ живетъ консулъ мехиканскій. Я зналъ, что давно уже писали къ нему о моемъ проѣздѣ чрезъ Гуаякиль. Я явился къ нему, весь мокрый, и тотчасъ объявилъ о корсарѣ. Консулъ, человѣкъ честный и рѣшительный, отвелъ меня къ женѣ своей, просилъ ее позаботиться обо мнѣ, а самъ поспѣшилъ на перуанскій корветъ.

Перемѣнивъ платье, я отправился въ гавань посмотрѣть, что будетъ съ моимъ корсаромъ. Еще не доходя до пристани, къ крайнему прискорбію, увидѣлъ я, что "Воладора" уже подняла паруса, и, легкая, стройная, выходила изъ рѣки. Военный корветъ вскорѣ послѣ того поднялъ якорь, и недѣли черезъ двѣ, когда онъ воротился въ Гуаякиль, я съ огорченіемъ узналъ, что онъ не могъ настигнуть брига, по причинѣ быстроты его хода и безвѣтрія. Признаюсь, мнѣ было очень-досадно, что не удалось посмотрѣть на корсара повѣшеннаго на большой мачтѣ!..

Вотъ приключеніе, соединившее меня съ майоромъ N... Возвратимся же теперь въ Сант-Луисъ къ доброму Англичанину, который, сидя въ моей хижинѣ, преспокойно потягиваетъ грогъ со всѣмъ британскимъ хладнокровіемъ.

ОПЯТЬ САНТ-ЛУИСЪ.

Рудопромышленая компанія, поручившая майору N... производить поиски въ богатыхъ почвахъ Соноры и Синалои, въ Сѣверо-западной-Мехикѣ, прислала ему приказаніе отправиться немедленно въ Вера-Крусъ, и оттуда въ Ямайку, гдѣ онъ долженъ былъ найдти въ готовности снаряды и людей для начатія новыхъ изъисканій въ Чили. Вотъ почему этотъ предпріимчивый человѣкъ, на котораго ни мало не дѣйствовали ни неудачи, ни труды, ни опасеніе встрѣтиться съ дикими Индійцами, досталъ въ Буэнос-Айресѣ огромный ноевъ ковчегъ, для перевоза въ Мендосу всѣхъ снарядовъ, которыми онъ былъ заваленъ.

Съ нимъ было нѣсколько корнуаллійскихъ рудокоповъ. По привычкѣ жить подъ туманнымъ небомъ, въ глубокихъ галлереяхъ каменноугольныхъ копей, этимъ добрымъ людямъ, съ ихъ раздутыми щеками и весьма-прозаическими наклонностями, было какъ-то неловко подъ поэтическимъ небомъ. Когда я спросилъ, нравится ли имъ климатъ, одинъ изъ нихъ, дотронувшись до края своей шляпы, простодушно отвѣчалъ: "Sure enough, sir, the beef of this country is good". (Да, такъ, порядочно, сударь; говядина не дурна). Нельзя не позавидовать этому оригинальному способу наслаждаться красотами природы!

Вечеромъ, въ тотъ самый день, какъ они пріѣхали въ Сант-Луисъ, спокойно бесѣдовалъ я въ своей лачугѣ съ майоромъ, какъ вдругъ услышали мы сильный шумъ въ сосѣднемъ домѣ: Корнуаллійцы, плотно и весело поужинавъ, затянули изо всей мочи "Rule Britannia", сопровождая эту патріотическую пѣсню щедрыми возліяніями джина.

Англичанинъ -- по-истинѣ, единственный человѣкъ, который вездѣ какъ дома; въ какой странѣ ни находился бы онъ, всюду переноситъ онъ и свой характеръ и свои привычки; они соединены съ его чувствомъ политическаго единства, съ его горячею любовью къ отечеству;-- это олицетвореніе народнаго эгоизма. Тому же чувству должно приписать и то, что теперь флагъ великобританскій господствуетъ на самыхъ важныхъ пунктахъ всемірной торговли, поддерживаемый геніальными соображеніями и твердою, просвѣщенною волею. Когда народный эгоизмъ достигаетъ такой высоты, въ немъ есть что-то столь великое, что невольно забываешь о его недостаткахъ.

Ночной сторожъ (sereno) давно уже пропѣлъ Аве-Марію {Почти во всей Южной-Америкѣ кричатъ сперва "Ave Maria purissima" (пречистѣйшая Богородица), а потомъ: alas doce или onze han locado y cielo nublado или estrcllado" (полночь или одиннадцать часовъ пробило; небо ясно или мрачно -- смотря по времени и по погодѣ).} и возвѣстилъ полночь, а наши безстрашные друзья, Корнуаллійцы все еще изо всей силы тянули "Rule Britannia". Кажется, майоръ N... на другой день пожурилъ ихъ немного за то, что большая часть ихъ найдена была подъ столомъ.

На-разсвѣтѣ, явился къ намъ босой вѣстникъ, весь въ лохмотьяхъ, который, преважно остановившись на порогѣ избы, громко провозгласилъ: "El muy Illustre Señor Corregidor de S-t Luis! (знаменитѣйшій г. коррехидоръ Сант-Луиса!), и черезъ нѣсколько минутъ въ дверяхъ показалась надменная фигура этого важнаго и могучаго сановника, взявшаго съ меня наканунѣ порядочную взятку.

Послѣ обыкновенныхъ предварительныхъ привѣтствій, которыя у Южныхъ Американцевъ всегда продолжаются не менѣе получаса, грязный тѣломъ и душою демократическій сатрапъ, не теряя своего величія, опустился въ висѣвшую въ комнать койку. Койка затрещала подъ этой величественною особою, и потолокъ задрожалъ, какъ отъ землетрясенія.

Закуривъ сигарку, онъ съ значительнымъ видомъ положилъ на столъ огромный пакетъ депешей, явно доказывающій, что письмоводная зараза переселилась съ Коломбомъ и въ новый-свѣтъ изъ стараго. За тѣмъ, г. коррехидоръ сталъ пристально всматриваться въ почтеннаго майора N... Наконецъ, прервавъ молчаніе, завелъ онъ съ нимъ разговоръ, котораго я никогда не забуду.

Отъ путешественника читатели обыкновенно требуютъ изображенія мѣстныхъ понятій о разныхъ предметахъ, мѣстную точку зрѣнія, по это не такъ легко, какъ съ перваго вида кажется. Можно прожить цѣлый годъ въ краѣ и не имѣть возможности угадать сокровенную причину разныхъ происшествій, ежедневно встрѣчающихся: обыкновенно боятся чужестранца, или не говорятъ при немъ о вещахъ, по мнѣнію туземцевъ, слишкомъ-обыкновенныхъ,-- а эти-то обыкновенныя вещи и составляютъ именно отличительную черту страны и разгадку того, что въ ней происходитъ. Случаи, когда туземцы разболтаются о своихъ домашнихъ дѣлахъ, очень-рѣдки; ихъ долженъ ловить путешественникъ, ибо ими объяснится многое, дотолѣ ему непонятное. Къ такимъ случаямъ относится странная встрѣча между понятіями Англичанина и южнаго Американца, которой я былъ свидѣтелемъ.

Съ первыхъ словъ, коррехидоръ поразилъ насъ своимъ невѣроятнымъ невѣжествомъ и еще болѣе-невѣроятнымъ тщеславіемъ. Можетъ-быть, ему случилось кое-что прочитать о настоящемъ развитіи механическихъ искусствъ въ Европѣ, въ какомъ-н будь старомъ фельетонѣ, случайно занесенномъ сюда изъ Сант-Яго послѣднимъ памперомъ. Этотъ фельетонъ свелъ съ ума нашего коррехидора; прочитавъ его, онъ вообразилъ, что проглотилъ ученость всего свѣта. Собравшись съ духомъ и важно присѣвъ на койкѣ, онъ пустилъ на бѣднаго майора N... проливной дождь самыхъ инквизиторіальныхъ запросовъ обо всемъ, что заварилось въ его тяжелой головѣ.

Несчастный Англичанинъ жался и отнѣкивался сколько могъ, но тронутый за живое, наконецъ поднялъ брошенную перчатку.

Трудно было слѣдовать за ходомъ мыслей въ этомъ удивительномъ винегретѣ, ибо голова набаба бросалась изъ стороны въ сторону, отъ одного вопроса къ другому, и холодному Англичанину стояло большаго труда удерживать ее на одномъ и томъ же предметѣ. Набабъ спрашивалъ, -- кажется, хотѣлъ вникнуть въ слова Англичанина, и вдругъ тотчасъ перемѣнялъ разговоръ, отъ-того ли, что отвѣтъ не былъ согласенъ съ его собственными мыслями, отъ-того ли, что, по непривычкѣ къ основательному размышленію, онъ забывалъ, о чемъ спрашивалъ. Хватаясь за клочки отвѣта, онъ выводилъ изъ нихъ самыя неожиданныя заключенія и хотя нелѣпо, но довольно-ловко находилъ въ нихъ способъ похвастаться своимъ патріотизмомъ, безкорыстіемъ, обширностію своихъ видовъ и богатыми средствами края. Я скоро замѣтилъ, что въ этомъ и состояла преимущественно цѣль его разговоровъ; ему вовсе не хотѣлось учиться, а напротивъ хотѣлось пустить пыль въ глаза Европейцамъ. Мой добрый Англичанинъ, кажется, не замѣчалъ этого, и съ британскою настойчивостію силился навести своего собесѣдника на путь истинный и доказать ему то, что коррехидоръ совсѣмъ не хотѣлъ видѣть доказаннымъ. Недоразумѣніе майора дѣлало борьбу еще болѣе странною и смѣшною.

Нельзя было назвать коррехидора человѣкомъ вовсе-безтолковымъ; нѣтъ, въ немъ замѣчалась смѣсь испанской сметливости съ скрытностію и хитростію Гаучо; но въ немъ представлялся разительный примѣръ того, какъ легко здравый природный смыслъ можетъ быть искаженъ полузнаніемъ и сдѣлаться неспособнымъ постигать тѣ основныя и простыя понятія, на которыхъ зиждется истинное просвѣщеніе. Нѣкоторые вершки, схваченные по слухамъ о чудесахъ европейской образованности, лишь сбивали его съ толка; онъ полагалъ, что въ нихъ-то вся и мудрость и, возгордившись этими вершками, никакъ не могъ понять, что при всякомъ предметѣ надобно начинать съ азбуки.

Вотъ образчикъ этого занимательнаго столкновенія англійекиххъ положительныхъ мнѣній съ хаосомъ мыслей, волновавшихся въ головѣ великолѣпнаго Гаучо.

-- Да, сказалъ болтливый коррехидоръ, преважно оправляя на себѣ полосатое пончо: -- да, хоть мы и не Европейцы, а таки знаемъ кое-что и понимаемъ выгоды нашей свободной страны. Здѣсь не то, что у васъ въ Европѣ, гдѣ занимаются болѣе мелочами, -- здѣсь надобны обширные государственные виды. Вотъ, на-примѣръ, намъ житья до-сихъ-поръ не было отъ Патагонцевъ: надобно рѣшительную мѣру -- и вотъ мое предложеніе буэнос-айресскимъ правителямъ, которое однимъ разомъ и избавитъ насъ отъ Патагонцевъ и обогатитъ весь край.

-- En hora buena (въ добрый часъ), отвѣчалъ Англичанинъ: -- this is а pack of nonsense though (это просто пуфъ), прибавилъ онъ, посмотрѣвъ на меня, и потомъ обратился къ коррехидору съ просьбою разсказать объ этой рѣшительной мѣрѣ.

-- Да, это не шутка! отвѣчалъ Гаучо:-- а очень-просто. Я предлагаю правительству провести шоссе между Атлантическимъ и Тихимъ-Океаномъ.

-- Oh! проговорилъ невольно Англичанинъ и выпучилъ глаза при видѣ такой стратегической новости.-- Oh! повторилъ онъ: -- у васъ вѣроятно уже собраны геогностическія свѣдѣнія о почвѣ Пампъ?

Гаучо выпучилъ глаза въ свою очередь: ему никакъ не приходило въ голову, какая можетъ быть связь между шоссе и геогностическими наблюденіями.-- А зачѣмъ они? спросилъ онъ: -- мы не Европейцы, у насъ нѣтъ лишнихъ затѣй; мы просто хотимъ провести дорогу; а что намъ за нужда въ вашихъ свѣдѣніяхъ -- какъ вы ихъ называете -- не припомню?..

-- Да хоть для того, смиренно замѣтилъ Англичанинъ: чтобъ увѣриться, есть ли у васъ камень.

Коррехидоръ гордо захохоталъ.

-- Вы, господа европейскіе кавальеры, такого низкаго о насъ мнѣнія, что вамъ кажется, намъ и камня Богъ не далъ. Какъ не быть камню? какъ это можно!

-- У васъ есть камень, хладнокровно отвѣчалъ Англичанинъ: -- но не тотъ, изъ котораго дѣлается шоссе; изъ вашего камня можно сдѣлать только вязкую грязь.

Это озадачило государственнаго мужа, и онъ невольно примолкъ.

Пользуясь его молчаніемъ, Англичанинъ преспокойно принялся держать спичъ (speech), который аккуратно раздѣлилъ на четыре пункта и принялся доказывать господину коррехидору:

1е, что у нихъ для шоссе нѣтъ ни камня, ни денегъ;

2е, что огромное протяженіе между Атлантическимъ и Тихимъ-Океаномъ вовсе не населено, а что одна дорога безъ жителей не защита отъ Патагонцевъ;

3е, что Буеэнос-Айресъ, столица Аргентинской-Рсспублики, слишкомъ-далекъ отъ другихъ провинцій, и что, слѣдственно, шоссе не будетъ важной подмогой для управленія, и, наконецъ,

4е, что провести шоссе чрезъ Кордильеры, значило бы сдѣлать родъ симплонской дороги -- что совершенная нелѣпость.

При этомъ, весьма-систематически-изложенномъ отвѣтѣ, сатрапъ нашъ немного задумался. Ему, вѣроятно, еще подобнаго возраженія не случалось слышать; но, подправивъ гордо усы и пробренчавъ минутъ съ пять исполинскими шпорами своими, вѣроятно для отъисканія отвѣта, онъ, наконецъ, величаво объявилъ, что "todo eso es nada" (все это ничего), ибо перуанскіе Инки, не при нынѣшнемъ развитіи образованности, съумѣли же устроить прочную дорогу изъ Куско въ Квито, на разстояніи слишкомъ 1,000 верстъ... Я не вѣрилъ ушамъ своимъ: не-уже-ли сей государственный мужъ до такой степени не зналъ исторіи своей собственной страны,-- не зналъ, что эта дорога шла чрезъ густое народонаселеніе вдоль самыхъ скатовъ Андовъ, и что, слѣдственно, строительный матеріалъ и люди находились подъ рукою?

Мой Англичанинъ разгорячился и произнесъ новый спичъ, въ которомъ старался доказать, что если ужь нужно имъ что-нибудь затѣять между Атлантическимъ и Тихимъ-Океапомъ, то въ этомъ степномъ, безкаменномъ краю полезнѣе было бы обратить вниманіе на устройство водяныхъ путей сообщенія и даже, въ случаѣ нужды, чугунныхъ дорогъ, нежели на постройку баснословнаго шоссе.

Кто повѣритъ, что все это было тщетно! Гаучо сидѣлъ верхомъ на своемъ шоссе -- и никакія доказательства не могли выбить его изъ сѣдла. На самыя краснорѣчивыя возраженія Англичанина, который въ этомъ разговорѣ показалъ весьма-основательныя техническія свѣдѣнія и рѣдкое знаніе самаго края -- набабъ пускалъ густой клубъ дыма изъ своей сигары и утверждалъ, что все это ничего не значитъ, и что вопреки всему его проектъ все-таки состоится. Но, что всего забавнѣе, онъ невольно высказалъ свою тайную задушевную мысль, которая была главною основою всего его проекта. Его тучной особѣ надоѣла верховая ѣзда, необходимая въ должностныхъ поѣздкахъ, и ему весьма-хотѣлось важно прокатиться въ кабріолетѣ отъ одного океана до другаго: въ этомъ была вся тайна предлагаемой имъ государственной мѣры! Убѣдившись, что вполнѣ поразилъ настойчиваго Англичанина, глубокій экономистъ обратился къ другому предмету.

Онъ объявилъ, между-прочимъ, что у него есть еще въ запасъ другое весьма-важное предположеніе на-счетъ преобразованія системы налоговъ и государственныхъ доходовъ, которые тяжко обременяли жителей Аргентинской-Республики. Первое его усовершенствованіе было -- наложить на всѣхъ поголовную контрибуцію и увеличить содержаніе коррехидоровъ и прочихъ чиновниковъ, чтобъ дать движеніе деньгамъ. Говоря о важности этой оригинальной финансовой мѣры, онъ искусно перешелъ къ похваламъ своему собственному самоотверженію.

Я не стану болѣе скучать читателю, заставляя его слѣдить за нами въ этомъ лабиринтѣ невѣроятныхъ эгоистическихъ соображеніи, которыми подчивалъ насъ коррехидоръ битые три часа. Майоръ, убѣдившись наконецъ, что нельзя ничего втолковать ему въ голову, замолчалъ, а набабъ продолжалъ свои монологъ. Англичанинъ весьма скучалъ; я слушалъ съ любопытствомъ, ибо это нахальство невѣжества и этотъ хаосъ въ мысляхъ одного не изъ послѣднихъ сановниковъ Аргентинской-Республики объяснили мнѣ лучше всѣхъ газетъ, отъ-чего сама республика находится въ такомъ ужасномъ хаосѣ, и, сверхъ-того, открыли мнѣ важную истину, которая прежде была мнѣ извѣстна по-наслышкѣ, и за которую, можетъ-быть, нападутъ на меня многіе филантропы, -- именно: лучше имѣть дѣло съ человѣкомъ, который вовсе ничего не читалъ, нежели съ тѣмъ, кто прочелъ только одну книгу -- и больше ничего. Надобно съѣздить въ эти несчастныя страны, чтобъ постигнуть вполнѣ, что можетъ быть съ гражданскимъ обществомъ, когда оно управляется первыми попавшимися полудикарями съ претензіями на всезнаніе.

Эти замѣчанія могутъ пригодиться тѣмъ путешественникамъ, которые, пріѣхавъ въ Америку, подвергаются и очарованію прекраснаго климата, и очарованію прекрасныхъ женщинъ, и очарованію разсказовъ туземныхъ, ибо вообще Американцы имѣютъ страсть выказывать Европейцамъ страну свою въ какомъ-то идеальномъ видѣ. Это чувство, съ одной стороны, понятное и даже похвальное, дѣлается смѣшнымъ, когда переходитъ надлежащіе предѣлы. Вѣроятно, Американцы предполагаютъ большую слѣпоту въ путешественникахъ, и потому не боятся иногда потчивать ихъ такими выдумками, которыя, какъ говорятъ, сшиты бѣлыми нитками, а иногда, въ дѣлѣ слишкомъ-явномъ, стараются отдѣлаться общими мѣстами, избѣгая такого прямаго разговора, какой, на-примѣръ, мы имѣли съ сант-луисскимъ коррехидоромъ. Американцы еще не постигли той истины, что въ нашъ вѣкъ ужь трудно обмануть кого либо, что лучшая хитрость состоитъ въ благоразумной искренности, и что, наконецъ, желаніе скрыть нескрываемое наводитъ дурную тѣнь и на истинно-хорошее.

Вообще, жители новаго-свѣта съ особенною заботливостью смотрятъ на тѣхъ Европейцевъ, которые имѣютъ привычку вести дневныя записки. "Shall you write a hook on America?" (Напишете ли вы книгу объ Америкѣ?) -- вотъ безпрестанно-повторяемый вопросъ, которымъ преслѣдуютъ васъ всегда и вездѣ смышленые граждане Соединенныхъ-Штатовъ. Въ Южной-Америкѣ это чувство, по-видимому, не такъ распространено, но пылкіе обитатели тропиковъ съ величайшимъ наслажденіемъ пустили бы пару чугунныхъ боловъ въ Гутенберга (изобрѣтателя книгопечатанія), если бъ онъ имъ попался, и задушили бы его на арканѣ безъ милосердія.

Что лучшаго было въ ораторской рѣчи сановника Аргентинской-Республики -- это заключеніе, которое состояло въ томъ, что депеши его готовы, и что мы можемъ отправиться въ путь.

Не безъ горя разстался я съ моимъ умнымъ и добрымъ Англичаниномъ; мы расходились въ стороны діаметрально-противоположныя. Въ продолжительныхъ странствованіяхъ, часто необходимо бываетъ разрывать однимъ ударомъ и привязанности и знакомства; какъ это ни бываетъ прискорбно, но тутъ есть та выгода, что безпрерывное соприкосновеніе съ разными недѣлимыми великой семьи человѣческой дѣлаетъ насъ болѣе разборчивыми въ выборѣ друзей. Болѣе или менѣе обманутый въ своихъ ожиданіяхъ, уже не такъ легко вѣришь первымъ впечатлѣніямъ, и человѣка оцѣняешь болѣе по внутреннему его достоинству, чѣмъ по достоинству условному или внѣшнему; но тѣмъ грустнѣе разстаешься съ людьми, которые пришлись прямо по-сердцу. Къ скорби разлуки съ майоромъ N.... разлуки, можетъ-быть, вѣчной, присоединилось и опасеніе за его участь. Какъ ему управиться было съ его неудобнымъ экипажемъ? Въ этихъ неизмѣримыхъ, безлюдныхъ степяхъ, переломленная ось или колесо задерживаютъ путешественника на нѣсколько недѣль -- и онъ дѣлается жертвою набѣга Индійцевъ.

Въ пампахъ, не смотря на аристократическія затѣи сант-луисскаго коррехидора, удобенъ одинъ только способъ путешествія -- верховая лошадь. Правда, движеніе ея безпокойно, утомительно; но за то какъ весело, какъ отрадно душѣ, когда скачешь во всю прыть по этимъ необозримымъ равнинамъ, и волнистая трава и курчавые кусты альгарробы, вышиною отъ трехъ до четырехъ футовъ, гнутся подъ ногами бодраго бѣгуна!

Лихорадка моя прошла; мы быстро подвигались къ области злаковыхъ растеній, верхи которыхъ, уже пожелтѣлые отъ солнечныхъ лучей, начинали обрисовываться на горизонтѣ. Миражъ безпрестанно обманывалъ насъ, когда мы смотрѣли на отдаленные предметы, особенно когда приближались къ небольшимъ оазисамъ свѣжей зелени. Тамъ, гдѣ вдали стояла скудная семья тощихъ, малорослыхъ аламъ {Аламо (alamo) -- дерево, похожее на тополь.}, виднѣлись только ихъ вершины; онѣ, казалось, будто висѣли въ воздухѣ, -- впрочемъ неопрокинутыя. Что-то грустное было въ зрѣлищъ волшебныхъ дѣйствій земнаго отраженія въ этихъ необъятныхъ пустыняхъ, гдѣ ничто не двигалось, кромѣ насъ, нарушавшихъ общее безмолвіе мѣрными ударами конскихъ копытъ, да неровными звуками прерывистыхъ рѣчей.

По мѣрѣ того, какъ солнце подвигалось къ полудню, миражъ исчезалъ. Около перваго часа, отраженіе лучей отъ пампъ, соединясь съ зноемъ пылающаго неба, охватило насъ какъ-бы огненной атмосферой. Градомъ катился съ насъ потъ, и галопъ бѣдныхъ лошадей, покрытыхъ пѣной, поддерживался лишь ударами острыхъ шпоръ. Изнуренныя и безъ того выгорѣлымъ, безсочнымъ лѣтнимъ кормомъ, онѣ задыхались часто отъ усталости, падали отъ истощенія силъ, и кровью покрывались бока ихъ.

Быть-можетъ, варваромъ сочтетъ сострадательный читатель странника, который такъ быстро несется по степи, не жалѣя добраго коня; но надобно пожалѣть и путешественника, подвергающагося опасности задохнуться отъ жара, если его не прохлаждаетъ струя воздуха, производимая лишь размашистымъ налетомъ лошади.

Около семи часовъ вечера, сдѣлалась тревога. Гаучо, скакавшій впереди съ табуномъ запасныхъ лошадей, вдругъ замѣтилъ вдали пыль. Онъ тотчасъ остановился и устремилъ на горизонтъ неподвижный и проницательный взоръ. Я смотрьлъ во всѣ глаза, чтобъ у видѣть что-нибудь, и, ровно ничего не видя, подумалъ, что все это не что иное, какъ обманъ воображенія. Умъ Гаучей такъ пораженъ мыслію, какъ бы по встрѣтиться съ Индійцами, что глазъ ихъ постоянно всматривается въ малѣйшія движенія, происходящія на горизонтѣ пампъ.

Всегдашнее напряженіе зрѣнія, къ которому Гаучи привыкаютъ съ малолѣтства, до такой степени изощряетъ его, что они ясно видятъ предметы, совершенно-ускользающіе отъ глазъ Европейца, и которыхъ не можетъ скрыть отъ нихъ даже ночная мгла. Какъ въ новомъ, такъ и въ старомъ свѣтѣ равно поражаетъ сила органа зрѣнія у народовъ пастушескихъ и звѣроловныхъ. Въ этомъ отношеніи, они далеко превосходятъ людей образованныхъ, ведущихъ жизнь болѣе-искусственную, болѣе-сложную.

Изумительна вѣрность взгляда Гаучо на охотѣ; но вообще, нельзя вѣрить ему, когда дѣло идетъ о путевыхъ мѣрахъ. Подобно африканскимъ и азіатскимъ кочевымъ народамъ, вычисляя разстояніе, Гаучо беретъ въ основаніе время и бѣгъ коня, и показанія его, большею частію, ошибочны.

Не безъ основанія были опасенія нашего пеона. Быстро катилась къ намъ завидѣнная имъ пыль, и мы не знали, въ какую сторону повернуть. Родригесъ, подобно моряку, который прежде, чѣмъ подберетъ паруса, внимательно разсматриваетъ приближающійся шквалъ, устремилъ безпокойный взоръ въ это облако пыли; онъ старался отгадать, что скрываетъ оно за собою. Наконецъ, не зная, что подумать, посовѣтовалъ скакать въ противоположную сторону. Чрезъ нѣсколько времени, мы остановились, чтобъ посмотрѣть, какое направленіе пріймутъ люди, такъ сильно возбуждавшіе наше любопытство. Тщательно осмотрѣли мы оружіе свое, рѣшась, въ случаѣ крайности, продать жизнь какъ-можно-дороже; но послѣ остановки, отъ неизвѣстности показавшейся намъ ужасно-длинною, мы увидѣли, что виновники этой тревоги -- вовсе не дикіе Индійцы.

Родригесъ полагалъ, что это Гаучи, и не ошибся. Хотя встрѣча съ ними не очень обрадовала насъ, потому-что нельзя знать, что на умѣ у подобныхъ людей, но по-крайней-мѣрѣ, для вида надо было показать, что намъ весьма-пріятно ихъ встрѣтить. Потому, мы поскакали опять по прежнему нашему направленію и чрезъ нѣсколько минутъ съѣхались съ толпою дикихъ всадниковъ, одѣтыхъ одинъ другаго пестрѣе. Всѣ они,-- ихъ было около двадцати человѣкъ,-- возвращались съ большой охотничьей поѣздки: львиныя кожи и страусовыя перья, висѣвшія на сѣдлахъ, неопровержимо свидѣтельствовали объ успѣхѣ. Обмѣнявшись нѣсколькими словами, Родригесъ, которому не хотѣлось долго оставаться съ ними, предложилъ окружившимъ его охотникамъ нѣсколько пахильйовъ и сказавъ имъ торжественно: "Adios Caballeros!" (прощайте, господа)! поспѣшно пустился въ путь.

Не стану утомлять читателя, заставляя его скакать съ нами, день-за-днемъ, часъ-за-часомъ, по равнинѣ, столь же неизмѣримой, какъ и однообразной. Представится ли на пути нашемъ какой-нибудь любопытный фактъ -- поговорю о немъ; но что касается до всѣхъ мелочей путешествія, я не полагаю нужнымъ исчислять ихъ поименно. Есть мѣста, встрѣчающіяся ежедневно путешественнику и имѣющія нѣкоторую степень занимательности; но чрезвычайно-трудно сохранить въ нихъ надлежащую трезвость,-- ибо что можетъ быть скучнѣе тѣхъ безплодныхъ, непомѣрно-длинныхъ разсказовъ, которые обыкновенно клонятся къ тому, чтобъ сказать только, что въ такомъ-то мѣстѣ, столько-то разъ въ день, путешественникъ дѣлалъ то, что каждый изъ насъ дѣлаетъ въ жизни обыкновенной? Точно такое же впечатлѣніе производитъ онъ, если вездѣ находитъ чудеса, всему дивится, и наполняетъ дневникъ свой безконечными восклицаніями. Соскучившійся читатель часто съ досадою бросаетъ книгу, а такъ-какъ мнѣ этого не хотѣлось бы, то постараюсь избѣгнуть подобныхъ ошибокъ, тѣмъ болѣе, что, кажется, я и самъ не разъ впадалъ въ нихъ на быстромъ скаку моего разсказа.

Въ настоящемъ вѣкѣ, путешествія уже не то, чѣмъ были прежде. Они принадлежать теперь къ области положительныхъ знаній {"Характеръ нашего времени" говоритъ знаменитый баронъ Гумбольдтъ "и серьезное направленіе умовъ даютъ надежду, что строгая точность и числовая опредѣленность не будутъ уже считаться безусловно-противными движенію мысли. Наука открыла намъ отличительныя черты многочисленныхъ переворотовъ, испытанныхъ на земномъ шарѣ... Въ этомъ состоитъ одно изъ великихъ торжествъ разума человѣческаго, проявленіе его могущества. "См. Asie Centrale, tome I, Introduction", стр. 57.}, равно какъ къ области ученой литературы. Характеръ ихъ нынѣ уже не состоитъ въ сухомъ исчисленіи однихъ фактовъ, чуждыхъ общаго взгляда и критики, или въ разгулѣ воображенія, часто безпорядочнаго, которое преувеличенными разсказами угождаетъ только невѣжеству. Первое отошло въ сферу простыхъ маршрутовъ; второе въ сферу романовъ и басни. Было время, когда ложь была почти-необходима для успѣха продолжительнаго странствованія. Теперь ищутъ истины, разсудительно наблюдаютъ ее, съ точностію, съ разборчивостію передаютъ. Совмѣстничество образованныхъ путешественниковъ такъ велико, что ложь не можетъ долго противостоять духу изслѣдованія и критики, отличающему нашу эпоху. Ныньче не вѣрятъ на слово и такъ-какъ самыя отдаленныя разстоянія постепенно сокращается удобствомъ новыхъ путей сообщенія, то средства повѣрки со-дня на-день становятся легче. Притомъ, новѣйшая цивилизація такъ сильно чувствуетъ потребность въ правд ѣ, что нельзя надолго избавляться отъ нея, и роль лгуна спекуляція невыгодная. Конечно, путешественникъ можетъ ошибаться болѣе всякаго другаго; но если ему прощаются ошибки невольныя, то тѣ ошибки, которыя дѣлаетъ онъ умышленно, никогда не прощаются. Нашъ вѣкъ, обильный умственными трудами, требуетъ, такъ-сказать, у каждаго человѣка отчета въ той долѣ пользы или удовольствія, какую онъ приноситъ ему, и судитъ его смотря по цѣнности этой доли. Чѣмъ болѣе будетъ распространяться такое направленіе умовъ, тѣмъ труднѣе будетъ выдавать за истину сказки, и надо подѣяться, что со-временемъ многіе будутъ строго сообразоваться съ этимъ, можетъ-быть даже изъ разсчета, если не по внутреннему убѣжденію совѣсти.

Особенно въ морскихъ путешествіяхъ правдивость сдѣлалась, въ послѣднее время, непремѣннымъ условіемъ успѣха. Снабженный обширными средствами для наблюденій, инструментами болѣе-сподручными и болѣе-точными, окруженный большими удобствами жизни, чѣмъ путешественникъ, странствующій по сухому пути, мореплаватель не можетъ пренебрегать теперь ни одною изъ тѣхъ данныхъ, изъ которыхъ составляются результаты полные и отчетливые. Ему труднѣе, нежели товарищу его, поставленному въ положеніе менѣе-выгодное, извиняться безчисленными препятствіями, противопоставляемыми характеромъ народовъ и природою изслѣдываемыхъ странъ. Моря, равно какъ и прибрежья почти-всѣхъ извѣстныхъ земель нашей планеты доступны нынѣ для всякаго корабля, вооруженнаго какъ слѣдуетъ.

Вообще точность наблюденій, многочисленность спеціальныхъ изслѣдованій и точекъ сравненія становятся тѣмъ необходимѣе, что приложеніе науки къ практическимъ выгодамъ человѣчества, съ каждымъ днемъ возвышаетъ ихъ цѣну. Притомъ же, время великихъ открытій прошло: теперь уже нельзя надѣяться добыть такіе лавры, какими вѣнчались Васко-де-Гама, Христофоръ Коломбъ, Магелланъ, Кукъ и столько другихъ знаменитыхъ людей. Это поприще подвиговъ уже все извѣдано. Главные очерки земель, за исключеніемъ полярныхъ странъ, такъ извѣстны, что уже нельзя надѣяться открыть новые обитаемые материки. Итакъ, на долю мореплавателя остается точное изображеніе этихъ очерковъ, и все, что къ тому относится,-- между-тѣмъ, какъ внутренность земель становится поприщемъ трудовъ для путешественниковъ сухопутныхъ. Одинаково-важныя, обѣ эти обязанности очень разнятся по способу исполненія. Мы не станемъ приводить здѣсь доказательствъ въ подтвержденіе нашего мнѣнія. Легко понять, что подражателямъ Мунго-Парка и Клаппертона предстоитъ гораздо-болѣе препятствій, гораздо-болѣе опасностей, чѣмъ людямъ, которые идутъ по менѣе-трудной -- и между -- тѣмъ, статься можетъ, болѣе-славной -- стезѣ Крузенштерна, или Росса. Въ настоящее время, когда, не смотря на всѣ успѣхи знанія, еще не изслѣдована географія внутреннихъ странъ трехъ обширнѣйшихъ материковъ земнаго шара, когда центральная Азія, Африка и внутренность Новой-Голландіи раскидываются предъ нами почти-неизвѣстныя, -- будущность сухопутныхъ путешествій, конечно, гораздо-богаче результатами, чѣмъ будущность морскихъ экспедицій. Безконечно-много трудовъ и наслажденій, опасностей и торжества, ждетъ еще людей, съ благороднымъ самоотверженіемъ посвящающихъ себя довершенію сухопутныхъ открытій. Для ихъ настойчивости, для ихъ безстрашія, нѣтъ зноя подъ экваторомъ, нѣтъ страшныхъ пропастей и льдовъ въ Тибетѣ и на Лунномъ-Хребтѣ.

Да простятъ мнѣ читатели это небольшое отступленіе; пусть они пріймутъ его за родъ предисловія, въ которомъ обыкновенно авторъ разными обиняками старается искусно увѣрить публику въ важности своего занятія... Разумѣется, для порядка, надлежало бы помѣстить это предисловіе въ началѣ статьи, -- но что же дѣлать, если оно въ моемъ дневникѣ пришлось именно посреди пампъ, которыхъ однообразный видъ невольно наводитъ путника на размышленіе о разныхъ предметахъ!

По мѣрѣ того, какъ приближались мы къ провинціи Санта-Фе, рѣже и рѣже становились почтовыя хижины (ranchos), и мы проѣзжали иногда отъ 40 до 50 верстъ, не встрѣчая ни малѣйшаго слѣда человѣческаго. Наконецъ, насъ предупредили, что мы пріѣдемъ къ небольшому укрѣпленію, вѣроятно послѣднему жилому мѣсту на довольно-обширномъ пространствѣ. На третій день по отъѣздѣ изъ Сант-Луиса, дѣйствительно, прибыли мы къ небольшому огражденному мѣсту, окруженному рвами, кактусомъ, и алоэ: тамъ, въ двухъ-трехъ жалкихъ лачугахъ, жили человѣкъ пятнадцать Гаучей съ женами и дѣтьми. Въ-теченіе этихъ трехъ дней не случилось съ нами ничего замѣчательнаго, исключая нѣсколькихъ паденій въ ямы бискачей, да одной или двухъ ложныхъ тревогъ, произведенныхъ мнимымъ появленіемъ Индійцевъ.

По пріѣздѣ въ укрѣпленіе, мы нашли, что всѣ готовятся ѣхать на другой день на охоту за страусами. Бросивъ взоръ кругомъ, я увидѣлъ въ углу одной избушки, красивую и молодую Гаучиту, сидѣвшую на остовѣ лошадиной головы {Остовы лошадиной головы -- общая мебель въ жилищахъ Гаучей; они служатъ имъ столомъ, стуломъ, изголовьемъ.}. Казалось, она избѣгала нашихъ взглядовъ. Признаюсь, не смотря на участіе къ судьбѣ страусовъ, я не могъ не устремить любопытнаго взора въ этотъ уголъ, и Родригесъ, вообще полюбившій слишкомъ вдаваться въ изслѣдованіе таинствъ сего дольняго міра, преспокойно усѣлся подлѣ Гаучиты. Скоро увидѣлъ я, что онъ пускается на явную любезность. Онъ развернулъ связку маисовыхъ листковъ и, сдѣлавъ пахильйо, поднесъ его прекрасной незнакомкѣ. Послѣ такого приступа, легко завязался разговоръ. Чрезъ нѣсколько времени потомъ, онъ сказалъ мнѣ, что надо взять ее съ собою. Причины -- не помню; дѣло въ томъ, что она ѣхала изъ Сант-Луиса въ Буэнос-Айресъ, и, боясь продолжать путешествіе одна, очень-рада была, что можетъ отправиться съ нами.

Разумѣется, мнѣ нечего было возражать. Я терялся только въ догадкахъ, какъ такое нѣжное существо можетъ проскакать въ день отъ восьмидесяти до ста верстъ. Я не зналъ еще мужества и непоколебимой настойчивости пампскихъ амазонокъ.

Размышленія мои прерваны были рѣшительнымъ голосомъ желудка, который кричалъ изо всей силы, что онъ пустъ съ самаго утра. Спросивъ у Гаучей, нѣтъ ли чего поѣсть, въ отвѣтъ получилъ я вѣчное "hay todo" (все есть), и, стараясь подробнѣе разгадать практическій смыслъ этого таинственнаго символа, я увидѣлъ цѣлаго ягненка, съ кожей и шерстью жарившагося на горячемъ пеплѣ. Это называется здѣсь: carne en cueros, т. е. мясо въ кожѣ. Какъ ни страннымъ можетъ показаться вамъ кухонный процессъ, чрезъ который проходитъ это мясо прежде чѣмъ дойдетъ до вашего рта, но оно чрезвычайно-сочно и вкусно. Мате служилъ намъ обыкновеннымъ напиткомъ и приправой.

Прекрасная Гаучита, изъ Сант-Луиса, приняла участіе въ нашей скромной трапезѣ; окончивъ ее, мы легли спать въ хижинѣ, какъ попало.

До разсвѣта всѣ уже поднялись, и такъ-какъ Гаучи предполагали охотиться на небольшомъ разстояніи отъ нашей дороги, то мнѣ захотѣлось посмотрѣть на страусовую охоту. Упросивъ коррео оставить меня съ охотниками, я разстался съ нимъ на этотъ день и поѣхалъ съ дикими всадниками въ сопровожденіи одного пеона и нѣсколькихъ запасныхъ лошадей.

Въ нѣкоторомъ разстояніи увидѣли мы небольшой ручеекъ, который, извиваясь, растекался въ нѣсколько соленыхъ озеръ. Страусы {Страусы называются въ пампахъ нанду (nandu). } любятъ водиться, преимущественно, по близости водъ: потому Гаучи, въ ожиданіи поохотиться, поспѣшили пересѣсть на свѣжихъ лошадей.

Что до меня касается, я не зналъ, что дѣлать съ болами, которыя мнѣ дали въ руки и которыми я совсѣмъ не умѣлъ управляться, а развѣ могъ, съ непривычки, только ушибить ими моего коня. Не смотря на то, чувство подражанія, столь сильно врожденное русскому человѣку, одержало верхъ, и я бодро принялся вертѣть болами надъ головою.

Вдругъ послышался легкій шорохъ; прибрежный тростникъ ближняго озерка зашевелился -- показались два страуса и, завидѣвъ насъ, бросились бѣжать съ быстротою, истинно-изумительною.

Ихъ появленіе было сигналомъ къ общей атакѣ.

Въ одно мгновеніе, всѣ лошади пустились скакать во весь опоръ. Гаучи, припавъ къ лукѣ сѣдла, съ крикомъ вертѣли надъ головою своими болами. Откинутые назадъ пончи широко развѣвались по воздуху; каждую минуту казалось, что мы уже настигали быстроногихъ птицъ; но страусы, вытянувъ шею, распростерши крылья, убѣгали съ скоростію вѣтра. Нѣкоторые изъ Гаучей, которымъ достались лучшія лошади, приближались шаговъ на двадцать къ страусамъ, но едва они хотѣли пустить въ нихъ свои шары, какъ ловкія птицы бросались въ сторону и снова убѣгали, безпрестанно перемѣняя направленіе. Охотники досадовали на неудачу, но, поднимая на всемъ скаку съ земли болы, снова пускались въ погоню.

Я имѣлъ неосторожность пристать къ нимъ. Не смотря на привычку къ верховой ѣздѣ, въ ту минуту, когда страусъ круто поворотилъ въ сторону и лошадь моя послѣдовала за нимъ, я потерялъ равновѣсіе и препорядочно хлопнулся объ-земь. Гаучи такъ принялись смѣяться надъ моею неловкостью, что тщеславіе, эта вѣчная насмѣшка надъ благоразуміемъ, заставило меня въ ту же минуту вспрыгнуть на лошадь и снова еще съ большимъ жаромъ ударить въ-скачь вмѣстѣ съ моею полудикою шайкою.

Охота была во всемъ разгарѣ. Уже нѣсколько страусовъ были настигнуты смертельными ударами боловъ, но другіе во множествѣ показались въ разныхъ направленіяхъ. Гаучи разсѣялись за ними въ погоню, оглашая воздухъ радостными и нетерпѣливыми криками. Пампы, до-того тихія и безмолвныя, ожили новою жизнію. Иногда лукавыя птицы, истощивъ всѣ свои хитрости и видя, что имъ уже нельзя избѣгнуть своихъ гонителей, вдругъ обращались назадъ и бросались подъ ноги лошадямъ, какъ-бы стараясь испугать ихъ ударами крыльевъ, снабженныхъ нѣкотораго рода когтями. Часто они достигали своей цѣли: лошадь, внезапно бросаясь въ сторону, выбивала сѣдока изъ сѣдла, во въ ту же минуту подскакивали другіе охотники и, взбѣшенные тактикою страусовъ, пускались за ними въ-слѣдъ съ новымъ остервенѣніемъ.

Какъ-скоро болы обовьются вокругъ страусовыхъ ногъ, птица падаетъ. Счастливый охотникъ спрыгиваетъ на землю, отрубаетъ ножомъ крылья и привязываетъ ихъ къ сѣдлу, въ знакъ побѣды.

Охота оканчивалась, не по недостатку дичи, но потому-что лошади уже выбились изъ силъ. Послѣ пыла первой лошадиной скачки, нѣтъ надежды настигнуть страуса. Скоро, осталось лишь три или четыре Гауча, которые съ какимъ-то особымъ остервенѣніемъ преслѣдовали одного бѣднаго страуса, отдалившагося отъ стаи; замученный, въ отчаяніи онъ вдругъ круто перемѣнилъ направленіе и побѣжалъ прямо на меня. При этомъ видѣ, несчастная мысль быть побѣдителемъ злополучной птицы пришла мнѣ въ голову. Я схватилъ болы, сильно размахнулся ими, пустилъ -- и чрезъ секунду на землѣ лежалъ распростертый... не страусъ, а мой бѣдый конь, которому достался по ушамъ тотъ ужасный ударъ, который я съ плеча адресовалъ-было страусу. Итакъ, еще разъ я хлопнулся объ-земь въ одно и то же утро; этого урока мнѣ было довольно: я вполнѣ убѣдился въ своей совершенной неспособности къ страусовой охотѣ, смиренно пересѣлъ на другую запасную лошадь и, вмѣстѣ съ своимъ проводникомъ, распростился навсегда съ минутными товарищами-охотниками.

Гаучи ѣдятъ страусовыя яица и переднюю часть груди; перья продаются въ Буэнос-Айресъ; но это не составляетъ постояннаго промысла.

Между-тѣмъ, жаръ такъ усилился, что Родригесъ принужденъ былъ остановиться часа на два посреди дороги, чтобъ датъ отдохнуть молодой нашей спутницѣ. На ночлегѣ мы опять всѣ соединились; а ночлегъ этотъ былъ -- густая трава, подъ открытымъ небомъ.

Проснувшись поутру прежде другихъ, я, къ ужасу своему, увидѣлъ змѣю, расположившуюся вмѣстѣ съ нами на томъ же ночлегѣ. Ядовитая гадина подползла, вѣроятно, ночью и, свернувшись въ кольцо, пресмирно отдыхала возлѣ спящаго нашего коррео. Я поспѣшно выстрѣлилъ изъ пистолета, размозжилъ голову незваному гостю и тѣмъ разбудилъ своихъ спутниковъ. Они вскочили и съ-просонка пустились бѣжать со всѣхъ ногъ, воображая, что уже дикіе Индійцы у нихъ на плечахъ.

Узнавъ причину тревоги, всѣ успокоились, осѣдлали лошадей, и мы пустились съ-изнова въ путь. Чтобъ предохранить голову отъ зноя, мы обвязались бѣлыми платками, потому-что солнечные лучи ударяли такъ сильно, что вложенная въ тулью соломенныхъ шляпъ нашихъ бумага служила плохою защитою. Сверхъ-того, чтобъ дать проходъ воздуху, въ нашихъ шляпахъ были наверчены дырочки, но и онѣ мало помогали... Я упоминаю обо всѣхъ этихъ подробностяхъ, ибо онѣ совсѣмъ не мелочи для того, кто будетъ находиться въ подобныхъ обстоятельствахъ.

Пока лошади прытко вытягивались по саванѣ, мы не могли довольно налюбоваться ловкостію и твердостію на сѣдлѣ молодой Гаучиты нашей, которая постоянно опережала насъ всѣхъ и, казалось, какъ-будто не имѣла ни малѣйшаго понятія объ усталости и объ опасности бискачеровъ. Отдѣляясь отъ запачканной, изнуренной толпы нашей, она преоригинально рисовалась на караковомъ бѣгунѣ, въ легкой и щегольской одеждѣ. Длинное платье широкими складками струилось по бедрамъ лихаго коня; соломенная шляпа, съ красною лентою, осѣняла прозрачную померанцовую кожу лица ея, которое, при солнечныхъ лучахъ, блистало вдали страннымъ золотистымъ отливомъ.

Перемѣнивъ нѣсколько разъ лошадей въ скитающихся по степи табунахъ, мы быстро стремились впередъ; намъ хотѣлось добраться скорѣе до Кордовской-Провинціи, гдѣ уже чаще встрѣчаются укрѣпленныя жилища Гаучей. Теперь же, мы находились въ самой опасной части пампъ, знаменитой безпрестанными набѣгами дикихъ Индійцевъ.

Не смотря на то, что мнѣ уже привелось изъѣздить нѣсколько тысячь верстъ по степямъ новаго-свѣта, и, какъ легко можно вообразить, не разъ случалось выбирать лошадей изъ кочеваго мапежа, но все я не могъ пріучиться отличать съ вида добраго коня отъ худаго, и такъ былъ несчастливъ въ догадкахъ этого рода, что, подъ-конецъ, уже рѣшился брать лошадей на-удачу и даже, съ горя, часто предпочиталъ тѣхъ, которыя на видъ казались хуже.

Впрочемъ, человѣку, утомленному усталостью, очень-горько возиться съ этими необузданными четвероногими. Боль въ поясницѣ, ломота почти во всѣхъ членахъ, изнуреніе отъ постоянной натуги и скудной пищи -- лишаютъ рѣшительно всякой возможности бороться съ рѣзвымъ, дикимъ конемъ, котораго первая мысль -- сшибить сѣдока, во что бы ни стало, самыми адскими прыжками и другими выдумками.

Табуны водятся въ пампахъ почти тѣмъ же образомъ, какъ и въ нашихъ степяхъ. Они раздѣляются, обыкновенно, на два стада: одно -- кобылъ, другое -- мереновъ. Первыя, называемыя манадами (таnadas), стерегутся жеребцами; а вторыя -- кобылами, которыя называются мадринами (madrinas). Имъ привѣшиваютъ къ шеѣ колокольчикъ.

Вмьздка дикихъ лошадей здѣсь весьма-сходна съ калмыцкою и казачьею. Набросивъ арканъ нашею коня, ему затягиваютъ дыхательное горло, покамѣстъ онъ не свалится съ ногъ. Тогда крѣпко связываютъ ему ноги ремнями, иногда закрываютъ и глаза, и между-тѣмъ, какъ одинъ Гаучо вцѣпляется въ лѣвое ухо коня, другой набрасываетъ на него сѣдло (recado). Если животное не черезъ-чуръ бойко, то его на землю не валятъ, а просто путаютъ ему ноги стоймя. Какъ-скоро всѣ эти приготовленія кончены, Гаучо, давъ ладонью два или три легкіе удара по сѣдлу, смѣло вспрыгиваетъ на него, какъ ни въ чемъ не бывалъ; мгновенно распутываютъ ноги у лошади, и Гаучо, съ помощію огромныхъ шпоръ своихъ и бичей товарищей, пускается въ степь. Стоитъ посмотрѣть на твердость и ловкость этихъ сѣдоковъ, когда конь подъ ними и пляшетъ и фыркаетъ, и становится на дыбы, и крутится какъ юла на одномъ мѣстѣ, и бьетъ передними и задними ногами. Трудна и продолжительна первая борьба, послѣ которой упрямое и разъяренное животное, напрыгавшись въ волю, принимается наконецъ скакать во всю прыть по степи, а Гаучо безпрестанно еще подгоняетъ его, покамѣстъ оно не выбьется изъ силъ. Тогда совершенно-утомленный конь шагомъ возвращается домой съ постыднымъ названіемъ объ ѣ зженаго. На мѣсто желѣзныхъ удилъ употребляются, для первоначальной выѣздки, ремни, туго-привязанные къ нижней челюсти; потомъ, они замѣняются весьма-строгимъ мундштукомъ. Это наѣздничество практикуется только извѣстнымъ числомъ Гаучей, не смотря на то, что она вообще, можетъ-быть, лучшіе наѣздники въ свѣтѣ.

Въ началѣ поѣздки, я еще не совершенно понималъ всѣ непріятности такого невольнаго берейторства; но теперь, проскакавъ уже болѣе 800 верстъ, признаюсь, съ нетерпѣніемъ оглядывался по необозримой степи, не мелькнетъ ли гдѣ какой-либо очарованный городокъ или безопасное пристанище, гдѣ бы можно было отдохнуть денька два или три. Буэнос-Айресъ былъ еще въ 400 верстахъ отъ насъ.

Милая спутница наша, Долорсита {Долорсита есть уменьшительное имя Маріи де-лосъ-Долоресъ (Maria de los Dolores).}, часто насмѣхалась надъ вами и старалась ободрять насъ своимъ примѣромъ. Она возвращалась къ мужу въ Буэнос-Айресъ, посѣтивъ родныхъ своихъ въ Сант-Луисѣ. Для этого родственнаго посѣщенія, ей надобно было проскакать слишкомъ 2,000 верстъ верхомъ. Все ея дорожное имущество состояло изъ маленькаго чемодана, навьюченнаго на той лошади, которая везла почтовую суму. Я жалѣлъ, что намъ нельзя было разговориться болѣе съ нею, потому-что съ ранняго утра до поздней ночи мы не слѣзали съ коней; а вечеромъ и думать нечего было о бесѣдѣ: каждый старался какъ-можно-скорѣе напиться мате и заснуть.

Подъ вечеръ втораго дня, небосклонъ внезапно озарился багровымъ заревомъ. Скоро передъ нами развернулась широкая пламенная черта, направлявшаяся съ неистовымъ порывомъ вдаль по пампѣ. Вся степь была охвачена страшнымъ разливомъ. Пламя, быстро пожирая сухія травы, то выдавалось впередъ, то отставало, и огненная рѣка двигалась по необозримой саванѣ, какъ-бы описывая волшебные круги. Сзади клокоталъ раскаленный пепелъ, спереди неслись клубы густаго дыма. Глухой гулъ и трескъ сырыхъ травъ разносились по окрестпости.

Къ нашему счастію, вѣтеръ не перемѣнялся, и мы скоро проскакали это чудесное, но опасное зрѣлище. Проводники были въ безпокойствѣ; когда я было-остановился, чтобъ взглянуть еще разъ на эту величественную картину, Гаучо пріударилъ коня моего, закричавъ: "Senor, cuidado a los Indios! (сеньйоръ, берегись Индійцевъ). Мы опрометью полетѣли по степи.

На повѣрку, однакожъ, вышло, что никакихъ Индійцевъ тутъ не было, но что они зажгли пампу уже день или два тому назадъ, въ недалекомъ разстояніи отъ нашей дороги. Подобные пожары не рѣдко возобновляются въ_ равнинахъ новаго и стараго-свѣта {См. Pallas. Reisen im Südlichen Russland und Sibirien. Томъ I, стр. 329.}. Они частію случаются отъ неосторожности, частію дѣлаются съ намѣреніемъ, для оплодотворенія почвы. Въ Южной-Америкѣ, ихъ останавливаютъ иногда такъ-называсмыми противо-огнями (contra fuegos). Для этого подъ вѣтромъ, на нѣкоторомъ разстояніи отъ пожара, прожигаютъ широкую полосу степи, такъ что когда огонь доходитъ до нея, онъ останавливается, не находя болѣе для себя пищи.

Въ-продолженіи почти двухъ дней, мы питались однимъ парагуайскимъ чаемъ и сушеною говядиною, которыя были у насъ въ запасѣ. Почтовыхъ хижинъ (ranchos) намъ не попадалось, кромѣ одной, въ которой мы не нашли ни одного жителя: ихъ всѣхъ перерѣзали Индійцы. По землѣ еще валялись изуродованные трупы и лоскуты одеждъ. Наконецъ, мы увидѣли маленькую крѣпостцу, гдѣ три или четыре Гауча небрежно курили сигары, сидя за подъемнымъ мостикомъ, перекинутымъ черезъ ровъ. Эта крѣпостца была признакомъ, что мы приближались къ приморскому краю пампъ, гдѣ высокія травы и солонцоватыя растенія замѣняются богатымъ репейникомъ. Меданы (песчаныя возвышенности) чаще стали возникать на горизонтѣ и кое-гдѣ проглядывалъ мелкій тальникъ. Поверхность земли дѣлалась бугристѣе, и въ иныхъ мѣстахъ виднѣлись неглубокія лощины и овраги. Стадо красивыхъ гванаковъ { Гванаки водятся и въ Кордильерахъ, но не взбираются на такія крутизны, какъ альпійскія серны, и не такъ пугливы.}, завидѣвъ насъ, то останавливалось, какъ-бы разсматривая насъ съ любопытствомъ, то пускалось въ бѣгъ; Родригесъ, заглядѣвшись на нихъ, на всемъ скаку налетѣлъ на яму бискачера, упалъ, повредилъ себѣ ногу и снова вскарабкался на лошадь. Все это было дѣломъ одной минуты; но отъ боли Родригесъ началъ отставать. Мнѣ не хотѣлось съ нимъ разстаться; но, находясь теперь въ не весьма-дальнемъ разстояніи отъ Буэнос-Айреса, я надѣялся, въ случаѣ нужды, добраться и одинъ до него, а Родригесъ могъ подоспѣть туда еще прежде моего отъѣзда въ Бразилію.

Прибывъ въ маленькое селеніе Гаучей, мы видимо уже находились въ менѣе-пустынной странѣ. Кое-гдѣ возникали уже вокругъ хуторовъ маленькіе клочки вспаханной земли, и изобильная, по необработанная почва пампы роскошно вознаграждала здѣсь человѣка богатыми плодами своими за его попытку въ осѣдлой жизни. Кто можетъ сомнѣваться, что еслибъ еще Испанцы обратили должное вниманіе на распространеніе и поощреніе хлѣбопашества, нѣкоторыя части южно-американскихъ равнинъ находились бы нынѣ подъ благоденственнымъ вліяніемъ земледѣлія и не были бы преданы своей нынѣшней кочевой и праздной жизни?

Чтобъ дать отдохнуть бѣдному Родригесу, я предложилъ ему остановиться дня на два въ небольшомъ селеніи, называемомъ Кабеса дель-Тигро { Cabeza del Tigro, значитъ "тигрова голова".}. Тутъ мнѣ удалось ближе познакомиться съ необузданнымъ нравомъ буэнос-айресскихъ Гаучей, которые замѣтно становились тѣмъ хуже, чѣмъ болѣе мы приближались къ устьямъ Ріо-де-ла-Плата.

Рано на разсвѣтѣ пріѣхали мы въ Кабесъ. Было воскресенье, и всѣ жители еще отдыхали. Небольшая площадь виднѣлась посреди селенія, заваленнаго грязью и костьми битаго рогатаго скота. Маленькая церковь стояла посреди квадратной площади, и, не смотря на усталость, я отправился къ обѣднѣ. Хотѣлось мнѣ принести небу теплую молитву за счастливое окончаніе самой опасной части моего путешествія; хотѣлось также взглянуть на чувства религіозныя заброшенныхъ чадъ этой пустыни.

Мнѣ уже не въ первый разъ въ странахъ полудикихъ приходилось видѣть жалкую картину невѣжества и суевѣрія, и потому здѣсь, казалось, ничто уже не должно было меня удивить; но, не смотря на это, здѣшніе патры меня поразили своимъ полнымъ небреженіемъ къ своему сану. Ихъ постояннымъ дѣломъ было не вселять въ своихъ духовныхъ чадъ какія-либо благія мысли, или умирять и смягчать ихъ нравы, а напротивъ, льстить ихъ страстямъ и поддѣлываться къ ихъ порочнымъ наклонностямъ. Мнѣ также не разъ случалось замѣтить, какое дѣйствіе на полудикихъ людей производитъ иногда хоромная, просто, но съ умиленіемъ, отъ сердца, сказанная проповѣдь какимъ-либо деревенскимъ, часто весьма-неученымъ патромъ; дикарь задумывался, даже плакалъ, и, при выходѣ изъ церкви, на лицѣ его, въ-продолженіи нѣкотораго времени, не было видно его обычнаго звѣрскаго выраженія, -- словомъ, звѣрь получалъ привычку иногда быть человѣкомъ. Здѣсь же, въ киркѣ, ни проповѣди, ни органа, ни пѣнія, -- словомъ, ничего, что сильно и вразумительно могло бы подѣйствовать на грубыя чувства Гауча; служеніемъ почти никто не занимался; слушали разсѣянно, и обѣдня едва кончилась, какъ міряне, а потомъ и патры поспѣшно побѣжали къ маленькому лугу, гдѣ стояла грязная пульперія, или харчевня.

Здѣсь ожидала меня новая картина: азартныя игры во всемъ ихъ неистовствѣ. Здѣсь Гаучи, съ ножомъ за поясомъ, съ пахильйо во рту, по цѣлымъ днямъ сидятъ на пяткахъ и проигрываютъ въ карты все свое имущество -- любимаго коня, шляпу, шпоры, рубашку. Я еще никогда не встрѣчалъ столь отвратительнаго зрѣлища; здѣсь люди, и безъ того порочные, сбрасываютъ послѣднюю личину стыда и приличія и съ адскимъ остервенѣніемъ предаются всѣмъ внушеніямъ своей дикой воли; глаза ихъ горятъ, пѣна у рта, карты летятъ клочками, громко раздаются проклятія, ругательства, наконецъ, дѣло доходитъ иногда до ножей -- и, что всего ужаснѣе, патры, наравнѣ съ другими, въ полномъ самозабвеніи, участвуютъ въ этихъ безнравственныхъ игрищахъ.

Около пяти часовъ, вдругъ сцена перемѣняется; раздается звукъ колокола (Angelus) {Вечерня, называемая la Oracion (Angelus). } -- все брошено: карты, ножи, шляпы. Останавливаются конные, пѣшіе, старики, дѣти, женщины,-- словомъ, все народонаселеніе дѣлается недвижнымъ до третьяго колокола; но, едва гулъ его исчезъ въ воздухѣ, какъ снова надѣваются шляпы, поднимаются съ земли и карты и ножи, возникаетъ и, ея прежняя жизнь, прежнія страсти, и договариваются проклятія и ругательства. То же происходитъ и при появленіи въ улицахъ віатика (el viatico). Когда патеръ несетъ его въ домъ умирающаго, всѣ бросаются на колѣни, гдѣ бы ни случилось, и встаютъ только тогда, когда рѣзкій звонъ предшествующаго патеру колокольчика потеряется въ отдаленіи. Строгость этого обряда, довольно-общаго во всей Южной-Америкѣ, такъ сильна въ иныхъ мѣстахъ, что недавно въ Перу народъ почти до смерти избилъ одного Нѣмецкаго ремесленника за то, что онъ не бросился на колѣни, въ лужѣ, гдѣ случилось ему встрѣтить процессію.

Трудно для иноземца разгадать соединеніе этихъ знаковъ внѣшняго уваженія съ столь глубокимъ внутреннимъ развратомъ. Происходитъ ли это прискорбное явленіе отъ лицемѣрія, или отъ привычки? или оно есть естественное слѣдствіе закоснѣлаго невѣжества и совершеннаго помраченія души, въ которую не проникло никакое спасительное знаніе? Какъ бы то ни было, грустно видѣть подъ этимъ прекраснымъ небомъ, въ землѣ, одаренной всѣми благами міра, что самые тѣ предметы, которые въ другихъ странахъ такъ благодѣтельно дѣйствуютъ на сердце, здѣсь употребляются не только для прикрытія, но почти для поощренія страстей человѣческихъ.

Уже смеркалось, а игра еще кипѣла; но теперь уже не карты, а кровавый бой пѣтуховъ, вооруженныхъ привязанными къ ногамъ ихъ острыми шпорами, привлекалъ общее вниманіе. Самый сильный изъ бойцовъ принадлежалъ толстому патеру, который съ истинно-отеческою нѣжностью держалъ его въ рукахъ до рѣшительнаго момента сраженія, и отгонялъ любопытныхъ мальчишекъ.

Усталость, отвращеніе, а наконецъ и дальній звукъ гитары отвлекли меня отъ этой гнусной картины. Слѣдя за звуками гитары, я очутился дома: то наша Долорсита разъигрывала и распѣвала свои буэнос-айресскія пѣсни. На звукъ гитары скоро собралась толпа дѣвушекъ и молодыхъ людей, которые одинъ за другимъ безъ церемоній входили въ хижину, произнося лишь: Ave Maria purissima {Входящій въ домъ, по здѣшнему обыкновенію, говоритъ: Ave Maria purissima, а хозяинъ отвѣчаетъ ему: Sin pecado concebida, Это привѣтствіе, впрочемъ, совершенно теряется въ приморскихъ городахъ.}. Мало-помалу, разговоры умолкли, и Родригесъ, который никогда не любилъ быть празднымъ, подхвативъ послѣдніе звуки гитары, хриплымъ голосомъ затянулъ любимую пѣсню народнаго фанданга { Fandango -- пляска въ родѣ болеро, по гораздо-живѣе и оригинальнѣе. Она слыветъ въ Америкѣ подъ разными именами.}. Въ-минуту образовались группы плясуновъ, гитара снова загремѣла, и звонкое, рѣзкое щелканье кастаньюеловъ раздалось въ тактъ музыкѣ. Все оживилось, взволновалось; откуда ни взялась добродушная рѣзвость и безпечная веселость...

Фанданго -- самая любимая пляска Южныхъ Американцевъ. Въ ней есть что-то важное, даже меланхолическое, какъ въ томной качуч ѣ; но вдругъ фанданго превращается въ пляску бѣшеную, неистовую, какъ неаполитанская сальтарелла (saltarella),-- словомъ, эта пляска выражаетъ всѣ оттѣнки страстей самыхъ пламенныхъ и самыхъ нѣжныхъ. Здѣсь и невольные порывы, и задумчивость, и радость, и грусть, и надежда, и отчаяніе. Фанданго, исполненное съ той энергіей, которая возможна только жителямъ южныхъ странъ, дѣйствительно, производитъ невыразимое, очаровательное впечатлѣніе, при которомъ забываешь всю темную сторону здѣшняго быта. И не удивительно: въ этой пляскѣ Южныхъ Американцевъ видно отраженіе ихъ юной, внутренней силы, которая, при лучшемъ направленія, могла бы достигнуть совсѣмъ-другихъ цѣлей; въ ихъ житейскомъ быту -- та же сила, но испорченная полуобразованіемъ и хаосомъ управленія. Эта мысль еще болѣе утвердилась во мнѣ тѣмъ, что въ-продолженіи всего вечера, посреди самаго разгула пляски, я не замѣтилъ ни малѣйшей неблагопристойности, ни даже неучтивой шутки. Гаучи, на время пляски, какъ-бы переродились.

На другой день, видя, что нога нашего коррео все еще сильно опухла, я рѣшился посѣтить ближайшія отъ селенія эстанціи { Эстанція (estancia) -- родъ огромныхъ скотныхъ дворовъ, гдѣ содержатъ, бьютъ и солятъ скотину. Число ихъ весьма умножилось въ послѣдніе годы.}.

Эти эстанціи весьма-замѣчательны огромнымъ числомъ рогатаго скота, который водится около нихъ. Въ самомъ строеніи находятся обширныя бойни и такъ-называемыя саладеры (saladeros), т. е. мѣста гдѣ солятъ и сушатъ говядину, равно какъ и неимовѣрное число скотскихъ шкуръ. Эти два предмета составляютъ важнѣйшую отрасль внѣшней торговли Буэнос-Айреса и Монтевидео. Въ 1794 году, вывозъ однѣхъ шкуръ изъ перваго города состоялъ болѣе, нежели изъ 1,000,000 штукъ {См. Malte Brun, Précis de la Géographie Universelle. Tome 6. livre 192, p. 304.} и хотя теперь, по причинѣ безпрестанныхъ междоусобныхъ войнъ, эта отрасль торговли вѣроятно пришла въ упадокъ, но все-таки скотоводство составляетъ еще до-сихъ-поръ главный народный промыселъ.

Въ значительныхъ эстанціяхъ, соленіе мяса и сушеніе кожъ дѣлается слѣдующимъ образомъ. Отъ двухъ до восьми тысячъ штукъ рогатаго скота опредѣляется обыкновенно, однимъ разомъ, на бойню, чтобы тѣмъ самымъ заготовить достаточный запасъ товара и сохранить скотъ отъ случайныхъ набѣговъ Индійцевъ. Назначенное число скота собирается вокругъ эстанціи и запирается на ночь въ обширныя загороди (parcs).

На зарь, Гаучи верхомъ и съ арканомъ въ рукахъ, отправляются къ загороди. Тамъ, окинувъ вѣрнымъ глазомъ всю скотину, они набрасываютъ лассо на рога выбранной жертвы и, не смотря на всѣ ея усилія и упорство, съ удивительною смѣлостью и проворствомъ втаскиваютъ ее въ самую бойню. Тутъ пѣшіе Гаучи подбѣгаютъ къ ней сзади и острыми длинными ножами подрѣзываютъ ей поджилки; затѣмъ, подошедъ со стороны, они внезапно вонзаютъ ножъ въ затылокъ скотины, съ такою мѣткостію и силою, что ножъ доходитъ до самаго спиннаго мозга. Животное, до-того долго боровшееся противъ насильственной смерти, падаетъ мертвое.

Въ-слѣдъ за тѣмъ, толпа пѣшихъ Гаучей, съ засученными рукавами и обрызганныхъ съ ногъ до головы кровію, сдираетъ кожи и рубитъ мясо на части. Шкуры, мясо и кости складываются отдѣльно, въ огромныя груды. Кожи и мясо тотчасъ обсыпаются толстымъ слоемъ соли и оставляются такимъ-образомъ кучами въ степи, на 10 или 12 дней; здѣсь солонина продувается свободнымъ воздухомъ, и, по истеченіи этого времени, процессъ сушенія и соленія совершенно оконченъ.

Кости же, которыя не теряются въ Европѣ, здѣсь почти-всегда просто разбрасываются по саванѣ. Жиръ и языки также отдѣляются особо: они составляютъ важную отрасль торговли съ Бразиліею.

Видъ подобной соляной пристани (saladcro), напоминающей, нѣкоторымъ-образомъ, только въ гораздо-большемъ размѣрѣ, наши рыбныя ватаги на устьяхъ Волги и на сѣверо-восточныхъ берегахъ Каспійскаго-Моря, производитъ весьма-непріятное впечатлѣніе. Ночью, жалобный стонъ скота, запертаго безъ корма въ-продолженіе двухъ или трехъ сутокъ въ огромныхъ загородахъ; днемъ, ужасный ревъ разъяренныхъ быковъ, борящихся, въ отчаянномъ изступленіи, съ убійцами своими; дикіе крики и лютыя насмѣшки окровавленныхъ Гаучей, -- все это до крайности отвратительно, особливо, когда подумаешь, что посреди этой неистовой рѣзни, человѣкъ безпрестанно играетъ своею жизнью для того только, чтобъ выручить какой-нибудь рубль или два за работу цѣлаго дня.

Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ побоища -- стая голодныхъ псовъ, съ глазами налитыми кровію и съ отверстою пастію, ждетъ, когда настанетъ ея очередь въ этомъ пиршествѣ. Безобразныя гальинасы, каракары и другія хищныя птицы, тысячами собираются около саладеровъ; распростирая широкія крылья, они наполняютъ воздухъ крикомъ своимъ и съ нетерпѣніемъ ожидаютъ ночи, чтобъ смѣнить человѣка и псовъ и получить свою долю въ обшей добычъ.

Сверхъ аркана (лассо), которымъ Гаучо, съ самаго малолѣтства, пріученъ владѣть такъ мѣтко, что онъ его накидываетъ на какую угодно часть животнаго на всемъ бѣгу, у него есть еще другое средство усмиренія, или, лучше сказать, ловли рогатаго скота. Когда Гаучо въ чистомъ полѣ вздумаетъ поймать быка, то, подъѣзжая къ нему, онъ старается прежде всего отгадать, намѣренъ ли быкъ противиться или бѣжать. Въ первомъ случаѣ, Гаучо смѣло бросаетъ на рога его арканъ и, зацѣпивъ немедлено другой конецъ къ нарочно для того укрѣпленному въ передней лукѣ крючку, вдругъ поворачиваетъ подъ прямымъ угломъ въ сторону и, пріударивъ изъ всей силы свою лошадь, круто сворачиваетъ быка съ дороги. Иногда быкъ съ перваго размаха падаетъ объземь, но часто сильно упирается ногами и въ такомъ случаѣ всадникъ, утомившись послѣ жестокой борьбы, скачетъ за помощью. Если же, не смотря на арканъ, раздраженный быкъ рогами кидается на охотника, тогда для Гаучо единственное спасеніе прыткость лошади. Эти сцены, не смотря на всю неустрашимость и ловкость Гаучей, однакожъ, оканчиваются довольно-часто весьма-трагическими послѣдствіями.

Когда же, при первой встрѣчѣ, быкъ удаляется отъ человѣка, то Гаучо съ насмѣшливымъ крикомъ: торо коварде! {Слова toro couarde значатъ "трусливый быкъ". Они имѣютъ особенное техническое значеніе между испанскими тореадорами, и принадлежатъ къ ихъ ученому лексикону.} ударяетъ за нимъ въ погоню. Преслѣдованіе продолжается до-тѣхъ-поръ, пока быкъ не выбьется изъ силъ. Тогда, отставъ отъ него на нѣсколько саженей и нагнувшись низко на гриву лошади, Гаучо вдругъ подскакиваетъ къ быку во весь опоръ, схватываетъ его за хвостъ и, перебросивъ ловко черезъ него ногу свою (чтобъ крѣпче удержать хвостъ), со всею силою ударяетъ лошадь въ противоположную сторону. Большею частію быкъ, ошеломленный этимъ крутымъ поворотомъ, сбивается съ ногъ, падаетъ, и въ то же мгновеніе смертоносный ножъ вонзается въ его затылокъ. Часто паденіе животнаго столь внезапно и сильно, что спинной хребетъ его переламывается на-двое.

Для этой странной и вовсе неклассической охоты, Южные Американцы изобрѣли правильный глаголъ колеаръ {Глаголъ colear происходитъ отъ существительнаго la cola (хвостъ); это все равно, что по-русски былъ бы глаголъ: хвостить. }, собственно несуществующій въ испанскомъ языкѣ. Надобно однакожь отдать справедливость Гаучамъ, что они гораздо-менѣе коломбійскихъ ліанеровъ {Подъ именемъ ліанеросъ (lianeros) разумѣютъ жителей саванъ, или ліанъ Сѣверо-Западной-Коломбіи, по обѣимъ сторонамъ Ореноко.} занимаются спряженіемъ и приведеніемъ въ дѣйствіе этого во всѣхъ смыслахъ варварскаго глагола. Въ венецусльскихъ саванахъ, ліанеры, съ особеннымъ чувствомъ гордости, разсказывали мнѣ, что самый лихой колеадоръ между ними былъ знаменитый генералъ Паэсъ, -- обстоятельство, которое вѣроятно должно возвысить этого героя въ глазахъ благодарна. то потомства. Чѣмъ не слава!..

Уже поздно вечеромъ воротился я къ своимъ спутникамъ; бѣдный Родригесъ объявилъ мнѣ, что онъ рѣшительно не можетъ ѣхать далѣе. Нога его пухла все болѣе и болѣе. За тѣмъ, написавъ рапортъ, онъ попросилъ меня взять съ собою почтовую суму и сдать ее въ буэнос-айресскій почтамтъ.

Какъ мнѣ ни жаль было разстаться съ этимъ добрымъ малымъ, но я опасался пропустить англійскій корветъ, который уже вѣроятно успѣлъ обойдти мысъ Горнъ и прибыть въ Монтевидео. И такъ, распростившись съ корреомъ и съ Долорситою, я взялъ съ собою двухъ Гаучей, и мы скоро исчезли въ густыхъ клубахъ пыли. Проскакавъ слишкомъ 250 верстъ, я прибылъ въ Буэнос-Айресъ на третьи сутки по выѣздѣ изъ Кабеса дель-Тигро.

Подъ городомъ я встрѣтилъ толпу Гаучей, везшихъ галопомъ на буэнос-айресскій рынокъ огромные запасы яицъ, овощей и молока. Вездѣ замѣтно было движеніе приморскаго края; съ послѣдней станціи, гдѣ мы перемѣнили лошадей, мы уже были посреди осѣдлой, образованной жизни.

Сдавъ суму съ депешами въ почтамтъ, я поѣхалъ искать себѣ пристанища. Послѣ многихъ исканій, въ-продолженіе которыхъ насъ съ ногъ до головы обливали водою, бросали въ насъ апельсинами, мукою, словомъ, чѣмъ попало,-- мы пріѣхали наконецъ ко двору гостинницы. Въ радости, что могъ спастись отъ всѣхъ сумасшествій американскаго карнавала, я пробирался живо къ воротамъ. Но едва лишь показались мы на дворѣ, съ изнуренными нашими лицами, въ совершенно-растерзанной одеждѣ и съ босыми ногами, какъ жители гостинницы, вообразивъ, вѣроятно, что мы принадлежали къ какой-нибудь труппѣ костюмированныхъ весельчаковъ масляницы, вздумали кидать на насъ яичныя скорлупы, золу и всякую-всячину. Признаюсь, мнѣ никогда не случалось видѣть подобнаго бѣшенства въ самомъ пылу римскаго или неаполитанскаго карнавала.

Однакожь, какъ мы ни горячились, но дѣлать было нечего: съ твердостью вытерпѣли первый натискъ, низко нагнувшись на шеи лошадей. Наконецъ, полагая, что на нашу часть уже довольно досталось, одинъ изъ моихъ Гаучей, приподнявъ голову, закричалъ громко: "Senores, ahora basta! (господа, теперь довольно!) и затѣмъ прехладнокровно слѣзъ съ коня. Но едва взошелъ онъ на лѣстницу, какъ кто-то, подскочивъ къ нему сзади, со всего размаха ударилъ его чѣмъ-то мягкимъ по спинѣ. Взглянувъ на Гауча, я увидѣлъ, при ужасномъ смѣхѣ присутствующихъ, что онъ вдругъ весь сдѣлался багроваго цвѣта. Его ударили огромнымъ пузыремъ, въ которомъ было налито красное вино; пузырь отъ удара лопнулъ, и проводникъ мой нежданно очутился въ цвѣтномъ платьѣ.

Пропустивъ сквозь зубы жестокое с...jo, Гаучо выхватилъ изъ-за пояса ножъ и погрозилъ окружающимъ проказникамъ. Зная, что такая угроза рѣдко бываетъ шуткою, они немедленно разошлись, и черезъ нѣсколько минутъ явился хозяинъ, Французъ родомъ. Окинувъ прегордымъ взглядомъ нищенскій нарядъ нашъ, онъ весьма-грубо сказалъ, что для людей нашего разбора есть постоялые дворы за городомъ.

Аристократическая дерзость трактирщика была весьма не въ пору моимъ и безъ того раздраженнымъ нервамъ; я на-отрѣзъ объявилъ ему, что изъ гостинницы не выѣду, пока онъ не отведетъ мнѣ самой лучшей комнаты и, для подкрѣпленія своихъ словъ, далъ понюхать этому господину мои векселя и рекомендательныя письма. Этотъ запахъ подѣйствовалъ на тонкое обоняніе трактирщика; онъ согнулся въ три погибели и началъ вилять передо мною, какъ лягавая собака. Я посмотрѣлъ на него, подивился быстротѣ, съ которою роли наши перемѣнились отъ одного вида портфеля, и пустился-было въ весьма-пространныя философическія размышленія...

Но такъ-какъ они тутъ были не у мѣста, я заткнулъ ихъ покамѣстъ за поясъ, отдалъ лошадь свою Гаучу и пошелъ въ-слѣдъ за кланяющеюся и присѣдающею передо мною фигурою, которая отвела мнѣ двѣ чистыя комнаты, показавшіяся мнѣ Ватиканскимъ-Дворцомъ.

За симъ, что я дьлалъ въ-продолженіе цѣлыхъ сутокъ -- рѣшительно не помню. Кажется, я 24 часа сряду проспалъ мертвымъ сномъ.

На другое утро, раскрывъ глаза, я мало-по-малу началъ перебирать въ памяти, какимъ-образомъ очутился я въ спокойной комнатѣ; съпросонокъ щупалъ пальцами стѣны и едва могъ вѣрить собственнымъ глазамъ своимъ.

Скрѣпясь однакожь духомъ, надѣлъ я занятое у хозяина гостинницы чистое платье, которое было такъ коротко, что руки и ноги мои торчали изъ него какъ телеграфическіе знаки. Но во время карнавала все простительно, и я преспокойно отправился въ моемъ общипанномъ костюмѣ къ велико-британскому посланнику.

Здѣсь нашелъ я прекрасное общество, принадлежавшее къ высшему кругу англійской аристократіи. Сверхъ милаго семейства самого посланника, я встрѣтилъ многихъ весьма-образованныхъ офицеровъ съ недавно-прибывшаго въ Ріо-де-ла-Плата фрегата. Благодаря рекомендательнымъ письмамъ почтеннаго полковника В.... изъ Сант-Яго-де-Чили, я сдѣлался ежедневнымъ гостемъ въ этомъ гостепріимномъ домѣ.

Трудно найдти въ свѣтѣ обращеніе благороднѣе того, которое встрѣчаешь въ высшемъ сословіи Англичанъ; эти люди, столь неприступные и чопорные, пока живутъ на туманномъ своемъ островѣ, -- дѣлаются наипріятнѣйшими собесѣдниками, какъ-скоро проживутъ нѣсколько лѣтъ въ чужихъ краяхъ. Холодная, черствая ихъ оболочка какъ-будто растаеваетъ подъ благотворнымъ вліяніемъ полуденнаго неба; отъ первобытныхъ нравовъ остается лишь благородство англійскаго характера, усвоивающее себѣ нерѣдко и радушную обходительность южныхъ жителей. Не знаю, до какой степени могу я ошибаться, по кажется, что старинный типъ образованнаго вельможи (grand seigneur), съ каждымъ днемъ теряющійся посреди настоящаго европейскаго быта, наиболѣе еще сохраняется въ англійскихъ аристократахъ чистой крови.

Около десяти дней прожилъ я въ Буэнос-Айресѣ. Городъ этотъ такъ извѣстенъ, что не считаю нужнымъ описывать то, что читатель найдетъ въ каждомъ путешествіи по прибрежію Америки. Скажу только нѣсколько словъ о политическомъ состояніи города въ эту минуту. Оно было -- какъ и теперь есть -- самое жалкое. Безпрестанныя распри и междоусобица естественно отзываются и въ житейскомъ быту; нѣтъ спокойствія, нѣтъ домашней тишины; никто не надѣется на завтрашній день и спѣшитъ воспользоваться тѣмъ, что у него подъ рукою. Въ Буэнос-Айресѣ слишкомъ 70,000 жителей; на нихъ приходится до 20,000 иностранцевъ; они здѣсь, какъ и вообще въ странахъ новыхъ, состоятъ изъ сброда людей всякаго званія, которыхъ голодъ гонитъ изъ собственнаго отечества. Эти рыцари, если не печальнаго, то промышленаго образа, набѣгаютъ сюда для наживы какимъ бы то ни было путемъ, и въ надеждѣ играть, во что бы ни стало, какую-нибудь роль въ новомъ отечествѣ, если существуетъ отечество у людей, для которыхъ ubi bene, ubi рата. Этотъ осадокъ европейскихъ обществъ увеличиваетъ смуты, и безъ того порождаемыя бѣдственною анархіею, которая господствуетъ во всей испанской Америкѣ, исключая Чили. Государственные финансы рушатся, налоги и подати умножаются безпрестанно, и существующіе донынѣ промыслы и торговля съ каждымъ днемъ видимо приходятъ въ упадокъ. Бѣдность низшихъ классовъ видна на каждомъ шагу, хотя для иностранца довольно-странно встрѣчать повсюду нищихъ разъѣзжающихъ верхомъ; но по многочисленности этой конницы можно уже заключить какъ о степени общественнаго благосостоянія, такъ и о здѣшнемъ полицейскомъ присмотрѣ {Нищіе, галопируя въ улицахъ буэнос-айресскихъ, ловко подъѣзжаютъ къ вамъ, снимаютъ шляпу, и, вытягивая руку, очень-учтиво произносятъ: "Sonor la caridäd por Dios" (сеньйоръ, милостину ради Бога!). Въ случаѣ отказа, они преемиренно говорятъ: "Мауа usted con Dios" (идите съ Богомъ); а если ихъ просьба удовлетворена, то отходятъ со словами: "Dios se lopague" (Богъ да заплатитъ вамъ).}.

Вообще общество здѣсь въ совершенномъ разбродѣ; мнѣнія такъ разнообразны и всѣ мужчины въ такомъ между собою раздорѣ, что однѣ женщины еще помышляютъ о соглашеніи политическихъ партій, и кое-какъ поддерживаютъ связи родства и дружбы {О женщинахъ здѣсь существуетъ слѣдующая пословица: "женскій адъ у Индійцевъ; женскій рай въ Буэнос-Айресѣ". Въ Перу же говорятъ, что Лима есть рай женщинъ, чистилище мужей ихъ, и адъ ословъ (Lima es el parais о de las mageres, el purgatorio de los maridos y el inf ï reno de los burros). }. Прелестныя партеніи { Partenia -- имя женщинъ буэнос-айресскихъ.} тѣмъ оправдываютъ всеобщую репутацію о ихъ патріотизмъ, какъ равно и о ихъ любезности.

Англійское военное судно, съ которымъ я разстался въ Вальпараисо, прибыло уже въ Монтевидео, и на другой день я уже былъ на палубѣ гостепріимнаго корвета. Въ ту же самую ночь, пользуясь благопріятнымъ легкимъ вѣтеркомъ, мы подняли паруса и поплыли къ роскошнымъ берегамъ Бразиліи.

ВЗГЛЯДЪ НА ЗАВОЕВАНІЯ ИСПАНЦЕВЪ ВЪ НОВОМЪ-СВѢТѢ.

Мысль невольно останавливается на безмѣрности испанскихъ завоеваній въ Америкѣ: насъ одинаково поражаютъ и отважность предпріятія и продолжительность его послѣдствій; гдѣ найдемъ мы подобную державу, основанную за дальними морями горстью людей и удержавшуюся въ-продолженіи трехъ столѣтій?... Въ жизни народовъ существуетъ лишь одно равнозначительное этому явленіе: -- завоеванія ост-индской компаніи въ Азіи, можетъ-быть, еще болѣе-изумительныя по своему безпрерывно-возрастающему объему.

Движимые болѣе духомъ корысти, чѣмъ другимъ какимъ-нибудь побужденіемъ, Испанцы и Англичане, въ разныя времена, основали огромныя державы на двухъ концахъ вселенной. Одной уже не стало, по-крайней-мѣрѣ въ ея прежнемъ политическомъ составѣ, другая -- еще во всей цѣлости и во всемъ блескѣ. Усилія ума и воли человѣческой для утвержденія той и другой державы изумляютъ своимъ величіемъ, настойчивостью и энергіею. Оба завоеванія шли быстро, но въ обоихъ -- не любовь къ человѣчеству выбирала средства, не она рѣшала участь покоренныхъ народовъ.

Какъ ни любопытно было бы прослѣдить, сквозь ходъ событій, постепенное дѣйствіе христіанской цивилизаціи, разсмотрѣть, оцѣнить въ ихъ общности, причины, связь и слѣдствія происшествій, содѣйствовавшихъ этому двукратному торжеству европейскаго генія въ новомъ и старомъ-свѣтѣ, -- какъ ни интересно было бы вопросить прошедшее, во благо или во зло оно передало столь отдаленнымъ народамъ сокровища образованности,-- мы должны, однакожь, удержаться отъ подобныхъ изъисканій. Они такъ важны и такъ щекотливы, что были бы здѣсь не у мѣста: это -- дѣло философіи исторіи.

И такъ, ограничимся былымъ взглядомъ на главныя черты испанскаго завоеванія, не входя въ разсмотрѣніе англійскаго владычества въ Азіи. О послѣднемъ, можетъ-быть, достаточно сказать одно -- что менѣе, чѣмъ въ столѣтіе, компанія купцовъ и акціонеровъ покорила своей власти болѣе 150,000,000 людей {См. "Bjonstierna -- Das Brittische Reich in Ostindien" и "Montgomery Martin -- History of the British Colonies".}, и еще недавно открыла для промышлености цѣлаго свѣта имперію, заключающую въ себѣ болѣе 300,000,000 жителей, державшихся до-тѣхъ-поръ въ неприступномъ отчужденіи отъ всѣхъ народовъ {По показаніямъ современныхъ газетъ, кажется доказаннымъ, что для покоренія китайской гордости, никогда въ одно и то же время не употреблялось болѣе трехъ тысячъ Англичанъ.}.

Владычество Испанцевъ къ новомъ-свѣтѣ, кажется, характеризуютъ двѣ эпохи. Первая (съ начала шестнадцатаго до конца семнадцатаго вѣка) есть эпоха собственно завоеванія и самаго произвольнаго присвоенія богатствъ Америки. Вторая отличается духомъ внутренней организаціи колоніальной системы. Она простирается отъ конца семнадцатаго до начала девятнадцатаго вѣка.

Не прошло и полустолѣтія съ утвержденія власти Испанцевъ въ Америкѣ, какъ отъ фанатическаго эгоизма и ненасытнаго корыстолюбія, поддерживаемыхъ огнестрѣльнымъ оружіемъ и превратнымъ толкованіемъ самаго миролюбнаго ученія,-- уменьшилось туземное народонаселеніе, и земли отцовъ его были самовольно отторгнуты побѣдителями {См. Robertson. "History of America", кн. VIII, стр. 404--417.}. За исключеніемъ Парагуая, Калифорніи и нѣкоторыхъ другихъ второстепенныхъ миссій, Испанцы всюду неумолимою рукою старались утвердить свои понятія, свои учрежденія, свои правы, безъ малѣйшаго вниманія къ мѣстнымъ понятіямъ, къ мѣстнымъ правамъ, къ мѣстнымъ потребностямъ. Упорные поборники папизма, чуждые истиннаго религіознаго духа, забывали о главныхъ началахъ христіанства и употребляли его не какъ орудіе благости и примиренія между побѣдителями и побѣжденными, а недостойно превращали въ орудіе отверженія и казней {Еще до введенія въ Америку инквизиціи, духовенство съ страшнымъ фанатизмомъ отправляло свои обязанности. Такъ въ Мехикѣ, одинъ священникъ крестилъ въ одинъ день 5,000 человѣкъ, и чрезъ нѣсколько лѣтъ по утвержденіи Испанцевъ, болѣе 4,000,000 человѣкъ насильно приняли крещеніе. См. "Torribio. Aparato para la Historia Espanola." Инка Атагуальпа, преданный анаѳемѣ монахомъ Вальдивіей и осужденный Пизарромъ на сожженіе, ласкаемъ былъ надеждою получить помилованіе, если прійметъ христіанство. Вальдивія крестилъ его, и точно, Атагуальпу не сожгли, а удавили. См. "Garcilasso de la Vega. Historian loc. cit. "Gomarа. Chronica de la Nueva Espana".}.

Воспитаніе, направленное къ внутреннему усовершенствованію нравственности, къ развитію умовъ полезными знаніями, здѣсь не было никогда мѣрою государственною, способною упрочить общественное благосостояніе и политическое единство. Благому просвѣщенію предпочли невѣжество, суевѣріе и страхъ наказаній; при ихъ посредствѣ, быстрѣе и легче достигались желаемые результаты, но результаты вполнѣ-обманчивые.

Земледѣліе, эта первая основа всякаго устроеннаго общества, было оставлено въ пренебреженіи. Забыты пути сообщенія, которые, по множеству большихъ рѣкъ и вообще по орографическому образованію страны, были, казалось, приготовлены самою природою для удовлетворенія земледѣльческой и другихъ отраслей промышлспости. Не званіе образователей, не благоустройство коренныхъ силъ обширной державы, не попеченіе о благоденствіи и долговѣчности края, занимали побѣдителей; они не хотѣли ни ждать, ни сѣять сѣменъ для будущаго: они жаждали одного -- золота, во что бъ оно ни стало {Одинъ изъ глубочайшихъ мыслителей, Монтескье, назадъ тому столѣтіе, высказалъ слѣдующія пророческія слова:

"Плохое богатство -- дань случайная, независящая отъ промышлености народной, отъ числа жителей, отъ воздѣлыванія земель. Король испанскій, получающій большія суммы отъ своей кадикской таможни, въ этомъ отношеніи, -- есть богатѣйшій частный человѣкъ въ бѣднѣйшемъ государствѣ.

"Еслибъ нѣсколько провинцій въ Кастиліи доставляли ему такую же сумму, какую приноситъ кадикская таможня, то онъ былъ бы гораздо-могущественнѣе. Богатства его проистекали бы отъ богатствъ страны. Эти провинціи одушевляли бы одна другую и всѣ вмѣстѣ болѣе были бы въ состояніи выдерживать лежащія на нихъ повинности. Вмѣсто великой казны, былъ бы великій народъ." См. "Esprit des Lois", гл. XXII, стр. 322-324.}, и тысячи Индійцевъ, рожденныхъ въ роскошномъ, изнѣженномъ климатѣ знойнаго пояса, безмолвно гибли въ тяжкихъ, подземныхъ работахъ {Обязанность работать въ рудникахъ, называемая mita, тяготѣла на всѣхъ Индійцахъ съ восьмнадцатилѣтняго до пятидесятилѣтняго возраста. Часто, Индійцы, жившіе на разстояніи тысячи верстъ отъ рудниковъ, въ опредѣленное время должны были покидать свои жилища, семейства, и отправляться на каторжную работу. Впрочемъ, въ восьмнадцатомъ столѣтіи, указомъ высшаго иидійскаго совѣта назначено было давать за эту работу плату, простиравшуюся до двухъ рублей ассигн. въ день, а иногда и болѣе. См. Mercurio Peruviano. } -- въ угоду нетерпѣливому корыстолюбію завоевателей.

Торговая монополія, достойная монополіи древнихъ Карѳагенянъ, брала непомѣрную дань съ потребностей колоній. Непосредственнымъ слѣдствіемъ ея были контрабанда и развращеніе нравовъ, а окончательнымъ слѣдствіемъ было то, что co-временемъ англійская промышленость нашла себѣ новые рынки и наконецъ навсегда устранила отъ Америки торговлю испанскую.

Индійцы, съ своими патріархальными нравами, вовсе не понимали сложной машины европейскихъ администрацій. Администрація испанская {Испанская администрація состояла изъ безчисленнаго легіона чиновниковъ всякаго рода, которые въ злоупотребленіи и продажности видѣли лишь удобное средство для жизни; эти люди, кажется, съ намѣреніемъ изучали искусство скрывать существо дѣла подъ личиною пышныхъ выраженіи, какъ можно судить по дошедшимъ до насъ оффиціальнымъ бумагамъ того времени.}, одна изъ самыхъ испорченныхъ, вдругъ явилась среди ихъ, какъ огненный бичъ. Подъ лицемѣрною наружностью чисто-отеческой заботливости объ участи туземцевъ, толпа искателей приключеній спѣшила мѣнять свое ничтожество въ Европѣ на богатства и чиновную важность, ожидавшія ихъ въ Америкѣ. Угодить метрополіи -- таковъ былъ девизъ всѣхъ чиновниковъ въ Америкѣ, начиная отъ капитанъ-генерала до послѣдняго алькальда {Алькадъ -- начальникъ селенія.}: служить ей, какъ требовала совѣсть, какъ требовали настоящія выгоды престола и отечества, это было выше ихъ понятій, внѣ ихъ стремленій.

Привыкнувъ къ необузданной роскоши и чисто-восточной лѣни, испанская знать (grandeza) жила въ невѣжествѣ, суетности и чувственныхъ удовольствіяхъ. Безпечные, самонадьяппые, легкомысленные гранды не удостоили вникнуть въ смыслъ весьма-простыхъ словъ, нынѣ обратившихся въ пословицу: knowledge is power; time is money (знаніе -- сила; время -- деньги). Мелкія интриги, личныя выгоды, ребяческое тщеславіе, возбуждаемое приманкою внѣшнихъ отличій, привычка удовлетворять суетнымъ прихотямъ и порочнымъ страстямъ посредствомъ легко-добываемаго золота -- все это развратило соплеменниковъ Фернанда Кортеса и Пизарра, и преградило въ ихъ душу доступъ всякому чувству безкорыстія и добросовѣстности.

При такомъ общемъ состояніи дѣлъ, можно себѣ вообразить, каково было внутреннее управленіе колоній, вдали отъ надзора метрополіи, съ властію безграничною, неопредѣленною {Робертсонъ ("History of America", Примѣч. СХCIX) говоритъ, что капитанъ-генералъ, маркизъ де-Серральво, отъ своихъ спекуляціи въ соляной монополіи на Островахъ-Филиппинскихъ, получалъ въ годъ до 1,000,000 червонныхъ. Когда настала пора его отзыва отъ должности, онъ, чтобъ удержать за собою мѣсто, подарилъ секретарямъ перваго министра, графа Оливареса, мильйонъ червонцевъ. Онъ оставался на этомъ мѣстѣ отъ 1624 до 1635 года. Тотъ же писатель говоритъ, что вице-короли въ день своихъ именинъ получали подарковъ до 300,000 рублей.}.

Къ началу восьмнадцатаго столѣтія, зло такъ усилилось, что Высшій Индійскій Совѣтъ {Высшій Индійскій Совѣтъ былъ основанъ Фердинандомъ-Католикомъ въ 1524 году. Онъ присутствовалъ въ Мадридѣ и состоялъ изъ 13 высшихъ государственныхъ сановниковъ. Никакой законъ, никакое рѣшеніе не могли быть отправлены въ Америку безъ согласія двухъ третей этого совѣта. См. Recopilacion de las Leyes de las Indias, книга IX. }, давно уже понимавшій всю важность болѣзни, но связанный въ дѣйствіяхъ дѣлами европейской политики, равно какъ и безмѣрнымъ объемомъ заморскихъ провинцій, рѣшился произвести коренное преобразованіе колоніальной системы. Тѣмъ труднѣе было приступить къ этой реформѣ, что завѣса лжи и обманчивой наружности скрывала то, что дѣлалось за Атлантическимъ-Океаномъ. Извлечь изъ хаоса край столь отдаленный, составленный изъ элементовъ столь разнородныхъ -- былъ трудъ необъятный. Для него требовались умы первостепенные, а выборъ людей, къ-несчастію, былъ вовсе-неудаченъ.

Не смотря на то, при вступленіи на престолъ испанскій Бурбоновъ, Высшій Индійскій Совѣтъ принялъ самыя дѣятельныя мѣры для преобразованія внутренней своей политики. Онъ старался прежде всего упростить и привести въ порядокъ административную и судебную систему колоніи, но, къ-несчастію, скоро увидѣлъ, что средства не могли удовлетворять возрастающимъ потребностямъ. Къ-несчастію также, господствующая мысль совѣта, слишкомъ-проникнутая жалкою завистію ко всему, что было внѣ его собственной власти, почти-никогда не умѣла подняться до высокаго его назначенія и постигнуть всю обширность его обязанностей. Отъ безнравственности мѣстныхъ исполнителей происходило зло, которое вредило не на минуту, но на десятки лѣтъ, а именно: правда, во всей ея ужасной существенности никогда, не доходила до метрополіи; -- мѣры, принимавшіяся ею на основаніи ложныхъ извѣстій, были ни противъ, ни въ пользу колоній, но вн ѣ настоящаго положенія дѣлъ. Въ этомъ и разгадка, почему Высшій Индійскій Совѣтъ, съ лучшими намѣреніями, съ огромными средствами {Одинъ изъ знаменитыхъ людей въ царствованіе Филиппа II, Корита, уже и въ то время говорилъ слѣдующее: "Сколько указовъ, сколько чиновниковъ всякаго рода, сколько предупредительныхъ мѣръ для отвращенія злоупотребленій! И какъ мало ихъ соблюдаютъ, какъ мало они полезны!.. Что касается до меня, мнѣ справедливою кажется старинная поговорка, что гдѣ много врачей и лекарствъ, тамъ нѣтъ здоровья, гдѣ много законовъ и судей, тамъ нѣтъ правосудія." См. "Juan de Torquemada. Monarchia Indiana", книга V, глава XIV.} и самъ-по-себѣ состоявшій изъ людей благонамѣренныхъ по тому времени. дѣйствовалъ не только безъ результатовъ, но еще болѣе увеличивалъ запутанность дѣлъ, столь благопріятную для корыстныхъ происковъ, криводушія и самоуправства. Словомъ, раны только залѣпливались, не лечились, и эти раны, къ общему довольно-удивительному изумленію, къ концу восьмнадцатаго столѣтія раскрылись снова, болѣе прежняго обливаясь кровію.

Зараза была такъ сильна, что ни уменьшеніе налоговъ, ни болѣ-разсудительное {Еще указомъ Карла V (въ 1542 году) и буллою папы Павла III (въ 1531 году) свобода Индійцевъ была провозглашена въ началѣ шестнадцатаго столѣтія; по эта мѣра произвела эманцппацію только на бумагѣ, а не на дѣлѣ. На Индійцевъ по-прежнему смотрѣли, какъ на парій, и обращались съ ними, какъ съ паріями.} и человѣколюбивое распредѣленіе труда, ни болѣеточное разграниченіе собственности, ни важныя улучшенія въ торговой монополіи, въ судопроизводствѣ, въ финансахъ, въ организаціи духовенства и полиціи, ни учрежденіе новыхъ вице-королевствъ, новыхъ отвѣтственныхъ высшихъ судилищъ,-- ничто не могло уже поддержать американскаго колосса, пошатнувшагося на своемъ основаніи. Финансы истощились, и неимовѣрная сумма (на наши деньги сорокъ-шесть тысячъ мильйоновъ руб. ассигн.) {См. "Solarzano -- De Tndiarum jure", "Ustariz--Theoria y Practica de Commercio", -- "Herrera, loc. eit.", и "Robertson. History of America". Book VIII, p. 417--440.}, со времени завоеванія доставленная метрополіи одними рудниками новаго-свѣта, не спасли ея отъ бѣдствій, которыхъ слѣды видимы и понынѣ.

Должно однакоже сказать, къ чести Испаніи, что изъ числа довѣренныхъ агентовъ, которыхъ Высшій Индійскій Совѣтъ посылалъ иногда, для разузнанія истины, нѣсколько человѣкъ ума сильнаго и строгой добродѣтели не раздѣляли ни предразсудковъ вѣка, ни своекорыстныхъ спекуляцій толпы. Донесенія Гонзалеса де-Асеведо, дона Антоніо Ульноа, Хорхе Хуана и дона Хозе Гальвеса свидѣтельствуютъ о возвышенности ихъ мыслей, о ихъ самоотверженіи... Но усилія ихъ были безполезны: чаша золъ была переполнена, и тѣ самыя силы, которыя по-видимому должны бы обезпечивать прочность колоній, ускорили ихъ паденіе.

Появленіе Наполеона въ Мадридѣ, въ 1808 году, было послѣднимъ ударомъ, ниспавшимъ на испанскую державу въ новомъ-свѣтѣ. Первая отдѣлилась Мехика {"El Resumen historico de la revolucion de Mejico, por D. Pablo Mendibil" и "Oviedo -- Historia de las Indias".}. Другія владѣнія скоро послѣдовали ея примѣру и въ нѣсколько лѣтъ, революція постепенно охватила весь материкъ Южной-Америки. И донынѣ еще продолжается эта же революція, повергнувшая эти прекрасныя страны въ состояніе полнаго безначалія; а между-тѣмъ, отъ крутаго перехода изъ колоніальнаго управленія къ республиканскому, всѣ общественныя и нравственныя связи такъ расторглись, что трудно предвидѣть, чѣмъ окончится такое невѣроятное состояніе дѣлъ.

Одна надежда -- на Провидѣніе; оно, сохранившее въ народамъ новаго-свѣта силу и свѣжесть, оно, такъ-богато одарившее эти роскошныя страны, -- не-уже-ли оно допуститъ ихъ погибнуть въ междоусобіяхъ, прежде чѣмъ успѣютъ они занять свое мѣсто на поприщѣ образованнаго міра?.. Можетъ-быть, оно нарочно ведетъ ихъ длиннымъ путемъ страданій, какъ очистительныя жертвы, -- для того, чтобъ, вразумленныя опытомъ, они могли предстать вредъ очами человѣчеству въ могучемъ составь крѣпко-сложенныхъ монархій...

ПЛАТОНЪ ЧИХАЧЕВЪ.

"Отечественныя Записки", No 5, 1843